Для меня, слушателя Военного института иностранных языков, командированного в ОАР в качестве военного переводчика, эта арабо-израильская война, названная «войной на истощение», началась 30 ноября 1969 г. В тот день ранним утром вместе с майором Тарасом Панченко, военным советником из 3-й механизированной дивизии, мы выехали из Каира на фронт. Путь наш лежал на Красное море, в далекий, и казалось, романтичный Красноморский военный округ. Как и Суэцкий канал, он также считался зоной боевых действий, хотя и менее активных.

В Заафарану — конечный пункт нашего назначения — решили ехать несколько длинным, но надежным южным маршрутом — по дороге на Бени-Суэйф вдоль Нила. У Кураймата нам предстояло свернуть налево на пустынную дорогу. Это узкое шоссе, пересекавшее всю северную часть Аравийской пустыни, должно было вывести нас прямо к Заафаране на побережье Суэцкого залива.

Более коротким на Красное море был путь через Суэц. Однако он считался весьма опасным из-за действий авиации противника. В районе Суэцкой бухты и южнее ее, как мы слышали, израильские летчики часто устраивали «охоту» даже на одиночные автомашины. К тому же в приканальной зоне и в самом Суэце можно было запросто попасть и под случайный артобстрел или авиационный налет. Ежедневные бомбежки позиций египетских войск здесь давно стали обычным явлением. Той осенью авиация противника резко активизировала свою деятельность: «война на истощение» была в разгаре. Поэтому по совету советников — «красноморцев» решили не рисковать.

К вечеру, преодолев почти 300 км, мы благополучно добрались до побережья Суэцкого залива. Заафарана, отмеченная на топографических картах как «сельский населенный пункт», в действительности представляла собой полуразрушенный морской маяк, да пару убогих глинобитных домиков, в которых давно никто не жил. Других признаков какой-либо цивилизации, если не считать небольшого коптского монастыря, расположенного километрах в тридцати от маяка, в этом районе не просматривалось.

Дислоцированная здесь 19-я отдельная пехотная бригада, своими оборонительными позициями перекрывала важную в оперативно-тактическом отношении заафаранскую долину. Обрамленная с двух сторон достаточно высокими горными массивами, эта обширная песчано-каменистая долина, лишенная какой-либо растительности, протянулась широким языком от побережья залива вглубь Аравийской пустыни почти до самого Нила. Израильтяне, стремившиеся расширить зону боевых действий, еще летом предприняли здесь успешную попытку высадить морской десант. Египетское командование, обеспокоенное действиями противника, решило прикрыть опасное направление, расположив в Заафаране одну из двух своих отдельных пехотных бригад.

В августе-сентябре 19-ю бригаду жестоко бомбили. Во время одного из налетов погиб наш советник. Сейчас же здесь было относительно спокойно. О трагических событиях тех дней напоминали лишь остовы сгоревшей техники да огромные воронки от тысячефунтовых израильских бомб. Этот отдаленный район, как и все побережье Красного моря, не прикрывался египетскими ПВО. Поэтому израильские летчики чувствовали себя здесь очень уверенно, как на полигоне. Уже позже от египтян я услышал, что именно здесь в Заафаране курсанты израильского авиационного училища, якобы, сдавали тем летом свои выпускные экзамены.

Рассматривая полуметровой длины и в палец толщиной саблевидные осколки от бомб, я понял, что купаться, загорать и ломать кораллы на сувениры, как предсказывали некоторые наши коллеги из 3-й дивизии, видимо, не придется. После всего увиденного спокойная каирская жизнь со всей экзотикой большого восточного города как-то сразу осталась в прошлом, а ближайшие перспективы нашей новой жизни уже не представлялись столь радужными.

В штабе бригады выяснилось, что 504-й пехотный батальон, где нам предстояло работать, переброшен на 145 км южнее За-афараны, в район Рас-Гариба — небольшого поселка египетских нефтяников. Выслушав подробный инструктаж старшего советника бригады, мы переночевали в «хабирской» землянке («хабирами» египтяне называли всех советских военных советников и специалистов) и с утра стали готовиться к отъезду.

Для работы нам в качестве персональной автомашины выделили грузовик. Это был весь посеченный осколками ГАЗ-63, окрашенный, как и вся боевая техника в Египте, в желтый цвет. В его крытый кузов поставили две простые солдатские кровати египетского образца с матрасами и одеялами. Таким образом на первое время у нас имелись и транспортное средство, и даже крыша над головой. Отведав на дорожку кваса, изготовленного из сухих египетских лепешек, и тепло распрощавшись с бригадными советниками, мы отправились в путь.

Честно говоря, наблюдая в пути дорожные пейзажи совершенно дикой, но по-своему красивой природы красноморского побережья, каких-то мрачных предчувствий мы не испытывали. Однако и особой радости от пребывания на этом «курорте», куда ныне завлекают российских туристов, мы также не ощущали. Батальону предстояло действовать в отрыве от главных сил. Поэтому в случае резкого ухудшения оперативно-тактической обстановки на помощь бригады нам рассчитывать не приходилось.

Не вселяли оптимизма и периодически встречавшиеся на пути черно-бурые корпуса сгоревшей техники у обочин. Почему-то мне запомнился египетский БТР-152, уткнувшийся в придорожную скалу. В его заднем борту зияла большая рваная дыра от НУРСа, выпущенного каким-нибудь израильским «Скайхоком» или «Миражом». Было видно, что здесь «работал» летчик-профессионал. Вспомнилось веселенькое напутствие одного из наших заафаран-ских коллег: «В случае чего, бросайте машину и бегите в разные стороны в пустыню. По отдельному человеку они ракеты пускать не будут». Так что вся сложность обстановки, в которой мы можем оказаться, нами прекрасно осознавалась. Однако ни я, ни мой шеф даже в дурном сне не могли представить всего того, что нам предстояло пережить уже очень скоро.

Часам к двум или трем после полудня мы прибыли к месту назначения. Батальон расположился в нескольких километрах юго-западнее Рас-Гариба на невысоких пустынных холмах, расчлененных многочисленными лощинами и вадями. Покрытая местами щебнем и галькой, а местами песком, и лишенная к тому же всяких признаков какой-либо растительности, эта местность производила весьма унылое впечатление. Безрадостную картину пейзажа оживляли лишь удивительные красоты бирюзово-голубой глади вод Суэцкого залива, да громады крупнейшей вершины Синая — Гебель Катерин, возвышавшейся к северо-востоку от Рас-Гариба.

Командир батальона подполковник Мустафа Зибиб и другие египетские офицеры встретили нас очень радушно и всячески старались помочь с первоначальным обустройством. По всему чувствовалось, что они были очень довольны прибытием советского военного советника. Батальон лишь недавно пришел в Рас-Гариб и теперь занимался инженерным оборудованием позиций. Землянок здесь, как в Заафаране, еще не было — их просто не успели вырыть. Поэтому какое-то время нам предстояло ночевать под тентом, снятым с нашего грузовика. Сверху тент мы прикрыли желто-коричневой маскировочной сетью. Сразу же выяснилось, что у нас нет многих вещей, крайне необходимых для жизни в суровых полевых условиях. В этом плане египтяне очень помогли нам на первых порах. Другой неожиданностью для нас стал и начавшийся мусульманский пост в месяце рамадан, предполагавший полный отказ от пищи и воды от восхода до захода солнца.

«Завтрак», как и египетским офицерам, нам привозили лишь поздно вечером. Уже в темноте, сидя на кроватях под своим тентом, мы ели весьма непривычную арабскую пищу, которая к тому же была изрядно сдобрена мелким красноморским песком. Что же касается «обеда» и «ужина», то ради сна от них пришлось и вовсе отказаться. Так что пришлось нам невольно поститься, как и всем правоверным мусульманам.

На второй день начали детально знакомиться с обстановкой, силами и средствами, имевшимися в нашем распоряжении. Нужно было изучить и район, в котором предстояло действовать 504-му батальону. Для прикрытия батальону был выделен участок побережья, по фронту 120 км и по глубине 80 км, что не укладывалось ни в какие тактические нормативы. В нашу задачу входило: не допустить высадку морского десанта противника на побережье в районе Рас-Гариба, обеспечить безопасность так называемых «жизненно важных объектов» в секторе, а также радиолокационной станции от возможных действий вертолетных десантов израильтян. Для усиления батальону из состава бригады были приданы рота танков Т-34, батарея 120-мм минометов и смешанная противотанковая батарея 57-мм пушек и безоткатных орудий Б-11. От возможных действий авиации противника мы должны были защищаться своими штатными средствами — тремя пулеметами ДШК.

Помимо нашего пехотного батальона в районе Рас-Гариба находился батальон «НароднЮй обороны», укомплектованный в основном солдатами предпенсионного возраста. Он охранял многочисленные нефтяные поля и некоторые другие объекты местной нефтяной компании. Реальной пользы от бойцов этой египетской «вохры», вооруженной легким стрелковым оружием, честно говоря, было не очень много.

Нефть и все связанное с ней у нас особого беспокойства не вызывали. По нашей информации, между Египтом и Израилем существовала негласная договоренность — не трогать подобные объекты друг у друга. К тому же рядом, в Шукейре, та же египетская компания добывала нефть совместно с американцами. Тем не менее, мы самым внимательным образом обследовали все нефтяные поля рас-гарибской нефтяной компании и даже проверили боеготовность охранявших их подразделений. В дальнейшем такие поездки в батальон «Народной обороны» стали проводиться регулярно.

Настоящей же «головной болью» для нас стала радиотехническая рота. Точнее не сама рота, а ее радиолокационная станция, которую арабы называли просто «радаром». Размещенная на невысоких холмах километрах в восьми от побережья и в пяти-шести километрах от нашего батальона, она вела разведку воздушных целей в центральном секторе Суэцкого залива. Охраняли РЛС всего десять солдат, для которых не было отрыто даже окопов. Сам же командир роты находился на позиции так называемого «ложного радара», ближе к побережью, в полутора-двух километрах от настоящей станции.

Ложный радар представлял собой насыпной бугор с воткнутой в него какой-то железкой, изображавшей, видимо, радиолокационную антенну. Прикрывали объект ряды колючей проволоки с сигнальными минами и пять батарей спаренных зенитных пулеметных установок советского и американского производства. Всего же на позиции находилось более 400 человек личного состава. Считалось, что, подобным образом, противник будет введен в заблуждение относительно истинного расположения РЛС.

Столь «мудрый» замысел командира роты был оформлен соответствующим образом на большом ватманском листе бумаги и утвержден витиеватыми росписями командира батальона РТВ и командующего египетскими радиотехническими войсками. Естественно, что о своем категорическом несогласии с таким «решением» мы сразу же сообщили старшему советнику бригады, который обещал разобраться с этим вопросом.

Тем не менее, ситуацию со станцией надо было как-то решать. Мы не могли допустить ее уничтожения. Дело в том, что практически вся территория Красноморского военного округа являлась зоной активных действий не только израильской истребительно-бомбардировочной авиации, но и вертолетов. Именно их мы и опасались. В Заафаране, в районе расположения бригады находилась вторая радиолокационная станция. Израильтяне бомбили ее неоднократно. Однако уничтожить не могли. Мешала египетская зенитная артиллерия. Она заставляла израильских летчиков подниматься до двух-трех тысяч метров, из-за чего точность бомбометания снижалась. К тому же египтяне часто меняли место позиции РЛС. Нас же авиация противника пока не беспокоила. Зато с наступлением темноты, и особенно в лунные ночи, в секторе ответственности батальона появлялись вертолеты.

По данным разведки, они базировались на синайских аэродромах в Абу-Рудайсе и Эт-Туре, до каждого из которых от батальона было не более 60-ти км. Заходя со стороны моря, между Заафараной и Рас-Гарибом, вертолеты уходили в глубь пустыни и возвращались на Синай только к двум-трем часам ночи, а иногда и позже. О цели их появления у нас и характере возможных действий можно было только догадываться. Поэтому высадка вертолетного десанта противника в районе расположения РЛС с целью ее уничтожения считалась нами вполне вероятной. Чтобы не допустить проведения такой операции, мы предусмотрели возможность выдвижения одной из рот батальона к позиции «радара» для уничтожения высадившегося десанта. Вскоре, в один из дней, в присутствии начальника штаба бригады и старшего советника бригады мы даже провели весьма успешную тренировку с личным составом роты.

Все дни с утра и до позднего вечера мы занимались так называемой организацией боя: проводили рекогносцировки, организовывали взаимодействие с батальоном «Народной обороны», уточняли задачи подразделениям на местности, места огневых позиций для орудий и минометов и т. д. Ночами же при появлении вертолетов противника, сидя в землянке комбата, мы ожидали возможных сообщений об их действиях. Ближе к утру, убедившись, что вертолеты покинули наш район, порядком устав, мы шли спать под свой тент.

У меня, как военного переводчика-стажера, были и свои личные заботы, связанные с адаптацией в новой языковой среде. Нужно было осваивать египетский диалект, существенно отличавшийся от арабского литературного языка, который мы учили в институте, расширять запас лексики, особенно военной, приобретать навыки устного перевода. Египтяне хорошо понимали мои языковые трудности и никогда не отказывали в помощи.

Однако главная проблема заключалась в том, что задачи ускоренной языковой адаптации мне придется решать в экстремальных условиях реальной боевой обстановки, часто под огневым воздействием со стороны противника. В этой связи не могу не отметить одно обстоятельство, всю важность которого я смог оценить в полной мере только в Египте. Этим важным обстоятельством стало наличие у меня опыта срочной службы в армии. Именно здесь, во время «войны на истощение», как никогда ранее, мне пригодились знания и практические навыки, полученные во время службы в артиллерии.

Так незаметно пролетели первые три недели нашей новой и весьма напряженной фронтовой жизни.

Числа двадцатого или двадцать первого декабря старший советник бригады разрешил нам съездить на несколько дней в Каир. Нужно было помыться, отдохнуть, получить деньги и купить некоторые крайне необходимые в быту вещи (керосиновую лампу, примус, судки, посуду и т. д.). Естественно, что сообщение об отпуске, полученное из Заафараны по радио, было встречено нами с огромным воодушевлением. В столицу отправились по прежнему маршруту на своем боевом «вездеходе».

В дороге неожиданно выяснилось, что наш любимец — шофер Сулейман умеет водить машину… только по пустыне. О правилах дорожного движения он имел весьма смутное представление. Поэтому пересечение уже первых перекрестков в каирском пригороде доставило нам немало весьма тревожных минут, любая из которых была способна вызвать у «сердечника» предин-фарктное состояние. Другой неприятной неожиданностью для нас стало и то, что Сулейман, как и многие военные водители в египетской армии, оказывается, обучен лишь тому, чтобы «крутить баранку». Устранение же даже простых неисправностей в двигателе было привилегией механиков. Поэтому поломка транспортного средства для нас на пустынном участке дороги, учитывая малую интенсивность дорожного движения, грозила превратиться в многочасовое ожидание технической помощи.

Сулеймана, однако, это обстоятельство, видимо, совсем не смущало. Не моргнув даже глазом, он заявил нам, что в таком случае «он залезет на столб и порвет телефонные провода, а приехавшие для ремонта линии связисты возьмут нас на буксир». Смех смехом, но в Наср-сити, где жили советские военные советники и специалисты, мы смогли добраться благополучно, хотя и не без приключений.

После безжизненных, желто-коричневых, прямо-таки марсианских пейзажей Аравийской пустыни шумная мирская жизнь огромного Каира воспринималась как какая-то нереальная и фантастическая картина. Помню, как, въехав вечером в город, мы ошалело смотрели на сверкавшие огнями витрины дорогих магазинов, на женщин и просто на людей в гражданской одежде. Для нас это был действительно другой мир, живший совсем иной и очень далекой от нас жизнью.

Три дня отпуска пролетели быстро и незаметно. В Рас-Гариб мы вернулись отдохнувшими и главное — выспавшимися. В этой связи замечу, что хроническое недосыпание из-за ночных действий вертолетов сильно выбивало нас из колеи. Поэтому во время каждого отпуска в Каир первоочередной задачей лично для меня было хорошо выспаться.

В батальоне к нашему возвращению уже была готова землянка, в которую мы сразу же и заселились. От прямого попадания бомбы это оригинальное творение египетской военно-инженерной мысли, называвшееся «мальгой», защитить, конечно, не могло. Однако удар авиационного НУРСа осколочного действия оно, по моим расчетам, должно было выдержать. Тогда я даже не подозревал, что этой рас-гарибской землянке предстояло стать моим основным домом почти на год.

Обстановка к тому времени в нашем секторе практически не изменилась. Как и раньше, посты воздушного наблюдения, расположенные на побережье Суэцкого залива, сообщали о появлении вертолетов противника в ночное время. Поэтому с каждым таким сообщением можно было ожидать и высадки десанта. Позже, где-то, через месяц или два, из-за возросшей активности противника всякие передвижения на побережье ночью будут категорически запрещены. Однако приходилось думать и о собственной безопасности — проблеме весьма актуальной в тех условиях. Дверь в нашей землянке не запиралась. Не было и никакой охраны, хотя она была и положена нам. Каждую ночь на всякий случай я брал автомат у нашего шофера Сулеймана и клал его на стул рядом с кроватью. С оружием было как-то спокойнее. Забавно было вспоминать, как еще в Каире перед отъездом на Красное море какой-то чин из политработников стращал нас своим напутствием: «Только попробуйте попасть в плен к евреям — партбилеты на стол положите…».

Новым же явлением для нас стали почти ежедневные пролеты на большой высоте самолета-разведчика. Было ясно, что израильтяне тщательно изучают район. Однако во всем этом мы не увидели чего-то необычного и сверхъестественного, поскольку обстановка в целом не выходила за рамки той, что была тогда на всем побережье Красного моря.

Вечером 26 декабря, после ужина, мы как всегда пришли в землянку комбата, чтобы обсудить план работы на следующий день. Около двадцати двух часов или несколько позже поступила телефонограмма о том, что в километрах пятидесяти севернее расположения батальона вглубь нашей территории, вошли два вертолета противника. Подобное бывало и раньше, так что особого значения этому сообщению мы тогда, к сожалению, не придали.

В ходе разговора о текущих делах майор Панченко неожиданно предложил комбату поднять вторую роту по тревоге и провести с ней ночную тренировку по выдвижению к предполагаемому месту высадки условного десанта противника. Этим местом была избрана позиция РЛС.

Честно говоря, даже сегодня, тридцать лет спустя, мне трудно с полной уверенностью сказать, что было бы тогда лучшим для нас: проводить или не проводить эту тренировку. Если бы такое учение действительно состоялось, то мы могли бы сорвать операцию противнику, которую он планировал провести в эту ночь. Другой вопрос: «Какие последствия ожидали бы нас?». Нет сомнения в том, что на следующий день израильтяне ударами своей авиации смешали бы батальон с песком, и мне, вероятнее всего, не пришлось бы писать эти строки.

В таком предположении нет преувеличения. Знакомый батальонный советник, участник Великой Отечественной войны, реально познавший на практике всю мощь израильских бомбардировок на Суэцком канале, как-то сравнил обмен ударами египетских и израильских войск: «Если араб из рогатки выбивает еврею стекло в окне, то еврей берет дубину, вышибает в доме араба всю оконную раму».

Позже я убедился, что ответ израильтян действительно всегда был мощнее и масштабнее по своим последствиям. Мы, конечно, были готовы выполнить свой воинский долг и решить все задачи, поставленные командованием, но и умирать в этих диких красноморских песках тоже никому не хотелось.

Так или иначе, но судьба распорядилась по-своему. Подполковник Зибиб категорически отказался от нашего предложения. При этом он выдвигал разные причины. Одним из доводов, в частности, было то, что в эту ночь наш пехотный взвод был должен устроить «засаду» в непосредственной близости от РЛС. Организация подобных «засад» была тогда обычной практикой по защите ночью «жизненно важных объектов» в нашем секторе. Однако, более вероятным, мне тогда показалось, что комбату просто не хотелось заниматься этими учениями на ночь глядя. Тренировка наверняка заняла бы не один час и закончилась бы лишь к утру. Дискуссия завершилась тем, что нам показали официальную инструкцию, запрещавшую проведение каких-либо занятий и учений в случае объявления той или иной степени боевой готовности. Батальон же тогда действительно находился во второй степени такой готовности. Новых сообщений о вертолетах больше не поступало. Где-то в половине двенадцатого ночи комбат предложил нам идти спать, что мы и сделали. Сам же Зибиб с начальником штаба остались дежурить в землянке. Договорились, что в случае необходимости он нас вызовет.

Устав от перевода за день, и намотавшись по позициям батальона, я сразу же заснул. Тарас же, как выяснилось, не спал. Позже он рассказал мне, что тогда у него появилось какое-то нехорошее предчувствие. После полуночи он неожиданно разбудил меня: «Игорь! Слышишь? Гул самолета. Выйди наружу. Посмотри, что там?».

Полусонный, я нехотя поднялся с кровати, сунул ноги в ботинки и в одних трусах и майке вышел из землянки. Было зябко, как и всегда ночью в пустыне. С моря дул холодный ветер. Ярко светила полная луна. Действительно был слышан необычно сильный гул реактивных двигателей нескольких самолетов.

— Это, наверное, разведчик! — прокричал я, даже не подумав:

«Какая такая воздушная разведка может быть ночью?».

Гул становился все сильнее. Один из самолетов был где-то совсем близко, хотя его и не было видно. Через какие-то секунды, в тот момент, когда я уже собирался спускаться по ступенькам вниз, в метрах двухстах или меньше раздался сильный взрыв, а через секунду второй. Я увидел яркие вспышки. Это разорвались первые бомбы.

Начался воздушный налет. Часы показывали двадцать пять минут первого.

— Тревога, бомбят! — заорал я и кубарем скатился вниз в землянку.

Одевались мы как солдаты-первогодки во время тренировки по выполнению команды «Подъем». Выскочив наружу, сразу же побежали в сторону землянки комбата, до которой было метров двести. Воздух уже разрывался от рева реактивных двигателей, а в разных местах, и справа, и слева были видны вспышки разрывов бомб, сопровождавшиеся страшным грохотом. Неожиданно очень близко от нас разорвалась сразу серия ракет. В тот момент мы как-то не подумали о том, что можем быть поражены осколками, поэтому даже ни разу не залегли. Единственным стремлением было лишь одно — как можно быстрее добежать до места. Для меня лично этот кросс мог оказаться тогда последним в жизни. Дело в том, что на следующее утро Тарас обнаружил в куртке моей «офароли» сзади небольшое рваное отверстие: осколок прошел по касательной. По дороге нам попалось несколько испуганных солдат без оружия и почему-то босиком. В землянке, где кроме комбата были начальник штаба, офицер разведки и офицер связи, мы первым делом попросили сообщить об обстановке.

Какая может быть обстановка, — нервно ответил подполковник Зибиб. — Вы разве не видите, что нас бомбят?

Что сообщают с радара? — спросил Тарас.

— С радара сообщают, что их тоже бомбят, — ответил комбат.

О том, что радиотехническую роту действительно бомбят, мы знали и сами, поскольку до этого видели красные цепочки трассеров зенитных снарядов — батареи ложного радара вели огонь. Наш же пулеметный взвод ДШК молчал. Комбат объяснил, что стрелять в темноте нецелесообразно, поскольку самолетов все равно не видно.

— Если мы откроем огонь, то противник будет бомбить еще сильнее, — заметил Зибиб.

Весь этот разговор происходил в кромешной тьме. Египтяне погасили лампу, опасаясь, что свет могут заметить с воздуха и тогда нам ракеты не избежать. Для уточнения обстановки стали связываться по телефону с ротами, командирами батальона «Народной обороны» и радиотехнической роты. Дали радиограмму о налете в штаб бригады. Попытались по радио установить связь и с нашим «засадным» взводом, который еще в двадцать два часа должен был занять назначенную ему позицию вблизи РЛС.

Выяснилось, что все это время взвод в нарушение приказа находился не в засаде, а на позиции ложного радара. Сам же командир взвода, как выяснилось позже, распивал чай с командиром роты. К настоящей же РЛС взвод начал выдвигаться лишь с началом воздушного налета. Последним сообщением от командира взвода было: «Дальше двигаться не могу. Меня бомбят». В дальнейшем на наши вызовы взводный не отвечал.

Через пару дней, во время тщательного обследования района на маршруте выдвижения взвода мы не обнаружили ни одной воронки, ни от бомб, ни от ракет.

Где-то в половине второго ночи нам позвонил командир радиотехнической роты. Он сообщил, что видит пожар на позиции РЛС, а «сама станция, видимо, уничтожена попаданием бомбы и связи с ней нет». Это было последнее сообщение, которое мы получили с ложного радара в эту ночь. Связь была прервана. Вскоре прервалась проводная связь и со всеми ротами. Послать же связистов восстановить связь комбат категорически отказался, сославшись на то, что «солдаты могут погибнуть». Мы остались без связи и в полном неведении о складывающейся обстановке.

Интенсивность бомбежки тем временем продолжала нарастать. В какие-то моменты казалось, что до утра мы просто не дотянем. Одна из бомб упала в непосредственной близости от нас. Она разорвалась между землянками комбата и пункта связи батальона. Наша «мальга» содрогнулась от взрыва. С потолка посыпался песок, а воздух наполнился пылью и едким дымом. На следующий день, разглядывая маркировку на искореженных остатках стабилизатора бомбы, я подумал, что еще бы метра три-четыре поближе и от нашей землянки осталось бы только одно воспоминание.

В половине пятого утра солдат, выставленный комбатом для наблюдения, со ступенек землянки сообщил о странном звуке. Выбежав наверх, мы действительно услышали очень мощный и характерный рокот. Это был звук… работы двигателей вертолетов. Сразу же пришла мысль, что противник под прикрытием авиации будет высаживать десант. Быстро поднявшись на вершину ближайшего холма, мы смогли на какие-то секунды увидеть за позициями третьей роты темные силуэты, удалявшиеся в сторону пустыни. Тогда мы так и не узнали, почему же рота не открыла огня по этим вертолетам.

Вскоре все затихло. Вертолеты улетели. Слышен был только одиночный гул приближавшегося самолета. Стоя на вершине холма, мы даже не успели обсудить увиденное. Все произошло как-то неожиданно. По быстро нараставшему в нашем направлении звуку мы сразу поняли, что нас собираются атаковать. В те мгновения, когда мы сломя голову неслись по склону холма к землянке, над нами с каким-то то ли шипением, то ли свистом пролетели сразу несколько ракет. Они разорвались метрах в пятидесяти позади землянки.

— Слава Богу, перелет, — подумалось мне тогда.

Включив форсаж, самолет ушел в сторону Синайского полуострова. Вновь наступила тишина. Налет закончился. Было около половины пятого утра.

Совершенно разбитые, с трудом передвигая ноги от усталости, мы молча поплелись в свою землянку. На моей кровати сидел наш водитель.

Ну, как, Сулейман, страшно было? — как можно веселее спросил я. В ответ солдат лишь как-то криво улыбнулся.

Страшно.

Не раздеваясь, прилегли на кровати. Минут через тридцать-сорок раздался телефонный звонок.

— Мистер Игорь, — обратился ко мне комбат. — Евреи украли радар.

От неожиданности я сразу даже не понял сказанного.

— Как украли? Что конкретно украли? — переспросил я.

Ответ был невразумительным: украли то ли какую-то важную часть, то ли блок РЛС, то ли еще что-то…

Через несколько минут мы вновь были в землянке подполковника Зибиба. В действительности все оказалась гораздо хуже. Это мы поняли сразу, увидев расстроенное лицо комбата.

Из сбивчивых объяснений Зибиба узнали, что «на позиции радиолокационной станции больше нет». Она просто исчезла. Других подробностей подполковник не знал. Выяснилось, что о происшествии ему только что сообщил по радио командир взвода, который лишь к утру, наконец, добрался до места своей засады.

Решили, что с рассветом съездим на радар, и все посмотрим сами. Узнали, что в результате налета в батальоне погибли два солдата, и более десятка получили ранения. Погибших утром похоронили тут же в пустыне.

Договорившись о том, что комбат сообщит нам о времени отъезда, мы вернулись к себе в землянку. Немного вздремнули. Однако часов в восемь или девять утра нас разбудил майор, приехавший из штаба бригады на разбор происшествия. Он стал подробно расспрашивать нас о событиях прошедшей ночи.

Все остававшиеся до нового года дни мы занимались расследованием произошедшего. Стали выясняться некоторые подробности проведенной израильтянами операции, хотя абсолютно точной ее картины мы, конечно, не получили.

Теперь нам стало ясно, что все появления израильских вертолетов и самолетов-разведчиков в нашем секторе не были случайны. Противник тщательно готовился к операции. Интересно, что дней за десять до случившегося в батальон по каналам военной разведки пришло сообщение о тренировках израильских десантников на Синае — они отрабатывали захват какого-то объекта. Комбат тогда ничего не сообщил нам об этой шифротелеграмме. Не знали мы и о том, что на аэродромах в Абу-Рудайсе и Эт-Туре на Синае, выполнявших роль аэродромов подскока, накануне операции резко увеличилось число израильских самолетов.

Выяснилось, что около двадцати трех часов или несколько позже в район позиции РЛС прилетели два тяжелых вертолета французского производства «Супер Фрелон» (самый грузоподъемный вертолет в израильских ВВС того времени) с группой захвата. Именно об этих вертолетах и сообщал нам пост воздушного наблюдения. Следы колес шасси одного из них мы обнаружили в месте посадки, в глубокой лощине в метрах трехстах от станции. По этим специфическим следам на песке и был определен тип вертолета. Место посадки второго вертолета нам тогда найти не удалось. Честно говоря, особой необходимости в этом уже и не было. Общая картина была ясна.

Радиолокационная станция в тот момент не работала, а расчет занимался техническим обслуживанием в аппаратной. Поэтому приближение вертолетов противника осталось незамеченным. Позже от сержанта хозяйственного взвода батальона я случайно узнал, что он лично видел пролет двух вертолетов в сторону РЛС еще до начала бомбежки и даже сообщил об этом по телефону комбату. На что тот сказал ему: «Тебе все померещилось. Ты просто трус». До сих пор я не знаю, почему Зибиб не сообщил нам тогда о своем разговоре с сержантом.

Так или иначе, но к полуночи позиция РЛС была уже захвачена противником. По следам десантных ботинок израильтян на песке мы установили маршруты их выдвижения к станции. Нашли даже позиции пулеметчиков, прикрывавших действия десантников. Два солдата охраны РЛС были убиты. Израильтяне выкололи им глаза. Оставшиеся в живых бойцы, как позже выяснилось, убежали в пустыню. Тем не менее, вся позиция РЛС была усыпана гильзами от АКМ. Чьи это были гильзы, то ли египтян, то ли израильтян, мы не узнали. Дело в том, что время специальных операций на египетской территории израильские десантники чаще всего пользовались не своими «Узи», а нашими советскими Калашниковыми.

Основная часть операции проводилась уже под прикрытием ракетно-бомбовых ударов авиации. Противник видимо допускал, что мы можем обнаружить высадку десанта, поэтому, и решил прижать батальон к земле, чтобы не дать ему возможность выдвинуться к радару. На всякий случай израильтяне бомбили даже выход из зафаранской долины на дорогу в Рас-Гариб. Думаю, они опасались, что бригада, узнав об израильской операции, захочет выслать нам свою подмогу. Всего же в эту ночь израильская авиация совершила 36 самолето-вылетов! Об этом я узнал гораздо позже от своего товарища, работавшего на центральном командном пункте ПВО.

После захвата позиции РЛС, по некоторым данным, туда прибыли еще три тяжелых вертолета. Разрезав при помощи автогена крепежные скобы, израильские техники очень профессионально, по словам наших специалистов из РТВ, демонтировали обе кабины радиолокационной станции — аппаратную и антенно-мачтовое устройство РЛС — и на внешней подвеске двух «Супер Фрелонов» перебросили их на Синайский полуостров. На позиции сиротливо остались лишь шасси двух автомобилей ЗИЛ-157.

Дизель-генератор, запитывавший станцию, десантники взорвали. Вот этот горевший дизель-генератор и увидел командир роты с ложного радара, приняв его за пожар на самой РЛС.

Вместе со станцией был захвачен в плен и похищен ее расчет. Прежде чем улететь на Синай, израильтяне тщательно заминировали позицию: здесь были и фугасы замедленного действия, и обычные противопехотные мины. В кабинах ЗИЛов саперы батальона обнаружили даже «мины-сюрпризы». К счастью, никто от этих израильских подарков не пострадал.

На празднование Нового года в Каир нас, естественно, не отпустили. Старший советник бригады опасался новых неожиданных операций со стороны противника. Это, однако, не помешало ему самому отправиться в египетскую столицу на новогодние торжества. Так что поздравление советского правительства по случаю Нового года, зачитанное, как обычно, Левитаном, нам пришлось слушать по маленькому транзисторному радиоприемнику в штабной землянке. Помню, как, прервав на несколько минут разговор с комбатом, мы с глубокой тоской внимали словам далекого московского диктора: «С Новым Годом! С новым счастьем, товарищи!».

Тем временем в батальон одна за другой следовали комиссии разного уровня, как с нашей, так и с египетской стороны. Приезжали и из штаба бригады, и из штаба округа, и даже из египетского генштаба. Посетили батальон и наши специалисты из штаба радиотехнических войск. Ожидали приезда даже военного министра ОАР Мухаммада Фаузи. Однако вместо него в первых числах января к нам неожиданно пожаловали два ген-штабовских генерала, срочно прилетевшие из Москвы. Сопровождали их к нам старший советник бригады и некий полковник из штаба Главного военного советника в ОАР. Появление в Рас-Гарибе столь высокого начальства из Союза не сулило нам ничего хорошего. Так оно и оказалось. После посещения позиции РЛС Тарасу была прочитана весьма суровая нотация. Взяв с Панченко объяснительную, московские гости отобедали в гостинице пограничников в Рас-Гарибе и тот час же умчались на «Волгах» в Каир. Нас же на трапезу тогда не пригласили. Так что отведать фаршированных рисом голубей нам, к сожалению, в тот день не довелось. Вечером же ужином для нас, как обычно, стали традиционные фронтовые деликатесы в исполнении местного батальонного таббаха (повара) — брынза с сухими лепешками и уже порядком надоевший «фуль мудаммас» — отварные коричневые бобы, приправленные оливковым маслом и мелконарезанным чесноком.

Осадок от внезапного визита высокопоставленных земляков, честно говоря, остался неприятный. И дело было даже не в разносе, которому подвергся мой шеф, и не в том, что нас не пригласили на обед, на который, мы, честно говоря, очень рассчитывали. После фронтовых харчей, естественно, хотелось попробовать чего-нибудь вкусненького. Расстроило нас, прежде всего, то, что произошло во время осмотра позиции бывшего радара. Тогда у одного из генералов возникли опасения, что на позиции могут оставаться необнаруженные саперами мины.

Не скрою, подобные опасения во фронтовой обстановке Красного моря всегда были обоснованными. Война есть война, и никто не давал здесь тогда никаких гарантий. Ступая по песку, где вполне могли быть, и, думаю, реально были израильские мины, мне лично приходилось рассчитывать лишь на волю Всевышнего. Ощущения в такие моменты, прямо скажу, были далеко не из приятных. Сама мысль, что местность минирована, и в любое мгновение можно взлететь на воздух, все время давила на психику, создавая какое-то гнетущее внутреннее напряжение, от которого трудно было избавиться. Честно скажу, подобного страха мне не приходилось испытывать даже во время авиационных налетов. Месяца три спустя, например, во время осмотра места высадки израильского десанта севернее Рас-Гариба, уже разведанного саперами, один из офицеров батальона подорвался на противопехотной мине. Все это произошло в моем присутствии, буквально в пяти-семи метрах. Лейтенант остался жив, но, к сожалению, лишился стопы ноги. По иронии судьбы, он был командиром саперного взвода батальона.

В нашем же случае при посещении позиции радара мы неожиданно получили приказ от своих же коллег «идти вперед и показывать дорогу». Гости из Москвы, как я заметил, последовали на некотором удалении за нами и строго по нашим следам… Было чему удивляться и возмущаться.

Все это напомнило мне тогда неприятные события прошедших дней. Так получилось, что накануне к нам в батальон приехала группа старших египетских офицеров из штаба округа. Естественно, что вышестоящее начальство захотело осмотреть позицию бывшего радара. Тарасу и мне, вместе с новым командиром радиотехнической роты (старый был арестован) предстояло стать проводниками для гостей. Кто-то из офицеров штаба тогда сказал: «Вы, мол, тут ветераны и все знаете. Поэтому и показывайте дорогу к радару». Уже во время движения на автомашинах к позиции РЛС мы обратили внимание на то, что «газики» гостей из округа следовали строго колея в колею. Тарас тогда возмущенно заметил: «Игорь, видишь? Едут точно по нашим следам. Им плевать, что русские «хабиры» могут взорваться, зато сами останутся живыми».

Возразить ему мне тогда было нечего. К большому сожалению, вся эта грустная история повторилась, но только в другом исполнении: на этот раз уже с нашими же коллегами по родным советским вооруженным силам.

Естественно, что после всего случившегося, нас не порадовали даже неожиданные новогодние подарки от египетского президента Насера, которые привезли из Каира. Слишком серьезными были последствия случившегося. Тогда каждому советскому советнику, специалисту и переводчику полагались по бутылке виски и две бутылки вина на брата. Кстати, свою бутылку виски «Black & White» Тарас Васильевичу после откровенного намека старшего советника бригады пришлось отдать московским гостям к обеду… «под голубей».

Вся эта мрачная эпопея с «кражей радара» наделала тогда много шума и вызвала массу слухов. Среди наших военных советников и специалистов в Каире только и разговоров было о том, как «на Красном море евреи украли радар».

Позже с большим удивлением мы узнавали все новые и новые «подробности» израильской операции. Один из таких больших «знатоков» событий поучал нас: «Раз вы знали, что высадился десант противника, то надо было сесть на танк и лично возглавить выдвижение роты к радару. Уничтожив десант, вы могли бы заработать по «Красной Звезде».

Несколько позже, как бы отвечая на этот монолог, Тарас раздраженно заметил: «Лучше вообще не иметь этих «звезд», нежели получить их на алых подушечках».

Проведенную операцию сами израильтяне предпочли не афишировать. Во всяком случае, «Голос Израиля» из Иерусалима на русском языке, любивший ежедневно информировать об успехах израильской армии, по этому поводу упорно молчал. Лишь спустя пару месяцев радио «Би-би-си» сообщило, что, согласно полученной информации, «сейчас в Израиле находится группа американских специалистов, которая занимается изучением советской радиолокационной станции, похищенной израильскими десантниками в Египте на побережье Красного моря». Таким образом, свое подтверждение получило предположение, которое высказывали наши специалисты из радиотехнических войск: «Станция была нужна не столько израильтянам, сколько американцам».

Дело в том, что противнику удалось похитить вполне современную радиолокационную станцию П-12ПМ, стоявшую в то время на вооружении не только египетских, но и советских ПВО. Станция работала в метровом диапазоне, и имела дальность обнаружения около 200 км. В наших войсках она использовалась не только для обнаружения воздушных целей и выдачи целеуказаний различным средствам ПВО, но и для сопряжения с комплексами автоматизированного управления ЗРК войск ПВО страны «Воздух».

С захватом станции, таким образом, американцы получали возможность ознакомиться с принципом работы нашей системы опознавания государственной принадлежности самолетов «Крем-ний-1», установленной на РЛС, в частности, с принципом формирования сигнала в запросчике радиолокатора.

Тем временем над нашими головами продолжали сгущаться тучи. И мы, и офицеры батальона с тревогой ожидали выводов высоких комиссий. Говорили, что дело якобы находится под контролем самого президента ОАР. И выводы действительно вскоре последовали. Все главные участники событий — командир нашего 504-го батальона — подполковник Зибиб, командир радиотехнической роты, командир взвода «засады», командир радиотехнического батальона, в состав которого входила рота, и восемь солдат-беглецов были отданы под суд. Эта же участь постигла и командующего РТВ. С треском с должности был снят и уволен из армии командующий военным округом.

По личному указанию президента Насера новым командующим Красноморским военным округом был назначен один из лучших египетских генералов того времени — генерал-майор Саад эд-Дин Шазли. Участник боевых действий в Йемене в составе египетского экспедиционного корпуса и «шестидневной войны» 1967 г., он командовал специальными войсками ОАР и считался большим знатоком тактики действий израильских десантников. Позже генерала Шазли назначат начальником Генерального штаба. Образованный, интеллигентный, деловой и очень энергичный генерал, совсем не похожий на старого командующего, он произвел на меня очень хорошее впечатление.

Заседание военного трибунала состоялось уже в январе. Оно проходило в одном из помещений штаба округа в Эль-Гардаке. Мы с Тарасом также были там. Комбат взял нас с собой, надеясь на нашу помощь в качестве свидетелей. Однако на суд нас так и не пригласили. Была лишь беседа с одним из чинов Красноморского военного округа. Сначала мы думали, что все обойдется, и приговоры не будут слишком суровыми. Однако все оказалось гораздо хуже и, прежде всего, для Зибиба. До сих пор я помню, как этот уже немолодой подполковник в последнюю встречу с нами еще до окончания суда и объявления приговора заплакал навзрыд, повторяя лишь одно слово — «иадам» (смертная казнь). Видимо, он уже знал свою судьбу. Мы же, насколько могли, успокаивали его.

Действительно, на следующий день трибунал приговорил подполковника Зибиба и двух других рас-гарибских офицеров к расстрелу. Командующий радиотехнических войск и командир радиотехнического батальона получили по двадцать пять лет тюрьмы. Столь суровое решение суда вызвало тогда большой резонанс среди египетских офицеров, которые в целом с сочувствием относились к осужденным. Военный министр ОАР в связи со случившимся даже издал специальный приказ, который был доведен до всего офицерского состава вооруженных сил.

Собирались строго наказать и майора Панченко. Во всяком случае, лично он готовился к самому худшему. Действительно, вскоре после суда, где-то во второй половине января мы получили приказ срочно выехать в Каир, где Тарасу, по словам старшего советника бригады, предстоял нелицеприятный разговор с Главным военным советником в ОАР. Поэтому на этот раз в путь мы отправлялись с весьма нехорошими предчувствиями. К тому же напоследок Заафарана преподнесла нам свой очередной подарок: она «проводила» нас мощным налетом израильской авиации, заставив провести почти всю ночь в окопах на выезде из расположения бригады.

По приезде в Каир стало ясно, что в Рас-Гариб Тарас Васильевич больше не вернется. Из разговоров с коллегами в Наср-Сити мы узнали, что ситуация для него складывалась весьма серьезная. Всерьез поговаривали, что Москва якобы даже поставила вопрос о досрочном возвращении Панченко в Союз. Однако вопреки мрачным прогнозам коллег все закончилось относительно благополучно. После жесткого разноса в «офисе» (так мы называли штаб ГВС в Каире) Тараса отправили на Суэцкий канал. Там, как я узнал гораздо позже, в приканальных болотах в батальоне рейнджерс в качестве советника командира батальона он и прослужил весь оставшийся до отъезда на родину срок.

Что же касается меня, то я остался «загорать и ломать кораллы» на Красном море, но уже с новым комбатом и новым советником. Кстати, в первый раз в Красном море мне удалось искупаться лишь где-то весной. К тому времени я полностью освоился с новой для меня ситуацией и не испытывал ни малейшего желания изменить ее, став полноценным «красноморцем».

Через месяц в Рас-Гариб привезли и новую радиолокационную станцию. Теперь ее окружили и колючей проволокой и зенитными батареями, и даже подготовили к взрыву, хотя вторично «красть» такую же станцию, думаю, израильтяне, вряд ли, собирались. Вскоре 19-я пехотная бригада вместе с 504-м батальоном, ставшим для меня родным, ушла на побережье Средиземного моря в Александрию, чему египетские офицеры были чрезвычайно рады. На смену ей в Заафарану пришла уже механизированная бригада, в которой я проработал до самого перемирия с Израилем в августе 1970 г. Так называемая «война на истощение» закончилась, а с нею завершились и мои фронтовые будни на Красном море.

«Кража радара» израильтянами в декабре 1969 г. стала только прологом к последующим многочисленным драматическим событиям в Красноморском военном округе. За ней последовали и нападение израильских десантников на пограничный пост севернее Рас-Гариба, и неоднократные минирования дороги Заафарана — Рас-Гариб, и уничтожение трансформаторной подстанции в Наг-Хаммади, и нападение на пункт связи в За-афаране, и высадка десанта на острове Шедван с целью уничтожения морского радара, и неоднократные бомбардировки подразделений бригады. Египетское командование вынуждено было усилить войска округа, расположив в Эль-Гардаке еще одну бригаду.

С февраля 1970 г. начала резко ухудшаться обстановка на Суэцком канале и в других районах Египта. Дело дошло до того, что израильская авиация начала бомбить части и соединения Центрального военного округа: 3, 6, 23 и 18-ю дивизии, которые дислоцировались в каирских пригородах.

Больше всего досталось 6-й механизированной дивизии, где только за один налет двух израильских «Фантомов» погибли три наших советника и переводчик. Чтобы сохранить 3-ю механизированную дивизию, считавшуюся одной из лучших в египетской армии, было принято решение о ее передислокации в район Кены, недалеко от Асуана.

Ситуация в Египте начала улучшаться только к лету. К тому времени большинство объектов оказались прикрытыми зенитно-ракетными дивизионами и авиацией нашей дивизии ПВО, пришедшей ранней весной из Союза по личной просьбе президента Насера.

Спустя два года уже во время второй командировки в Египет я случайно встретил в центре Каира моего хорошего друга — бывшего командира пулеметной роты из нашего батальона, старшего лейтенанта Махмуда Насера. От него я узнал, что новый египетский президент Анвар Садат помиловал осужденных по рас-гарибскому делу, и подполковник Зибиб находится в добром здравии. К тому времени в Союзе станцию этого типа модернизировали, и она еще с десяток лет простояла на вооружении внутренних округов ПВО. Так закончилась эта необычная история в Рас-Гарибе, оставившая в моей памяти неизгладимый след.

С тех пор прошло более тридцати лет. Давно занесены песком окопы и наши фронтовые землянки, ушли из жизни и многие участники событий тех военных лет. Однако подробности из пережитого тогда мною, впрочем, как и другими советскими военными специалистами в Египте, продолжают и сегодня волновать душу, и даже сниться по ночам. Порой они вызывают страстное желание вновь увидеть места былых фронтовых баталий, с которыми так много связано. Хочется встретиться и с боевыми товарищами по 504 батальону Махмудом Мохсиным, Махмудом Насером и Мухаммедом Ганну, хоть на мгновение вернуться туда, где прошла частица моей молодости, в Египет наших дней.