Думаете, я сошла с ума? Возможно… отчасти. Довериться Оскару — что может быть глупее? Но знаете, иногда карты ложатся так, что никто не прояснит запутанную в корне ситуацию лучше, чем ваш враг, и особенно, если ваш враг — кто-то вроде Оскара.

Ему больше нечего терять, он своё дело сделал — довёл игру до конца, реализовался как куратор в глазах наблюдателей, не подвёл их, так почему бы теперь не потешить своё самолюбие и не поведать жалкой, маленькой «птичке» свои истинные мотивы, похвастаться изобретательностью, выложить правду — ту самую, изощрённо покрытую толстой корочкой лжи.

— А если я солгу? — ухмыляется, потирая ладони — видимо не терпится похвалиться своими грязными делишками. Уверенность моя растёт — не всё так чисто в этой истории.

— А есть смысл? Всё ведь закончилось, — смотрю на него уверенно.

— Сечёшь, — хмыкает. — Но с чего взяла, что я вообще тебе лгал?

— Ты сам только что в этом признался.

— Типа умная?

— Правду, Оскар. Выполняй моё заслуженное желание.

Пришло время для второй части моего плана.

Пришло время узнать, кто такой на самом деле Макс Яроцкий. Потому что сейчас я не могу верить ему, как велико не было бы желание — Полина меня сломала. Полина подорвала моё доверие к этому человеку. Что бы Макс не сказал, я не могу ему верить после всего, что услышала и увидела.

— Ну ладно, мне-то вообще пофиг, — расслабленно вздыхает Оскар и плюхается обратно на кровать.

На это я и рассчитывала.

Подмигивает:

— С чего начнём?

— С того, что я позову сюда Зою и она станет свидетелем нашего разговора, — тянусь к сумочке брошенной на пол, вытаскиваю телефон и набираю номер Зои. — Она всё равно всё знает.

— Э, не-е-ет! — Оскар тянется ко мне, так что приходится перебраться на другой край кровати и не позволить ему выхватить у меня мобильный.

— Никаких свидетелей, солнышко, — смотрит с угрозой. — Хочешь правду — слушай, но никаких свидетелей, в том числе и пельмешиков.

— Ладно, — соглашаюсь спустя паузу, и бросаю телефон на подушку. — Можешь начинать. С самого начала.

— Блин, — удручённо вздыхает и падает спиной на матрас. — Тупые правила. Тупое желание… это так скучно. Можно хоть за пивком сгонять?

Делаю пару глотков воды из пластиковой бутылки и перехожу к сути.

— Кто изнасиловал Полину? — голос дрогнул, кулаки до боли в суставах сжались, а кровь так стремительно к голове прилила, что в глазах потемнело. — Кто?! — повторяю громче, и голова Оскара лениво перекатывается набок, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Это был Макс?

— Та-дам! Вот он — главный вопрос дня! — с издёвкой фыркает, но продолжает пристально смотреть мне в глаза. — Макс, изнасилование, игра, пятое задание… Пф-ф… мне реально начинает надоедать вся эта хрень. — Переваливается на бок и подпирает голову ладонью. — Не было никакого изнасилования, солнышко. Это ты хотела услышать?

Молчу. А в голове так пусто вдруг стало, что ещё немного и ветер засвистит.

— Прекрати лгать, — сухо и отрывисто.

— Ты же хотела правду, — Оскар весело фыркает. — Игра закончилась, так получи свою правду. Не было. Никакого. Изнасилования. Это уловка, которая была подстроена для тебя… чтобы в клетку тебя загнать, сечёшь? И кто же открыл для моего маленького солнышка золотую дверцу?.. Ну? Сама сообразишь, или подсказать?

— Полина… — отчуждённо. Пустым взглядом глядя на свои дрожащие руки. — Ты лжёшь.

Раздаётся громкий, лающий смех Оскара и хлопок в ладони:

— Вас баб не поймёшь! Врёшь — верят. Правду говоришь — хрен там! Впрочем, твоё это дело, и меня оно больше не касается.

Перевожу туманный взгляд на его плавающее из стороны в сторону лицо.

— Ты ещё здесь? — посмеивается. — Почему не бежишь за Максюшей, не падаешь в ноги, не целуешь в задницу? Этот придурок понятия не имеет, что схавал наживу… глядишь, и простит тебя. Я бы возможно даже посмотрел на это, пустил скупую слезу, когда ты будешь умолять его простить тебя, но… с другой стороны, если бы не наш Максимка, жила бы ты себе тихо и незаметно, без провокаций, без заданий… Вот ублюдок, да? Это он выбрал тебя следующей птичкой, знала? Вот только у этого идиота мозгов не хватило довести дело до конца и…

— Пятое задание, — перебиваю хрипло, но резко. — Пятое задание — у всех одинаковое.

В голове тут же всплывают слова Светлаковой. Она говорила об этом, предупреждала. Боже, какая я дура…

— Ты сказал, что для меня задание выбиралось индивидуально!

— Ну сказал, и чё? — хмыкает. — С тобой ситуация по-другому сложилась, пришлось ещё немножечко приврать. У меня хорошо вышло, правда?

— Значит, пятое задание для каждой птички — словить следующую?

— Именно. Пятое задание — «Слови птичку в клетку». Это система. Налаженная, между прочим. Нам даже особо булками шевелить не нужно: птичка находит компромат на того, кого собирается подставить, ну или жертву выбирает сам куратор, после чего действующая птичка разыгрывает сцену и вуаля — задание засчитано! Поверь на слово: никто не хочет рисковать своей задницей, так что и выбора у них особого не остаётся, так что на твоём месте, я бы не стал сильно ругать сестрёнку, она ведь не в конец дура себя подставлять. И кстати, видео с её участием всё ещё у меня… тебе ведь не нужно напоминать, что будет, расстрепи ты кому-нибудь наш душевный разговорчик?

— Что на нём? Что на видео?

— О, не думаю, что тебе будет приятно слышно насколько изобретательной и покладистой твоя сестра может быть в сексе. Или ты думала, она реально девственницей была? Не-не-не, не смотри на меня так, в тот раз я только снимал! Она была под таблетками, не помнит почти ничего, так что…

— Хватит, — автоматически запускаю руки в волосы и до боли в черепной коробке сжимаю в кулаках.

Боже… что же это происходит? Всё ложь, везде ложь, куда не посмотри. Изнасилования не было… Не было! Эта была уловка для меня, а теперь эта маленькая дрянь — моя сестра, беременна!

Полина… в кого же те превратилась? Во что превратила наши жизни?..

Ничего не понимаю. Я в ступоре. В умственной прострации.

Смотрю на Оскара расплывчатым взглядом:

— Я видела кровь у неё на ногах.

— В магазине розыгрышей много такой фигни.

— Она плакала. Рыдала на моей груди! Умоляла забрать её!

— Ну и?.. — скучающе фыркает. — Тебе лучше знать, чего её так прошибло. Я не знаю — не пробовал, но вряд ли подставлять родную сестрёнку таким жестоким образом — приятное занятие. Особенно, если ты ещё и в умате.

Она извинялась.

Вспоминаю — Полина несколько раз просила у меня прощение в тот злосчастный вечер.

— Ну… ещё она просила меня трахнуть её. Какую-то хрень про любовь несла, бр-р-р. Может ещё поэтому нервишки сдали? — смех Оскара больно ударяет по голове. — А я просто так не трахаю малолеток, вот такие дела. Обиделась на меня, наверное. Эй, солнышко, что с лицом? Расслабься, это всё в прошлом. Я ответил на твои вопросы? Мне нужно отлить.

— Почему Полина солгала мне? — пустым, бездушным голосом. — Для чего ей было подставлять Макса? Для чего было устраивать весь этот цирк?!!

— Э-э, тише-тише, чего раскудахталась? Ты тут вообще левым боком, солнышко. Тебя использовали, не поняла ещё?.. Если бы мозгов у Максимки было бы неемножечко больше, он бы сообразил, что переходить дорогу Ромычу и остальным — самоубийство. Макс накосячил, «залип» на птичку, игру до конца не довёл, подвёл нас одним словом, соответственно, придётся платить по счетам. Ставки, понимаешь? Большие бабки были вложены в тебя, а Макс практически спустил их в толчок. — Щёлкает языком. — Не-е-е, так дела не делаются.

— Вы ничего не боитесь, да? — шепчу с омерзением.

— Бояться? — смеётся отрывисто. — Кого? Ты понятия не имеешь, с кем связалась.

— И с кем же? — пытаюсь вытянуть из Оскара и эту информацию. — С уродами, что зарабатывают издевательством над подростками? Шантажируют их, запугивают! Живут за их счёт!

— Чего-о-о? — протягивает будто с умилением. — Пф-ф, да это просто развлекуха, солнышко. Бабки на ставки-то тоже брать где-то надо. Или думаешь, мы в порту все до седьмого пота вкалываем? Я что, идиот, по-твоему?

— И где же вы берёте деньги?

— Тебе-то что? Лично я твоей сеструхе ничего не толкал.

Вот оно.

— Ты про таблетки?

— Нет, про карамельки бля*ь. Хочешь права покачать, ищи того, у кого она их покупала, я малолеткам таблы не барыжу. Ромыча спроси, или Дена, — ржёт, — если жить, конечно, надоело. Слушай, — глаза щурит, — а может тебе самой попробовать захотелось, м? Могу и потяжелее чего раздобыть, мы и такое продаём. Повеселимся? Забьём на всех на фиг!

Так вот какое главное занятие у этих уродов — подростков на наркотики подсаживают. И почему я не удивлена?

— И как тебе? — удаётся даже мрачно улыбнуться. — Нравится жизни ломать?

В ответ лишь смеётся отрывисто.

— Рано или поздно вы все заплатите по счетам, Оскар. Тогда будет не до смеха.

— Ой, я тебя умоляю. Ты ведь не дура сдавать нас. Да и кому? Предкам? Полиции? Доказательства есть? Не-е-е, солнышко, пошевели извилиной и подумай, как следует, чем всё это может кончиться. Для тебя. Для сестры твоей. Для Яроцкого. Все вы не в выгодном положении.

Ладно. Того, что я узнала достаточно.

Пора играть дальше.

Пора зарывать себя ещё глубже.

— Ты так и не ответил: почему Полина подставила Макса? Какой ей смысл?!

— Какой смысл… какой смысл, — передразнивает меня, поднимается на ноги и разводит руками. — Я её попросил — она согласилась, вот и всё.

— Так просто? — поверить не могу.

— Ну, не совсем просто. Поплакалась мне немного о том, что не хочется снова тебя предавать, но в итоге… любовь — та ещё дрянь. Как и дружба.

— Что ты ей сказал? — жалким шепотом. И криком: — Что ты ей сказал?!

Раздражённо вздыхает:

— Во-первых, не ори на меня — неприятно. Во-вторых, она сама мне позвонила, попросила встретиться. Сопли пускала, уверяла, что по каким-то сраным причинам я должен быть с ней, или мне же хуже. Я предложил ей сделку.

— Сделку?

Гадко ухмыляется:

— Она говорит тебе, что это Макс трахнул её в туалете, а я, так и быть, потусуюсь с ней немного. Твоя сестра ещё глупее, чем я думал.

— Самая большая глупость моей сестры в том, что она влюбилась в такого урода, как ты.

— Да-а-а… это у вас семейное походу, — подмигивает, а я заставляю себя не реагировать на провокацию; говорить спокойно, как на деловых переговорах:

— Почему Макс ничего не отрицал?

Пожимает плечами с досадливым видом:

— Потому что идиот. Думал, так легко отделался? Расслабил булки, придурка кусок.

— Поэтому Ден отдал ему флэшку? Макс… он думал, всё закончилось.

— Вот я и говорю — идиот! — усмехается.

— Тогда что он скрывал? — голос начинает предательски дрожать. — Если мы говорили о разных вещах, о чём думал он?!

— А мне откуда знать? — криво ухмыляется. — Сестра твоя сказала, что он вас с ней рассорить не хотел. Приказал ей молчать, пока сам с тобой поговорить не решится. Сцыкло. Распереживался бедняга из-за того, как ты это воспримешь. Ты ведь не знала, что всё дерьмо, которое твоя сестра натворила, делалось под руководством Макса? Это он её компромат на тебя заснять заставил, сказку про изнасилование придумал, даже секс твоей пьяной сестры заснять приказал, а я всего лишь выполнял обязанности куратора. А ведь по сути это Макс Полину в клетку загнал, и тебя следом. Вот шкура-то и горела! А я, скажем так, всего лишь удачно воспользовался известной мне информацией, и у вас с Максимкой вышло ма-а-аленькое такое недопонимание.

— Но он не отрицал!

— А ты напрямую спрашивала?

Задумываюсь. И понимаю, что на эмоциях много чего наговорила, но конкретного вопроса так и не задала.

«… ради твоего же спокойствия. Я хотел сказать тебе… но потом, когда… когда вся эта игра осталась бы в прошлом.»

«… Лиза… это было ошибкой. С самого начала всё это было ошибкой. Я сожалею. Ты не представляешь, как сильно я сожалею…»

«… Полина была твоим билетом в игру! Я должен был это сделать…»

«Это ты от меня скрывал, Яроцкий? Это? Хотел уберечь? Хотел, чтобы я никогда не узнала о том, что моя родная сестра — лживая сука, предательница?.. Та, кем она стала по твоей вине!»

Как клубок не крути, а все ниточки, так или иначе, ведут к нему — к Яроцкому. Он главный катализатор всех этих событий.

Хватаюсь за голову и глубоко дышу, чтобы не грохнуться в обморок прямо на глазах у главной мрази во всей этой гнилой постановке.

— А как же видео? — даже глаз на него поднять не могу. — Видео…

Оскар тихонько посмеивается:

— Посмотри ещё раз. Многое в другом свете увидится. Очень удобно, знаешь ли, манипулировать Максом, когда в моём распоряжении две тёлочки с одинаковой фамилией.

— Ты говорил про… — язык с трудом поворачивается, говорить практически невозможно. — На видео… ты говорил, что Макс… что он…

— Трахнул Багрянову? Ну да, ты ведь поверила. Решила, что я про сеструху твою говорю.

Медленно качаю головой, и ответ тут же вспыхивает в мыслях на мой ещё не заданный вопрос.

— Да-да-да… — скучающе протягивает Оскар. — Полина не забыла уточнить такую маленькую деталь, как ту, что Макс успел тебя «распечатать», солнышко. Это так мило…

— Полина сказала тебе…

— Ты побледнела. Присядь.

— Отвали, — на ватных ногах отступаю назад, лишая Оскара возможности меня коснуться. Я сказала Полине, а она тут же доложила Оскару.

Боже… моя сестра — чудовище. Моя беременная сестра — чудовище!!!

— Ты всё продумал. Какая же ты… тварь.

Оскар театрально фыркает:

— Полегче на оборотах, солнышко. Я ведь и обидеться могу.

— А если бы Макс не согласился? — говорю сбито. — Если бы не возникло между нами недопонимания?

— И что? — усмехается. — Ты бы кому поверила: уроду втянувшему тебя и Полину в игру, или сестре, которую якобы этот урод изнасиловал в туалете. У тебя ведь даже мысли в голове не было, что всё это — чушь собачья. Что ложь Полины может зайти так далеко… Не-е-ет, ты не могла не поверить. Ей не было смысла лгать.

Не было. В этом я себя и уверяла. Ей не было смысла лгать. А теперь понимаю, вот он — её смысл, стоит передо мной и победно скалится.

Оскар прав. Я бы в любом случае не поверила Максу. Я просто не имела права усомниться в слезах, в искренности, в горе Полины, которая… которая просто продолжала искусно лгать.

— Ну, раз уж наша беседа подошла к концу, позвольте откланяться? — сколько улыбаясь, Оскар заводит руку за спину и совершает поклон в мою сторону. Подходит ближе, склоняет голову набок, хмуря брови, и провожает взглядом слезу медленно сбегающую по моей щеке.

— Солнышко, — говорит с лживым сочувствием, — не плачь, ты разрываешь мне сердце. Ну, хочешь, — достаётся из кармана штанов маленькую открытку с изображением птички в клетке и протягивает мне, — сама вручишь Максу пригласительный, м? Всё ради тебя.

— Ты не понимаешь, — слабо головой качаю. — Ты ничего не понимаешь.

— Пф-ф… да брось. Нам было весело, разве нет? Разойдёмся по-хорошему? Может, когда-нибудь я даже позову тебя на пивко.

— Ты не можешь вручить ему пригласительный, — открытка в руках Оскара двоится от слёз застывших в глазах. — Ты проиграл, Оскар.

Брови Оскара недоверчиво хмурятся, а губы растягиваются в насмешливой полу-улыбке:

— Успокойся, Лизок. Я понимаю, тебе обидно, больно, грустно и прочая херня, но…

— Ты не понял! — перебиваю хриплым голосом. — Ты проиграл, Оскар. Все вы проиграли. Я не выполнила задание… и второй попытки уже не будет — теперь, когда я знаю правду.

Подбираю с подушки телефон, сбрасываю исходящий вызов и через секунд тридцать, пока Оскар пристально наблюдает за моими действиями, снова набираю Зое.

— Записала? — говорю с ней по громкой связи.

— Обижаешь! — раздаётся в ответ бодрый голос Зои. — Слово в слово. Уже на почту тебе сбросила. Осталось выбрать с какой соцсети начать публикацию… а может, сразу в ментовку скинуть? Слышь, выродок, тебе какой вариант больше нравится?

Сбрасываю вызов, прячу мобильный обратно в сумочку и дрожащими руками надеваю обувь, а Оскар по-прежнему провожает мои действия взглядом — на этот раз ошалелым и растерянным.

— Я не сказала пароль, — решаю прояснить ситуацию из жалости к его маленькому закипающему мозгу. — Ни Ромычу, ни тебе не сказала. Я соврала. Ромыч, после моего обещания сделать ему «приятное» после завершения игры, не особо долго раздумывал над просьбой, сказать пароль куратору, сам видел. Ты — куратор, так что… проблем не должно было быть, так ведь? Да и… теперь это всё не имеет смысла: ни пароль, ни ваши чёртовы задания!

Приходится играть — изображать уверенность и решимость, когда на самом деле внутри всё дрожит, а слёзы так сильно жгут глаза, будто в них кислотой брызнули.

— Чё… чё это сейчас было? Я не догоняю, — неуверенно посмеивается и глаз с моей сумочки, где скрылся телефон, не спускает.

— Зоя записала тебя, — говорю максимально понятно. — Весь наш разговор. И про ставки, и про деньги, и про птичек… И про наркотики.

— Но… но… — Никогда не видела Оскара таким бледным и заикающимся на каждом слове, — но… Что значит… Чёрт. Что всё это значит?!

— Макс в игре не участвует. Разговор записан. Что ещё тебе объяснить?

— Подожди-подожди-подожди, — дар речи возвращается к Оскару, а вот видок становится всё более жутким, даже — диким, я бы сказала. Хватается за голову и быстро выхаживает из стороны в сторону, глядя себе под ноги. Резко останавливается и огромными глазами смотрит на меня: — Пельмешик записал наш разговор?!

— Долго до тебя доходит.

— И всё ради этого отморозка?!! — вдруг ревёт на всю комнату, приближается ко мне и нависает сверху. — Ради Яроцкого?! Какого бля*ь хера ты творишь, солнышко?!

— Если бы Макс был причастен к тому, что вы все на него повесили, поверь, я бы с радостью позволила вручить ему открытку.

— По-твоему он мало сделал?! МАЛО?!

— Он сделал достаточно, но ты… ты и твои пацаны сделали гораздо больше.

— Типа продумала всё? — глаза презренно сужает, хватает меня за плечи и сжимает пальцами. — Типа умная, или чё?! Что за игру ты ведёшь?!

Тяжело сглатываю. Не боюсь его, боюсь себя — боюсь опустошения что испытываю. Чувствую себя никем.

Терплю боль и заставляю себя твёрдо смотреть в перекошенное от гнева лицо этого недоумка.

— Скажешь своим дружкам, что игра закончилась, понял? Закончилась для всех нас. И самое главное, Оскар, можешь разбиться в лепёшку, делай, что хочешь, ври, умоляй, но Макса в игре не будет, и ты будешь тем, кто убедит наблюдателей в том, что он им не подходит.

— Или что? — шипит угрожающе. — Сдашь нас? Ментам? Ха!

— Не только. В первую очередь запись нашего разговора услышат твои друзья! Всё от самого начала и до конца! А ты много чего интересного про них рассказал. А когда вас всех начнут тягать по судам, потому что я не поленюсь пойти против вас обвинителем, угадай, кого поцыки накажут в первую очередь?

Вот он — страх. Настоящий, чистый страх на лице Оскара. Вот кого он боится — своих же дружков.

— Как… как мне, твою мать, это сделать?! — шипит в лицо, зрачки быстро-быстро бегают из стороны в сторону. — КАК МНЕ ВЫВЕСТИ ЕГО ИЗ ИГРЫ?!

— Это твои проблемы. Твоё задание. А у меня есть компромат. На всех вас.

— Сука ты… — мрачно посмеивается. — Какая же ты сука, солнышко.

— Тебя за язык никто не тянул.

— Это было твоё желание! Как и желание твоей тупой малолетней сестры! Я обязан был их выполнить! Чёрт… Чёрт-чёрт! — Глаза кровью наливаются, взгляд становится бешеным. — Удали её! Удали запись, твою мать, или все… всех на хрен увидят, как я трахал эту маленькую сучку!

— Что?..

— Что слышала! — вопит, так что лицо багровым становится. — Желание твоей тупой сестры — она хотела, чтобы я, наконец, трахнул её! Все увидят, какая она шлюха, если не удалишь запись!

Обнимаю себя руками и делаю несколько шагов назад.

— Теперь тебе точно конец, Оскар, — шепчу едва слышно. — Тебя посадят.

— С какой стати на хрен?! Она не сопротивлялась!

— Когда это случилось?

— Какая бля*ь разница?! — идёт на меня, глаза как огромные шары, вот-вот лопнут.

— Когда?!

— Тогда! Когда игру свою закончила, тогда подарок и получила! Не веришь?! Я подстраховался, всё было взаимно. Хочешь, видео покажу?

— Ты болен, — головой качаю, а слёзы уже вовсю опаляют щёки. — Полина… Полина беременна.

Почему вдруг так тихо стало? Слова, колючие фразы, угрозы… где это всё?

— Что… что ты сказала? — Оскар прочищает пальцем ухо.

— Это был ты, — произношу скорее для себя, чем для него, заставляю себя в это поверить. В то, что ребёнок, которого моя сестра носит под сердцем был зачат от этого морального урода.

— Это ведь шутка, да?

— Нет, — головой слабо качаю, — к огромному сожалению.

Теперь я понимаю, почему Полина согласилась подставить Макса, развести нас с ним по разным сторонам… Дура. Верила, что они с Оскаром смогут быть вместе! Верила, что он бросит всё ради неё, горы свернёт, может даже ребёнка признает? Не могу понять её… просто не понимаю! Почему она тогда у Макса деньги просила? Почему Оскару не сказала ни слова?..

Только Полина может ответить на эти вопросы. И она ответит.

Оскар замолкает, а уже спустя несколько секунд и музыка резко стихает, притихают смех и голоса…

Недоброе предчувствие стягивает желудок узлом. Только Оскар перемен в доме не замечает: жуткое, отчуждённое выражение лица и потерянные глаза, которыми он будто сквозь меня смотрит.

— Не верю, — хрипит тихо.

— Почему? За решётку не хочется? Надо было раньше думать!

— Чёрт… Твою мать… — пустым взглядом смотрит в пол.

— Тебя посадят. А если ещё и видео с порнографического характера всплывёт…

— Захлопнись, — отстранённо.

— Ты за всё ответишь.

— Захлопнись, мать твою!!!

Дверь распахивается, и я от неожиданности вздрагиваю.

— Лиза? — Зоя растерянно смотрит на меня и тяжело дышит. Затем оглядывает Оскара хмурым взглядом, но вопросов не задаёт; вновь смотрит на меня. — Лиза, пора домой, — с нескрываемым опасением. — Сейчас!

— Что случилось? — вновь способность чувствовать ко мне возвращается. Довольно не вовремя, должна заметить. Волоски на шее дыбом становятся от одного только взгляда, которым Зоя на меня смотрит.

— Да… ничего особенного, — неуверенно отмахивается, — бросает мне моё пальто, хватает за руку и пытается вытащить из комнаты, как Оскар вдруг решает преградить нам дорогу.

— Это ведь шутка, да? Ты пошутила, — его голос странно вибрирует: то ли от напряжения, то ли, наоборот, от слабости.

— Нет времени! — Зоя пытается протиснуться в дверь рядом с Оскаром, но тот заталкивает её обратно и резко приближается ко мне.

— Мы не договорили! — орёт мне в лицо.

Протягивает ко мне руку, но та внезапно отлетает в сторону, а следом мощный ботинок Зои на толстой платформе врезается Оскару между ног, и тот, согнувшись пополам, падает на колени, кряхтит и стонет.

— Ух… как это было круто! — с горящими от удовлетворения глазами выдыхает Зоя, и вытягивает меня вслед за собой в коридор.

— Что там происходит? — смотрю, как из стороны в сторону болтается её тугой конский хвост.

— Спускаемся вниз и прямиком на выход. Спускаемся вниз и прямиком на выход! По сторонам не смотрим! — повторяет, как мантру.

И возможно я бы послушала свою подругу — зла она мне не пожелает. Возможно, с радостью бы проигнорировала толпу собравшуюся в гостиной и практически молчаливо наблюдающую за чем-то транслирующимся на огромной плазме Светлаковой. Возможно, я бы даже голову в ту сторону не повернула, и сумела бы проигнорировать выражение лиц некоторых из гостей, которые провожали меня с крайней озадаченностью во взглядах; некоторые с удивлением, некоторые с насмешкой, а некоторые с откровенным ужасом. Возможно… я бы убедила себя, что мне нет до этого дела, но… ведь всегда есть НО, верно? Оно всегда есть.

— К чему опять этот разговор? — Вот оно — «Но». Голос, который проносится над толпой, заставляет меня как вкопанную замереть на месте. Голос, который я слышала с самого рождения — голос моей матери. И её здесь точно не может быть.

— Мам… я просто хочу обсудить это. — А этот протяжный, умоляющий голос принадлежит моей сестре.

Зоя зовёт меня, просит не идти туда — не идти в толпу, к большому телевизору дома Светлаковых, на которой изображена кухня моей квартиры, мой стол, моя мама за столом, и Полина, которая будто намеренно избегает целиком попадать в кадр.

Замираю на месте. Толпа шепчется. Чувствую, как десятки взглядов сверлят мне голову. Кто-то смеётся, кто-то ахает, кто-то просит прокрутить видео ещё разок, ведь не все ещё видели. Не все — это я. Я — та, которую только что обнажили до костей и вонзили кинжал под рёбра. А сделала это… моя родная сестра. В который раз.

— Полина, ты вообще не должна была слышать наш с тётей Аллой разговор, — вздыхает на телеэкране мама. — Это было давно. Я думала, мы с тобой уже всё обсудили, и ты поняла, почему мы до сих пор скрываем это от Лизы. Ей и так тяжело, ты же знаешь. Её новому сердцу нужен покой, а узнай она о… — Вновь вздыхает. — Просто твоя сестра ещё не готова к таким эмоциональным всплескам, так что давай закончим этот разговор, хорошо?

Полина бросает косой взгляд на место, где установлена камера и за эти короткие несколько секунд, я успеваю разглядеть неуверенность в её глазах. В глазах, которые полны слёз.

— Ну чего ты, солнышко? — мама поднимается из-за стола и мягко опускает ладонь дочери на голову. — Я знаю, как ты переживаешь за Лизу, поэтому и прошу тебя хранить эту тайну ещё некоторое время.

— Пока тётя Алла и ты не решите, что… — Полина запинается, будто решает, стоит заканчивать предложение, или нет, но все же делает это: — что новое сердце Лизы на самом деле не от тайного донора?

— Обычно имена доноров не разглашают, но, Полина…

— Знаю! — повышает голос, который дрожит всё больше. — Но сердце Лизы… ты знаешь чьё оно. Тётя Алла знает. Папа знает. Не так давно узнала и я. Когда ты Лизе собираешься сказать, что её новое сердце раньше билось в груди Кости Рысина, мам?

И вновь так тихо стало… Ни одного звука: ни на экране, ни вокруг, ни в моей голове. Пусто. И только сердце в груди вдруг чаще забилось. С такой силой, словно ему надоело терпеть своего нового владельца, словно спустя долгие месяцы раздумий оно решило от меня отказаться.

Что я чувствую? Ничего.

Я ничего не чувствую. Я вновь… ничего не чувствую.

Не понимаю… не слышу голосов вокруг, не слышу голоса мамы на экране, не слышу лживого голоса моей сестры, вижу лишь, как картинка начинается меняться, уступая место другому изображению. Больше на экране не кухня нашей квартиры, нет мамы и Полины… на экране я, практически в полный рост, голая, рассматриваю своё тело в высоком зеркале нашей ванной комнаты, а моя сестра снимает меня на камеру через щель приоткрытой двери.

Провожу пальцами по толстому шраму на груди, скольжу им вниз — к животу, касаюсь себя ладонями, будто изучаю. Плачу.

Слёзы катятся из глаз обнажённой девушки на экране телевизора.

Слёзы катятся из глаз девушки, которая стоит посреди расшумевшейся толпы и смотрит на своё изображение.

Всем плевать. Никто не видит слёз. Все видят только шрам — толстый, уродливый, красный шрам, и то, как девушка на экране изучает своё тело, скользит по нему подушечками пальцев, по груди, по впадинке между ног, по бёдрам…

Я помню, о чём думала в тот момент, помню, как представляла, что однажды, кто-то будет касаться меня, вот так вот — гладить, изучать тело, рассматривать. «Какого ему будет?» — думала я. Мой шрам слишком яркий, чтобы не заметить его, и слишком некрасивый, чтобы игнорировать. Я считала своё тело испорченным. Я боялась, что в моей жизни никогда не появится человек, который сможет полюбить всю меня, целиком, вместе с моими изъянами.

Я боялась. Я была глупа. Мой шрам — просто царапина по сравнению с тем, как у многих людей изуродованы души.