1

Тридцатые годы... Они войдут в историю уверенной поступью первых пятилеток, пробудивших страстную жажду преобразований. Это было время, когда граждане России проникались дерзновенным духом познания и постижения тайн природы, еще недавно почитавшихся божьим промыслом.

«Человек! Это — великолепно! Это звучит... гордо!»— сказал любимый своим народом пролетарский писатель Максим Горький. Слова эти возвышали строителей нового мира, они выражали нравственный облик всей нации, гордо заявившей устами другого своего великого соотечественника Ивана Владимировича Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача».

«Возьмем!»—заявляли решительно уверенные сограждане. И в делах своих были порой нетерпеливы и торопливы. Но уже знали и вслед за великим сыном русского народа Михаилом Ломоносовым повторяли: «Испытание натуры трудно... однако приятно, полезно, свято. Чем больше таинства ее разум постигает... Чем далее рачение наше в оной простирается, тем обильнее собирает плоды для потребностей житейских».

Но ближе всего им были слова вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина, именем которого называли первые стройки, первые колхозы и совхозы социалистической державы:

«Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увеличивая тем свою власть над ней...»

Слова эти как завет любимого Ильича выписывали на плакатах, которыми украшали стены хат-лабораторий, создававшихся опытниками во многих и многих деревнях обширной страны. Пусть и малы были эти лаборатории, однако именно они становились для колхозного крестьянства практической и теоретической школой по овладению агрономическими знаниями. Именно они послужили толчком к массовому развитию опытничества, которое принесло богатые плоды «для потребностей житейских». Эти опытники на своих делянках проверяли и размножали новые сорта культур, дающие наиболее высокие урожая при местных условиях. Это они на практике проверяли рекомендации ученых и вносили творческое начало в нелегкий труд земледельца. И их по праву величали «разведчиками» высоких урожаев.

Первым среди них уже в те годы называли Терентия Мальцева, имя которого все чаще мелькало в газетных н журнальных статьях. Его приглашали на научные совещания в Омск, Ленинград и Москву. О результатах своей опытной работы он рассказывал на научном совете всемирно известного ВИРа — Всесоюзного института растениеводства. Того самого института, который в 1927 году (тогда он назывался Институтом прикладной ботаники) прислал ему, зауральскому опытнику-единоличнику, 200 граммов семян нового сорта пшеницы.

А поделиться Мальцеву было чем. В 1934 году на его опытных делянках испытывалось больше двух десятков сортов пшеницы, полученных из разных районов страны. На делянках сеял он сою и сорго, чечевицу и фасоль, бобы и кукурузу — культуры в здешних краях новые, ранее не возделывавшиеся Многие из них вскоре распространятся на полях Зауралья, а бобы и фасоль прочно приживутся  на огородах, будут крепко поддерживать в суровую годину войны.

Здесь, на коллекционном участке, Мальцев заложил первые свои опыты по искусственному скрещиванию растений. «Учился держать в огрубевших руках своих пинцет»,— скажет Мальцев позже. Сам учился и добровольных помощников учил: девчонки из деревенской школы овладели пинцетом и быстрее и лучше наставника. Вместе с ними он «оперировал» цветущие колоски, пеленал их марлей, чтобы не опылялись сами.

«Оперировал» и не верил, что из этого выйдет толк. Не верил до тех пор, пока не увидел на стеблях пшеницы колосья новой формы. И они одарили его несколькими десятками зерен первых гибридов.

Над ним подшучивали: ну подумаешь, горсть зерен вырастил. Насмешки эти задевали и обижали. Поэтому, выступая на районном совещании опытников в том же 1934 году, он сказал, заступившись за всех испытателей природы:

— Над нами часто посмеиваются. Мол, что это за занятие для взрослого человека — возиться с горсткой семян, с крохотными деляночками и узенькими полосками. Близорукие люди! Они не понимают, что в этих горстках, в этих пакетиках — будущее наше благополучие...

И мог бы добавить: это на узеньких полосках начинал создаваться нынешний урожай колхоза «Заветы Ленина», который в тот год почти вдвое перевыполнил задание по продаже зерна государству — свез на элеватор более семи тысяч центнеров пшеницы, а на полученную прибыль купил две полуторки. Не остались в накладе и колхозники: каждый из них получил по семь килограммов зерна на трудодень! Нигде в округе труд земледельца еще не вознаграждался так весомо.

В этом была и его немалая заслуга. Отчитываясь о проделанной работе, он имел право сказать колхозникам: «Наказ, который вы мне дали при избрании полеводом, я исполняю свято». И когда речь зашла о выборе делегатов на Второй всесоюзный съезд колхозников-ударников, который соберется под сводами Кремлевского дворца в феврале 1935 года, земляки назвали в одни голос Терентия Семеновича Мальцева.

В Челябинске сели в поезд...

— Дали нам хороший плацкартный вагон,— рассказывал потом Мальцев. — А чтобы не скучали в дороге, приставили для проведения культурно-массовых мероприятий паренька, заведующего клубом Челябинского тракторного завода. Невзрачный на вид и одет не шикарно, но что же он с нами сделал в эту поездку! После десяти часов вечера нам разрешали занимать вагон-ресторан. Убирали столы — и ресторан делался клубом, в котором и работал с нами этот паренек. Он мог и слово найти, задушевное, веселое и политическое, и на гармошке сыграть, и сплясать. Как пойдет с молодыми, так и пожилые не выдерживают, сидят, а плечи у них так и ходят. А когда со съезда возвращались, то жалко было расставаться с нашим клубачом, и все благодаря ему чувствовали себя родными...

Мальцев долго будет вспоминать эту поездку и клубача с ЧТЗ. Пройдет почти четыре десятилетия, и он, разговаривая с молодежью конца шестидесятых годов, расскажет об этом пареньке.

— Таких людей надо бы сейчас намного больше, чем их есть. Таких людей, по моему мнению, обязаны мы разыскать, где бы они ни были: в поле или на заводе, в учебном заведении или в учреждении, разыскать, создать им хорошие условия и направить для непосредственной работы с молодежью. Не пожалеть на это дело государственных средств и государственной заботы.

И задумчиво добавит:

— Раньше нам думалось: темнота, люди малограмотные, и потому трудно их воспитывать. А теперь видим, что и темных нет, и не просто грамотных, но и образованных очень много, а воспитывать их еще труднее и еще нужнее. И надо больше говорить с народом о воспитании внутреннего человека, о приучении смотреть в себя, быть непринужденно откровенным в большом и малом...

На съезд колхозников-ударников собрались лучшие представители крестьянства и агрономической науки. Многих из них уже знала вся страна. Себя Мальцев к ним не причислял и поэтому очень удивился и оробел, когда при обсуждении проекта Примерного Устава сельскохозяйственной артели именно ему предложили выступить и поделиться мыслями своими о колхозном опытничестве. И он, волнуясь, поднялся на трибуну.

Конечно, опытник нужен в каждом колхозе. Именно он, опытник, должен заниматься изучением местного климата, всех тех условий, которые прямо или косвенно влияют в данном хозяйстве на урожай. Именно опытник должен составить «историческую справку»: в какое время года чаще всего бывали засухи, когда выпадало больше всего дождей, когда случались весенние и осенние заморозки. Такая справка очень нужна. Зная прошлое, земледельцу легче ориентироваться и в настоящем Ему легче будет выработать систему земледелия, наиболее эффективную для данного района и хозяйства, подобрать наиболее пригодные сорта тех или иных культур. Нужно только найти такого человека, который бы понимал важность этого дела и твердо стоял на страже правильного ведения земледелия. И чтобы человек этот увлекал за собой других, пробуждал жажду творчества на земле.

2

Возвращался Мальцев домой с увесистой пачкой книг.

— Если вы всерьез хотите заняться наукой,— услышал он на съезде,— то начните с самого трудного, с изучения основ диалектического материализма. Только не отчаивайтесь и не отступайте, если не поймете. Читайте снова, перечитывайте помногу раз, пока не докопаетесь до смысла. А поймете, научитесь отличать истинные пути в науке от ложных...

Упаковывая книги, продавец изредка посматривал на покупателя, который, переминаясь с ноги на ногу, то прятал, то снова доставал бумажку со списком. Улыбнувшись, он сказал ему.

— Вот и еще одна чужая забота с ваших плеч долой. Все купили, что поручено.

Продавец не сомневался, что приезжий человек в поношенном долгополом пальто и в валенках — по всем признакам из деревни — берет их не для себя.

Как бы поразился продавец, за многие годы научившийся безошибочно определять любого покупателя по одному лишь его взгляду на книги, если бы увидел этого крестьянина читающим труды классиков марксизма? А может быть, усмехнулся бы: «Ну зачем ему эти сокровища философской мысли?» Нет. пожалуй, он не поверил бы самому себе, когда бы увидел, как тот, собираясь поутру в поле, укладывал в сумку краюху хлеба, ставил бутылку молока и рядом всовывал... книгу! Он увидел бы его шагающим по полю: босиком, с засученными до колен штанинами — и с книгой в руках, в которую заглядывал поминутно, будто задался целью заучить наизусть, а текст никак не запоминался.

Нет, Мальцев ничего не заучивал, он суть понять пытался, а суть все не давалась, ускользала от него, вот н заглядывал он снова и снова в книгу, пытаясь осмыслить прочитанное.

Правда, кое-что все же усвоил и даже подчеркнул некоторые места. И с полным правом мог бы сказать: «Я нашел то, что искал, о чем постоянно думал, но словами выразить мысль свою не мог». Мальцев прочитал у Ленина и подчеркнул:

«Мы не знаем необходимости природы в явлениях погоды и постольку мы неизбежно — рабы погоды. Но, не зная этой необходимости, мы знаем, что она существует».

И еще: «... пока мы не знаем закона природы, он, существуя и действуя помимо, вне нашего познания, делает нас рабами «слепой необходимости». Раз мы узнали этот закон, действующий (как тысячи раз повторял Маркс) независимо от нашей воли и от нашего сознания,— мы господа природы. Господство над природой, проявляющее себя в практике человечества, есть результат объективно-верного отражения в голове человека явлений и процессов природы, есть доказательство того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсолютная, вечная истина».

Как все верно! Да, мы не знаем необходимости природы в июньской засухе, но знаем, что она повторяется в Зауралье чуть не каждый год, губит урожай. Но зная это и поступая с учетом этих знаний, мы можем засуху — губительницу урожая — превратить в его созидательницу. Хороший урожай при позднем севе как раз и есть «результат объективно-верного отражения в голове человека явлений и процессов природы».

Приехав в Москву, Мальцев пошел в Институт философии: поговорить с кем-нибудь, посоветоваться. Вернее, хотелось встретиться с автором «Очерка диалектического материализма». Книга эта многое растолковала ему.

В институте Мальцеву указали на старичка и сказали, что это и есть Познер, автор «Очерка».

— Вы где-нибудь учитесь или только собираетесь? — спросил старичок, усаживаясь на стул рядом с Мальцевым в какой-то большой и пустой комнате, окна которой выходили на набережную Москвы-реки.

— Нет, я хлебопашеством занимаюсь.

— Для какой же тогда цели философией себя утруждаете?

— Хочу понять, как влияют силы природы на наши нивы.

— Вот как?! — поразился Познер. За всю свою жизнь ему не доводилось еще встречать человека, озабоченного соединением философских знаний с агрономической практикой. Признаться, он и сам не знал, как можно это сделать, но в своем предмете разбирался хорошо.

Они пробудут вместе больше двух часов — философ и крестьянин. Крестьянин спрашивал, философ отвечал, объяснял, приводил примеры. А на прощание посоветовал:

— Однако сначала почитайте-ка вы «Диалектику природы» и «Анти-Дюринг» Энгельса — эти книги вам будут понятнее. Найдите обязательно и философские труды Герцена, есть у него «Письма об изучении природы», очень толковые. Сочинениями Писарева, Белинского, Чернышевского займитесь, вам они помогут и в приобщении к философской культуре и в познании законов природы...

И опять возвращался Мальцев домой не с городскими гостинцами, которых, конечно же, ждали и ребята и жена, а нагрузившись тяжелыми связками книг.

Вспоминая эти годы, Мальцев и сам будет поражаться: откуда у него бралось столько смелости, энергии и терпения, чтобы не отступить, а продолжать карабкаться все выше и выше по той круче, которая временами казалась неодолимой? Но любопытство не позволяло остановиться. Любопытство и жажда знаний, которая делалась все сильнее. Конечно, эта сторона его жизни, эта напряженная работа не была тайной для окружающих, для всех тех, кто встречался с ним, кто рассказывал о нем и писал. Однако так случилось, что в общественном сознании складывался образ малограмотного крестьянина-самородка, от природы наделенного интуицией, которая в сочетании с великим трудолюбием и позволяет ему не только быть всегда с урожаем, но и оспаривать мнение авторитетов в науке, оказываться в этих спорах правым.

Случилось это потому, должно быть, что именно такой образ человека, набравшегося ума без всяких «университетов» (Левша, не знавший «мелкоскопа»), всегда был любим народом. Кто поверил бы, что колхозный полевод всерьез увлечен философией? Зачем она ему? И как доказать: для того она и нужна земледельцу, чтобы не действовать по интуиции, на ощупь, на авось?

И все же виноват в этом, если это можно назвать виной, сам Мальцев. Выступая перед слушателями, он частенько просил не взыскивать строго, если что не так в доводах его, если мысль выразил не совсем понятно. Говорил, что ему ведь и в начальную-то школу ходить не довелось. И никогда не намекал даже, что перечитал такое количество книг, каким мог бы похвалиться не всякий его слушатель, даже получивший высшее образование и ученую степень.

Мальцев сам давал себе воспитание. Образовывая сам себя, он не готовился ни к экзаменам, после которых можно и забыть то, что читал, ни тем более к защите диссертации. Ему очень хотелось узнавать свойства природы и действительную физиономию вещей, чтобы воспользоваться этими свойствами по своему благоусмотрению.

В нем неотступно жила зародившаяся еще в детстве тревога, что износилась, устала, выпахалась земелька. Он представлял, как будут мучиться люди, если земля вовсе устанет и выпашется. А что пашня от долгого ее использования истощается — в этом наглядно убеждал его и собственный опыт и опыт предков. Знал он уже и теорию «убывающего плодородия», возведенную некоторыми учеными в закон природы.

Значит, выхода нет? И земля-кормилица, постепенно старея, обесплодится?

Не хотелось ему мириться с этим. Да и основоположники диалектического материализма на иные выводы наталкивали. Почва не минерал, она продукт живой природы, вечно творящей. А все, что основано самой природой, растет и умножается. Почва — живая кожа земли —тоже растет и умножается быстрее там, где благоприятнее условия, где богаче растительный мир. Выходит, растения не истощают почву, а обогащают, повышают ее плодородие? В таком случае законом природы является не убывание, а возрастание плодородия почвы?

Но тогда почему стареют и истощаются освоенные человеком целинные и залежные земли? Так было исстари, что и вынуждало крестьянина забрасывать старопахотные поля, искать и поднимать новые. Правда, забрасывал не навсегда. Лет через пятнадцать — двадцать он снова распахивал залежи. И земля, отдохнув, опять давала высокие урожаи.

Однако от чего же она отдохнула? Не от растений же? Залежь вовсе не пустовала, ее густо покрывали дикие травы. И все же, выходит, снопа обогатилась органическими веществами. Крестьяне, объясняя это явление, говорили: земля «выпахалась», требует отдыха.

3

В 1939 году в Москве открылась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. События этого колхозное крестьянство ожидало с нетерпением и готовилось к нему. По всей стране развернулось соревнование за право участия в первом всесоюзном смотре достижений коллективного сельскохозяйственного производства. Соревновались передовики, соревновались колхозы, совхозы, машинно-тракторные станции и научные учреждения

Колхоз «Заветы Ленина» в этом соревновании оказался в числе первых — его уже знали по ту и другую сторону Урала. И славился он не только стопудовыми урожаями, но и опытной работой на колхозном поле. Вот почему сразу четыре павильона главной выставки страны не поскупились на место для красочных стендов, рассказывающих о зауральском колхозе и его полеводе — новаторе Т.С. Мальцеве.

Павильон «Сибирь» встретил посетителей гордыми словами Максима Горького: «Была раньше Сибирь каторжная, необъятный край необъятного горя, край кандалов и смертей. Сейчас есть обновленная, колхозная земля — Сибирь Советская, край социалистического созидания». На столике под снопами колосистой пшеницы лежала книга-рапорт колхоза «Заветы Ленина», рассказывающая о новой агротехнике и высоких урожаях.

В зале «Наука» павильона «Зерно» красовались портреты лучших опытников страны, ведущих ученых. Среди них «талантливый самоучка, достигший высот науки». Это о нем, о колхозном полеводе Мальцеве.

Сам он, оробев от взглядов посетителей, узнававших его, поторопился к соседним стендам: неловко стоять возле своего портрета, выставленного в соседстве с портретом академика Василия Робертовича Вильямса, законодателя в науке и агрономической практике.

— Признаться, до поездки на выставку я не очень чтил Вильямса и, к большому сожалению, почти не читал его,—признается Мальцев спустя годы. — Не чтил и не читал потому, что он долгое время выступал против паров, чем и вызывал во мне недоверчивое к нему отношение: как может ученый человек выступать против паров?

И вспомнит о встрече с Вильямсом в Тимирязевской академии. Было это в 1935 году, вскоре после Всесоюзного съезда колхозников-ударников. Группу опытников, приехавших в Москву из Челябинской области, ученый принял в своем кабинете. Конечно, каждому хотелось расспросить его, посоветоваться — для того и ехали в Москву. Однако разговора не получилось. Когда один из колхозников стал рассказывать о своих поисках, Вильямс спросил, какие травы у них высеваются. Выслушав ответ, он усмехнулся и сказал: «Дрянь это, а не трава». Опытник начал говорить, что у них она дает хорошие укосы и лучше других переносит засуху. Вильямс отмахнулся, повторил сердито: «Дрянь»... Эта оценка, как и тон разговора, не понравились Мальцеву, и он просидел всю встречу молча.

Однако тут, на выставке, отношение это круто изменилось. На стенде Мальцев прочитал выдвинутую Вильямсом задачу прогрессивного увеличения почвенного плодородия. Да это же та самая задача, которая вот уже много лет не давала покоя и ему, Мальцеву! И он торопливо, словно строчки в книге могли вот-вот исчезнуть, начал листать страницу за страницей. Ага, вот!..

«...Ясным становится грозная правда формулы Либиха — «Нет более прямого пути к абсолютному обнищанию народа, как беспрерывная культура однолетних растений».

И вот:

«Давно и совершенно твердо установлено, что культура однолетних сельскохозяйственных растений не в состоянии накопить органического вещества. Накопить его можно только посредством культуры многолетних трав. Следовательно, у сельского хозяйства выбора нет. Имеется только один способ решения задачи — культуру однолетних растений время от времени нужно прерывать культурой многолетних травянистых растений».

Ясно! Это хлеб отбирает у земли ее силу и ухудшает почвенное плодородие — таково свойство злаков. Надо периодически занимать пашню многолетними травами, которые в отличие от однолетних благотворно влияют на почвенное плодородие.

«...Нам известна научно во всех деталях разработанная травопольная система земледелия, способная на третий год ее применения утроить урожай».

Итак, травопольные севообороты и пары. Да, и пары. «Пар безусловно необходим, пока мы не очистим наших полей» от сорняков, признал Вильямс!

Вернулся Мальцев домой, рассказал колхозникам, чтобы их согласием заручиться и чтобы уже с весны 1940 года начать хозяйствовать на земле по-новому. Согласились, севооборот перестроили. Пары оставили в тех же размерах. Но и многолетние травы ввели, как Вильямс рекомендовал.

— Хоть и знал, что рост плодородия обнаружится не сразу,— говорил через годы Мальцев,— а по завершении полного цикла десятипольного севооборота, это значит — через десять лет, однако торопил время, чтобы убедиться: все, задача решена. А уверенность в успехе была у меня большая, я полностью полагался на непреложность выводов Вильямса.

4

Над миром сгущались черные тучи. Такие тучи вряд ли мимо пройдут. Значит, быть беде.

В такое тревожное время, когда вот-вот может оборваться мирная жизнь, человек невольно осматривает свое хозяйство: все ли сделано и что еще надо сделать, чтобы беда врасплох не застала. Движимый этой заботой, Мальцев часто выступает на совещаниях, пишет статьи — предостерегает от благодушия и беспечности.

«Если вследствие особо благоприятных климатических условий нам удается год-два получать приличный урожай, то вслед за этим наступает успокоение, как будто в дальнейшем урожай будет приходить сам собой,— пишет он в марте 1940 года в областной газете.— Эта беспечность зачастую приводит к тому, что действительную борьбу за урожай мы подменяем болтовней, агротехническими заклинаниями».

Мальцев думает о сложившейся закономерности: засушливых лет бывало много, но самой страшной засухой обычно отмечался первый год каждого нового десятилетия. А каким будет 1941 год? Этого он не знал, как не знала и наука.

Но каким бы ни выдался год, настаивает Мальцев, нужно практиковать в каждом хозяйстве обязательный посев двух сортов пшеницы: скороспелый и позднеспелый. Такая комбинация лучше гарантирует урожай, какие бы ни сложились погодные условия: один сорт лучше уродится в засушливый год, другой — в дождливый. И убирать легче, так как созревают они в разное время.

Он тревожится о том, что районные организации зачастую вынуждают вести несвоевременную обработку почвы, что сказывается на урожае.

И приводит пример. Соседние колхозы, поля которых находятся на большом южном склоне, всегда имеют возможность начинать весенние полевые работы много раньше Но раз они начали сеять, следовательно, по мнению иных руководителей, и все должны сеять. В результате несколько хозяйств сеют в почву созревшую, а все другие — в грязь, деформируют почву: в засуху она превращается в сплошной цементированный камень.

Волновало, беспокоило Мальцева и то, что на опытную работу в колхозах стали обращать все меньше внимания, а то и подавлять администрированием. Все это лишает людей инициативы и цели.

И все же итоги Мальцев подвел не в этих статьях, а на заседании коллегии Наркомзема СССР, где он выступил в январе 1941 года с отчетом о работе колхозной хаты-лаборатории. Это был итог десятилетней работы — все эти годы колхоз неизменно получал высокие урожаи.

Доложил и о том, что в результате скрещивания пшениц он уже имеет семь тысяч гибридных форм, которые минувшим летом высевались на селекционном участке. Есть уверенность, что со временем из них будут получены новые сорта с высокими хозяйственными качествами.

Рассказал, что урожайными сортами различных зерновых культур, размноженными из нескольких фунтов, из сотни граммов, из сотни зерен, в районах Зауралья засеваются ныне десятки тысяч гектаров.

— Мое искреннее желание,— проговорил Мальцев, как клятву,— показать подлинную силу советской передовой науки, чтобы ее достижениями можно было любоваться и на необозримых полях наших колхозов.