В пятницу попасть к Паше у меня не получилось, хотя я и хотел его посетить. Во-первых, ящик коньяка на дороге не валяется, а во-вторых, очень уж мне хотелось узнать, как там Балабол дело с таинственным диктофоном крутит. Покоя мне это не давало. Вроде всё осознавал, когда отдавал, но всё равно жалко находки своей было. Хотел уже на следующий день к нему подкатить, но сдержал себя. Сказано в пятницу, значит, и буду в пятницу. Я человек серьезный и без дела ни к кому навязываться не привык. Когда велено, тогда и приеду. Только не всегда наши планы, заранее задуманные, успешно в жизнь претворяются. Собрались мы с утра помчать с Ниной Петровной в район к её любимой налоговой инспекции с визитом, да только конь мой железный ногу подвернул, и лопнула у него от этого подворота рулевая тяга. Пришлось, расстроенной Нине Петровне другим транспортом к мытарям ехать. Помахал я вослед бухгалтерши рукой и поплелся к машинному двору о ремонте своей колымаги хлопотать.

Слесарь дядя Боря принял меня радушно, но сразу предупредил, дыхнув крепким перегаром вчерашнего рабочего дня, что он сегодня очень занят, правда, чем не пояснил. После непродолжительных разговоров и некоторых обещаний с моей стороны дядя Боря всё-таки полез под днище моего аппарата и громко там три раза свистнул. Этот посвист означал, что дефектовка неисправности произведена, а пообещал я ему за ремонт очень мало. Конечно, можно было бы плюнуть на все эти обещания и идти искать правды у завгара, но это влекло за собой дня два-три простоя на ремонте, за которые платить будут очень скудно. Меня и так-то зарплатой не баловали, а с простоями вообще получать нечего будет. Человек я был уже вопросами ремонта битый и потому пообещал дяде Боре еще. Дядя Боря сразу же повеселел и позвал меня за собой под автобус. Там мы с ним стали вертеть, стучать, ругаться и через некоторое время подошли к завершающей фазе ремонта. Как всегда в таких случаях не хватало последнего болта, тот который стоял прежде, был нами безжалостно срублен зубилом по причине своего на редкость ржавого состояния, а вот замены ему не нашлось. Дядя Боря честно осмотрел все свои схороны и грустно развел руками. Болта нужной конструкции в его мастерской не было. Всё было в наличии, а его не было. Потерли мы замасленными руками, уже чешущиеся носы и пошли к токарю Смяткину, единственному человеку, способному помочь в решении нашей неприятности с болтом.

Токарь, удобно облокотившись на заднюю бабку токарного станка, с интересом наблюдал через окно сцену кормления молодых цыплят. Конечно, интересовал Смяткина не рацион будущих несушек, а две моложавые птичницы, которые грациозно вскидывали на плечи полные мешки с комбикормом и перемещались на возвышение к кормушкам, прямо над глазами токаря. Когда мы отвлекли Смяткина от занятного дела, он очень обиделся и не хотел с нами разговаривать вообще, но дядя Боря строго ткнул его пальцем под ребро, а потом тем же пальцем еще более строго погрозил.

– Ты, это Смятка, кончай на чужих баб глаза пялить, а то Симке накапаю про твои стриптизные видения. Ух, и устроит она тебе тогда ночь блудной любви без взаимности.

– Ты чего, ты чего, старый хрыч, – мгновенно всполошился Смяткин. – Какие такие видения? Чего ты на меня поклепы возводишь? Что уж теперь и в окно нельзя посмотреть? Всё мысли какие-то у всех странные. У тебя у самого одни только бабы на уме, вот потому ты на других баллоны катишь, старый хрыч. И вообще чего вам у станка надо? Здесь посторонним нельзя стоять, завгар ругаться будет. Давайте, давайте. Уходите, здесь по технике безопасности стоять не положено. Инструкция у меня. Проваливайте, короче говоря, туда, откуда явились. Давайте, нечего тут…

– Болт нам выточи, – опять же строго прекратил прения токаря дядя Боря и сунул ему в руку ржавый образец. – Как выточишь, так мы сразу и уйдем, нам здесь прохлаждаться некогда, вон Андрюхина машина в ремонте стоит, а он парень пока ещё работящий.

– Не могу выточить, – радостно выдохнул Смяткин. – Шестигранника нет. А я уж завгару вторую неделю про шестигранник твержу, только он все время от ответа уходит. Вот раньше…

Далее Смяткин, не отрываясь от нагретой его телом задней бабки токарного станка, поведал нам об огромных запасах шестигранника и других расходных материалов на птицефабрике, о душевных завгарах и вере в завтрашний день во времена Советской власти, практически у всего народа. Потом он заверил нас в продажности Государственной Думы, развале сельского хозяйства и спросил, за кого мы голосовали на последних выборах. Вопрос мы его, конечно, проигнорировали, но пришлось пообещать. Выдав очередной вексель, я для себя решил, что попрошу у Пашки пол ящика дорогого коньяка заменить дешевой водкой, которую пущу на оплату долгов. Балабол такой замене, конечно, будет рад и, наверное, ещё больше меня зауважает. Почему я подумал про уважение к себе, не знаю, но подумал с удовольствием. Болт мы получили ещё горячим перед самым обедом и потому вместе с ним прошли в столовую фабрики, где сытно откушали жареной яичницы с киселем. После еды мы покурили в тесном кругу ремонтного персонала, и я робко предложил пойти поставить свежий болт в нужное место, чтобы окончательно завершить ремонт, однако дядя Боря выдал мне другой распорядок дня:

– Сейчас пойдем в Красный уголок на собрание акционеров. Там какие-то весторы приехали насчет акций говорить. Пойдем, послушаем. Сейчас весь народ туда двинет. Пойдем побыстрее, может места сидячие застанем.

– Да, я не акционер, – попытался отбодаться я от собрания. – Не люблю я вообще этих сборищ. Чего там время зря терять?

– Я тоже, – ободрил меня дядя Боря. – И свои акции еще три года назад директору продал, после того, как в милицию на пятнадцать суток залетел, а послушать все равно надо, вдруг чего дельного скажут. Интересно же. Когда ещё с интересными людьми пообщаешься? Я тебе из своей жизни скажу, бывает, такое скажут, что ни в одной газете не прочтешь. Пойдем, не пожалеешь. Может, про зарплату чего пообещают.

Красный уголок практически был набит до отказа. Все сидячие места были уже заняты, и нам пришлось присутствовать стоя, подперев плечом диаграмму повышения яйценоскости за какую-то удачную пятилетку. За столом, покрытым слегка выгоревшей красной материей, лицом к народу сидел директор и три незнакомых молодых человека с внешностью мало внушающей доверие, но располагающие к смиренному уважению. Молодые люди иногда переглядывались между собой и бросали любопытные взоры на мнущийся перед ними коллектив, который взглядов этих дичился, и больше всё интересовался дефектами потолка и полового покрытия.

Собрание открыл директор:

– Так товарищи. Начнем собрание наше. Повестка дня у нас сегодня одна. К нам вот тут товарищи из столицы подъехали с предложением о взаимовыгодном сотрудничестве. Мне они свои мысли рассказали, и я их одобрил, но думаю вам тоже послушать бы их надо. Вы вот послушайте, посмотрите, кто-то подумать может, а кто-то, как хочет. Ну, в общем, слушайте их, но помните нам здесь ещё долго жить и решайте, как вам скажут. Ну, в общем, слушайте и глядите, как сами знаете. Вот такие дела у нас теперь с вами.

Один из приезжих нехотя оторвался от стула, погладил щеку и, глядя в район, где сходится синяя стена с серым потолком, не спеша, и зная свою отнюдь не маленькую цену начал негромко говорить. Народ, который раньше в таких обстоятельствах обычно орал о том, что ему ничего неслышно притих и затаил дыхание. В наступившей тишине оратор стал излагать суть своего доклада.

– Короче говоря, – начал он без принятых на собраниях штампов про товарищей и господ, – влетела ваша фабрика в долги по самое некуда. Как любят выражаться некоторые банкиры у нас в столице: доигрался ты народ, получай-ка в рот банкрот. Если ещё короче, пришло вам братаны время долги отдавать, а отдавать нечем. Брать-то вы хорошо брали, а вот как отдавать думать не хотели. Сожрали вы свою прибыль, и пришла пора платить за кур голландских и комбикорма, ещё в позапрошлом году в долг у нас взятые. Мусолить тему я перед вами сегодня не буду и скажу, как есть: коли вкусному был рад, подставляй теперь нам зад. Вот так оно у нас сейчас получается.

Народ дружно сглотнул, видимо вспоминая вкус прибыли, и ничего не вспомнив, ещё дружнее переглянулся меж собой, осмысливая суть последних фраз. Было что-то в них неприятное, загадочное и непредвиденное ранее, но очень уж настораживающее.

– У вас теперь два выбора: или фабрику закрыть или с нами договориться. А с нами договориться можно, мы народ податливый, если с нами в непонятки не играют. В общем, так, хотите, чтоб фабрика была, тащите сюда свои акции и сдавайте их нам. Будьте, уверены, что мы оформим все как надо. Все документы будут в полном ажуре, у нас на это дело и юрист имеется. Дело такое для нас не в новинку. Кроме того, мы за ваши сданные акции к новому году и к женскому дню, всем кто акции сдал, будем давать праздничные наборы из курицы и трех десятков яиц. Сегодня конечно вам этот набор кажется мелочью, но завтра, когда охранять фабрику будет частное охранное предприятие, ценность набора сразу и довольно-таки резко возрастет. Кто не усёк сути, могу повторить, но рекомендую подумать.

– Как охранное предприятие?! – практически разом попытался возмутиться народ, вместо предлагаемого обдумывания. – А нашу охрану куда?! Что же вы делаете-то? Да как же так можно-то? Куда нашу охрану денете? Как же мы без них? Ничего себе, охранное предприятие? Ну, это ж надо до такого додуматься? Так это же беспредел братцы!

Оратор, переждал возмущенную волну и ответил народу на все его вопросы прямо, честно и без цензурных изысков. Народ оратора понял и стал продолжать слушать. Приезжий пообещал еще пусть небольшую, но твердую зарплату под своей крышей и передал слово своему коллеге. Тот был не столь красноречив и быстро объяснил процесс сдачи акций. Люди задумались. Думали молча и искоса бросали взгляды на директора, который двадцать лет давал им указания в затруднительных ситуациях и так красиво раньше про выгоду акций объяснял, что слюна стекала с губ, как Ниагарский водопад со своей громадной скалы где-то там, в Америке. Сегодня же директор молчал.

– А Вы Вячеслав Васильевич будете сегодня свои акции сдавать? – решилась уточнить для народа директорскую позицию уборщица производственных помещений тетя Тоня, ковыряя ногтем что-то засохшее с каблука своего резинового сапога.

– Да, что же вы все за мной-то смотрите? – интенсивно заерзал на стуле Вячеслав Васильевич. – У меня и акций-то кот наплакал. Сказать, кому не поверят. Что же вы всё под меня копаете? Что же я плохого-то вам всем сделал? Все здоровье на фабрику положил, а вы вон как на меня. Вон как! Да что же вы товарищи? Да как же оно так? Как же так дорогие мои? За что же вы меня так? Ох, что же вы за народ такой?

– С директором мы сами добазаримся, что к чему, – удовлетворил, наверное, законное любопытство тети Тони приезжий и она удовлетворенная, вместе с народом поняла, что директор тоже вряд ли с акциями надолго останется.

– Давайте сдавать бабы! – вдруг визгливо закричала из третьего ряда конопатая кормораздатчица третьего цеха Вера Абрикосова. – Чего эти бумажки дома лежат? Какая от них польза сейчас? А тут товарищи наборы к празднику обещают. Ну, чего бабы?! Рискнем!

– Конечно, надо сдать! – поддержали Веру многие, но не все.

– Молодец женщина, правильно уловила суть вопроса, как говорят у нас в столице: под самый корень рубанула и свою маржу смекнула, – похвалил приезжий самозваную активистку. – У вас дома от акций, конечно, никакой пользы не будет. Пыль только одна от них, место в комоде занимают и больше ничего. Мы же им пылиться не дадим, поверьте нам на слово. Гадами станем.

– А кто не сдаст, тому, что будет? – раздался из глубины средних рядов робкий мужской голос.

– Кто не сдаст, тот скоро узнает, что почем, – неожиданно для всех ответил на вопрос третий, молчавший до сих пор приезжий. – Мы тем сукам глаз на ягодицу медленно натягивать будем. У нас попробуй только не сдай по-хорошему, сразу по-плохому рыдать будешь. Поняли?

Был тот третий плотен, черен и с колючим взглядом из-под мохнатых бровей, одна из которых была пересечена широким шрамом. Народ быстро глянул на него и сразу же понял, что почем, решив, во избежание неприятностей, больше такие глупые вопросы не задавать.

– А мне вот, на кой кокос, набор к женскому дню, – раздался из первого ряда, знакомый мне почти до боли, голос, – деньгами-то нельзя никак этот вопрос обрешить. С деньгами-то совсем другой кокос был бы. Дивиденд он ведь лучше набора. Вот ведь какой кокос получается. Деньга-то она сами понимаете, с яйцом ни в какое сравнение не идет. Яйцо против нее, как старуха против молодухи. Вот как бы нам с дивидендом порешать?

– А Кокос чего здесь делает? – толкнул я в бок дядю Борю.

– Так у него тоже, поди, акции есть, – пожал тот плечами, – он же, когда акции раздавали, на конюшне возчиком работал. Наверное, тоже получил. Тогда ведь их всем давали. Указ такой был по стране.

Говорливый приезжий сразу же смерил умного Кокоса настороженным взглядом и уточнил:

– А сколько у тебя акций дед?

– У меня-то ничего нет, я свою акцию давно Вячеслав Васильевичу продал, но интересуюсь этим вопросом и любопытно бы мне на него ответ поиметь. Вот ведь какой кокос получается. Эх, экономика, кокос ей в бок. Сурьезная наука! Тут на днях по телевизору передачка одна была про дивиденд, ужас, как интересно про всё расписывали. Я даже наутро повтор хотел посмотреть, но не получилось с делами.

Приезжий недоуменно помотал головой, пошептался о чем-то с коллегами, зашелестел какими-то листами, несколько раз окинул собрание недоуменным взглядом и строго приказал:

– Попрошу быстро очистить помещение тех, у кого акций нет! Попрошу быстро, а иначе я вам не завидую. А ну быстро все вон, у кого акций в наличии нет! Быстро, а то я вам такие дивиденды выдам, что неделю икать будете.

Люди суетливо потянулись к выходу, оставив в Красном уголке, всего человек двадцать пять – тридцать, которых сразу же посадили, и разговор с ними велся уже за закрытыми дверями.

Мы с дядей Борей ещё раз покурили в толпе, громко пообсуждали экономические вопросы, связанные с ценными бумагами, сообщили друг другу о случаях обмана и мошенничества, почерпнутых из телевизионных программ и двинулись к рабочим местам. Там поговорили уже в кругу потесней более откровенно, чуть-чуть поклеймили позором буржуазию, однако автобус в этот день пусть уже к вечеру, но починили.