Один из Людей в чёрном, по приказу дяди Лёни, изволил отвести нас в Москву, заняв водительское место. Отец же мой в это время тихонечко похрапывал на соседнем сидении.
Мы с мамой едем сзади. Она вот уже битый час пытается вывести меня хоть на какой-нибудь разговор, но каждый раз удручённо вздыхает и, как заезженная пластинка, повторяет одно и то же: «Всё будет хорошо, Крис. Всё наладится. Держи, скушай вкусняшку».
Тошнит меня и от её пустых слов, и от вкусняшек. Молчу всю дорогу, не отрывая взгляда то от сумеречного леса за окном, то от бескрайних полей, то будто под гипнозом смотрю, как белой змейкой извивается разметка на дороге.
– Вернёмся в Москву, заживём по-новому! А там глядишь, и в Лос-Анджелес вернуться сможем, – говорит мама таким тоном, словно предвкушает нечто воистину будоражащее. – Ты наверняка по друзьям соскучилась, а, Крис?.. Уверена, и они по тебе тоже.
Я не вернусь в Лос-Анджелес.
Только маме и отцу пока что об этом знать не стоит. Оставлю новость сюрпризом на своё совершеннолетие, чтобы уж наверняка ничего предпринять не смогли. А зная отца, услыхав он от меня о подобном решении, уже завтра в Штаты отправит, а там и законы другие; гражданства у меня два, так что ещё три года придётся во всём родителям подчиняться.
А я не хочу.
Я свободы хочу.
Хочу собрать себя по кусочкам и хоть чего-нибудь добиться своими силами, своими руками и своей головой. Закончу школу, получу аттестат, сниму квартиру, или комнату, устроюсь на работу. И если жизнь за год более-менее наладится, там уже и о поступлении в институт можно будет подумать.
Думая обо всём этом, если честно, становилось немного легче. Думая о том, как буду самостоятельно строить свою жизнь и будущее, без чьего-либо давления, без навязанного мнения и без зависимости от тех, кто в любой момент бросить может, в любой момент нож в спину вонзить может, – действительно становилось легче. Наверное, мне была необходима вся эта встряска, чтобы произошла глобальная перестройка личности, чтобы привычное устройство жизни перестало казаться незаменимым и идеальным, а ценности, что годами мне прививались, показались вдруг глупыми и даже немножко смешными. Ведь деньги не могут заменить любовь и искренность, что ждёшь от близких, тепло, что ищешь в их объятиях и утешение в глазах. Семья должна быть едина, дружна, высока и нерушима, как защитная стена… В семье не бросают друг друга, ведь тогда… стена разрушится, как шаткий спичечный домик.
Моя семья была разрушена.
И пусть мама с папой до конца своих дней будут делать вид, что всё хорошо, что не случилось ничего ужасного, я-то знаю – ничего уже не станет прежним. Потому что доверия уже не будет. Потому что я больше не тот котёнок, который так любил помурлыкать папочке, выпрашивая какую-нибудь дорогую побрякушку. Я теперь другая. Я стала сильнее. Я даже смогла отпустить того, кого полюбила. И главное – я сделала это с чистым сердцем.
***
С грустью, но с уверенностью в том, что отныне нет ничего, с чем бы ни справилась, задремала. Разбудила телефонная вибрация в кармане толстовки и сперва подумалось – сплю, всё ещё сплю, ведь иначе с чего бы ещё Жене звонить мне в одиннадцатом часу ночи? Она знает, что в Москве я буду только за полночь.
Но это был не сон – это был сущий кошмар, обрушившийся мне на голову огромным снежным комом.
– Крис?.. Крис, прости, что так поздно, я… я…
– Женя, что случилось?! – потребовала в трубку высоким голосом, так что аж папа заёрзал на переднем сидении. В голосе Жени звучали нотки тревоги, испуга, а уже в следующий миг она сорвалась на горький плач:
– «Клевер» сгореееел… Крииис… «Клевер»… он… он сгореееел…
Стук собственного бьющегося на пределе сердца стал всем, что слышала следующую минуту, а может и несколько минут… часов, дней, столетий! Всё потеряло смысл, всё в один миг перевернулось с ног на голову. Горло с такой силой сжалось, словно кто-то впился в него ледяными пальцами и нещадно душит… душит и душит, пока перед глазами не замаячат тёмные пятна, пока кислород со свистом не начнёт проникать в лёгкие, словно дышу через тонкую соломинку… Спасительную соломинку, что не даёт мне с головой кануть в полную ужаса бездну, откуда не будет дороги назад.
– Кто? – шепчу в трубку не своим, пугающе низким голосом, так что даже мама забила тревогу и уже вовсю зовёт отца с требованием остановить машину. – Кто, Женя?! Кто?!
Не знаю, почему именно он – этот вопрос. Словно кто-то уже за меня вывел в голове огромными пылающими буквами смертный приговор тем, кто не успел спастись, тем, кто сейчас там – под обломками «Клевера», не живой, обугленный…
– Эдик, скажи ему остановиться! Крис плохо! – вопит моя мать, но голос её кажется таким же далёким и едва слышимым, как и остатки здравого смысла, что уговаривают меня взять себя в руки, не терять рассудок…
– Что? – заикаясь от слез, выдавливает из себя Женя и тут же спешно добавляет: – Нет-нет, Крис, никто не умер! Слава Богу! Слава Богу никто не умер… Крииис, это ужасно… Это так ужасно… Тут… тут пожарные, полиция и машин скорой помощи две штуки… Здание просто рухнуло, осело…как карточный домик.
– А если бы на верхнем этаже люди жили?.. А если бы в «Клевере» в этот момент кто-то был? Они… они говорят, что здание было в аварийном состоянии, что-то про проводку и короткое замыкание…
– Женя, успокойся!!! – жестким криком пытаюсь вразумить и её, и себя. И слышу тяжёлое судорожное дыхание в трубке, когда наше авто съезжает к обочине и я тут же вырываюсь на улицу, в ночь, на холод! Чтобы не задохнуться! Чтобы не сойти с ума от паники! – А теперь рассказывай. По порядку. Пожалуйста, Жень. Ты где сейчас? С тобой всё в порядке?
– Я… да-да, со мной… нормально… мне дали что-то понюхать. Я в машине.
– В какой машине? Маме звонила?
– Мама уже едет сюда. Я в машине скорой помощи. Они говорят, я дыма надышалась.
– Так ты была там?! – Боже! Я сейчас сойду с ума. Сойду с ума!
– Нет-нет! Я на улице была, но тут… тут всё в дыму… Мы… Гости… Гости уже разошлись, а я, Алина и Митя остались, чтобы немного прибраться и… и чтобы пьяного в хлам Рому добудиться… Я говорила! Говорила, что сама справлюсь, что закрою кафе, чтобы Митя отвёз домой Рому, а потом они с Алиной тоже домой ехали, но они… они сами не захотели… Я не виновата, Крииис…
– Дальше, Женя! Что было дальше? – хожу взад и вперёд на немеющих ногах, хватаю ртом обжигающе холодный воздух, и игнорирую родителей, что вылезли из машины вслед за мной и пытаются выпытать, в чём дело. – ДА СМОЛКНИТЕ ВЫ! – кричу я им.
– Поздно уже было, – всхлипывает в трубку Женя. – Митя закрывал дверь и собирался вызвать для меня такси, как вдруг… боже, я не знаю! Какой-то хлопок! А уже в следующий миг вокруг вдруг стало светло, как днём! Всё затрещало, заскрипело, языки пламени взметнулись к небу, а я… а я просто остолбенела… Я просто… я просто не знаю, Крис, это было так не реально, понимаешь?.. Алина кричала, рвалась в «Клевер», Митя с силой её оттаскивал. Потом оттащил меня, кричал, чтобы вызывали пожарных, там прохожие на огонь сбежались, и всё это… всё это смешалось в какую-то сплошную бесформенную кучу, всё как обрывками… Помню лишь, как Митя вдруг сорвался с места и бросился вперёд – прямо в огонь! Я кричала, пыталась остановить его… но…
И голос Жени стихает.
Стихает одновременно с тем, как моё сердце замирает в груди. Пальцы с такой силой сжимают телефон, что кажется, я слышу хруст. Лёгкие огнём горят от каждого резкого вдоха, ведь иначе боюсь, что вообще дышать не смогу, будто здесь, прямо сейчас запах гари заменил собой воздух и заставляет задыхаться.
– Женя… Женя, говори, умоляю, – только сейчас, ощутив жжение на щеках, понимаю, что лицо всё мокрое от слёз. – Женя, что с ним?!!
– Он в больнице, – судорожно, хрипло из себя выдавливает. – Митя он… он вернулся в «Клевер» за… за скрипкой. Он вернулся за скрипкой, Крис… Он вытащил её, а потом… потом треск и всё рухнуло!
Вот и всё, воздух закончился. Не дышу. Просто не могу дышать… нечем.
– Меня к Мите не подпустили… – рыдает Женя. – Медики его в машину погрузить пытались, а он… он…
– Что он, Женя?..
– Он… Он обгорел. Не знаю, как сильно, но выглядело это ужасно… А ещё он… Митя смеялся. Это было так пугающе, Крис… Его смех был жестоким и таким пугающим. Я не узнавала его… Ему что-то вкололи и только тогда он успокоился, позволил усадить себя в скорую и невнятно бормотал себе под нос какой-то бред… Что-то он новом тату… О новом тату на коже, которое он заслужил.
Отец подхватил меня в тот момент, когда ноги подогнулись, и я осела на обочину. Вырвал у меня телефон, на что я в ответ закричала как умалишённая, что мне нужно обратно, чтобы он немедленно отдал приказ этому придурку в чёрном разворачивать машину и везти меня к нему, к Мите, в больницу! СЕЙЧАС!
Но отец не стал меня слушать.
Отец редко меня слушает.
И тогда я закричала о том, как сильно их с мамой ненавижу. О том, как сильно презираю их двоих и до конца своей жизни не прощу.
Отец просто подхватил меня на руки и запихнул в машину, приказав водителю заблокировать двери, как только тронемся. Водитель так и поступил. И мои слёзы, моя истерика, мой жалкий хрип в последствии, ничего не изменили… отец никогда не делает что-либо против своей воли, что-либо, что может помешать его планам. А план у него был один – вернуться в Москву и жить так, будто мы, как и раньше грёбаная счастливая семейка!
– Ненавижу, – всё ещё шипела я, когда машина въехала в город и огоньки многоэтажек замаячили за окном. – Ненавижу. Вас всех. Ненавижу.
Позже, уже спустя несколько дней затворничества в своей комнате, я узнаю от Жени, что ожоги на теле Мити оказались не особо серьезными, и он уже идёт на поправку. Алина практически поселилась в его палате, а по делу о поджоге открыли следствие.
Через две недели я узнала, что Митю выписали из больницы, а дело о поджоге закрыли, свалив всю вину на старую проводку. Что не удивительно, учитывая то, кем отец Никиты работает. Прокурору ни к чему испорченная репутация, а его сыну ни к чему клеймо поджигателя и уж тем более тюремный срок… Но это не мешает жителям маленького городка шептаться и плодить слухи о частном предпринимателе, который долгими месяцами пытался уговорить владельцев «Клевера» продать ему здание и землю, на которой оно стоит.
Женя сказала, что это дело и яйца выеденного не стоит, исход был очевиден. И даже если на месте преступления и были найдены доказательства, способные уличить Ника в поджоге, от них быстро и без шума избавились; во всяком случае, в дело ничего подобного занесено не было, и виной пожару стала обычная старая проводка. Так ведь часто бывает.
Ещё через две недели, Женя сообщила, что владелец земли, на которой стоял «Клевер», то есть по документам Алина, продала её Нику практически за бесценок, ведь средств, чтобы строить новое здание, вкладывать их в открытие кафе, у неё попросту нет. Я спросила Женю, как на это отреагировал Митя, но Женя понятия не имеет. Однако мы с ней сошлись во мнении, что вряд ли он был в восторге от этой идеи.
Что касается меня… день рождения я свой хоть и не отметила так, как того желала моя навязчивая мать, но смогла наконец почувствовать его – право принимать собственные решения. И как только с депрессией было покончено, заявила, что съеду на съёмную квартиру, как только получу аттестат о среднем образовании.
Реакция родителей оказалась даже лучше, чем я могла себе представить. Точнее… у отца она попросту отсутствовала: выслушав меня, он молча вышел из гостиной, и уже спустя минуту хлопнула входная дверь. А мама… ну, да, тут ничего нового – она попросту разрыдалась.
Вместо частной школы, я потребовала оформить меня в обычную – районную, и честно отходила на занятия все оставшиеся до выпускного месяцы. Всё это время Женя поддерживала со мной связь, хвалилась успехами в учёбе, свиданием, на которое пригласил её задрот из параллельного класса, и платьем, в котором собралась идти на выпускной вечер, с ним же – с задротом из параллельного класса. Я же… мало чего рассказывала Жене о своей жизни в Москве. Потому что и нечего было рассказывать. Одноклассники у меня оказались довольно приветливыми, ну либо это я просто перестала вести себя, как богатенькая сучка… Атмосфера дома оставляла желать лучшего, хотя… пожалуй, можно сказать, что маме лучшего желать и не приходится. Та полностью вернулась к своему статусу ни в чём себе не отказывающей жены олигарха и вечно где-то пропадает со своими не менее богатыми подружками: то на дневном чаепитии, то на шопинге, то вон в Мексику недавно отдыхать летала.
Отец же весь в работе. Я вообще его редко вижу. Но… в те минуты, что застаю его дома, понимаю, что он всё ещё не теряет надежды отговорить меня от принятия «Самого глупого решения в твоей жизни, котёнок», и уговорить даже не думать отказываться от его возможностей, ведь он уже договорился с каким-то там важным другом «прописать» меня в лучшем университете Москвы.
Папа привык видеть меня несерьёзной.
И папа понятия не имеет, насколько я серьёзна в этот раз.
После выпускного он наконец сдался. И, клянусь, даже расчувствовался, крепко прижав меня к себе и не своим голосом залепетав:
– Котёнок… когда же ты успела так вырасти?..
«Тогда, когда ты меня бросил, папа», – подумала, но вслух говорить не стала, и обняла его в ответ.
Вот так я и начала свою новую взрослую жизнь. Позволила снять отцу простенькую однокомнатную квартирку, за коммуналку и аренду которой в дальнейшем собиралась платить сама, и переехала. Позже только узнаю, что отец на самом деле её купил и даже успел сделать косметический ремонт, перед тем, как его котёнок въехал в неё со всеми чемоданами.
Но он дал мне свободу. Действительно дал. И право выбора тоже. Когда поставила в известность, что поступать буду только в следующем году и это моё решение, а он даже особо и возражать не стал, лишь удручённо вздохнул и кивнул, давая понять, что не против. И куда поступать – тоже сама решу. И друзей выбирать сама буду, и работу по своему, а не его вкусу, найду…
Тогда папа вновь расчувствовался. Но уже скорее от огорчения, что больше не о ком заботиться. Сказал скорее найти себе мужа и делать внуков им с мамой на радость.
Я может быть и не против, но… Парочка свиданий обернулась для меня скучнейшими вечерами в моей жизни и лишь способом забыться. Провальным способом. Потому что забыться не удалось.
Думаю ли я о Мите?..
Каждый день своей новой жизни.
Буду ли я всё ещё думать о нём, спустя несколько лет?..