26 апреля 1617 года

Стоя перед мольбертом, Алессандра аккуратно очертила края распускающегося бутона розы, добавила еще несколько штрихов к своему наброску углем. С персикового дерева, в тени которого она расположилась, свисал на ветке маленький снежно-белый цветок. Она подняла глаза – все ветви дерева были густо усыпаны цветами и эффектно вырисовывались на фоне голубого неба. Потом она обвела взглядом сад. Кругом все в цвету, новые ростки и бутоны отчаянно стремятся пробиться к солнцу. Словом, чудесный выдался день, по-настоящему весенний, теплый, даже жаркий. А ветерок, дующий с лагуны, нес приятную прохладу.

– Госпожа!

Из задней двери дома выскочила Бьянка, ее служанка и повариха. И устремилась по зеленой тропинке к своей хозяйке с такой быстротой, какую позволяли ее пышные формы и солидный возраст. На бегу она размахивала конвертом.

– Из Падуи!

Алессандра нетерпеливо выхватила у нее письмо.

“Дражайшая моя Алессандра!

Отец рассказал мне о том, в какое положение ты попала и что просишь о помощи. Знаю, чем он ответил на твою просьбу. Сожалею, что он смог предложить так мало – в настоящее время все мысли его заняты двумя до сих пор незамужними дочерьми и их приданым. Что же касается его предложения тебе уйти в монастырь, надеюсь, ты со временем поймешь и простишь его. Для мужчины, у которого есть жена и три дочери, он слишком слабо разбирается в движениях женского сердца и души. Есть у меня несколько подруг, которые приняли постриг и живут в монастырях, а потому точно знаю: ты там счастлива не будешь.

Есть другая возможность, я уже обсудила ее с мужем. Мы оба будем страшно рады, если ты приедешь и поживешь с нами в Падуе, пока не надоест. Подозреваю, что первым твоим импульсом будет ответ "нет", но, прошу, не спеши, обдумай хорошенько это предложение.

Любящая тебя кузина

Джованна”.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Бьянка, когда Алессандра, дочитав письмо, положила его на каменную скамью.

– Они ничем не могут помочь, – ответила девушка. – Правда, приглашают приехать и жить у них в Падуе.

– В Падуе… – без всякого энтузиазма повторила Бьянка.

– Я не заставляю тебя ехать со мной.

– Так значит, собираетесь бросить меня, госпожа?

– Да нет. Просто подумала, если тебе туда не хочется…

– В Падую так в Падую, значит, так тому и быть, – философски рассудила Бьянка. – Я свою госпожу ни за что не оставлю.

– Спасибо тебе, Бьянка.

Бьянка и ее муж Нико прожили с семьей Россетти много лет, с тех самых пор, как умерла мать Алессандры. Оба тяжело переживали смерть ее отца и брата, остались с ней даже после того, как она стала любовницей Лоренцо. Супруги были люди тихие, даже замкнутые, никогда никого не осуждали и не сплетничали и, несмотря на годы – Нико уже исполнилось пятьдесят, – усердные и преданные работники, всегда проявляющие заботу о молодой хозяйке.

– Подумайте обо всем хорошенько, – сказала Бьянка. – А я пойду готовить ужин.

Предложение кузина сделала от чистого сердца, Алессандра понимала это, но и помыслить не могла о том, чтобы покинуть Венецию или свой родной дом. Здесь прошли лучшие годы ее жизни, здесь она рисовала, читала, училась вместе с братом Якопо. Все, что было дорого ее сердцу, находилось здесь, в этом доме с садом и видом на лагуну. Отсюда любовалась она кораблями, приплывавшими из Маламокко и швартующимися в порту, в доках, что находились неподалеку от Дворца дожей, могла часами смотреть на воды лагуны, меняющиеся в разные времена года, но всегда прекрасные. Хотя, несмотря на этот завораживающий вид, Алессандра предпочитала ему сад, место, где можно сидеть и чувствовать, как солнце ласково греет кожу, вдыхать солоноватый запах моря, а вместе с ним – и сладчайший аромат роз и смородины, кусты которой вместе с огородными растениями насадила трудолюбивая Бьянка.

И тем не менее все, в том числе и Джованна, считали, что оставаться в этом доме одной ей не стоит. Она превратилась в сплошное недоразумение – одинокая женщина, незамужняя, но и не вдова. И не девственница с приданым. Ни в какие ворота не лезет. Алессандра вспомнила популярное изречение: “Aut maritus, aut maris”. Если нет мужа, который мог бы наставлять и защищать ее, тогда выход один – монастырские стены.

В Венеции это изречение постоянно воплощалось в жизнь. Сотни венецианских девушек уходили в монастырь. Лишь немногие оставляли мирскую жизнь охотно, и религиозные убеждения тут были ни при чем. Слишком часто в Венеции все сводилось к деньгам. Для выдачи дочери замуж семья аристократов должна была собрать приданое в размере двадцати тысяч дукатов: лишь немногие семьи были в состоянии выдать всех дочерей, обычно денег хватало только на одну. И девушки поплоше – больные или хромые, некрасивые, упрямые или неуправляемые – вынуждены были идти в монастырь. Это тоже стоило денег – ибо даже монастыри требовали приданого, – но размеры его были куда скромней, всего лишь тысяча дукатов. Эти религиозные заведения помогли спасти немало аристократических семей Венеции от полного разорения.

В пятидесяти монастырях, разбросанных по городу и берегам лагуны, находилось несколько тысяч женщин, чьи имена значились в Золотой книге , этом “справочнике” венецианской аристократии. Всю свою жизнь они были обречены провести за монастырскими стенами, отделенные от общества, вынуждаемые пастырями размышлять о благости и преимуществах своей девственности.

Существование их было незавидным, Алессандра это прекрасно понимала. У большинства этих женщин никогда не было истинного стремления и призвания к монастырской жизни, и церковные свои обязанности они выполняли без энтузиазма. Они проводили время за вышивкой, сплетнями, охотно общались с навещавшими их подругами и членами семьи. Для этих встреч было отведено специальное место – приемная. Посетителей туда пускали, а вот общаться с монахинями они могли только через зарешеченные окна. Так что радостей и развлечений в жизни этих бедняжек было не много. Неудивительно, что, пытаясь хоть как-то разнообразить унылую жизнь, многие из девушек отчаянно флиртовали и влюблялись, а уж шашни со священниками стали делом настолько распространенным, что патриарх Приул назвал монастыри Венеции борделями и предал их анафеме. Но у кого бы поднялась рука винить сестер, ведь они были обречены вести такую унылую и скучную жизнь!

Что же касается Алессандры, она просто не перенесла бы монастырского существования. Она не принадлежала к сословию нобилей, к тому же денег на вступление в монастырь у нее не было. Так что участь ее там ждала самая печальная, ей предстояло выполнять самую тяжелую и грязную физическую работу, от которой отказывались более привилегированные монашенки. Думая о том, что остаток жизни она должна провести в стенах монастыря, прислуживать женщинам менее образованным, существовать без книг, без музыки и свободы, она содрогалась. Возможно, двигала ею и гордыня, но Алессандре монастырь казался тюрьмой, где ей предстояло отбыть пожизненный срок. Лучше бы она родилась мужчиной: стала бы выходить в море, как старший брат Якопо, продолжать дело отца, а не целовать холодные плиты монастырского пола, отбивая бесчисленные поклоны.

Но если не монастырь, тогда что? Алессандра откинулась на спинку скамьи. Лучи солнца ласково грели лицо, навевая дремоту. Надо что-то делать с деньгами – на эту мизерную сумму и до августа не продержаться. Она уже начала экономить: заставила Бьянку переделать зимние платья на летние, уволила Зуана, своего гондольера. Отныне Нико будет исполнять его обязанности. Возможно, стоит послать его на барахолку, продать ненужные вещи. Но что можно продать? Раскрашенные сундуки, гобелены, лютню, сделанную в Вероне? При одной только мысли об этом заныло сердце – ведь все эти вещи принадлежали когда-то не только ей, но и маме, отцу, Якопо. Но выхода нет, иначе ее ждет голодная смерть. Она представила, как живет с Бьянкой и Нико в доме, который постепенно пустеет, до тех пор, пока в нем не останется ничего. И что тогда? Что дальше? На этот вопрос ответа у нее не было.

Она проснулась от писка и верещания маленькой обезьянки, и еще показалось – кто-то на нее смотрит. Алессандра открыла глаза и ахнула от изумления. Над ней возвышался чернокожий гигант, темный цвет кожи лишь подчеркивался фоном – ярко-голубым небом. У него было длинное мрачное лицо, одет он был в костюм гондольера: полосатый камзол и ярко-красные облегающие штаны.

– Синьорина, – сказал он и почтительно поклонился. Голос низкий, с каким-то странным акцентом. – Моя хозяйка желает с вами переговорить.

Алессандра выпрямилась на скамье. И только тут в поле ее зрения попала Ла Селестия, облаченная в роскошные золотые одеяния. Она была столь ослепительна, что казалось, в сад заглянуло второе солнце. И еще вся она буквально утопала в драгоценностях, словно бросая дерзкий вызов законам о скромности. На лоб спускалось с полдюжины нитей жемчуга, в ушах сверкали огромные бриллианты, корсаж платья был расшит рубинами и изумрудами. За спиной у куртизанки маячила молодая красавица служанка, рядом стоял мальчик и держал на поводке маленькую обезьянку. На обезьянке была пурпурная шелковая накидка, на голове красовалась крохотная шапочка с кистями. При виде Алессандры обезьянка запрыгала и заверещала, затем вскочила на плечо мальчику. Алессандре хотелось себя ущипнуть – уж не сон ли все это? Если сон, то самый странный из всех, что доводилось видеть.

– Очаровательно, – протянула Ла Селестия и оглядела сад, лагуну, четырехэтажный дом с высокими стрельчатыми окнами. Потом приблизилась к Алессандре и начала изучать ее лицо, пристально и с одобрением. – Да, так я и думала. Ты очень хороша собой, когда не плачешь. – Она взглянула на небо и сощурилась. – Может, пройдем в дом? Солнечные лучи… они просто убийственны для цвета моего лица.

Алессандра поднялась со скамьи.

– Да, конечно.

Ее так и распирало от любопытства, но задавать вопросы сейчас было бы невежливо. И она провела Ла Селестию по ступеням наверх, на второй этаж, где находилась гостиная. В комнате царил приятный полумрак и было прохладно – плотно задернутые толстые шторы из Дамаска не пропускали жарких лучей солнца. Куртизанка наметанным взглядом оглядела мебель, стены в деревянных панелях.

– Немного простовато для столь выгодно расположенного дома, но если чуточку переделать, будет просто шикарно, – заметила она. – Я знаю очень талантливых художников и декораторов, которые помогут решить эту проблему.

– Спасибо, но…

– И нет Петрарки? – удивленно воскликнула Ла Селестия, оглядывая полки с книгами возле камина. Ее пальчик пробежал по рядам корешков: Вергилий, Аристотель, Овидий, Боккаччо, Данте. – Всегда надо иметь под рукой маленький томик Петрарки. Самые изысканные дамы постоянно носят с собой его стихи. – Она обернулась к служанке. – Изабелла?

Изабелла присела в реверансе и подала госпоже сборник стихотворений Петрарки в изящном переплете.

– Вот видишь? У меня всегда при себе. – Ла Селестия снова обернулась к полкам с книгами. – И ты прочла все это?

– Да.

– И на латинском и греческом?

– Да.

– Гм… – Выражение ее лица было трудно определить. – Есть такое понятие – избыток образования. – Затем она заметила лютню в углу. – Играешь?

– Да.

– Танцуешь и поешь?

– Да, немного… – честно призналась девушка.

Ла Селестия шагнула к лучшему креслу в комнате, расправила пышные юбки, уселась. Потом кивнула Изабелле, и девушка бесшумно выскользнула из комнаты, очевидно, спустилась вниз и стала ждать свою хозяйку вместе с гондольером и мальчиком с обезьянкой.

– А вот над манерами следует поработать, негоже так принимать гостей, – продолжила куртизанка. – Неужели ты не собираешься предложить мне выпить чего-нибудь освежающего?

– Да, конечно, простите. Просто я растерялась… и не понимаю, зачем вы здесь.

– Как это зачем? Естественно, обсудить ваши планы на будущее. Что ты собираешься делать теперь, после смерти синьора Лоренцо?

– Так вы знаете о Лоренцо? – удивленно воскликнула Алессандра.

– Я знаю почти все, что происходит в Венеции, вплоть до мелочей. – По всей видимости, куртизанке нравилось удивлять ее, на губах заиграла самодовольная улыбка, – Я все-таки вспомнила, где видела тебя. На комедии, и в театре ты была вместе с Лоренцо. Мало кто из мужчин тогда удержался, чтоб не взглянуть тебе вслед, а ты, похоже, и вовсе не замечала, какой эффект произвела. Как и в тот день, когда мы встретились во дворце Камерленги, – Выражение ее лица сразу стало серьезным. – Слышала, что ты осталась без средств к существованию. Хотя, конечно, Лоренцо должен был оставить тебе что-то. Ну, там драгоценности, лошадей, землю, скот, верно?

– Нет… Хотя да. Золотые сережки, и еще он уплатил налоги за дом.

Алессандра предпочла умолчать о том, что налоги эти Лоренцо платил из ее денег. Тон куртизанки, этой ослепительной женщины, просто обезоруживал.

– И это все? – удивилась Ла Селестия.

– Да.

– И тебе ничего не удалось отложить на черный день?

Алессандра отрицательно помотала головой.

– А мне говорили, ты умна. Как же так получилось? Наверное, с головой ушла в книги и не замечала, что творится кругом. И о будущем тоже не думала.

– Откуда мне было знать, что Лоренцо вдруг умрет?

Ла Селестия громко расхохоталась.

– Но он ведь мужчина, девочка моя! А мужчины то и дело умирают. В этом они поднаторели, то на войну отправятся, то еще куда-нибудь, где не сносить головы. Судьба женщины – это терять мужчин, тем или иным способом. Печально, но тем не менее ты должна признать, это правда. Ты сделала ошибку, целиком положившись на мужчину, который обещал тебя опекать.

– Но разве вы сами не… – робко начала Алессандра.

– Считаешь, что я живу в противоречии со своими же советами и взглядами? Так вот, ошибаешься. Я не на одного мужчину полагаюсь, сразу на многих. И тогда, если один из них и умрет, последствия не так страшны. Советую учесть это на будущее.

Будущее? Какое еще будущее, подумала Алессандра. Тем временем Ла Селестия терпеливо ждала, пока до девушки, что называется, дойдет.

– Так вы что же… предлагаете?… – Алессандра нахмурилась, свела тонкие брови. – Вы предлагаете мне стать куртизанкой?

– Да, признаю. Я пришла сюда с этим единственным намерением. Но меня беспокоит полное отсутствие у тебя опыта в этом деле. Смекалки и хватки. До сих пор ты очень плохо продавала себя.

– Продавала себя? – воскликнула Алессандра и почувствовала, что залилась краской.

– Тебе могут не понравиться эти слова. Но знай: разница между содержанкой и куртизанкой не столь уж велика. И измеряется, пожалуй, лишь денежным выражением. Ты отдала мужчине самое ценное, что у тебя было, девственность, и что получила взамен? Пару сережек и какие-то там налоги? – Ла Селестия усмехнулась. – Хоть одна жемчужинка в этих серьгах есть?

– Нет, – честно призналась Алессандра.

– Да, печально, – вздохнула куртизанка. – С таким хорошеньким личиком девственность можно было продать и подороже. И неоднократно. – Она удрученно покачала головой. – Однако прочь сожаления! Я всегда говорю: выгоды они не приносят. Так что ты будешь делать? Насколько я понимаю, монастырская жизнь не слишком тебя привлекает?

– Нет.

– Ну а выгодные женихи на горизонте имеются?

– Нет.

– И ты еще колеблешься!

– Вас послушать, так быть куртизанкой – это легко и приятно. Но я слышала, этих женщин частенько избивают, хуже того, даже портят им лица, режут ножом. Одна французская болезнь чего стоит!

– Да, все верно, эти опасности существуют. Но жизнь вообще полна опасностей, и неважно, куртизанка ты или нет. Всегда есть способы избежать несчастий. Я сама тебя научу. И ты должна понимать, насколько выгодно мое предложение. Большинство женщин дорого заплатили бы за эти мои секреты.

– Но почему вы предлагаете это мне?

– Пройдет не так уж много времени, и ты узнаешь, что даже самые красивые женщины имеют печальное свойство стареть.

Тень пробежала по лицу Ла Селестии, и на какую-то долю секунды Алессандра увидела перед собой совсем не ту женщину. За сверкающим фасадом скрывалась другая, печальная, умудренная опытом. Очевидно, Ла Селестия гораздо старше, чем кажется. Лучик солнца, прорвавшийся сквозь щель в шторах, высветил морщинки в уголках глаз, глубокие тени шли от уголков губ к подбородку.

– Придет время, и мужчины уже не столь охотно станут плясать под мою дудку, – продолжала меж тем Ла Селестия. – Но мне бы не хотелось повторять ошибки других куртизанок. Вместо того чтобы закрывать глаза на будущее, я планирую его. И плату я с тебя возьму умеренную. За обучение, за представление знатнейшим и богатейшим мужчинам города – двадцать пять процентов от твоего заработка.

– Дороговато.

– Неужели? А знаешь, как поставила вопрос передо мной моя мать? Сказала: “Ты можешь стать куртизанкой – не проституткой, а именно куртизанкой, это большая разница. И будешь жить в богатстве и роскоши, о которых и представления не имеешь. Не хочешь – ступай продавать свечи на ступенях у церкви и тогда будешь вечно прозябать в грязи и нищете”. У тебя, как и у меня тогда, выбор невелик.

– Возможно, но…

– Скажи, почему ты стала любовницей Лоренцо, вместо того чтобы уйти в монастырь? Должно быть, потому, что понимала – в приличном обществе тебя не примут, шансов удачно выйти замуж практически нет.

– Мне нужна свобода.

– Вот именно. “Свобода – самое ценное, чем владеет куртизанка. Даже бесчестие ничто по сравнению с этой привилегией”. Так сказал Франческо Пона. Человек, привыкший к настоящей свободе, уже не в силах от нее отказаться. И поверь мне: в нищете никакой свободы нет.

– И все же мне кажется, у меня не столь ограниченный выбор.

– Вот как? Лично я вижу только три варианта. Ты можешь уйти в монастырь, можешь стать куртизанкой. Или присоединиться к дешевым шлюхам, которые собираются на мосту Сисек и задешево продают себя. Если хватит ума, приходи ко мне в среду в полдень. – Ла Селестия поднялась и направилась к двери. – Скажи, ты его любила?

– Кого? Лоренцо? – Алессандре было стыдно признаваться в том, что она никогда не любила этого человека. И вообще ей казалось, она никого еще не любила. – Не знаю.

Куртизанка окинула ее внимательным взглядом.

– Вот и хорошо. Так даже лучше, что не любила. Ты уж мне поверь.