Анна ведет Стратерна по грязной тропинке, такой узенькой, что идти можно только друг за другом, которая вьется меж могил, тесно сгрудившихся на кладбище возле церкви Святого Климента. Она протягивает руку, указывая на виднеющийся впереди небольшой домик. Стены его, как и стены храма, сплошь покрыты копотью.

— Мистер Огл живет вон там, — говорит она — Обычно его можно найти здесь по воскресеньям — в эти дни он получает дополнительное жалованье от прихода за то, что ухаживает за могилами.

Видавшая виды дверь, ведущая в дом мистера Огла, закрыта. Кулаком, облаченным в перчатку, Эдвард стучит в нее так сильно, что она, кажется, сейчас сорвется с петель. Минуту они стоят в ожидании, потом стучит Анна, но ее стука почти не слышно.

— Мистер Огл! — кричит она.

— Кому это понадобился мистер Огл?

Оба вздрагивают от неожиданности — голос раздается прямо за их спинами. Шагов Тома Огла не было слышно, влажная земля приглушила их. В руке его ржавая лопата с приставшими к лезвию комками грязи.

— A-а, это вы, миссис Девлин, — говорит он.

Узнав Анну, он слегка успокаивается, но на Стратерна поглядывает со свойственной ему подозрительностью. Испачканная рабочая одежда висит на нем, как на пугале. Лицо он, наверное, никогда не моет, и от грязи и угольной пыли оно приобрело теперь уже натуральный темно-коричневый цвет. Анна знает, что могильщик — человек, в сущности, хороший и добрый, но вот малые дети, завидев его на церковном дворе, инстинктивно прижимаются к своим матерям.

Анна знакомит его с Эдвардом.

— Мы бы хотели поговорить с вами, если у вас есть, конечно, свободная минутка.

Сощурившись, Огл глядит на небо.

— Лучше бы нам зайти в дом, — говорит он, — Дождь начинается.

Внутри его домик гораздо уютней и чище, чем можно было бы себе представить: в углу стоит опрятно убранная кровать, на полу плетеные циновки, на стене крючки для одежды, а на другой — крючья, на которых висит инструмент, необходимый всякому порядочному могильщику. Сквозь два прорубленных в толстой каменной стене окошка пробивается быстро тускнеющий дневной свет. Огл вешает на крюк лопату, зажигает длинную лучину, подержав ее над горящими углями в крошечном камине, и подносит пламя к свечке, стоящей на небольшом, но вполне приличном для одного человека столе. У стола стоит единственный в помещении стул, сесть на который он предлагает Анне. Она благодарит и садится.

— Мистер Огл, — начинает она, — в прошлом году вы готовили тело моего отца к погребению. Помните?

Огл переводит быстрый взгляд с Анны на Эдварда и снова на Анну.

— Как же, помню. Я все думал, когда же кто-нибудь придет, чтобы спросить меня об этом.

— О чем? — быстро говорит Эдвард.

— О том, что я видел.

Какое-то нехорошее предчувствие охватывает Анну, и по спине пробегает предательский холодок. Доктор Стратерн далеко не сразу уговорил ее заехать сюда. Она не спорит, убийца должен предстать перед судом, но ей все равно тяжело узнать всю правду о гибели отца. Кому хочется знать, что его отец был убит злонамеренно и жестоко? Не лучше ли оставаться в убеждении, что на ее отца напал какой-нибудь несчастный, голодный, измордованный жизнью бедняк, который, возможно, и убивать-то его не хотел, просто так получилось. Ей хотелось бы думать, что со временем она могла бы простить этого человека.

— Вы обнаружили на теле отца что-то необычное?

О, если бы Огл сказал «нет, ничего такого»… она бы с благодарностью положила ему в руку несколько монет, чтобы он и впредь как следует заботился о могилах ее родных, и ушла отсюда с легким сердцем.

Огл сверлит ее упорным взглядом.

— Вы уверены, что хотите знать это?

Анна колеблется. Нет, не уверена, не совсем.

— Можно прекратить разговор и уйти, если хотите, — говорит Эдвард.

Но если уж Огл начал, назад дороги нет. Насколько мучительно ей будет думать о последних минутах отца? Может быть, знание ужасной правды и есть цена справедливости.

— Да, я хочу это знать, — тихо произносит она.

Огл подходит к камину. Он берет кочергу и задумчиво начинает помешивать горящий уголь, будто эти движения подстегивают его память.

— Когда его тело доставил мне сюда констебль, я увидел, что оно все исколото и изрезано. Ран было очень много. Искромсан так, будто на него напал сам сатана. Клянусь, такого я в жизни не видел.

— Вы можете описать все это подробней? — спрашивает Эдвард.

— Живот был вспорот полностью, вот так, поперек. Грудь вся изрезана. Раны были очень глубокие, вот такой глубины.

Он расставляет большой и указательный пальцы примерно на дюйм с половиной.

— И еще на теле были вырезаны какие-то знаки.

— Вы помните, как они выглядели? — спрашивает Эдвард.

— Еще бы не помнить. Я пробовал их позабыть, но у меня ничего не вышло. Я никому не хотел об этом рассказывать, потому что ваш батюшка был хороший человек, миссис Девлин. Но знаки были такие, будто их оставил на нем сам дьявол.

— Вы можете нарисовать их?

Эдвард оглядывает комнату и видит, что в ней нет и следов письменных принадлежностей.

— Так, вы посидите, а я сейчас принесу бумагу и чернила… впрочем, нет, погодите-ка.

Он наклоняется над камином. Берет щипцы и достает ими покрытый пеплом кусок угля, потом вытирает гладкую каменную плиту перед камином.

— Рисуйте-ка вот здесь.

Огл берет предложенное Стратерном орудие для письма и опускается рядом с ним на колени. Рисует он неторопливо, слышно, как дождик мягко шуршит по крыше и уголь тихо поскрипывает по камню. Когда он заканчивает, Эдвард делает шаг в сторону, чтобы Анна тоже могла видеть.

Фигуры, нарисованные могильщиком очень похожи на знаки, которые Стратерн нашел на других телах, но совпадают не совсем: здесь она видит окружность с точкой посередине, тонкий полумесяц и вертикальную линию с полукружием сверху.

— Мне очень жаль, Анна, но я оказался прав, — говорит Эдвард.

Огл смотрит на нее снизу вверх, и на коричневом лице сверкают белки его глаз.

— Было еще кое-что, — говорит он. — Ему отрезали палец, мизинец.

В карете они сидят лицом к лицу, почти невидимые друг другу в густой тени.

— Забыл распорядиться, чтобы кучер поставил здесь новые свечи, — виноватым тоном говорит Эдвард. — Не подумал, что возвращаться будем так поздно.

Опустилась ночь. Под непрерывными струями дождя стены домов на пустынных улицах кажутся скользкими.

— Это не имеет значения, — отзывается Анна. Темнота ей нисколько не мешает. Ей уютно сидеть в карете доктора Стратерна, слушая шум дождя и неторопливое цоканье лошадиных копыт по каменной мостовой Уич-стрит. Давно уже ей не было так покойно. Бледное лицо Эдварда напротив, через равные промежутки времени освещаемое проплывающим мимо уличным фонарем, вспыхивает оранжевым светом и снова скрывается во мраке. Ей вдруг приходит в голову, что они вдвоем провели с ним целый день. Так долго она не бывала в обществе мужчины с тех пор, как умер Натаниэль. И самое странное то, что это вовсе не кажется ей странным.

Эдвард уже зовет ее просто по имени, у него получилось это легко и естественно, словно они давно уже близкие друзья. Между ними и вправду что-то произошло, хотя она и сама не поняла, когда это случилось, где и каким образом. Когда же? Когда они танцевали или еще раньше, в анатомическом театре, когда она излила ему свою душу, или даже еще раньше, когда они стояли у постели бедного мистера Хенли? Может быть, это случилось в самом начале, еще во время операции, когда они впервые заглянули друг другу в глаза? Но как может событие столь огромной важности порождаться вещами столь незначительными: мимолетным взглядом, коротким разговором, что с того, что оба они увлечены одним и тем же делом? Она и представить себе не могла, что влюбиться так легко, но, увы, выходит, так оно и есть.

Весь мир ее неожиданно изменился, да так неузнаваемо, что она не то что пожелать, даже предположить такого не могла. Впрочем, с ее стороны все это не совсем красиво. Всего несколько дней назад самым привлекательным мужчиной из всех, кого она знала, казался мистер Монтегю: умудренный опытом, обаятельный, остроумный, галантный. Но разве можно было бы, например, поделиться с ним воспоминаниями о самом мрачном времени в своей жизни или показать ему свою мать в ее столь неприглядном, болезненном состоянии? Ей и самой себе не объяснить, почему она доверяет доктору Стратерну, человеку, которого она едва знает… конечно, если не считать его живой ум в сочетании с интеллектуальной любознательностью, что она вначале по ошибке приняла за тщеславие. И лицо его теперь ей кажется столь же милым, как лицо по-настоящему близкого ей человека. Она пытается понять, что именно ей так нравится в его лице: ямочка под нижней губой, сильная линия подбородка, слегка асимметричный, но изящный нос, глаза, которые способны выражать столько разнообразных чувств! Все это вместе, и еще кое-что. Это замечательное ощущение близости, словно они давно знают друг друга. Каждый разговор с ним, кажется, берет свое начало в далеком прошлом, а конец его уходит в не менее далекое будущее.

Только сейчас серые глаза Стратерна затуманены, в них видна какая-то забота.

— Мне очень жаль, миссис Девлин. Я говорю о том, что мы обнаружили в связи со смертью вашего отца.

Ну вот, он снова называет ее миссис Девлин; впрочем, так тому и следует быть. Доктор Стратерн — человек почтенный и респектабельный, он не позволит себе пренебрегать правилами приличия. Да она и сама не хотела бы этого. У нее был целый день, чтобы подумать о возможных последствиях возникшей между ними привязанности, а для себя лично она может предвидеть лишь единственный исход: ее неизбежно ждет жестокое разочарование. Что с того, что он говорил, будто в основе его помолвки лежит глубокое чувство, она почему-то уверена, что деньги здесь играют не последнюю роль, это тоже не стоит недооценивать. Более того, он аристократ, а она к этому сословию не принадлежит. Такие мужчины, как достопочтенный доктор Стратерн, женятся не только для себя, но и для своих родственников. Разве он станет пренебрегать всем этим ради того, чтобы быть с ней? Даже если бы он и не был помолвлен с другой, разве он на ней женился бы? Она доверяет его суждениям, она может даже доверить ему свою жизнь, но нет, она не станет рисковать, подвергая его такой проверке.

— Спасибо, вы очень добры.

— Воображаю, что вы теперь чувствуете.

— Вообще-то я и сама не знаю, что я чувствую. У меня в душе сейчас столько чувств, и все такие разные, что кажется, они сейчас передерутся.

А тут еще это сложное чувство к нему.

— Мне было спокойней, когда я думала, что гибель моего отца случайна, что убили его непреднамеренно. А теперь…

Она в отчаянии качает головой.

— Теперь мне и самой понятно, что надо продолжать, но как?

— Я думал об этом. Я считаю, надо следовать принципам современной науки. То есть сначала тщательно изучить все факты и только потом выдвинуть версию.

Он энергично подается вперед.

— Например, нам известно, что способы, какими были убиты ваш отец, сэр Генри и Роджер Осборн, почти идентичны, из чего можно заключить, что все три убийства совершил один и тот же человек.

Какая блестящая мысль, какой уникальный подход! Ведь до сих пор преступления раскрывались только на основе показаний свидетелей и собственного признания преступника; насколько ей известно, другого метода не существует.

— А это значит, — подхватывает она, — что список потенциальных убийц сокращается и нам надо искать человека, который был знаком со всеми тремя, кто так или иначе был с ними чем-то связан. Но тут меня смущает вот что. Моего отца убили больше года назад, а сэра Генри и мистера Осборна совсем недавно.

— Хотел бы и я знать, что это значит. Могу только надеяться, что мы узнаем еще что-нибудь такое, что поможет разобраться в этом.

— Вы говорили, что видели моего отца в обществе этих двоих в Париже. А при каких обстоятельствах?

— Все они были во дворце Сент-Клод в тот вечер, когда умерла принцесса Генриетта Анна.

— Мой отец был там, потому что после встречи в Дувре король попросил его сопровождать принцессу в Париж. Но как вы-то там оказались?

— Причина совершенно пустяковая: приглашение на прием, во всяком случае, так было сказано. Сэр Грэнвилл, который в то время тоже был в Париже, вбил себе в голову, что я совсем заучился и мне полезно будет немного развлечься при дворе французского короля. Он меня нисколько не убедил, и ему пришлось чуть не силой тащить меня туда. Ни он, ни я, не знали о том, что принцесса больна, пока не явились. Наверное, болезнь сразила ее совсем неожиданно. В общем, приходим, а там такая трагедия.

Анна пытается вспомнить, что говорил ей отец об этом печальном событии.

— Ходили слухи, что ее отравили.

— Такие слухи всегда возникают, когда один из членов столь знатного семейства умирает, да еще при таких обстоятельствах. Но вскрытие, которое проводил ваш отец, положило этим слухам конец.

Анна кивает.

— Мы с ним говорили об этом. Он был уверен, что она умерла от прободения язвы желудка.

Анна задумчиво умолкает.

— А что касается этих странных знаков, — продолжает она, — один из них я знаю. Как раз об этом я и хотела вам рассказать. Я вспомнила о нем на балу у короля. Буква «X», заключенная в квадрат, — это символ, который используют фармацевты. Он означает «месяц».

Брови его сдвигаются.

— Месяц?

— Да, фармацевты ставят его на рецепте, например, если надо написать «употреблять один раз в месяц».

— А другие знаки похожи на аптекарские символы?

— Нет, я таких больше не встречала.

Он задумчиво смотрит в окно.

— Ваш отец вел какие-нибудь записи о своих пациентах, истории болезни, например?

— Да, и довольно много.

— Вы когда-нибудь их читали? Или хотя бы заглядывали? Может быть, там есть намек, почему кто-то хотел его убить?

— Нет, но ведь до сегодняшнего дня я была уверена, что причина его смерти — ограбление.

— Да, конечно, — смущенно бормочет Стратерн.

Карета останавливается возле ее дома. Оба сидят неподвижно, словно не собираются выходить. Они понимают, что пошевелиться сейчас — значит сказать «до свидания». Неловкое, даже болезненное молчание повисает в карете, оба думают об одном, о том, что не произносится вслух, не должно произноситься. Но Анна разряжает атмосферу: ей не терпится узнать еще кое-что.

— Доктор Стратерн, скажите, вам-то зачем так важно расследовать эти убийства?

Вопрос, похоже, застает его врасплох.

— Убийца ходит на свободе. Разве этого мало?

— И больше никаких причин?

Слова эти вырываются из самых глубин ее души.

Прежде чем ответить, он долго молчит.

— А если бы была еще одна причина, причина личного свойства, вы бы позволили мне признаться в этом?

Нет, хватит уж, достаточно; услышать больше — значит искушать судьбу.

— Думаю, это было бы неблагоразумно.

Она кладет руку на щеколду, но открыть дверцу не успевает: он накрывает ей руку своей ладонью. Она пристально смотрит в его глаза.

— Я должна идти, — мягко говорит Анна, отнимая руку. — Надо узнать, не было ли каких вестей от Люси.

Стратерн не скрывает разочарования. Он распахивает дверцу, выходит и подает ей руку, помогая выбраться из кареты. И держит ее на мгновение дольше, чем следует. Она выдергивает руку и направляется к дому.

— Миссис Девлин, — вдруг слышит она за спиной.

Анна оборачивается.

— Вы позволите навестить вас еще раз?

Это звучит почти как мольба, противиться невозможно, но у нее был целый день, чтобы прийти в себя и образумиться.

— Не думаю, что нам следует встречаться, доктор Стратерн. Но я обещаю, я внимательно прочту записи отца. Если найду что-нибудь интересное, я вам напишу.

Она поворачивается и идет к двери, а он остается стоять в темноте под дождем.