Поцелуй подобный удару молнии — внезапный, обжигающий. Колени задрожали с такой силой, что если бы Макс вовремя не подхватил меня за талию, прижав к себе, скорее всего я бы не смогла устоять.
Поцелуй подобный первым цветам по весне — нежный, мягкий, чистый… Внутри словно подснежник расцветает, один бархатный лепесток за другим.
Поцелуй чувственный и глубокий. Вовсе не грубый, не жадный, он… будто отчаянный немного, опасно граничащий где-то между страстной нежностью и жгучей потребностью.
Его руки смыкаются на талии, обвивают меня и прижимают к груди так крепко, будто Макс хочет спрятать меня от всего мира. Будто сам за меня держится, будто это я его опора, а не он моя, будто это у него колени дрожат, а голова так сильно кружится, что уже не понимаешь, где небо, а где земля. Карусель… чем дольше он целует меня, тем сильнее она вращается.
Никогда такого не испытывала. Нет — даже понятия не имела, что значит чувствовать нечто подобное. Это ни с чем несравнимо. Это удивительно. И страшно. Страшно ощущать себя неумехой в его руках. Но ещё более страшно понимать, что этот поцелуй новым клеймом вопьётся в мою память. Чувственный, сумасшедший, такой неправильный и такой идеальный поцелуй.
Позволять ему губам ласкать мои и нерешительно повторять движения…
Надеюсь, он не замечает, как дрожат мои губы. Как вся я дрожу…
Его язык, будто в танце кружит у меня во рту, неспешно скользит по гладким бугоркам нёба и будто подразнивает мой язык двигаться увереннее, ему навстречу. Ведь это так просто… Просто делать, как он.
Задевать его зубы своими и думать — «Так и должно быть?»
Судорожно, отрывками дышать… просто потому что перехватывает дыхание, от эйфории, от адреналина, от яркости и нежности момента, и ещё от десятков всевозможных чувств, которым я дам определение позже.
Задрожать, как лист на ветру, когда ладонь Макса заскользила вверх по моей спине, тёплые пальцы зарываются в волосы, мягко, подушечками пальцев, пробегаются по шее и поднимаются к затылку. Притягивает меня ещё ближе, если это вообще возможно, и поцелуй становится глубже, отчаянней, сильнее… до вспышек перед закрытыми веками, до вулкана взрывающегося внутри, до музыки в голове и онемения в кончиках пальцев, до жаркой пульсации внизу живота, над которой я тоже подумаю позже.
Не знаю, в какую секунду мои руки оказались на его шее — я это не контролировала. Холодные ладони касаются горячей пульсирующей кожи, и Макс судорожно выдыхает мне в рот, его плечи дёргаются, а руки продолжают прятать меня от всего мира — обнимают так крепко, что воздуха становится катастрофически мало… но это такие мелочи. Его губы на моих губах, вкус сладкой горечи, дыхание на коже, сила и желание с которой Макс меня целует — всё, что имеет значение. Время остановилось. Для нас двоих и сейчас, как никогда раньше, мне плевать что будет завтра. Есть сегодня. Есть я и он. Есть мы.
— Кхм-кхм! — Макс не узнаёт этот голос. А я — да. Резко дёргаюсь в сторону, пытаюсь сбросить с себя руки Яроцкого, но он не пускает, будто не видит ничего преступного в том, что мы делали. Будто мамы моей не видит!
А мама видит. Чёрт, мама всё видела… И с таким выражение лица, с каким она смотрит на меня сейчас, я прежде была не знакома. С ней будто короткое замыкание случилось, но по каким-то причинам до конца не вырубило.
— Здравствуйте, — а Макс с трудом улыбку сдерживает. Такую — ребяческую, будто нашалил и его за руку поймали. Ямочки на щеках вот-вот проявят себя в полной красе, а пунцовые пятна на щеках, которые явно появились не от неловкости, а от чего-то другого, мама вполне может расценить, как смущение, которым здесь и не пахнет. И это хорошо — то, что мама так расценить может.
И все молчат. Только раската грома не хватает для ещё большего нагнетания обстановки.
Макс вдруг слабо откашливается, притягивает меня к себе и шепчет на ухо:
— До завтра.
Киваю. Вроде бы киваю. С трудом вообще понимаю, что делаю — хочется сквозь землю от стыда провалиться.
Чувствую, как холодно становится, когда Макс отпускает мою руку, прощается с мамой и идёт к своему мопеду. Бросает на меня взгляд напоследок и вот теперь ямочки на его щеках появляются в полном своём очаровании.
* * *
— Лиза. Ты с ума сошла? Он привёз тебя домой на мотоцикле?
— Это мопед, мам, — вздыхаю, сбрасывая с ног ботинки.
— Мопед?.. Ли-ли-лиза… — Впервые вижу маму в такой растерянности. — Ты… ты… Он! Ты не знаешь, кто он?
— Знаю, — иду в комнату и обнаруживаю Полину ворочающеюся в постели.
— Что случилось? — спрашивает заспанным голосом.
— Ничего! — кричит из коридора мама, голосом на три тона выше её обычного.
Слышу, как на кухне гремит посуда, зажигается плита и на неё громко ставится чайник.
— Эй? — Полина глаз с меня не сводит, пока я сумбурными движениями ищу в шкафу домашнюю одежду. — Что случилось?
— Лиза, нам надо поговорить! — зовёт с кухни мама.
Приятного в разговоре было мало — догадаться не сложно. И главная угроза для того, чтобы я больше и думать не смела связываться с Яроцким, звучала, как «Ещё раз нечто подобное повторится, и я обо всё расскажу отцу. Знаешь, что тогда будет. Максим тебе не компания, Лиза!».
— И как же Паша?
А Паша значит компания!
— У нас с Пашей ничего такого не было, — отвечаю сбито, раскачиваясь на табурете.
— А… а разве вы не…
— Нет, мам.
— Нет, — вздыхает. — Хорошо. Ладно. Но Яроцкий… Лиза, ты хоть понимаешь, каким… каким стал этот мальчик?
— Говори, как есть, не подбирай слова!
У мамы от возмущения приоткрывается челюсть.
— Кто он? — а я всё так же спокойна. — Бандит? Алкоголик? Наркоман? Как ещё вы его с тётей Аллой прозвали?
— При чём здесь тётя Алла? — мама опускается на табурет и говорит тише, будто испугалась чего-то.
— А ты разве не знаешь, кого она обвинила в смерти Кости?
— Лиза…
— Мам, это не упрёк, — качаю головой. — Просто… просто вы обе его не знаете. Ты ведь сама говорила мне столько раз: не суди книгу по обложке.
Мама выдерживает паузу, упрямо сверля меня взглядом и будто аргументы подходящие ищет чтобы озвучить, но видимо не находит, поэтому лишь в десятый раз повторяет, чтобы я больше и близко к Яроцкому не подходила и слегка переводит тему:
— Мне звонил твой классный руководитель. — И свирепым шепотом: — Ты ушла с уроков вместе с Яроцким?! Лииииза!
Обсуждать это и дальше желания не было никакого. Более того, мама пришла в крайнее недоумение и даже потянулась за успокоительным (для себя), когда в ответ на все её следующие возмущённые реплики, я в итоге отвечала ей задумчивой улыбкой.
Вспоминала губы Макса, его руки держащие меня в объятиях…
— Лиза!
— Я всё поняла.
— Прекрати улыбаться. Что с тобой?! Я не узнаю тебя!
— Да что у вас случилось? — Полина показывается в дверях кухни и глазами-щёлочками смотрит на нас по очереди.
— Ничего, — с нажимом отвечает мама и смеряет меня взглядом. — Да, Лиза?
— Совершенно ничего, — продолжаю улыбаться я.
Сегодня уснуть никак не удавалось. Глядя, как на потолке отсвечивают фары проезжающих за окном автомобилей, кусала губы, и раз за разом прокручивала в голове сцену нашего с Максом поцелуя. Второго поцелуя. И на этот раз он не обязан был этого делать — эта мысль вызывала самую счастливую улыбку.
Больше ни о чём не хотелось думать: ни о родителях, ни о Веронике, ни об игре. Макс — единственное имя, что кружилось в голове. Хочу узнать его лучше, хочу понимать его лучше, хочу чувствовать его, видеть… постоянно. Боже… это становится наваждением. Это сводит с ума и заставляет всё внутри трепетать от волнения. Завтра я снова его увижу. И завтра… я не буду его отталкивать.
«Ты должна это закончить, Лиза», — слабо, едва уловимо звучит в голове голос Мамы.
«До завтра», — громко, ясно, до мурашек на коже в памяти вспыхивают слова Макса, и я подушечкой пальца мягко скольжу по словам на тыльной стороне ладони, которые так и не решилась смыть.
«Просто прекрати всё это.»
«Не хочу.»
«Ты должна это закончить, Лиза.»
— Не хочу.
— Чего ты не хочешь?
— Спи, Полина.
Утро.
Мама делает вид, что вчера ничего ужасного на её глазах не произошло, и с вполне правдоподобной улыбкой на лице готовит для отца завтрак, пока я тормошу Полину за плечо и прошу её перевернуться ко мне лицом, чтобы помочь выпить лекарство и сделать хотя бы парочку глотков чая.
У Полины снова температура и она жалуется на боль в горле.
«Ангина», — заключила ранее мама и принялась составлять младшей дочери почасовую схему приёма лекарств и полоскания горла, пока они с папой будут на работе, а я в школе.
— Полин, выпей это, — вкладываю ей в ладонь таблетку жаропонижающего.
— Спасибо, — невнятно бормочет, а я кусаю губы, не зная, как перейти к другой важной для меня теме. Не могу я в школу уйти и не поинтересоваться. — Полин?
— М? — делает глоток чая и плюхается обратно на подушку.
— Можно я у тебя спрошу кое-что? Только обещай не беситься.
— Уже бесишь. Чего тебе?
— Ты… ты зачем вчера ему звонила?
— Кому?
— Ты знаешь кому?
Глаза Полины друг резко расширяются и так же резко превращаются в две щёлочки:
— Ты откуда знаешь?
— Знаю, — мягко вздыхаю, укрывая её одеялом.
— Замутила всё-таки с ним? — фыркает в отвращении и переворачивается ко мне спиной. — Ну, удачи.
— Полин?
— Отвали, систер. Серьёзно. Вот сейчас вообще не лезь ко мне!
— Да что с тобой происходит? — шепчу, поглядывая на приоткрытую дверь. — Зачем ты звонила Максу?
— Максу? — цинично усмехается и поворачивает голову ко мне. — Так он больше не урод, не козёл и не последняя тварь? Теперь он — Макс? Ха. Ха-ха.
— Я никогда не называла его тварью.
— Серьё-ё-ёзно? — выплёвывает, будто что-то горькое на язык попало. — Ну ты и дура!
— Для чего ты звонила ему?
— У него и спроси! — кричит внезапно и с головой накрывается одеялом.
Вот и поговорили.
Уже сбегаю по ступеням лестничной клетки, когда вдруг звонит Зоя, коротко и ясно заявляет, что сегодня она идёт в школу одна и вешает трубку.
— И что это было? — бормочу себе под нос и ещё минуту точно смотрю на дисплей телефона, прибывая в смешанных чувствах.
А потом всё вдруг становится ясным, как белый день!
За углом дома, куда видимость из окон моей квартиры уже не доходит, припаркован мопед с красной отшелушивающейся краской, а на нём сидит Яроцкий и при виде меня сверкает самодовольной ухмылочкой, будто опять где-то нашкодил, но в этот раз удалось выйти чистым из воды.
— Привет, — протягивает мне шлем, пока я заставляю ноги ожить и двигаться дальше. Не стоять на месте, как в землю вкопанной, а ещё не испытывать всей той неловкости, которая так и рвётся наружу.
«Веди себя, как ни в чём не бывало.»
— Надевай, — трясёт шлемом.
— До школы три минуты на твоём мопеде.
— Ну и отлично, — расслабленно ухмыляется. — Шлем.
Задумываюсь. И вдруг доходит!
— Так это ты Зое позвонил? — Принимаю шлем.
— Какой Зое?
— Не придуривайся. Это ты ей сказал, чтобы в школу без меня шла?
С невинным видом пожимает плечами:
— Может быть.
Хочется задать самый глупый в данной ситуации вопрос «Зачем?», но сдерживаюсь. И так понятно зачем, но моя неуверенность всё ещё слишком сильно жужжит в груди. Всё ещё нашёптывает о том, что Яроцкому не могла понравиться такая, как я. Только не после Вероники. И не после войны, что между нами была.
Собираюсь просто кивнуть и молча сесть на мопед, как замечаю свежую ссадину на левой скуле Макса и неосознанно протягиваю руку к его лицу. Тот мягко ловит меня за запястье и слегка отшатывается.
— Всё в порядке, — больше не улыбается.
— Откуда это? — смотрю на него напряжённо. — Ты же не…
— Всё в порядке, Лиза, — настойчиво. Держит меня за руку и мягко притягивает к себе, обхватывая второй рукой за талию.
— А у тебя? — будто в глазах моих ответ отыскать пытается.
Неловко прочищаю горло и отвожу взгляд.
— Да… да, всё хорошо.
— Как мама? Шок прошёл? — улыбается.
— В порядке. Сказала, мне конец, если снова увидит нас рядом. Собирается Нине Эдуардовне звонить с просьбой, чтобы она нас рассадила.
— А ты?
— Что я? — смотрю в улыбающиеся глаза Макса и вновь испытываю это: запредельный трепет и опасение.
— Ты ведь не хочешь, чтобы нас рассаживали?
— Нет, — отвечаю тихо и спустя паузу. И всё ещё поглядываю на ссадину на его лице.
«Куда ты опять вчера ввязался, Яроцкий?»
Одевает шлем мне на голову и кивает назад.
— Учиться едем, или нет?
Этот день был не просто одним из сумасшедших дней в школе. Этот день я заслуженно могу назвать самым сумасшедшим, самым сумбурным, а также удивительным днём из всех, что со мной случались. И причина лишь в нём — в Максе. В его поведении, в его взглядах, в его жестах и словах. С самых школьных ворот, когда он помог мне слезть с мопеда и забросил мой рюкзак к себе на плечо, а второй рукой обнял меня, собственнически прижав к себе, что-то внутри меня больно затрещало, раскололось надвое. Я никогда не была особо суверенной и во всякие дурные предчувствия не верила, просто гнала прочь, но с сегодняшнего утра оно меня не покидает — стоит подумать о том, чем могут закончиться наши отношения (которые таковыми никто ещё не обозначил), в груди, будто петарда взрывается, страшно становится.
А вторая часть меня готова светиться миллионами крохотных лампочек, стоит Максу просто взглянуть в мою сторону. Горечь и печаль никуда не исчезла, она всё там же — в глубине его зелёных глаз, но теплота, которая в них появилась, блеск, словно первый лучик солнца сумел пробиться сквозь пучину туч, будто волшебством наполняют мою душу. Хочется парить, хочется улыбаться, хочется поверить в то, что всё это происходит со мной на самом деле — это не сон.
Я не могу отвести глаз от человека, которого считала жестоким монстром, пока не поняла, какой ранимый он на самом деле. С какой осторожностью держит за руку, поглаживая подушечкой большого пальца мою вечно холодную кожу. С каким безразличием к окружающим обнимает меня за плечи, идя по школьному коридору; будто видит и слышит только меня. С какой искренностью этот монстр может улыбаться со всяких глупостей, которые сегодня в рекордном количестве сыплются у меня изо рта.
Я встревожена. Я сбита с толку. И кажется… будто за спиной выросли крылья.
Даже острые взгляды Светлаковой так не тревожат. Между ними ведь нет больше ничего, так? Я верю ему, в то, что Макс сказал мне вчера. Хочу верить, что он и правду не обещал Веронике ничего серьёзного, предупреждал, что так будет. Пытаюсь убедить себя, что не разбивала силой их пару… даже наоборот — бежала от чувств, как могла. Спасалась от них, но оказалась слишком слабой. Чувство вины, так или иначе, саднит на душе, ведь как ни крути, я стала разлучницей, хоть и не желала этого. И даже несмотря на то, что происходящее между мной и Максом кажется туманным сном, сложным и практически невозможным, я больше не готова его отпускать. Смотрю на него и, даже зная, каким печальным будет финал для нас обоих, я не хочу его отпускать. Не сейчас. Не так скоро.
Также пора признать, что освоение материала и учёба потерпели двойное фиаско. Теперь я не просто плохо понимаю учителей, теперь я их даже не слышу. Все мои мысли о Нём, все мои разговоры с Зоей о Нём, все на кого я хочу смотреть, это Он.
Берёт меня за руку, переплетает пальцы и опускает под парту к себе не колени. Берёт ручку в левую руку и делает вид, что записывает то, что диктует учитель. Левой рукой!
Не могу сдержать смеха.
— Это тайский? — киваю на тетрадь Макса.
— Вполне возможно, — ухмыляется, старательно выводя каракули, а мне ещё больше при виде его стараний смеяться хочется.
Пытаюсь забрать свою руку, чтобы дать ему возможность нормально писать, но Макс не отпускает.
— Ещё не согрелась, — шепчет, взглянув на меня украдкой.
— У меня всегда руки холодные.
— Правда? — будто удивляется. — Давай вторую.
— Нет. Я не смогу писать.
— Потом у меня перепишешь.
— Я не понимаю тайский, — смеюсь, пытаясь спрятать от Макса вторую руку.
— Опять эта парочка, — обречённо вздыхает у доски Мария Петровна. — Почему вас ещё не рассадили?
— Простите, — виновато опускаю глаза, но не могу избавиться от улыбки.
— Повторите, пожалуйста, последнее предложение! — с серьёзным видом просит Макс. — Я не успел записать.
Во время обеда, Зоя требовала выложить ей все подробности нашего вчерашнего свидания (именно так она обозвала то, что было у нас с Максом вчера), а я старательно делала вид, что ничего такого не произошло. В итоге, когда Зоя спросила, целовались ли мы, кровь так быстро прилила к лицу, что глупо было отрицать и косить под дурочку.
— Я всё ещё ему не доверяю, — прошипела, после того, как вдоволь напищалась на всю столовую, не сдержав восторг. — К тому же про мегеру не стоит забывать. Такие, как она не прощают, когда у них парней отбивают.
Ну вот и аппетит пропал.
Бросаю вилку в тарелку с картофельным пюре и вымученно смотрю на Зою:
— Тоже так считаешь?
— Чего?
— Ну… что я отбила у Светлаковой Макса.
— Нееет, Лиз. Это не так.
— Так. И сама знаю, — понуро смотрю в тарелку с пюре.
— Ну и дура, — фыркает Зоя. — Со Светлаковой он деградировал, а с тобой… вон, только посмотри на него, светится весь. Упс. — Зоя выпрямляется на стуле. — И этот светлячок к нам сейчас идёт.
Макс ставит поднос с едой на наш стол и опускается на стул рядом со мной.
— Ты теперь и сидеть с нами будешь? — предвзято косится на него Зоя.
— Проблемы? — Макс одаривает её многозначительным взглядом.
— У меня — нет, — Зоя опускает уголки губ вниз и пожимает плечами. — А вот у тебя будут, если Лизу ещё хоть раз обидишь. Понял, нет?
— Зоя, — шиплю, толкая её под столом ногой, чтобы лишнего не взболтнула. Не дай Бог проколется, что про игру знает. И особенно про четвёртое задание!
Макс с расслабленным видом откидывается на спинку стула, позабавлено смотрит на Зою и крутит вилку между пальцев:
— Это в стиле: каждая лучшая подруга должна сказать что-то подобное, да?
Зоя манерно оттопыривает верхнюю губу, словно американских фильмов с темнокожими девушкам в главных ролях насмотрелась, и закатывает глаза.
— Это в стиле: если ты, чувак, встречаешься с моей подругой, то будь готов к расплате, если хоть раз её обидишь.
— Мы… мы не встречаемся, — стреляю в Зою злобным взглядом, а на Макса вообще в этот момент смотреть не хочу, хватает и его приглушенного смеха.
— Что я такого сказала? — искренне не понимает Зоя, и я снова толкаю её ногой под столом.
— Ай!
— Хватит, Зоя.
— Нет, ну а что я такого сказала?
— Я тебя понял, Зоя, — как бы невзначай вставляет Макс, и я разворачиваю к нему голову. Не выдерживаю взгляд и принимаюсь активно ковыряться вилкой в тарелке.
— И чтобы никаких секретов!
— Зоя!!!
Убью её. Просто убью.
На пятый урок Яроцкий не приходит. И всё-таки, у нас друг от друга слишком много секретов. У него. И у меня тоже.
Урок физкультуры проходит в зале. Совмещены два класса: наш и 11 «В». Девчонки возможности посплетничать не упускают, пока ждут учителя; так и чувствую их любопытные, и даже осуждающие взгляды на себе.
— Да что он в ней нашёл? — вроде и шепчутся, но так чтобы я наверняка слышала.
— Она же страшненькая. Бледная какая… так и не скажешь, что за границей отдыхала.
— Да-а… и что только Яроцкий в ней увидел?
— А ты прикинь, как Вероника себя чувствует?
— Угу, не позавидуешь. Вовремя она за голову взялась.
— Не слушай их, — Зоя толкает меня в бок. Зоя уже в форме и в кроссовках, готова к занятию.
— Да я и не слушаю, — пожимаю плечами.
— На тебе лица нет.
— Трахнет её и бросит, — громче говорить начинают.
— Да сто пудов!
— Не слушай! — Зоя вновь толкает меня в бок. — Когда папа в ночную уходит?
— В пятницу.
— Значит, в пятницу и сделаем это.
Выпрямляюсь, как струна, по коже ледяная дрожь проносится.
— Зоя…
— Времени нет. В пятницу. Всё, Лиз. Сделаем по-быстрому и уберёмся. Бабуля нас прикроет.
— Нет, не прикроет.
— Прикроет! — Зоя в меня глазами стреляет. — А когда уснет, мы и свалим тихонько.
— Ох, Зой… — тяжело вздыхаю, потирая лицо ладонями.
— Она ж ещё и целка, да? — вновь разговор невольно слышу и скукоживаюсь вся.
— Не надо, Зоя! — шиплю, притягивая её к себе за рукав, потому что та уже в атаку бросаться собирается. — Они только этого и добиваются. Провоцируют.
Зоя шумно выдыхает и всё же опускается на скамью рядом со мной.
— А с другой стороны Яроцкий тоже давно уже не айс. Я даже поздравила Светлакову, что она его бросить решила.
— О, как! — посмеивается Зоя. — Слыхала? Всё, ты не разлучница, Лиз. Можешь расслабиться.
— Ага, особенно после того, что папа сказал, — продолжают свои сплетни.
— Точно. На фиг этого Яроцкого. Тот ещё псих.
— Весь в мамочку.
И дружное хихиканье эхом проносится по залу, когда я не сдерживаюсь и всё же удостаиваю эту весёлую компанию девчонок презренного взгляда.
— Так это, правда? — говорит одна из них и на меня как бы случайно косится.
— Слышала, как они с мамой на кухне обсуждали то, как хорошо, что мы с сынком психопатки в одном классе не учимся, — блондинка перебрасывает длинные кудри за спину и стреляет в меня гадким взглядом. — Не повезло некоторым.
— О чём она? — непонимающе протягивает сбоку Зоя.
— Ага, — весело протягивает та же блондинка, вспоминаю, что её вроде бы Настя зовут, — прикинь, как я офигела?
— Ещё бы… Мамаша психа из психушки сбежала. Спать страшно. Лучше бы она сдохла там.
Не помню, в какой момент поднялась на ноги. Не помню, как делала шаги. Помню лишь, как Зоя что-то вслед закричала, а я в этот момент уже хватаю эту блондинистую суку за грудки и вздёргиваю на ноги.
В ушах звенит, голова идёт кругом, но впервые в жизни меня одолевает такая слепая ярость, когда я собственными руками готова размазать эту дрянь по стенке. И плевать, даже если она лгала!
Блондинка смотрит на меня во все глаза и ещё что-то пытается сказать, как вдруг раздаётся громкий хлопок и её голова круто разворачивается вбок, а на щеке пылает красное пятно.
Я не трогала её…
Это неё…
Я не трогала её.
Кулаки разжимаются, и блондинка со звонким всхлипыванием падает на скамью, прижимая ладонь к щеке.
— Услышу ещё хоть слово об этом и клянусь, убью тебя на хрен! — свирепо шипит Вероника, хватая блондинку за волосы.
— Поняла… поняла… прости, — рыдает та, и за нашими спинами раздаётся свисток Дмитрия Александровича.
— Хочешь что-то добавить? — горящими злобой глазами Светлакова смотрит на меня. — Давай, пока я держу её!
— А ну-ка прекратить! — кричит учитель, шагая к нам. — Светлакова! Отпусти её! Ты что творишь?! Ты что… ты… ты… ты УДАРИЛА ЕЁ?!
— А это не я, — легкомысленно улыбается Вероника, будто от грязи отряхивая ладони. — Да, Насть? — кивает блондинке. — Кто тебя ударил? Багрянова?
— Д-да… Да, — нерешительно кивает Настя и все подружки хором это подтверждают.
— Багрянова!!! — закипая от возмущения, кричит Дмитрий Александрович. — Живо!!! К ДИРЕКТОРУ!!!