Антон Павлович уже минут десять выхаживает по своему кабинету, отстукивая каблуками по старому паркету и молчит. Сложил руки за спиной, лоб нахмурил, ходит и молчит. Раздумывает, скорее всего, над тем, какой подход ко мне подобрать, как не сорваться и не накричать, как не выплеснуть на меня возмущение от сложившейся ситуации и не переборщить. Ведь это я якобы сделала. Я, а не тот, кого без лишних опасений можно отчитать по полной программе.
Сижу в мягком стуле напротив директорского стола и ничего не чувствую. Ни обиды, ни злости на Светлакову, которая подставила меня, ни на блондинку Настю и её подружек, которым смелости не хватило озвучить правду.
Вообще ничего не чувствую, кроме… кроме тревоги за Макса. Такой острой, что приходится заставлять себя сидеть на месте и ждать пока разбирательство с директором закончится, чтобы потом умчаться из школы, найти его и… И… как я спрошу у него об этом?
«Где твоя мама, Макс? Правда, что она в психиатрической клинике лежит»?
Нет. Так нельзя. Я всё ещё не считаю, что имею достаточное право задавать ему подобные вопросы. Поцелуй — это не билет в каждую дверку его души. Наш поцелуй — только начало долгого пути. Самое начало.
— Итак. Лиза, — наконец выбрав способ действий, Антошка опускается за свой стол, складывает на нём руки и смотрит одним из тех взглядов, каким обычно в душу психологи залезть пытаются. — Прежде чем я позвоню твоим родителям, давай обсудим это ещё раз. Спокойно, без эмоций. Хорошо?
Киваю.
— Вероника? — Антон Павлович смотрит на Светалкову занимающую один из стульев стоящих в ряд у стены, и та также кивает без особого энтузиазма.
— Лиза, — и вновь в меня взглядом вперился. — Это правда, что ты… ты ударила Настю Абрамову по лицу?
— Нет.
— Лиза, — с нажимом. — Поверь, что в данной ситуации ложь только усугубит дело. Родители Насти уже едут в школу. Твоей маме я позвоню сразу после нашего разговора, и как только все соберутся здесь нам предстоит разобраться со всем мирно и как можно тише. Данные инциденты в школе не приемлемы, понимаешь? Ты ведь хочешь, чтобы всё разрешилось без последствий?
— О каких последствиях вы говорите? — смотрю на директора хмуро. — Меня выгонят из школы?
— Нет, — Антошка снисходительно кивает. — Не выгонят, если мы решим эту проблему тихо и пойдём друг другу навстречу.
Это просто смешно!
— Я не делала этого. Я не била Абрамову!
— Все это видели. Вероника, — директор смотрит на Светлакову. — Ты вмешалась в драку, верно?
Светлакова хило пожимает плечами:
— Наверное.
— Но это не так! — возмущение берёт надо мною верх. — Это не так, Антон Павлович.
— Ты, Лиза, схватила Абрамову за… как это правильно выразиться? Ты… ты схватила её и толкнула в стену. Разве нет?
Молчу. Чувствую, как кровь начинает бурлить в ушах, а кулаки до боли в пальцах сжимаются.
— Не отрицаешь. Это хорошо, — строго смотрит на меня директор. — Более того, насколько мне известно, это не первый инцидент, когда ты позволила себе распускать руки в стенах школьного учреждения. Вероника… я всё верно говорю? Лиза ударила и тебя, так ведь?
Поверить не могу…
Боже, просто поверить в это не могу!
Смотрю на Светлакову во все глаза и испытываю такой коктейль чувств, что даже не знаю: плакать мне или смеяться.
А Светлакова даже бровью не ведёт. Смотрит в ответ ледяными, полными ненависти глазами и таким фальшивым, страдальческим, оскорблённым голосом отвечает:
— Да, Антон Павлович. Недавно Лиза ударила меня по лицу. В школьном туалете. Моя соседка по парте может это подтвердить.
— Она видела, как это происходило?
— Нет, но… она видела след на моей щеке, который появился сразу после того, как мы с Багряновой вернулись в класс.
— Лиза! — строго зовёт директор, а я продолжаю смотреть на Веронику с приоткрытым ртом. — Лиза, это правда?
Медленно разворачиваюсь к Антошке и слышу себя будто со стороны:
— Да, это… правда.
Следует тяжёлый вздох, и вновь каблуки директора отстукивают по старому паркету.
— Но я не… Я не трогала Настю!
— Довольно, Лиза. Я рад, что ты хотя бы в чём-то призналась, но далее мы будем говорить только в присутствии родителей. Вероника, твоему отцу я тоже позвоню.
— Он не приедет, вы же знаете.
— Тогда матери.
— Она тоже не приедет, — негромко усмехается Светлакова. — У меня нет претензий к Багряновой, Антон Павлович. Не стоит вмешивать мою семью. Я не собираюсь предъявлять никаких обвинений.
Вот же…
Но она уже это сделала!
— Чего ты добиваешься? — шепчу, качая головой.
— Ничего, — скользко улыбается Вероника. — Ты виновата, а значит, должна быть наказана.
— Хочешь, чтобы меня со школы выгнали?
— Хватит, девочки. Вы мешаете мне звонить.
— Может и так, — Светлакова с безразличным видом пожимает плечами. — А может, и нет.
— Эй! Стой! Стой! Туда нельзя! — раздаётся голос секретаря из приёмной за закрытой дверью. — Стой, кому говорят! Яроцкий!
Но уже поздно. Дверь кабинета Антона Павловича распахивается и на пороге появляется запыхавшийся Макс.
— Простите, Антон Павлович, — мямлит сзади секретарша. — Он меня не слушал.
— Максим? Тебя я не вызывал, — директор указывает на Макса телефонной трубкой. — Можешь забирать Веронику, и уходите. Оба.
Но Макс не смотрит на Светлакову. Не уверена, что он даже заметил её.
Насквозь промокший от дождя, тяжело дышит, словно долго бежал сюда, без куртки и даже без кепки… Макс смотрит только на меня.
— Пошли, — в три больших шага настигает, берёт за руку и поднимает со стула.
— Нет-нет-нет! Я не имел в виду Багрянову! — непонимающе восклицает директор, пока Макс подхватывает с пола рюкзак и за руку тянет меня к двери.
— Макс я не уверена, что это правильно… — шепчу ему в спину.
Бросает на меня короткий, но тяжёлый взгляд, затем на Светлакову, которая провожает нас с лицом полным равнодушия, и снова на меня:
— Я забираю тебе отсюда. И мне плевать, кто и что тут кому сделал!
* * *
— Заходи быстрее, — Макс распахивает передо мной дверь своего дома. Заходит следом и закрывает дверь на замок. — Ты промокла вся.
— Откуда ты узнал? — Дождь и промокшая одежда меня сейчас меньше всего интересуют.
Выдерживает паузу, упирая руки в бока и коротко выдыхает:
— Зоя позвонила.
— Зоя позвонила, — повторяю с тупым видом.
— Она всё рассказала. И твоя подруга всё видела. И ни она одна, свидетелей достаточно, так что… — Осматривает меня с головы до ног и вновь вздыхает. — Снимай пальто.
Не двигаюсь.
— Ты промокла.
— Ты больше. Где твоя куртка?
— Оставил, — дёргает плечом. — Оставил там, где был. Чёрт, — ерошит пальцами мокрые волосы. — Кепку тоже оставил. Снимай, — тянется к верхней пуговице на моём пальто, а я делаю шаг назад.
— Мне нужно домой. Мама… Директор уже позвонил ей. И она будет в ещё большем бешенстве, когда узнает, что ты забрал меня.
— И что? — коротко усмехается спустя паузу и делает шаг вперёд. — Лиза?
— Ты не понимаешь. Ты не знаешь моих родителей.
— Я знаю, что избавил тебя от нервотрёпки и той херни, что лил тебе в уши Антошка, разве для твоих родителей не это должно быть главным? Не твоё спокойствие?
— Только не рядом с тобой.
Вижу с какой силой сжимаются его челюсти, играя желваками. Лоб хмурится, а глаза наполняет горечь:
— Я больше никогда не сделаю тебе больно.
— Знаю, — хрипло, тихо. — Просто… просто, я не знаю… всё так сложно.
— Это пока, — делает еще полшага вперёд и осторожно касается ладонью моей щеки.
— Нет, — качаю головой, глядя в глаза Макса и вижу в них слабый огонёк надежды. — Так будет всегда.
— Почему? — тихонько усмехается, опуская вторую ладонь мне на щёку. — Из-за твоей болезни?
Как минимум.
— Ты не знаешь всего, — качаю головой.
— Расскажи.
— Я… — опускаю глаза, чувствуя, как горький комок образуется в горле. — А ты? Сколько у тебя секретов?
Усмехается вновь, будто ничего проще я и спросить не могла.
— Что ты хочешь знать? Я расскажу тебе, что угодно, Лиза, только…
— Только не сейчас.
Замолкает.
— Некоторые вещи я не могу рассказать сейчас. Пока не пойму, что Оскар и остальные задумали. — Запускает руку в карман джинсов и показывает мне серебристую флэшку — ту самую. — Во время пятого урока я встречался с Деном. Он вернул мне её.
— Вернул? — дыхание учащается, но никакого облегчения и в помине не испытываю. — Вот так просто?
— Ден не самый плохой парень из их компании. Но и ему я не доверяю. Ещё вчера он не хотел её отдавать.
— Это поэтому у тебя на лице… — провожу кончиками пальцем по подсохшей ссадине на скуле Макса и тут же отдёргиваю руку обратно; словно током прошибло.
— Это ерунда, — с неподдельной нежностью смотрит на меня. — Он её отформатировал при мне, но…
— То есть ты не смотрел?
Хмурит брови:
— Я же сказал, Лиза, что никогда не смотрел компроматы.
— Да, но…
— Думала, не удержусь в случае с тобой? — уголок губ приподнимается в улыбке. — Мне не интересно, что на ней было. Если это твоя тайна, то она только твоя. Знаю, что ты хочешь сказать, — опережает меня, — и я не идиот, чтобы поверить Дену на слово. А он не такой идиот, чтобы не уметь делать копию файлов, но… Если он это сделал, значит у их на уме что-то другое, что-то ещё более безумное, чем игра по обычным правилам. А если нет… значит, они решили тебя отпустить.
— Может и так, — не очень правдоподобно прозвучало. Кому как не мне знать, что на уме у Оскара и остальных?
Если Ден и вправду не делал копий, то только по одной причине: компромат для управления мною им больше не нужен. Вот он — стоит передо мной, — новый рычаг управления мною. Макса просто отстранили, чтобы не вмешивался. И Макс понятия не имеет, в какой роли выступает теперь.
— То, что Ден отдал мне флэшку, вызывает ещё больше подозрений, — говорит спустя паузу, сбрасывает с ног ботинки и шагает к лестнице. — Но я узнаю, в чём дело. И, даю слово, тебя, Лиза, они и пальцем не тронут.
«Меня, может, и нет. А вот тебя… тебя они тронут, Макс, если я не выполню четвёртое задание и если… если ты вообще узнаешь о четвёртом задании.»
Исходя из этого, образуется новый вопрос: почему Макс не должен знать? Точно просто потому, что он может помешать?..
И вот теперь ещё более страшно становится. Макс, скорее всего, прав — Оскар и остальные задумали нечто иное, нечто грандиозное.
— Каким было пятое задание? — спрашиваю упрямо. — Скажи мне.
— Зачем? — разворачивается ко мне на первой ступени лестницы. — Тебе больше не нужно это знать.
О, ошибаешься.
— Да почему вы все от меня это скрываете? Ты, Полина! Что такого было в этом пятом задании?!
— Я не могу тебе сказать. Не сейчас!
— Да почему?
Упирает руки в бока и тяжело вздыхает:
— Ради тебя же, — разворачивается и шагает вверх по лестнице.
— Полина сказала, что ты знаешь, почему она звонила тебе.
Вижу, как лицо вновь напрягается, будто ему не просто тяжело говорить об этом, будто даже думать об этом тяжело.
— В чём дело, Макс?
— Я не знаю, зачем она звонит мне, — отвечает не сразу. — И знать не хочу.
— Ты… ты обещал не врать мне.
— Я не вру.
— Значит, врёт моя сестра?
— Для неё её в новинку, что ли?
Нет… Полина хорошо врать умеет. Но в этот раз что-то не так! Чувствую это! Зачем ей вообще звонить Яроцкому? Ради чего?
— Ты точно не знаешь, что ей от тебя могло понадобиться?
— Я не знаю, чем могу ей помочь.
— Это не ответ.
— Это ответ, Лиза. Я переоденусь и отвезу тебя домой.
— Эм-м… ладно, — соглашаюсь спустя паузу, топчась на месте.
— Так и будешь там стоять?
— Да. То есть… то есть ты просто говорил, что наверху…
— Я шутил, — далеко не весело усмехается. — Разве ты не хочешь увидеть мою комнату?
«Не уверена, что я даже в доме твоём должна находиться.»
Пожалуй, комната Макса совершенно не то, что я ожидала увидеть. Это… эта комната словно и не принадлежит дому Яроцких. Будто я совершенно в другой дом попала. И здесь даже не холодно.
Коричневый цвет преобладает во всём интерьере, меняются лишь оттенки. Широкая деревянная кровать аккуратно застелена гладким одеялом цвета горького шоколада. Тяжёлые шторы на окне отливают тёмной бронзой и плотно задёрнуты. На тёмном полотке ярко горят несколько встроенных светильников. Стены кажутся намеренно состаренными и выкрашены в ореховый, а напротив широкого стола на толстых ножках — ничем не прикрытая кирпичная кладка на которой развёрнута карта мира. Ровно по центру светлым пятном лежит круглый коврик с коротким ворсом; на нём раскидано несколько учебников, будто никому не нужный мусор. В остальном же… такую чистоту и порядок даже в нашей с Полиной спальной не всегда увидишь. Ни одной вещи на кровати. И даже спинка стула не служит вешалкой ни для одной из рубашек; двери встроенного в стену шкафа закрыты, но почему-то даже не сомневаюсь, что вещи в нём находятся в идеальном порядке… ровные стопочки, вешалки…
Оборачиваюсь и обнаруживаю справа от двери ряды открытых полок заставленных различными «мальчишескими штучками», вроде фигурок из конструктора Lego, роботов, чего-то похожего на внутренности различных бытовых предметов: моторчики, шестерёнки, платы… На верхней полке — книги, стопки тетрадей. А на самой нижней несколько фоторамок опущенных изображением вниз, так что не понятно, есть ли в них вообще фотографии.
Слышу звук отъезжающей двери и круто разворачиваюсь обратно.
Я же говорила — идеальные стопки одежды в идеальном шкафу идеальной спальной Яроцкого.
— Что? — спрашивает, стоя ко мне спиной.
— Ничего, — смотрю, как вытаскивает из стопки чёрную футболку и бросает на кровать.
— Не это ожидала увидеть?
— Скорее… наоборот.
Бросает многозначительный взгляд на меня и слабо улыбается:
— Банки из-под пива, бутылки, окурки, мусор?
— Нет, — вновь смутиться вынуждает. — Просто… просто в твоей спальной всё так… правильно.
— Правильно?
Быстро добавляю:
— Но гораздо лучше, чем внизу!
— А, спасибо, — вижу, как плечи дёргаются от беззвучного смешка, возвращается к одежде в шкафу, достаёт джинсы и также бросает на кровать.
Пора бы мне уже и выйти.
— Я здесь только сплю, — говорит вдруг, и я замираю на пороге. — И то не всегда.
— Понятно.
— В основном внизу. Спал внизу. Диван Ярослав тоже скоро заберёт.
— А отец против не будет?
То ли фыркает, то ли усмехается:
— Не будет. — Сбрасывает на пол мокрую рубашку и стягивает через голову футболку, когда я понимаю, что всё ещё не вышла из комнаты, всё ещё стою на пороге и провожаю каждое движение Макса заворожённым взглядом. Боже, я смотрю, как он раздевается! Смотрю на обнажённую спину, на гладкие мышцы, перекатывающиеся под влажной кожей от его движений…
Вдруг оборачивается, а я отворачиваюсь — как по лучшему сценарию самых неловких ситуаций в мире!
— Я… я… — не могу договорить и просто вылетаю из спальной в коридор.
— Я не стесняюсь, — приглушённый смешок в ответ.
А я — да.
Делаю глубокий вдох и для чего-то щипаю себя за руку.
— Зачем ты привёз меня к себе? — считаю, что перевести тему — лучшее, что могу.
Слышу, как гремит пряжка ремня, а я зажмуриваюсь до белых пятен перед глазами, потому что фантазия уже вовсю рисует в голове Яроцкого в одних боксерах.
— Не знаю. Просто мне нравится, когда ты здесь, — отвечает.
— Я здесь всего второй.
— Знаю. И мне нравится это. — Показывается из двери, упирается рукой в косяк, кусает нижнюю губу и пристально смотрит мне в лицо, пока я лопатками вжимаюсь в стену и слушаю, как с каждой секундой учащается моё сердцебиение.
— Я переоделся, — бровями дёргает.
— Хорошо. Отвезёшь меня домой? Или…
— Лиза, — приближается на шаг и будто с виной смотрит, — ты всё ещё меня боишься?
— Я никогда тебя не боялась, — почему-то лишь шептать в ответ получается. Будто стены подслушивать могут.
— Тогда что?.. Что мне сделать, чтобы ты верила мне?
— Я верю тебе.
— Не правда.
Может быть. Я не могу верить ему до конца. Только не сейчас — когда всё настолько запутано.
Я даже самой себе не верю.
— Что случилось с твоей мамой? — шепчу ещё тише. — Почему они о ней так говорят?
— Тебя это пугает?
— Возможно…
Вздыхает, опуская плечи.
— … то, что они говорят так о твоей маме.
И будто другими глазами на меня смотрит. Искрится в них что-то такое тёплое, родное… опять обнять хочется, уткнуться носом в грудь и не отпускать его долго-долго.
Нежно касается ладонью моей щеки, и большим пальцем плавно поглаживает скулу.
— Я говорил тебе, что иногда от любви люди сходят с ума?
Дрожать начинаю. Просто от его голоса.
— С моей мамой так и произошло. Через несколько месяцев после похорон Костика, отец запер маму в психушке. Лучшего решения не нашёл.
А я не нахожу слов, чтобы ответить. Не просто говорить сложно — дышать сложно.
— Она любила его до безрассудства. Отец — все, кого она любила, о ком думала, о ком переживала… — Макс горько усмехается. — А он изменял ей. Долго изменял. А она всё больше подсаживалась на алкоголь, угрожала ему. Несколько раз пыталась покончить с собой…
— Я… мне… мне так жаль, — осторожно кладу ладонь ему на грудь и чувствую как быстро бьётся его сердце.
— Всё нормально, — болезненно улыбается, накрывая мою ладонь своей.
— Как она сейчас?
Фыркает:
— Недавно сбежать пыталась, вот слухи и поползи. Видимо отец забыл кому-то приплатить в этом месяце. Лиза… не смотри так, будто это ты в этом виновата.
А дальше… что-то во мне щёлкает, что-то делает смелее, что-то будто в спину толкает, и вот я уже обнимаю Яроцкого. Обвиваюсь руками вокруг его шеи, прижимаюсь к груди и вдыхаю запах дождя, которым он пахнет.
Не сразу, будто с трудом понимая, что я только что сделала, Макс обнимает меня в ответ и ещё крепче прижимает к себе.
— Ты ведь не жалеешь меня? — надломлено шепчет.
— Нет. — Возможно это не совсем правда. Но то, что я испытываю к Максу не просто жалость, это нечто большее, нечто заставляющее понять его, сопереживать ему.
— Тогда почему вдруг обняла? — чувствую, как вздрагивает от тихого смешка, и я ещё крепче обнимаю его в ответ.
Разве слова здесь нужны?..
— Это так неправильно… — шёпотом скользит по коже. — Всего этого не должно было быть, но я не могу… Лиза, я не могу бежать от тебя. Пошло всё к чёрту, просто будь со мной. Пусть все они катятся, просто… будь со мной.
Поцелуй… солёный и самый прекрасный на свете. Я не знаю чьи это слёзы: мои, или Макса на наших губах… Не знаю, плачу или нет, не знаю, даже в какой момент сама его поцеловала. Но это был один из самых правильных поступков в моей жизни. Что бы ни случилось, знаю, что никогда о нём не пожалею.
Зарываться пальцами в мокрые от дождя волосы и чувствовать их прохладу, когда внутри всё горит. Повторять движения его губ, его языка… увереннее, решительнее. Прижиматься к его телу, ощущать жар, который от него исходит, полной грудью вдыхать его аромат, изучать его рот, таять от его прикосновений, от слов услышанных двумя минутами ранее и понимать, что об этом мечтала, этого ждала. Чтобы всё было именно так, чтобы от чувств хотелось взлететь, чтобы от каждого его взгляда, от каждого слова, от каждого прикосновения хотелось мурлыкать, прижаться к нему щекой и показать, каким счастливым он меня делает.
Это вымученное счастье, с горьким привкусом, недолговечное. Но оно моё. Только моё, и я ни с кем не стану его делить.
«Пусть все они катятся…»
Макс тяжело дышит, задевая мою грудь своей и, не отрываясь от моих губ, мягко толкает к стене. Кружит языком у меня во рту, скользит по кончикам зубов и осторожно покусывает за губу…
Такого со мной ещё не было. Будто земля уходит из-под ног, голова кружится, как никогда сильно, от ощущения полёта, от эйфории… Дыхание учащается с каждой секундой, становится громким и отрывистым. Мне не хватает воздуха. Нам не хватает воздуха.
Отстраняюсь от его губ лишь на секунду, но Максу воздух будто и не нужен, он продолжает меня целовать. Нежно губами по линии челюсти, выше — к уху, касается языком мочки и наверняка чувствует, как сильно я вздрагиваю, даже пугаюсь собственных ощущений. Это страсть? Она самая? Жгучая потребность всецело отдать себя ему — тому самому, единственному. Стать его, подарить себя ему…
Боже… Сумасшествие.
Оставляя влажную дорожку на моей шее, скользит губами вниз, поддевает пальцами ворот пальто и целует меня в ключицу… Так нежно, так осторожно, будто я могу разбиться в его руках от любого резкого движения.
Расстёгивает верхнюю пуговицу пальто и целует ниже. За ней ещё одну пуговицу, ещё одну и ещё… пока пальто не соскальзывает с моих плеч и не падает к ногам.
Кружит языком по шее, мягко прикусывая, шумно, отрывисто дышит, забирается под рубашку на моей спине и касается горячей ладонью кожи сплошь покрытой мурашками.
Возвращается к моим губам и глубоко целует. И ещё глубже, ещё отчаяннее, когда из моего рта вырывается неконтролируемый стон, о котором я даже не подозревала. Всё рушиться… мои убеждения, мои ограничения и прежняя уверенность в том, что не так это всё должно происходить — позже, в более взрослом возрасте. Я не была готова — какой же глупой я была. Когда, если не сейчас? С кем если не с ним?
Но и в этом я ошибалась.
Стоит ему коснуться пальцами верхней пуговицы моей рубашки и все бабочки в животе превращаются в груду тяжёлых камней. Желание, волнение и уверенность превращаются в острый страх. И я отталкиваю его, прижимая руки к груди, будто щит от Яроцкого. Смотрю на него в ужасе и только спустя долгие минуты напряжённой тишины понимаю, что он смотрит на меня так же. Он испугался того, что напугал меня.
— Лиза… Лиза, прости, — обхватывает меня за плечи, когда я начинаю сползать по стене. — Я напугал тебя. Идиот. Блин, я идиот! — запускает руки в свои волосы и несколько раз вращается вокруг себя.
— Прости… — приседает передо мной на корточки и в полной растерянности смотрит в мои застывшие в панике глаза. — Прости, пожалуйста. Меня… меня просто накрыло. Ну, хочешь, ударь меня? Давай, врежь мне. Лиза… Не молчи… Только не молчи, пожалуйста!
— Ты не виноват, — наконец заставляю рот разжаться. Поднимаюсь на ноги, подхватываю пальто и зашагаю к лестнице.
— Лиза, — догоняет меня, обнимает и прижимает к себе. Я не сопротивляюсь. Не хочу сопротивляться. Макс, правда, ни в чём не виноват. Проблема во мне.
— Это больше не повторится, обещаю. Я… я не знаю, просто с катушек слетел. Ты меня с ума сводишь. — Тяжело сглатывает. — Прости. Прости… Я не знаю, что ещё сказать.
— Всё хорошо, — шепчу, обнимая его в ответ.
«Всё хорошо, — повторяю для себя. — Мне просто нужно справиться со своими страхами».