Снова в Берлине

Считаясь с неизбежностью разгрома гитлеровской Германии, союзные державы в феврале 1945 года на Крымской конференции предусмотрели создание в составе четырех главнокомандующих оккупационных войск в Германии (СССР, США, Великобритании и Франции) Контрольного Совета для осуществления верховной власти в Германии с целью контроля за выполнением требований о безоговорочной капитуляции. Позднее союзниками было решено, что местом пребывания союзной администрации по управлению Германией и районом «Большого Берлина» будет Берлин.

В начале мая я получил назначение — ехать работать в составе Советской Военной Администрации в Германии (СВАГ) в качестве помощника политического советника. Это назначение совпадало с моим желанием снова увидеть Германию, прошедшую через жерло войны, посмотреть на берлинцев, но уже не в угаре военного психоза, ошеломленных победоносными шествиями гитлеровских армий по Европе, а в атмосфере «тотального поражения».

Зажегшая пламя войны, опустошившая огромные пространства Европы, Германия лежала теперь поверженная в прах, объятая дымом пожаров. Страна, претендовавшая на то, чтобы господствовать не только в Европе, но и во всем мире, оказалась сама без руля и без ветрил, без какой-либо немецкой администрации, которой можно было бы доверить управление страной.

Самолет доставил нас, нескольких работников Министерства иностранных дел СССР, на один наскоро приведенный советскими воинскими частями в порядок берлинский аэродром, а уже через час мы прогуливались по улицам утопающего в свежей майской зелени маленького дачного поселка Венденшлосса, в 25 км от Берлина.

Здесь, в Венденшлоссе, я встретил знакомого советского дипломата, с которым дружил в довоенном Берлине, и мы договорились, что при первой свободной минуте отправимся осматривать Берлин. Уже на следующий день мы выехали на автомобиле в город, к которому еще совсем недавно было привлечено внимание всего мира. Здесь в могущественной цитадели «Третьей империи» шли ожесточенные бои советских воинов с полчищами гитлеровцев. Город имел самые современные в военно-техническом отношении укрепления, опоясывавшие Берлин тремя железобетонными кольцами. В самом городе насчитывалось несколько сот бронированных сооружений. Свыше ста крупных военных предприятий снабжали гитлеровские дивизии. Каждый дом, каждый подвал, все станции метро и убежища были приспособлены для пулеметных гнезд и огневых точек. В городе были сконцентрированы отборные дивизии. Только в составе батальонов «фольксштурма», сформированных Геббельсом, насчитывалось около миллиона человек.

Мой товарищ был в Берлине в последние дни боев за город. Он рисовал мне эпизоды сражений, и я с захватывающим интересом слушал его живую, образную речь. Рассказывая о своем недавнем посещении имперской канцелярии, он шутя говорил:

— Жаль, что тебя тогда с нами не было. Ты бы помог быстрее опознать обнаруженные около гитлеровской канцелярии обуглившиеся трупы Гитлера и Геббельса, которых ты часто видел.

Мой друг уже имел встречи с нашими «старыми знакомыми» — берлинцами. Во время боев на окраине Берлина был захвачен немецкий офицер, который, боясь, очевидно, что его расстреляют, убедительно настаивал на том, чтобы ему предоставили возможность поговорить с кем-либо, знающим немецкий язык. И вот, рассказывает товарищ, ко мне вводят грязного, перепуганного офицера. Кто же он такой? Оказывается, это известный нам редактор берлинской газеты «Нахтаусгабе» Отто Криг, выступавший незадолго до начала войны с провокационными статьями против СССР.

— Противно было видеть, — рассказывает мой спутник,— как этот ранее чванливый и заносчивый гитлеровец, стоя передо мной, дрожал в страхе за свою жизнь и заискивающим тоном пытался убедить нас в том, что он якобы всегда являлся скрытым противником Гитлера. Все они теперь, когда разбили германские вооруженные силы и разогнали их главарей, пытаясь спасти собственную шкуру, заявляют о неприверженности к Гитлеру и ставят себе даже в заслугу, что когда-то были знакомы с советскими людьми.

В связи с этим он рассказал мне еще один эпизод.

— В восточной части пригорода, — говорил он, — где прошли бои, мое внимание привлек небольшой домик, на высоком дощатом заборе которого при входе виднелось какое-то объявление. Заинтересовавшись этим, мы подъехали на танке к забору. И что же оказалось? На дощечке было написано крупно на русском языке: «Здесь до войны жили сотрудники советского посольства. Сюда приезжал также отдыхать советский посол».

— После прочтения этой надписи, — говорит, смеясь, собеседник, — я вспомнил, что это и есть та дача, которую я снимал на лето. Ко мне как-то заглянул посол, да и ты, помнишь, бывал у меня. Танкисты громко постучали в калитку. Никаких признаков жизни. Подведя танк вплотную к забору, все мы перемахнули во двор. Тотчас же открылась дверь дома. По усыпанной песком дорожке к нам навстречу торопился немец. Взглянув на меня, он закричал:

— Мой дорогой друг! Вы что, с неба упали?

— Нет,— ответил я,— зачем же. Мы прямо из Москвы. Во время этой беседы мы незаметно пересекли один из окраинных районов столицы — Кёпеник и, свернув налево, выехали к Трептов-парку. Перед нами раскинулась панорама всей восточной части города, где велись ожесточенные бои. Главные ударные силы оставшейся гитлеровской армии со всей ее военной техникой были брошены в восточные районы столицы. Гитлеровцы надеялись до последних минут, что с Запада прибудут англо-американские войска и облегчат их положение. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Берлин капитулировал, зажатый в кольцо Советской Армией. Американские войска к 25 апреля сумели дойти лишь до Эльбы, где и встретились с советскими частями.

И вот перед нами недавнее поле сражений. Берлин похож на город после сильного землетрясения. Куда ни кинешь взгляд, видны лишь бесформенные, торчащие, как скалы, остовы домов, а груды кирпича и щебня напоминали выброшенные вулканом массы горной породы.

Нам пришлось делать большие объезды в поисках узких пробоин, сделанных танками в грудах развалин. С трудом ориентируемся в окружающих нас улицах. Над городом висит едкий запах гари и вихрятся мутные облака пыли.

Жителей города на улице очень мало. Они все еще не могут опомниться от охватившего их страха перед свершившимся, они как бы оглушены и парализованы силой советского оружия, обрушившегося на Берлин. Многие из них избегают попадаться на глаза советским солдатам. Ведь Геббельс до последнего дня своей жизни, надрываясь, кричал по радио, что берлинцев в случае поражения ждет поголовное уничтожение Советской Армией. Нередко из каких-то ям и подземелий друг выскакивала фигура, похожая на пещерного жителя, но, увидев автомобиль, снова исчезала.

С большим трудом мы выбрались на Александерплац. Мертвым стоял исковерканный вокзал, засыпано щебнем метро, торчат остатки стен большого роскошного магазина. С нескрываемой радостью я увидел разрушенное до основания здание гестапо, в котором мне пришлось провести тяжелый день 22 июня 1941 г.

На площади Люстенгартен кругом следы ожесточенной, суровой битвы: самоотверженного натиска, героизма одних и отчаянного, бессмысленного сопротивления Других.

На Унтер ден Линден мы заглянули в полуразрушенное здание бывшего советского посольства. Верхнего этажа нет, фасад разрушен полностью. Осторожно пробираемся по рабочим комнатам и парадным залам, где когда-то в дни приемов сверкали огнями роскошные люстры, отражаясь в зеркалах и мраморе. Теперь здесь всюду пыль, щебень, куски фанеры, картин, обломки мебели.

Во время войны в этом здании размещалось германское министерство «по делам оккупированных восточных областей», возглавлявшееся Альфредом Розенбергом. На каждом шагу видны следы деятельности этого учреждения, призванного Гитлером к «высокой миссии»— освоению восточных районов и насаждению там фашистской «цивилизации». В комнатах свалены груды книг на русском, украинском, белорусском языках, разбросаны тысячи листовок к советским крестьянам, в которых русские и украинские эмигранты-помещики напоминали о своем существовании и «обязывали» охранять «барское добро». Здесь же, в мусоре и грязи, валялись портреты гитлеровских гауляйтеров, назначенных для управления различными районами Советской страны,— Розенберга, Коха, Франка. Все это теперь как бы олицетворяло бесславный конец бредовых гитлеровских замыслов, выброшенных вместе с их носителями в мусорную яму истории.

Повернув с Унтер ден Линден на Вильгельмштрассе, мы вскоре оказались у самого сердца «Третьей империи» — на Вильгельмплац. Слева на углу площади прежде стояло здание министерства пропаганды — резиденция Геббельса. Сюда иностранные журналисты ежедневно являлись на пресс-конференции, а во время войны из этого здания разносились истеричные призывы Геббельса к «тотальной войне». Отсюда потоками разливалась по всему миру самая несусветная ложь и грязная клевета. Теперь на месте роскошного особняка торчали лишь сваи ворот и дымопроходы, дымились нагромождения обвалившихся стен.

Такая же судьба постигла и расположенную напротив резиденцию Риббентропа — министерство иностранных дел. Минуя его, мы очутились у здания имперской канцелярии Гитлера. В свое время у его ворот стояли, широко расставив ноги, вооруженные автоматами солдат ты вермахта, а рядом с ними несли службу рослые, одетые в черную форму гиммлеровские телохранители «фюрера» с большими пистолетами на ремнях. Они внимательно прощупывали глазами каждого входящего в здание или проходящего мимо него. А теперь мы не увидели ни знаменитых имитированных под медь ворот, ни даже стен самого здания. По гигантскому так называемому посольскому залу, выложенному из ценнейших пород финского мрамора, гулял весенний ветер, поднимая едкую пыль.

По узким и темным тропинкам, проделанным кем-то в ворохе битого щебня, мы спустились глубоко в подземелье, где были расположены жилые и рабочие комнаты Гитлера и его свиты в дни боев за Берлин. Вот кабинет Гитлера с сохранившейся еще на стене какой-то военной картой, стол, за которым он еще совсем недавно обсуждал со своими соратниками свое отчаянное положение. Рядом небольшая жилая комната Гитлера, в которой он совершил венчальный обряд с Евой Браун, а вскоре вместе с ней покончил жизнь самоубийством.

В многочисленных комнатах канцелярии сохранилось мало вещей — их растащили в качестве сувениров уже нагрянувшие в Берлин иностранные корреспонденты и какие-то туристы. Во время нашего осмотра группа иностранцев шныряла из комнаты в комнату. В актовом зале, куда в свое время нас, иностранных корреспондентов, приглашали присутствовать при оформлениях очередных «присоединений» к так называемому «тройственному пакту», мы видели, как двое иностранцев усердно откручивали от люстры электрические патроны, а другие выламывали дверные ручки. В одной из комнат оказалась целая груда германских железных крестов и других орденов, которыми щедро задаривали гитлеровцы своих солдат, пытаясь поднять их моральный дух. За время войны германские власти раздали 55 млн. крестов и различных орденов. Но, как видно, заготовлено было больше. Иностранцы охотно туго набивали орденами и крестами свои карманы. Какой-то шутник поделился находкой даже с собакой, нацепив ей «рыцарский железный крест».

Из имперской канцелярии мы вышли в сад, где в мусорной свалке на дне воронки от бомбы были обнаружены советскими воинами трупы «фюрера» и его жены Евы Браун. В саду торчали обуглившиеся стволы деревьев, с некоторых из них свисали одинокие темно-зеленые ветки. А дальше нашим глазам представилось обширное, напоминавшее кладбище пространство в огромных рытвинах; здесь валялись разбитые танки, пушки, тягачи, автомобили и другая военная техника. Это был знакомый нам Тиргартен. Поваленные деревья, высохшие озера, разбитые на куски мостики, исковерканные дорожки — таков был теперь вид излюбленного нами ранее места для прогулок. На взломанной и обезображенной взрывами бомб «Аллее побед» валялись в грязи обломки лепных изваяний «сиятельных особ» всех германских династий. Когда-то они возвышались на пьедесталах, приводя в восторг нетребовательных к искусству берлинских обывателей, но чрезмерно влюбленных в древнюю ветошь Германии.

На Шарлоттенбургаллее на фоне огромного поля развалин нашему взору предстало массивное здание, потерявшее всякую форму в результате обстрелов. Над ним развевался советский красный флаг. Это был рейхстаг, здание, за которое велись упорные бои и падение которого было символом краха «Третьей империи».

Солнце еле проглядывало через пробоины и пустые окна домов, когда мы покидали центральную часть города, держа курс обратно — на Кёпеник. Из сумерек выделялись некогда величественные Бранденбургские ворота. Теперь они выглядели чудовищными: разбитые части колонн болтались на железных прутьях. Богиня-всадница, являвшаяся выразительницей неуемного духа прусской военщины, выброшенная из колесницы, валялась у подножия арки, протянув к небу руки. На воротах вместо четверки стояла лишь пара вздыбленных коней с исковерканной и свисавшей вниз колесницей. Казалось, что все это летит в пропасть вместе с гитлеровской Германией.

 

Снова жизнь

— Удивительный русский народ,— заявляли мне многие иностранцы, наблюдая за тем, с какой энергией советские военные власти взялись за организацию порядка в Берлине. — Почему вы, — спрашивали эти люди, — торопитесь отплатить добром за все то, что причинили вашей стране немцы?

Для тех иностранцев, которые привыкли смотреть на все явления жизни с точки зрения звериных законов капитализма, многое было непонятно из того, что делалось вокруг. Не понимали этого и многие немцы.

Действительно, еще совсем недавно на улицах города между русскими и немецкими солдатами велась борьба не на жизнь, а на смерть. И вот теперь жители германской столицы, являвшиеся вольными или невольными соучастниками битвы против Советской Армии, увидели, к своему удивлению, что эти же русские начинают проявлять заботу о благосостоянии берлинцев, принимают меры к тому, чтобы обеспечить город питьевой водой, наладить уличное движение, организовать работу электростанции, больниц, расчистить метро. Немцы особенно были ошеломлены, когда командование Советской Армии выделило для населения Берлина продовольствие из своих армейских запасов, открыло продовольственные магазины для распределения продуктов питания. Когда я заходил в такие магазины и начинал разговаривать по-русски, то мне приятно было видеть, как продавцы старались использовать весь свой скудный запас русских слов, желая тем самым проявить уважение к советскому человеку.

Берлинцы ожидали обещанных Геббельсом грабежей и насилий в городе со стороны русских, а тут вдруг советские военные власти в сотрудничестве с созданными при их помощи немецкими городскими управлениями установили в Берлине такой порядок, при котором ни одно преступление не оставалось безнаказанным.

Советские военные власти, казалось, проявляли больше заинтересованности в восстановлении нормальной жизни в городе, чем сами немцы. Военные комендатуры использовали боевую технику (танки, тягачи) для расчистки берлинских улиц, призывали берлинцев привести в порядок дворы и полуразрушенные здания. В это время можно было видеть в центре города тысячи жителей, стоявших в цепочке около отдельных домов и передававших друг другу ведра, заполненные кирпичами или мусором.

У советской военной комендатуры в Кёпенике — крупном районе города — мне часто приходилось наблюдать большие очереди жителей, которые хотели побывать у «самого коменданта». Берлинские трудящиеся шли сюда для разрешения всех своих нужд, а также вносили предложения, как наладить работу школ, пустить остановившиеся предприятия. Повсюду они встречали понимание, сочувствие и помощь. Советские офицеры завоевали расположение берлинцев. Они стали частыми гостями в рабочих семьях, обсуждая с ними жизненные дела, помогая советами, как быстрее нормализовать жизнь в городе.

Две недели спустя после первой поездки в Берлин я получил через канцелярию СВАГ почтовую открытку. Это писал портной Пауль Абт, приславший мне накануне войны записку из Кёнигсберга. Теперь он сообщал, что советская комендатура выделила ему квартиру в районе Панкова.

Позднее я бывал у него не раз, и вся его семья была искренне благодарна советским военным властям за оказанную ей помощь.

Конечно, среди жителей советской зоны оккупации Германии и советского сектора Берлина притаилось тогда много наших врагов — крупных и мелких военных преступников и фашистских партийных организаторов, лиц, ненавидевших СССР. Они знали, что советские люди никогда не простят их злодеяний и доберутся до них. Многие из них сразу же перекочевали в западные зоны оккупации Германии, а оставшиеся здесь старались спрятать свои змеиные жала.

Многие немцы, а также солдаты и офицеры союзных армий, расквартированные вскоре после окончания Потсдамской конференции в Берлине, считали русских «странными». Два месяца после падения Берлина в германской столице находились одни лишь советские войска. Но вот в город пришли союзные воинские части и стали занимать самые малоразрушенные районы (Шарлоттенбург, Целендорф, Шпандау, Райникендорф, Штеглиц, Шёнеберг, Нойе, Кёльн и др.). К своему удивлению, они видели, что все содержимое уцелевших жилых особняков Геббельса, Круппа, Риббентропа и др. оставалось на месте. Мне самому пришлось посещать виллы бывших хозяев «Третьей империи», расположенные на берегах озер, в тенистых парках на окраине города, входивших теперь в секторы западных держав. Вся роскошь — дорогие ковры, гобелены, картины, ценнейшая мебель и домашняя утварь, библиотеки — все это было нетронутым под охраной советских солдат и было передано английским, американским и французским комендантам.

Берлинцам особенно бросалось в глаза безразличное отношение к их нуждам западных военных властей. Американские офицеры больше заботились о своем собственном устройстве, требуя от немцев лучших квартир, конфискуя у них для своих жилищ мебель. На заседаниях Межсоюзной берлинской комендатуры, в которых я часто принимал участие, главным образом советские представители вносили предложения, направленные на улучшение благосостояния города и обеспечение нормальной жизни берлинцев. Французские власти также не скрывали того, что в отношении немцев они действуют по принципу: «Сами заварили кашу — сами и расхлебывайте». Когда приходилось заглядывать в западные секторы Берлина, то здесь, действительно, бросалось в глаза отсутствие какой-либо элементарной помощи немцам со стороны западных властей в налаживании городской жизни. Повсюду можно было видеть разрушенные трамвайные линии, незастекленные окна домов, длинные очереди у магазинов.

В Берлине под влиянием и при поддержке советских властей постепенно начала возрождаться не только экономическая деятельность немцев, но и политическая жизнь. Развернула свою многостороннюю работу по созданию новой Германии Коммунистическая партия. Оформились социал-демократическая и либеральная партии, христианско-демократический союз. В городе появились печатные издания — газеты, листовки, плакаты— самых различных направлений. Фашистские элементы, реакционная интеллигенция сразу же старались использовать печать в антидемократических целях, пытаясь помешать немецкому народу сделать правильные выводы из уроков тяжелого поражения и начать строить жизнь на новых началах. В этих условиях надо было поставить под контроль всю прессу. По указанию советской администрации я был назначен руководителем контроля за печатью.

Через две недели с группой товарищей мы уже работали в центре Берлина. Перед нашими глазами проходили представители разнообразных политических направлений, религиозные деятели и интеллигенция, предприимчивые дельцы и простые честные немецкие граждане.

Мы встречались с редактором газеты «Нойе цайт» — орган христианско-демократического союза — и его заместителем. Они доставляли нам много хлопот, пытаясь в своих статьях апеллировать к немецкому национализму и исподволь оправдывать гитлеровцев. В их статьях гитлеризм никогда не осуждался, оплакивались лишь неуспехи и просчеты немецких военных и раздавались призывы к всепрощению не только «маленьких наци», но и впавших в «больший грех» видных фашистов.

Часто приходил к нам главный редактор социал-демократической газеты «Дас ворт» Отто Гротеволь. Он проявлял большую заботу о немецкой демократической интеллигенции, стремясь к тому, чтобы она стала активным строителем новой жизни. Помню, в каком-то полупустом и полуразрушенном здании недалеко от Курфюрстендам Отто Гротеволь проводил первую в послевоенном Берлине пресс-конференцию. Он рассказывал небольшой группе немецких журналистов о программе немецкой социал-демократии и ее участии в становлении новой Германии.

Мне нередко приходилось встречать на совещаниях у Главноначальствующего СВАГ руководителей Коммунистической партии Германии Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта и других видных немецких коммунистов. На таких совещаниях обсуждались важнейшие вопросы, связанные с практическим осуществлением намеченных в потсдамских решениях задач по демократическому переустройству жизни в освобожденной от фашизма стране. Когда мы, советские работники, слушали высказывания В. Пика и В. Ульбрихта о нуждах и заботах всего немецкого населения, их предложения по проведению ряда демократических реформ, то у каждого из нас укреплялась вера в то, что германский народ после пережитой им катастрофы пойдет правильным путем. Я не раз видел В. Пика и В. Ульбрихта на заводах среди рабочих, с которыми они вели непринужденные беседы. Рабочих привлекли их простота и желание обсуждать любые острые вопросы.

Под руководством Коммунистической партии Германии и прогрессивной части социал-демократической партии немецкое население Восточной зоны оккупации смело и решительно бралось за осуществление демократических мероприятий в соответствии с потсдамскими решениями.

Осенью 1945 года в советской зоне оккупации при поддержке всего народа было начато проведение земельной реформы, которая подрубала корни господства помещиков-юнкеров, рассадников германской реакции и милитаризма. Народ проводил и другие важнейшие социально-политические мероприятия — национализацию промышленности и демилитаризацию. Наряду с этими демократическими реформами немецкие власти систематически очищали советскую зону оккупации от преступных нацистских элементов, осуществляя решительную денацификацию.

Во всех этих важных делах немцы опирались на поддержку советских военных властей. Они наглядно убеждались в том, что советские люди желают, чтобы Германия стала новой, чтобы на обломках «Третьей империи» возникло демократическое миролюбивое германское государство, которое жило бы в мире и дружбе со всеми своими соседями.

И вот здесь-то и выявились коренные противоречия в политике по отношению к Германии со стороны СССР и западных держав. Это находило свое выражение как в позициях западных держав на заседаниях союзнического органа по управлению Германией — Контрольного совета, так и во всей их практической деятельности в западной зоне оккупации. Я присутствовал на заседаниях этого важного органа, призванного претворять в жизнь Потсдамские соглашения.

Здание на Потсдаммерштрассе, в котором работал Контрольный совет, было известно не только в Берлине, но и во всей Германии. В нем в гитлеровское время размещался «штаатсгерихт» — государственный суд и прокуратура. Во время боев за Берлин здание сильно пострадало, но союзнические власти решили его восстановить.

После ремонта и достройки в нем и начал свою деятельность Контрольный совет. В том самом зале, где еще совсем недавно фашистские судьи чинили бесправие, попирали общечеловеческие нормы, расправляясь с неугодными им людьми, теперь заседал верховный орган союзных держав, одержавших победу над Германией. В зале еще сохранились лепные украшения, символизирующие правосудие, которого фашизм никогда не признавал, считая, что «право — это сила». Над местом, где восседали нацистские судьи, все еще простирал обрубленные крылья орел-стервятник.

На первых порах деятельности Контрольного совета появились обнадеживающие перспективы — в этом верховном союзном органе были приняты некоторые важные документы. Так, в октябре было утверждено постановление об упразднении и объявлении вне закона национал-социалистской партии, ее филиалов и подконтрольных организаций. Контрольный совет отменил законы политического и дискриминационного характера, в которых находила выражение расистская антинародная сущность германского фашизма. Здесь же был принят закон о наказании лиц, виновных в военных преступлениях и преступлениях против мира и человечества. Отсюда было сообщено всему миру о том, что законом Контрольного совета ликвидировано прусское государство, являвшееся источником многих войн, рассадником реакции и милитаризма.

И внешне в Контрольном совете выглядело все как будто хорошо — царила деловая атмосфера. В перерывах главнокомандующие, возглавлявшие Контрольный совет, дружески беседовали в буфетах. А после таких заседаний в союзном органе каждая из сторон по-разному осуществляла в своей зоне политику в отношении Германии.

Советская военная администрация, руководствуясь линией Советского правительства на создание прочных основ мира в Европе, проводила мероприятия по выкорчевыванию остатков фашизма, закладывала фундамент для единой, миролюбивой, демократической Германии, как это было намечено в Потсдаме.

Много раз мне приходилось совершать поездки по советской зоне оккупации вместе с работниками политотдела СВАГ. Во время этих поездок я видел, как из пепла и руин рождалась новая Германия. Творцами ее были сами немцы. Хотя в это время не было общезональной немецкой власти, а работали лишь местные органы правления, их состав и те задачи, которые они выполняли, свидетельствовали о демократической основе формирующейся власти — прообраза будущего германского государства рабочих и крестьян.

Мы нередко беседовали с рабочими прямо у заводских ворот во время их обеденного перерыва. На нас смотрели приветливые лица людей, которые «без оглядки по сторонам» доверчиво рассказывали о своих нуждах и заботах, страстно доказывали необходимость быстрого проведения земельной реформы, передачи в распоряжение местных властей (муниципальных органов) всех фабрик и заводов и очищения зоны от гитлеровских преступников.

На красных полотнищах, натянутых на заводских стенах или заборах, мы читали надписи, призывавшие трудящихся к активному созидательному труду по строительству новой жизни. Я поражался и радовался этой перемене в людях. Ведь возможно, что некоторых из них мне приходилось в свое время видеть на гитлеровских предприятиях, работавших на войну, на площадях и улицах во время нацистских демонстраций; некоторые из них, очевидно, побывали на фронтах и дрались за Берлин. Теперь все эти люди становились строителями новой жизни, хотя и по-разному включались в нее.

— То, что мы сейчас видим здесь, — говорил один из руководящих работников политотдела во время такой поездки, — это начало формирования нового строя в Германии, и главное в этом — изменение сознания людей под влиянием пережитых событий и складывающейся теперь обстановки. Гитлер пытался террором привить населению свои глубоко антинародные идеи, рассчитывая на то, что они пустят глубокие корни. Но это был самообман. Немецкий народ, как мы видим это уже сейчас, сам начинает искоренять позорное наследие фашизма, хотя еще очень многое надо сделать, для того чтобы окончательно вытравить его из жизни.

А на западе Германии в это время все фактически оставалось по-прежнему. Западные оккупационные власти ничего не делали, для того чтобы начать ломку старого. Поэтому к ним, в их зоны, стекалась вся прежняя фашистская нечисть: весь гитлеровский административный аппарат, включая и гестаповскую верхушку, все организаторы и руководители многочисленных гитлеровских организаций, все уцелевшие командные чины вермахта и, наконец, наиболее реакционные землевладельцы и крупнейшие представители финансово-промышленной олигархии.

Более того, западные оккупационные власти начали препятствовать деятельности демократических организаций в своих зонах и проводить такие мероприятия, которые шли вразрез с потсдамскими решениями, с задачами создания единого, демократического германского государства.

Все это говорило о том, что наряду со строительством новой жизни в восточной части Германии в ее западных зонах восстанавливались старые силы, которые в свое время помогли Гитлеру прийти к власти и вместе с ним осуществляли захватническую политику войны.

 

Нюрнбергский финал

Сентябрь 1946 года. Наша машина мчится по зеркальному полотну асфальта. Прекрасны автострады Германии, хотя немногие вспоминают теперь о том, скольких человеческих жертв стоили эти дороги. На строительстве автострад гитлеровцы использовали труд арестованных политических, польских военнопленных, евреев, сюда сгоняли сформированные из немецкой молодежи «отряды Тодта», роты и батальоны «болотных солдат», а позднее, во время войны, — целые армии людей, угнанных из захваченных гитлеровцами европейских стран и оккупированных ими областей Советского Союза. Не случайно Тодта неофициально называли министром кладбищ немецких путей сообщения. Можно без преувеличения сказать, что дороги Германии воздвигнуты на костях людей, о жестокой судьбе которых еще расскажут живые свидетели гитлеровского зверского режима и историки.

Путь наш лежит из Берлина на юг Германии. Мы миновали города Галле, Лейпциг, Иену, и перед нашими взорами предстала Саксония с ее чудесным пейзажем. Прекрасны в эту пору ее леса, раскинувшиеся слева от нас по отрогам Рудных гор. Словно огнем полыхает листва на буках, кленах, дубах. Справа возникают невысокие горы Тюрингии, утопающие в зелено-оранжевых украшениях осени. Над нами то и дело мелькают перекинутые через автостраду причудливые мостики, как бы вросшие в скалы. Внезапно то здесь, то там сверкают в долинах зажатые высокими холмами речушки.

Мы едем вместе с советским генконсулом в Нюрнберг. Он спешит туда, чтобы продлить паспорта советским гражданам, работающим уже одиннадцатый месяц в Международном Военном Трибунале, созданном для суда над главными военными преступниками. А я еду просто посмотреть еще раз на тех, кто всего лишь несколько лет назад прошел перед моими глазами в своем сверкающем блеске и могуществе. Хочу видеть, как они выглядят теперь на скамье подсудимых!

В районе, где сходятся земли Тюрингии и Саксонии, мы выехали на границу Баварии — американской зоны оккупации. Шлагбаум. Машину останавливают советские бойцы. Проверив документы, они пропускают нас на «ничейную» землю, а затем мы попадаем на территорию американской зоны. Снова шлагбаум, и снова проверка документов, но уже более тщательная. Мы сидим в прокуренном дешевыми сигаретами домике — контрольном пункте, заполняем анкеты. В это время погранохрана связывается со своим начальником. Вскоре мы снова несемся вперед, обдуваемые со всех сторон еще теплым сентябрьским ветром.

Через несколько часов въезжаем в Нюрнберг — древний город Баварии, вошедший в новую историю как колыбель германского фашизма. Здесь в 30-х годах создавались первые штурмовые отряды «коричневых рубашек», а в пивных перед захмелевшими штурмовиками выступал Адольф Шикльгрубер — Гитлер с призывами к разгрому германской компартии, профсоюзов и захвату власти. В Нюрнберге гитлеровцы устраивали фашистские сборища с факельными шествиями, организуя бандитские налеты на рабочие кварталы, терроризируя население. Даже позднее, когда Гитлер уже восседал в рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе в Берлине, гитлеровцы не оставляли в покое Нюрнберг — они по-прежнему организовывали всякого рода провокации, разыгрывали «покушения на фюрера», чтобы с новой силой обрушиться на рабочих и их руководителей.

Сам по себе город Нюрнберг ничем особым не выделяется из десятков других городов Южной Германии. Он выглядит особенно мрачным после суровых военных дней. Наиболее древняя часть его, в которой находились архитектурные памятники страны, разрушена налетами англо-американской авиации. Современные кварталы, окружающие старую часть города, превращены в американские казармы. Здесь так много на улицах американских военных, что кажется, как будто все американские вооруженные силы стянуты в этот полуразрушенный город.

Мы направились к небольшой гостинице, расположенной недалеко от центра города, в которой проживали сотрудники четырех оккупационных властей в Германии, занятые на процессе. Американский солдат, стоявший около дежурной будки у входа в гостиницу, безразлично посмотрел на нас, продолжая отковыривать штыком пробку с бутылки «кока-колы».

Выполнение формальностей через канцелярию Международного Военного Трибунала заняло много времени, и мы только во второй половине дня смогли попасть в Нюрнбергский дворец юстиции, где происходил процесс.

До окончания процесса оставалось всего несколько дней. Поэтому среди публики чувствовался повышенный интерес к финалу этого, пожалуй, первого в мировой истории международного суда над военными преступниками.

Мы прошли на второй этаж, в обширную ложу-галерею, занимаемую многочисленными гостями и представителями иностранной прессы. Все они съехались сюда, чтобы в фотографиях и репортажах увековечить память о суде народов всего мира над теми, кто бросил человечество в пучину кровавой бойни. Я встретил здесь многих коллег по берлинским пресс-конференциям. Одни из них с возмущением говорили о наглом поведении бывших нацистских лидеров — теперешних подсудимых — и о «либеральных» тенденциях в речах некоторых западных судей. Другие, не стесняясь, сетовали на «неумолимость» советского обвинения и в своих корреспонденциях апеллировали из Нюрнберга к мировому общественному мнению, взывая к милосердию в отношении некоторых подсудимых.

Я старался запечатлеть все, что происходит вокруг.

Огромный зал залит искусственным дневным светом. Справа, около стены, возвышался подковообразный стол для главных судей Военного Трибунала от четырех стран — СССР, США, Англии, Франции — и их заместителей. Перед ними — места для секретарей, стенографисток; затем идут ряды для адвокатов в черных и лиловых мантиях. Посередине зала — трибуна для дачи свидетельских показаний. Прямо, у противоположной стены, высоким барьером отгорожены скамьи подсудимых. За стеклянными перегородками сидят многочисленные переводчики. Все кажется торжественно строгим: и облицованные дубом стены, и неподвижно стоящие американские военные полицейские.

Гостевые ложи быстро заполняются. Стоящая у дверей охрана начинает принимать все более строгий, подтянутый вид. Уже заняли свои места утомленные большой работой секретари, стенографистки. Теперь мы ждем, когда откроются двери и в зал введут тех, которые возомнили себя «сверхлюдьми», призванными строить на костях других народов «великую Германию». Это они провозгласили «новую Европу» под господством немецкой расы — людей «чистой крови», диктующих волю всем другим нациям. Это они обрушили на народы Европы свое смертоносное оружие, беспощадно стирая с лица земли Варшаву, Смоленск, Роттердам и другие центры культуры, мирные села и деревни, сжигая и растаскивая народные богатства, уничтожая национальные памятники. Их руки обагрены кровью многих тысяч и тысяч невинных мужчин и женщин, детей и стариков, для уничтожения которых ими изобретались «душегубки» и воздвигались гигантские технически оборудованные печи. Это те, на совести которых миллионы погибших. Это они принесли безутешное горе каждой семье Советской страны.

Если бы, думал я, пустить в этот зал хотя бы малую долю той справедливой ненависти, которую накопил наш народ к этим «сверхчеловекам», она бы, как пламя, испепелила их.

Мои размышления прерываются лязгом оружия стоящей у входа охраны. В зале стихают голоса. Открывается дверь, и вводят преступников. Первым появляется Герман Геринг. Он, как и прежде, нагл и самодоволен и, кажется, сожалеет лишь об одном — об отсутствии в его руке маршальского жезла, которым он так любил играть. За Герингом идут Гесс, Риббентроп, Кейтель, Розенберг и др.

Международному суду преданы 24 главных немецких военных преступника. Но я насчитываю 21. Вспоминаю затем, что один из них, зная заранее, что отсюда ему не выбраться подобру-поздорову, сам принял решение — повесился в начале процесса в камере тюрьмы на полотенце. Это — Роберт Лей, руководитель так называемого «трудового фронта» Германии, главный поставщик трудовых резервов для войны, организатор ввоза в Германию иностранных рабочих из оккупированных немцами государств и областей, создатель системы жесточайшей эксплуатации европейских трудящихся.

Отсутствует также на суде фашистский партийный босс — Борман, начальник партийной канцелярии, фактический руководитель национал-социалистической партии. В последние минуты перед падением Берлина Борман, который находился вместе с «фюрером» в имперской канцелярии, окруженной бушующим пламенем огня, куда-то бесследно исчез.

Кроме Лея и Бормана нет Круппа фон Болена. И я вспомнил при этом свою поездку по Руру в мае 1940 года. Я видел тогда, как бережливо относились англичане во время своих воздушных налетов на Рурскую область к заводам Круппа. После всего этого разве удивительно, что в зале суда отсутствовал известный всему миру владелец военных заводов Германии Крупп фон Болен. Он предусмотрительно «занемог», и его дело по настоянию западных судей было отложено.

Сидящие на скамье подсудимых в свое время считали себя «маленькими фюрерами» и тайно надеялись, что и их звезда может еще ярче засиять, когда не станет главного. Сколько трусости, низменности проявили эти представители «элиты», когда почувствовали неминуемый крах своего господства. Все они начали действовать по принципу «спасайся, кто может». Как крысы с тонущего корабля, бежали некоторые из них на Запад, надеясь там найти спасение и приют.

Палач Генрих Гиммлер с чужим паспортом и черным наглазником очутился на Рейне, настаивая перед западными державами на признании за ним права формировать новое германское правительство для подписания договора о мире. Обнаруженные при нем деньги составляли кругленькую сумму в 1 млн. долл. в валюте самых различных государств. Увидев крушение своих надежд на признание за ним права выступать в качестве нового правителя Германии, Гиммлер проглотил заделанную между зубами ампулу с ядом.

Геринг спрятался где-то в Баварии, объявив себя правителем Германии, несмотря на проклятия и крики об измене, раздававшиеся из имперской канцелярии по его адресу. Направившись затем к американским войскам в плен после неудачной попытки возглавить «рейх», этот «верный столп нацизма», как его называли в правящих кругах Германии, захватил с собой туго набитый драгоценностями саквояж; за ним следовало 17 грузовиков с личным имуществом.

Специалист по подготовке и организации международных авантюр министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп незадолго до падения режима предусмотрительно продал свои семь владений, а затем бежал в Гамбург. Англичане при обыске обнаружили в его белье сотни тысяч марок.

Из всей правящей клики, пожалуй, лишь Геббельс оставался приверженным воле «фюрера», находился с ним до последних минут трагической развязки, разыгравшейся в убежище рейхсканцелярии, и принял одинаковое с Гитлером решение — покончил жизнь самоубийством.

Каждый из сидящих на скамье подсудимых старался состязаться перед Гитлером в жестокости, варварстве и подлости, в слепом, фанатичном преклонении перед ним и беспрекословном следовании за ним; его преступные планы и идеи стали содержанием их собственного бытия; милитаризм и расизм Гитлера стали их призванием. Поэтому трудно их было уже отличить от Гитлера, они составляли единство, сливались с ним, разделяя в равной мере всю ответственность за совершенные преступления. В какой-то книге я прочитал высказывание о том, что марионетки легко превращаются в висельников; веревка всегда с ними. Теперь эта веревка должна была обвить шею преступников, чтобы не дать им больше отравлять мир своим ядовитым дыханием.

А пока их лица не свидетельствуют о тяжелом тюремном режиме. На них хорошо отутюженные костюмы и сверкающие белизной крахмальные воротнички. Чувствуется по всему, что чья-то заботливая рука тщательно оберегает их. Судя по осанкам и взглядам подсудимых, они все еще пытаются разыгрывать из себя «великих деятелей». Их, видимо, не огорчает то, что они сидят на скамьях, окруженных барьером, за плотно закрытой дверью которого с винтовками стоят солдаты союзных держав. Подсудимые весело переговариваются друг с другом, перебрасываются, как расшалившиеся школьники, записками — Риббентроп Герингу, а тот в свою очередь Розенбергу. При этом видно, что за барьером продолжает господствовать строгая гитлеровская «иерархия» — среди подсудимых вершит «делами» Геринг, пытающийся все еще показать, что в отгороженном квадрате сидят не международные преступники, а правители «Третьей империи» и он теперь среди них является «фюрером».

У некоторых подсудимых на лицах появляются даже улыбки, выражающие надежду на благополучный исход судебного процесса. Очевидно, что кто-то подбадривает их и вселяет в них уверенность в этом.

Отвратительно смотреть на всю эту сцену, но она вполне объяснима. Как сообщил мне перед этим заседанием знакомый советский юрист, один из западных адвокатов высказался за то, чтобы засчитать подсудимым то время, которое они отсидели до суда в тюрьме, и на этом поставить точку. Западная реакционная печать все более открыто начинает выступать в защиту «нюрнбергских пленников». За кулисами суда предпринимаются попытки оказать давление на судей США, Англии, Франции и выгородить если не всех, то хотя бы некоторых военных преступников, чтобы сохранить их в своем «золотом фонде» на случай новой войны.

Нет, успокаиваю я себя, не удастся международному империализму вырвать из рук мирового правосудия фашистских извергов. Не посмеют на этот раз покривить душой представители буржуазного правосудия, так как жгучая народная ненависть к преступникам войны кипит и бродит во всем мире. Не сумеют буржуазные судьи скрыть зверства руководителей фашистской Германии хотя бы уже потому, что рядом с ними сидят представители советского правосудия, советская прокуратура во главе с Р. А. Руденко, располагающая документальными данными о кровавых преступлениях гитлеровцев.

Мы провели несколько дней в зале заседания. Обвинители и свидетели раскрывали перед судом чудовищные картины злодеяний гитлеровцев на фронтах войны, на временно оккупированных территориях Советского Союза, Чехословакии, Польши и в самой Германии, где томились в тюрьмах и гноились в концлагерях десятки тысяч славян, евреев, французов, англичан. Документальные фильмы восстанавливали перед глазами зрителей потрясающие картины разрушений европейских городов, пытки и истязания людей, дымящиеся печи крематориев в лагерях смерти. Здесь же демонстрировались «изделия» гестаповских специалистов по обработке человеческой кожи...

Кровь холодела при виде сцен массовых убийств, бесчеловечных жестокостей, диких зверств, которые совершали гитлеровские строители «нового порядка», преднамеренно осуществлявшие программу истребления народов ненемецкой нации. Таким путем они добивались создания «жизненного пространства» для «высшей немецкой расы».

Перед отъездом из Нюрнберга мы снова заглянули в зал суда. Через несколько дней ожидался приговор, и уже среди публики, находящейся в здании суда, велись разговоры о твердой позиции советского прокурора, с требованиями которого западные коллеги перед лицом мировой общественности вынуждены считаться; уже всерьез многие говорили о том, что для подсудимых дело «пахнет петлей».

Мы заметили в этот день, что лица преступников явно помрачнели, исчезла наигранная развязность, рисовка; они сразу же как бы сникли.

В перерыве мы направились в коридор, но на лестничной площадке были задержаны столпившейся группой фотографов и журналистов, которые осаждали лифт, щелкали фотоаппараты. В лифте с металлическими решетками, сопровождаемый конвоем, стоял Геринг. Фотографы говорили, что Геринг сегодня неузнаваем. Обычно в таких случаях он обменивался репликами, зная, что все сказанное им завтра появится в газетах всего мира, привлечет к нему внимание. На этот раз он проехал в лифте с опущенными глазами, не реагируя ни на какие вопросы.

Глядя на обмякшую фигуру Геринга, его отекшее лицо, я припоминал многочисленные появления рейхсмаршала перед толпами берлинцев накануне войны. Сколько было в нем дешевого блеска и позы! Как он сиял при приветственных криках: «Наш Герман, хайль!». Насколько же отвратительно жалким выглядел теперь этот разбойник, погрязший в крови народов! Возможно, именно в этот день кто-то из сочувствующих Герингу, зная, что его ожидает, подсунул ему по-дружески ампулу с ядом.

30 сентября — 1 октября 1946 г., когда мы снова были в Берлине, Международный Военный Трибунал огласил свой приговор над главными немецкими военными преступниками. К смертной казни через повешение были приговорены: Геринг, Риббентроп, Кейтель, Розенберг, Франк, Фрик, Штрейхер, Заукель, Йодль, Зейс-Инкварт, Кальтенбруннер, Борман (заочно); к пожизненному тюремному заключению: Гесс, Рёдер, Функ. Остальные подсудимые — Нейрат, Дениц, Ширах, Шпеер — были приговорены к заключению на срок от 10 до 20 лет.

Народы всего мира приветствовали решение Нюрнбергского Международного Военного Трибунала. В этом выражалось главное стремление народов: воздав должное фашистским палачам, сделать предупреждение всем еще живущим империалистическим хищникам о том, что их ждет в случае, если они попытаются развязать новую войну.

Наказания удалось избежать лишь трем из сидевших на скамье подсудимых преступников — Шахту, Паппену и Фриче. Несмотря на протест советского судьи, все они были оправданы.

Но империалистическим кругам все же удалось спасти от наказания тех, руками которых Гитлер делал войну,— германский генералитет. Представители Запада отклонили на суде требование советского обвинения о признании командования вермахта преступной организацией.

После окончания Нюрнбергского суда капиталистические силы мира всеми средствами добивались пересмотра его решений. До 15 октября 1946 г. нюрнбергский приговор не приводился в действие. Вспоминаю длительные заседания Контрольного совета, на которых представители Запада искусственно затягивали решение вопроса об исполнении нюрнбергского приговора, нагромождая при этом вороха всяких мелочей. Велись утомительно долгие переговоры о процедуре повешения осужденных преступников и формах их захоронения. Кто-то предложил, чтобы трупы повешенных преступников были преданы сожжению, а пепел развеян с самолета. Американцы запротестовали, заявив, что такой способ захоронения является почетным у американских летчиков. Было предложено тогда вывезти трупы казненных куда-либо в океан и выбросить с парохода. Против этого выступили англичане, поскольку такой способ захоронения является почетным у английских моряков. Наконец, было решено: трупы сжечь, а пепел разбросать с судна где-либо в открытом море.

Поддержка международной общественностью приговора Нюрнбергского суда была настолько внушительной, что для всех международных реакционных сил было ясно, что изменить приговор невозможно.

В ночь на 16 октября 1946 г. в здании, находящемся во дворе нюрнбергской тюрьмы, при свете юпитеров были повешены 10 главных гитлеровских военных преступников. Одиннадцатый присужденный к смертной казни преступник — Герман Геринг за два с половиной часа до казни принял ампулу с ядом. Труп его был вынесен во двор тюрьмы к эшафоту.

Через несколько дней в берлинскую тюрьму в Шпандау были доставлены семь преступников, осужденных на различные сроки заключения.

У чугунных ворот тюрьмы встали на вахту солдаты четырех союзных держав.

Справедливое возмездие свершилось!

В сентябре 1934 года, выступая на съезде НСДАП в Нюрнберге, Гитлер пророчествовал национал-социализму «тысячелетнюю историю рейха». Но эта империя просуществовала всего лишь 12 лет и 3 месяца. Под ударами Советской Армии рухнуло в бездну веков построенное Гитлером на бесправии, насилии и крови самое антинародное и человеконенавистническое государство, стоившее человечеству миллионов жизней.

Мир тогда вздохнул спокойно в полной уверенности в том, что отныне человечество, извлекая печальные уроки из предшествующей истории, создаст прочные основы мира.