Когда они подъезжают к дому доктора Сайденхема на Пэлл-Мэлл, уже давно пробило шесть и на улице совсем темно. Анна выходит из кареты в кромешную тьму ночи и вдыхает холодный воздух, настоянный запахом цветущей растительности и плодородной, влажной земли, все еще благоухающей после вчерашнего дождя. Этот район Лондона малонаселен; аристократические особняки, которые выросли здесь за последние годы, летом утопают в зелени садов, общественных парков, окружены широкими полями. По сравнению с соседними имениями резиденция доктора Сайденхема по размерам и внешнему виду довольно скромна. Этим она чем-то похожа на своего владельца, пуританина, который лишь по недоразумению живет среди роялистов. Дверным молотком, сделанным в виде кадуцея, Анна стучит в дверь, и скоро им открывает женщина в белом чепце с оборками.

— Анна Брискоу! — восклицает она, и глаза ее загораются неподдельным восхищением, — Неужели это вы?

— Она самая.

Они тепло обнимаются. Служанка доктора Сайденхема Морин мало изменилась с тех пор, как Анна видела ее в последний раз. Разве что немного располнела, но волосы ее с медным отливом все так же пышны и красивы, а широкое лицо светится искренним гостеприимством.

— Давненько вы к нам не захаживали!

Морин отступает на шаг и нетерпеливым жестом приглашает их войти.

В обшитой деревом передней Анна рекомендует Эдварда и, пока они снимают шляпы и перчатки, справляется о докторе Сайденхеме.

— Он дома, — отвечает Морин, — правда, весь день что- то неважно себя чувствует. Но я уверена, что он будет очень рад вашему приходу. Подождите минутку, я сообщу, что вы здесь.

— Что-то мне страшновато, — говорит Эдвард, глядя в спину уходящей по коридору Морин, — Я слышал, ваш добрый доктор бывает такой важный, что не подступишься.

— Это верно, особенно если вы заспорите с ним о достоинствах патологической анатомии, — говорит Анна. — Но со мной он всегда был прост и мил.

— Скажете тоже, разве к вам можно относиться иначе? Лично я представить себе не могу.

В тускло освещенном коридоре кажется, что большие глаза его горят каким-то странным светом. Анна вдруг замечает, что в этой тесноте они стоят друг к другу совсем близко и от него исходит тепло и сладковато-пряный запах. Наверное, так пахнет его кожа. По дороге сюда они старательно избегали говорить о предметах личного характера, как бы заключив негласный договор подобные темы не затрагивать, пока они заняты делом куда более важным: поисками истины. Но чувства надолго не спрячешь, при первой возможности они всегда готовы всплыть на поверхность. Эдвард подвигается к ней ближе, так близко, что стоит ей совсем немного приподнять голову, и губы их встретятся. Остается всего несколько дюймов, и желание, словно электрический разряд, пронизывает воздух между ними.

— Анна, — шепчет он внезапно охрипшим голосом, и на секунду она представляет, как это будет: исчезнет все — все тревоги, все проблемы, все препятствия, исчезнет сам этот дом, где они оба вдруг очутились, — останется только ощущение губ, прижавшихся к ее губам.

В конце коридора снова появляется Морин. Она наверняка видит, как быстро они отпрянули друг от друга, но благоразумно не обращает внимания.

— Он ждет вас в своем кабинете, — весело говорит она.

Анна идет за ней, надеясь, что никто не заметит вспыхнувшего на ее лице румянца. Этот не состоявшийся поцелуй вызывает трепет во всем ее теле, сердце замирает, как в тумане вслед за горничной она входит в уютную комнату, где в камине с веселым треском пламя пожирает поленья сухого дерева. Доктор Сайденхем сидит лицом к огню, ноги его в домашних шлепанцах стоят на специальной скамеечке, а на колени наброшен легкий плед.

— Простите, что не встаю, — приветливо говорит он.

Анна с удовольствием отмечает, что открытые и вместе с тем приятные манеры доктора, его непритязательное облачение — темный шерстяной костюм с отложным воротником из простого полотна — производят на Эдварда приятное впечатление. В свои сорок восемь лет доктор Сайденхем все еще очень красивый мужчина: голова его, осененная длинными седеющими волосами, волнами ниспадающими на плечи, держится величественно, на выразительном лице еще не видно глубоких морщин и других примет, свойственных людям его возраста, если не считать складки между бровями, говорящей о том, что этот человек постоянно и сосредоточенно о чем-то размышляет. Увидев это лицо, человек, с ним незнакомый, назвал бы его самоуверенным и высокомерным, но Анна прекрасно знает, что доктор способен на любовь и сострадание к другим людям. Кроме того, как считал ее отец, он может быть и решительным, и смелым, а также невероятно упрямым — последнюю черту доктор Сайденхем нередко приписывал и своему другу.

— Мой ревматизм сегодня что-то меня совсем замучил, — жалуется он.

Хронической подагрой он страдает вот уже почти два десятка лет, а в последние годы на него навалилась куча других болезней. Но он продолжает писать медицинские трактаты, преподавать и заниматься лечебной практикой, причем широко, и в разряд его пациентов входят как нищие бедняки из больницы Святого Варфоломея, так и люди знатные, например Джон Локк и лорд Шефтсбери.

— Входите и будьте как дома.

Он указывает на два стула, завершающие собой уютный полукруг вокруг пылающего камина.

— Анна Брискоу, — голос его звучит с сердечной теплотой, а карие глаза весело сверкают из-под очков, в стеклах которых пляшут языки пламени, — гляжу я на вас и думаю: неужели это та самая девочка, которая только вчера вгоняла в краску моих студентов? Когда-то она частенько приходила сюда со своим отцом, — поясняет он Стратерну, — а также посещала с ним его пациентов. В шестнадцать лет она знала о медицине больше, чем двадцатидвухлетние выпускники Оксфорда или Кембриджа.

Нечаянное воспоминание доктора Сайденхема о прошлых днях вызывает у нее странное чувство: с тех пор произошло столько событий, что ей кажется, будто он говорит о ком-то другом, что все это было в какой-то другой жизни.

— По-моему, вы слишком великодушны ко мне, — улыбается Анна, хотя действительно, она прекрасно помнит, какими невеждами казались ей тогда выпускники университета.

Искорки в глазах его гаснут.

— Я очень жалею, что не смог присутствовать на похоронах вашего отца в прошлом году.

— Вашего письма с выражением соболезнования было вполне достаточно, — искренне говорит Анна.

— Не могу согласиться с вами, но я жил в деревне в то время и был не способен к такому путешествию. Очень жаль, поскольку нет ничего полезнее для здоровья и целительней для подагры, чем движение и свежий воздух. Но, увы, не пустили другие болезни.

— Для подагры вы рекомендуете движение и свежий воздух? — переспрашивает Эдвард.

— Верховая езда для тех, кто может, а для тех, кто не способен, — ежедневная прогулка в коляске. А также постоянное употребление пива в небольших дозах и ранний отход ко сну, не позже девяти вечера, — отвечает он Эдварду с улыбкой, — Вы удивлены? Не верьте вздорным слухам, которые ходят обо мне по городу. Большинство этих слухов — сущая чепуха, нелепые сплетни, которые сочиняют обо мне люди пристрастные. После того как больным оспой я стал рекомендовать охлаждающие процедуры, всюду стали рассказывать, что я выволакиваю пациентов из их постелей и сажаю в ванну с ледяной водой. Это все чепуха, конечно. Но если берешь на себя смелость быть непохожим на других, приходится мириться. Некоторым, например, не нравится, что я не прописываю больным много лекарств. Но ведь часто бывает так, что лучше оставить больной организм в покое, чтобы на него благотворно воздействовал величайший из врачевателей — время. Правда, от такого лечения ни врачи, ни фармацевты не становятся богаче.

Он тихо, как бы самому себе, усмехается и качает головой, словно сам удивляется собственным причудам.

— Но что-то я заболтался. Мне кажется, вы явились ко мне совсем не для того, чтобы выслушивать мои теории врачевания.

— Доктор Сайденхем, — начинает Анна, — мы с доктором Стратерном обнаружили нечто ужасное. Мой отец был убит вовсе не уличным грабителем, но человеком, у которого были для этого какие-то темные мотивы. Пока мы не знаем, кто это. Но мы уверены, — она бросает быстрый взгляд на Эдварда, который серьезно кивает в ответ, — что гибель моего отца каким-то образом связана со смертью сэра Генри Рейнольдса, а теперь еще и совсем недавним убийством дяди доктора Стратерна, сэра Грэнвилла.

— Сэра Грэнвилла Хейнса? — удивленно переспрашивает доктор Сайденхем.

— Да.

— Я об этом еще не слышал.

Он с недоумением смотрит на Эдварда.

— Это случилось буквально только что, — отвечает тот.

— Да-а, это действительно ужасно.

Складка на лбу его становится глубже — он пытается осмыслить то, о чем только что узнал.

— Мы считаем, что все эти убийства имеют какое-то отношение к тому времени, когда мой отец был в Париже и был врачом принцессы Генриетты Анны, — продолжает Анна, — Он когда-нибудь разговаривал с вами о том времени?

Доктор задумчиво смотрит на пламя. Наконец решительно поворачивает голову и заглядывает Анне прямо в глаза.

— Отец вам когда-нибудь рассказывал, почему он оставил двор?

— В общем-то, нет. Говорил только, что он поссорился с лордом Арлингтоном.

— Это была не совсем ссора. Ваш отец отказался сделать то, о чем попросил его лорд Арлингтон.

— А именно?

— Солгать.

Доктор Сайденхем наклоняется вперед, словно собирается встать, но как только ноги его касаются пола, гримаса боли искажает его лицо.

— Доктор Стратерн, не будете ли вы столь добры?

— Разумеется, что я должен сделать?

— На верхней полке вон того шкафа, — говорит он, протягивая руку, — стоит шкатулка вишневого дерева. Пожалуйста, принесите ее мне.

Эдвард достает шкатулку и кладет ее на протянутую ладонь доктора Сайденхема. Внутри лежит стопка пожелтевших от времени бумаг: юридические и другие документы, старые письма. Он достает лежащий на самом дне сложенный лист бумаги, на котором видна сломанная восковая печать. Пристально смотрит на него, словно еще не совсем уверен, что с ним делать.

— Сэр, — говорит Анна, — если это письмо может пролить свет на тайну убийства моего отца, я считаю, что имею право взглянуть на него.

— Я размышляю сейчас не потому, что ставлю под сомнение это ваше право, но потому, что мне пришла в голову странная мысль: по меньшей мере, два человека, которые знали содержание этого документа, были убиты. Честь моей дружбы с вашим покойным отцом может быть поколеблена, если я хоть в малейшей степени подвергну вас опасности.

— Я твердо решила… — Она снова бросает быстрый взгляд на Эдварда. — Мы оба твердо решили узнать правду во что бы это ни стало.

Доктор Сайденхем вскидывает брови и смотрит на Стратерна.

— Она говорит совершенную правду, сэр, — твердо отвечает на его немой вопрос Эдвард.

Доктор Сайденхем отдает бумагу Анне.

— Вы поистине дочь своего отца.

Она разворачивает документ. И почти сразу поднимает на Эдварда округлившиеся глаза.

— Это отчет моего отца о вскрытии принцессы Генриетты Анны, — говорит она потрясенным голосом.

— Он отдал мне его на хранение вскоре после своей размолвки с лордом Арлингтоном, — поясняет доктор Сайденхем.

Анна сосредоточенно пробегает глазами строчки, написанные знакомой рукой отца.

— Коррозия стенок желудка, болезнь печени, симптомы повреждения почек… — читает она вслух и снова недоуменно смотрит на коллег. — Он не говорит об этом прямо, но описание явно указывает на отравление.

Доктор Сайденхем с серьезным видом кивает.

— Читайте дальше, — говорит он.

Она быстро прочитывает оставшуюся часть отчета.

— Господи боже, — шепчут ее губы.

— Что такое? — спрашивает Эдвард.

Анна молча передает ему листок. Эдварду хватает минуты, чтобы увидеть, что ее так поразило.

— Матка увеличена, — читает он, — Дальнейшее обследование показывает, что принцесса носила ребенка. Судя по размерам плода, ему три месяца.

— Беременна и отравлена, — озадаченно говорит Анна. — Значит, мой отец не сказал мне правды. Он говорил, что принцесса умерла от естественных причин, и даже не заикнулся о том, что она носила ребенка.

— Уверен, что он просто хотел уберечь вас, — говорит доктор Сайденхем, — Он понимал, что знать об этом опасно.

— А что вы имели в виду, когда сказали, что лорд Арлингтон попросил его солгать?

— Он попросил вашего отца уничтожить этот отчет и написать новый, в котором не было бы ни слова про отравление и про беременность принцессы. А доктор Брискоу отказался это сделать.

— А зачем лорду Арлингтону понадобилось скрывать, что сестра короля убита? — спрашивает Анна — Его за это могли отправить в Тауэр.

— Не только отправить в Тауэр, но и казнить, — добавляет врач. — Отравитель, кем бы он ни был, убил не только принцессу, но и ее ребенка — ребенка герцога Орлеанского и потенциального наследника французского престола. Это преступление — измена не одной только Англии, но и Франции.

— Возможно, Арлингтон скрывал его потому, что он сам в нем замешан, — замечает Эдвард.

— Почему вы с таким подозрением относитесь к Арлингтону? — спрашивает Анна.

— Известно, что, стремясь к своей цели, он безжалостен и не брезгует никакими средствами.

— Но убийство? Это уж что-то слишком, даже для человека с такими амбициями, как у Арлингтона. А как вы думаете, доктор Сайденхем, за этим убийством может стоять министр? — спрашивает Анна. — И что думал об этом мой отец?

— Я много размышлял о роли Арлингтона в этом деле. Ваш отец своими мыслями по этому поводу со мной не делился, поэтому не могу сказать, что думал он. Что касается меня, я думаю, что министр — человек беспринципный и в средствах действительно неразборчивый, думает только о своих интересах, хотя повсюду кричит о своих заслугах перед королем и страной. Но на убийство я никогда не считал его способным. А главное, я не вижу, какую пользу могла принести ему смерть принцессы.

— Вы поднимаете очень важный вопрос, сэр, — говорит Эдвард, — Кому могла быть выгодна смерть принцессы? Я вспоминаю, что в то время ходили сплетни, что это дело рук любовника ее мужа, шевалье де Лорана. Говорили, что он отравил ее в отместку за то, что его удалили от французского двора. Но как только стало широко известно, что смерть ее наступила от естественных причин, слухи прекратились.

— Мне очень жаль говорить об этом, доктор Стратерн, но именно ваш дядя весьма способствовал распространению этого вымысла. Лорд Арлингтон добился-таки своего, и сэр Грэнвилл написал новый, фальшивый отчет о вскрытии, который и стал официальным.

— А взамен, разумеется, получил выгодную должность при дворе, — кивает Эдвард.

— Похоже на то, — подводит итог доктор Сайденхем, — что все эти убийства имели целью во что бы то ни стало скрыть, что принцесса была отравлена.

— Кто-то решил устранить всех, кто знает правду, — соглашается Анна.

Они многозначительно обмениваются взглядами: все трое вполне отдают себе отчет в том, что это означает для каждого из них: все они теперь — потенциальные жертвы.

Эдвард лезет рукой в карман.

— Есть еще кое-что, чего мы никак не можем понять, сэр. Мы были бы очень признательны, выслушав ваше мнение об этом.

Он протягивает врачу листок писчей бумаги, и тот внимательно изучает нарисованные на нем символы.

— Моего отца, да и других тоже, не только убили, их еще изуродовали одним и тем же способом, — говорит Анна — У всех на правой руке отрублены пальцы, причем количество их соответствует той последовательности, в какой их убивали. Мой отец был первым, и у него отсутствовал один палец, а у сэра Грэнвилла, который был последним…

— У него уже не было четырех, — заканчивает за нее Эдвард. — А на груди у всех были вырезаны вот эти знаки.

— Буква «X» в квадрате — это знак, принятый у фармацевтов, — говорит Анна.

— Да, я это знаю. Он заменяет латинское слово «menses», то есть месяц.

— А что вы скажете о других?

— Вот эти два, видите, — он указывает на них Анне, — выглядят очень похоже на астрологические символы, означающие созвездия Козерога и Льва.

Он передает ей листок.

Она впервые видит все символы вместе. Всего их двенадцать: на теле каждой жертвы убийца оставил три знака. Значит, если доктор Сайденхем прав, они расшифровали еще только три знака из двенадцати: два астрологических, означающих созвездие Льва и созвездие Козерога, а также букву «X», заключенную в квадрат, что у фармацевтов заменяет слово «месяц». То есть нет, латинское слово «menses». Некоторые другие символы, теперь она видит это, вообще не похожи на символы. Это обыкновенные буквы.

— Доктор Стратерн, мне кажется, вот этот знак на теле сэра Генри не крест, а буква «Т». А вот этот на теле моего отца — буква «Р». И у нас получается какое-то слово, точнее, начало слова. «Р-О-Т-I». Совершенно очевидно теперь, что это латинское слово «potio», что значит «яд».

Эдвард кивает, соглашаясь с ее догадкой, но потом озадаченно вскидывает голову.

— Однако если убийца пытается скрыть правду, зачем тогда сам намекает на то, как была убита принцесса?

— Тот, кто совершил эти гнусные деяния, по-видимому, не отличается здравым умом, — говорит Анна, — И я начинаю подозревать, что это не мужчина.

— Не мужчина? — усмехается Эдвард.

— Это мадам Северен, — продолжает Анна, — Когда я только приступила к лечению Луизы де Керуаль, поведение ее мне показалось очень странным: она боялась, что мадемуазель будет отравлена.

— Еще бы ей не бояться. Один раз она уже видела, как умерла ее госпожа.

— Но она сама проверяла мои лекарства, и я убедилась, что с ядами она обращаться умеет.

Анна умолкает на минуту, словно вспоминая кое-что еще.

— А помните, как на балу я потеряла сознание? Раньше я думала, что это от лауданума. Но ведь ни прежде, ни потом он на меня так не действовал. И еще я припоминаю, что вино показалось мне странно горьковатым.

— Вы думаете, она подсыпала туда яду? — спрашивает Эдвард.

— Не знаю наверняка, но у нее была такая возможность, — качает головой Анна, — С той самой минуты, как я с ней познакомилась, я сразу поняла, что ей доверять нельзя, во всем ее облике есть нечто зловещее. Да вы ведь и сами говорили, что у сэра Грэнвилла в тот вечер была женщина.

— Возможно, сообщница, но только не убийца. Если бы вы видели, что стало с моим бедным дядюшкой, ни за что бы не поверили, что на такое способна женщина.

— Вы идете против заповедей своей науки, — напоминает ему Анна. — К сэру Грэнвиллу пришла какая-то женщина, а потом он был найден мертвым. Какой напрашивается вывод? Во всяком случае, нельзя недооценивать точку зрения, согласно которой женщина тоже может быть убийцей. Я бы не стала сбрасывать мадам Северен со счетов.

— Но как это можно доказать? — спрашивает Эдвард.

— Мне приходит в голову только один способ. На все наши вопросы может ответить только сам лорд Арлингтон.

— Но вы же сами сказали, что связываться с этим человеком опасно.

— Но если этого не сделать, мы никогда не докопаемся до истины.

— Я согласен с Анной, — вмешивается доктор Сайденхем. — Вы должны с ним поговорить. Кстати, мне пришло на ум, что есть еще одна причина поступить именно так. В слове «potio» пять букв, на руке пять пальцев. Я думаю, убийца намеревается нанести еще один удар.

— Но как можно обвинять лорда Арлингтона в заговоре с целью скрыть факт убийства сестры короля? Мы рискуем тем, что нас всех посадят за решетку, — говорит Эдвард.

— Я думаю, есть какой-нибудь способ найти к нему подход, — говорит доктор Сайденхем, вертя в руке бумагу доктора Брискоу, — Однако ни на минуту не забывайте о том, что вы подвергаете себя величайшему риску.