Едва Брэм вышел из ванной, Джорджи подняла голову с подушки. Две с половиной недели назад, в ночь после снятия карантина, ей пришлось решать, перебираться ли обратно в гостевую комнату или остаться в спальне Брэма. В конце концов она сказала ему, что в старой комнате поселилось столько платяных вшей из одежды Ланса и Джейд, что она не может вернуться. Брэм согласился, что подхватить вшей очень даже легко.

И сейчас Джорджи беззастенчиво любовалась мужем. Черное полотенце, обмотанное вокруг бедер, превратило лаванду его глаз в индиго. Волосы были влажными, и он не брился несколько дней, что придавало ему суровую, мужественную элегантность.

В ее чреве заворочался воображаемый ребенок.

Джорджи несколько раз моргнула, чтобы вернуться к реальности.

— Когда, говоришь, вы с Хэнком Питерсом собираетесь проводить актерские пробы?

— Во вторник после нашей свадебной вечеринки, как тебе хорошо известно.

— В самом деле?

Осталось только полторы недели…

Они уже начали подготовку к съемкам, потому что у Хэнка Питерса были обязательства начать очередной фильм уже в ноябре, а Брэм и представители студии хотели видеть режиссером именно его.

Джорджи незаметно сдернула простыню с груди: как оказалось, зряшная попытка, поскольку Брэм уже вытаскивал из большого встроенного шкафа джинсы и футболку, ставшие его рабочей продюсерской униформой.

— Надеюсь, я первая в очереди?

— Да успокойся ты! Я же обещал тебе первую пробу, и ты ее получишь. Но, клянусь Богом, если ты всерьез возлагаешь надежды на…

— Какие надежды, если ты постоянно твердишь, какое я ничтожество.

Брэм просунул голову в футболку.

— Не преувеличивай. Ты прекрасная актриса и одаренный комик, и сама это знаешь.

— Но недостаточно одарена, чтобы сыграть Элен. — Джорджи старательно изобразила злорадную ухмылку. — Запомни этот момент, Брэмуэлл Шепард, потому что рано или поздно я заставлю тебя проглотить эти слова.

Жаль, что она не чувствует себя настолько уверенной, как хочет показать. Она прочитала сценарий еще два раза и принялась делать наброски, додумывая историю жизни, манеры и особенности характера, присущие Элен. Однако до проб осталось всего десять дней, а более сложной роли ей еще играть не приходилось. У нее полно работы, времени остается совсем мало, а сосредоточиться ей никак не удается.

Взгляд Брэма упал на ее грудь. Джорджи решительно натянула простыню до подбородка.

— Не забудь, наша последняя встреча с Поппи — сегодня в девять.

Брэм застонал и снова пошел к шкафу.

— Больше я не вынесу разговоров о цветочных композициях и миндале сорта «джордан» с фамильными гербами на кожуре. Кстати, что такое этот «джордан», черт побери?

— Миндаль со вкусом мыла.

Тревога, не дававшая покоя с тех пор, как она осознала, что Брэм получил все желаемое, буквально сбросила ее с кровати.

— Тематика «Скипа и Скутер» — твоя идея. И до вечеринки осталось восемь дней. Только попробуй пропустить встречу!

— Я дам тебе сотню баксов и обещаю сделать массаж спины, если позволишь мне не явиться.

— Не нужны мне твои баксы. Что же до массажей… Лучше изучай атлас по анатомии, приятель, потому что обычно ты массируешь вовсе не спину.

— Можно подумать, ты не рада.

Пришлось признать, что он прав. Кончилось тем, что Брэм остался на встречу.

Тяжелый аромат духов, витиеватая речь и бряцающие браслеты с брелоками, неотъемлемые спутники Поппи Паттерсон, сводили обоих с ума, но нельзя было отрицать того, что она весьма изобретательна в организации вечеринок и большая фантазерка. Она сразу поняла, что вертолеты прессы помешают устроить прием на свежем воздухе, и нашла идеальное решение: великолепный дом Элдридж-Мэншн, выстроенный в двадцатых годах в том же стиле английского поместья, что и особняк Скофилдов. Там имелся великолепный бальный зал, где могло легко поместиться двести человек гостей в костюмах, навеянных сюжетом «Скипа и Скутер».

Сегодня к ним присоединились Чаз и Эрон. Все расселись за обеденным столом, чтобы обсудить последние детали. Обсудили декор и меню, которое основывалось на одной из серий фильма: сначала подадут закуски: мини-пиццы, крошечные сандвичи-сердечки с арахисовым маслом и такого же размера чикагские хот-доги без кетчупа.

Далее Чаз начала читать вслух:

— Салат «Ракета» с пармезаном: серия сорок первая, «Скутер встречается с мэром»; хвосты лобстеров в ромовой глазури, с манго: серия вторая, «Чудная лошадка»; говяжья вырезка в черном перце: серия шестьдесят три, «Погубленный уик-энд Скипа».

— «Ракета»? — зевнул Брэм. — Нечто воспламеняющееся?

— Обыкновенная руккола или индау, — отмахнулась Чаз. — Тебе понравится.

Она оглядела Поппи в нарядном трикотажном костюме цвета шампанского.

— Я рада, что вы отказались от этого дерьма, именуемого муссом из фуа-гра.

Поппи с самого начала дала знать, что не желает общаться с двадцатилетней девчонкой, у которой волосы выкрашены в безумный фиолетовый цвет и которая к тому же не была рок-звездой.

— О муссе упоминалось в двадцать восьмой серии, «Проклятье Скофилдов».

— Да, и Скутер скормила его собаке.

Глаза Брэма постепенно заволакивало сонной дымкой. Последние несколько недель были безумными. Брэм уезжал на студию рано утром и возвращался поздно вечером. Джорджи ужасно тосковала по нему, сама не зная отчего… просто жизнь казалась совсем унылой без их постоянных словесных поединков. Даже их еженощные постельные схватки не возмещали его каждодневного отсутствия. Секс, как всегда, был страстным и волнующим, но чего-то не хватало.

Впрочем, известно чего! Доверия. Уважения. Любви.

И все же…

Последнее время она испытывала невольное уважение к нему: какой еще человек помог бы уличной девчонке? Какой еще мужчина способен заставить самую уродливую в мире женщину почувствовать себя супермоделью? Кроме того, он оказался на удивление трудоспособным. Но, как всегда, заботился только о себе, и это никогда не изменится.

Поппи порылась в сумке и объявила:

— На этот вечер у меня запланирован маленький сюрприз. Просто хочу, чтобы вы знали. Специальный штрих, который я сделала своей торговой маркой. Вам понравится.

Брэм мгновенно очнулся:

— Что за сюрприз?

— Потерпите. Все дело в спонтанности.

— Я не слишком помешана на спонтанности, — заметила Джорджи.

Браслеты Поппи громко звякнули.

— Вы нанимали меня, чтобы организовать роскошную вечеринку, и этим я и занимаюсь. Вы будете в восторге. Обещаю.

Брэму не терпелось удрать, поэтому он заглушил протесты Джорджи:

— Я на все согласен при условии, что меня не заставят носить колготки и пить безалкогольное пиво.

Поппи вскоре ушла. Брэм отправился на студию.

Джорджи хотелось смонтировать фильм, а еще предстояло работать над ролью Элен, но сначала она позвонила Эйприл. Даже живя в разных местах, они ухитрялись дружно работать над костюмом и аксессуарами Джорджи. Сегодня разговор шел о последней примерке. Повесив трубку, Джорджи записала новые мысли относительно роли Элен, а потом пошла наверх пересмотреть последние сцены, которые успела заснять: компанию матерей-одиночек, пытавшихся выжить на минимальную зарплату. Слушая рассказы этих несчастных, она все отчетливее сознавала, как повезло ей в жизни.

Отправляясь на охоту за своими героинями, она неизменно умудрялась сбегать от папарацци. В этом ей помогла Рори, разрешив пользоваться одним из своих гаражей, где стояла машина, которую не знали папарацци. Когда Джорджи хотела незаметно покинуть дом, она проходила во двор Рори через заднюю калитку и уезжала в «тойоте-королле», взятой напрокат Эроном специально для нее. Пока что ее не разоблачили, а видеокамера обеспечивала некоторую степень анонимности, достичь которой Джорджи не ожидала. Хотя женщины, которых она интервьюировала, знали, кто перед ними, Джорджи могла довольно свободно передвигаться по городу.

Несколько часов пролетели незаметно. Наконец в проеме двери показалась голова Чаз.

— Ваш старик перебирается в гостевой домик.

Джорджи резко вскинула голову:

— Мой отец?

Чаз дернула за отливающие фиолетовым пряди.

— Сказал, что так и не вывел из дома плесень. Лично мне кажется, что он просто хочет пожить за счет Брэма.

Отец не отвечал на звонки с того дня, когда она его уволила. Что означает его внезапное появление? Она не нуждается в очередной лекции на тему ее дурного вкуса и полной некомпетентности. И она определенно не желает говорить о Лоре. Может, она и права, что уволила Лору, но на душе все равно остался осадок. Жаль, что Брэма нет дома.

В комнату вошел Эрон, тащивший охапку пакетов.

— Внизу ваш отец.

— Я слышала.

Джорджи хотела закончить монтаж, а не вступать в очередной поединок, поэтому встала и подошла к Чаз.

— Послушай, если хоть какая-то крохотная частичка твоей души ненавидит меня чуть меньше, ты займешь моего отца на весь следующий час. Пожалуйста.

Чаз не торопилась с ответом.

— Ладно, — хмыкнула она наконец. — Но только если вы сначала что-нибудь съедите.

— Не приставай.

Чаз ответила злорадной усмешкой.

Благодаря стряпне Чаз Джорджи набрала потерянный вес, однако этот факт не уменьшил ее раздражения.

— Ладно. Но час начнется с того момента, как я поем.

— Вернусь через десять минут.

И она вернулась с двумя тарелками. На одной был салат с лососем и овощами, на другой — гигантский сандвич с тремя сортами мяса, сыром и гуакамоле. Джорджи и Эрон обменялись обреченными взглядами, когда Чаз поставила перед ним салат, а перед Джорджи — сандвич.

— Вам нужны калории, — упорствовала она, когда Джорджи попросила поменять тарелки. — А Эрону необходимо похудеть.

Джорджи схватила сандвич.

— Подумаешь, тоже мне эксперт-диетолог!

— Чаз — эксперт во всем, — вмешался Эрон. — Только спросите.

Чаз с самодовольным видом сложила руки на груди:

— Я, например, знаю, что Бекки наконец вчера заговорила с тобой.

— Она хотела, чтобы я посмотрел ее компьютер, вот и все, — отмахнулся Эрон.

— Ты такой болван! Не знаю, почему трачу на тебя время!

Джорджи знала, но была не настолько глупа, чтобы разъяснить обоим, что Чаз была прирожденным воспитателем и нянькой.

Когда с сандвичем было почти покончено, Джорджи заставила Чаз спуститься вниз и посмотреть, чем занят отец. Эрон решил сменить масло в машине, а Джорджи вернулась к своему занятию. Прошел час.

— Можно войти?

Джорджи растерянно обернулась. В дверях стоял отец — в серых шортах и светло-голубой тенниске. Она машинально отметила, что ему нужно подстричься.

Он кивком показал на компьютер:

— Что ты делаешь?

Сейчас он наверняка скажет какую-нибудь гадость… но она все равно призналась:

— Новое хобби. Я снимаю фильм.

Молчание отца лишало ее равновесия. Джорджи растерянно подвигала компьютерной мышкой.

— Хобби может иметь каждый, — бросила она, вскинув подбородок. — Я купила монтажное оборудование. Просто так, для забавы.

Отец рассеянно пригладил волосы.

— Понятно.

— Я что-то не так сделала?

— Нет. Просто я удивлен.

Он удивлялся, что идея не исходила от него? И снова комнату наполнила напряженная тишина. Джорджи заставила себя сесть прямее.

— Пап, я знаю, ты не одобряешь моих методов, ни я не собираюсь больше обсуждать их с тобой.

Отец переступил с ноги на ногу и кивнул.

— Я… просто хотел спросить: не знаешь, где в гостевом домике находится распределительный щит? Случилось короткое замыкание. И я не хочу без спроса шарить в доме.

— Распределительный щит?

— Не важно. Узнаю у Чаз.

Шаги отца замерли в коридоре.

Джорджи уставилась на дверной проем. Он так странно вел себя с того дня, как обрызгал ее в бассейне. Нужно поговорить с ним по душам. Но разве она не пыталась это сделать? Пыталась. Год за годом. И терпела поражение.

Она повернулась к монитору. У отца верный глаз. Жаль, что она не показала ему отснятый материал. Только ей нужна поддержка, а не критика. Если бы только они могли… немного расслабиться и вести себя как отец и дочь.

И снова легким облачком промелькнули воспоминания.

Маленькая убогая комнатенка… уродливый золотистый ковер… разбросанные повсюду книги… Родители танцуют какой-то быстрый танец… и вдруг начинают щекотать друг друга. Гоняются друг за другом по комнате. Отец прыгает через стул. Мать хватает Джорджи в объятия.

«И что теперь будешь делать, громила? Малышка у меня!»

Все трое с хохотом валятся на пол.

Отец не ужинал дома, и Джорджи не могла спросить его, была ли в действительности та сцена или она все придумала. Хотя, возможно, это ни к чему бы не привело, поскольку отец, как правило, старался не отвечать на вопросы о прошлом. Нужно отдать ему должное: он никогда дурного слова не сказал о жене, хотя становилось все более очевидным, что их брак был ошибкой.

Наутро она проснулась от страха. Нервы были натянуты до предела. До вечеринки осталась неделя. Отец переехал к ним. Впереди были пробы на самую важную роль в ее карьере — роль, которую, по общему мнению, ей ни за что не сыграть. А теперь, заключив договор на постановку, фиктивный муж вполне мог решить, что не нуждается в ее пятидесяти тысячах в месяц, и потребует развода. Прыщ, вскочивший на лбу, был почти облегчением — небольшая проблема, которая вскоре разрешится.

Остаток утра Джорджи провела в салоне, где ей мелировали волосы и подкорректировали брови. Вернувшись домой, она не находила себе места. Слишком волновалась, чтобы сосредоточиться на подготовке к пробам. Пришлось вооружиться камерой и удрать от папарацци в «Сэнти-Элли», чтобы взять интервью у женщин, продававших копии дизайнерских платьев.

Отца Джорджи не видела все утро, но он появился, как раз когда она спускалась вниз. Сунув руки в карман, он позвенел ключами.

— Хочешь пойти в кино?

— То есть в кинотеатр?

— Развлечемся немного.

Эти слова в его устах прозвучали как-то странно.

— Вряд ли.

— В таком случае, может быть, ленч?

Нужно поскорее покончить с этой неприятной беседой. Джорджи поправила сумку на плече.

— Тебе не обязательно быть таким вежливым. Этоменя нервирует. Давай выкладывай все, что у тебя на уме: что я дерьмовая, неблагодарная дочь. Что я ни черта не понимаю в бизнесе. Что я…

— Ты не дерьмовая и не неблагодарная дочь, и больше мне нечего сказать. Я просто подумал, что мы могли бы куда-нибудь пойти. Ничего, в другой раз. У меня все равно дела.

Он вышел на крыльцо.

Джорджи, удивленно покачав головой, последовала за ним.

Ей всегда нравилось большое крытое крыльцо дома Брэма, с полом из бело-голубых изразцов и аркадой из скрученных лепных колонн. Пурпурная бугенвиллея образовала тенистую ширму на одном конце, а Чаз недавно добавила еще несколько терракотовых горшков, резную мексиканскую скамью и такой же деревянный стул.

— Пап, подожди!

Сама не зная почему, Джорджи сунула руку в сумку.

Вопросительное выражение его лица сменилось подозрительным, особенно когда она вытащила камеру и отложила сумку.

— Я видела сон… нет, не совсем сон, скорее воспоминание.

Камера была ее щитом. Ее защитой. Джорджи подняла ее к глазам и включила.

— Воспоминание о том, как вы с мамой танцевали и поддразнивали друг друга. Ты перепрыгнул через стул. Мы все смеялись и были… счастливы. — Она подошла ближе. — Иногда меня одолевают подобные воспоминания… Я это все придумала, верно?

— Выключи камеру.

Джорджи ударилась об острый угол скамьи, поморщилась, но снимать не перестала.

— Я все придумала, чтобы скрыть от себя правду, которую не хочу слышать.

— Джорджи, не нужно…

— Я умею считать.

Она обошла скамью и направила на отца объектив.

— Я знаю, ты женился на ней только потому, что она ждала ребенка. И ненавидел каждую минуту этого брака.

— Ты слишком драматизируешь.

— Скажи правду. — Она уже была мокрой от пота. — Только один раз, и я больше никогда об этом не заговорю. Я не собираюсь тебя винить. Ты мог бы бросить ее беременной, но не бросил. Ты мог бы уйти и от меня, однако не ушел.

Пол вздохнул и снова поднялся на крыльцо, словно ему предстояла утомительная встреча, которой невозможно избежать.

— Все было совсем не так.

Джорджи обошла его и встала между ним и крыльцом, не давая пройти.

— Я видела ее снимки. Она была очень хорошенькой. И по-моему, любила повеселиться.

— Джорджи! Немедленно убери камеру. Я уже говорил, что мать любила тебя. Чего еще тебе…

— Ты также твердил, что она была легкомысленной, но, очевидно, пытался выразиться дипломатично. — Ее голос дрогнул. — Мне плевать, если она была всего лишь проституткой! И если я всего лишь результат одноразового секса! Я хочу…

— Довольно! — Он ткнул пальцем в камеру. На виске пульсировала вена. — Немедленно выключи камеру!

— Она была моей матерью. Я должна знать! Даже если она была еще одной бимбо, по крайней мере ты мог бы сказать мне!

— Она была не такой! И больше никогда не говори ничего подобного!

Пол выхватил камеру из рук Джорджии и швырнул на изразцы. Объектив со звоном разлетелся по полу.

— Ты ничего не понимаешь!

— Тогда скажи!

— Она была любовью всей моей жизни!

Его слова повисли в воздухе.

Ее била дрожь.

Их взгляды скрестились.

Мучительная гримаса исказила его лицо.

Джорджи пошатнулась и едва не упала.

— Я тебе не верю.

Отец снял очки и тяжело сел на резную скамью.

— Твоя мать была… ослепительна, — хрипло выдавил он. — Очаровательна… Смех был так же естествен для нее, как дыхание. Она была умна, куда умнее меня, и очень остроумна. И безмерно добра. Не умела видеть зло в людях. — Он положил очки рядом с собой. Рука его дрожала. — Ее не сбивала машина, Джорджи. Мама увидела, как беременную женщину избивает ее парень, и бросилась на помощь. Он выстрелил твоей матери в голову.

— Нет! — ахнула Джорджи.

Пол оперся локтями о колени и низко опустил голову.

— Боль, которую я испытал, узнав о ее смерти, была почти невыносимой. Ты не понимала, что она ушла навсегда, и все время плакала. Я не мог тебя утешить. У меня едва хватало сил накормить тебя. Она так сильно любила нас и очень расстроилась бы, узнав, как я слаб. — Он потер лицо ладонями. — Я перестал ходить на пробы. Не мог снова пережить эту боль. И пообещал себе, что никогда не буду любить другого человека так сильно, как любил ее.

У Джорджи мучительно сжалось сердце. Легкие не пропускали воздух. Она задыхалась.

— И ты сдержал обещание, — прошептала она.

Он поднял на нее глаза, полные слез.

— Нет. Не сдержал, и смотри, куда это нас привело.

До Джорджи не сразу дошел истинный смысл его слов.

— Так это я? Ты так сильно любишь меня?!

— Ты удивлена? — горько усмехнулся Пол.

— Я… в это трудно поверить.

Он ногой отбросил разбитую камеру.

— Полагаю, я тогда действительно хороший актер.

— Но… почему? Почему ты был так холоден, так…

— Потому что нужно было держаться, — свирепо прошептал он. — Ради нас. Я не мог позволить себе расклеиться.

— Все эти годы? Но она так давно умерла.

— Отчужденность вошла в привычку. Стала безопасным местом, где можно спокойно существовать.

Впервые на ее памяти он выглядел старше своих лет.

— Иногда ты так похожа на нее. Твой смех. Твоя доброта. Но ты более практична, чем она, и не так наивна.

— В этом я больше похожу на тебя.

— Ты такая, какая есть, и именно за это я тебя люблю. Всегда любил.

— Но я никогда не чувствовала себя… слишком любимой.

— Знаю, и я не… не мог понять, как это изменить, поэтому делал все, чтобы твоя карьера была успешной. Но постоянно сознавал, что этого недостаточно. Совсем недостаточно.

Жалость росла в ее душе вместе с грустью. Как же много он ей недодал! Несомненно, ее мать, женщина, которую описывал Пол, совсем не хотела видеть его таким.

Он снял очки. Потер переносицу.

— Когда я видел, что творилось с тобой после ухода Ланса и как ты страдала, я был готов его убить. Но сам не сумел тебя утешить. Наверное, из-за этого ты вышла за Брэма. Я не могу забыть прошлое, но если ты любишь его, попытаюсь…

Джорджи едва не запротестовала, однако вовремя прикусила язык.

— Пап, я понимаю, что обидела тебя, сказав, что сама займусь своей карьерой. Но я хотела, чтобы ты просто… был моим отцом.

— Ты ясно дала это понять. — Сейчас он выглядел скорее встревоженным, чем оскорбленным. — Но у меня в связи с этим возникла проблема. Слишком хорошо я знаю этот город. Может, я эгоист или зря беспокоюсь, однако не верю, что кто-то еще поставит твои интересы выше своих.

В отличие от него. Он всегда прежде всего заботился о ней, даже если результаты оказывались не совсем удовлетворительными.

— Пожалуйста, доверься мне, — мягко попросила она. — Я всегда готова узнать твое мнение. Но окончательное решение — верное или неверное — будет моим.

Отец нерешительно кивнул.

— Полагаю, давно пора, — вздохнул он и, нагнувшись, подобрал разбитую камеру.

— Прости. Не сдержался. Я куплю тебе другую.

— Ничего страшного. У меня есть запасная.

Оба замолчали. Обоим было неловко. Но они знали, что самое трудное позади.

— Джорджи… не знаю, как это случилось, но, похоже… — Он повертел пустой корпус камеры. — Появилась весьма слабая… очень слабая возможность того, что я… могу возобновить свою карьеру.

Он рассказал о визите Лоры, о ее настойчивом желании стать его агентом, об уроках актерского мастерства, которые стал посещать. Он казался пристыженным и немного сбитым с толку.

— Я и забыл, как люблю свою работу! Чувствую, что наконец делаю то, чем стоило заниматься все это время. Словно… вернулся домой.

— Не знаю, что сказать. Это чудесно. Я потрясена! — Джорджи коснулась отцовской руки: — Ты блестяще читал в ту ночь роль отца Дэнни. А я ничего тебе не сказала. Но искренне восхищалась. Когда у тебя проба? Я хочу знать все!

Он кратко изложил содержание сценария, описал персонаж, и Джорджи показалось, что она видит человека, начинающего ломать эмоциональные оковы, в которых оказался по собственной воле.

Разговор зашел о Лоре.

— Я не могу винить ее за то, что она ненавидит меня, — виновато пробормотала Джорджи. — Может, мне не следовало делать этого, но я хотела начать все сначала и не видела другого выхода.

— Ты не поверишь, но Лора, кажется, совсем на тебя не сердится. Не проси меня понять это. Ты лишила ее всех доходов, но вместо того, чтобы впасть в депрессию, она… не знаю… взволнована, полна энергии; не могу точно определить, что с ней творится. Она необычная женщина. Куда храбрее, чем я считал. Она… мне интересна.

Джорджи пристально всмотрелась в него. Отец поднялся. Снова наступила неловкая пауза. Он уперся рукой в колонну.

— И как все теперь будет между нами, Джорджи? Я бы хотел стать отцом, который тебе нужен, но, кажется, уже слишком поздно. Я понятия не имею, что делать.

— На меня не смотри. Мне нанесена душевная травма, после стольких лет жестоких избиений, на которые ты был так щедр.

Вечно она со своим дурацким остроумием! Неужели нельзя сдержаться хотя бы в такую минуту? Но ей нечего было сказать, разве что попросить, чтобы он обнял ее. Просто взял и обнял.

Джорджи скрестила руки на груди.

— Может, ты хочешь начать все сначала, раскрыв мне отцовские объятия?

К ее удивлению, Пол поморщился как от боли.

— Похоже… я совсем забыл, как это делается.

Его полнейшая беспомощность тронула Джорджи.

— Может, все-таки попытаешься?

— О, Джорджи… — Он выбросил руки вперед, притянул ее к себе и стиснул так сильно, что ребра едва не треснули. — Я так тебя люблю.

Он прижал ее голову к своему подбородку и стал укачивать Джорджи словно ребенка. Неуклюже, неловко и очень нежно… И это было так чудесно!

Она уткнулась носом в воротник его тенниски. Им обоим было нелегко. Ей придется взять инициативу на себя, но теперь, когда между ними не осталось недомолвок, она ничуть не возражала.