Марисов на другой день отправился рано утром через Серпуховские ворота на Земляной город.

Здесь ожидала гетмана масса народа: стеклись не только все малороссы, жившие в Москве, но и вся Москва.

Зрелище было невиданное: в Москву впервые въезжал гетман страны, которая не раз приводила в трепет москвичей.

Теперь гетман казачий в подданстве царя и едет пред его светлые очи.

Да и царь, как видно, чествует его. Два придворных: Желябужский и Богданов, окруженные блестящей свитой стольников и скороходов, ожидают за Серпуховскими воротами гетмана. Для гетмана имеется при них молодая, серая в яблоках, английская лошадь. На ней серебряный, вызолоченный наряд, весь испещренный бирюзой и изумрудами; чепрак турецкий, шит золотом, золоченый по серебряному полю; седло – бархат золотный. Любуется и Марисов этой роскошью, этим богатством и думает думу:

«Как Иван да Мартынович пас свиней в селе своем, когда был парубчонком, так не думал, не гадал, что въедет он в Москву, как царь… И лошадка-то эта будет дорого стоить Малороссии. Продал он боярам свой край родной. Под высокой рукой Руси и Бог велел ему стать, но не в холопство продаться боярам».

В это время показалась кавалькада: гетман в бараньей высокой шапке, на легком аргамаке, окруженный старшинами малороссийскими и свитой в количестве трехсот тринадцати человек, стал приближаться, за ним тянулся обоз с разными вещами, экипажами, лошадьми и волами.

В штате его были: духовные лица – Бутович и Гедеон, казачьи власти – Филиппов, Цесарский, Забелло, Гречанин, Шикеев, Федяенко, Константинов, Романенко, Винтовка, Гамалея и Дворецкий.

Остановились они все в Малороссийском подворье и на второй день должны были с дарами своими представиться к царю.

Прием назначен в Золотой палате, куда повелено было явиться всему дворцу, Боярской думе и святителям.

С утра начался туда съезд. На площади были расставлены рейтары, драгуны и стрельцы, а у дворца расположился дворцовый полк.

В десять часов утра показался гетман со свитой в Кремле. За ним следовали дары царю: полковая медная пушка, отнятая у возмущавшихся казаков; серебряная булава изменника наказного атамана Яненко, арабский жеребец и сорок волов замечательной величины.

Когда кавалькада подъехала ко дворцу, все эти дары были выложены у Красного крыльца, а гетман и свита его спешились.

На крыльце встретили гетмана Хитрово и Родион Стрешнев и ввели его со свитой в Золотую палату.

Царь сидел на троне, окруженный боярами, святителями и окольничими.

Все малороссы, начиная от гетмана, целовали царскую руку, причем были спрошены старшим боярином о здоровий.

Этим окончился первый прием.

Пятнадцатого сентября Брюховецкий бил челом царю: «Чтоб великий государь пожаловал их, велел малороссийские города со всеми принадлежащими к ним местами принять и с них денежные и всякие доходы сбирать в свою государеву казну, и послать в города своих воевод и ратных людей».

Брюховецкий не имел вовсе уполномочия от страны на этот шаг; в этих же немногих словах он отдавал всю Малороссию в неограниченное распоряжение бояр.

Само правительство это поняло и поэтому потребовали от него предъявления статей, то есть условий.

Подал Брюховецкий подобные статьи, в которых выговорил, между прочим, два пункта: 1) стародавние казацкие права и вольности казацкие подтверждаются; 2) киевским митрополитом должен быть святитель из Москвы.

Бояре приняли все статьи, а о последней дали уклончивый ответ, что они снесутся о том с константинопольским патриархом.

Победа бояр была полнейшая: Малороссия отдавалась им добровольно в руки, и поэтому для окончательного укрепления союза с нею возвели гетмана Брюховецкого в бояре, а всех начальствующих, приехавших с ним, в думные дворяне…

Предложили это гостям. Те приняли это с восторгом, и Брюховецкий начал именоваться боярином и гетманом не запорожского войска, а – русским.

На другой день после того Брюховецкий приглашен был как боярин к царскому столу. В одежде боярской и черной соболиной боярской шапке Брюховецкий, бритый, без бороды, с огромными усами, выглядел не на боярина, а скорее на турка. Посадили его уж по рангу, а сел он ниже, за Петром Михайловичем Салтыковым. Этим дали ему знать, что он должен быть в боярском подчинении. «Дескать, носа высоко не задерет», коли ему пошлют в Малороссию боярина, сидящего выше его.

Эти боярские притязания надолго поэтому приостановили слияние двух единоплеменных народов и вели к смутам и в последующий век.

Брюховецкий унизил, таким образом, идею своего казачества и, чувствуя, что ему, быть может, несдобровать дома, стал клянчить в Москве, чтобы ему в вечное владение отдали Шепатковскую сотню.

Но сотня эта была в Стародубском уезде, а потому могла бы и улыбнуться ему, если бы его дом низложили. Вот и сочинил новый план: попросил он Петра Михайловича Салтыкова, чтобы царь его женил в Москве на русской.

Для переговоров об этом послан к нему пристав Желябужский.

– Бил я челом, – начал гетман, – пожаловал бы меня великий государь, не отпускал бы меня, не женя…

– Есть ли у тебя, гетман, на примете невеста? И какую тебе невесту надобно: девку аль вдову? – спросил пристав.

Гетман отвечал, что на вдове не хочет он жениться, что на примете он никого не имеет, а чтобы государь сам назначил ему невесту, причем он присовокупил, чтобы вместе с тем ему пожаловали вблизи Новгорода Северского вотчину для жены.

Брюховецкий явно боялся, что дома у него не будет покойно, а потому он хотел вотчину подальше.

Но кого-то ему назначат в невесты?

В это-то время, после долгих ожиданий, принимает боярин-гетман племянника патриаршего, Марисова.

– А звиткиля, ты, Федот? – прищурил гетман свои маленькие глазки, поправляя для пущей важности свою боярскую шапку.

– Из Нового Иерусалима, – ответил по-малороссийски, отлично говоривший на этом языке Марисов, – от патриарха Никона, в боярских детях при нем…

– Щож там твий Никон робыт?.. Акафисты читае?

– Молится, – процедил сквозь зубы Федот.

– А мы туточки, бачишь, за царской-то милости и в бояре пожалованы…

– Бачу, бачу, пан запорожский гетман…

– Не запорожский, а русский, – поправил Брюховецкий.

– Русский?.. А що скажут казаки… усе вийско?..

– Що?.. Мне що?.. Царь, як пожалует мни нивисту… да в чужой земли маенток, так хошь трава не роста… Байдуже!..

– А коли царь вам да в нивисты якусь кикимору… альбо якусь видьму, да с Лысой-то горы, – буде жинка не из важных?..

– Ты тутейшный, так пошукай, – вкрадчиво произнес Брюховецкий.

– Туточки не то, що на Украини: терем точно гарем… и не узнаешь, где ворона, аль цапля, аль горлица. А ты вот святейшему патриарху в нижки поклонись, – вин усих нивист наперечет знает… Вот колы вин визмется, так буде дило.

– Уж ты там с Никоном порадься…

– Радиться-то можно… но и ты, гетман, уж с царем теи и сеи о Никоне – нехай з тобою до Киева пустил…

– До Киева?

Гетман нахмурил брови, покрутил усы, потом, как бы что обдумывая, произнес:

– Можно, можно… тилько нивисту, да добру: щоб була из дому боярского, да щоб була гарна, точно краля…

– Пошукаем, облизываться будешь… Тильки ты-то уж…

– Гетманское слово даю…

– Гляди ж, гетман, мне бы не опростоволоситься…

– Уж як я кажу що, так буде так… Крий Боже, не брехунец же я який?..

Марисов вышел из Малороссийского подворья и направился к Стрелецкой слободе. Здесь у одного уединенного домика, на воротах которого торчит веник, он остановился и постучал. Показалась известная нам раскольничья пристанодержательница, Настя Калужская.

– У вас, кажись, живет инокиня Наталья?

– Здесь, здесь батюшка, только что вернулась матушка из церкви…

Она повела Марисова через двор, к небольшому флигельку, и ввела его в теплую и чистенькую горенку.

Мама Натя, сидя с какою-то большой книгой в руках и в очках, приобретенных ею в Киеве, читала.

Приход Марисова не удивил ее: она даже как будто поджидала его.

– Что ж Брюховецкий? – спросила она племянника.

Марисов рассказал, чем он хочет взять гетмана.

– Жену-то ему можно дать, – заметила инокиня, – да он исполнит ли слово?

– Я же ручаться не могу. Малороссийская шляхта, как и польская, мягко стелет, да жестко спать.

– Да, – улыбнулась инокиня, – по малороссийской же пословице: обищався пан кожуха; тепло его слово, да не грее… Постараюсь я сегодня же поискать ему невесту… Сделаюсь свахою… А ты, Федотушка, заходь ко мне аль завтра, аль послезавтра.

Марисов поцеловал ее руку и вышел.

Инокиня оделась и пошла во дворец.

– Ну что? – спросила ее царевна.

Инокиня рассказала, в чем дело: Брюховецкий-де, коли ему высватают хорошую невесту, обещался увезти с собой Никона.

– Ладно, – обрадовалась царевна. – Нам на Москве не стать занимать невест, – точно муравьи сидят по теремам боярским, а женихов нетути…

– Невест-то ему можно будет отыскать, – вставила инокиня: – Да исполнит ли он слово о Никоне?..

– Тогда и мы не исполним, – улыбнулась царевна.

– Как так?..

– Увидишь…

Этим кончился их разговор.

Уж как это царевна сделала, а одна из первых невест и красавиц московских изъявила согласие свое быть женою Брюховецкого.

Пристав Желябужский явился к гетману и объявил:

– Великий государь пожаловал боярина и гетмана, велел ему жениться на дочери окольничего князя Дмитрия Алексеевича Долгорукого.

Брюховецкий был на седьмом небе: ему отдавали лучшую невесту, царскую родственницу, знатного и доблестного дома Долгоруких.

– С князем Долгоруким, – спросил он, – самому мне договариваться о женитьбе или послать кого-нибудь? По рукам бить самому и где мне с князем видеться? От кого невесту из дому брать, кто станет выдавать и на который двор ее привезть? На свадьбе у меня кому в каком чине быть? А я был надежен, что в посаженных отцах или в тысяцких будет боярин Петр Михайлович Салтыков, и о том я уж бил ему челом. Да в каком платье мне жениться, в служивом ли, или в чиновном московском? А по рукам ударя, до свадьбы к невесте с чем посылать ли, потому что, по нашему обыкновению, до свадьбы посылают к невесте серьги, платье, чулки и башмаки. Великий государь пожаловал бы меня, велел мне об этом указ свой учинить.

Сватовство это затянулось, а между тем у Долгоруких пошли обеды и празднества, и у боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого, известного тогдашнего героя-генерала, малороссы перепились и чуть-чуть не подрались с войсковым писарем Шакеевым.

Это кончилось скандальным процессом в Малороссийском приказе и ссылкой Шакеева.

Из Малороссии между тем вести приходили дурные, и оттуда требовали возвращения гетмана. Нужно было брак отложить и возвратиться восвояси, тем более что невеста решалась выйти замуж при установлении хотя бы временного перемирия и порядка в Малороссии.

Брюховецкий поэтому стал собираться в дорогу. В это время зашел к нему Марисов.

– Я чул, гетмане, що вы до дому?

– Да, сердце, голубко, до дому…

– А Никон з вами еде?

– Ни.

– А вы казали царю?

– Ни.

– Значит, вы его, дядька, не визьмете з собою?

– Ни.

– Да вы дали слово.

– Яке?..

– Слово, що вин поиде з вами.

– Щось запамятовал?.. Колы я дав слово?

– Мини… забулы, дядька?..

– Выбачайте… да я був тогда пьян… Ничого не знаю… Да и знать не хочу… вин с царем як собака гризется, а наша хата з краю: где двое дерутся, там третьему зась…

Марисов понял его еще прежде и нисколько не удивился его уклончивому ответу.

Он простился с ним и ушел.

Спустя несколько часов об этом узнала уже царевна Татьяна Михайловна от инокини.

– Так и он не увидит своей невесты, как своих ушей, – сказала она. – Будет у него, как в сказках говорится: по усам потекло, а в рот не попало.