Я не в первый раз выхожу на сцену, но совершенно точно в последний.

В первый раз волнение было хоть и сильным, но приятным, будоражащим, предвкушающим открытие чего-то нового, неизведанного, ощущений, которых не испытывала прежде, и от этой мысли кружилась голова. Сердце в груди трепетало, а в кончиках пальцев покалывало, стоило лишь коснуться смычка и оказаться в луче прожектора… Это было в моей прежней школе в рамках весеннего конкурса талантов. Я тогда была ещё совсем ребенком и представляла, что посмотреть на меня пришло не несколько сотен, а несколько тысяч зрителей, для которых искусство – неотъемлемая часть жизни, нечто возвышенное и благородное, каким оно было в моём понимании. Нет – в наших с отцом пониманиях. Когда-то я считала, что быть скрипачкой – моё призвание. Когда-то я позволяла отцу внушать себе эту мысль. А сейчас я даже не знаю, чего хочу.

И сейчас, собираясь поставить жирную точку, стоя на крохотном островке сцены и держа в руках инструмент, я не представляю себе огромный наполненный зрителями зал, я думаю лишь о том, что собираюсь играть для него одного. Для человека, что так хотел услышать мою музыку. И эмоции, что испытываю сейчас от этой мысли, гораздо и гораздо сильнее! И волнение, и трепет, и покалывание в кончиках пальцев… оно есть, но оно извращённое, вывернутое наизнанку, болезненное, как оголённый нерв, – коснись и будет страшно больно. Настолько мучительно больно, что чувствую себя мазохистом, добровольно согласившимся на пытку.

Да будет пытка.

Да будет больно.

Сейчас… только сейчас. В последний раз.

Стоило смычку коснуться струн, и печальный «голос» скрипки разлетелся по залу. Не слышно стало голосов, и смеха, и звона столовых приборов, возможно – лишь в моей голове, а возможно и нет, это не важно, потому что я играю не для них и даже не для себя… Я играю для того, чей взгляд чувствую на себе каждой клеточкой кожи, он растекается по телу охватывая его пожаром: сначала тепло, приятно, но вот становится горячее, непосильно, мучительно горячо! И я знаю, что после этого ещё долго буду собирать себя по кусочкам, а невидимые ожоги никогда не исчезнут, но есть в жизни такие поступки, о которых, несмотря на плачевные последствия, ты никогда не станешь жалеть.

И я не буду жалеть.

Я просто должна была это почувствовать, увидеть его, взглянуть в глаза и в последний раз дать себе шанс попытаться понять, почему он так поступил – почему не сказал правду, в то время, когда я была у него, как на ладони! Он мог читать мою душу, как открытую книгу, он мог написать в ней новую историю – нашу историю!

Но Митя не сказал мне ни слова.

«Отец соврал тебе, Крис, – сказала мне мама, заставив себя выслушать, прежде чем я успела покинуть номер гостиницы, – мне мучительно больно видеть тебя в таком состоянии, потому что я знаю тебя, доченька… я знаю, что значит этот взгляд. Тот парень… Митя… Он стал для тебя не просто другом…»

«Он стал для меня домом, – ответила мысленно. – Он стал для меня всем!»

«Это он попросил отца соврать тебе, Крис, – печально вздохнула мама. – Митя отказался принимать от нашего папы оплату за работу, вместо этого попросил любыми способами найти твою скрипку и выкупить её за любые деньги, чтобы… чтобы вернуть тебе, чтобы ты снова могла играть. Папе передали просьбу Мити, и он согласился, несмотря на то, что нам двоим были не совсем понятны мотивы этого странного парня… ведь папа предлагал ему хорошую сумму в оплату. И ещё более странной была просьба не говорить об этом тебе. Тогда я не понимала, почему он так решил, но не теперь… Митя сказал, что так тебе будет легче понять, смириться и уехать из этого города… И знаешь, Крис, стоило лишь мне увидеть, какой болью наполнился его взгляд при разговоре о тебе, я всё поняла… Возможно, отец – нет, но не я… Да, мы хотели, как лучше… Мы все! И даже Митя! Но я вижу… Криииис… тебе больно. Это из-за него, да»?

Порой ненависть способна залатать разбитое сердце. Ржавыми нитками и рваными стежками, но порой… ненависть – единственное лекарство. И Митя дал мне его. Ненавидя его, презирая за гнусный поступок, за то, что использовал меня, возможно, мне было бы проще забыть о его существовании, возможно, так он пытался сказать, что нам просто не суждено быть вместе, и иногда ненависть – спасение, а любовь – мучительно долгое падение с обрыва.

«Он сказал у него свадьба завтра… то есть уже сегодня, – мама умоляюще заглянула в мои глаза. – Не ходи, Крис. Не мучай себя. Давай просто уедем»?

«Я не могу, – ответила, будучи вновь сбитой с толку. – Я должна вернуть ему его приз».

Открываю глаза и вижу его перед сценой. Красивый, в белой рубашке и чёрных джинсах, на голове мой любимый беспорядок, словно он последний час не вынимал пальцев из волос. Руки опущены, плечи слегка ссутулены, а лицо… лицо больше не имеет никакого сходства с той каменной маской, что примерял к своему лицу ещё вчера.

И глаза… В них нет пустоты, что засасывает в себя, холодными пальцами вцепившись в горло. В его глазах смирение. И я даже не знаю, что лучше.

Скрипка смолкла, и я опустила инструмент, крепко сжимая пальцами гриф, словно он – моя точка опоры, не позволяющая течению бросить меня к берегу и пенной волной разбить о камни. И пусть Митя никогда не узнает, чего мне стоило сыграть для него; не только морально, но и физически… Пусть никогда не узнает, каким адским пламенем сейчас горит и пульсирует моя правая, недавно повреждённая, кисть… Эта боль ничто по сравнению с тем, как стонет и сжимается сердце…

Шаг вперёд, нерешительно. Вдох, короткий и судорожный. Спуститься вниз со сцены и предстать перед ним, совершенно не думая о реакции гостей, о том, что смотрят на нас и наверняка задаются вопросом: какого чёрта происходит?

Все, что есть сейчас – это мы.

Всё, что важно сейчас – это не сделать ещё больнее.

Пристально и неотрывно смотрим друг на друга. Он молчит, и я молчу. А когда первое жжение в глазах чувствую, протягиваю ему скрипку со словами:

– Она твоя.

– Нет, – говорит не сразу, и даже взгляда на инструмент не опустив; в глаза мои практически не моргая смотрит.

– Она твоя, – говорю настойчивей. – Забери. – И добавляю то, чего не собиралась: – Ты её заработал.

Кадык Мити резко дёргается, а челюсти сжимаются с такой силой, что желваки бегают под кожей.

«Не думал, что я так быстро узнаю?»

– Всё честно, – я пожимаю плечами, поднимаю его руку и заставляю обхватить гриф пальцами. – К тому же, я всё ещё должна тебе за аппаратуру. Можешь продать скрипку, а можешь…

«Просто выбросить.»

– …можешь в школу отнести. Для занятий музыкой. Что? – горько усмехаюсь и всплескиваю руками. – Отец выполнил твою просьбу – он ничего не сказал. У меня просто мать немного глуповатая, хотя… может и не всегда. В любом случае… поздравляю, – с трудом выдавив из себя это слово, – счастья вам и… и всё такое.

Собираюсь сбежать поскорее, потому что проклятые слёзы душат, но Митя окликает:

– Крис, давай поговорим!

Замираю и медленно разворачиваюсь к нему лицом.

В глазах – живая боль, вены на шее вздулись, а на виске пульсирует жилка.

– Зачем? – спрашиваю негромко, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих.

Молчит. Только мышцы лица всё больше вопят от напряжения.

– Разговор что-то изменит? – делая несколько шагов к нему.

– Нет, – хрипло, выдавив из себя это слово.

– Тогда он ни к чему, – невесело усмехаюсь и решаю спросить напоследок: – Тогда, когда я пришла к тебе… прежде чем позволить остаться у тебя, ты кому-то звонил … Ты злился… Спрашивал у них, что тебе со мной делать?

– Да, – тяжело сглатывает.

– Всё было ложью, – вполне спокойно говорю и головой качаю. – Тогда почему от награды отказался?

Молчит. И скрипуче болезненным шёпотом отвечает:

– Потому что я давно уже всё проиграл.

Сердце тисками сжимает, горький ком в горле не даёт и вдоха сделать.

– Я была с тобой честна, – делаю ещё шаг вперёд и оказываюсь нос к носу с Митей. И плевать, что все смотрят! Плевать, что думают! Это… просто разговор. Наш прощальный разговор. – От начала и до самого конца я была честна с тобой, а ты… побоялся мне довериться. Неужели я не заслужила правды?

– Ты заслужила её больше, чем кто-либо ещё, – тихим, дрогнувшим голосом отвечает, и глаз с моего лица не сводит. – Но кем бы я был, если бы бросил тебя тогда – когда все от тебя отвернулись! Кем бы я был после этого? И что стало бы с тобой, расскажи я о сделке с твоим отцом?.. Каким ударом это стало бы для девушки, у которой никого не осталось?.. Я был последним, кому ты могла доверять. И я просто не мог снова бросить тебя в эту бездну одиночества. Думаешь, не хотел рассказать?.. Да я чуть с ума не сошёл от желания открыть тебе правду. Но каким чудовищем я стал бы в твоих глазах после этого?.. Да и пусть! Да, я бы стал чудовищем, но ты… ты бы вновь осталась одна. Ты бы не поняла. И не простила бы.

– И ты лгал…

– Я просто не говорил, – тяжело сглатывает. – Ради тебя же.

– Ждал, пока отец вернётся? – первая горячая слеза скатилась по щеке. – Думал… он сможет восполнить твоё предательство? Думал, мне легче станет? После вот этого, – обвожу взглядом украшенный зал, – легче?

– Ты знала, что так будет, Крис. Мы оба знали.

– Да, – кивая, опускаю глаза. Он прав. Я знала. Я была к этому готова. И мне не за что его винить. К чему устраивать сцену? Зачем давать волю эмоциям, если я добровольно на это пошла, не справилась со своими чувствами?..

Нет… Митя не использовал меня. Он просто, как и я… не смог справиться с чувствами. Но, в отличие от влюбившейся по уши школьницы, он хотя бы пытался. И в этом… он был со мной честен. Всегда.

– Верни Егора, хорошо? – без колкости, а со всей искренностью говорю. – Ты должен идти до конца.

– Так и будет.

– Хорошо, – медленно отступаю назад и молюсь, чтобы не останавливал, чтобы отпустил.

– Крис?

О боже, не надо! Отпусти меня!

Крепкими руками обхватывает сзади, разворачивает к себе лицом и прижимает к груди, заключая в объятия.

– На нас все смотрят! – сиплю, глотая слёзы.

– А я на тебя в последний раз, – носом утыкается в изгиб моей шеи. – Спасибо…

– За что?

– Что не поставила меня перед выбором.

– Зачем? Твой выбор был очевиден, – со всем отчаянием, сжимая в кулаках ткань его рубашки.

– Это не так, – шумно выдыхает и ещё крепче меня к себе прижимает. – Это не так…

– Прощай, Мить, – пытаюсь отстраниться и прячу полные слёз глаза. – И… не вини себя. В жизни всякое случается и… и возможно… просто возможно…

– … это ещё не конец, – заканчивает за меня и выпускает меня из объятий.

– Если это судьба, – отвечаю с печальной, но искренней улыбкой, – возможно, мы однажды ещё встретимся.

– Если это судьба, – повторяет Митя, и уже в следующий миг на него налетает Рома, скрывая от моих глаз его лицо.

Дверь за моей спиной хлопает, и холодный осенний воздух остужает кожу лица.

Прощай, «Клевер».

Прощай, этот город.

Спасибо, что заставил меня повзрослеть.

Я начинаю сначала. С чистого лица. И с улыбкой.