Поднимаясь за Митей по лестнице на пятый этаж, нервно жую губу и пытаюсь придумать, что скажу Алине, когда ввалюсь к ней домой вот в таком виде, да ещё и с её женихом на пару. Хотя… возможно Алина сейчас на работе, да и, если честно, не уверена, что эта девушка вообще ревновать умеет.

Стоит ли говорить о том, насколько сильно было моё удивление, когда вместо уютного гнёздышка для двоих, я увидела обычную холостяцкую берлогу?!

– Ты… А где… – замерла в узком тёмном коридорчике стандартной двухкомнатной хрущёвки с планировкой один в один, как наша с мамой «новая квартира», и даже слов подобрать не могу. – Ты один здесь живёшь? – пребывая в лёгком шоке, интересуюсь и разглядываю несколько пар мужской обуви на полу, практически пустую вешалку для верхней одежды и старенький трельяж с треснутым посередине зеркалом, на столике которого не лежит ничего, кроме связки ключей, какой-то визитки и щётки для обуви. А где косметика? Ну хотя бы расчёска где?..

– Это съёмная квартира, – сообщает Митя, сбрасывая с ног ботинки. – Но я живу здесь так долго, что иногда об этом даже забываю.

Ставит передо мной тапочки. Женские тапочки! А, ну вот же и оно!

– Алина здесь редко бывает, – глядит на меня исподлобья, – но, уверен, она была бы не против, – и на тапочки кивает.

Опять я ничего не понимаю. Но удерживаю все вопросы внутри себя до тех пор, пока Митя не ведёт меня на кухню и не усаживает на шаткий табурет, а сам идёт к плите ставить на огонь чайник.

Бежевого цвета футболка слегка вспотела у него на спине, и я гляжу на это мокрое пятно, как заворожённая, ловя себя на фантазии, где он снимает её через голову, подхватывает меня на руки, опускает на кухонный стол и…

– Брррр!

– Что не так?

– Всё… всё так, – встряхиваю головой и утыкаюсь взглядом в старенький холодильник, сплошь увешенный всякого рода цветастыми магнитиками. – Значит… значит Рома привёз мои шмотки сюда? – перевожу тему, наблюдая, как Митя принимается заваривать чай.

– Да.

– Отлично. Можешь их просто выкинуть.

– Тогда почему не сказала об этом в машине?

Прочищаю горло и смотрю куда угодно, лишь бы не на него, чувствуя, как к щекам приливает румянец.

– Заберу только бижутерию, остальное можешь выбросить, одежда всё равно больше не пригодна для продажи, после того, как одна корова потопталась по ней своими копытами.

Усмехается и ставит передо мной кружку с чаем. Следом вытаскивает из холодильника форму для льда, заворачивает кубики в вафельное полотенце и протягивает мне:

– К носу приложи.

Слушаюсь. И даже не ворчу!

– Кем были эти люди у подъезда? – интересуюсь осторожно.

– Есть хочешь?

– Я вообще не… – Чёрт. – Что им нужно было?

Вздыхает, отводя взгляд к окну:

– Напомнить мне кое о чём.

– И всё? Они что-то про работу говорили! И, да, я подслушивала. О, позор мне!

Взгляд Мити тяжелеет, лицо становится непроницаемым.

– Ты наркотиками, что ли торгуешь? Или оружием? Или ещё чем-нибудь запрещённым? – говорю в полу-шуточной форме. – А если серьёзно… что значит «друзья-наркоманы», что означают терминаторы, караулящие тебя у подъезда? Ты кто вообще? А на жизнь чем зарабатываешь? «Клевер» тебе зарплату не платит, я в курсе.

– Слишком много вопросов.

– А ты ответь хотя бы на один! – пожимаю плечами. – Ты бандит, что ли?

– Смеёшься? – фыркает с улыбкой.

– Тогда кто?

Переводит взгляд на меня:

– Ты матери звонила?

Ну вот и поговорили.

– Звонила. Не поднимает. Оставила ей голосовое, чтобы приехала на опознание трупа очень похожего на её дочь.

– Нельзя так с матерью.

– Да ладноооо? – невесело усмехаюсь, бросаю полотенце со льдом на стол, поднимаюсь с табурета и подхожу ближе к подоконнику, на котором сидит Митя и глядит в окно с таким видом, словно кого-то высматривает. – А что насчёт твоей? Не очень-то ты с ней мягко обошёлся, тогда, – в «Клевере». Или у вас это норма?

– Раиса, – отвечает с нажимом, взглянув на меня из-под нахмуренных бровей, – это заслужила.

– Тем, что неадекватная?.. – фыркаю с усмешкой, и уж точно не ждала услышать:

– Именно.

Нет, а если серьёзно, была б она ненормальной, кто бы ей позволил с детьми работать?

– У Раисы маниакальная потребность в том, чтобы пытаться кого-нибудь перевоспитать, – говорит едва ли не с отвращением и вновь в окно смотрит. – Особенным спросом пользуются подростки, чьё поведение оставляет желать лучшего. Она не знает границ. Так что…

И он замолкает. А я, кажется, в лёгком ступоре, но не из-за того, что услышала, а из-за того, что Митя вообще решил со мной этим поделиться. Теперь понятно, почему Мымра постоянно ко мне цепляется: в её глазах я – именно такой плохо поддающийся воспитанию подросток, и она, видимо считает своей священной обязанностью как можно скорее это исправить.

– Так вот почему она тебя из детского дома забрала? – озвучиваю следующую мысль и тут же прикусываю язык до боли и во все глаза смотрю на Митю, лицо которого теперь выглядит удивлённым, а челюсть даже немножечко отъехала вниз. – Прости, я… Мне Женя рассказала. Давно уже.

Отвожу взгляд, проклиная себя за болтливость всеми известными мне ругательствами, и жду, когда начнётся очередная стычка характеров, но… Митя всего лишь усмехается! Причём так расслабленно, так тепло, словно мы с ним действительно лучшими друзьями стали, а я вдруг надумала смущаться в его присутствии.

– Эй, школьница, а ты не такая уж и безнадёжная! – продолжает смеяться и отвешивает мне щелчок по носу.

Рефлекторно назад отшатываюсь и смотрю на него, пребывая в полном замешательстве.

– Краснеть даже умеешь, да? – мягко улыбается.

– В каком это месте? – кривлюсь недовольно, похлопывая себя по щекам, которые и вправду горят. – И ничего я не смущаюсь.

Слышу шумный протяжный вздох, а следом слова:

– Ты права. Раиса меня к себе забрала, когда мне пятнадцать было. И, наверное, стоит уточнить, что в детском доме я был одним из самых отпетых хулиганов.

– Ты?

– Да. Представь себе. Был бы нормальным, Раиса в жизни на меня бы не взглянула. А тут… такой отличный материал для её «практики» нашёлся.

– Судя по всему, практика удалась, – почти шёпотом.

– Думаешь? – смотрит весело. – Если бы удалась, я бы сейчас перед ней на цыпочках ходил и с ложечки её супчики похлёбывал.

Хмурюсь.

– Но… как ты тогда нормальным стал?

– Нормальным? – с низким смехом, от которого у меня по коже бегут мурашки, выгибает брови и пристально мне в глаза смотрит. – А я думал, что я фрик, гоблин и прочие зверушки?..

– Ладно, забей, – фыркаю раздражённо и возвращаюсь на табурет, чтобы промочить горло уже подстывшим чаем. Делаю глоток, а макушкой чувствую, что Митя глаз с меня не сводит. – Я просто твою мать сегодня на рынке видела, – вновь перевожу тему. – И, кстати, сегодня не я одна обзавелась прозвищем падшей женщины. Чего она на Алину-то взъелась?.. Она ведь у тебя… вся такая правильная.

Не смотреть на него. Не выдавать чувств, что бурлят внутри. Смотреть только в чашку с чаем. Вот так, хорошо.

– Ты ей про свадьбу сказала? – вкрадчиво.

– Я не знала, что это тайна, – едко отвечаю. Я ведь и правда не знала!

А Митя вновь вздыхает, да тяжелее обычного.

– Раисе мало кто нравится. – Митя занимает табурет напротив, подхватывает со стола полотенце со льдом и тянет руку к моему лицу. – Синяки будут, – строго отвечает на мой многозначительный взгляд.

– Они в любом случае будут, – отвечаю с хрипотцой, потому что очередная фантазия уже играет в голове яркими красками, где Митя прикладывает к моему носу лёд, затем придвигается всё ближе, лёд летит в стену, а губы Мити стремительно накрывают мои…

Боже… У меня едет крыша.

– Пойдём, – вдруг берёт меня за руку, и кожа в этих местах вспыхивает пламенем, а в животе самый настоящий торнадо закручивается.

– Куда? – послушно иду за ним.

– Отвечу на один из твоих вопросов, – открывает передо мной дверь одной из комнат и приглашает войти.

Вот ничего себе!

Замираю на пороге и глазам своим не могу поверить! Да это же самая настоящая музыкальная студия! В хрущёвке! Да ещё какая!

Небольшая комнатка не имеет в себе ничего, кроме многочисленной аппаратуры: куча проводов, колонки в четырёх углах, две микрофонные стойки, студийные мониторы вдоль одной из стен, две электрогитары, бас, акустика и даже синтезатор! Пол застлан потёртым линолеумом, а стены сплошь оформлены чем-то очень похожим на картонные контейнеры для куриных яиц. Ох, да это они есть, только серебристой краской покрытые!

– Звукоизоляция, – сообщает Митя при виде моих округлившихся глаз. И я, правда, в приятном шоке! Не то, чтобы никогда в жизни домашней студии не была, просто увидеть её здесь и сейчас стало самым что ни на есть большим сюрпризом.

– Здесь я работаю, – поиграв бровями, Митя толкает ко мне одно из двух кресел на колёсиках и кивком предлагает присесть. – Я ответил на твой вопрос? Как видишь, у меня здесь нет никакой контрабанды.

– Эм-м… ага… – вращаю головой по сторонам, останавливаясь взглядом на плотных чёрных шторах, что скрывают за собой окно, затем насчитываю пять точечных светильников в точно таком же чёрном, как шторы, потолке, а после замечаю, как загораются несколько мониторов и с искренним восторгом выдыхаю: – Это круто.

– Знал, что тебе понравится.

– А как же соседи?

– В основном я работаю в наушниках и на компьютере. Это не звукозаписывающая студия, – ухмыляется на одну сторону рта и явно удовлетворённый моей реакцией, подхватывает со стойки белоснежную акустическую гитару, опускается в пустое кресло и умело пробегается подушечками пальцев по струнам.

В тот же миг на моей коже вспыхивают мурашки.

– Я пишу песни и получаю за это вполне приличные деньги, – перебором играет какую-то ненавязчивую, но безоговорочно красивую мелодию.

– Ты пишешь… для кого? – хмурюсь.

– Много для кого, – усмехается низко и взглядом своим из-под бровей меня насквозь пронзает, что так и хочется сползти по спинке кресла и превратиться в лужицу на полу. – Со многими компаниями из Москвы сотрудничаю, и из Питера. Некоторые артисты напрямую ко мне обращаются.

И это, несомненно, круто! Но как-то не сходится многое.

– А почему тогда ты ещё не там? Не в Москве?

Гитара замолкает, и на несколько секунд в студии воцаряется тишина, а затем Митя просто сообщает:

– Потому что тайная покупка музыки вместе с авторскими правами на неё, довольно прибыльное дело.

Едва ли не ахаю:

– То есть другие компании и артисты платят тебе не только за музыку, но и за право выдавать её за свою? То есть… они талантливые благодаря тебе, а ты… а ты здесь?!

Откидываясь на спинку кресла, Митя расслаблено смеётся, ероша пальцами волосы:

– «Полный пакет», Кристин. И договор о неразглашении. Это работа, бизнес, коммерция, называй, как хочешь. Мне платят, и платят много, мне доверяют, а и не жалуюсь. Меня всё устраивает.

– И много платят? – скептически протягиваю.

– На жизнь хватает.

– Значит не особо много. А почему бы тебе самому не попробовать…

– Крис! – перебивает твёрдо. – Я ответил на твой вопрос, верно?

– Намёк понят, – цокаю и возвращаюсь к разглядыванию аппаратуры, как белоснежная акустическая гитара вновь оживает под пальцами Мити, рождая самое настоящее волшебство. Кажется, оно наполняет собой всё пространство, воздух… пропитывает собой каждую клеточку моей кожи, а сердце, словно в такт мелодии, стучит всё чаще, всё громче… Пока я неотрывно смотрю на него.

Могу смотреть до бесконечности, – только позвольте. Могу слушать его музыку до бесконечности, могу просто сидеть в этом кресле до бесконечности, словно и нет за этими стенами целого мира, потому что всё, что мне нужно… уже здесь. Прямо передо мной. Смотрит прямо на меня…

– Ты её любишь?

Гитара с противным «звяк» замолкает, а пристальный взгляд Мити всё ещё прикован к моему лицу.

И он не отвечает.

Почему ты молчишь?

– Она даже не живёт здесь, – с болью, с грёбаной надеждой.

– Потому что здесь громко, – говорит не сразу, с хрипотцой, почти шёпотом.

– Только поэтому? – тону в его глазах, молюсь про себя: «Скажи, что не любишь! Скажи, что причина свадьбы не в чувствах к ней! Придумай, соври, не отталкивай! Я перед тобой, как на ладони, безо лжи и притворства. Просто возьми меня за руку, прижми к себе, скажи, что тоже это чувствуешь. Ты чувствуешь! Скажи!»

Ещё пауза. Эта тишина становится невыносимой.

Звякают струны, и гитара возвращается на стойку, а Митя неспешно, словно не зная, как поступить правильно, подходит ко мне. Замирает передо мной, и ноги сами поднимают меня с кресла, чтобы смотреть ему в глаза… так близко. Он вновь так близко… и так далеко.

Лицо будто маска каменная, каждая чёрточка, каждая мышца вопит о напряжении, и лишь глаза по-прежнему живые, полные той самой безысходности, что видела раньше…

Ещё ближе. Всего чуть-чуть, чтобы дышать с тобой одним воздухом. Ещё чуть-чуть, чтобы чувствовать жар твоей кожи. Ещё чуть-чуть, чтобы представить нас вместе… вот так просто, друг напротив друга, глаза в глаза…

Только я и он. И больше никого не существует.

Только я и он.

И он прав… я всего лишь глупая школьница, что позволила себе так ошибочно, так напрасно и так отчаянно влюбиться в человека, чьё сердце принадлежит другой.

– Крис, я не…

Поздно.

Мои руки коснулись его горячей напряжённой шеи. Мои принципы перестали иметь значение. А мои губы коснулись его губ.

Всего мгновение… Прекрасное, незабываемое, такое сладкое и такое болезненное. Всего мгновение, чтобы прижаться к нему всем телом, чтобы почувствовать вкус его губ, чтобы узнать, что такое, когда сердце бьётся на пределе.

Всего мгновение. Невинный, но такой желанный поцелуй.

На который он не ответил.

– Кристин… – он отстранился.

– Прости, – через секунду я уже была в коридоре.

– Кристина!

– Мне просто было это нужно. Прости. – Не помню, как оказалась на улице, я не отдавала отчёта своим действиям. Не помню, как бежала домой. Не помню, как открывала входную дверь и включала свет…

Зато никогда не забуду записку, написанную от руки матери, которую я нашла на кухонном столе:

«Прости, Крис. Ты знаешь, я тебя очень люблю… Но я так больше не могу. Я умираю здесь, – в этом городе, в этой квартире… Прости, доченька. Ты сильная, а я нет. Ты справишься, ты уже такая взрослая и стойкая девочка, а я слабая, жалкая и никчёмная. Прости, умоляю… я так больше не могу. Прости и… не ищи меня, Крис. Умоляю, не ищи. Мама».