— Ну и когда же ты мне Андрей Иванович проспоренные червонцы отдашь? — широко улыбаясь, интересовался граф Петр Андреевич Толстой у своего подчиненного генерала Ушакова.

— Так завтра же и отдам, — виновато улыбался Ушаков, наливая темно-красное вино в оловянную кружку начальника. — Раз об заклад бились, то и дальше поступать по чести надо. Здесь уж как по другому поступишь? Раз проспорил, значит плати. А как же иначе?

— Ясное дело, — усмехнулся граф. — Выходит, зря ты спорить со мною взялся, что можешь судьбы человеческие вершить. С богом решил себя сопоставить. Нехорошо. Ведь это грех Андрей Иванович, тяжкий грех. За такой грех на страшном суде пятью червонцами вряд ли откупишься?

— Да нет Петр Андреевич, — запротестовал подчиненный, — здесь другое. С Господом спорить дело пустое. Я просто говорил, что можно создать обстоятельства для человека и после этого управлять им, как куклой в балагане. Здесь только надо в душе нужные чувства пробудить, а дальше все просто. Никаких потусторонних сил не надо. Только сила ума и настойчивость. Вот и всё. Хотя нет, еще помощники верные нужны. Я сказал тебе, что я сделаю так, чтобы наш кат Чернышев по своей воле убил Гаврилку Апраксина, царство ему небесное. Так?

— Так? — плавно кивнул головой граф.

— Так он и почти убил его.

— Ну, нет, — громко засмеялся Толстой, — в нашем споре, почти не считается. Чтобы доделать дело мне пришлось вмешиваться. А вот твой Чернышев оказался слабаком. Верно?

— Ну, верно, наверное, да только не совсем я здесь с тобой согласен Петр Андреевич. Рок это. Вот именно здесь какая-то потусторонняя сила в планы мои и вмешалась. Дело-то уж на минуты шло и тут это. Вот и не верь после этого в нечистую силу. Только что тебе говорил, что не надо потусторонних сил, а они сами появились. Не иначе здесь без дьявола не обошлось.

— А кто ж помешал-то? Как дьявола этого звать — величать?

— Да здесь Петр Андреевич целая история. Живет в Кукуевой слободке купчишка один, Бахман ему фамилия. Хотя нет, Бахманом он сам прозываться стал, а на самом деле стрелец он беглый — Гришка Суров. Бегал он потому, что очень много во время стрелецкого бунта в Воронеже наследил. По нему уж, поди, лет тридцать плаха плачет. Он вместе со своим дружком Филькой Худяковым в бегах был, и на настоящего Бахмана в лесу они как-то наткнулись. Тот с письмом рекомендательным в Москву ехал. Ехал да не доехал на беду свою. Лишили его разбойники жизни. Вот Гришка взял это письмо и решил сам этим самым Бахманом прикинуться. Представляешь? Как уж он здесь всех провел? Не знаю. Сказывали, что он еще пацаненком у немца служил, там и по немецкому лопотать научился. Ловкий стервец. Короче, приняли его здесь почему-то немцы за своего. Вот расскажи мне такое кто-то другой, не поверил бы. А ведь на самом деле было. Его уж лет тридцать никто, кроме, как Бахманом и не называет. Представляешь, Петр Андреевич?

— А Чернышев-то тут при чем?

— А притом, что якобы пришел наш Ерема к Бахману с поклоном от дружка его Худякова. От Фильки того самого. Через двадцать с лишним лет пришел. А уж после поклона грозить стал и деньги вымогать. Старик ему пять сотен дал, а Ереме мало: «Давай, — говорит, — ещё тысячу, а иначе я в Преображенский приказ пойду и расскажу какой ты Бахман на самом деле». Долго наш кат старику грозил. Вот Бахман и послал сынков своих разобраться с ним. Мы их сразу же около Чернышева взяли, они тут же на отца кивают, вот тут все и открылось. В яму я их велел посадить. Мне вот только Анну жалко. Такая боевая девка была. Она одна мне три ватаги в лесах у Петербурга к ногтю прижала да и в Москве с кое-какими немцами разобраться успела. Не до конца правда, но сделать многое смогла. Жаль девку! Какое её будущее славное ждало. Я ведь хотел её после этого дела в свет вывести. Подготовил уж всё, и тут это.

— А она-то чего сунулась?

— Так она ж знала всё и очень хотела, чтобы я спор наш с тобой выиграл. Очень уж она для меня стараться любила. Вот оно как вышло-то.

— Жалко.

— Еще как жалко. Я её можно сказать с пеленок вырастил. В Азове на базаре за алтын медью купил. Вырастил, выучил, и вот так потерять. Обидно. Царство ей небесное!

Граф с генералом молча выпили по полному кубку и сразу же налили еще.

— А ты вот мне все-таки скажи Петр Андреевич, — после некоторого молчания и с долей положенного смущения поинтересовался Ушаков у графа, — чем тебе так Апраксин досадил? Ты вроде с отцом его одно время даже дружбу водил.

— Да как тебе сказать-то Андрей Иванович? — чуть сощурился Толстой. — Да ничем особенно не досадил. Чуешь, наверное, кто после батюшки императора нашего править будет?

— Догадываюсь.

— А раз догадываешься, то поймешь меня сразу. Тут такое дело, что к нашей матушке императрице новую охранную роту набирают, а в командиры метили три человека: Гаврюха Апраксин, Фролка Петров да племянник мой. Ну, а теперь уж какой выбор остался? Только может, зря я старался? Ведь Гаврюха сын-то Федору Матвеевичу незаконный. С комедианткой он одной путался, вот и случился у них Гаврилка. Его хотя все и графом звали, но по закону он был никто. Ерепенился много, представлял из себя, а на самом деле пустое место. Не должен он был себя так вести. Одно только плохо с ним было, что царице он что-то приглянулся. Вот я и подумал, что решать с Гаврилкой чего-то пора. Хватит нам около трона полукровок терпеть. Был бы законный, то может, как иначе дело делать пришлось. А так?

— Ну, раз так, тогда понятно.

— Это хорошо, что понятно, — ласково подмигнул граф своему подчиненному. — Я ведь с тобой всегда начистоту. Я в тебе, как в себе уверен. Я так считаю, что если доверяешь человеку, то ему надо во всем доверять, и в большом и в малом, а иначе и тебе веры не будет. Я ведь не ты, я от друзей ничего не скрываю.

— А я чего? — насторожился Ушаков.

— А будто не знаешь?

— Вот тебе крест Петр Андреевич не пойму в чем ты меня подозреваешь?

— Не поймешь?

— Да нет же Петр Андреевич. Ты мне прямо скажи, если чего не так. Не томи. Ты ведь знаешь, что я по одному только слову твоему в лепешку расшибиться могу. Говори Петр Андреевич, в чем дело? Что не так?

— А конек вороной у тебя на конюшне, откуда появился? — хитро сощурил правый глаз Толстой. — Откуда?

— А вон ты о чем, — смущенно махнул рукой Ушаков. — Ничего от тебя не скроешь. Ох, Петр Андреевич, на три сажени ты сквозь землю видишь. Вот ведь даст бог талант человеку. Таких как ты, по всему миру на пальцах одной руки перечесть можно? Вот истинный тебе крест, Петр Андреевич. Всё разузнал. И потому покаюсь я сейчас перед тобой. Барышник мне один коня этого подарил. Ванька Клинов.

— Это кум Чернышева что ли? — лукаво прищурил глаз Толстой.

— Он, Петр Андреевич. Он. «Отправь, — говорит, — Еремейку на войну какую-нибудь на полгодика, я тебе коня за это вороного подарю». Баба Чернышевская Клинову уж очень приглянулась. «Запала, — говорит, в душу, прямо никакой мочи нет». Ванька на неё давно глаз положил. Как Чернышев её из деревни привез, так он и забеспокоился. Вроде оженился, а всё равно сохнуть не перестал. А тут в прошлом году овдовел он, и тут уж вчистую скрутило добра молодца. Вот и попросил он меня по дружбе, а тут ты про Апраксина с Петровым намекаешь. После этих намеков всё в один узел связалось. Всё сошлось.

— Ох, и хитрец ты Федор Иванович, — погрозил граф Ушакову пальцем. — Конь-то твой арабских кровей, поди, подороже пяти червонцев будет? Как обстряпал всё? Лихо! Будь твой кат порасторопней, так ты бы и коня с барышника, и пять червонцев с меня поимел. Убийство бы тоже сразу же раскрыл. Роты две солдат возле Апраксинских палат упрятал, поди? А?

— Ну не две конечно, а с роту было. Не скрою. Только вот беда далеко я их в засаду посадил. Не успели немного.

— Молодец. Все сообразил. Всё подстроил. Дождался, когда Государь в Москву вернется. Уж он-то наверняка про прошествие с сынком Апраксинским узнал. Глядишь, ночью и прискакал бы Петр Алексеевич к апраксинским хоромам. И не важно, что сынок не родной, всё равно происшествие. И тут ты являешься с преступником раскаявшемся. Всё, как в сказке получилось бы. Вот только подвел тебя кат. Чуть-чуть, но подвел.

— Прав ты Андрей Иванович, — махнул рукой Ушаков, — как всегда прав. Подвел меня Чернышев. Уж, больно нерешителен оказался. Не ожидал я от него такого. Прямо тебе скажу, не ожидал. Я думал он порасторопней будет. Не оправдал доверия моего кат презренный! Не оправдал!

КОНЕЦ