1

Война... Ураганом ворвалась она в каждый дом. И перевернула, оборвала не только замыслы, но и, казалось, жизнь. Разом, в одну минуту отошло в прошлое все, что волновало вчера, что думалось и намечалось. С той роковой минуты, с этого тихого, ясного и солнечного дня 22 июня 1941 года началась какая-то совсем иная жизнь, с иными заботами, с иными тяготами, несоразмерными со вчерашними. Да, еще вчера никто не замечал, какое это счастье ходить по земле, делать какое-то дело, видеть рядом с собой детей своих, всех, с кем кров делишь, с кем работаешь.

Мальцев вдруг обнаружил, что до этого рокового дня он почти не замечал старшего сына Костю, которому исполнилось девятнадцать. Сын окончил школу, собирался поступать в техникум — хотел агрономом стать. Прочитал почти все книги, какие есть в доме, на деревенской улице зовут его «философом». Отец радовался, что сын пристрастился к чтению. Видел, что парень и в поле с охотой работает и на селекционный участок частенько заглядывает. Но передал ли он ему ту любовь к земле, то любопытство к ней, все те чувства, какие сам испытывал?

Еще на первом колхозном собрании он дал слово, что вот подрастут дети, отработают и они свое. Люди давно позабыли то обещание, а Мальцев помнил и, когда Косте исполнилось десять лет, велел ему не бегать в пору летних каникул по деревне, а пособить колхозу. И направил его к бригадиру: самому с ним возиться некогда, весь день в бегах по полям. Также распорядился и с другим сыном Саввой. Но Савве сейчас четырнадцать всего, и о нем пока не было думы.

Тяжко было провожать сына. Не на учебу провожал — на войну.

Опустела деревня. Из каждого двора хоть один да ушел на фронт, а это больше двухсот человек, самых молодых и сильных хлебопашцев. Однако по всему видно, будут уходить и те, кто подрастает. И не только на войну: многих колхозников на лесозаготовки призывали, на заводы Челябинска, Магнитогорска, Свердловска, Нижнего Тагила. Вслед за людьми отправили автомашины, приобретенные колхозом перед войной, повозки, лошадей. Кому же убирать созревающие хлеба н нескошенные травы?

Всю нелегкую работу, которую еще недавно выполняли мужчины — а в крестьянском деле ее не счесть,— принимали на свои плечи женщины да ребятишки. Женщины со слезами: они хорошо знали, что и сивку укатывают крутые горки, а ребятишки поначалу даже с охотой: им доверяли то, к чему еще вчера не подпускали и близко. Они садились за рычаги трактора, за штурвал комбайна, распоряжались у движков, которые глохли и не хотели вращать молотилки и веялки. Женщины ничем помочь своим детям не могли, лишь плакали: «Уж приноровись, сынок, хлеб же лежит».

Осенью получил повестку и Терентий Семенович Мальцев — его призывали в трудармию. Простился он с домочадцами, с колхозом, с родными полями, приехал на призывной пункт в Шадринск...

Но спохватился кто-то: такой хлебороб не на лесозаготовках, не на заводе нужнее, а здесь, на колхозном поле, на хлебном фронте. И дали ему броню, чем приравняли к особо нужным в тылу людям. Пожалуй, он был единственным в стране хлеборобом, которому воюющая Отчизна, находясь в смертельной опасности, выдала броню на все годы войны. Выдала и сказала: твои фронт здесь, и хлеб твой — тоже оружие. Больше, чем оружие,— жизнь.

Пройдут десятилетия, отойдет в далекое прошлое война, а люди будут вспоминать эти тяжкие годы, как подбирали в полях колоски, как в тыловых городах и поселках, чтобы отоварить хлебную карточку, собирались у ларька с вечера,

Многие мальчишки и девчонки ушли в те годы из школы в поле: недоучившись, не набегав отмеренные на ребячий век километры по лесам, оврагам, улицам. На смену отцам и братьям пошли растить хлеб. Из мальчишек и девчонок формировались комсомольско-молодежные тракторные бригады, которые тут же включались в соревнование за право называться фронтовыми. Тысячи таких бригад жили одним желанием: высоким урожаем ускорить разгром врага. Было тем мальчишкам и девчонкам по 11—15 лет. И никто из них не покидал поле, не выполнив две дневных нормы. Две взрослых нормы! А после рабочего дня не могли разогнуть спину — издали они казались в эти минуты старичками. Не без слез и обид вынесли они на своих слабых еще плечах тяжелейшую, временами непосильную ношу, взваленную на них войной. Одних эта ноша закалит, и они навсегда свяжут свою жизнь с полем, с фермой. Но иных и утомит: крестьянская работа покажется им до того постылой, что возненавидят ее и будут стремиться, только бы случай подвернулся, бросить все и уехать куда глаза глядят.

Так что война еще скажется на деревне, и не только тем, что похоронит многих, не вернет домой. Она породит тот уход из сел, который потом назовут миграцией.

2

И все же как ни тяжко дался первый год войны, однако это была еще не тяжесть: отсеялись-то в мирное время, когда все работники были дома, когда работали с песнями, в охотку. Только урожай убирать пришлось без мужиков.

С уборкой и обмолотом управились, а на другие работы сил уже не хватило. И главное — зяби подняли мало, чего никогда не случалось. Как будет потом отмечено в отчетах районных и областных организаций Зауралья, «в связи с большим объемом весновспашки и вследствие июньской засухи» 1942 года многие колхозы и совхозы получили низкий урожай, план хлебозаготовок и засыпки семян не выполнили. Трудное положение сложилось и на фермах — в кормушках была лишь солома, да и той не досыта.

Стихийное бедствие — так назовут июньскую засуху 1942 года. И «пощадила» она, пожалуй, лишь хлебную ниву колхоза «Заветы Ленина».

Шел декабрь 1942 года. С одиннадцатого этажа гостиницы «Москва», где на несколько дней поселился Мальцев,—его пригласили на сессию Академии сельскохозяйственных наук,— видна была немноголюдная Красная площадь столицы, еще не снявшей затемнения.

Он стоял у окна, смотрел на затемненный город. Ему предложили выступить по радио, рассказать своему сыну-фронтовику о доме. О доме... Нет, он расскажет о том, что делается в родных краях, потому что дом для фронтовика — по себе знал — это весь родимый край. И разве не хочется бойцам узнать про урожай,— что может быть для них дороже хлебной нивы! Про то, что колхоз «Заветы Ленина», в котором остались ребятишки да бабы, сдает зерна государству даже больше, чем в 1941 году,— 6425 центнеров. И посевные площади не сократили, а даже увеличили — освоили те солонцы, которые раньше не пахались. Сверхплановые эти посевы назвали «гектарами обороны», урожай с которых внесли в фонд обороны Родины.

Успехи на мирном хлебном поле были приравнены к ратному подвигу: в трудные для Родины дни 1942 года страна отличила его, колхозного полевода, высокой правительственной наградой — орденом Ленина.

И еще надо сказать, что все гибридные семена, которые вырастил за шесть предвоенных лет, он передал на опытную станцию в Челябинск. Заниматься с ними теперь некогда, а на опытной станции не пропадут, кто-нибудь доведет их до дела, до сорта, еще послужат людям.

Домой Мальцев вернулся радостным: к сыну по радио обратился! И озабоченным.

На научную сессию Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук его приглашали как человека, способного ответить на практические вопросы, порожденные тяжким военным временем.

Как обрабатывать поля, не вспаханные с осени? Понимали все, таких полей будет еще больше, люди не в силах и урожай убрать, обмолотить и зябь вспахать.

Как в этих условиях уложиться с севом в лучшие сроки? К весне накапливалось столько разной работы, что сев затягивался на сорок дней и больше.

Как при затяжных весенних работах сохранить в почве влагу и получить менее засоренные посевы? (О весенней провокации овсюга в тяжкую эту годину не было и речи — не до этого.)

Мальцев понимал: от ответов на эти вопросы во многом зависит завтрашний урожай. Опыт, накопленный в мирные годы, никак не использовать в тяжкое это время. Уж он ли не старался, чтобы земля в уходе была, однако и у него в хозяйстве появилось немало сильно засоренных полей. Были и такие, где семена овсюга лежали на почве сплошным слоем.

Как же засоряется земля, когда Народ в беде... Зарастает бурьянами, дичает. Сколько же пахотных земель, лугов и сенокосов позарастет кустарником, заболотится, кочками возьмется — и там, где война нивы поранила, и вдали от нее. Сколько сору на ниве поразведется, поразмножится. На иных полях уже и сейчас не поймешь, что люди косят: сорняк ли на сено или хлеб,— очень уж неприметны и тощи злаки в этом буйстве овсюга. А все потому, что хлебопашцев война от поля отлучила, остались на нем матери, жены да малолетние домочадцы. А с такой слабосильной дружиной где же выполнить все то, что требует культура земледелия? Вспахать бы да семена в землю бросить—и то ладно, и тому все рады: что-то да уродится.

И все же нельзя так беспорядочно растрачивать силы. Если хлебопашец, бросая зерна в землю, не уверен, что вырастет что-нибудь, то нечего ждать от него ни хорошей работы, ни любви к земле.

Мальцев отмерил саженем на окрайке самого засоренного поля гектар. Разделил его на девять делянок. Все делал сам, чтобы никого от дела не отрывать. Одну делянку вспахал глубоко, другую—мелко, третью не стал пахать, и только продисковал и заборонил, четвертую вспашет и заборонит только в конце мая — запоздает будто бы. На одной делянке, еще раз пробороновав, посеет пшеницу второго мая. На этой делянке он все сделал так, как советовали ученые, выступавшие на сессии и настаивавшие на раннем севе во всех случаях: мол, всходы в этом случае опередят овсюг и затем подавят его. Мальцев не согласился с этим мнением, оспорил его, однако опыт поставил.

На всех других участках дождался, когда сорняк пророс сплошным ковром. Уничтожив его,— одни делянки конной дисковой бороной обработал, другие перепахал плугом и забороновал,— засеял в тот срок, который считал лучшим,— в конце мая.

Лето в Зауралье выдалось обычное: в июне солнце палило нещадно, в июле и августе перепадали теплые дожди. Все шло строго по порядку, которым и характеризуется местный климат, не отклоняясь от этого порядка и ничем не нарушая его.

3

«Мои бойцы знают, кто мой отец и что он делает»,— писал домой с фронта младший лейтенант Константин Мальцев.

Но эти строчки не так ратовали отца, как то место в письме, где сын раскрывал ему душу и думы свои: он будет агрономом, в зимних боях за Воронеж видел из окопов корпуса сельскохозяйственного института, в который мечтает когда-нибудь поступить. Он продолжит то, что отец начал.

Признанием этим жил Мальцев все летние дни. До следующего письма, которое он получил в августе. Получил в конторе — забежал по какому-то делу. Заспорил с председателем. В разгар спора кто-то вошел и тихо сказал: «Фронтовое письмо вам. Терентий Семенович...»

И Мальцев вдруг запнулся, вмиг забыл все, что так волновало его сейчас и казалось самым важным. Его сдавила неизвестно откуда взявшаяся боль, сдавила так, что крикнуть хотелось. Он еще не видел ни почерка на конверте, ни сам конверт не брал в руки, но уже знал беду.

«Ваш сын,— читал Мальцев,— геройски погиб... в бою против немецко-фашистских оккупантов... при взятии города Тростянец...»

Нет сына, надежды его нет.. И Савву скоро снаряжать на проклятую эту войну...

А поле не ведало человеческого горя, звало к продолжению подоспевших дел: коси, убирай, запасай все, что земля народила. Запасай для тех, кто жив, кому жить. И думай, как лучше управиться, чтобы не оскудела без ухода земля, не поросла дикими бурьянами.

Зажав боль свою, Мальцев анализирует результаты опыта. И со слезами в душе сухо пишет:

«Не имею здесь возможности подробно разбирать ход развития пшеницы на каждой делянке. Можно только сказать, что опыт получился очень наглядный: с первых дней до самой уборки разница между делянками была исключительно четкая и ясно отвечала на вопрос о том, как можно получить богатый урожай пшеницы на сильно заовсюженной стерне, не вспаханной с осени, и как можно в данном случае лишиться урожая».

Для тех, кто знал обстановку, сложившуюся на полях Зауралья, слова эти звучали сурово. В них был ответ на вопрос, как «лишились урожая» многие и многие хозяйства области, которые в 1943 году засыпали в закрома так мало зерна, что оказались не в состоянии прокормить себя. Из государственных ресурсов, и без того истощенных войной, им было отпущено 32 тысячи тонн семенного зерна и выделена значительная продовольственная ссуда.

Какие же стихийные бедствия, кроме тех огромных бедствий, которые принесла война, обрушились на поля Зауралья?

Никакие, отвечал Мальцев. Лето выдалось самое обычное.

Как область лишилась урожая, показывала та делянка, которую Мальцев засеял до появления всходов овсюга. Сорняк здесь начал всходить почти одновременно с пшеницей и очень скоро подавил ее, иссушил почву. С этой делянки Мальцев собрал в пересчете на гектар всего три центнера щуплого зерна. А ведь так многие хозяйства и сеяли. Вот и остались без хлеба.

И Мальцев делает вывод: опыты «многократно и в разных вариантах подтверждают, что в наших условиях первоочередной задачей при выезде в поле весной является закрытие влаги на полях. Это мероприятие не только обеспечивает сохранение влаги, но и создает условия, способствующие прорастанию овсюга и других семенных сорняков, уничтожаемых предпосевной обработкой. Там, где эта работа была своевременно и заботливо проведена и выдержана до конца, результаты получились поразительные».

Поразительными они были не только на опытных делянках, но и на сотнях гектаров колхозного поля, где удалось применить ту же технологию и где сеяли не в начале, а в последних числах мая.

Это был самый тяжкий год в пору лихолетья. Война подобрала почти всех мужчин. Деревня жила на пределе усталости. Но и в этом тяжелейшем 1943 году колхоз «Заветы Ленина» значительно перевыполнил план хлебосдачи и вывез на элеватор 7845 центнеров зерна, на 1420 центнеров больше, чем в предыдущем, более благоприятном году. Рассчитавшись сполна с государством, засыпал семена, в срок расплатился за выполненную работу с МТС и выдал своим колхозникам на трудодни.

Это приносило уставшим людям облегчение: хороший урожай убирать радостнее, а поэтому и легче, чем плохой. Не напрасно, значит, делали по две нормы. И у людей словно бы появлялось второе дыхание: результативный труд добавляет человеку сил, тогда как напрасно растраченный опустошает даже сильного.

Мальцев радовался успеху и огорчался: он думал о причинах недорода, постигшего не район даже, а целую область, и не только Курганскую. Как же накладно это для страны, для ее экономики! Как скажется это на народе, который и без того недоедает...

Он вновь и вновь возвращался к результатам опыта. Ему не давала покоя делянка под номером восемь — ее он не пахал ни осенью, ни весной, а только продисковал. И получил самый неожиданный результат: пшеница хорошо перенесла засуху и уродила даже лучше, чем по свежей вспашке.

«Должно быть, потому,— размышлял Мальцев,— что на этой делянке семена пшеницы попали на влажную, уплотненную подошву и сверху были прикрыты хорошо разрыхленным слоем земли, предохраняющим почву от иссушения».

4

Через всю страну шли и шли в сорок пятом эшелоны с демобилизованными воинами. Возвращались домой отцы, мужья, сыновья, братья. От железнодорожных станций и полустанков разъезжались они по проселкам на подводах и попутных машинах, шли пешком — только бы своих скорее увидеть.

Как же истосковались люди за четыре тяжких года по счастливым улыбкам. И как же велика была горечь утраты: в каждом доме, встречая одного, оплакивали другого, а то и двоих-троих.

Мальцевы никого не встречали: Константин лежит в земле где-то среди России, Савва, заступивший место брата в том же сорок третьем, в госпитале мучится с тяжелыми ранами.

Да только ли Мальцевы никого не встречали?

И все же не горем жили люди, а радостью: на земле наступил мир, которого так долго ждали. Жили новыми событиями. Праздником шагала по городам и селам первая послевоенная кампания по выборам в Верховный Совет страны. Именно этому Совету, о чем уже знали все, предстояло рассмотреть и принять пятилетний план восстановления и развития народного хозяйства, подорванного войной. Колхозники и рабочие Зауралья своим кандидатом в депутаты Верховного Совета страны выдвинули Терентия Семеновича Мальцева

Все эти тяжкие годы, говорили на встречах избиратели, у Мальцева не было важнее заботы, как вырастить урожай на колхозном поле. То был его долг — полевода, человека, коммуниста. Долг свой он выполнил с честью.

На этих встречах Мальцев отчитывался перед народом, и в первую очередь перед фронтовиками.

— Я часто вспоминаю первое колхозное собрание в январе 1930 года,— говорил он с трибуны. — На нем мы назвали наш колхоз именем Ленина. На нем же избрали меня колхозники полеводом. Избрали и сказали: «Терентий Семенович, вверяем тебе основное нише богатство — эемлю. Ухаживай за ней, выращивай больше хлеба, чтобы было его в достатке». Сегодня, отчитываясь перед вами, я могу сказать: чиста моя совесть перед людьми, и в добрые и в худые годы колхоз выполнял свой долг перед Родиной, а колхозники не бывали без хлеба даже в самую тяжелую годину.

Народ знал: то не похвальба. Колхоз «Заветы Ленина» ни разу не был должником перед государством. За 1941—1945 годы он сдал стране на две тысячи центнеров зерна больше, чем за предвоенное пятилетие. Больше! За эти заслуги перед Родиной и «за коренные усовершенствования методов производственной работы» колхозному полеводу Терентию Семеновичу Мальцеву в 1946 году была присуждена Государственная премия.

Говорили избиратели и о том, что Мальцев, один из немногих агрономов, сумел сохранить полевые севообороты, внедренные перед войной, тогда как во многих других хозяйствах о них забыли. Как и до войны, все эти годы поля колхоза засевались только сортовыми семенами, чем не могло похвалиться ни одно другое хозяйство: больше половины полей области занимали несортовые посевы.

В ответ на народное это признание Мальцев написал «Слово к избирателям», в котором дал клятву отдать все свои силы на пользу людям, на подъем колхозного производства.