Когда Аполлон проснулся, он лежал на полу опустевшего клуба. То, что он спал, являлось плохим знаком. Еще хуже было то, что голова его была такой тяжелой, словно на ней стоял человек в кованых сапогах. Физическая боль была для него новостью, причем новостью крайне неприятной. Но помимо очевидного неудобства, подобная ситуация заключала в себе и определенную мрачную иронию: он мог использовать свою силу, чтобы убрать боль, но тогда бы он стал еще более слабым, а значит, и более восприимчивым к подобным ощущениям в будущем. Аполлон с трудом поднялся на ноги, отклеил от щеки флаер и стряхнул окурки с измятого, перепачканного вином пальто. В конце концов он ограничился полумерой — сделал из почти невыносимой муки пульсирующую, но терпимую головную боль, которая как раз соответствовала его настроению. На полу зала он нашел достаточно мелочи, чтобы заплатить за автобус, который довезет его домой. По опыту он знал, что Дионис уже забрал наличность из кассы, а значит, взламывать ее не было смысла.

На автобусной остановке собралось немало смертных — матери с детьми, пенсионеры с сумками-тачками, а также несколько жителей пригородов, которые были одеты в строгие костюмы и, очевидно, считали себя выше других. Все они старались держаться подальше от Аполлона, в другом конце павильончика, и тайком бросали на него презрительные взгляды.

«Я бы мог закопать вас всех, просто щелкнув пальцами, — думал Аполлон. — Мог бы превратить в настурции, червей или вчерашние газеты. Мог бы живьем содрать с вас кожу, поменять местами ваши внутренности так, чтобы у вас на месте рта оказались кишки, а из подмышек сыпалось дерьмо. Мог бы сделать так, чтобы глаза ваши закипели в глазницах. Мог бы, но не могу. Черт бы побрал эту Артемиду!».

Когда подошел автобус, смертные стали один за другим забираться в него, но водитель, который казался вялым и полусонным, умудрился закрыть двери прямо перед носом у Аполлона. Автобус тронулся с места и быстро скрылся вдали. Чтобы не подвергаться подобному унижению во второй раз, Аполлон сунул липкую мелочь в карман и пошел домой пешком, успокаивая себя тем, что он и сам не хотел бы оказаться в дребезжащей жестяной коробке, полной разлагающихся смертных.

Этим утром Лондон был тусклым и грязным, почти все вокруг имело цвет сажи. Повсюду были смертные — они молча, с ничего не выражающими лицами шли куда-то плотным потоком. Аполлон упорно двигался навстречу толпе, толкая людей в плечи и цепляя их портфели, когда они отказывались уступить ему дорогу.

«Интересно, что бы они сделали, если бы им стало известно, кто я такой? — размышлял он. — Если бы они узнали, что в моей власти солнце, изменилось бы их отношение ко мне? Вряд ли…».

У всех смертных была одна странная черта — они считали себя бессмертными. В какой-то мере такой высокомерный оптимизм даже нравился Аполлону. Он и сам в лучшие времена держался именно так.

Аполлон надеялся проскользнуть в свою комнату незамеченным, но когда подошел ко входной двери, то услышал за спиной торопливые шаги. Обернувшись, он увидел Артемиду в спортивном костюме и с собачьими поводками в руке — без собак, разумеется.

— С дороги! — прорычал Аполлон.

— Вообще-то я тебе не мешаю, — заметила Артемида. — Кстати, ты же не пойдешь на собрание в таком виде?

— Какое еще собрание?

— Ты что, забыл? Афина же вчера всех предупредила.

Аполлон грязно выругался.

— Совсем вылетело из головы, — пробормотал он. — Послушай, ты не могла бы как-нибудь объяснить мое отсутствие? Не хочу я туда идти — препаршиво себя чувствую. Все равно это будет бесцельная трата времени.

Артемида с решительным видом встала лицом к нему, спиной к двери. Аполлон заметил в ее глазах выражение праведного гнева и попытался взять себя в руки.

— Прежде всего, — проговорила Артемида, — я бы попросила тебя не употреблять в моем присутствии подобные выражения.

Аполлон повторил то, что он произнес минуту назад:

— Это, что ли?

Артемида поморщилась.

— Я нахожу нецензурную брань отвратительной, — заявила она.

— Да ты что? — изумился Аполлон.

— Далее, — продолжала Артемида. — Я все-таки надеюсь, что когда-нибудь ты начнешь более серьезно относиться к своим обязанностям перед этой планетой.

— Каким еще обязанностям? — спросил Аполлон.

— Ты только посмотри на себя! — воскликнула Артемида. Протянув руку, она сняла с него целлофановую обертку от пачки сигарет. — Где ты провел прошлую ночь? В какой клоаке? И какой пример ты подаешь смертным? Ведь ты как-никак бог!

— Возможно, ты не знаешь, но смертные очень не любят брать с кого-либо пример, а если и берут, то только с себе подобных, с тех, кто проводят ночи, как ты выразилась, в клоаках, то есть в ночных клубах, а не с тех, кто бегает на рассвете и никогда не занимается сексом.

— Может, это и так, — не стала спорить Артемида, — но ты не должен забывать, что наша семья никогда еще не оказывалась в таком сложном положении. И есть надежда, что Афина сможет нам помочь. Если, конечно, сумеет четко сформулировать свои мысли…

— А если мне наплевать на положение нашей семьи?

— Я точно знаю, что тебе не наплевать на самого себя и что ты хочешь вернуть себе силу.

— Мне незачем было бы ее возвращать, если бы ты не вытянула из меня ту клятву.

— Это было решение, принятое ради всеобщего блага. Ты совершал необдуманные, опасные поступки…

— Да заткнись ты!

— Ты подвергал опасности нас всех…

— Заткнись, говорю! Не могу тебя больше слушать. Какие мы правильные! Не кури, не трахайся, не делай все то, что приятно! Корчишь из себя святую невинность… Все, с меня достаточно! Хочу ругаться — и буду! И никуда я не пойду. Мне все равно, что произойдет с моими тупыми родственничками. Можешь сказать Афине, мать ее так, что угодно — только сделай так, чтобы я тебя не видел!

Аполлон схватил ключи и отпер дверь, после чего бросил их на лужайку перед домом и захлопнул дверь перед носом у своей сестры-близняшки.

— И только попробуй что-нибудь сделать, — прорычал он в сторону гостиной, где, как предполагал, сидела другая набитая дура, Афина, готовившаяся к своему занудному, бесполезному выступлению.

Выходка Аполлона практически не задела Артемиду — в конце концов, задеть вас может только человек, которого вы уважаете. Она подняла ключи и вошла в дом. Следовало признать, что в словах Аполлона была толика правды — не в отношении самой Артемиды, а касательно надежд на то, что выступление Афины принесет им хоть какую-то пользу. И не то чтобы Афина не знала, о чем она говорит, — несомненно, у нее был мощный интеллект, и в области стратегии она была настоящим гением. Но все усложняло то, что она была абсолютно не способна донести до остальных богов идеи, которые приходили в ее умную голову. Да, Афина была истинной богиней мудрости, но, к несчастью, мудрость и доходчивость — это несколько разные вещи. И тем не менее Артемида надеялась, что Афине когда-нибудь — возможно, даже сегодня — удастся донести свои замыслы до остальных. Она вошла в гостиную.

Несмотря на то что удобные кресла пока еще не были заняты, Артемида уселась на принесенный из кухни табурет, который Афина поставила в дальнем конце комнаты. Ей нравилось напоминать другим, что она, по крайней мере, не эгоистична и всегда готова чем-либо пожертвовать. Артемида стала наблюдать за тем, как Афина раскладывает скрепленные степлером тезисы своего выступления по незанятым сиденьям.

«Интересно, еще хоть кто-нибудь придет?» — подумала Артемида.

Афина всем прожужжала уши о своем выступлении. Она долго переставляла мебель в гостиной, чтобы слушателям было удобно. Глядя сейчас на нее, такую подтянутую и представительную в строгом костюме и с бесполезными очками на самом кончике большого, основательного носа, Артемида в который раз задалась вопросом, а нужна ли им на самом деле богиня мудрости. Она, Артемида, могла бы выполнять ее работу ничуть не хуже, и при этом у нее оставалось бы достаточно времени на охоту — она в этом ничуть не сомневалась. Разумеется, сама Афина всем сердцем верила, что она самая важная из богов, и Артемида была уверена, что в мыслях она видит себя преемницей Зевса. Но этому, по мнению Артемиды, никогда не суждено было сбыться.

Следующим пришел Гермес. Его стройное тело было облачено в деловой костюм, плохо сочетавшийся с крылатым шлемом и такими же туфлями.

— Это все надолго? — спросил он.

— Ты спрашиваешь это каждый раз, когда входишь в комнату, — заметила Артемида.

— Ну так как? — проигнорировал ее реплику Гермес. — В отличие от вас всех у меня полно дел, и мое время мне дорого.

— Может, в который раз повторишь, что время — деньги?

— Забавно слышать эти слова от тебя, но это истинная правда, — ответил Гермес с ноткой недовольства в голосе.

Он был в семье младшеньким и всегда страдал от комплекса неполноценности, который развился у него вследствие того, что всю жизнь ему приходилось передавать более старшим богам адресованные им послания, а также выполнять множество других обязанностей, которые остальные считали неприятными и сваливали на него.

— Разумеется, — проговорила Афина, — я буду преподносить информацию в наиболее сжатой и доступной форме, но это сложный вопрос, который так или иначе затрагивает нас всех, поэтому я обращаюсь к вам с просьбой отнестись к нашему собранию с надлежащим уважением. На креслах вы можете видеть тезисы моего доклада.

— А я могу прочитать эти тезисы и пойти по своим делам? — спросил Гермес.

— Нет.

Артемиду ничуть не удивило то, что Гермес выбрал самое большое и лучше всего сохранившееся кресло. Он развалился в нем, сбросил свои крылатые сандалии и стал небрежно просматривать подготовленные Афиной бумаги. Артемида с любопытством наблюдала за тем, как он пытается убрать с лица выражение замешательства, — то же самое чувство охватило недавно и Артемиду, когда она ознакомилась с этими записями. Все это не предвещало ничего хорошего.

Постепенно подошли другие боги. Кресла они занимали в порядке убывания их комфортности. Артемида заметила, что у Афродиты очень хорошее настроение, и это ее встревожило.

«Интересно, чьему поражению она так радуется?» — задумалась Артемида. Несомненно, пострадал не Эрос, сидевший через два кресла от нее, — с его лица тоже не сходило благостное выражение — и не Арес, который сразу направился в дальний конец комнаты, мельком взглянул на тезисы, уронил их на пол и теперь что-то сосредоточенно записывал в скоросшиватель, лежащий у него на коленях. Дионис, войдя, с бодрым видом налил Афродите бокал вина, поэтому из списка возможных жертв следовало исключить и его. Гефест сидел на диване рядом с женой, что-то шептал ей на ухо и оживленно ее тискал. Деметра, тихо сидевшая на стуле в углу комнаты, была бледной и какой-то взъерошенной, но она оставалась такой с тех пор, как погиб ее ломонос, и ее также можно было не брать в расчет. Оставался один Аполлон, и это объясняло его ужасное настроение этим утром. Артемида задумалась, что такого учинила Афродита и не коснется ли это каким-нибудь боком и ее. Впрочем, она была до такой степени зла на Аполлона, что постаралась выбросить из головы все мысли о нем.

Тем временем Афина громко прочистила горло. Все неохотно оторвались от своих занятий и посмотрели на нее.

— В зале присутствуют все делегаты? — спросила она.

— Аполлона нет, — отозвалась Артемида.

— Кто-либо может предоставить сведения, относящиеся к его отсутствию? — вопросила Афина.

— Прошлой ночью он был в клубе, — сообщил Дионис. — Выпил бутылок шесть моего вина и заснул под стойкой бара. Там я его и видел в последний раз. Сомневаюсь, что он сможет почтить нас сегодня своим присутствием.

Артемида не стала ничего добавлять к этим словам.

— Что ж, ситуация вполне типичная, — констатировала Афина. — Лишь вчера я уведомила его, что цель нашего сегодняшнего собрания связана с распространением крайне важной информации. Возможно, нам следует перенести…

Ее голос тут же потонул во всеобщем недовольном ропоте — особенно громко возмущался Гермес, который знал, что именно на него будет возложена задача подыскать другой приемлемый для всех день.

— Что ж, так и быть, проведем собрание без него, — проговорила Афина. — Гермес, ты сможешь обеспечить передачу всех ключевых положений доклада нашему отсутствующему родственнику?

— Сделаем, — кивнул Гермес.

— Превосходно. Итак, приступим. Я обращаюсь ко всем присутствующим здесь божествам с предложением рассмотреть диаграмму, изображенную на первом листе представленного вам документа под названием «О необходимости повысить степень могущества истинных богов и богинь, иначе именуемых Олимпийцами, с дополнительными предложениями относительно реализации упорядоченных решений на основе религии и в рамках существующего глобального контекста диверсифицированного политеизма»…

Артемида терпеть не могла, когда обстоятельства вынуждали ее признать правоту Аполлона.

Когда Аполлон убедился в том, что все боги ушли на устроенное Афиной собрание — а подобные сборища всегда продолжались по нескольку часов, — он вышел из своей комнаты, которую все это время беспокойно мерил шагами, и направился к двери, ведущей на третий этаж. Артемида сама во всем виновата — она напросилась на это. Если бы не ее вмешательство и не глупая сцена, которую она разыграла в то злополучное утро, Аполлон сейчас просто завалился бы в кровать и как следует проспался бы — вернее, все вообще пошло бы по-другому, и у него теперь вовсе не было бы этого жуткого похмелья. Теперь же Артемиде, да и не только ей, придется отвечать за последствия ее неразумного поведения.

Пройдя по коридору, Аполлон остановился в самом его конце, у двери, которая вела наверх. Вот уже много лет эту дверь никто не открывал — ни с той стороны, ни с этой. Аполлон постарался убедить себя, что то ощущение озноба, которое появилось у него в животе, не является страхом, и открыл дверь. Ручка подалась не сразу, но дверь не была заперта. Он толкнул ее, и она с неприятным скрипом открылась. Глазам Аполлона предстала полутемная лестница, вся затянутая паутиной и покрытая окаменевшей грязью. На ступеньке, расположенной примерно на уровне глаз Аполлона, сидела жирная крыса и внимательно за ним наблюдала, а чуть выше нее на стене совокуплялась парочка гигантских тараканов. Это напомнило Аполлону о том состоянии, в котором находилась остальная часть дома до появления Элис… Отбросив эту мысль, он вошел и закрыл за собой дверь. Помещение погрузилось в почти непроницаемую тьму. Впрочем, сверху лестницы проникал тусклый свет. Аполлон двинулся навстречу этому свету, и с каждым шагом, приближавшим его к запретному третьему этажу, ступеньки издавали все более громкий стон.

Поднявшись наверх, он очутился на лестничной площадке из грубых досок и увидел маленькое окошко и еще одну невзрачную некрашеную дверь, ведущую неизвестно куда. Перед дверью, на стуле, таком же непритязательном, как и все здесь, сидела богиня, которую Аполлон не видел очень давно: это была его мачеха Гера, сестра и жена Зевса.

Они, не моргая, смотрели друг другу в глаза. Насколько было известно Аполлону, Гера неподвижно просидела здесь более двадцати лет — ну разве что гладила павлинов, которые лежали на полу у ее ног. У нее были волосы цвета самой темной ночи, спина, прямая, как лезвие гильотины, и лицо, при виде которого душа проваливалась глубоко под землю. Если Гера и была немного удивлена тому, что к ней впервые за двадцать лет кто-то пришел, она не снизошла до того, чтобы выказать это.

— Гера, — проговорил Аполлон, — не могу сказать, что рад тебя видеть.

Гера не пошевелилась. Ее губы по-прежнему были плотно сжаты.

— Предлагаю не тратить время на светскую беседу, — продолжил Аполлон.

— Я бы предпочла вообще не тратить время на беседу, — ответила Гера, — но, как я вижу, ты не оставляешь мне выбора.

— У меня есть сведения, — сообщил Аполлон. — Сведения, которые, возможно, тебя…

— Короче, — прервала его мачеха.

Аполлон проглотил неприятный комок в горле и сказал:.

— Ну так вот, в доме назревает заговор против тебя.

— Поразительно, — ответила Гера, — а я всегда считала себя всеми любимой богиней..

— В настоящее время, — продолжал Аполлон, — заговорщики собрались в гостиной, чтобы обсудить свои черные замыслы на твой счет.

Ему отчаянно хотелось сгустить краски — например, использовать более мрачное слово, чем «гостиная», но слово «зал» было еще хуже, а других синонимов он так и не подобрал.

— И что с того? — произнесла Гера, все так же глядя ему в глаза.

Аполлон опустил взгляд на павлинов, которых его слова уж точно ничуть не заинтересовали: они, не обращая на него никакого внимания, стали клювами толкать друг другу комок твердой грязи. Он вновь поднял глаза на мачеху и сказал:

— Они задумали погубить тебя.

Гера пожала плечами:

— У них ничего не выйдет. Это все, что ты можешь сказать? Если так, можешь идти.

— И Зевса.

— Что-что?

На бесстрастном лице Геры впервые отразилось какое-то подобие интереса.

— Они собираются убить не только тебя, но и Зевса.

— Они не посмеют сделать это, — произнесла Гера, но голос ее прозвучал немного нервно.

— И почему же? — спросил Аполлон. — Ведь как Зевс получил свою должность? Он убил своего отца. И его отец убил своего отца…

— Зевс сильнее, чем тебе кажется, — заявила Гера. — Он еще не готов умереть.

— У тебя встревоженный вид, — заметил Аполлон.

— Я спокойна.

— А мне кажется, что нет.

— Я спокойна.

Аполлон стал ждать. Гера устремила безжизненные глаза на лестницу. Аполлон молчал.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? — спросила Гера.

— А зачем мне лгать?

— А зачем тебе говорить мне правду?

Аполлон задумался.

— Может быть, я пытаюсь макнуть своих братьев и сестер лицом в дерьмо, — наконец сказал он.

Теперь задумалась Гера.

— Что ж, признаю — это в твоем стиле, — произнесла она.

Но развивать свою мысль Гера не стала. Она по-прежнему сидела на своем стуле, не шевелясь.

— Если ты думаешь, — сказал Аполлон, — что я задумал отвлечь тебя, чтобы убить Зевса самому…

Гера невольно дернула бровью, и Аполлон понял, что его догадка верна.

— Так вот, можешь не тревожиться — это не так. Клянусь.

Гера была неподвижна.

— Клянусь Стикс, — добавил Аполлон.

Гера по-прежнему не шевелилась.

— Ладно, клянусь Стикс, что я пришел сюда не для того, чтобы убить Зевса или причинить ему вред. Довольна?

Гера встала. Лишь ее павлины знали, когда она покидала свой стул в последний раз. Тем не менее это вышло у нее довольно удачно — по крайней мере, суставы не трещали и не щелкали.

— Подожди здесь, — сказала она. — Охраняй его. И еще, Аполлон…

— Да?

— Если ты хоть немного любишь его, если в твоем крошечном сердце осталось хоть немного преданности ему, ты не откроешь эту дверь.

— Можешь не волноваться на этот счет, — заверил мачеху Аполлон. — Я не хочу видеть его в таком состоянии.

Гера тут же отвесила ему пощечину.

— Это за неуважение к отцу, — пояснила она.

Аполлон кивнул. Ради поставленной цели он был готов пожертвовать своей гордостью. Когда-нибудь он сможет отомстить Гере. Жестом приказав павлинам следовать за ней, Гера спустилась по лестнице. Когда она открыла дверь внизу, Аполлон почувствовал дуновение свежего воздуха со второго этажа.

— Я вернусь! — крикнула ему Гера. — Что бы ни было, не выпускай его.

Потом сквозняк прекратился, и Аполлон очутился один в затхлом коридорчике.

— Сразу двух зайцев, — проговорил Аполлон. — Раз плюнуть!

Он обошел стул, на котором сидела Гера, и открыл дверь, ведущую в комнату Зевса.