Ночью, лёжа на охапке сухой соломы, прикрытой шкурой, присланной царицей, Алаксанду смотрел на маленькое тюремное окошко, мерцавшее в темноте. Он думал об Асму-Никаль. Рядом с ним стоял глиняный горшок с остатками воды и кусок ячменной лепёшки. Настойчиво противясь унынию, он приподнялся и стал пить, стараясь запомнить вкус каждого глотка. Питьё горчило.
В крошечное окно мрачной царской темницы, куда заточали лишь на безумие или смерть, бесстрасно смотрела бледная луна. Звёздное небо было тем же, что и в те ночи, когда он был счастлив и полон надежд. Но всё-таки оно было не таким. Этой ночью оно было чёрным, будто изъявлённым множеством звёзд, чужим и холодным, похожим на бездну, Страну-Без-Возврата. Он был молод и не совсем не хотел встречаться ни с Лельвани, ни с Аидом. И хотя, казалось, что он остался совершенно один и был обречён, надежда на спасение всё же не покидала его сердце, и он знал, что это Асму-Никаль посылает ему весточку. Мысленно он пытался преодолеть неприступные крепостные стены с жуткими зубцами башен, отправляя Асму-Никаль послание за посланием. Между тем, обрывок чёрного неба в окошке под самым потолком рос, наваливался на него, давил, словно поглащая, становился больше, больше, потом стал огромным и поглотил его совсем.
Алаксанду заснул, и ему снилась Асму-Никаль, одетая в пурпурные одежды, верхом на чёрном коне, с сияющим мечом в руке. Она что-то говорила ему, но он не мог разобрать её слов. Он просто был рад её видеть, и безмерно удивлён воинственным видом возлюбленной.
Весь день Асму-Никаль бродила, будто во сне, не видела никого, не слушала ничьих речей, лишь громкий стук собственного сердца.
Наконец, когда тени деревьев вытянулись к востоку, в воротах появился мальчишка, торговец засахаренными фруктами. Это был посланец Тасмиса.
— Завтра на рассвете, за Львиными воротами, — шепнул он ей, запустив руку в корзину и отломив пригоршню фиников, от жары слипшихся в клейкую сладкую массу.
Она была тверда в своём намерении бежать с Алаксанду. Единственное, что разделяло их сейчас — это наступающая ночь. Придётся ждать до рассвета.
Не прося Субиру помочь, она сама собрала то немногое, что могло понадобиться ей в пути.
«Потом, всё потом, — говорила она себе. — Сейчас главное — бежать, спасать Алаксанду, пока не вернулся из похода царь Мурсили. Если поход будет удачным, может быть, он и помилует его? А если нет? Мы не можем рисковать. Тем более, что теперь приходиться опасаться и Харапсили с колдуном».
Жрица легла, не снимая одежды, и заставила себя заснуть. А в последний час перед рассветом она пробудилась и стала собираться в дальнюю дорогу, такую дальнюю, что не могла даже вообразить.
Этот путь пройдёт через время и пространство, где и когда он окончится, она и не подозревала. Она видела столь далёкие страны и века, что почти теряла сознание от этих видений. Лишь одна путеводная звезда была у неё сейчас перед внутренним взором — её любовь. Любовь, способная выдержать всё это. Именно она и давала ей, юной хеттеянке, силы подняться и покинуть отчий дом, родную Хаттусу. Этой последней в отцовском доме ночью она видела много знаков, о которых поразмышляет потом, когда опасность минует. Теперь же у неё одна главная задача — спасти Алаксанду.
Привратник беспрепятственно выпустил её. Девушка, едва дыша от волнения, вышла в ворота и, не оглядываясь назад, покинула отчий дом навсегда.
Асму-Никаль в последний раз бежала по улицам родной Хаттусы к Львиным воротам, что на западе города, туда, где будут ждать её Истапари, Тасмис и Алаксанду, если его удастся спасти. Девушка задыхалась, почти не чуяла ног, и всё быстрее летела по улицам, освещённым уже поднимающимся оранжевым рассветным солнцем.
На одном из перекрёстков, она столкнулась с патрулём. Узнав в ней жрицу, солдаты посторонились и пропустили её, даже не спросив, куда она идёт одна, пряча лицо под жреческим покрывалом. «О, Боги, помогите нам!»
Вскоре Асму-Никаль была у Львиных ворот. Она перешла на другую сторону улицы и остановилась под надвратной башенкой, опершись о каменную стену. Рассветный ветерок тянул холодом у самой земли, ещё не нагретой солнцем. Дрожа от прохлады раннего утра, а больше от волнения и страха, прижавшись к стене, она слушала, как у ворот переругивались стражники, как они потом спорили между собой, махали руками и кричали. Асму-Никаль долго стояла, прячась в нише у ворот. Алаксанду не было.
Троянца разбудил шум за дверью. Будучи ещё во власти сна, Алаксанду услышал приглушённые мужские голоса. Затем заскрежетал засов, открылась дверь, и на полу темницы стремительно выросла широкая полоса света, затем вошёл вооружённый широкоплечий офицер в синем плаще. Следом ввалился стражник с лампой в руке, и на стене немедленно выросли тёмные силуэты вошедших. Тень от бронзового шлема почти полностью скрывала лицо офицера. Алаксанду разглядел лишь колючие глаза под козырьком и упрямый подбородок.
— Алаксанду из Таруиши, придворный гимнопевец и поэт, тебя приказано немедленно доставить к начальнику царской стражи. Поднимайся! — приказал офицер.
Алаксанду поднялся и побрёл к двери, гремя оковами. В коридоре резкий слепящий свет факелов, укреплённых по стенам, ударил в глаза, привыкшие к темноте.
Они пошли по коридору, офицер короткими повелительными репликами указывал направление. Миновав очередной поворот, Алаксанду снова взглянул на сопровождавших его воинов. Свет упал на лицо офицера. Нет, он не знал этого человека.
Неужели он посланец Асму-Никаль?
Они шли довольно долго, сопровождаемые лишь собственными тенями и глухим топотом ног. Алаксанду запутался в поворотах, спусках, подъёмах, и уже не пытался понять, куда его ведут. Ещё какое-то время они спускались по наклонному ходу, потом в который раз свернули вправо, и в конце узкого бокового прохода, на пересечении двух коридоров, он увидел женскую фигуру, с ног до головы закутанную во что-то тёмное. Сердце его заныло в надежде.
— Асму-Никаль, — негромко позвал Алаксанду.
Женщина оглянулась. Это была главная жрица храма Богини Каттахци-Фури.
— Где Асму-Никаль? — спросил беглец, когда они приблизились к ней.
Жрица без слов протянула ему шерстяной плащ и кивнула на невысокую, но крепкую дверь в стене. Алаксанду окончательно убедился, что это побег.
Наконец, Алаксанду освободили от цепей.
Солдат с трудом открыл одну из тяжёлых створок двери, и беглецы вышли из подземной тюрьмы.
Они находились уже за городской стеной Хаттусы. Здесь, у Львиных городских ворот, начиналась дорога, теряющаяся за склонами гор. Рассвет был уже близок, ночь рассыпалась, как старое покрывало, сквозь которое пробивались первые лучи готового подняться солнца, и Алаксанду смог разглядеть чуть поодаль трёх осёдланных лошадей, и стройную фигурку, стоящую рядом. Всем своим существом он рванулся к ней, но офицер придержал его, крепко взяв за плечо, и кивнул в сторону сторожевого домика. Оттуда показался широкоплечий солдат с твёрдым лицом и железными кулаками и направлялся к ним. Сердце Алаксанду ухнуло вниз. Чернобородый солдат, сопровожавший их, сжал рукоятку меча, но Тасмис остановил его руку и пошёл навстречу стражнику. Когда они поравнялись, солдат что-то сказал ему и требовательно выбросил руку вперёд, упрямо наклонив голову.
После короткого разговора, солдат вернулся обратно.
Алаксанду облегчённо выдохнул и снова нетерпеливо посмотрел в сторону поджидающей их поодаль женщины. Теперь у Алаксанду не было сомнений, что это Асму-Никаль. Покрывало сползло с её головы, и из-под него, как солнце из-за туч выбились золотые волосы.
— Спасибо, Истапари, — жарко заговорил Алаксанду. — Спасибо…
Он повернулся к Тасмису, в глубине души догадываясь, кто этот офицер, и что означало для него спасение Алаксанду.
— Надо торопиться, — не дав ему заговорить, сказал Тасмис и быстро пошёл к лошадям.
Между Алаксанду и Асму-Никаль оставалось несколько шагов. Всего несколько шагов до новой жизни. Они преодолели их в мгновенье ока. Их объятия были такими порывистыми и крепкими, что всем стало ясно, они больше никогда не отпустять друг друга. Спутникам не оставалось ничего другого, как стоять рядом и смущённо наблюдать.
Оторвавшись от возлюбленного, Асму-Никаль подошла к Истапари, и женщины тепло обнялись. Истапари грустно улыбнулась и сказала, поправляя золотистые пряди волос над счастливым лицом девушки:
— Если город покидает красота, плохи дела у города. Красота исчезает, и ищущие её уходят за ней в иные земли, — и строго добавила. — Помни о своей силе…
Тасмису ещё предстояло до конца исполнить данное Асму-Никаль обещание.
— Надо торопиться, — повторил он, поправляя седло, чтобы скрыть горечь от того, что приходиться собственными руками отдавать возлюбленную, так и не ставшую ему невестой.
Влюблённые благодарно смотрели на своих спасителей.
Держа коня под уздцы, Тасмис обратился к поэту:
— Сможешь удержаться верхом?
Вместо ответа Алаксанду вскочил в седло и взял поводья в руки.
— Хорошо, — коротко сказал Тасмис и объявил. — Тогда в путь.
Откуда-то из знойных пустынь востока пришёл в Хаттусу рассвет.
Путь предстоял долгий и нелёгкий — через перевалы. Тасмис рассчитывал, что по глухим горным дорогам они смогут добраться до места незамеченными.
Первоначальный план идти в Каниш был решительно отвергнут Тасмисом.
— Через горы. Только так мы сможем избежать случайной встречи с преследователями, — твёрдо сказал он.
Путь лежал на северо-запад, в Таруишу.
Дорога петляла в горах. Днём над вытоптанной тропой дрожал зной, поэтому они ехали ранними рассветными часами или в прохладных вечерних сумерках. Беглецы ночевали в маленьких деревеньках, придорожных постоялых дворах или разбивали небольшой лагерь неподалёкуот дороги.
На третий день пути, когда на горные склоны опустилась ночь, они съехали с дороги и стали устраиваться на ночлег. Поев немного сушёных фруктов и сыра с ячменной лепёшкой, запив скромный ужин водой, путники стали укладываться спать. Ароматный дым догоравшего в маленьком костерке хвороста заставлял глаза и усталых путников закрываться.
Колесница ночи была в самом начале своего еженощного пути. Асму-Никаль лежала на шершавом куске войлока, укрывшись от холода плащом из мягкой капподокийской шерсти, слушала неумолчное стрекотанье цикад и наблюдала, как в фиолетовом небе рождаются звёзды. Небо накрывало их звёздным куполом. Бледный мерцающий Млечный Путь, Дорога в Страну-Без-Возврата, пролёг от края до края неба. Асму-Никаль читала на чёрном небе сочетания знакомых созвездий.
Где-то там, среди бесчисленного множества звёзд, сквозь призрачную дугу Млечного Пути, плыла и Сияющая Звезда. Та, что в древности спустилась на Землю и подарила людям умение пользоваться огнём, выращивать злаки, сочинять песни и записывать их. Где-то там, в Стране-Без-Возврата, восседала на троне из драгоценнейших камней Великая Мать, Богиня и Женщина по имени Намму, научившая своих дочерей исцелять, предсказывать будущее и читать в людских сердцах. А ещё она оставила им великий дар — любовь. Это Асму-Никаль теперь знала точно. Это передаётся из поколения в поколение, из сердца в сердце, по цепи посвящённых. Ведь истинным посвящённым является лишь тот, кто любит. Она, Асму-Никаль, без сомнения была посвящённой. И Алаксанду посвящённый. И Тасмис. И отец, и Истапари…
Рядом с ней были два очень дорогих ей человека — её возлюбленный и её друг, поэт и воин. Без них даже она, истинно Прирождённая, не смогла бы сделать и шага. В большой дорожной сумке, завёрнутый в кусок полотна, лежал Лазуритовый Жезл, Жезл Владычества, случайно или умышленно оставленный Звёздными Людьми. Она могла с его помощью отбросить врага, даже уничтожить его. Свет Сияющей Звезды наполнял его огромной силой. Это была разрушающая сила, но была в нём заключена и великая защищающая сила, тонкая, почти незримая, но очень прочная и несокрушимая. Так же, как любовь, ещё один Дар Намму, её истинный подарок людям, именно любовь, сила созидающая и прощающая.
Так размышляла Асму-Никаль по дороге в Таруишу.
Истапари выполнила своё обещание и убедила отца дать Асму-Никаль и благословение, и деньги на первое время. Он надеялся, что скоро Асму-Никаль вскоре сможет вернуться в Хаттусу.
Но Асму-Никаль так никогда и не вернулась в родной город.
* * *
Когда они прощались, Тасмис ещё любил её, но они уже были по разные стороны непреодолимой преграды по имени Алаксанду. Этот барьер разделял их навсегда, и он заставлял себя не мучаться понапрасну, ибо понимал, что ему не перешагнуть эту преграду.
Его лицо казалось спокойным, но при кажущемся хладнокровии, он не мог скрыть горечи. Те несколько часов, которые подарила ему судьба, оставив их наедине, были как сон, короткий и прекрасный.
Жизнь его только начиналась, и начиналось она, как нельзя лучше.
Совсем недавно под пение труб и барабанный бой он стоял в строю, плечом к плечу с молодыми воинами, гордый тем, что принимает воинскую присягу. Военачальник клал им каждому поочерёдно в руки хлеб, провозглашая:
— Как этот хлеб, пусть будет размолот изменивший своей присяге!
И войско хором отвечало:
— Да сбудется!
— Пусть ослепнет и оглохнет изменивший своей присяге!
Охваченный чувством единения со всеми воинами, Тасмис отвечал:
— Да сбудется!
Да сбудется! Ему так и думалось тогда, что всё сбудется. И боевая слава, добытая в военных походах, и красивая добродетельная жена в доме, жена, что ценится выше жемчуга…
Послушный воле отца, он с сыновьим почтением принял весть о том, что его женой будет некая дочь виночерпия Тахарваиля. Он готов был быть верным любой достойной девушке. Но Боги были щедры и послали ему любовь к Асму-Никаль. Воля отца совпала с его волей. Но прежде Боги решили испытать его.
Почему его сердце подсказало ему поступить именно так? Он не мог понять, почему безропотно, своими руками отдал возлюбленную другому? Она могла бы стать его женой…
Его возлюбленная, теперь недоступная, неуловимая, эфемерная…
* * *
Они стояли напротив друг друга, зная, что видятся в последний раз. Асму-Никаль взяла в свои ладони его руки, руки верного друга, и пожала их со всей теплотой, которую она могла ему подарить. Тасмис осторожно высвободился, и, повернувшись к ней спиной, поправил седло на лошади.
Потом порывисто обернулся. Казалось, напряжение разжало свои тиски, и его лицо стало мягким, синие глаза смотрели прямо и спокойно.
— Прощай, Асму-Никаль, — сказал Тасмис своей возлюбленной, никогда не принадлежавшей ему, а теперь и вовсе чужой, усталой, как будто на неё свалилась неимоверная тяжесть, с тёмным покрывалом на голове, не похожей на ту девушку, которую он так сильно полюбил, ради которой рисковал и пожертовал своим счастьем.
Не сказав больше ни слова, он сел в седло и уехал. Он приказал себе не оглядываться. Он хотел, чтобы Асму-Никаль оставалась в его памяти юной, гордой и прекрасной, такой, какой он увидел её тем лиловым вечером в доме её отца, виночерпия Тахарваиля, в столице страны Хатти великолепной Хаттусе.
Асму-Никаль почувствовала, как вспыхнуло её лицо.
Он уезжал, благородный воин, человек войны, подарившей ей целый мир. Она смотрела вслед Тасмису, пока тот не исчез за уступами гор.
Но и сквозь неприступные каменные твердыни Асму-Никаль ясно видела его будущее — победы и почести, славные дела и совершенно очевидную блестящую карьеру, его будущую жену, детей и дом. Видела она и то, что навсегда останется для него далёкой идеальной возлюбленной.
Асму-Никаль было горько, что она невольно причинила боль достойнейшему человеку, но она знала, что чувство честно и до конца выполненного обещания будет для Тасмиса наградой.
И тогда она решительно повернулась к тому, ради кого сама была готова на любые жертвы. Она была так счастлива, ибо знала, что счастье ждёт их обоих. Всю жизнь быть рядом с возлюбленным, значит владеть всем миром во всей полноте. Чего ещё можно было желать!
Алаксанду стоял в стороне, наблюдая за тем, как прощаются Асму-Никаль и Тасмис. Он уже знал, что сочинит об этом гимн — песнь о благородстве, самопожертовании и бесконечной любви.