Чувство недоумения все более и более овладевало Брендоном. Временами ему казалось, что дело так запуталось и осложнилось, что его ума и опыта не хватит, чтобы распутать разгадку; по-видимому, в самом начале он совершил какую-то ошибку и стал на ложный путь, — а с тех пор путем логических выводов уходил от истины все дальше и дальше.

На следующее утро он поехал из Пентона в Плимут и лично произвел расследование. Но хорошо понимал, что опоздал: если Роберт Редмэйнес жив, можно с уверенностью сказать, что он бежал из Англии. Из Плимута Брендон вернулся в Пренстоун и снова осмотрел место преступления, осознавая всю бессмысленность своих действий. Но раз ничего нового не приходило в голову, приходилось для очистки совести выполнять точное предписание полицейских правил. Следы на песке были тщательно сохранены. Однако очертания их были настолько неясны, что невозможно было установить, кому они принадлежали; это были следы, по-видимому, двух, а может быть, трех человек. Брендон вспомнил, что Роберт Редмэйнес говорил, что ходил купаться в озере около каменоломен; связать с этим три различных пар ног было, однако, крайне трудно.

Инспектор Хафьярд открыто обвинял Бендиго Редмэйнеса, брата бежавшего убийцы.

— Он заставил нас напрасно потерять время. За эти два дня, понятно, все должно было измениться. Теперь убийцы и след простыл; ищи его теперь во Франции или Испании!

— Мы повсюду разослали его приметы, — возразил Брендон, но инспектор с сомнением покачал головой.

— Знаем мы, как иностранная полиция ловит беглецов.

— Наш беглец не похож на других. Я продолжаю считать, что он не в своем уме.

— В таком случае его давно должны были схватить. А дело оборачивается так, что я все больше начинаю сомневаться. Я не верю, что он сошел с ума. Я считаю, что он так же здоров, как мы с вами, Брендон.

А если так, то вам нужно все сначала и все заново пересмотреть. Убийство, по-видимому, было совершено с заранее обдуманным намерением и с гораздо большим умом, чем нам показалось сначала; следовало бы вернуться к прошлому и постараться выяснить, что могло послужить причиной преступления.

— Не могу согласиться с вами, — ответил Брендон. — Я уже пробовал становиться на этот путь, но пришел к заключению, что он совершенно неправилен. От беспристрастных свидетелей нам известно, что убийца и жертва вполне помирились и были почти друзьями, когда на мотоциклете Редмэйнеса поехали из Пренстоуна на строящуюся усадьбу.

— Какие же это беспристрастные свидетели? Вы не можете считать миссис Пендин беспристрастной свидетельницей.

— Почему? Я вполне доверяю ей; но я говорю не о ней, а о показаниях мисс Флоры Рид, невесты Роберта Редмэйнеса. Она заявила, что капитан писал ей отсюда о полной перемене в своих взглядах на Майкеля Пендина; он даже прибавил, что пригласил обоих Пендинов в Пентон на гребные гонки. Кроме того, мисс Рид и ее родители подтверждают, что Роберт Редмэйнес был вспыльчивым и крайне неуравновешенным человеком. Мистер Рид поэтому совершенно отрицательно относился к помолвке своей дочери. Он описывал своего будущего зятя как человека, постоянно живущего на грани безумия. Нет, Хафьярд, я не согласен с вашей теорией. Письмо, которое он написал брату, вполне подтверждает мои предположения. Почерк явно свидетельствует, что человек потерял власть над собой.

— Вы убеждены, что это его почерк?

— Я сравнил его с другим письмом, которое Бендиго Редмэйнес получил от него за несколько дней до убийства. Почерк совершенно тот же. У меня нет никаких сомнений.

— Что же вы теперь собираетесь делать?

— Вернуться в Плимут и расспросить лодочника в порту. Я думаю, мы легко установим, что он уехал на одной из шхун, груженных луком, как только отправил письмо. Но нужно постараться найти ту шхуну, которая его увезла.

— Это называется ловить воробья рыбачьим сачком, Брендон.

— Мы, к сожалению, этим занимались с самого начала до сих пор. Ключ к делу выпал из наших рук. Каким образом человек мог уехать из Пентона в широких клетчатых штанах и красном жилете на следующее утро после убийства так, что решительно ни одна живая душа не видела его ни в поезде, ни на дороге, — я совершенно отказываюсь понять. Это настолько противоречит здравому смыслу и опыту, что я совершенно теряюсь в догадках.

— Да, что-то мы с вами упустили. Наша это ошибка, или хитрый малый сознательно разыграл вас, рано или поздно мы узнаем. Пока же я сам не вижу, что мы могли бы предпринять.

— Увы, ничего, — признал Брендон. — Мы потеряли напрасно уйму времени. Между нами говоря, мне стыдно за себя, Хафьярд. Я проморгал что-то в этом деле и не смогу себе этого простить. А теперь, боюсь, уже поздно исправлять.

Инспектор кивнул головой.

— Случается, к сожалению. И публика в таких случаях смеется и спрашивает, за что нам платят деньги. А что ей ответишь? Побыла бы она сама на нашем месте…

— Только два решения возможны, — задумчиво произнес Брендон. — Либо это беспричинное убийство, — и тогда наши предположения о сумасшествии правильны; либо у Редмэйнеса были твердые причины убить Майкеля, и в таком случае преступление было задумано заранее. В первом случае убийца давно был бы схвачен, если не покончил с собой, приняв меры, чтобы тело его не было найдено. Во втором случае надо считать, что возвращение в Пентон и путешествие с телом в Берри-Хед, несмотря на кажущееся безумие, было ловко задуманной хитростью, чтобы провести нас за нос. Но во всяком случае, если только он жив, — рехнулся ли он, или здоров, — он, по-видимому, удрал из Англии и высадился в каком-либо французском или испанском порту. Нам поэтому остается одно — найти шхуну, на которой он уехал.

Следуя своему плану, Брендон наутро снова поехал в Плимут и, остановившись в матросской гостинице на Барбикене, принялся при помощи портовых властей выяснять, какие шхуны стояли в порту в дни убийства, куда отплыли, когда вернутся и кто был их хозяином.

Тщательные и утомительные поиски не дали никаких утешительных результатов. Ни одна из шхун не видела человека, приметы которого соответствовали бы внешности Роберта Редмэйнеса.

Тем временем Брендона вызвали в Лондон и с насмешкой поставили на вид его неудачу. Дело представлялось настолько простым и ясным, что начальник с удивлением спрашивал, уж не был ли Брендон болен во время расследования. Сыщик, как мог, объяснил причины неудачи и в конце концов начальство согласилось с его мнением: Роберт Редмэйнес не покидал Англии и покончил с собой, по-видимому, сейчас же после отправки из Плимута письма к брату Бендиго.

Дело о краже бриллиантов в Вест-Энде отвлекло Брендона. Прошли месяцы. Тело Майкеля Пендина оставалось ненайденным, общество постепенно забыло о преступлении и в Скотланд-Ярде дело было сдано в архив.

В свободное от новых занятий время мысль Марка Брендона, однако, часто возвращалась к Дартмурским событиям, и не столько к самим событиям, сколько к особе, которая, несомненно, эти события переживала тяжелее других. Мысль его была занята Дженни Пендин. Ему невыразимо хотелось повидать ее. Пока шло расследование, он обменивался с нею письмами, добросовестно осведомляя ее о всех новостях, но теперь, когда следствие закончилось, исчез предлог для переписки. Вдова благодарила его за каждое письмо, но ответы ее бывали коротки и ничего не говорили о ней самой и ее планах на будущее, хотя в каждом письме Марк аккуратно об этом осведомлялся. Только однажды она между прочим сообщила ему, что заканчивает постройку усадьбы и собирается сдать ее внаем. Она писала:

«Я не могу вернуться в Дартмур, где я пережила счастливейшие часы моей жизни. Никогда я не буду так счастлива, как была, но надеюсь, никогда также не придется мне страдать так, как я страдала в эти недавние дни».

Он долго размышлял над этими словами; ему показалось, что, несмотря на тяжелое пережитое горе, Дженни Пендин начала проявлять интерес к жизни, и в его сердце надежда вновь оживилась и расцвела.

В середине декабря Брендона послали в Плимут арестовывать двух преступников, прибывших пароходом из Нью-Йорка. Сделав свое дело и воспользовавшись свободным временем, он в ту же ночь приехал в Дартмур и в 9 часов на следующее утро плыл в катере в Кроу-Нест — «Вороньему гнезду».

Сердце его билось сильнее обычного. Не только от ожидания встречи с красивой вдовой, но и по другой причине. Он не мог отделаться от смутного подозрения, что Бендиго Редмэйнес мог помочь брату скрыться. Подозрение не на чем не было основано, но сыщику крайне интересно было застать старого морского волка врасплох и посмотреть, какое впечатление это на него произведет.

Поднявшись по каменным ступеням на террасу, он увидел человека, копавшегося в саду. Человек рыл землю и напевал вполголоса. Брендон узнал в нем лодочника Дориа. Итальянец курил черную вонючую сигару и приветствовал сыщика радостным восклицанием.

— Мистер Брендон! С новостями?

— Нет, Дориа, новостей нет. Я случайно был в этих местах и воспользовался случаем, чтобы повидать миссис Пендин и ее дядю. Как они поживают?

— Так себе. Время проходит, слезы сохнут. Провидение залечивает раны.

— А вы по-прежнему ждете богатую женщину, деньги которой позолотят герб рода Дориа и вернут вам замок в Дольчеаква?

Джузеппе рассмеялся и выпустил клуб вонючего дыма от тосканской сигары.

— Планы немного переменились. Человек предполагает, а Бог располагает. Особенно, если это Бог любви, синьор.

Сердце Марка учащенно забилось. Он понял намек итальянца.

— Чары красоты могущественнее тщеславия, синьор.

Дориа вздохнул и пристально взглянул на Брендона. Итальянец был одет в шерстяную коричневую фуфайку, плотно облегавшую его могучее и красивое тело. Действительно, если раздеть его, он походил бы на античную статую…

Брендон почувствовал тревогу. То, что Дориа, вопреки честолюбивым замыслам, до сих пор оставался в «Вороньем гнезде», без слов красноречиво свидетельствовало об опасном положении, в которое, по мнению сыщика, попала Дженни Пендин. Однако Марк постарался не выдать своей тревоги.

— Я вижу, вы довольны вашей службой? Старый морской волк, вероятно, очень хороший человек, когда умеешь угодить ему в его маленьких чудачествах.

— Да, я ни в чем не могу на него жаловаться и доволен им. Мы хорошо понимаем друг друга. Мы, могу сказать, почти друзья, и наша дружба могла бы продолжаться бесконечно… если бы…

Итальянец круто оборвал разговор, затянулся сигарой и снова принялся за работу; не поворачивая головы, он бросил через плечо.

— Мадонна дома.

Марк понял, кого он называл мадонной и, пожав плечами, направился в дом.

Дженни Пендин встретила его на пороге.

— Дядя у себя в комнате. Я сейчас его позову. Но скажите мне сначала, у вас нет никаких новостей? Я так рада, так рада вас видеть!

Она была очень возбуждена, волновалась и показалась Марку еще прекраснее, чем прежде.

— Увы, никаких новостей, миссис Пендин. Хотя… впрочем, чепуха, о ней не стоит говорить. Я испробовал все возможности, сделал все, что мог, и ничего. А у вас тоже ничего, иначе вы, конечно, дали бы мне знать?

— Да, у нас все по-прежнему. Дядя Бен, наверное, сказал бы мне, если бы узнал что-нибудь новое. Я убеждена, то он умер… Роберт Редмэйнес.

— Я тоже. Но расскажите мне немного о себе, если это не будет нескромностью с моей стороны.

— Ах, вы были так милы ко мне, я не знаю, как выразить вам мою благодарность. Я вполне здорова, мистер Брендон. Коротаю здесь свою жизнь и стараюсь быть полезной другим.

— Значит, вы довольны своим пребыванием здесь?

— Да, довольство — подмена счастья, но я довольна.

Он хотел продолжать дружественную сердечную беседу; но мысли его внезапно спутались, и он невольно пробормотал:

— Как я хотел бы, чтобы довольство жизнью вновь обратилось для вас в истинное счастье.

Дженни улыбнулась.

— Благодарю вас за дружеское желание. Я чувствую, что вы говорите, как друг, от всей души.

— Да, от всей души.

— Может быть на днях мне придется съездить в Лондон, но я очень плохо знаю город. Я была бы вам очень благодарна, если бы вы не оставили меня там одну.

— Я всецело в вашем распоряжении, и буду счастлив…

— Но вам со мной будет скучно и неприятно. Я до их пор еще не могу прийти в себя, и нервы мои так расшатаны, что иногда я не могу выносить даже дядиного голоса. В такие дни я замыкаюсь в себе, как улитка, из меня невозможно выжать ни единого слова, и я похожа на зверя в клетке.

Брендон сочувственно улыбнулся.

— Вам нужно развлекаться.

— О, я развлекаюсь… здесь достаточно развлечений, хотя вас это, вероятно, удивит. Джузеппе Дориа, катает меня в лодке и поет. Я часто езжу в Дартмур по делам дяди за хозяйственными покупками. И с нетерпением жду весны…

— Итальянец…

— Он очень приличный человек, мистер Брендон… вполне приличный. Я ни в чем не могу его упрекнуть, и рядом с ним я чувствую себя в полной безопасности. Он мечтает найти богатую невесту, которая своими деньгами позволила бы ему откупить обратно замок Дориа в Альпах, и он настолько энергичен и уверен в себе, что я думаю, надежды его непременно осуществятся рано или поздно. Я буду очень рада за него.

— Вы не думаете, что он отказался от этих планов?

Дженни на минуту задумалась. Глаза ее неопределенно смотрели в даль моря.

— Почему? — спросила она неуверенно.

— Мне кажется, он принадлежит к людям, которые зову сердца подчиняются охотнее, чем приказам разума.

— О, да… душа его так же прекрасна, как и он сам.

Марк хотел предостеречь ее, но почувствовал, что вмешательство его будет неуместно.

Она, однако, казалось, угадала его мысль и улыбнулась.

— Я больше уж никогда не выйду замуж.

— Никто не посмел бы вам предлагать этого… никто, кто знает, какие страдания вам пришлось перенести. Во всяком случае, никто не посмел бы сделать это так скоро, — ответил он, слегка смутившись.

— Ах, мистер Брендон, если бы вы знали, как я рада видеть вас. Страшно рада! Вы с нами обедаете? Мы обедаем после полудня.

— Если вы разрешите…

— Еще бы! И после обеда будете пить с нами чай. А теперь я вас проведу к дяде Бендиго. Оставлю вас на час, а тем временем обед будет готов. Джузеппе обедает с нами. Вы ничего не имеете против?

— Последний отпрыск рода Дориа! Мне кажется, я никогда до сих пор не обедал в таком аристократическом обществе!

Дженни провела его в круглую комнату — «святилище» дяди.

— Мистер Брендон приехал, дядя Бен.

Бендиго Редмэйнес отвел от глаз подзорную трубу, в которую смотрел на море.

— Подымается юго-восточный ветер. В канале будет буря.

Он пожал сыщику руку, и Дженни ушла. Моряк был рад Брендону, но мало интересовался судьбой брата; откровенность, с которой он говорил о некоторых вещах, удивила сыщика.

— Я прямой человек. То, что у меня на уме, то и на языке. А вы человек симпатичный. Когда вы были здесь летом, я видел, что моя прекрасная племянница произвела на вас впечатление. Она, насколько я могу судить, принадлежит к тем женщинам, которые легко разбивают мужские сердца. Сам я, после того, как меня отняли от груди кормилицы, никогда не имел дела с женщинами и избегал их так, как всякий порядочный моряк избегает подводных рифов. Но надо признать, что Дженни очень мила ко мне и привела в порядок весь дом. Она очень хорошая женщина, мистер Брендон.

— Она замечательная женщина, мистер Редмэйнес.

— Подождите. Теперь она поставила меня перед трудной задачей. Мог я предполагать, что моя правая рука — Джузеппе Дориа — влюбится в Дженни? А, собственно говоря, надо было предполагать; они вполне стоят друг друга — он бесценный работник, она превосходная хозяйка. И я боюсь, что может выйти так, что они поженятся в следующем году и оба скажут мне до свидания!

Откровенный тон моряка смущал Брендона; он чувствовал себя крайне неприятно и неловко, но нужно было отвечать.

— Вам следовало бы намекнуть об этом итальянцу, — сказал он. — Что хорошо в Италии, то совсем не принято у нас в Англии. Он не имеет права приставать к молодой вдове, только что потерявшей горячо любимого мужа и потерявшей его при таких трагических обстоятельствах.

— Совершенно верно, но поймите мое положение: я вижу, что Дориа давно хочет уйти и ушел бы, если бы его не удерживало присутствие Дженни. Я не смею утверждать, что она поощряет его ухаживания. Нет, она ведет себя вполне безупречно. Но, повторяю, в один прекрасный день может выйти, что они поженятся, и я опять останусь один в этих скалах. Он красивый малый, а она молода и никого, кроме него да меня, целыми днями не видит. Тут, сударь, ничего не попишешь!

— Но мне казалось, что Дориа мечтал жениться на деньгах и полон был самых честолюбивых замыслов.

— Да, и он знает, что двадцать тысяч футов, которые у Дженни, его никак не устроят. Но, по-видимому, любовь бывает сильнее всяких планов. Насколько вижу, теперь его главная мечта — Дженни Пендин и только. Если бы они, поженившись, остались здесь, я ничего не имел бы против: я привязался к этому черномазому черту. Но ведь вы понимаете, если они поженятся, то ведь улетят отсюда и — пиши пропало!..

— Да, у вас трудное положение, мистер Редмэйнес.

— Я думаю! Я не желаю становиться между моей племянницей и ее счастьем и должен сказать, что из Дориа может выйти вполне хороший муж, хотя хорошие мужья вообще встречаются редко, особенно в Италии. Но под ее влиянием он может отказаться от своих дурацких планов и потерпеть. А через некоторое время у самой Дженни будет не мало денег, к ней перейдут деньги Боба, мои и Альберта. Но я бы очень хотел, чтобы ничего этого не случилось. Говорю вам все это, потому что вы хороший человек и, может быть, что-нибудь мне посоветуете.

— На откровенность я отвечу откровенностью, — после некоторого размышления ответил Брендон. — Я восхищаюсь миссис Пендин. Не только такой необыкновенной красоты я никогда не видел, но редко встречал такую душевную красоту и силу. Думаю, вам нечего бояться.

Ваша племянница еще долго будет верна своему покойному мужу. Это не такая душа, которая легко забывает.

— Пожалуй, — согласился Бендиго, — но пройдет год, два, — что дальше? Ведь, вы понимаете, они целые дни проводят вместе…

Брендон помолчал. В его собственной душе боролись сомнения.

— Между нами, я предпочел бы англичанина, — но ведь ни одного порядочного человека не заманишь на эти скалы! Да… Бендиго задумался и вдруг спросил:

— Новостей о брате нет?

— Нет, мистер Редмэйнес.

— Я до сих пор не могу поверить в его вину. Несомненно, все это дело должно быть объяснено иначе. Но вы говорите, что кровь, которая была найдена в доме и на мешке, человеческая?

— Да.

— Тайну Пендина хранит море. А кости Роберта будут найдены только в день Страшного Суда.

— У меня также почти нет сомнений, что он умер.

Несколько минут спустя внизу раздался удар гонга, и оба спустились в столовую к обеду. За столом Дориа трещал, не умолкая, подробно и с увлечением рассказывая о подвигах своего древнего рода, о красотах Дольчеаквы, о своих денежных планах и наконец признался в своих опасениях.

— По идиотским итальянским законам титул переходит вместе с поместьем, и теперь в любой день богатый мясник или булочник может сделаться графом Дориа, приобретя в собственность замок. Единственная надежда, что он не пожелает тратить так много денег, потому что на исправление разрушений и восстановление прежнего блеска нужны теперь миллионы.

После обеда он закурил свою вонючую тосканскую сигару, выпил рюмку ликера, поставленного Редмэйнесом на стол в честь Брендона, простился и ушел.

Оставшиеся обменялись мнениями об итальянце, и Марк с тревогой следил за Дженни; она ничем не выдавала себя, хваля голос, способности и доброе сердце Джузеппе.

— Он мастер на все руки! — закончила она свою характеристику и выразила желание, чтобы последний отпрыск графского рода поскорее нашел богатую невесту и осуществил свои честолюбивые планы. Было несомненно, что итальянец не занимал места в размышлениях миссис Пендин о собственном будущем.

Время после обеда прошло быстро, и с сумерками Брендон начал прощаться с гостеприимными хозяевами. Старый моряк был необыкновенно любезен и настойчиво просил Марка снова навестить его в «Вороньем Гнезде». Приглашение крайне соблазняло сыщика, и он от души пожал руку дяде Бендиго.

— Поздравляю вас с победой, — говорила Дженни, провожая его на дорогу позади усадьбы, так как Брендон решил пешком идти в Дартмур. — Вы покорили сердце моего дяди, а это удается не всякому.

— Вы думаете, что я могу воспользоваться его приглашением и приехать к вам на несколько дней после Рождества? — спросил он, и она уверила его, что все в «Вороньем Гнезде» будут искренне ему рады.

Брендон медленно направился по лесной дороге, погрузившись в размышления о Дориа и о красивой вдове и с грустью предчувствуя, что летом Дженни Пендин может представить ему своего второго мужа… нет, не Дориа, кого-нибудь другого… во всяком случае одиночества в этой укрытой в скалах дыре она долго не выдержит…

Он твердо решил воспользоваться первой возможностью и снова навестить «Воронье Гнездо». Ему в голову не приходило, что он вернется туда через несколько часов, и мысли его останавливались на Рождестве. А до тех пор он попробует возобновить переписку с Дженни, и, Бог его знает, письма иногда больше связывают людей, чем личные встречи… Он мысленно перебирал все слова, сказанные ему молодой вдовой в этот день, подсчитывал все брошенные ему взгляды… Старался понять, угадать, что чувствовала она к нему, Марку Брендону.

Внутри росло убеждение, что Бендиго Редмэйнес ошибается, и быть не может, чтобы вдова Майкеля Пендина могла отдать свое сердце красивому итальянцу, курящему вонючие тосканские сигары. Женщине, перенесшей столь тяжкие страдания, нужен не красивый любовник, а верный и испытанный друг…

Утешая себя и укрепляя надежду такими размышлениями, Брендон шел по дороге мимо густого елового леса. То, что он вдруг увидел, поразило его так, что на секунду ему показалось, не разбил ли его паралич.

У деревянного забора, шедшего вдоль дороги, опираясь на столб, стоял Роберт Редмэйнес.

Луна светила ему прямо в лицо; сзади тихо шумели густые ели и по дороге дул легкий ветер. Рыжий великан спокойно и невозмутимо кого-то ждал в ночной тишине. Он был в тех же клетчатых штанах и в том же красном жилете, которые Брендон видел в Фоггинторе; в лунном, мертвенном свете блестели серые глаза и темнели огромные рыжие усы, а под усами был ровный ряд крупных зубов. Лицо было покрыто морщинами и свидетельствовало об усталости и, может быть, о душевных страданиях, но никак не о сумасшествии.

На секунду Брендону показалось, что ему померещилось. Но «привидение» подняло на него глаза; лицо Роберта Редмэйнеса выразило удивление, тревогу, страх. Убийца узнал сыщика; во всяком случае понял, что перед ним враг. Прежде чем Марк мог что-либо предпринять, рыжий великан отскочил от забора, повернулся и быстро скрылся в темном лесу.