В этот вечер Гарвей выпил за ужином гораздо больше шампанского, чем было в его привычках. Он говорил очень много и оживленно. Но это была лишь поза, за которой он пытался скрыть свою тоску. Он спокойно ожидал тюрьмы, позора. Но страх потерять Грэйс грозил сломить его силы. Истеричное бешенство, заставившее донести на него, могло толкнуть ее и на более ужасный поступок. Он ушел в пустую комнату и зашагал по ней, как безумный. К нему подошел Бэкингам.

— Послушай-ка, дружище, так не годится. Ты до сих пор великолепно держался и должен довести свою роль до конца.

— Не беспокойся, Жорж, это пустяки. Хочу только сказать, что мы, которые пытаемся строить свою жизнь на известных принципах, круглые дураки.

— Не думаю.

— Может быть, ты и не дурак, но я глупец, глупец, понимаешь?

— Нет. Выражайся, пожалуйста, яснее.

— К сожалению, не могу. Послушай, Жорж, ты добросовестно стараешься помочь мне, но сейчас у меня на душе совсем другое. Никто не может помочь… Пожалуйста, оставь меня одного.

Бэкингам знал своего друга. Он ушел, а Гарвей, выглядевший, как осужденный на смерть, поехал в «Савой». Он медленно вошел в гриль-бар. Грэйс там не было. Он решил навести справки в бюро отеля. Внезапно остановился, точно прикованный к земле, и почувствовал, что кровь отхлынула от сердца. У него закружилась голова. За одним из столиков сидела Грэйс. Прежде чем он успел сделать хоть одно движение, она подняла голову — и их глаза встретились. Она протянула навстречу руки. Ему показалось, что перед ним раскрываются ворота рая.

— Грэйс!

— Гарвей, ты!

Она подвела его к дивану.

— Я собиралась в Париж. Потом пришла в голову другая мысль. Хотела уехать, чтобы избавиться от обязанности давать показания, но решила, что смогу пригодиться тебе. Я не вернулась в свою квартиру, чтобы меня не нашла полиция, пока не поговорю с тобой. Еще ничего не произошло?

— Ничего. У меня был криминальный инспектор и задал несколько вопросов. Я говорил со своим адвокатом. Потом расскажу подробнее.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Я обедал в клубе. Бэкингам сказал, что видел тебя здесь с Филиппом Бартлетом.

Она все поняла. Его расстроенное лицо, беззвучный голос сказали ей, что он пережил. Она схватила его за руку.

— Гарвей,— засмеялась она,— посмотри на меня. Я еще не переодевалась с утра. Разве я выгляжу так, будто обедала с кем-нибудь? Я увидела в гриль-баре людей в скромных костюмах, вошла и села в наш уголок. Когда почти кончила есть, подошел Филипп Бартлет, обменялся со мной несколькими фразами и спросил позволения присесть к моему столику выпить чашку кофе. Потом он ушел со своими знакомыми — вот и все!

Гарвей ничего не ответил. Но десятипудовая тяжесть отлегла от сердца. Мучительные часы были забыты. Ему казалось, будто кто-то другой переживал их.

— Ты очень, очень глуп,— прошептала она.

— Согласен с этим.

Только теперь он заметил, что они не одни в помещении.

— Куда мы пойдем?— спросил он.— Может, ко мне?

Грэйс с радостью согласилась.

— Там мы сможем поговорить. Здесь это невозможно. Я чувствовала, что ты придешь. Видишь — шляпа уже на мне.

Они покинули отель и поехали в кварталы Албани.

Когда он ввел ее в свой салон и посадил в громадное кресло, она осмотрелась вокруг с неодобрением.

— Как роскошно!

— Конечно! Для бедной, ограбленной девушки, полагаешь ты. Но завтра сможешь позволить себе какую угодно роскошь. Придешь на работу?

— Если это необходимо…

— Знаешь ли ты, что очень богата?

— Чудно! Сколько у меня денег?

— Приблизительно миллион долларов. В английской валюте 12 000 фунтов в год.

— Но, к сожалению, ты и сам очень богат,— вздохнула она.— Жалко!

— У меня едва ли будет возможность тратить состояние. Завтра утром ты поедешь со мной в банк. Поручи им продать несколько акций, чтобы иметь наличные. Потом они дадут тебе чековую книжку и ты сможешь тратить, сколько захочешь.

— Об этом я всегда мечтала, но теперь следует подумать о другом. Как тебе помочь?

Гарвей обнял ее. На минуту они позабыли обо всем, потом сказал:

— Не хочу быть пессимистом, Грэйс. Но нам следует спокойно смотреть в глаза действительности. Мой адвокат очень дельный человек. Он сообщил, что полиция имеет все нужные сведения и примет меры. То, что ты, единственная пострадавшая, не желаешь этого, не играет никакой роли. Я оскорбил не личность, а закон.

— Это чрезвычайно глупо. Разве я не могу поклясться, что одолжила тебе эти деньги?

— Но тебя тогда не было в Англии. Ты можешь только, если хочешь, заявить, что деньги возвращены целиком и будь ты здесь, несомненно, доверила бы их мне. Это не изменит сущности дела, но может смягчить приговор.

— Но, Гарвей,— в ужасе вскричала она,— неужели ты думаешь, что тебя посадят в тюрьму?

— Боюсь, что да, хотя, может быть, только на короткий срок. По закону я вор, но мне служит утешением то, что я спас фирму и заработал большие деньги.

— Ты думаешь только о себе, что же станет со мной?

— Это зависит от тебя. Бракоразводный процесс уже начался, и прежде чем меня выпустят из тюрьмы, я буду свободен. Если ты меня так любишь, Грэйс, что можешь ждать…

— Не могу прожить без тебя ни одного дня! Вчера вечером я действовала, как безумная. Ты должен простить меня. Я принадлежу тебе навеки. Буду ждать, сколько ты захочешь.

— Так пусть делают со мной, что хотят! Бэкингам полагает, что наказание будет не особенно строгое… После этого мы поедем за границу.

— На свете много прекрасных мест, где мы могли бы поселиться, но я не постыдилась бы остаться с тобой и в Лондоне, или в Париже. Какое нам дело до других, когда мы вместе?!

Оба предались мечтам. Потом Гарвей отвез ее в «Савой», и они попрощались, уверяя друг друга, что провели самый прекрасный вечер в жизни.