– Ноги просто гудят, – жалобно заметила Гвен и с присущим ей отсутствием грации и хороших манер плюхнулась на стул под тентом, возле маленького кафе. Потом сняла одну сандалию и потерла большой палец ноги. – Вот уж не знала, что придется топать пешком через всю Венецию.

Они прошли от Дворца дожей по шикарным улицам Сан-Марко, затем – от моста Академии до Дорсодуро, маршрут для Клер не слишком интересный, но пришлось уступить Гвен. Она тоже устала и была рада возможности посидеть и передохнуть. И еще, к своему разочарованию, она обнаружила, что ни одной точной карты Венеции, похоже, нет. Во всяком случае, в их распоряжении не было.

Подошел официант, и она заказала капуччино и лимонад для Гвен. Они находились уже недалеко от Ка-Фоскари, но ей нужно было несколько минут, чтобы хоть немного прийти в себя и собраться, перед тем как появиться на конференции. И вновь, как это часто бывало за последние десять дней, мысли ее вернулись к Андреа Кент. Наконец-то она увидит женщину, которая являлась ее ближайшей коллегой по работе и одновременно – соперницей. Станет ли она врагом или другом, союзником или противником? Возможно, Андреа воспримет ее появление на конференции как угрозу для себя и своей карьеры, и это при том, что, с точки зрения Клер, именно у этой ученой дамы были все карты на руках: она училась в одном из старейших британских университетов, ее книга об Испанском заговоре вот-вот выйдет в свет. Она ей не соперница. Уже не в первый раз Клер пожалела о том, что Андреа Кент является профессором Кембриджского университета. Ах, если б она преподавала в каком-нибудь маленьком колледже в провинции, а не в одном из ведущих англоязычных университетов мира, еще более престижном, чем даже Гарвард!…

И потом, как она ей представится? “Здравствуйте, просто так вышло, что работаю по той же теме, что и вы. Как насчет того, чтобы встретиться, посидеть, сравнить записи?” Ха-ха-ха! Еще работая ассистентом преподавателя в Колумбийском университете, Клер столкнулась с немыслимыми интригами в профессорской среде, столь злонамеренными и скандальными, словно основывались они на чем-то личном, а не сугубо профессиональном.

Каждый историк защищает свою территорию; только так в этой научной сфере можно сделать карьеру. А потому вряд ли Андреа Кент поделится большим, чем собирается раскрыть в своих лекциях. Поэтому ей, Клер, стоит выслушать их внимательно, выжать из этих лекций максимум возможного. Вероятно, ей вообще не следует упоминать о том, что они с Андреа Кент работают над одной и той же темой. Она представила, как ее будут знакомить с профессоршей, как она будет рассыпаться в комплиментах по поводу ее работы, сыпать банальными вопросами и восклицаниями: “Совершенно завораживающая тема! Вы написали книгу? И когда же она будет опубликована?”

Ей тут же стало противно. Клер ненавидела заискивания и унижения, возможно, потому, что перед ней никто никогда не лебезил. Так что оставалось лишь одно: “Здравствуйте! Слышала, вы работаете над той же темой, что и я…”

Гвен с хлюпаньем допила с помощью соломинки остатки лимонада.

– Мерзость. Хотя, должна признать, все это совсем не похоже на кино, – заметила она. – То есть, я хочу сказать, иногда похоже, иногда – нет.

– О чем это ты? Не понимаю.

– Венеция. Она выглядит не как в кино.

– В каком еще кино?

– Ну, в фильме, который моя мама смотрит все время. Это ее любимый фильм. – Гвен зажмурилась, вспоминая название. – “Лето”. С Кэтрин Хепбёрн в главной роли.

Клер видела этот фильм, правда, давным-давно. Почти ничего не помнила, что там происходило, кроме одного эпизода…

– Это там Кэтрин Хепбёрн падает в канал, да?

– Да, и тут же знакомится с парнем, он владелец антикварной лавки. О! – воскликнула Гвен. – Может, мы наведаемся туда?

– А где это?

– Вроде бы называется… “Барнаба”. Да, точно. Помню, потому что ребятишки показали ей, говорили “Понте Барнаба”, “Кампо Барнаба”. Мне непременно надо побывать там до отъезда. Обещала маме привезти снимок этого магазинчика.

– Так значит, это любимый фильм твоей мамы?

Странно для женщины, столь свободно обращающейся с огнестрельным оружием.

– Да она всю дорогу от него плачет, – кивнула Гвен.

– Правда? С чего бы это? – спросила Клер. Может, если заставить Гвен поговорить о матери, наконец удастся понять, почему та стреляла в отца.

Девочка пожала плечами.

– И ты тоже от него плачешь? – не отставала Клер.

– Нет, он меня просто бесит, этот фильм. Кэтрин Хепбёрн приезжает в Венецию, знакомится с этим итальянским парнем, и у них начинается любовь. А потом она все равно уезжает домой.

– Он женат?

– Да, но с женой больше не живет.

– Послушай, это кино снимали давным-давно, еще в пятидесятых, и тогда в Италии разводы не приветствовались. Развестись было практически невозможно. Может, поэтому она и уехала.

– Так почему бы ей просто не остаться жить с ним? Нет, честно, хоть убей, не понимаю! Тем более что дома ее ждала скучная жизнь, скучная работа. Ничего больше.

– Не понимаю, почему тебя так бесит концовка этого фильма.

– А что тут непонятного? Она уезжает из Венеции, бросает парня, которого любит, и ради чего? Глупее фильма не видела!

Возможно, Гвен действительно не видела фильма глупее, но было совершенно очевидно: что-то в нем задело глубинные струны ее души. Клер пока еще не замечала, чтобы девочка так заводилась из-за какой-то ерунды; на несколько секунд исчезла скука, присущая ее взгляду, в глазах сверкал гнев, сменившийся печалью. Возможно, столь бурные эмоции были вызваны воспоминаниями о матери. С губ Клер едва не сорвался вопрос: “Так почему все-таки твоя мама стреляла в отца?” Но она сдержалась.

И вдруг Гвен одарила ее пронизывающим взглядом.

– Чего ж вы не спрашиваете, почему мама едва не убила отца? Все в городе только об этом и говорят. Ребята, с которыми я училась еще в третьем классе, звонили и задавали этот вопрос, клянусь, все до одного! – И, подпустив в голос насмешливо визгливых интонаций, Гвен передразнила: – “Почему твоя мама стреляла в папу?”, “Почему твоя мама стреляла в папу?”, “Почему твоя мама стреляла в папу?”

– У меня впечатление, что ты не слишком хочешь говорить об этом, – осторожно вставила Клер.

– Не хочу, – ответила Гвен.

Ка-Фоскари, палаццо на Большом канале, где находился Венецианский университет, являло собой классический образчик готического стиля пятнадцатого века. В 1574 году здесь устроили торжественный прием королю Франции Генриху III, он остановился во дворце по пути в Париж, где собирался взойти на трон. У входа со стороны берега находился внутренний дворик, выложенный каменными плитами, две низкие стены были сплошь увиты виноградными лозами. Над дверью в палаццо был вывешен лозунг, возвещавший о конференции, кругом небольшими группами стояли люди, беседовали и курили.

Клер подошла к раскладному столику, за которым сидел студент в красной футболке с портретом Карла Маркса. Она протянула ему свое регистрационное удостоверение и получила взамен именную табличку в пластике и гостевой пропуск для Гвен, которую, понизив голос чуть ли не до шепота, назвала своей дочерью. Что же касалось Андреа Кент… Клер твердо решила, что будет с ней честна и объяснит суть проблемы. Потому как всегда существует возможность, что Андреа Кент окажется ученым с широкими взглядами, готовой продвигать карьеры других историков, а не топить их.

Они прошли через толпу в вестибюль, поднялись по широкой лестнице на второй этаж – здесь он назывался “пиано нобиле”, парадная часть, и традиционно использовался венецианской аристократией для разного рода развлечений. И перед ними открылся огромный зал. Какой-то мужчина, быстро взбежавший по лестнице, поспешно устанавливал возле дверей подобие подрамника, на котором красовался плакат. То было объявление о следующем выступлении.

На нем значилось имя очередного оратора, а над ним размещался снимок. Клер и Гвен узнали его одновременно и остановились у дверей как вкопанные.

– Тот самый англичанин… – изумленно пробормотала Гвен.

Да, это был он. Вне всяких сомнений. Под снимком (где он выглядел вполне пристойно и смотрел серьезно, как и подобает ученому, а фоном служил некий размытый пейзаж, с просматривавшимися на нем классическими колоннами и лавровыми листьями, как бы вобравшими в себя все знания, начиная с Эллинской эпохи) значилось: “Эндрю Кент”. Именно Эндрю, а не Андреа. Но тем не менее Кент. Эндрю Кент.

***

В главном зале была установлена трибуна для выступающих, перед ней в восемь рядов выстроились длинные узкие столы со стульями. Все как на других семинарах, которые посещала Клер, за одним исключением. Проходил он во дворце, некогда принадлежавшем одной из богатейших венецианских семей пятнадцатого века. Высокие куполообразные потолки, стены украшены огромными полотнами в золоченых рамах с изображением пейзажей; вверху, на потолке, росписи с небесными изображениями припудренных золотом облачков, населенных розовощекими херувимами и еще какими-то невнятными мистическими фигурами.

Клер заняла место в самом последнем ряду. Ей хотелось быть как можно дальше от Эндрю Кента. Теперь она знала точно: ни о каком научном сотрудничестве между двумя историками, изучающими Испанский заговор, и речи быть не может. Это просто невозможно, и все! Он типичный самодовольный английский сноб. Он был с ней груб и двуличен. Вся эта чушь, что он молол накануне вечером, о том, что история якобы ничего не значит, как он притворялся, будто бы не знает, что такое “ранняя современная”, – все это лишь дешевые уловки. Он провоцировал ее, вынуждал ляпнуть какую-нибудь глупость, и, что самое худшее, она попалась на этот крючок. Он дважды заставил ее почувствовать себя полной дурочкой. Если бы во время каждой из этих двух встреч он вел себя пристойно, она бы ни минуты не колебалась, воплотила бы заранее обдуманный план разговора с ученым. Но теперь между ними война – это однозначно.

Она достала из сумки блокнот – нет сомнения, материалы доклада в виде распечаток будут распространяться позже, но ей хотелось записать основные ключевые моменты.

На трибуну поднялся высокий мужчина лет пятидесяти с хвостиком. Держался он уверенно и властно, а хрипловатый голос заставил присутствующих умолкнуть и быстро занять свои места.

Он включил микрофон, пощелкал по нему пальцем, отчего по всему залу разнеслись оглушительные звуки.

– Прошу прощения, – сказал он. – Надеюсь, всем хватило мест?… Нет? Тогда пусть принесут стулья и расставят их за последним рядом.

Слушателей было человек шестьдесят, не меньше. Клер удивилась тому, что на лекцию об истории Испанского заговора пришло так много народу. Она также отметила про себя, что выступавший – мужчина довольно приятной наружности. Мужественные, даже какие-то немного львиные черты лица, длинные светлые волосы с проседью и короткая, аккуратно подстриженная бородка. Просто воплощение современного английского аристократа, который свободно управляется с шестидесятифутовой яхтой где-нибудь в Эгейском море или же снимается в рекламе роскошного лимузина. Он выждал, когда все слушатели рассядутся, затем заговорил снова:

– Наш следующий лектор прибыл сюда из Англии, из Тринити-колледжа Кембриджского университета, и хочет поделиться с нами своим открытием, как всегда, в присущей ему оригинальной манере. Но прежде мне хотелось бы дать слово моему фавориту, знатоку культуры и искусства Габриэлле Монализе Ариане Гризери, ведущей популярнейшей телевизионной программы “Поступь времени”.

Судя по грому аплодисментов в зале, Клер поняла, что присутствующим хорошо знакомо это имя. Или, возможно, им просто импонировало, что о культуре и искусстве будет говорить женщина, причем даже с заднего ряда Клер разглядела, что она сногсшибательно хороша собой. Стройная и вместе с тем соблазнительная фигура в безупречно сидящем платье без рукавов, в таком платье можно выглядеть элегантной без всяких видимых усилий. Лицо как у модели с обложки глянцевого журнала, роскошные черные волосы зачесаны гладко и собраны в низко уложенный пучок.

– Как ее звать? – спросила Гвен.

– Не знаю. Габриэлла с чем-то там, не расслышала.

– Благодарю, Маурицио, – сказала Габриэлла и легко и грациозно вспорхнула на трибуну. – Спасибо всем вам. Мне выпала редкая честь представить вам следующего лектора, я благодарна судьбе за это. Мы с Эндрю Кентом познакомились шесть лет тому назад в Сорбонне, нас пригласили тогда выступить на семинаре, посвященном семнадцатому веку. Темой его лекции являлась смерть короля Карла, а также противоречивые взгляды на престолонаследие этого поборника Реставрации. И затем я имела громадное удовольствие следить за успешной карьерой этого талантливейшего ученого. Та лекция в Сорбонне, как многим из вас, несомненно, известно, легла в основу его книги “Король Карл и заговор "Ржаного дома"” , которая стала бестселлером в Великобритании и была затем опубликована еще в тринадцати странах. – Она взглянула направо, где возле трибуны стоял Эндрю Кент, явно испытывающий некоторое смущение. – Все правильно?

– Да, – скромно кивнул Эндрю, затем заложил руки за спину и потупил взгляд.

– Итак, книга была опубликована в тринадцати странах, а затем адаптирована для популярного телесериала производства Би-би-си под названием “История заговора – попытка устранения короля Карла Второго”. Эндрю строго-настрого запретил мне оглашать тему не только сегодняшней лекции, но и второй, что состоится в субботу. Но я не могу не отметить: эта новая его работа произведет эффект разорвавшейся бомбы, можете мне поверить!

Ораторша перевела дух.

– Впрочем, что еще ожидать от столь неординарного и смелого ученого, коим, без сомнения, является Эндрю Кент. Помимо сочинительства, он занимается преподаванием в Тринити-колледже в Кембридже и читает лекции по истории в самом университете. Он лауреат премии Уиллера-Коршака за исследования в области истории, также был дважды удостоен приза Прескотта. Он желанный гость на всех исторических конференциях и семинарах, объездил с лекциями все города, в том числе Стокгольм, Неаполь, Варшаву, Токио, Барселону, Дублин и Санкт-Петербург. И теперь впервые прочтет лекцию здесь, в Венеции. Надеюсь, вы все присоединитесь ко мне и поприветствуете нашего дорогого гостя Эндрю Кента!

Клер вежливо зааплодировала вместе со всеми присутствующими в зале. Во время вступительного слова Габриэллы настроение ее все ухудшалось и ухудшалось, бойцовский дух был сломлен полностью. Кто она такая, чтобы соревноваться с Эндрю Кентом? Он написал бестселлер. Он лауреат премии Уиллера-Коршака. Дважды лауреат приза Прескотта! Автор целого сериала на Би-би-си!…

Эндрю Кент не просто историк, он полубог среди историков, один из немногих, кому удалось подняться – нет, вернее, воспарить – над башней из слоновой кости и обрести чуть ли не всемирную славу. Она же из другой весовой категории. Если точнее – она вообще еще не игрок на этом поле.

Но вот Габриэлла сошла с трибуны, и к микрофону шагнул он. Популярная звезда телеэфира одарила его ослепительной улыбкой. Он поблагодарил ее, затем отпил глоток воды из стакана и успел несколько раз откашляться, пока продолжали греметь аплодисменты. Держался он уверенно, но не вызывающе, как могла ожидать Клер от человека, чья блестящая карьера только что получила столь восторженные отзывы. И уж определенно не как автор бестселлера, ведущий консультант Би-би-си, выдающийся во всех смыслах историк, крупная рыба в мелком пруду.

Клер продолжала внимательно изучать его и вдруг почувствовала: что-то не так. Эндрю Кент не был похож на самого себя, сверхсамонадеянного педантичного господина, с которым ей довелось сталкиваться уже дважды. Нет, вид у него был даже какой-то виноватый, точно он стеснялся, что отнял у присутствующих столько времени. Возможно, это наигранная скромность – чисто английская черта. Или же просто он чувствует себя неважно. Как бы там ни было, но Клер показалось, что господина Кента не слишком радует перспектива прочесть здесь лекцию. Но вот он еще раз откашлялся и заговорил:

– Сто лет тому назад Джулиан Корбетт писал: “Из всех загадок истории Италии не было более драматичной или же трудно поддающейся исследованию, нежели события, известные в Венеции как Испанский заговор”. Я согласен с Корбеттом в том, что эти события так и остались самым загадочным и темным пятном в истории Венеции и во многом стали сродни легенде, выросшей из мифов и сплетен. Надеюсь, что мне удалось отделить мифы от реальности, заставить раз и навсегда умолкнуть сплетников. Почему это так важно? Да потому, что, как отмечал Горацио Браун, история Испанского заговора “самым беспощадным образом высветила причины, приведшие к коррупции в республике, а затем и вовсе разрушившие ее”. Впрочем, я немного забегаю вперед. Темой сегодняшней лекции является прежде всего источник этого заговора. И я намерен рассказать о событиях тысяча шестьсот восемнадцатого года, сыгравших тут немалую роль, о том, что напряженные отношения между Венецией и Испанией складывались десятилетиями.

Клер слушала и ничего не записывала, пока Эндрю Кент давал общую картину расстановки сил в те времена, – эта “территория” была достаточно хорошо ею исследована. В шестнадцатом столетии Венецианская республика пребывала в упадке. Однако, несмотря на это, к началу семнадцатого века Венеция была, пожалуй, единственным уголком независимости в Италии, поскольку все остальные ее территории находились под контролем Испании, и доминанта эта была возможна благодаря военной мощи Испании, ее богатству и контролю над папским престолом. В 1606 году, когда папа Павел V отлучил от церкви дожа и венецианский сенат и подчинил все территории республики прямому контролю Римской церкви и двух своих ставленников, Венеция вошла в прямой конфликт с Римом, а следовательно – и с Испанией.

– К тысяча шестьсот восемнадцатому году недоверие, существовавшее между Венецией и Испанией, достигло своего пика, – продолжал меж тем Эндрю Кент. – Хотя между этими двумя странами были подписаны договоры, в реальности, если верить записям венецианского посла в Мадриде, “отношения свелись к откровенной вражде и войне”. В своем докладе дожу посол писал о “яростных схватках и вызывающих беспокойство инцидентах”, что имели место между Испанией и Венецией. Но достаточно ли было оснований для Испанского заговора? Существуют ли какие-либо доказательства тому? Ответить на эти вопросы нам помогут известные события тысяча шестьсот восемнадцатого года. Доподлинно известно, что венецианский сенат писал своим послам: “Оскорбительные действия испанцев продолжаются… они пускаются на невиданные прежде уловки и выходки”. Известно также, что посол Испании маркиз Бедмар был вызван во Дворец дожей, где получил официальную ноту протеста. Известно также, что герцог Оссуна, наместник Неаполя, активно строил в это время флотилию военных кораблей. Мы знаем, что в письме, написанном венецианской куртизанкой Алессандрой Россетти, содержались обвинения в адрес группы наемников, готовивших переворот в Венеции. Мы знаем, что трое мужчин – двое испанцев и один француз – были задушены в тюрьме, а тела их выставлены для устрашения на площади Сан-Марко. Но связаны ли эти события, и если да, то каким образом, с так называемым Испанским заговором?

С так называемым Испанским заговором? Клер удивилась. К чему это он клонит?

– О событиях этих рассказывалось немало историй, но точных свидетельств, указывающих на то, что они действительно имели место, нет. А потому верить им можно не больше, чем сказкам, которые рассказывают детям на ночь. – Для пущего эффекта Эндрю Кент выдержал паузу. – Мои исследования со всей убедительностью показывают: то, что на протяжении почти четырех столетий считалось Испанским заговором, на самом деле являлось заговором Венецианским.

– Что? – воскликнула Клер так громко, что люди, сидевшие в соседних рядах, дружно обернулись взглянуть на нее.

– Я считаю, что Испанский заговор был изобретением Совета десяти, – невозмутимо продолжал англичанин, – группы людей, у которых на то время была лучшая в Европе и самая разветвленная шпионская сеть. А также все доступные подручные средства, к примеру наемные убийцы, и все это – с целью защитить суверенитет республики.

По залу прошелся возбужденный шепоток.

– Эти загадочные стражи государственной безопасности, Совет десяти, а также их подкомитет, которого страшились все граждане, под названием “Тре Капи”, или “Три головы”, обычно они назначались из глав Совета, пользовались такой репутацией, что появилась пугающая поговорка: “Десятеро отправят тебя в камеру пыток, троица – в могилу”. Вдохновителем и руководителем Венецианского заговора стал сенатор Джироламо Сильвио, в тысяча шестьсот восемнадцатом именно он возглавлял “Тройку” и был настоящим мастером шпионских дел, не менее знаменитым, чем в свое время Уолсингем в Англии. В число его информаторов входили люди самого низкого сословия, были и представители высших эшелонов венецианского общества. Он использовал этих информаторов вместе с группой особо доверенных бойцов, можно даже сказать, головорезов, для ведения необъявленной, “теневой” войны с врагами республики. Особую враждебность он испытывал к герцогу Оссуне, но больше всего на свете волновала его собственная политическая карьера. Она служила мощным мотивационным фактором. В своем исследовании, касающемся письма Россетти, мне пришлось затронуть еще один вопрос. На протяжении четырехсот лет загадочная Алессандра Россетти считалась своего рода героиней, чье письмо в Большой совет помогло раскрыть заговор и спасти Венецию от жестокого насилия и разграбления. Но если Испанский заговор был выдумкой Совета десяти, следовательно, и письмо Россетти – тоже. В действительности Алессандра Россетти, конечно, никакой героиней не была, она действовала по наущению “Тройки”…

– Нет! – вырвалось у Клер.

– Была марионеткой в руках этих людей, чьи ложные обвинения погубили многих по политическим мотивам…

– О боже! – простонала Клер.

– Однако время мое подошло к концу. Спасибо за то, что пришли и выслушали меня. Надеюсь увидеть всех вас на моей второй лекции, в субботу утром, и я подробней расскажу обо всех этих волнующих событиях.

Клер была настолько потрясена, что даже не слышала аплодисментов. Поднялась и в сопровождении Гвен вышла из зала. Довольно долго обе они в полном молчании шли по улице.

– Что-то не так? – спросила Гвен.

Это уж определенно, что не так. На самом деле все обстояло хуже, чем вообще могла предположить Клер.

Спорить с известным на весь мир историком в любом случае глупо. И поскольку Эндрю Кент полностью отрицал судьбоносное значение письма Россетти, она может сдаться прямо сейчас.

– Только что обнаружила, что напрасно потратила целых два года жизни. И собираюсь вышвырнуть диссертацию в мусорное ведро и начать все сначала.

– Почему?

– Если Эндрю Кент опубликует книгу, где будет доказано, что Испанский заговор – это выдумка и ложь, никто не станет принимать мою работу всерьез. Меня просто высмеют, вот и все.

– Но ведь это нечестно!

– Кто сказал, что жизнь устроена честно? Вся суть в том, что он в этой области авторитет, а я – никто, ноль. Слышала, что говорили о нем во вступительном слове? Он дважды получал премию Прескотта. Но самое страшное заключается в том, что я точно знаю: он не прав. Абсолютно не прав!

– Если вы правы, а он – нет, вам должно быть наплевать на все его дурацкие награды и звания! То есть, я хочу сказать, если вы правы, кто-то еще должен узнать, что вы правы, верно?

– Возможно. Не знаю. – Что ж, по крайней мере, у нее под рукой библиотека, можно проверить, права она или нет. – Послушай, ты не возражаешь, если мы быстренько перекусим, а потом я посижу и поработаю? Надо еще раз свериться со всеми записями, составить план на завтра.

– А как же Джанкарло?

– Джанкарло! – Клер резко остановилась. – Господи, совсем забыла!

Джанкарло – вот прекрасный рецепт от всего, что ей пришлось пережить сегодня, – сначала неудачные поиски в библиотеке, затем эта конференция, Эндрю Кент.

– Ведь я обещала ему, что мы придем, верно? Не хотелось бы огорчать его.

Гвен окинула ее скептическим взглядом с головы до пят.

– Так вы в этом собираетесь идти в гости?

– А что не так?…

Если верить Гвен, все в ее внешности и наряде было не так. Бесформенные, мятые, бесцветные, скучные тряпки – вердикт, который она вынесла, просмотрев все содержимое чемодана Клер. Затем полезла в свой и принялась вытаскивать блузки, какие Клер редко доводилось видеть. Шифоновые, шелковые, бархатные, все эти тряпки прекрасно смотрелись бы на какой-нибудь цыганке из романтической новеллы, все с низкими вырезами и пышными рукавами, все разноцветные, в каких-то цветочках, блестках, вышивках, сверкающих, как драгоценные камни. Вскоре постели и кресла в номере были завалены одеждой.

– Просто голова идет кругом, – прошептала Клер.

– Можете надеть эту свою черную юбку с одним из моих топов. К примеру, вот с этим. – И Гвен указала на черную шифоновую штучку с темно-синими цветами. – Нет, погодите. Эта лучше.

Она достала из кучи и продемонстрировала Клер изумрудно-зеленую бархатную блузу с низким округлым вырезом и длинными рукавами, полностью скрывающими запястья. Клер примерила ее, Гвен одобрительно кивнула.

– Ваш цвет. Там сзади еще есть маленький такой поясок в виде галстука, можно затянуться потуже. – Она затянула шелковую ленту, отступила на шаг, снова оглядела Клер. – Вот теперь более или менее ничего. Когда-нибудь думали купить лифчик с подложкой, чтобы грудь смотрелась пышней?

– Нет, – ответила Клер и пошла в ванную взглянуть на себя в зеркало.

И была приятно удивлена. Очень элегантный и романтичный наряд. Точно из другой эпохи. И еще он немного напоминает платья, которые вполне могла носить Алессандра. Если уж быть до конца честной, он шел ей больше, чем все, что она когда-либо носила. Точно раскрывал какой-то ее секрет, ту ее часть, которая жила в мире семнадцатого века. И не то чтобы ей хотелось одеваться так каждый день, но сегодня, в Венеции…

– Превосходно, – сказала она.