Тик-так. Тик-так. Тик…

Что это за?..

Переворачиваюсь на другой бок, пытаясь обнаружить слюну в пересушенном рту. Не нахожу, с головой накрываюсь одеялом — странно пахнущим, — и вновь засыпаю.

Тик-так. Тик-так.

Нет, что-то определённо не так.

Настенные часы в нашей с Полиной комнате не тикают так, будто последние секунды жизни отсчитывают. А вот это постельное бельё пахнет совершенно не тем кондиционером, с которым стирает мама.

Открываю один глаз, осторожно выныриваю из-под одеяла и вижу этот злополучный источник умопомрачительно громкого звука — настенные часы в изящной золотистой оправе не принадлежат моей комнате! Как и эти белоснежные обои, как этот глянцевый потолок, как зеркальный шкаф на половину стены, как туалетный столик на кованых ножках, как этот нереально мягкий матрас подо мной, который хочется забрать к себе домой, и это постельное бельё пахнущее розами тоже мне не принадлежит!

Что-то очень… очень не так.

Крепко зажмуриваюсь и считаю про себя до пяти.

И почему голова так болит?

Вспоминаю.

Вот чёрт!

Отбрасываю одеяло в сторону и буквально слепну от яркого света, ударяющего по глазам — солнце светит. Прелесть какая!

Потираю подушечками пальцев виски и ещё трачу несколько драгоценных минут на то, чтобы убедить себя в нереальности прошлой ночи. Буквально внушаю себе это, в итоге сдаюсь, признаю себя законченной дурой и принимаюсь считать пульс, следя за секундной стрелкой на циферблате часов.

Не знаю где я, как здесь оказалась и что это за фигня дымящаяся в кружке на прикроватном столике, но понимаю отлично, что мне крышка, как только вернусь домой.

А ещё меня вот эта ночная сорочка озадачивает.

КТО МЕНЯ В НЕЁ ВСУНУЛ?!

Выдыхаю на ладошку. Здорово. Что Лиза, одной стопкой водки не обошлось? Хватило на полторы, а потом кто-то утащил твои пол организма в не известном направлении?

Трясу головой, стыдясь воспоминаний.

Стопка водки, аплодисменты, довольная улыбка Вероники, озадаченное лицо Яроцкого, свист Оскара, ещё одна стопка (зачем?!) и понеслась душа в Рай!

Что, не развлекалась давно? Не напивалась? Не в курсе, что нельзя?!

Мне конец.

Мама убьёт меня.

«А она ничего», — кричал кто-то, пока я выплясывала на танцполе, трясла волосами и называла эту ночь лучшей в своей жизни.

Блиииин… Где мой телефон?

— Где телефон?!

— Проснулась?

— Когда ты вошла?! — кричу, сама того не ожидая. Слова, как пули из дула ружья вылетают: — Ты почему здесь?! Почему Мы здесь?! Где мы?! И что это за жидкость в кружке? Она странно пахнет!

— Это травяной чай. Отлично помогает от похмелья, — Вероника облачённая в короткий шелковый халатик глубокого синего цвета и в пушистые тапочки в тон, с мягким щелчком прикрывает за собой дверь, складывает руки на груди замирает напротив меня.

— Где мой телефон? Сколько времени? А-а, — смотрю на настенные часы. — Восемь?!! Нет-нет-нет! — Вскакиваю на ноги и тут же плюхаюсь обратно. Головокружение — штука малоприятная.

— Выпей, — Вероника кивает на кружку с дымящейся в ней жидкостью и мягко улыбается, — полегчает.

Поверим на слово.

Фу, гадость какая горькая!

— Сахар к этому чаю не прилагается. Пей, если хочешь живой себя почувствовать.

Ещё глоток. Ещё один. Неееет, это выше моих сил.

— Телефон?! — требую, будто Светалкова его у меня спёрла, а признаваться не хочет!

Негромко усмехается, глядя на меня с нескрываемым любопытством и кивает на всё тот же прикроватный столик, где, разумеется, лежит мой драгоценный телефон!

— Стой, — вновь смотрю на Веронику, — ты не накрашенная?

— Ну, обычно я сплю без косметики.

Господи, о чём вообще я спрашиваю? Какое мне дело до лица этой девчонки, которая с утра пораньше да ещё без макияжа выглядит как произведение искусства?

Верно — никакого дела.

Проверяю пропущенные.

Ну точно — мне конец.

Миллион звонков от мамы и примерно столько же сообщений от Полины, в которых она сначала просит прощения, что плохо прикрыла, затем ругает, что сама виновата, ибо дома надо ночевать, а в последних — ненавязчиво интересуется какого цвета гроб мне заказывать?

Поднимаюсь на ноги и принимаюсь суетливо кружить по комнате в поисках своей одежды.

— Она в стирке.

— Она, что?! — круто разворачиваюсь к Веронике, лицо которой до мандража выглядит умиротворённо.

— Твои вещи сигаретами пропахли, — пожимает плечами. — Или твоих родителей это нисколько бы не обеспокоило?

— Да какая разница? — Оооох! Хватаюсь за головой и вновь опускаюсь на кровать. — Мне конец.

— Я позвонила им.

Секундочку.

— Прости, что?.. Мне тут просто показалось…

— Я позвонила твоей маме, — перебивает Вероника. — Сказала, что ты ночевала у меня.

Ещё лучше. Ну, спасибо! Светлакова нереально облегчила мне жизнь! Теперь перед смертью ещё и объяснять придётся, почему я ночевала у стервы, которую с младших классов на дух не переношу!

— Я сделала всё, что могла, — голос звучит будто по-дружески. — По крайней мере, они не стали заявлять в полицию о пропаже и искать тебя по моргам.

Это да. С этим соглашусь, пожалуй.

— Мне в ночнушке домой идти?

Усмехается, будто я удачно пошутила.

— Я дам тебе свою одежду, Багрянова. Выпей чай и выдохни. Время назад не повернёшь. Ещё душ прими. Жутко выглядишь.

— Как я здесь оказалась? — смотрю неё хмуро. — Я ведь не много выпила. Что там вообще было? Почему я домой не поехала?

— Потому что я решила, что родители твои не обрадуются, когда Макс вручит им тело дочери со словами «Убивайте её нежно».

— Макс? — Это всё, что услышала. И аж передёрнуло.

— А ты думала, Я тебя на своей спине до кровати тащила?

— А кто меня тащил? — трясу головой, которая болит, и тут же добавляю: — Почему ОН меня тащил?!

— А кто должен был? — фыркает, отбрасывая за спину блестящие чёрные локоны. — Оскару надо было доверить твоё тело? В следующий раз…

— Нет! В смысле — следующего раза не будет.

— Я думала, тебе понравилось, — усмехается, шагает к туалетному столику, опускается на белоснежный мягкий пуфик и задумчиво смотрит в своё идеальное отражение.

«Как вообще можно родиться такой красивой»? — в голове невольно мысль проплывает.

И как обычно у меня это бывает: раз, и стадия неоправданного возмущения превращается в стадию «сдулась, как воздушный шарик».

— Так я… я там, ну… в баре… Всё было ужасно, да?

Брови Вероники слегка выгибаются, а холодные, практически прозрачного цвета глаза в зеркале находят мои.

— Нет, — отвечает, поразмыслив. — Ничего позорного ты не сделала, Багрянова. Но если интересуют детали, то лучше спроси у Макса.

— Почему у него?

— Потому что возиться с тобой было не моей проблемой.

— А Яроцкий типа возился, да? — фыркаю цинично и отворачиваю голову к окну, щурясь от солнца.

В груди щемит, голова кружится…

«Молодец, Лиза, теперь плати за свою глупость».

— Он привёз тебя в бар, — спокойно говорит Вероника, — его и ответственность.

— Яроцкий обделён этим чувством.

— Даа?.. Тогда почему ты здесь, а не у того мужика к которому на шею вешалась? Задницей об него тёрлась, точнее… скорее он об тебя тёрся, но поверь, судя по твоему выражению лица, ты не возражала.

Враньё.

— Не было такого!

Вру Я — могло быть, потому что ничего не помню! Таблетки усилили действие алкоголя, я была сама не своя.

Вероника усмехается, разворачивается на пуфике лицом ко мне, выпрямляет спину, демонстрируя идеальную осанку, и забрасывает ногу на ногу.

— А мне есть смысл врать?.. Если забыла, напомню: ты сейчас в моём доме находишься, в моей кровати, пьёшь мой чай, а я что-то спасибо не слышу. Или хотела проснуться в кровати того мужика?

— Я… с ним…

— Нет. Кроме грязных танцев ничего не было. И это тоже благодаря Максу, — улыбается. — Но ведь и он от тебя спасибо не дождётся?

— Это всё было по его вине! — шиплю яростно. — По вашей вине! По вине этой тупой игры, в которую вы меня втянули!

Вероника выдерживает паузу, не меняясь в лице. Просто смотрит, будто я действительно на колени перед ней упасть должна и благодарить до потери сознания.

Кстати насчёт потери сознания…

Нехорошо что-то.

— Почему ты это делаешь? — качаю головой. — Что тебе от меня надо? Кто ты? Судья, да? Ну и как? Я справилась со вторым заданием? Все довольны?!

— Я принесу тебе одежду, — покачивая бёдрами шагает к двери, когда я вскакиваю на ноги и преграждаю ей дорогу.

— Ответь мне! Что тебе от меня надо?! Думаешь, я слепая? Почему ты защищаешь меня? Выгораживаешь? Помогаешь? Это тоже часть игры? И… — заминаюсь, сжимая в кулаках подол ночной сорочки. — Ты меня переодела?

— Я. И что? Лифчик не снимала, не переживай.

— И… не видела ничего?

— Что? — хмурится. — Меня твоя грудь не интересует, Багрянова.

— А что интересует? — перевожу тему. — Что тебе от меня надо?

Склоняет голову набок и пристально смотрит. Не злится, даже не раздражается. Забавляется! Вот что делает Светлакова!

— Ты мне не интересна, — говорит наконец, слабо улыбаясь. — Но ты интересна Максу, а значит… я должна за тобой присматривать.

Эм-м… пауза тишины длится слишком долго и совершенно не помогает мысли в голове усвоится.

Что-то не очень на ревность с её стороны похоже.

— Хорошо, Багрянова, слушай, — тыкает пальцем мне в грудь и идёт на меня, пока ноги не упираются в кровать, и я не опускаюсь на мягкий матрас. — Всё, что будет сказано в этих стенах, останется в этих стенах, поняла?

— А разве не для этого я здесь? Ведь для этого!

— Хм… ты права. Я собиралась поговорить с тобой и раз уж ты так настаиваешь…

— Давай ближе к делу. Мне домой надо.

А ещё состояние какое-то не радужное…

— Я хочу помочь тебе, — без запинок выпаливает. — С игрой. Хочу, чтобы ты прошла её до конца.

Фыркаю:

— А я взяла и поверила.

— Я в её центре, как и ты. Разница лишь в наших ролях, — опускается рядом на кровать и выглядит потрясающе уверенно в себе.

— И чего ты хочешь? — Не верю я ей.

— Хочу, чтобы ты не сломалась.

— Да какое тебе…

— Я уже сказала: Макс в тебе заинтересован! — голос Вероники звучит с нажимом. — Что-то в тебе его цепляет, кому, как ни мне видеть это? Ты для него, как сложная загадка, я вижу, как он на тебя смотрит, будто задачку решает.

— И что? — не сдерживаю абсурдного смешка. — Думаешь, я ему нравлюсь? Знаешь же, что это полный бред.

— Разве я сказала, что ты ему нравишься? — сужает глаза и холодно усмехается. — Я сказала: ты ему интересна, не более. Ты — исключение из его правил уже только потому, что прежде Макс не был куратором ни для одной «птички».

— Сейчас лужицей от счастья растекусь.

— Не будь такой агрессивной, — Вероника качает головой. — Тебе выгодно стать со мной союзниками.

— Будешь за меня задания выполнять?

В глазах Вероники вспыхивает интерес, а улыбка становится довольной:

— Мне нравятся твои «шипы». Никто из нас не думал, что ты окажешься… такой.

— В чём заключается твой союз? — перевожу тему. У меня нет времени на разговоры с этой стервой!

— Всё очень просто, — вновь говорит ласково и спокойно. — Делай всё, что говорит Макс. Позволь ему с собой поиграть. А я… взамен помогу тебе с заданиями.

Глаза невольно на лоб лезут.

Да она издевается!

— Хочешь, чтобы я его ручным зверьком стала?!

— Просто не отталкивай его.

— Боже… Поверить не могу, — вскакиваю на ноги. — Это мы сейчас о твоём парне говорим?! А если он мне ноги раздвинуть захочет?

Эти слова определённо веселят Светлакову — уж очень она уверена в себе. Холодный смех продолжает звучать в моей голове даже после того, как она замолкает, встаёт передо мной и смотрит, как на второсортный товар.

— Если и до этого дойдёт, — сдерживает смех, — во что сложно поверить. Ты сделаешь и это, Багрянова.

А Макс точно её парень?..

— Я сделаю всё, чтобы он был моим. Всё, чего он захочет.

Качаю головой и отхожу на два шага назад. Сжимаю в руке телефон, готовая вызвать такси и поехать домой даже в таком виде.

Они сумасшедшие! Все они!

— Я хочу помочь ему, — говорит неожиданно резко. — Хочу, чтобы Макс успокоился. Закончил, наконец, эти игры, начал жить нормальной жизнью!

— Почему бы тебе не сказать об этом ему?

— Потому что он не станет слушать. Он помешан на игре. Помешан на «птичках». Помешан на мести.

— На мести? — хмурясь, смотрю в её лицо. — Постой… Я сейчас правильно расслышала? Это… месть? — Не сдерживаю смеха. — Шутишь? Ему не за что мне мстить. Мы даже не общались с ним! И уж поверь: я твоего психопата точно ни чем обидеть не могла!

— Но видимо обидела, — отвечает приглушённо и, чёрт, вижу — не шутит!

— Бред какой-то… — хожу из стороны в сторону, а в груди всё сильнее сжимает. — Дай одежду. Мне домой надо.

Рука Вероники так внезапно падает на плечо, что замираю скорее от неожиданности, чем от сжимающихся на мне пальцев.

— На тебе всё должно закончиться, — шипит вкрадчиво. — Ты особенная для Макса, Багрянова, я точно это знаю. И только ты можешь дать ему то, что спасёт его!

— Ты о подчинении говоришь? — злобно усмехаюсь. — Прости, но я пасс быть успокоительной пилюлькой твоего парня.

— Просто заверши игру. Этого он хочет.

— Тогда ему полегчает? — Даже не пытаюсь сдержать смех. — Он больной урод! Садист! Ему никогда не полегчает! Ты сама-то знаешь причину? Кто эту игру придумал, знаешь? За что твой Яроцкий над людьми издевается?

Молчит. А я вижу ответ в её глазах.

Усмехаюсь:

— Ты сама ничего не знаешь. — Сбрасываю с себя её руку и иду к зеркальному шкафу, сбираясь самолично найти хоть какую-нибудь одежду.

— Чача знает.

И тут я замираю.

— Можешь у своего парня спросить.

— Он мне не… Стой. При чём здесь Паша?

— А ты не знаешь, что они с Максом друзьями были?

— Знаю, — подхожу ближе, — но какое отношение Паша имеет в вашей больной игре?

— Я не могу сказать тебе того, в чём сама не уверена, — будто сожалеюще выглядит. — Всё полетело к чертям со смертью Кости, жизнь Макса перевернулась, стала настоящим Адом. Он сломался, все об этом знают. Тот Макс, каким он был год назад, умер в один день с его лучшим другом.

— Пусть так, но Костю убила машина, а не я. О какой мести ты говоришь?

— Я говорю о том, что знаю, — Вероника облизывает губы и отворачивает голову к окну. — Макс с катушек слетел, сам не понимает что делает. И я, — круто поворачивается ко мне, — участвую во всей этой лаже только для того, чтобы помочь ему, понимаешь? Он один! Никого у него не осталось.

— И мне не жаль его, — отвечаю тихо. — Костю нужно жалеть — он умер. А его лучший друг оказался настоящим козлом! И мне совершенно не жалко Яроцкого! Если крыша поехала, пусть идёт и лечится.

— Ты не знаешь, о чём говоришь! — в глазах Светлаковой сверкает злость.

— Как и ты, — отвечаю спокойно. — Никто не знает, кто такой Макс Яроцкий. Никто ему не поможет, пока он сам этого не захочет. Дай одежду. Пожалуйста.

И вновь смотрит так, будто мы лучшие подружки, а я её с днём рождения не поздравила. Сколько не пытаюсь понять Светлакову, а не выходит. Почему они вообще вместе? В средних классах она его даже симпатичным не считала! Сама слышала, как обсуждала его сомнительную популярность с подружками. И вот… эти двое встречаются!

— Это тебе, — вытаскивает из кармашка халата серебристого цвета флэшку и протягивает мне. — Макс передал.

Выхватываю так быстро, как только могу: а вдруг передумает?

— Ты… ты смотрела? — дышу вдруг тяжело и отрывисто, а перед глазами разноцветные зайчики пляшут, да и кислород будто заканчивается.

Плохо дело…

— Нет. Мы не имеем права смотреть компромат на «птичку», — будто из-под воды звучит голос Светлаковой. — Это одно из главных правил.

— То есть… вы даже не знаете, чем угрожаете? На понт получается берёте? Запугиваете! — В ногах появляется слабость, а боль в груди нарастает. — И не интересно даже?

— Лично я не вижу ничего интересного в том, чтобы копаться в чужом грязном белье. И сказала же: это одно из главных правил. Какой смысл угрожать тайной «птички», если это больше не тайна?

— Но кто-то же его смотрит… Проверить его кто-то должен… — Всё хуже и хуже. Выдыхаю отрывками: — Куратор? Только он?

— Иногда. Когда ситуация вынуждает. Или как в случае с Сашей Романовичем. На него ничего не нашлось, так что пришлось делать компромат уже в процессе игры. Но все знают, как для Романовича это закончилось. На тебя же компромат нашёлся сразу.

— Откуда знаешь, если не смотрела? — Дышать, дышать… Вот так, спокойно, всё хорошо.

— Потому, Багрянова, что эта налаженная система, понять которую сможешь только тогда, когда дойдёшь до пятого задания. Ты — всего лишь звено в одной цепи. Это манипуляция, но поверь тому, кто точно знает — всё более чем серьёзно.

Крепко зажмуриваюсь, пытаюсь сделать вдох поглубже, но лёгкие огнём горят и чувство, будто весят с тонну, к полу тянут.

— Эй? Багрянова… Багряноваааа… Багряноваааа…

Помню, как от удара о пол тупая боль прострелила бок.

А больше ничего не помню.

* * *

Приборы пикают. На лице кислородная маска. Так знакомо…

Глаза закрыты, боли нет, только слабость… дикая слабость разливается по телу, в груди ещё саднит немного, а стоит приоткрыть веки, как белый потолок начинает раскачиваться из стороны в сторону, да так сильно, что тошнота подкатывает к горлу, укачивает, как на волнах.

Закрываю веки. Вновь засыпаю.

— С ней всё будет хорошо, — голос моего врача — Геннадия Степановича доносится до сознания будто далёким эхом, когда вновь просыпаюсь. — Слишком большая нагрузка на сердце, организм не выдержал. Анализы показали следы алкоголя в её крови.

— Боже… Лизааа…

— Слишком большой стресс. Я вас предупреждал.

Женщина в ответ плачет — это слёзы моей мамы. Я подвела её. Я обещала…

— Успокойтесь. Жизни Лизы сейчас ничто не угрожает. Оставим её у нас до полной стабилизации состояния, затем она снова сможет вернуться домой.

— Но не в школу! — Папа зол. И скорее всего на себя, разрешил мне, позволил, поверил.

Его я тоже подвела.

Геннадий Степанович отвечает спустя паузу:

— Я бы не стал ограничивать Лизу. Не забывайте: ваша дочь подросток, пусть и… состояние её здоровья довольно шаткое. Чем больше будете запрещать ей, чем чаще она будет оказываться здесь. Поймите меня правильно, это не домыслы — так показывает опыт. Я бы рекомендовал вам регулярное посещение психолога.

— Лиза отказалась, — мама продолжает лить слёзы. — Да и… она всегда была такой послушной, примерной девочкой, что мы и не стали настаивать.

Геннадий Степанович тяжело вздыхает:

— Она — ребёнок. В этом возрасте жизнь Лизы может быть настолько переменчивой, что глазом моргнуть не успеете, а она уже другая. Я заметил… её цвет волос.

— Я тоже, — рычит папа, скорее всего поглядывая на маму. — Хотелось бы поподробнее узнать, что стало причиной таким переменам?

— Что ж… — Геннадий Петрович не даёт ссоре разгореться, — завтра Лизу переведут в палату и вы сможете навещать её чаще, сегодня же прошу вас дать девочке отдохнуть и не тревожить её расспросами, которые могут усугубить и без того шаткое состояние.

Потолок кружится, кружится… Раскачивается из стороны в сторону, как безмолвная колыбельная.

Спи, Лиза, засыпай.