Глава 5
Здание Темплтонской академии для молодых леди на Пятой авеню издалека походило на огромного кита из серого камня. Порекомендовал это почтенное заведение Гамильтон Вудуард, поверенный Кейна. Хотя обычно туда не брали таких взрослых девушек, Эльвира Темплтон сделала исключение для героя Мишинери-Ридж.
Кит, нерешительно переминаясь, стояла на пороге комнаты третьего этажа, где ей предстояло поселиться, и разглядывала пятерых девочек в одинаковых синих платьях с белыми воротничками и манжетами. Все они сгрудились у единственного окна, прижавшись носами к стеклу. Кит недолго пришлось гадать, что именно привлекло их внимание.
— О, Элсбет, ну разве он не самый красивый мужчина на свете?
Элсбет, девочка с жесткими каштановыми локонами и смазливым свежим личиком, тяжело вздохнула:
— Подумать только, он был здесь, в академии, и никому из нас не позволили спуститься вниз! Какая несправедливость! — Она весело хихикнула. — Впрочем, мой отец утверждает, что он вовсе не настоящий джентльмен.
Опять смешки.
— Мадам Риккарди, оперная певица, — сообщила прелестная белокурая девочка, напомнившая Кит Дору Ван Несс, — была вне себя от отчаяния, когда он заявил ей, что переезжает в Южную Каролину. Об этом все слышали. Знаете, ведь она его любовница!
— Лилит Шелтон! — хором воскликнули пансионерки в притворном ужасе. Лилит ответила презрительным взглядом.
— Вы до того наивны, что просто противно! Такой искушенный мужчина, как Бэрон Кейн, должен иметь десятки любовниц!
— Помните, что мы решили, — предупредила третья девица. — Хоть она и его подопечная, нам следует ненавидеть всех южан! Пусть убирается к себе, там ей самое место.
Терпение Кит лопнуло. С нее довольно!
— Если это означает, что мне никогда не придется разговаривать с вами, глупые сучонки, тем лучше! — выпалила она. — Вот уж не было печали!
Девушки дружно обернулись и ахнули, бесцеремонно разглядывая ее платье и шляпу. Еще один пункт в длинном списке обид и оскорблений, нанесенных Кейном.
— Вон отсюда! Убирайтесь! Проваливайте! Чтобы я вас здесь не видела! И если кого поймаю, надаю пинков по тощим задницам!
Девочки с испуганным визгом ринулись прочь. Все, кроме одной. Той, кого они называли Элсбет. Она тряслась от страха, пухлые губы дрожали, глаза стали огромными, как блюдца, и повлажнели от слез.
— Ты что, оглохла? Я велела тебе исчезнуть.
— Не… н-не могу.
— Почему, черт возьми?
— Я… я здесь живу.
— Вот как?!
Только сейчас Кит заметила, что в комнате стоят две кровати.
Милое личико девочки яснее слов говорило о природной доброте, и Кит решила прекратить свои нападки. Но в то же время девчонка была врагом, а врагов следует уничтожать.
— Тебе придется перебраться в другую спальню.
— Миссис… миссис Темплтон не позволяет. Я у-уже просила.
Кит выругалась, подхватила юбки и плюхнулась на кровать.
— Как это тебе повезло заполучить меня в соседки?
— Мой отец… Он п-поверенный мистера Кейна. Я Элсбет Вудуард.
— Я бы сказала, что рада познакомиться, но мы обе знаем, что это будет неправдой.
— Я… я лучше пойду.
— Валяй.
Элсбет с облегченным вздохом выпорхнула за порог. Кит улеглась поудобнее и попыталась представить, каким образом ей удастся пережить следующие три года.
Для поддержания дисциплины Темплтонская академия использовала систему замечаний. За каждые десять замечаний девочку запирали в спальне на всю субботу. К концу первого дня Кит нахватала ровно восемьдесят три замечания (упоминание имени Господа нашего всуе автоматически приравнивалось к десяти штрафным очкам). К концу недели она потеряла счет тем взысканиям, которые на нее сыпались.
Миссис Темплтон вызвала Кит в свой кабинет и пригрозила исключением, если та не будет подчиняться общим правилам. Кит обязана ходить на занятия. Ей выдали два форменных платья, одно из которых ей придется немедленно надеть. Она должна следить за своей речью. Леди не говорят «проваливай» и «свинство». Леди характеризуют предмет не слишком высокого качества как «неважный», а не «никчемушнее жабьего плевка». И самое главное, леди никогда не употребляют бранных слов.
Кит стоически вынесла выговор, хотя в душе тряслась от ужаса. Если старая курица выгонит ее, Кит нарушит договор с Кейном и навеки потеряет «Райзен глори».
Она поклялась себе укротить свой буйный нрав и всячески сдерживаться, но с каждым днем это благое намерение оказывалось все труднее осуществить. Остальные пансионерки, хоть и были на три года младше, ушли так далеко, что догнать их не представлялось возможным. Эти маленькие женщины ехидничали над ее неровно подстриженными волосами и хихикали, когда она цеплялась юбкой за стулья. Как-то раз страницы ее французского учебника оказались склеены, на другой день озорницы связали узлами ее ночную сорочку. До этого она шла по жизни, размахивая кулаками, силой пробивая себе дорогу, а теперь приходилось рассчитывать каждый жест. Вместо того чтобы немедленно мстить, она запоминала оскорбления и обиды, чтобы вновь и вновь перебирать их в памяти по ночам, лежа в постели. Когда-нибудь Бэрон Кейн за все ответит.
Элсбет в ее присутствии по-прежнему вела себя как испуганная мышка, и хотя наотрез отказалась вместе со всеми преследовать парию, все же была слишком застенчива и бесхарактерна, чтобы заставить подруг прекратить издевательства. Однако ее доброе сердечко не могло терпеть несправедливости, особенно когда она поняла, что Кит далеко не так свирепа, как кажется на первый взгляд.
— Все безнадежно, — призналась ей Кит однажды вечером, после того как во время урока танцев запуталась в собственном подоле и свалила с постамента китайскую вазу. — Никогда мне не выучиться танцевать. И говорю я слишком громко. Ненавижу носить юбки, и из всех музыкальных инструментов умею играть только на варгане. Кроме того, при одном взгляде на Лилит Шелтон так и хочется выругаться!
Огромные глаза Элсбет встревоженно округлились.
— Тебе следует быть с ней повежливее. Лилит — самая красивая и умная девочка в школе.
— И самая подлая. Будто не знаешь, что она вытворяет!
— Но она вряд ли делает это нарочно!
— Думаю, ты ошибаешься. Просто ты сама настолько порядочна, что тебе в голову не приходит искать недостатки в других людях. Даже во мне. А я… сама знаешь… хуже меня и найти трудно!
— Но это неправда! Ты вовсе не такая уж плохая.
— Просто отвратительная! Но все же лучше негодяек, которые учатся в этой школе. Клянусь, ты единственный приличный человек из всех, кто здесь обитает.
— Неправда! — горячо воскликнула Элсбет. — Почти все они довольно милые, просто ты не дала им возможности показать себя. Так рычишь, что они пугаются.
Кит немного приободрилась.
— Спасибо. Честно говоря, не пойму, как кто-то может меня бояться. Что бы я ни делала, все невпопад. Страшно подумать, как я протяну здесь целых три года.
— Отец не говорил, что тебе придется пробыть здесь так долго. Да ведь тебе к тому времени будет двадцать один год! Слишком стара, чтобы учиться в пансионе!
— Знаю, но ничего не могу поделать, — вздохнула Кит, теребя серое шерстяное одеяло. Не в ее привычках было откровенничать, но сегодня одиночество ощущалось особенно остро. — Ты когда-нибудь любила так сильно, что готова была отдать все, лишь бы защитить то, что любишь?
— О да. Мою младшую сестренку Агнес. Она не похожа на других детей. Хотя ей уже почти десять, она не умеет ни читать, ни писать, но при этом настоящий ангел, и я никогда и никому не позволю ее обидеть.
— Значит, ты меня поймешь.
— Расскажи, Кит. Облегчи душу.
Вот так Кит поделилась своей бедой с Элсбет. Описала «Райзен глори», поля и дом, упомянула о Софронии и Эли, попыталась донести до Элсбет красоту деревьев, меняющих цвет в зависимости от времени суток. И в заключение объяснила суть договора с Кейном. Правда, умолчала при этом об истории с переодеванием, о том, как пыталась убить майора и, уж конечно, о предложении стать его любовницей.
— Он сам дьявол, — возбужденно шептала она, — а я совсем бессильна. Если меня исключат, он продаст «Райзен глори». И если даже я выполню его условия, все равно придется ждать еще два года, прежде чем мне перейдут деньги из трастового фонда. На них я и выкуплю поместье.
— Неужели нет способа раздобыть деньги пораньше?
— Только если выйду замуж, чему, разумеется, не бывать.
Но Элсбет недаром была дочерью адвоката.
— Если ты выйдешь замуж, — рассудительно заметила она, — все деньги перейдут к мужу. Таков закон. Ты не сможешь тратить их без его позволения.
Кит равнодушно пожала плечами.
— Все это отвлеченные рассуждения. Не нашелся еще тот мужчина, которому я решилась бы отдать свою свободу. Кроме того, какая из меня жена? Единственное, что я умею, так это готовить.
Элсбет хоть и сочувствовала подруге, но практические соображения взяли верх.
— Поэтому все мы здесь. Учимся быть достойными же нами и матерями. Всему Нью-Йорку известно, что самые блестящие женихи из кожи вон лезут, чтобы повести к алтарю девушку из Темплтонской академии. Мужчины со всего Востока съезжаются на выпускной бал.
— Да хоть из Парижа, мне все едино. Меня ты ни на каком балу не увидишь.
Но Элсбет, охваченная вдохновением, уже закусила удила и неслась вперед.
— Все, что тебе нужно, — подобрать подходящего мужа. Такого, который постарается сделать тебя счастливой, тогда все уладится. Мистер Кейн больше не будет твоим опекуном, а ты получишь деньги.
— Ты и в самом деле очень добрая, но должна признаться, что такой глупости я в жизни не слышала. Пойми, замужество означает, что я должна собственными руками отдать какому-то мужчине свое состояние.
— Нужно искать того, кто безумно бы в тебя влюбился, и деньги останутся в твоем распоряжении. Главное — перед венчанием взять с него обещание купить тебе «Райзен глори» вместо свадебного подарка!
Элсбет восторженно захлопала в ладоши, захваченная ослепительным видением.
— Только представь, как это все романтично! Сможешь вернуться домой сразу после медового месяца.
Медовый месяц и муж… С таким же успехом Элсбет могла говорить на другом языке.
— Вздор и чушь! Какой мужчина захочет на мне жениться, не говоря уже о безумной любви?!
— А ну-ка встань!
Голос Элсбет внезапно обрел те же повелительные интонации, что звучали в голосе грозной Эльмиры Темплтон. Кит нерешительно поднялась. Подруга задумчиво постучала пальцем по щеке.
— Ты невероятно худа, а волосы хоть и мягкие, все же… настоящий ужас. Разумеется, они отрастут, — вежливо добавила она, — и цвет просто замечательный, черный как ночь. Даже сейчас все было бы ничего, если бы их подровнять. Глаза кажутся чересчур большими на таком маленьком личике, но, думаю, это потому, что ты в последнее время осунулась. — Она медленно обошла Кит. — Когда-нибудь ты станешь красавицей, так что хотя бы об этом не стоит беспокоиться.
Кит мрачно нахмурилась.
— А о чем стоит беспокоиться?
Но теперь Элсбет было не так-то легко запугать угрюмым видом и злобным шипением.
— Обо всем остальном. Тебе придется научиться говорить и ходить, знать, когда открыть рот и, что всего важнее, когда промолчать. Словом, всему, что предлагают в академии. Тебе повезло, что мистер Кейн выделил такую солидную сумму на гардероб. Можно одеться по последней моде.
— К чему мне это? Уж лучше купить лошадь.
— Лошади в отличие от академии не помогут тебе раздобыть мужа.
— Уж не знаю… до сих пор я особыми успехами не отличалась.
— Это точно, — лукаво усмехнулась Элсбет. — Но ведь ты и не просила меня о помощи.
Идея была невыносимо глупой, но в душе Кит отчего-то загорелась искорка надежды.
Верная своему слову, Элсбет сдержала обещание и с энтузиазмом взялась за подругу: подстригла волосы Кит маникюрными ножницами и помогла по предметам, по которым та отстала. Постепенно Кит перестала сбивать вазы во время танцев и обнаружила в себе способности орудовать иглой: не вышивать по канве, что она ненавидела, но добавлять экстравагантные детали к таким туалетам, как школьная форма (десять замечаний). Кроме того, она легко осваивала французский и вскоре стала незаменимой наставницей для тех девочек, которые когда-то издевались над ней.
К Пасхе план Элсбет найти для нее мужа перестал казаться смехотворным, и перед сном она любила помечтать о том, что «Райзен глори» скоро станет принадлежать ей. Навечно.
Представьте только!
Теперь, когда Софрония возвысилась до должности экономки на плантации, обязанностей у нее прибавилось.
Она спрятала письмо Кит в письменный стол с инкрустациями, где хранила книгу расходов, и, поежившись от февральского холодка, покрепче стянула концы шали. Кит, пробыв в академии уже семь месяцев, похоже, смирилась с судьбой.
Софрония скучала по ней. Пусть Кит по-детски наивна, но она понимает многое из того, что недоступно другим людям. Кроме того, она единственная в мире, кто любит Софронию. Правда, иногда они умудрялись ссориться даже в письмах, и это было первым, которое Софрония получила за последний месяц. Она хотела было сразу же написать ответ, но потом решила немного подождать. По всему видно, что ее послания только злят Кит. Казалось бы, она должна радоваться, узнав, как хорошо идут дела и как прекрасно управляет плантацией Кейн, но девчонка обвинила Софронию в том, что та заодно с врагом.
Софрония оглядела уютную гостиную в глубине дома, любуясь новой обивкой дивана и игрой солнечных лучей на изразцах дельфтского фаянса, которыми был выложен камин. Мебель, отполированная пчелиным воском, сверкала, как, впрочем, и натертые, полы. Из комнаты еще не выветрился запах краски.
Иногда Софрония ненавидела себя за то, что трудится с утра до вечера, приводя в порядок дом. Стирает пальцы до костей ради этого мужчины, словно войны никогда не было и она по-прежнему невольница. Правда, сейчас ей платили, и куда больше, чем любой экономке в округе. Но все равно она была недовольна собой.
Софрония встала перед зеркалом в позолоченной раме, висевшим в простенке между окнами. Она никогда не выглядела лучше. Сытная еда пошла ей на пользу, округлив резкие изгибы тела и смягчив угловатые черты лица. Теперь она высоко подбирала длинные волосы, и модная прическа увеличивала и без того немалый рост. Но ей это нравилось. Со своими раскосыми экзотическими глазами и светло-коричневой кожей Софрония походила на амазонок, изображенных в книге, которую она отыскала в библиотеке. Только вот платье подкачало. Слишком простое. Она хотела, чтобы у нее были наряды от дорогой модистки. Хотела иметь духи и шелка, пить шампанское из хрустальных бокалов. Но больше всего Софрония мечтала о собственном доме. Уютном, выкрашенном в пастельные цвета особнячке в Чарльстоне, где у нее будет своя горничная, достаток и надежная зашита. И она совершенно точно знала, как осуществить свою мечту. Нужно пойти на то, что так ее пугало, и из экономки белого стать его любовницей.
Каждый вечер, подавая Кейну ужин, она соблазнительно покачивала бедрами и прижималась грудью к его плечу. Иногда она забывала свой страх перед белыми мужчинами ровно настолько, чтобы заметить, как он красив. Вспомнить, как он был к ней добр. Но он казался настоящим великаном: слишком большим, слишком могучим, чтобы в его присутствии она чувствовала себя легко и спокойно. Но несмотря ни на что, она кокетливо проводила языком по губам и бросала на Кейна зазывные взгляды, не гнушаясь ни одной из тех уловок, которые заставила себя усвоить от спесивых дамочек, не обращавших никакого внимания на негритянку.
Неожиданно перед глазами встал как живой Магнус Оуэн. Черт бы его побрал! Его самого и жалеющие взгляды, которые он на нее бросает. Иисусе сладчайший и благословенный, ну что тут поделать?! Просто смех и грех! Оуэн, который сгорает от желания, набрался наглости ее жалеть!
Невольная дрожь охватила ее при мысли о мощных белых бедрах, обхвативших ее золотисто-коричневые ноги, но Софрония постаралась не думать о предстоящем испытании. Уж лучше подогревать в душе ненависть к проклятому ниггеру! Неужели Магнус в самом деле вообразил, будто она позволит ему коснуться себя, ему или любому черномазому? Думает, что она из кожи вон лезла, ухаживая за своим телом и прислушиваясь к речи белых дам в Радерфорде, пока не стала говорить в точности как они, только для того, чтобы бросить все под ноги негру, который не сможет ее защитить? Особенно такому, чьи глаза, кажется, пронзают ее насквозь, достигая самых потаенных уголков души? Ну уж нет!
Софрония направилась на кухню. Скоро, скоро она получит все, что пожелает: дом, богатые платья, безопасность, даже если ей придется заработать все это единственным известным ей способом: удовлетворяя похоть белого. Белого, у которого найдется достаточно сил и власти, чтобы стать ее покровителем.
Вечером пошел дождь. Холодный февральский ветер выл в дымоходах и гремел ставнями. Софрония замедлила шаг у двери библиотеки. На одной руке она удерживала серебряный поднос с бутылкой бренди и единственным стаканом, другой расстегивала верхние пуговицы на блузке, обнажая нежные выпуклости грудей. Пора сделать следующий ход.
Глубоко вздохнув, она постучала и переступила порог. Кейн поднял голову от счетных книг.
— Ты, похоже, прочла мои мысли.
Медленно распрямив мощное тело, он встал, потянулся и вышел из-за стола. Софрония не позволила себе отступить при его приближении, хотя двигался он с грацией огромного свирепого льва. Кейн трудился с рассвета до заката, и по лицу его было видно, как он устал.
— Очень уж холодно сегодня, — заметила она, ставя поднос на стол, — вот я и подумала, что вам нужно подкрепляющее. Чтобы согреться, разумеется.
Она заставила себя поднести руку к вырезу блузки, чтобы подчеркнуть намек.
Кейн уставился на нее, и в Софронии снова зашевелился знакомый страх. Пришлось снова напомнить себе, как он был добр к ней, хотя ее пугало что-то опасное, таившееся под личиной невозмутимости и неизменной учтивости.
Взгляд Кейна замер на пышной груди.
— Софрония…
Она подумала о шелковых платьях и уютном домике. Домике с крепким замком.
— Ш-ш-ш…
Софрония подступила к нему и положила распластанную ладонь на мускулистую грудь. Чуть дернула плечом, и шаль сползла до самой талии.
Все семь месяцев жизнь Кейна была наполнена одной лишь тяжкой работой. И никаких развлечений. Теперь же его веки опустились. Длинные изящные пальцы сомкнулись на ее запястье. Его кожа, осмугленная солнцем Каролины, была темнее ее собственной.
— Ты уверена? — шепнул он, сжав ее подбородок.
Софрония вынудила себя кивнуть. Он нагнул голову, но за мгновение до того, как их губы встретились, сзади послышался шум. Они обернулись и увидели стоявшего в дверях Магнуса Оуэна. Обычно добродушное лицо было искажено злобной гримасой: очевидно, он понял, что означает эта сцена. Ворвавшись в комнату, он бросился на человека, которого считал ближайшим другом и который когда-то спас ему жизнь.
Неожиданное нападение застало Кейна врасплох. Он покачнулся и едва удержался на ногах, но, тут же придя в себя, приготовился к новой атаке.
Софрония, дрожа от ужаса, наблюдала, как Магнус замахивается, но Кейн вовремя отступил и поднял руку, чтобы отразить удар. Магнус снова развернулся и на этот раз попал Кейну в челюсть. Тот упал, тут же вскочил, но не подумал обороняться. Постепенно Магнус опомнился и, видя, что Кейн не собирается драться, бессильно опустил руки. Кейн пристально посмотрел ему в глаза, перевел взгляд на Софронию и, подняв опрокинутый в драке стул, мрачно проворчал:
— Шел бы ты спать, Магнус. Завтра дел полно. И ты иди, Софрония. На сегодня ты мне не нужна.
Он так выразительно произнес последнюю фразу, что ошибиться было невозможно. Все было кончено, еще не успев начаться.
Софрония вылетела из комнаты, содрогаясь от негодования. Как смеет Магнус лезть в ее дела?!
Она сама себе не признавалась, что боится за него. Здесь, в Южной Каролине, всякого негра, посмевшего ударить белого, ждет жестокое наказание!
Она почти не спала, каждую минуту ожидая появления дьяволов в белых балахонах, но ничего не случилось. Назавтра Магнус и Кейн работали бок о бок, очищая поле от кустарника. Страх мгновенно сменился жгучей ненавистью. Он не имел никакого права лезть в ее жизнь!
Вечером Кейн велел ей оставить бренди на столике за дверью библиотеки.
Глава 6
Темплтонская академия для молодых леди утопала в свежих весенних цветах. Камины прятались за пирамидами белых тюльпанов, на каминных полках стояли хрустальные вазы с букетами сирени. Даже зеркала были задрапированы гирляндами белоснежных азалий.
Глаза собравшихся в бальном зале гостей были устремлены на возвышение с очаровательной, увитой розами аркой, откуда должны были появиться выпускницы 1868 года.
Кроме счастливых родителей, сюда были приглашены члены наиболее выдающихся нью-йоркских семей. Ни одна из родовитых маменек не могла позволить своему сыну пропустить такое событие, как первый выход в свет девушек из Темплтона, и тем более выпускной бал: лучшего места, чтобы найти достойную невестку, в городе просто не существовало.
Мужчины помоложе излучали, беззаботную уверенность в себе, несмотря на то что у некоторых пустые рукава безупречно скроенных фраков бессильно свисали с широких плеч, а многие, еще не отпраздновавшие свой двадцать пятый день рождения, тяжело опирались на трости. Бумажники холостяков постарше лопались от прибылей, приносимых процветающей послевоенной промышленностью, и видимыми знаками их успеха служили бриллиантовые запонки и тяжелые золотые цепочки от часов.
Сегодня джентльмены из Бостона, Филадельфии и Балтимора впервые получили привилегию встретиться с самыми блестящими дебютантками нынешнего сезона. В отличие от нью-йоркских соперников эти джентльмены не имели времени посещать утренники и дневные воскресные приемы, предшествующие сегодняшнему балу. Поэтому они внимательно прислушивались, как местные женихи обсуждают победительниц нынешнего турнира невест. Чьи ставки выше в этих скачках породистых кобылок?
Прелестная Лилит Шелтон украсит гостиную любого мужчины и к тому же получит от папаши десять тысяч долларов.
У Маргарет Стоктон кривые зубы, но она принесет в брачную постель восемь тысяч, к тому же она хорошо поет — очень милое качество в супруге.
Элсбет Вудуард стоит всего пять тысяч, зато она мила, добра и очень хорошенькая — из тех женщин, которые не доставят супругу ни малейшего огорчения. Определенная фаворитка.
Фанни Дженнингс вне игры. Младший сын Вандервельтов уже говорил с ее отцом. Жаль, поскольку ее цена — восемнадцать тысяч.
Все это продолжалось до бесконечности: одна, вторая, третья… Когда беседа незаметно перешла к результатам последнего матча по боксу, кто-то из бостонцев не выдержал:
— Как насчет той, о которой я слышал? Южанке? Старше всех остальных? Вроде бы ей уже двадцать один.
Ньюйоркцы дружно отвели взгляды. Наконец кто-то неловко откашлялся.
— Ах да. Это, должно быть, мисс Уэстон.
В этот момент оркестр заиграл мелодию новомодного вальса «Сказки Венского леса» — сигнал к появлению выпускниц. Мужчины замолчали.
Одна за другой в проеме арки появлялись девушки в белых бальных платьях. Каждая на миг замирала и приседала в изящном реверансе. Под громкие аплодисменты они спускались по усыпанным розовыми лепестками ступенькам и брали под руку отцов и братьев. Элсбет так ослепительно улыбнулась лучшему другу брата, что тот, до этой минуты считавший ее занудливой надоедой, вдруг изменил свое мнение. Лилит Шелтон наступила на подол платья и чуть не умерла от стыда, но она была истинной темплтонской девушкой и на лице ее по-прежнему играла легкая улыбка. Маргарет Стоктон, несмотря на кривые зубы, все же выглядела достаточно привлекательной, чтобы удостоиться внимания члена одной из менее процветающих ветвей семейства Джей.
— Катарина Луиза Уэстон!
Среди нью-йоркских джентльменов словно пробежала неуловимая рябь: незаметный наклон головы, легкое движение, едва слышный шепоток. Джентльмены из Бостона, Филадельфии и Балтимора, учуяв, что происходит нечто необычное, устремили взоры в направлении арки.
Она медленно вышла из тени и остановилась на верхней ступеньке. Мужчины сразу увидели, как разительно отличается она от остальных девушек. Да, это не ручная кошечка, которая сворачивается клубочком у мужских ног или греет домашние туфли к приходу повелителя. Эта женщина предназначена зажигать огонь в крови. Настоящая пантера, гибкая обитательница джунглей. Блестящие черные волосы, схваченные наверху серебряными гребнями, падали на плечи буйными темными локонами. Широко расставленные фиалковые глаза обрамлены такими густыми и длинными ресницами, что, кажется, под их тяжестью веки должны сами собой закрываться. Рот, несколько шире, чем требовали каноны красоты, но такой спелый и влажный, что любой мужчина мечтал лишь об одном: припасть к этим коралловым губам.
Модное платье из белого атласа тяжелыми складками ниспадало до пола. Широкая верхняя юбка была подхвачена бантами в цвет ее глаз. Лиф с вырезом сердечком мягко обрисовывал контуры груди; расширявшиеся книзу рукава заканчивались широкими воланами алансонского кружева. Но она, похоже, совсем не заботилась о производимом ею впечатлении. Один из бантов развязался, а рукава, должно быть, мешали, потому что она то и дело их поддергивала, обнажая тонкие запястья.
Вперед выступил младший сын Гамильтона Вудуарда, чьей обязанностью сегодня было провести ее по залу. Наиболее критично настроенные гости отмечали, что ее шаги чуть-чуть широковаты — не так, чтобы опозорить академию, но все же…
Сын Вудуарда что-то шептал ей. Девушка наклонила голову и рассмеялась, показав маленькие белые зубки. Каждый мужчина, видевший эту сцену, страстно желал, чтобы этот смех предназначался только ему одному, хотя при этом твердил себе, что хорошо воспитанная молодая дама не должна смеяться так дерзко. Только вот отец Элсбет, Гамильтон Вудуард, отказывался взглянуть на Катарину Луизу Уэстон.
Музыка играла так громко, что джентльмены из Бостона, Филадельфии и Балтимора, не опасаясь быть услышанными, попытались узнать немного больше о таинственной мисс Уэстон. Сначала ньюйоркцы отделывались весьма туманными фразами, вроде тех, что Эльвире Темплтон не следовало принимать южанку в академию так скоро после войны. Она и согласилась только потому, что опекуном девушки был герой Мишинери-Ридж.
Постепенно комментарии становились более откровенными. Есть на что посмотреть… Вернее, трудно отвести глаза. Но такую брать в жены опасно, не находите? Не так уж и юна. Необузданна. Можно побиться об заклад, что на такую узду не наденешь. И как может мужчина думать о делах, когда подобная женщина ждет его дома?
Если она соизволит ждать.
Постепенно джентльмены из Бостона, Филадельфии и Балтимора узнали все. За последние шесть недель мисс Уэстон ухитрилась покорить сердца дюжины самых завидных женихов Нью-Йорка, но отвергла всех. А ведь это были члены богатейших семейств, те, что в ближайшем будущем будут править этим городом, а может, и страной. Но похоже, ей это совершенно все равно.
Что же до тех, к кому она благосклонна… Это-то и задевало сильнее всего. Она выбрала наименее подходящих поклонников. Скажем, Бертран Мейхью, происходивший из хорошей семьи, но без единого цента в кармане и после смерти матери не способный самостоятельно принять даже самого простого решения. Или Хобарт Чини, заика, не имеющий ни денег, ни сколько-нибудь приличной внешности. Причина, побудившая прелестную мисс Уэстон предпочесть этих двоих, так и осталась загадкой. Ради Бертрана Мейхью и Хобарта Чини она отказалась от Ван Ренсселеров, Ливингстонов и Джеев.
Зато мамаши не скрывали облегчения. Им очень нравилось общество мисс Уэстон: она не только их смешила, но и сочувственно относилась, жалобам на болезни и непослушание детей. Однако признайтесь: разве она обладает качествами, необходимыми для невестки? Вечно рвет оборки и теряет перчатки. Да и волосы всегда растрепаны: какой-нибудь локон нет-нет да и выбьется над ухом или на виске. А уж дерзкая манера смотреть людям в глаза… ничего не скажешь, занятно, но в то же время выводит из себя. Нет, из мисс Уэстон никак не выйдет достойной жены для их сыновей.
До Кит, разумеется, уже успело дойти общее мнение светских матрон, и она их не винила. Пожалуй, как воспитанница Темплтонской академии, даже понимала. Но она не позволяла такой мелочи помешать ей развлекать партнеров беззаботным щебетом в лучших традициях Юга. Она старательно припоминала кокетливые ужимки радерфордских дам и успешно их использовала. Однако в данный момент ее партнером был бедняга Хобарт Чини, едва способный поддерживать беседу, не говоря уже о том, что он громко и усердно отсчитывал такт. Кит по большей части молчала.
Мистер Чини споткнулся, но Элсбет за три года хорошо вышколила подругу, и, прежде чем кто-то успел заметить досадную оплошность, Кит незаметно повела его в танце, ослепив сверкающей улыбкой, так что недотепа даже не понял, в чем дело. Ах, несчастный мистер Чини, он никогда не узнает, что едва не стал ее мужем! Будь Хобарт чуточку менее умен, она могла бы выбрать его, потому что, в сущности, человек он неплохой. А так… придется остановиться на Бертране Мейхью.
Она оглянулась на Бертрана, стоявшего в стороне в ожидании обещанных ею двух танцев, и ощутила знакомую тяжесть в груди, возникавшую каждый раз, когда она смотрела на него, говорила с ним и даже думала о нем.
Бертран был ненамного выше ее, и солидный животик нависал над поясом брюк. Сорокалетний холостяк, он большую часть жизни прожил под крылышком матери и теперь, после ее кончины, отчаянно нуждался в женщине, готовой занять ее место. Кит решила стать этой женщиной.
Расстроенная Элсбет доказывала, что Кит могла бы заполучить любого из дюжины куда более подходящих женихов, которые были не только богаче Бертрана, но и куда менее отвратительны. Но в то же время Элсбет понимала мотивы подруги. Для того чтобы вернуть «Райзен глори», Кит нуждалась не в деньгах, а в самом факте брака, и муж, который ожидал от жены беспрекословного повиновения, ей никак не подходил.
Кит знала, что убедить Бертрана истратить деньги из трастового фонда на покупку плантации будет нетрудно. А потом… потом он наверняка согласится жить там постоянно. Поэтому она старалась не слушать назойливый внутренний голос, упорно твердивший, что стоило бы найти менее отталкивающего жениха. После полуночного ужина она отведет его в холл посмотреть новейшую коллекцию стереоскопических видов Ниагарского, водопада, а потом умело натолкнет на мысль о предложении. Вряд ли это будет так уж сложно. В последнее время она обнаружила, что способна без особых трудностей справиться с любым мужчиной. Уже через месяц она отправится в «Райзен глори», к сожалению, в качестве супруги Бертрана Мейхью.
Она старалась не думать о письме, полученном вчера от Бэрона Кейна. Кит вообще редко получала от него послания, и, как правило, содержание их сводилось к тому, что он давал ей нагоняй до поводу отчетов, присылаемых раз в три месяца Эльвирой Темплтон. Тон писем обычно бывал таким диктаторским, что она не рисковала читать их в присутствии Элсбет, поскольку немедленно возвращалась к старой привычке выражаться… как бы это сказать… не слишком прилично.
Спустя три года мысленный список ее обид вырос до невероятных размеров. В последнем письме ей было приказано оставаться в Нью-Йорке до дальнейших указаний. Но Кит не намерена его слушаться! Впереди ее ждала свобода, и она больше никогда не позволит Кейну встать на своем пути!
Музыка закончилась бравурным аккордом, и рядом с Кит немедленно возник Бертран.
— Мисс… мисс Уэстон? Я хотел сказать… то есть… вы помните…
— Как! Да ведь это мистер Мейхью! — пропела Кит, склонив голову и глядя на него сквозь частокол ресниц — этот взгляд она практиковала под руководством Элсбет так долго и старательно, что он стал ее второй натурой. — Мой дорогой, дорогой мистер Мейхью! Я опасалась… вернее, смертельно боялась, что вы забыли меня и увлеклись какой-нибудь юной леди.
— О Боже, нет! Ах, мисс Уэстон, как вы могли вообразить, что я совершу столь неджентльменский поступок?! О небо, конечно, нет! Моя милая матушка никогда бы…
— Уверена, что это так, мистер Мейхью, — перебила Кит и, мило извинившись перед Хобартом Чини, взяла под руку Бертрана, хотя при этом сознавала, что ведет себя недопустимо фамильярно. — Нет-нет, не мрачнейте. Я всего лишь пошутила.
— Пошутили?
Он так недоуменно захлопал глазами, словно она объявила, что собирается голой проехаться по Пятой авеню. Кит подавила вздох.
Оркестр заиграл быстрый галоп, и она позволила ему увести себя в центр зала, честно стараясь унять тоску, но при виде отца Элсбет брезгливо поморщилась.
Напыщенный осел! Как-то на Пасху один из адвокатов, работавших в его конторе, напился и попытался облапить Кит в музыкальном салоне Вудуардов. Одно прикосновение этих слюнявых губ — и она всадила кулак ему в брюхо. На этом бы все и закончилось, но мистера Вудуарда угораздило в этот момент появиться в салоне. Его партнер солгал и во всем обвинил Кит. Девушка все отрицала, но чем сильнее сердилась, тем больше мистер Вудуард убеждался в ее вине. Он так и не поверил ей и с тех пор безуспешно пытался разорвать их дружбу с Элсбет. Вот и сейчас весь вечер бросал на нее уничтожающие взгляды.
Но она мгновенно забыла об адвокате, едва в зал вошла новая пара. В мужчине было что-то до того знакомое, что девушка на миг остановилась. Вновь прибывшие подошли поздороваться с миссис Темплтон, и тут она узнала, кто это. Кровь прихлынула к ее лицу.
— Мистер Мейхью, не проводите ли меня к миссис Темплтон? Она как раз говорит с одним моим знакомым, которого я не видела много лет.
Джентльмены из Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии и Балтимора заметили, что мисс Уэстон прервала танец, и все как один повернули головы и вытянули шеи, спеша узнать, в чем дело. Многие с нескрываемой завистью наблюдали за человеком, только что появившимся в бальном зале. Что в этом бледном худом незнакомце привлекло внимание неуловимой мисс Уэстон и вызвало столь красноречивый румянец на ее щеках?
Брэндон Парселл, бывший кавалерийский офицер знаменитого в Южной Каролине Легиона Хэмптона, чем-то напоминал художника, хотя, как истинный плантатор по рождению и воспитанию, не знал об искусстве ничего. Его любовь к прекрасному выражалась лишь в том, что он с удовольствием рассматривал работы того парня, который рисует лошадей.
Не слишком высокий, с зачесанными набок прямыми каштановыми волосами, аккуратно подстриженными усиками и бачками, он отчего-то производил впечатление на женщин, хотя с мужчинами дело обстояло хуже. Представители сильного пола отнюдь не спешили заводить с ним дружбу. Зато дамам при виде стройного офицера мгновенно приходили на ум сентиментальные романы, изящные сонеты, соловьи и греческие вазы.
Рядом с ним шла Элеонора Бэрд, некрасивая, безвкусно разодетая дочь его работодателя. Брэндон завершил свое приветствие Эльвире Темплтон поклоном и уместным к случаю комплиментом. Всякий, кто слышал его тягучий южный выговор, не подозревал о ненависти, которую он испытывал ко всему блестящему обществу, представительной хозяйке, даже к засидевшейся в девицах северянке, которую его обязали сопровождать на сегодняшний бал,
И вдруг… вроде бы непонятно почему… в сердце ударила острая тоска по родине, тенистым садикам Чарльстона в воскресный полдень, мучительное желание вдохнуть чистый ночной воздух «Холли гроув», его бывшего дома. И хотя вроде бы не было причин для наплыва эмоций, сжимавших грудь, не было… кроме слабого сладкого аромата Каролинского жасмина, возникшего одновременно с шорохом белого атласа.
— Ах, Катарина, дорогая, — окликнула миссис Темплтон, чей резкий северный выговор нестерпимо резал слух Брэндона. — Хочу тебя кое с кем познакомить. Оказывается, мистер Парселл — твой соотечественник.
Влекомый почти неуловимым запахом, он повернулся и… пропал. Навеки утонул в фиолетовых озерах, глядевших на него с прелестного своевольного личика. Незнакомая девушка ослепительно улыбнулась.
— Мы с мистером Парселлом уже знакомы, хотя, судя по выражению его лица, он вряд ли меня помнит. Не стыдно, мистер Парселл? Неужели забыли одну из своих самых преданных обожательниц?
Хотя Брэндон, как ему казалось, впервые видел собеседницу, голос был знакомым, родным, потому что знал тягучие гласные и сглаженные согласные так же хорошо, как звук своего дыхания. Голос его матери, теток и сестер. Голос, который четыре долгих года утешал умирающих, бросал вызов янки и посылал южан на борьбу. Голос, который звал мужей, братьев и сыновей в бой за правое дело.
Голос аристократок Юга.
Голос, который ободрял его в битве при Булл-Ране и Фредериксберге, голос, который вселял спокойствие все долгие недели, проведенные на утесах Виксберга, голос, обладательницы которого лили горькие слезы в надушенные лавандой платочки, а потом шептали: «ничего, все будет хорошо», когда Твердокаменный Джексон пал при Чанселлорсвилле.
Тот самый голос, который поддерживал людей Пикетта в их отчаянной атаке при Геттисберге, голос, который зазвучал для них, когда они погибали в болотах Чикамоги, голос, который они не позволяли себе слышать в то Вербное воскресенье, день, когда в здании суда Алпоматокса их мечты разлетелись в прах.
И все же, несмотря на голос, женщина, стоявшая перед ним, чем-то отличалась от тех, которые ждали дома. Белый бальный наряд сверкал новизной. Ни броши, искусно заколотой в том месте, где красовалась почти невидимая штопка. Никаких сборок — верного признака того, что под юбку когда-то надевали кринолин, а позже переделывали, чтобы придать платью более модный силуэт. И еще одно, весьма немаловажное различие между стоявшей перед ним женщиной и теми, кто ждал его дома: в фиалковых глазах не крылся тайный, невысказанный упрек.
Наконец Брэндон вернулся к реальности, и собственный голос донесся до него словно откуда-то издалека.
— Боюсь, тут у вас передо мной преимущество, мэм. Трудно поверить, что я способен забыть столь необычное лицо, но если вы так утверждаете, спорить не стану и умоляю простить меня за плохую память. Может, окажете одолжение и просветите несчастного?
Эльвира Темплтон, привыкшая к незатейливым изъяснениям нью-йоркских бизнесменов, растерянно моргнула, прежде чем вспомнить о хороших манерах.
— Мистер Парселл, позвольте представить мисс Катарину Луизу Уэстон.
Брэндон Парселл, как истинный джентльмен, не выказал потрясения, хотя не смог найти слов для подобающего ответа. Миссис Темплтон продолжала трещать, представляя мисс Бэрд и, разумеется, мистера Мейхью. Мисс Уэстон, похоже, искренне забавлялась.
Прозвучали первые такты «Голубого Дуная». Мистер Парселл вышел из состояния оцепенения и обратился к мистеру Мейхью:
— Прошу вас, сэр, не будете ли вы так любезны принести немного пунша мисс Бэрд? Она только сейчас жаловалась на жажду. Мисс Уэстон, можно старому другу пригласить вас на вальс в честь встречи?
И хотя подобные вещи считались непростительным нарушением этикета, Парселлу в этот момент было все равно. Кит с улыбкой протянула затянутую в перчатку руку. Сделав несколько шагов, они закружились в вальсе. Брэндон долго молчал, прежде чем решился заговорить.
— Вы изменились, Кит Уэстон, — выпалил он. — Думаю, вас не узнает даже собственная нянюшка.
— У меня никогда не было нянюшки, Брэндон Парселл, как вам известно, — сварливо буркнула она.
Брэндон громко засмеялся. До этой минуты он и не подозревал, как соскучился по разговору с женщиной, чей дух не был сломлен.
— Представляю, как разохаются мои мать и сестры, когда я расскажу, где мы встретились. Дома слышали, что Кейн отправил вас в какую-то школу на Севере, но никто в округе с ним не общается, а Софрония держит язык за зубами.
Кит по вполне понятным причинам не хотелось говорить о Кейне.
— Как ваша матушка и сестры?
— Не так уж и плохо… в сложившихся обстоятельствах. Потеря «Холли гроув» была для них тяжким ударом. Я служу в ратерфордском банке. — Он брезгливо поморщился. — Парселл служит в банке. Времена меняются, не так ли, мисс Кит Уэстон?
Кит вглядывалась в точеные черты его лица, любуясь коротко подстриженными усиками, чуть прикрывавшими изгиб верхней, губы, вдыхая исходящие от него слабые, но приятные запахи табака и лавровишневой воды, и отчаянно старалась не выказать жалости.
Брэндон и его сестры были душой беззаботной веселой компании молодых людей лет на пять-шесть старше ее. Когда началась война, все разом рухнуло. Кит до сих пор помнила, как стояла на обочине дороги, глядя вслед Брэндону, скачущему в направлении Чарльстона. Он сидел на коне так, словно родился в седле, и носил серый мундир и шляпу с пером так лихо, что горло девочки сжимали слезы гордости за родной Юг и гнева. Для нее Брэндон символизировал дух истинного солдата Конфедерации, и больше всего на свете она жаждала последовать за ним в битву и сражаться бок о бок. Теперь же «Холли гроув» лежала в руинах, а Брэндон Парселл служил в банке.
— А что вы делаете в Нью-Йорке, мистер Парселл? — вежливо осведомилась она, борясь с внезапной слабостью в ногах.
— Мой работодатель послал меня сюда по семейному делу. Завтра я возвращаюсь домой.
— Должно быть, он высокого мнения о вас, если готов доверить семейные дела.
Вместо ответа последовал смешок: очевидно, мнение самого Брэндона о себе было не столь высоким.
— Если послушать мою мать, так я вообще главное лицо в банке, но, по правде говоря, немногим выше мальчика на побегушках.
— Уверена, что вы скромничаете.
— Самообман и самообольщение — типичные черты любого южанина. Вера в собственную непобедимость впиталась в нас с молоком матери. Но я прозрел. Ни Юг, ни я не смогли себя защитить. Полный крах.
— Неужели все так плохо?
Не прерывая танца, он подвел ее к мраморной колонне и закружил.
— Вы несколько лет не были в Радерфорде. Все стало другим. Авантюристы всех мастей и мародеры раздирают страну, как гиены — падаль. Солдаты-янки патрулируют улицы. И отводят глаза, когда всякая шваль пристает к порядочным людям. Законодательство штата — попросту насмешка, вернее, издевательство. — Последнее слово он буквально выплюнул, как будто оно жгло язык. — Живя здесь, вы и понятия не имеете, каково нам приходится.
Кит вдруг стало нестерпимо стыдно, словно она предала своих, покинув Юг и уехав сюда.
Музыка кончилась, но ей так хотелось, чтобы танец продолжался. Наверное, и Брэндону тоже, потому что он не разжал рук.
— Полагаю, у вас уже есть партнер на последний танец?
Кит кивнула и неожиданно для себя объявила:
— Поскольку вы мой сосед и земляк и к тому же завтра покидаете Нью-Йорк, уверена, что мистер Мейхью не станет возражать, если вы займете его место.
Он взял ее руку и скользнул губами по тыльной стороне ладони.
— В таком случае он глупец.
Едва Брэндон отошел, как рядом появилась Элсбет и утащила подругу в гостиную, временно служившую дамской гардеробной.
— Кто он, Кит? Все девушки только о нем и говорят. Ах, до чего же похож на поэта! Господи, твои банты развязалась, а на юбке пятно! Как ты умудряешься? А волосы…
Она толкнула Кит на стул перед зеркалом и выхватила из ее прически серебряные филигранные гребни, которые сама же подарила на прошлый день рождения.
— Не знаю, почему ты не позволила мне зачесать их наверх?! В таком виде ты похожа на дикарку.
— По той же причине, что не дала зашнуровать себя в корсет. Терпеть не могу всего, что стесняет мою свободу! Элсбет ответила знакомой озорной улыбкой.
— Ты женщина, а женщинам не полагается никакой свободы.
Кит рассмеялась:
— О, Элсбет, что бы я делала без тебя эти три года?
— Давно вылетела бы из школы.
Кит благодарно сжала руку подруги:
— Я уже поблагодарила тебя?
— Сто раз. И это мне следовало бы сказать тебе спасибо. Если бы не ты, я бы так и не научилась постоять за себя. Жаль только, что отец так гнусно себя повел. Никогда не прощу его за то, что не поверил тебе.
— Не хотелось бы становиться между тобой и твоим отцом.
— Знаю, — кивнула Элсбет, с удвоенной энергией набрасываясь на волосы Кит. — Ну зачем только я ругаю тебя за неряшливость? Ты по-прежнему не образцовая молодая леди, и все же половина мужчин в Нью-Йорке воспылали к тебе жгучей страстью!
Кит сделала забавную гримаску.
— Иногда мне становится не по себе от их взглядов. Словно на мне ни клочка одежды.
— Все это только твое воображение, — отмахнулась Элсбет и, заколов непокорные локоны гребнями, обняла подругу. — Просто ты так красива, что они не могут отвести глаз.
— Глупышка! — рассмеялась Кит, вскакивая со стула. — Его зовут Брэндон Парселл, и он ведет меня к ужину.
— К ужину? А я думала, мистер Мейхью…
Но было поздно. Кит уже исчезла.
Мимо прошел официант с третьим подносом птифуров. Кит потянулась было к пирожному, но вовремя одернула себя. Она уже съела два и, кроме того, очистила большую тарелку с закусками. Если Элсбет заметила — а она наверняка заметила, — не миновать очередной лекции. Темплтонские девушки на людях всегда клевали как птички.
Брэндон взял у нее возмутительно пустую тарелку и отставил в сторону.
— Признаюсь, что люблю выкурить трубку после обеда. Не согласитесь ли показать мне сад? Если, разумеется, не возражаете против табачного запаха.
Кит понимала, что, сейчас ей следует показывать Бертрану Мейхью стереоскопические виды Ниагарского водопада и ловко наводить на мысль сделать предложение, но она не нашла в себе сил отказать Брэндону.
— Совсем не возражаю. Когда я была моложе, сама курила.
Брэндон предостерегающе нахмурился.
— Насколько я знаю, у вас было несчастное детство, о котором лучше не упоминать, — шепнул он и повел ее к двери, открывающейся прямо в сад. — Поразительно, как блестяще удалось вам преодолеть все несчастья и недостатки вашего воспитания, не говоря уже о способности так долго терпеть этих янки.
Девушка улыбнулась и увлекла его на выложенную кирпичом, ярко освещенную бумажными фонариками дорожку.
«Этих янки»?
Она подумала об Элсбет, Фанни Дженнингс, Маргарет Стоктон и даже о миссис Темплтон и снова улыбнулась.
— Вы не правы. Не все они так плохи.
— А как насчет джентльменов? Что вы к ним испытываете?
— Некоторые довольно приятны, другие — нет.
Брэндон немного поколебался, прежде чем спросить:
— Вам уже кто-нибудь делал предложение?
— Я не приняла ни одного.
— Я рад, — кивнул он, и они, не сговариваясь, остановились. Непонятно, как это произошло, но его руки опустились на ее плечи. Кит ощутила дуновение ветерка, ерошившего волосы, и поняла, что сейчас Брэндон ее поцелует.
Он мягко привлек ее к себе. Кит знала, знала, что это случится. И что она позволит ему себя поцеловать.
Ее первый настоящий поцелуй.
Глубокая морщина пересекла лоб Брэндона. Он уронил руки и отступил.
— Простите, я едва не забылся.
— Вы хотели меня поцеловать.
— Как ни совестно признаться, это единственное, о чем я мечтал с той минуты, как увидел вас. Но мужчина, который силой навязывает знаки внимания даме, — не джентльмен.
— А если дама согласна?
Выражение его лица смягчилось.
— Вы так невинны, Кит! Поцелуи ведут к большим вольностям!
Кит подумала о Евином грехе, вспомнила лекцию о супружеских отношениях, которую обязаны были перед выпуском прослушать все старшие девушки.
Миссис Темплтон твердила о боли и долге, обязанностях и терпении. Советовала позволять мужьям делать в постели все, что заблагорассудится, каким бы неприличным и даже ужасным это ни казалось. Предлагала в это время читать про себя отрывки из Библии или стихи. Но так и не объяснила, в чем именно заключается первородный грех. Оставила простор для их неутомимого воображения.
Лилит Шелтон сообщила, что у ее матери была тетка, рехнувшаяся в первую брачную ночь. Маргарет где-то слышала, что при этом идет кровь. А Кит обменялась тревожными взглядами с Фанни Дженнингс, отец которой выращивал чистокровных коней на ферме неподалеку от Саратоги. Только Кит и Фанни видели, как вздрагивает и пятится кобыла, которую покрывает торжествующий жеребец.
Брэндон сунул руку в карман и вытащил трубку и потертый кожаный кисет.
— Не понимаю, как вы можете жить в этом городе. Не слишком похоже на «Райзен глори», верно?
— Иногда я думала, что умру от тоски по дому.
— Бедная Кит! Тяжело вам пришлось?
— Не так, как вам. «Райзен глори» по крайней мере уцелела.
Брэндон прислонился к ограде сада.
— Прекрасная плантация. Пусть ваш папаша не слишком смыслил в женщинах, зато лучше его хлопка не было во всей округе.
Он продул трубку, набил табаком, закурил и задумчиво взглянул на собеседницу.
— Хотите, скажу вам то, что не говорил ни одной живой душе?
Легкая дрожь прошла по спине девушки.
— Конечно!
— Всю свою жизнь я мечтал о «Райзен глори». Эта плантация куда лучше, чем «Холли гроув». Как жестока судьба, отдавшая лучшую плантацию в стране янки-авантюристу!
Сердце Кит отчаянно заколотилось, но разум взял верх и в голове зароились новые планы.
— Я собираюсь вернуть ее, — медленно выговорила девушка.
— Помните, что я сказал насчет самообмана. Не делайте тех же ошибок, что остальные.
— Это не самообман, — свирепо прошипела Кит. — С тех пор как попала на Север, я успела многое узнать, о деньгах. Золото — великий уравнитель. А у меня оно есть. Как только получу свое наследство, немедленно выкуплю «Райзен глори» у Бэрона Кейна.
— На это потребуется целое состояние. Кейн вбил себе в голову безумную идею. Хочет прясть свой хлопок прямо на месте. Строит прядильню в «Райзен глори» и уже выписал станки из Цинциннати.
Софрония не удосужилась ей ничего сообщить, но сейчас не время думать об этом. На карту поставлено нечто более важное.
Немного подумав, Кит объявила:
— У меня пятнадцать тысяч долларов, Брэндон. Этого хватит?
— Пятнадцать тысяч?!
Для обобранного, разрушенного Юга это и вправду было огромным богатством, и Брэндон от удивления потерял дар речи.
— Вам не следовало говорить мне это, — выдохнул он наконец.
— Но почему?
— Я… я хотел навестить вас, когда вы вернетесь в «Райзен глори», но то, что вы сказали, бросает тень на мои… мотивы.
Поскольку мотивы Кит были куда более туманны, девушка весело рассмеялась:
— Какой вздор! Я никогда не смогла бы усомниться в ваших побуждениях. Вы, разумеется, вольны навестить меня в «Райзен глори». Я намереваюсь вернуться, как только куплю билеты и отдам все распоряжения.
Решение было принято мгновенно. Она не может выйти замуж за Бертрана Мейхью, по крайней мере сейчас. Пока не убедится, куда могут привести волнующие новые возможности. Плевать ей на все письма Кейна. Она едет домой.
Ночью, засыпая, она мечтала о том, как пойдет по полям «Райзен глори» рука об руку с Брэндоном Парселлом.
Представьте только!