Даже зная, что времени у нее мало и следовало бы заняться статьей, Эмма беспечно предавалась безделью: навестила лошадей, угостила их морковкой, долго гуляла по бережку, а потом, переодевшись в купальник и захватив соломенную шляпку и накидку, отправилась вместе с Патриком в бассейн. Они устроились под ярким зонтиком за одним из прямоугольных столиков, расставленных вокруг бортика, и наслаждались охлажденным персиковым чаем и темным сладким коричным хлебом с глазурью. Патрик развлекал ее историями из здешней жизни и немного рассказал о своем каталоге, прежде чем удалиться в подвальную фотолабораторию проявлять пленку.
Эмма перебралась в шезлонг под густым деревом и занялась выписками из дневника леди Сары. День был теплым, и она хотела было сбросить накидку, но побоялась, что вернется Патрик и станет разглядывать ее возмутительную наколку. Одно дело — эпатировать окружающих в надежде, что обо всем доложат Беддингтону, и совсем другое — шокировать людей ни за что ни про что.
Как выяснилось чуть позже, она правильно сделала, что не стала раздеваться. Потому что, подняв глаза, увидела привлекательную блондинку с ребенком на руках, идущую к бассейну.
Женщина казалась на несколько лет моложе Эммы, пухленькая, но не чрезмерно. Все в ее облике кричало об огромных деньгах — от бриллиантового браслета до льняной туники и шортов. Модно уложенные светлые волосы доходили до подбородка, безупречность кожи подчеркивал коричневый блеск для губ.
При виде Эммы незнакомка просияла:
— Леди Эмма, какая честь принимать вас в Уайнете! Я Шелби, но вы, конечно, уже слышали обо мне.
Растерявшаяся Эмма отложила заметки, поднялась и пожала протянутую руку. Малыш закричал и вцепился матери в волосы.
— Это Питер. — Улыбка женщины слегка поблекла, а в голосе прозвучали нотки горечи. — Заброшенное дитя.
— Как поживаете? Привет, Питер.
Мальчик застенчиво улыбнулся, показав четыре крохотных зубика, и уткнулся в шею матери. Настоящая прелесть! Такой милый!
Эмма ощутила прилив зависти. Везет же людям на детей! Смоляные локоны, нос пуговкой и изумительные, с мохнатыми ресницами, глаза необычайного синего цвета, такого насыщенного, что казались фиолетовыми.
Что-то неприятно кольнуло Эмму.
Женщина села за столик и устроила сына у себя на коленях.
— Я думала поговорить с Кенни, но следовало бы знать, что он всеми силами постарается нас избегать.
— Он… э-э-э… играет сегодня в гольф, — пояснила Эмма, садясь рядом. — Сколько лет Питеру?
— Девять месяцев — и все еще не отнят от груди. Настоящий великан: двадцать два фунта веса и тридцать дюймов роста на последнем осмотре. — Она отодвинула пустой стакан Эммы подальше от ребенка. — Кенни в городе со вчерашнего дня, но даже не подумал заехать домой, и я ни за что не прощу ему это! Презирать собственную плоть и кровь!
Тошнотный ком подкатил к горлу. Его собственная плоть и кровь! Недаром малыш — точная копия Кенни!
Сейчас ей станет плохо. Его сын!
Против всякой очевидности она все же попыталась отывкать другое, столь же правдоподобное объяснение, но вряд ли на свете существуют другие такие же глаза, да и внешнее сходство просто поразительное, не говоря уже о том, что женщина вряд ли так расстроилась бы, будь между ними лишь отдаленное родство. При мысли о том, что Кенни безжалостно бросил своего ребенка, Эмме стало не по себе.
— Простите, — выдавила она, — я не расслышала ваше имя.
— Привет, Шелби.
Эмма повернулась. Кенни! Кенни, в коралловых плавках, с желтым полотенцем через плечо!
При звуках его голоса малыш на минуту замер, но тут же принялся оживленно брыкаться. Не обращая внимания на Шелби, Кенни отбросил полотенце и подхватил парнишку.
— Эй, приятель, как поживаешь? Я как раз собирался повидаться с тобой.
Шелби презрительно фыркнула.
На губах Питера от восторга вскипали и лопались пузырьки слюны. Продолжая работать толстенькими ножонками, он дернул Кенни за волосы.
Они выглядели такими одинаковыми, что Эмма потеряла дар речи. Тошнота становилась невыносимой. Сейчас ее вывернет! Как он мог оставить такого чудесного малыша! Но что тут удивительного! Этот человек всегда найдет способ выкрутиться из любого положения.
— Хочешь поплавать, Пети? — спросил Кенни.
— Не намочи комбинезончик, — предупредила Шелби. — Я только вчера купила его.
Кенни отстегнул застежки и стащил с Питера комбинезон.
— Думаю, памперс следует оставить, на случай, если поведешь себя не по-джентльменски.
Бросив комбинезон на стол, он посадил малыша на руку и обратился к Эмме:
— Хотите пойти с нами?
Шею так свело, что она едва сумела отрицательно покачать головой.
— Вперед, Питер, у нас мужская компания.
Эмма лихорадочно соображала, что бы такого подходящего к случаю сказать Шелби. Та громко шмыгнула носом.
— Черт бы его побрал!
Присмотревшись, Эмма заметила, что глаза женщины, неотрывно наблюдавшей за Кенни и ребенком, полны слез. Сердце Эммы едва не разрывалось от жалости к ней. Драгоценности и дорогая одежда доказывали, что Кенни оказывал бывшей любовнице вполне щедрую финансовую поддержку. Но что это значит по сравнению с полнейшим равнодушием по отношению к своему сыну?
А она тоже хороша. Все ищет для него оправданий!
Эмма сочувственно улыбнулась и положила ладонь на руку женщины.
— Мне ужасно жаль.
Женщина всхлипнула и смущенно рассмеялась.
— Наверное, не стоит принимать это так близко к сердцу. Должно быть, это у меня послеродовая депрессия. Так и не смогла похудеть, и все такое… Но стоит мне увидеть их вместе…
Лицо Шелби по-детски скривилось, и по щеке поползла большая одинокая капля.
— Он отказывается от всяких обязательств, а ведь Питер ему не чужой!
Эмма стиснула зубы. Какая подлость! С точки зрения элементарной логики она понимала, что слишком бурно реагирует: ведь они знакомы всего несколько дней, — но не могла совладать с эмоциями.
— Он омерзителен, — прошипела она, обращаясь не столько к Шелби, сколько к себе.
Шелби, кажется, немного удивила реакция Эммы. Но растерянность тут же сменилась благодарностью.
— Наверное, только чужой человек способен смотреть на вещи здраво. Здесь, в Уайнете, все только плечами пожимают. Что, мол, взять с Кенни! Тут же засыпают меня историями о том, как он разбил чье-то окно или не пришел на свидание. Он, видите ли, гений гольфа и поэтому пренебрегает общепринятыми правилами приличия. — Она снова вытерла глаза. — Просто я так люблю своего малыша… — Порывшись в кармане, Шелби вытащила бумажную салфетку. — Простите, леди Эмма. Обычно я не позволяю себе так распускаться и, честное слово, хотела произвести на вас хорошее впечатление. Так приятно, когда тебе сочувствуют. — Она встала, высморкалась и, захватив брошенное Кенни полотенце, подошла к краю воды. — Давай его мне, Кенни. Нам нужно ехать.
— Мы только начали. Смотри, он в своей стихии. Правда, Пети-бои?
Малыш восторженно завизжал и заколотил ладошками по воде.
— Ему давно пора спать, так что вылезайте! Кенни нахмурился, но послушно выполнил приказ.
— Иисусе, Шелби, да что это с тобой?
— Как будто ты сам не понимаешь! Иди к маме, Питер.
Шелби наклонилась, выхватила сына у Кенни и завернула в полотенце. Проходя мимо Эммы, она нерешительно улыбнулась и, к величайшему испугу последней, неловко присела в уродливом подобии реверанса.
— Спасибо, леди Эмма. Ваше участие так много значит для меня!
Эмма кивнула, и Шелби, не оглянувшись на Кенни, удалилась. Услышав слабый всплеск, Эмма повернулась — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кенни ныряет в голубую воду. Прошло не меньше трех минут, прежде чем он показался на дальнем конце бассейна и поплыл к ней, медленно, лениво загребая руками. Небрежные взмахи человека, которому нечего делать. Ни постоянной, серьезной работы. Ни долга. Ни семьи, ни детей…
Кенни перевернулся на спину, потянулся, и гнев Эммы мгновенно канул в водовороте непонятных чувств. Она посвятила свою жизнь защите детей, а этот человек был олицетворением всего, что она ненавидела.
Отвращение к собственной слабости было так велико, что Эмма поежилась. Подумать только, как близко она подошла к краю пропасти, едва не позволив ему совратить себя!
Кенни вышел из бассейна, поискал глазами полотенце, но, очевидно, вспомнив, что Шелби завернула в него сына, стряхнул воду ладонями. Следя за его неспешными грациозными движениями, Эмма пришла в ярость. И хотя смутно сознавала, что дела Кенни не должны ее касаться, все же никак не могла объяснить противоречивые эмоции, захлестнувшие ее. Гнев, злость и ужасное, удушливое разочарование терзали ее. Почему он оказался не тем, за кого она его принимала?
Эмма не помнила, как оказалась рядом.
Она совершенно не намеревалась этого делать. Даже не сознавала, что произойдет в следующий момент. Но рука ее, словно по собственной воле, поднялась и с треском опустилась на его щеку.
И Эмма как бы издалека увидела, что его голова дернулась, а капли воды полетели во все стороны. На челюсти Кенни расплывалось красное пятно. В желудке Эммы все перевернулось.
— Что это на тебя нашло! — прогремел Кенни и, выругавшись, уставился на нее потемневшими глазами.
Ноги Эммы подкосились. Ей не следовало бить его. Ни за что. Опять она полезла, куда ее не просили, и уж тем более не имела права выносить приговор. Глаза Кенни опасно сверкнули.
— Я бы швырнул вас в этот бассейн, но поскольку на вас купальник, какой в этом смысл?
Эмма немного опомнилась и, в свою очередь, бросилась в атаку:
— Вы отвратительны!
На скулах Кенни заходили желваки, руки сжались в кулаки.
— А, черт!
И не успела Эмма оглянуться, как оказалась в самом глубоком месте бассейна. Она с головой ушла под воду, но тут же вынырнула, отплевываясь. Но не успела ничего предпринять, как Кенни моментально устремился к дому. Трусливо бросает ее, в точности как своего чудесного малыша.
— Да что вы за человек?! — крикнула она вслед. — Разве настоящий мужчина способен оставить собственного ребенка?
Кенни застыл как вкопанный. Медленно обернулся.
— О чем вы?
Рядом с Эммой всплыла шляпа. Эмма схватила ее и вылила воду.
— Быть мужчиной означает не только спустить сперму в чье-то лоно и потом отделываться солидными чеками. Нужно…
— Спустить…
Тут Эмма окончательно взбесилась и принялась грести к другому концу бассейна, но намокшая накидка затрудняла движения. Едва добравшись до лесенки, она вновь потеряла шляпу, но теперь ее вел праведный гнев и она не могла остановиться.
— Такое прекрасное дитя! Как вы…
— Идиотка!
Он стоял в самом центре газона, и солнце зажигало в его мокрых волосах черные огни. Ноги широко расставлены, на коже сверкают капельки воды, а вид такой, словно ой готов удушить ее на месте.
— Это прекрасное дитя — мой брат!
У Эммы замерло сердце. Его брат! О Гос… она и в самом деле идиотка.
— Кенни!
Но он уже отвернулся.
Эмма выбралась из воды и с тоской провожала его взглядом. Да что это с ней? С ней, всегда гордившейся тем, что никого не судит и не выносит приговор! Разбирая школьные споры, она старалась выслушать обе стороны, но тут как с цепи сорвалась. Нет, нужно немедленно извиниться перед Кенни. Остается надеяться, что он смилостивится и простит ее.
Стараясь оттянуть время, она приняла душ и переоделась. И только потом, в надежде, что Кенни немного остыл, Эмма отправилась на поиски, но обнаружила, что Кенни успел исчезнуть. Из конюшни пропала Шедоу, и, приглядевшись, она заметила одинокого всадника, удалявшегося от ранчо.
Патрик к тому времени выбрался из лаборатории и пригласил Эмму поехать с ним в город за покупками. Она с радостью согласилась, решив, что купит какой-нибудь подарок Кенни в знак признания своей вины. Но к тому времени, как они оказались в Уайнете, поняла, что ни самый дорогой одеколон, ни книга не смогут загладить оскорбления.
Когда они вернулись, Шедоу была на месте, но Кенни по-прежнему отсутствовал.
— Он, вероятно, в спортивном зале, — пояснил Патрик, когда она осведомилась, где хозяин.
— Тренируется?
— Что-то в этом роде.
Она спросила, где это, и поднялась на второй этаж. Дверь была полуоткрыта. Взявшись за ручку, она ощутила, что мгновенно вспотели ладони, и вытерла их о шорты.
Кенни работал на гребном тренажере — или по крайней мере лениво двигал веслами. Услышав ее шаги, он поднял взгляд и сразу помрачнел.
— Что вам надо?
— Я хотела попросить прощения.
— Ничего из этого не выйдет!
Он встал и отодвинул ногой валявшийся на полу сотовый телефон.
— Кенни, мне очень жаль. В самом деле.
Не обращая внимания на Эмму, он опустился на пол и принялся отжиматься. Нужно отдать ему должное, он был в прекрасной форме, но, казалось, не прилагал к этому никаких усилий.
— У меня не было никаких прав совать нос в чужие дела.
Кенни, не поднимая головы, усердно отжимался.
— Именно за это вы извиняетесь? За то, что лезли в мои дела?
— И за то, что дала вам пощечину. Она робко шагнула в комнату.
— О, Кенни, мне не по себе. Я в жизни никого не ударила. Никогда!
Кенни, не отвечая, продолжал свое занятие — так же лениво, как переплывал бассейн. До Эммы донесся слабый запах мужского пота… хотя кожа его ничуть не блестела.
Вид полуобнаженной атлетической фигуры неодолимо притягивал ее, не давая сосредоточиться. Но Эмма, упрямо тряхнув головой, попыталась продолжить покаянную речь:
— Не знаю, что на меня нашло. Я так расстроилась… так разочаровалась в вас. Какое-то минутное умопомрачение.
Кенни стиснул челюсти и, не глядя на нее, бросил:
— Пощечину я еще мог бы простить, но разве в ней суть?
— Тогда в…
— Исчезните отсюда, да побыстрее. Сейчас я видеть вас не могу.
Эмма отчаянно старалась придумать, чем оправдаться, Но мозги, как видно, отказывались действовать.
— Ладно. Вы правы. Я понимаю. — Она попятилась к двери, несчастная и донельзя пристыженная. — Мне в самом деле ужасно жаль.
Темп его движений чуть ускорился.
— Вы сожалеете вовсе не о том, но сами этого не понимаете. А теперь проваливайте ко всем чертям! И если хотите доложить Франческе о том, как бессердечно с вами обошлись, валяйте, я не стану возражать.
— Я ничего не собираюсь говорить Франческе.
Она снова направилась к выходу, но вдруг обернулась. Ей просто необходимо знать!
— Если вы прощаете меня за то, что я набросилась на вас, в чем же моя главная вина?
— Не верю, что вы настолько несообразительны.
Он ни на секунду не прерывал упражнений. И ничуть не вспотел! Мускулы ходили под кожей, как хорошо смазанные поршни.
— Очевидно, вы слишком высокого мнения обо мне. Так в чем же дело?
— Как насчет того печального обстоятельства, что женщина, которую я считал своим другом, уверена, будто я подлая, грязная тварь, готовая бросить своего ребенка?
— Мы познакомились только три дня назад! — вырвалось у Эммы. — Согласитесь, что у меня не было времени узнать вас как следует.
Он исподлобья бросил на нее взгляд, удивительным образом сочетающий удивление и возмущение.
— Вы достаточно хорошо знаете меня, чтобы сообразить, что на такое я не способен.
Он тяжело дышал, но скорее от гнева, чем от физического напряжения.
— Но, Кенни, ваша мачеха так молода! Ей, по-моему, и тридцати нет. Мне в голову не пришло…
— Ничего не желаю больше слышать! Еще раз повторяю: убирайтесь, да поскорее! Я обещал Шелби, что привезу вас к ней на ужин, и сдержу слово, хотя совершенно не желаю находиться в вашем обществе. Считайте, что нашей дружбе конец.
До этой минуты Эмма не сознавала, что их отношения можно назвать дружбой, но сейчас ее охватило чувство горькой потери. Словно она лишилась чего-то бесконечно дорогого.