Пляски грешников

Акт первый

1

Кроме меня, для меня ничего нет.

(с) Макс Штирнер

Как я пришел к этому... что должно произойти с человеком, чтобы он стал таким... я – монстр, я – убийца... и убиваю людей, чтобы спасти свою душу. Судьба не лишена иронии.

Наверное, у каждого убийцы есть своя история о том, как он свернул на темную дорожку. У каждого найдется время и место, чтобы поведать об этом, но далеко не каждый согласится, потому что многие не поймут, а большинство осудят. Не буду вдаваться в размышления, почему это делают другие, вроде маньяков, коим я не являюсь. Мне совершенно не доставляет удовольствия причинять кому-то боль, или тем более отнимать жизнь у безвинного. Я поступаю так просто, чтобы выжить. Чтобы спасти свою душу.

Сумасшедший? Нет, услыхав мою историю, кто-то именно так и подумает, но вы не были на моем месте, и не знаете, что я испытываю глубоко внутри, думаю вам плевать. Никого это не интересует, народ лишь желает увидеть, как поджарятся мои мозги, как затрепещет в объятиях тока мое тело, как я издам свой последний предсмертный вздох, и с этим больным ублюдком раз и навсегда будет покончено. Мир больше не пострадает от его рук. Жалкие эгоисты! Ведь вы сами обрекаете людей на смерть. А я был нормальным. Но ничего, я все стерплю...

Моя история могла бы показаться довольно банальной и не выделяться на фоне остальных, если бы не одно «но». Что подвигло меня совершить столь ужасное преступление, столь низкое. В каком отчаянии должен пребывать человек, чтобы пойти на это? Что должно твориться в его мрачной душе, что принуждало бы к подобному извращению? Все началось с того, что я встретил его.

2

– Нет! Не приближайся ко мне! – кричала испуганная девушка. – Зачем ты это делаешь!?

Распластанная на полу, с черными, растрепанными волосами, она отползала в угол комнаты, пока не уперлась спиной в стенку. По миленькому заплаканному лицу размазалась тушь. Девушка прижалась к стене всем телом, выставляя дрожащие руки вперед.

– Пожалуйста... не надо... – умоляла она, рыдая и захлебываясь от слез; сотрясаясь всем своим хрупким, прелестным тельцем от сильного плача. Но все было тщетно. Его гигантская хладнокровная фигура возвышалась над ней, как незыблемая гора, как чудовище из старого, черно-белого фильма ужасов. Только здесь все было по-настоящему и куда более серьезней. Тень накрыла ее.

Она знала, что не выберется живой. Он не намерен ее отпускать. Ни за что. Она его пойманная в ловушку волшебная фея. И никто не придет ей на помощь. Мольба только подогревала его интерес к жертве. Выражение страха и беспомощности возбуждало, вызывало похоть и еще большее желание. Он – власть, он – сила.

Мужчина развел руки, и блеснул серебристый предмет, зажатый в его кулаке. Он замахнулся над ней и девушка вскрикнула. Она истошно визжала на весь дом, когда нож вонзался в ее туловище все глубже, сильнее, быстрее, яростнее, желанней, словно хотел погрузиться в нее полностью и познать ее внутреннее содержимое. Коснуться ее хрустальной, чистой души. Кровь страшно хлестала из раны и бежала по кремовой коже. Ее дорогая, белая блузка намокла и порвалась, частично выставляя черный лифчик. Он искромсал ее живот на кусочки, и руки, когда она рефлекторно поднимала их, чтобы защититься. Брызги в бешенстве разлетались в разные стороны, словно за работой какого-нибудь экспрессивного художника. Ее хрип наконец-то прервался. С этим было покончено. На полу образовалась темно-красная лужа; она разрасталась, словно беда.

Его грудь тяжело вздымалась. Тело неимоверно тряслось в экстазе, и он свалился на колени напротив распотрошенного трупа. Чувства обострились до предела. Ласкали и мучили десятикратно. Он наполнился этим. Окровавленный нож выпал из его рук. Кажется, он потерял сознание...

3

– С каждым днем мое состояние ухудшалось. Я не мог больше этого терпеть. Я чувствовал внутри сильную боль, вину и ненависть ко всему... и унять ее могло только убийство. Жажда крови. Мне нужна была жертва. И я выбрал ее. Так уж вышло, что моей жертвенной овечке я избрал своего одноклассника Николаса Бутча...

В этот момент меня резко прервал возмущенный возглас. И я не успел дочитать главу моего нового рассказа ужасов «Только мертвые заговорят». Как вы уже наверное поняли, я увлекаюсь писательством и обожаю создавать вселенные, в которых есть только один хозяин и бог – и это я.

– Почему это ты решил убить именно меня? – обижено кричал Николас, пытаясь вырвать из моих рук тетрадь с историей.

Каждую неделю я собираю своих друзей за школой в перерывах между уроками, чтобы поведать им очередную идею, пришедшую мне на ум. И с выражением зачитываю ребятам историю, стараясь вызвать у них дрожь или хотя бы мелкий испуг. Сегодня эта история была про маньяка, хотя обычно я пишу про что-нибудь сверхъестественное. Люблю описывать монстров – ну знаете, зомби там, вампиры, и другие твари. Но в последнее время я часто натыкаюсь в новостях, что смотрят мои родители вечерами, на убийства, да и во всех газетах буквально вопят о разыскиваемом маньяке, что обрелся в нашем городе. На его счету уже парочка жертв. Ему даже успели дать прозвище – «Мусорщик». Остроумно, если бы я был маньяком придумал бы что-нибудь по оригинальнее и поострее. Хотя, когда ты становишься таковым, тебя меньше всего заботит, как люди тебя обзывают, ты на другом сосредоточен.

– Потому что ты напыщенный и слабый. А задиристых всегда в первую очередь мочат, – ответил за меня Генри Кетч и дал пятерню Лаймону Гринкли, который охотно поддержал друга.

– Жертвенная овечка? Скорее надменный баран, – сказал он, и они с Генри захихикали.

– Да идите вы, придурки! – огрызнулся Николас, поднимаясь со ступеньки, на которой сидел рядом со мной.

– Успокойся, Ники, – пришлось вторгнуться в беседу между друзьями, чтобы они опять не поссорились. Генри и Лаймон часто любят подкалывать Николаса. – Я только собираюсь тебя убить, никто ведь не говорил, что у меня это получится, – оправдывался я.

– Это же твой рассказ, конечно у тебя все получится! – парировал он.

Я не нашелся чем возразить.

– Постой, Ники!

И он убежал.

Оно и ясно почему они всегда издеваются над ним, я имею ввиду Генри и Лаймона. Лоренцо Бутч – известный мультимиллионер, газетный магнат, и наша городская газета полностью принадлежит ему, а светловолосый мальчишка Николас – его сынишка. У него была голливудская внешность: миленькое личико, сладкая улыбка и солнечные волосы. Все данные для того, чтобы стать первоклассным актером. Его дом располагался в богатом районе Мидл роуд – сборище элиты, именно там обитали высшие слои общества. Хотя в отличие от других, Николас не был испорченным парнем. Думаю он хотел быть, как все, поэтому-то и завел дружбу с нами – простыми детьми, выросшими на просторах неблагополучных улиц Уаганды и Кравц стриит. У нас не было дорогих машин, роскошных домов, дворцовых кроватей и Генри с Лаймоном, как самые настоящие хулиганы с грязных улиц подначивали за это нашего богатенького, разодетого в модные вещички, друга. Конечно это было не справедливо приклеивать на человека ярлык только потому что он не такой, как мы, но очень им хотел стать.

– Ну и что там дальше, Дилан? – заинтересовано спросил меня Генри.

– Потом дочитаю, – сказал я, поднимаясь с насиженного места, и сунул тетрадь подмышку, – сейчас уже урок скоро начнется. Пойдемте в класс.

Мы поспешили в школу.

На уроке я все время пялился на Аманду. Она сидела на первой парте и внимательно слушала мистера О'Мэлли, который стоял напротив доски и вертел указкой, рот его постоянно двигался, словно жил собственной жизнью, но слов я так и не разобрал. Вроде что-то о синусах и выделении... а, нет, делении, точно делении...

Аманда Милдрей – самая умная в нашем классе, и самая красивая девочка в школе. У нее такая миленькая родинка на переносице. Волнистые белокурые волосы спадали ей за спину и мягко ложились на плечи. Она так привлекательно морщит носик, когда смеется, у нее восхитительный смех и замечательная улыбка, от которой на румяных щеках у нее появляются ямочки, а еще большие зеленые глаза - в них отражался весь мой стеклянный мир, который я боялся разбить. Я был тайно в нее влюблен еще с первого класса, но не мог признаться. Боялся услышать отказ, это разорвало бы мое сердце на мелкие кусочки. Поэтому по возможности старался делать все, чтобы развеселить свою королеву: подсовывал разные подарки, выполнял мелкие поручения (например, вымыть доску, когда наступала ее очередь). А однажды подложил в ее парту плюшевого мишку с запиской, типа: «от безумно влюбленного поклонника». Ей это так понравилось, а, как пела от этого моя душа – не передать словами.

Каждое ее обращение ко мне, каждый взгляд, брошенный в мою сторону, я воспринимал, как благословение и принимал его в полной мере, ибо не знал, когда еще представиться шанс получить такой несказанный подарок свыше.

– Дилан? Дилан!? Ты оглох, что ли?

Мистер О'Мэлли грозно возвышался надо мной, сжимая в руках указку. Его глаза сузились, брови были опущены. Он чем-то недоволен, и я подозреваю чем. Кажется я опять задумался в самый не подходящий момент.

– Э-э-э, эм... простите, что вы сказали? – спросил я, встрепенувшись и часто заморгав.

По классу тут же прокатилась волна хохота. Учитель оглянулся и все замолкли, как будто он нажал на специальную кнопку, которая контролирует учеников. Неплохо было бы иметь такую кнопку, но что-то я опять замечтался.

– Будь добр выйти к доске и решить этот пример, – сквозь зубы повторил он.

Я поднял глаза на классную доску, и в груди быстро забилось сердце. Мы разве уже решаем такие уравнения?

– Ну же, ты тратишь наше время впустую, Дилан, – строго заговорил мистер О'Мэлли. – Ну же, ну же!.. Ну же!

– Э-эм... может быть кто-нибудь еще хочет? – предложил я, хотя понимал, что это бессмысленно. Нет еще тех учеников в нашем классе, кто с радостью согласился бы выйти решать примеры добровольно. За исключением, пожалуй, редких случаев.

Я медленно встал из-за парты, растягивая время, в надежде, что скоро прозвенит звонок, и тогда не опозорюсь перед одноклассниками и друзьями, но больше всего волновало, что думает на этот счет Аманда. Проходя мимо ее парты, я увидел, как она улыбнулась мне, и даже подняла большой палец вверх в знак поддержки. На моем лице мгновенно растянулась глупая нервная улыбка, от чего я покраснел. Стало только хуже. Здравые мысли окончательно покинули меня, просто улетели, как воздушные шарики. Напала одышка. Я вытер вспотевшие ладони о джинсы и нервно сжал рукава рубашки. Что делать?

– Ну же, ну же! – продолжал поторапливать мистер О'Мэлли, словно бракованный робот, пользуясь однообразным набором реплик в своем арсенале. Вот уж действительно мотиватор!

Что-ж, я уже у доски, а звонка так до сих пор не слышно. Деваться некуда.

В глазах отражался пример, а в голове пустота. И только этот тупой, но счастливый голосок навязчиво твердил «Она посмотрела на тебя! Она знает, что ты существуешь! О да, она улыбнулась тебе! Да, ты привлек ее внимание, смотри, не упусти шанс, тупица, покажи себя! Ну же, Дилан, ну же! Покажи себя, Дилан! Ну же! Ну же, Дилан! Сделай же хоть что-нибудь! Ну же!..»

4

Это было ужасно. Впрочем, могло быть и хуже. Гораздо хуже. Например, я мог бы... умереть? Ну хорошо, я преувеличиваю. Мистер Сраный Ублюдок О'Мэлли мучил меня у доски вплоть до звонка, а потом мы заняли часть перемены, чтобы дорешать пример. Ненавижу его.

– Дилан?

Кто-то окликнул меня из толпы, когда я продвигался по школьному коридору к своему шкафчику. Я резко развернулся и чуть было не столкнулся лоб в лоб с Амандой. И от неожиданности отпрянул, налетев на группу детей, они закричали и мы вместе повалились на пол, как кегли в боулинге. Я хотел исправить положение и встать, как полагается уверенному, крутому чуваку, но поднялся слишком быстро, потерял равновесие и снова упал, сбивая бедных второклашек уже во второй раз! Снова раздались возмущенные крики и стоны.

– Растяпа, – кто-то ругнулся за спиной.

Последовали смешки и укоризненные взгляды в мою сторону. Несколько ребят остановились, чтобы поглазеть. Еще бы, такое представление нельзя упускать. На арене клоун Дилан, аплодисменты, дамы и господа, аплодисменты.

Я залился краской, однако постарался сохранить невозмутимый вид, поднимаясь на ноги, облокотился рукой на дверцу шкафчика, натянуто улыбнувшись. Аманда все видела – этот мой лебединый полет. Молодец, Дилан, ты умеешь произвести впечатление. Что теперь она обо мне подумает? Растяпа! Кретин!

Второклашки, наконец-то освободившись, поспешили покинуть опасную зону, опасаясь вновь угодить под мой удар.

Аманда прожигала меня насквозь своим пристальным взглядом.

– Э-э-м... да, что-то случилось? – спросил я, делая вид, что ничего не произошло.

– Хотела спросить, что ты делаешь в субботу, – сказала она.

У меня взволновано забилось сердце, и жутко вспотели ладони.

– Что я делаю в субботу? – запинаясь, переспросил я. – Ничего, абсолютно ничего. Нет, ничего. Хотя постой, нужно уточнить в расписании, думаю между изучением корейского и игрой на фортепьяно я смогу найти свободное время. – Аманда не отреагировала на мою шутку, поэтому я поспешно добавил: – Я полностью свободен. А что?

С чувством юмора у меня вроде все в порядке. По крайней мере, раньше никто не жаловался. Однажды на семейном ужине я отмочил такую хохму, что все просто повалились со смеху, а дядя Бертрам подавился картофельным пюре... В тот день он умер. С тех пор шутки за столом у нас находятся под большим запретом.

– Знаешь дом тринадцать по улице Мрака? Ты, наверняка, про него наслышан, первая жертва Мусорщика была найдена именно там.

Я кивнул.

– Корман с ребятами собираются идти туда в эту субботу.

– Зачем ему это понадобилось?

Аманда закатила глаза.

– Ты же знаешь Кормана, вечно что-то выдумывает.

– Ну да, – согласился я и нервно засмеялся. – Ох уж этот Корман...

«Что ты несешь, придурок? – одернул внутренний голос. – Скажи что-нибудь остроумное!..»

– В общем, – с энтузиазмом продолжила Аманда, – они хотят устроить там вечеринку в честь Хэллоуина, с ночевкой. Ну, знаешь, как в лагере: палатки, страшные (она использовала воздушные кавычки) истории, только костра не будет. Неплохая идея, как думаешь?

Вечеринка, где орудовал самый безжалостный маньяк, убивший порядка десяти человек, и это еще не точная цифра... И какой только идиот придумал эту затею!? Я не трус, но привык рационально оценивать ситуацию. Мы с друзьями пару раз проходили мимо того дома и вид его внушал какой-то первобытный страх. Серьезно, это не дом - это настоящий склеп, опутанный ветками какого-то причудливого растения. Одно только упоминание об этом месте непроизвольно вызывало у меня дрожь в коленках. А тут еще провести ночь, да еще в Хэллоуин.

– Дилан? – позвала она.

– Да!

– Ну, так что, ты пойдешь?..

– Да, – ответил я замешкавшись. – Ты еще спрашиваешь! Конечно, пойду! Да, я пойду... да. С радостью. Конечно. Плевое дело.

Аманда подозрительно прищурилась.

– Знаешь, иногда мне кажется, что ты живешь в какой-то параллельной вселенной, – сказала она.

– Мне самому иногда так кажется, – тихо пробормотал я.

– Ну, еще увидимся. – Она улыбнулась мне, и на миг даже мысль о проведении ночи в компании холода и сырости, разложения и атмосферы не выветрившегося убийства, показалась мне не такой уж и плохой. К тому же, там будет Аманда. И я наконец смогу произвести на нее должное впечатление. Доказать, что я не слабак, а очень даже неплохой парень. В конце концов, что с нами может там приключиться плохого? Горячую воду отключат? Вместо номера люкс подадут задрипанную комнатушку с крысами и клопами?..

– До скорого. То есть, до встречи. Пока, в общем, – сказал я, помахав на прощание рукой, но Аманда уже слилась с людским потоком. Я сжал руку в кулак и несильно ударил по дверце, скривившись от боли.

Буквально над самым ухом яростно прозвенел звонок, словно маленький, дикий зверь – разбуженный, злой и очень голодный. Все разбежались по своим классам и в коридоре остался я один.

– Ах да! – воскликнул внезапно. – Я же хотел достать учебник. Где он, мой учебник, мой учебник, учебник, – бормотал я, направляясь к своему шкафчику, пока чья-то гигантская тень не накрыла меня, и я уперся лицом здоровяку в живот...

5

Ночью и утром лил дождь. На дорогах образовались большие и малые лужи. Я, Генри и Лаймон шли по тротуару, осторожно обходя каждую из них, стараясь не наступить. Редкие порывы свистящего, морозного ветра срывали с головы капюшон. Уроки закончились и мы возвращались домой, увлечено обсуждая предложение Аманды. Вернее не так, первые десять минут мы говорили об этом, но потом речь зашла вовсе о другом. Даже не помню, как мы так быстро успели поменять тему. С друзьями всегда так, и это нормально.

– Сильно болит? – спросил Лаймон, искоса бросая на меня взгляд.

Я дотронулся кончиком пальца до воспалившегося под глазом места, но тут же отдернул, почувствовав боль. Наверняка, будет синяк.

– Нормально, – сказал я, хмуро шмыгнув носом. – До свадьбы заживет.

– Ты не должен больше позволять ему с собою так обращаться, – сказал Генри, когда мы завернули за угол улицы. Поприветствовали мистера Ранко – хозяина мясной лавки. В пару кварталах отсюда находится улица Мрака.

– Он сильнее меня! – воскликнул я в негодовании. – Что я могу сделать?

– Даже у самого сильного есть слабые стороны. Найди их, и ты обретешь силу.

– Чего? – Сдвинув брови, я недоуменно посмотрел на друга.

– Не обращай внимание, – перебил Лаймон, – Генри, как насмотрится своих дурацких боевиков, потом швыряется цитатами, только прячься.

– Между прочим, – обижено откликнулся Генри, – в этих фильмах можно найти много полезных советов. Они меня можно сказать жизни учат.

Лаймон усмехнулся.

– Понятно теперь почему ты такой болван!

Генри хотел ударить его, но тот вовремя успел увернуться и удар пришелся мне в плечо.

– Ай! – вскрикнул я.

Генри извинился, бросая недобрый взгляд на Лаймона, который довольно улыбался.

– Они бы от Дилана и мокрого места не оставили, – сказал он. – Лучше не ввязываться.

– Преступность процветает, когда общество исповедует терпимость, – с выражением высказался Генри.

Мы с Лаймоном хором застонали, отворачиваясь от него.

– А что!? – воскликнул он. – Разве это не правда? Я что-то не то сказал?

Мы попрощались у моего дома. Ребята ушли, продолжая о чем-то спорить. Когда я шагал по тропинке, заметил припаркованный у подъездной дорожки серебристый Шеврале Круз. Видимо родители уже дома.

Семья у нас маленькая: мама, папа, тетя Лиза – жена покойного дяди Бертрама, и я. Говорят, что я больше похож на маму. Мы с ней длинные и худые, оба кареглазые брюнеты, а папа низенький, упитанный блондин с важными усами, которые забавно колышутся каждый раз, когда он злится или ругается, а ругается он часто и по всяким пустякам.

Я тихо проник в прихожею, осторожно закрывая за собой дверь, чтобы никто не услышал. Не хотел, чтобы родители увидели у меня синяк под глазом, сразу начнутся допросы, от которых уверен сойду с ума.

Судя по звукам, исходившим с кухни, мама и папа были там и о чем-то взволновано беседовали. Возможно, опять ссорились.

Я быстро взбежал по ступеням на второй этаж и внезапно встретился со сгорбленной фигурой тети Лиз, блуждавшей в полумраке коридора. На ней, как всегда, был напялен безвкусный, растянутый, выцветший халат, которым она шелестела по полу, когда медленно передвигалась. Старая женщина бродила по дому закутавшись в свой серый шерстяной платок, словно призрак в пустом поместье.

Она повернулась в мою сторону.

– Здравствуй, тетя, – поздоровался я.

– Дьяволенок пришел, – недовольно ответила она. – Рано ты пришел.

Еще пару недель назад врачи поставили ей серьезный диагноз – не то Альцгеймер или что-то вроде того, – и теперь бедная тетушка Лизи живет в своем маленьком мирке, по большому счету, о нас ей нет никакого дела. Но иногда она говорит очень странные вещи. Меня она называет дьяволенком и не спрашивайте почему.

Я хотел прошмыгнуть мимо нее в комнату, и когда подошел ближе, тетя резко схватила меня и удивительно крепко сжала запястье. Она наклонилась к самому лицу и ее большие, выпученные глаза безумно вытаращились на меня.

– Не ходи туда, Дилан! – закричала она не своим голосом. – Не ходи туда! Дилан, не смей туда ходить! Ты убьешь их всех! Это смерть! Это их боль! Зачем тебе причинять им боль!? Зачем ты причиняешь им боль!?..

– Что вы делаете? – Я активно пытался вырвать руку, испугано пригибаясь под ее взглядом. – Отпустите меня, мне больно!

Наконец-то я сумел вырваться и попятился к двери в свою комнату. Сердце бешено стучало в груди, как колеса поезда. Мне было совсем не по себе.

Тетя Лиза отвернулась и, как ни в чем ни бывало, пошла к лестнице.

– Ходят тут всякие. Глупые дети, – бормотала она недовольно, чем-то напоминая улитку. Я смотрел ей вслед, до сих пор испытывая ужас. – Сколько раз говорить, не бегайте тут! Не даете покоя живым...

6

В субботу вечером я отправился на вечеринку в заброшенный дом по улице Мрака. Отпроситься у родителей особого труда не составило, тем более Хэллоуин, правда не удалось избежать получасовой лекции на тему «болтание с незнакомцами». Их можно понять – Мусорщик еще на свободе. И кто знает, возможно, эта ночь станет для кого-то последней в этом городе.

Родители отпустили меня, решив, что я с друзьями хочу вспомнить былое старое: ходить полночи в глупых одежках и собирать конфеты – п-ф-ф, мы уже выросли, чтобы этим заниматься. Хотя в своем строгом черном костюме, поверх которого я накинул черный плащ, и с мрачной физиономией, – я очень походил на жуткого вампира, отягощенного злом, – Графа Дракулу, разве что клыки отсутствовали.

Ночь была удивительно волшебной, по-настоящему мистической и прохладной. Когда я вышел на улицу, на беззвездном небе уже восседал яркий серп месяца, поливающий дорогу серебристо-бледным светом. Город наводнила маскарадная нечисть. Из разных уголков улиц то и дело доносились крики и визг детишек, веселый смех и фирменная фраза «Конфеты или жизнь!». Интересно подумать, что было бы, если бы хозяин очередного дома выбрал не конфеты, а именно, что жизнь?

Родители путешествовали, держа малышей за руки и не отходя от них ни на шаг, переходили от одного дома, украшенного паутиной и усеянного по всему газону светящимися тыквами, к другому. Фонари Джека украшали и подоконники, зловеще ухмыляясь каждому встречному, словно приглашали войти в их подземную берлогу, чтобы послушать страшно увлекательную историю. И какой-то карапуз в костюме репы пробежал мимо меня, на ходу набивая рот сладостями. Я, словно оказался в центре чудного карнавала. Повсюду горели огни, по окрестностям разносилась странная заунывно-торжественная мелодия, длинной вереницей тянулась процессия, проходили маленькие группы ребятишек – оборотней, зомби, фальшивых вампиров, гарпий, фурий, ведьм, некромантов, горгулий, призраков, дикобразов (да-да, были и такие персонажи), и прочих, прочих, прочих сказочных существ. Я ощущал этот дух, витавший где-то в воздухе, как никогда лучше. Захотелось остановиться и набрать в грудь, как можно больше свежего воздуха – того самого, пропитанного этим волшебством, наполнить им все нутро и стать частью его, что я собственно и сделал. И не сумел сдержать улыбки, позволив себе чуточку порадоваться казалось бы мелочам, но так трогающим душу. Я люблю Хэллоуин.

Все-таки неплохая идея, размышлял я по дороге, иногда Корман и правду говорит мудрые вещи, пускай редко, но, как выдаст – сто процентов будет что-то захватывающее.

Я прошел мимо закрытой мясной лавки мистера Ранко. Повстречал двух каких-то болотных монстров, прогуливавшихся с ведерками, наполненными до краев конфетами. Но уже вскоре настроение пропало. Так резко, будто бы свалилось с обрыва.

Впереди кромешная темнота. Значит я почти на месте. Добро пожаловать на улицу Мрака. Это наша визитная карточка для туристов, ибо существует не мало мифов и легенд связанных с возникновением и дальнейшей историей этой злосчастной улицы – одна правда хуже другой, и порой просто отказываешься верить в эти суеверные слухи. Однако истинная тайна, веками охранявшая эту землю, навсегда останется для жителей покрытой мраком. Большая часть домов здесь старые, запущенные, покосившиеся и оставлены хозяевами, которые избрали себе более подобающее жилье. По этой причине народ в этом месте появляться не любит, от чего складывается особое мнение, словно здесь никто никогда и не жил, однако будет ошибочным так полагать. Один из моих школьных знакомых, переехавших сюда в прошлом году, живет в доме №28 по улице Мрака. И пока ничего странного я от него не слышал.

Я шел вдоль безлюдной дороги, покрытой брусчаткой, щурясь в темноте и всматривался в вывески домов, чтобы найти нужный мне, пока не услышал за спиной шаги. И обернулся. Мусорщик!? Нет – никого. Ветки деревьев взволновано заколыхались на несильном ветру. Я тревожно огляделся, но как-только продолжил путь, топот тяжелых ботинок зазвучал отчетливее и чаще. Он уже бежал. В груди заколотилось сердце.

«Номер три, четыре, пять, проклятье, шесть... семь, восемь...»

Я ускорился, однако преследователь не отставал ни на шаг. Впереди, как предзнаменование чего-то нехорошего, показался дом №13 – большое, двухэтажное строение с мансардой, сделанное из черного дерева. В окнах не горел свет. И вообще создавалось ощущение, что там нет людей. Дом молчал. Вечеринки не будет, все испугались и передумали идти. Только я, как полный кретин, поперся сюда в надежде найти и осуществить здесь свои несбыточные желания. А вместе с тем буду расплачиваться за свою наивную гордость и храбрость, которые вечно подводят меня. Счастливого Хэллоуина, Дилан, и прощай.

Пока я раздумывал, стоя напротив покосившегося, жуткого Мертвого Дома, вдруг неожиданно для самого себя заметил, что шагов больше не слышно. Они пропали, словно обладатель их растворился в воздухе подобно привидению. Наступила напряженная тишина.

Я собирался войти внутрь. Проверить, быть может все-таки Корман и другие не струсили, и сейчас сидят там, да травят байки, пьют колу и смеются над теми, кто не пришел. В голове вдруг всплыл образ Аманды, как отражение в чистой водной глади. Ее бесподобная улыбка, очаровывающая невинной красотой, блестящие, светлые, зеленые глаза, прекрасный голос достойный певицы и взгляд, под которым все остальное казалось не важным.

Я выпрямил спину и решительно направился вперед, взбежал по ступеням террасы, протягивая руку, чтобы открыть дверь, когда чьи-то холодные, как у мертвеца, пальцы легли мне на плечо. И я вздрогнул, внезапно обернувшись. Если бы у меня в тот момент не парализовало от страха горло, ближайшие пару кварталов смогли бы запросто услышать мой крик. За спиной стоял Ники в изысканном дорогом серебристом костюме, словно готовился на парад. Выглядел он точно принц сошедший с картинки. У меня невольно возникла тайная зависть и опасения за свой успех.

– Ты чего, Дилан? – произнес он изумленно. – Испугался, что ли?

– Какого черта ты так резко подкрадываешься? – со злостью сказал я, выдыхая от облегчения. – Не мог знак какой подать?

– Какой знак? – Он удивился. – Я тебя звал, но ты молчал. Я подумал ты задумался... как всегда, – добавил он тихо и с ноткой недовольства.

– А что ты здесь делаешь? – спросил я, подозрительно вскинув бровь.

– Меня Аманда пригласила, – важно сказал Ники, поправляя свой галстук, который и так был в порядке. И тут в нем взыграла эта его титулованная кровь, от которой он так яро открещивался перед нами. Проскальзывало высокомерие, возможно, он этого не замечал. – Сказала будет весело. По мне так это очень странно веселиться в таком месте. Крысиные бега устраивать будем? Или жарить их на костре? В любом случае отказаться я не мог.

У меня сорвался с губ смешок:

– В твоем представлении мы так развлекаемся, да? Мы не дикари, Ники, запомни это. Ну, чего стоять тут? Пойдем тогда узнаем, что там.

Он вежливо провел рукой по воздуху, как бы пропуская меня вперед. Иногда я прекрасно понимаю Лаймона и Генри. Сдержавшись, я вышел в дверь и оказался в прихожей – длинный коридор, обклеенный безвкусными, старомодными обоями черно-белых лилий, с тремя по обе стороны комнатами и лестницей, ведущей на второй этаж. Тихо играла музыка и доносились неразборчивые голоса откуда-то сбоку, звонкий переливчатый смех. Следуя по коридору, я увидел свет от свечей и длинные тени, плясавшие по стенам; дырявые шторы на окнах, покрытые пятнами и пыльную, нерабочую люстру.

Мы попали в сумрачную гостиную, где несколько ребят сидели в деревянных креслах с высокой спинкой, еще парочка тусовалась у стола с едой и о чем-то беседовали, держа в руках бумажные стаканы с кока-колой. Два пацана, сидя на коленях у камина, пытались его разжечь. Рядом был Корман в мешковатых серых брюках и толстовке с капюшоном, мило болтающий с Амандой. Блики огня от свечи, стоявшей на каминной полке, играли на ее заинтересованном, завораживающем лице. Она была одета в спортивную голубую ветровку и джинсы.

На нас практически не обратили внимания, лишь пару брошенных в сторону взглядов и немых, приветствующих кивков. Ники прошел к столу, а я принялся изучать комнату.

Хотя мне было скучно, и я лишь делал вид, как с любопытством разглядываю ту или иную вещицу, или картину на стене, все-таки это место меня малость пугало и оставляло мрачный осадок на сердце. И кто только согласился бы здесь жить?

Вскоре появились Генри с Лаймоном, а за ними и Честер Маккри, который одним своим визитом умудрился позабавить весь народ, собравшийся в доме. Он пришел в костюме уточки.

– Вы говорили вечеринка будет костюмированной! – брызгая слюной, кричал он. – Это же Хэллоуин! Я потратил на него все свои деньги! Идиоты!

Энергично махал крыльями так, что я думал он взлетит к потолку, и вызывал этим бурную реакцию. Кто-то даже закрякал, имитируя утку.

– Маккри, у меня для тебя есть задание, – поддел его Чарли, смуглый весельчак с длинной прической, сидевший ближе к выходу. – Обойди все дома на этой улице и принеси нам конфет, хоть какая-то от тебя будет польза!

Все вновь засмеялись. Честер беспомощно опустил плечи. Мне стало его жалко, однако я тоже смеялся. Видимо инстинкт. Он перестал спорить, удрученный сел в свободное кресло и понурил голову. Честер продержался не долго и свалил отсюда раньше всех. Видимо не мог больше вынести издевательств и подколов.

На меня опять напала грусть – знакомое тоскливое чувство одиночества и ненужности. Я держался у столика, приглушая стакан за стаканом и внимательно наблюдал за Амандой, не отводя от нее взор. Она увлеченно разговаривала с Корманом. Им было весело вместе. А между тем время стремительно утекало, сокращая мои шансы на успех. Я хотел подойти – уже неуверенно направлялся в их сторону, но в последний момент, встретившись с ее взглядом, передумал, резко поменял маршрут и ноги сами понесли меня прочь из гостиной. Ужасно вспотели ладони. Я закрыл глаза, прислонившись в коридоре к стенке, крепко сжал кулаки. Я карил себя за трусость. Представлял себя на месте Кормана. Хорошо было бы его просто уничтожить, стереть из нашей жизни – так куда проще, чем с ним тягаться. Но это путь слабаков. Отец, одержимый безумной тягой к победам, воспитывал во мне соревновательный дух, который во мне так и не прижился. Он неустанно любил повторять: «Честно сражаться, чтобы всю жизнь побираться. Цель оправдывает средство, Дилан. И если у тебя когда-нибудь будет шанс добиться чего-то и ты не воспользуешься им – значит ты зря пришел в этот мир. Здесь живут голодные львы, привыкай жить с ними или становись их закуской. Они злые и хитрые, но ты должен быть злее и хитрее их. Не позволяй им превратить тебя в ничтожество!»

Внезапно я услышал над головой какой-то звук. Как будто ритмичные удары молотка. Медленно поднялся на второй этаж и замер в коридоре, прислушиваясь. Стуки явно исходили из мансарды.

Тук-тук... тук-тук... тук-тук...

Возникла дурная мысль, словно кто-то нарочно создает эти шумы, привлекая к себе внимание. Хочет, чтобы я следовал за ним. Кто-то из ребят решил побродить по дому? Или же мы все-таки не одни. Что, если это логово Мусорщика и он вернулся? Вот только зачем весь этот спектакль с молотком – позабавиться, прежде чем убить? Нет, я был уверен это что-то другое, ибо не чувствовал тревоги. Только волнение сопровождало на пути. Источник и разрушитель всех моих проблем находился в той комнате. Настырно звал меня присоединиться к нему. Я поднимался по узкой, крутой лестнице на цыпочках, руки дрожали, и сердце учащенно билось. Противно визжали ступени, словно дикие кошки.

«Элифас...»

По спине пробежал холодок. Чей-то нежный, но далекий шепот коснулся ушей, словно исходил из другого конца невероятно длинной трубы. И опять стуки, строго соблюдающие интервал.

Вдоволь наглотавшись пыли, я попал в маленькую, темную, довольно уютно обставленную мансарду. У стены стоял неотесанный шкаф, на столике в углу – старинная печатная машинка и бумаги, возложенные друг на друга. Бледный свет луны струился из овального окна, освещая ржавую кушетку. Дверца шкафа была чуть приоткрыта и указывала на тьму, обитавшую за ней. Стуки не прекращались. Затянуло тоскливым воем, от чего у меня все сжалось внутри.

«...Элифас... Элифас...»

Я медленно приближался. Осторожно ступал по доскам, стараясь не выдавать себя. У самой двери заглянул в щелку, но не сумел должным образом рассмотреть что бы там ни было. Однако почувствовал чье-то дыхание и взгляд, сверлящий мой лоб. Я с трудом сглотнул, взялся мокрой ладонью за шершавую ручку и потянул на себя дверь. Нечто гигантское внезапно выскочило из шкафа и накинулось на меня, сшибая с ног.

– Сладость или гадость! – зарычал он и, запрокинув голову, разразился диким, бурлящим хохотом. Я лежал перед ним дрожащий на полу, сам не свой от страха и смотрел снизу вверх, испуганными, как у зверька, глазами, в то время, как он жестоко потешался надо мной. Скалил кривые зубы.

Это был Уэс Дэвис. Мой школьный враг и по совместительству местный хулиган, который задирал таких, как я, и избивал, если ему что-то не нравилось. Его звали «Здоровяк» из-за его неприлично высокого роста и нездорового телосложения. Уэс учился в пятом классе в соседней группе, но значительно отличался от своих сверстников не слишком большой сообразительностью и тупым юмором, которым он гордился.

– Что ты здесь делаешь? – тихо пискнул я, не торопясь вставать, ибо не знал, что еще он задумает.

На этот шум сбежался народ. Аманда теснилась в проходе. Она видела мой сокрушенный взгляд – мышиное лицо, преисполненное ужасом, стыдом и поражением. Я не мог этого вынести. Они все уставились на меня, каждый из них смеялся – не в открытую, но тайно за моей спиной, даже Аманда смеялась, хотя в глазах ее отражалось беспокойство и огорчение. Подле нее держался Корман с ядовитой ухмылкой полной желчи и ненависти, словно это была его идея.

По толпе прокатился взволнованный шепот.

«Кто его пригласил?», «Что здесь делает "Здоровяк"?», «Гляньте на его лицо. Он кажется обделался.»

Уэс обвел холодным взглядом присутствующих, собравшихся у входа, но не рискнувших вступать в пределы комнаты.

– Я пришел сам! – сказал он. – Думали я не догадаюсь, что вы здесь затеваете? Думали не узнаю? Хрен вам! – Он показал неприличный жест. – Хотели веселиться без меня!

– Ты ведешь себя, как свинья! – вдруг выпалила Аманда, недовольно сложив руки на груди.

– Да, чувак, будет лучше если ты уйдешь, – поддержал ее Чарли, но сильно напрягся под испепеляющим взором Здоровяка. Он мог запросто разорвать Чарли на части.

– Я никуда не уйду! – сказал он. – Я тоже хочу быть на вечеринке. Какие проблемы? Веселье продолжается!

Обстановка накалилась до предела. И хуже уже быть не могло, но, как оказалось позднее, я ошибался.

Противиться никто не стал. Выбора не было. Все вернулись в гостиную. Поднимаясь с пола, я нашел в себе смелость спросить Уэса о шепоте.

– Чего? – отозвался он с выражением глубочайшего замешательства.

– Это же ты стучал, да?

– Ну, я.

– И шептал тоже ты. Элифас – кто это? Почему ты говорил именно о нем? – допытывался я, нарываясь на неприятности.

– Что ты несешь, малявка? Головой ударился? Отвяжись! – угрожающе сказал он и слоновьим топотом зашагал вниз.

На этом наш разговор прервался, а я остался один. Подходила еще Аманда, спрашивала, как я, но мгновением позже ушла и она. А в голове до сих пор крутилось это назойливое слово (или имя?), как будто его свидетель нашептывал мне на ухо, пока окончательно не вбил в мозг.

«Элифас! Элифас!»

Я осмотрел пустой шкаф. И хотел уже спускаться к друзьям, когда нечто остановило меня, будто пригвоздило к полу. Я не мог сдвинуться с места или позвать на помощь, захваченный неизвестной силой. Меж тем из воздуха начал образовываться странный зеленоватый туман, который, не распространяясь по всей мансарде, приобретал очертания человеческой фигуры. Он словно был живой! Словно все понимал и пристально изучал меня. Парил в нескольких метрах от лица. Мерзкие запахи тухлых яиц, гнилого мяса и чего-то еще слились в единый удушающий комок, вонзаясь прямо в нос. К горлу неумолимо подкатывала газировка, выпитая недавно. Легкие будто перехватило судорогой. Я задыхался от вони. Повеяло могилой, страхом и угнетением. Я не способен был себя контролировать. Нечто чудовищное проникало в меня против моей воли. Насильно вторгалось в сознание. Потемнело в глазах. Жуткий холод охватил все тело, вползая внутрь, словно безжалостно прогрызая себе путь к сердцу – к моему теплому сердцу, покрывая его липкими, влажными, черными лапами.

«Не надо... пожалуйста, – секундой пришла мысль, – оставь меня... пожалуйста... я ведь... не плохой...»

Молил, но кого?

– Не дергайся, – прозвучал потусторонний, неведомый голос в голове с таким трудом и страданием, что прокатился острой болью и заставил взбрыкнуться.

А потом наступила слабость. Я обмяк и потерял способность к сопротивлению. Туман проник под корку черепа, завладевая разумом. Я воспринимал это, как сон, словно не единожды уже снился мне. Как обыденный, повседневный кошмар.

Тело вновь вернулось ко мне. Я чувствовал его, двигал конечностями, но заторможено. Неторопливо разминал пальцы, осматривал их, как будто впервые. Огляделся вокруг. Меня охватило необыкновенное спокойствие.

не надо. Оно уже исчезло. Сердце бьется, и тепло в нем осталось. Я по-прежнему тот, кто есть. По-прежнему мыслю и существую. Оно ушло.

7

Не твердой походкой, я спускался на первый этаж, до сих пор пребывая в прострации. Держался за перила лестницы. Ноги, словно желе, подгибались и почти не слушались. Голоса звучали приглушенно.

Я тихо вошел в гостиную и задумчиво сел на край дивана, не нарушая той атмосферы, образовавшейся за время моего отсутствия.

– Вы глупцы, если считаете, что беды идут не от дома, а от людей, обитавших в нем. Маньяк, которого мы все привыкли знать под прозвищем Мусорщик, лишь очередная несчастная жертва. Еще до него здесь происходило много необъяснимого, шокирующего и зловещего. В гораздо далекие времена, – рассказывал Кори – щуплый, кудрявый парень, владевший знаниями городских легенд; он охотно делился ими с нами и многие прислушивались к его голосу. – Точная дата строительства этого дома остается неизвестной, принято называть одна тысяча восьмисот девяносто шестой год. Исконными владельцами была довольно известная в узких кругах семья Миардаки, а именно Албрикт Миардаки, который планировал возвести на месте пустыря большое поместье и сделать его родовым гнездом. – Голос Кори понизился до полушепота, от чего детям пришлось наклониться. – Говорят, что земля эта проклята и когда-то была землей ведьм, а раньше друидов, приносивших здесь множество кровавых жертв безобразно-немыслимым способом. Вы могли бы в это поверить? Нет? Албрикт не поверил. И, не смотря на все обстоятельства выступавшие против него, продолжал строительство. Его пятилетняя дочка Люсинда пропала, играя в прятки в этой гостиной; жена расцарапала стены в ее поисках и сошла с ума, а сам Албрикт... – Тут он выдержал паузу и дети затаили дыхание...

– Дилан? – окликнула меня Линда, с озабоченным выражением лица. – С тобой все в порядке?

Она отвлекла меня от мыслей и я рассеяно бросил в ее сторону взгляд. Молча кивнул, не замечая насколько крепко сжаты у меня кулаки так, что ногти впиваются в ладони и по ним течет кровь. Наверное, лоб блестит от пота; я чувствую, как он струится по вискам; как рубашка прилипла к мокрому телу.

– Ты уверен? – снова спросила она, искренне желая мне помочь.

Я опять кивнул, выдавливая из себя улыбку, но затем отвернулся.

Какая-то парочка танцевала в центре комнаты, когда заиграла мелодия, напоминавшая вальс в современной интерпретации. А я так и не услышал, что произошло с беднягой Албриктом, потому что Кори уже говорил о его потомке – возрождателе семейной идеи, который вопреки трагичной участи предка, все таки достроил Мертвый Дом, хоть и не в том великолепии и широком масштабе, как планировалось.

– Слуги пропадали, люди продолжали кончать жизни самоубийством самыми разнообразными способами, семьи сменяли друг друга... пока однажды в доме не случился пожар. Сгорели почти все, кто тогда находился в поместье, а немногие выжившие провели последние минуты своей жизни в палатах интенсивной терапии, мучаясь от жестоких ожогов и неизлечимых ран. – Кори вдруг огляделся, заставив впечатлительных слушателей вздрогнуть и повторить за ним, после чего взволновано зашептал, словно чего-то испугался. – Говорят, за день до пожара одна престарелая гувернантка видела через окно второго этажа странную женщину, гулявшую во дворе дома. И одежда на ней была очень странной: какие-то старые, рваные лохмотья укрывали костлявое, грязное тело, а на голове... на голове был лошадиный череп! Но самое интересное не это, – сказал Кори, покачав головой. – Все это происходило тридцатого числа середины осени... в преддверии Хэллоуина!

Кто-то тихо вскрикнул, а Кори, бледный и взбудораженный собственным рассказом, резко вздрогнул от неожиданного смеха Чарли, сидящего в углу комнаты.

– Брехня это все, – высказался он громко. – Суеверные байки для наивных дураков! А вы ведетесь – дураки! Кори параноик, совсем из ума выжил от своих историй, разве можно в это верить? Ведьмы? Тьфу!

– Я не верю, – сказал Ники. – Привидения и ведьмы – темный век какой-то. Не серьезно.

– Это не брехня, – обижено возразил Кори. – Это история. Я читал дневник старшей дочери Албрикта и Аллегры. – Тут он малость замялся. – Не подлинник, конечно, только копию... но мой папа работает в полиции, и он рассказывал про дело! Про убийство! – Кори указал рукой на заднюю стену. – Там Мусорщик убил свою первую жертву – тридцатидвухлетнюю Дайану Коулман. Искромсал на мелкие кусочки ножом! Даже следы от пятен крови остались, можете посмотреть, если не верите.

Генри неторопливо взял со столика одну свечку и прошел к тому месту, где некогда лежало мертвое тело. Опустился на колени и посветил свечой. Он долго не отвечал, как будто рассматривал что-то, пребывая под впечатлением. Убедившись, поднялся с пола и повернулся к ждущим в онемении друзьям.

– Он прав, – сказал он наконец. – Кровь есть.

На миг в гостиной воцарилась тишина. Только из проигрывателя доносилась музыка.

– Может ты и нож там найдешь... или самого Мусорщика. Не притаился ли он где-то здесь, чтобы убить нас. – насмешливо отозвался Чарли.

Послышались нервные смешки. Народ не особо был настроен шутить на эту тему, учитывая, как плотно тьма окутывала пространство и коршуном кружила вокруг свечей, словно задумывала их потушить. Тени, прыгающие на стенах – большие и искаженные, показывали нам слепых и глухих монстров, галдящих и веселящихся в ярком оранжевом пламени, словно в языческом адском костре ведьминого шабаша.

– Ты зря смеешься, – сказал Кори совершенно серьезным голосом. – В этом доме обитает нечто злое. Вы еще не знаете какие зверства оно совершило... и совершит. Но будьте осторожны: и у этих стен есть уши...

И вновь меня отвлекли. Я заметил, как «Здоровяк» приблизился к Аманде, стоявшей у камина. Она общалась с какой-то девчонкой. Он нагло прервал их.

– Пойдем потанцуем, Аманда. – Его мерзкие полные губы скривились в улыбке. – Не отказывай.

Лицо Аманды переменилось.

– Не хочу, – ледяным тоном ответила она.

– Всего один танец, что тебе станется? – настырно продолжал он, все норовя ее обнять.

– Убери от меня свои ручищи! – закричала Аманда.

– Лучше не отказывай. Я ведь по хорошему прошу, – уже агрессивно произнес он, а затем грубо сжал ее предплечье и потащил в центр. Она пыталась вырваться.

– Не трогай меня!

Она злилась, но была напугана.

В этот момент по комнате прокатился ледяной легкий ветерок, как будто оконный сквозняк, колеблющий огонь у свеч.

Расширенные глаза Аманды искали помощи, но никто не реагировал. Ее сверкающие глаза встретились с моими – их зелень проникла в меня, словно бы наградила отвагой, и я встал с дивана. В груди было спокойствие, словно я знал, что делаю. Нужно отвести его в мансарду. Главное заманить его туда. И зеленый дым поможет мне. Просто я знаю это. Что-то подсказывало внутри меня.

– Уэс! – крикнул я, направляясь к нему.

Он нехотя разжал свои жирные пальцы, выпуская Аманду, которая отскочила в сторону. Я уловил в ее взгляде благодарность.

«Вот он твой успех. Шанс проявить себя и показать настоящим парнем.»

– Чего тебе, придурок? – пророкотал он, выпячивая грудь и грозно наступая вперед. В сравнении с ним я казался никчемным мышонком.

– Не хочешь, э-э-м... – Я запнулся под его яростным, давящим взором, растерялся, –... ну-у, в общем, это... не хочешь пройтись?

– Че? – Он недоуменно на меня покосился, но потом презрительно широко улыбнулся, как будто считал, что это придает крутости. – Любишь боль, Мазерс? – Здоровяк повернулся к Аманде. – Не уходи далеко, – сказал он, – преподам ему урок, а потом потанцуем.

8

Мы поднялись в мансарду, и Уэс принялся разминать пальцы рук, хрустя костяшками, как перед дракой. Обычно в такие минуты пустоту заполнял только этот неприятный хруст и отчаянные мольбы провинившейся жертвы – эти откровенные душевные излияния были вовсе не напрасны, ибо «Здоровяк» всегда разминался только перед тем, как хорошенько кого-нибудь отделать, в данном случае меня. Что делал я в этот момент? Просто стоял напротив него, топчась на месте в волнении, и ждал. Уповал невесть на что.

– Ты либо тупой, Мазерс, – сказал «Здоровяк», засучив рукава, – либо... – Он внезапно запнулся и ненадолго задумался. –... либо тупой, – наконец закончил он речь и сжал кулаки, которые были размером с мою голову. – Приготовься падать на колени и молить о пощаде, возможно тогда я сохраню тебе пару зубов... – Он снова задумался, а затем с мечтательной улыбкой добавил вслух: – Один подарю Аманде, думаю, она оценит сюрприз.

Теперь вы понимаете какой Уэс неуправляемый и до ужаса тупой дикарь. Мне срочно требовался план, если я не хотел через пару секунд оказаться на полу с переломанными костями. Идея дать ему отпор показалась настолько безнадежной и нелепой, что я не стал ее даже рассматривать. «Здоровяк» замахнулся кулаком, целясь мне прямо в нос. И тут меня будто ударило током.

«Толкни его... – прозвучало в голове. – Толкни!..»

Я, не колеблясь, повиновался. Не знаю откуда у меня взялись силы, но я навалился на него всей массой, толкая вперед, и это сработало! Уэс, не ожидавший от мышонка ничего подобного, с некоторым удивлением отошел на пару шагов назад; его ботинки запнулись друг о друга, и огромная туша неуклюже повалилась на спину, от чего задрожала вся мансарда. Зашатался стол, на краю которого стояла печатная машинка – она пошатнулась. И я закрыл глаза. Сначала услышал возглас, падение предмета, а затем омерзительный хруст...

Когда я открыл глаза, то не сразу понял, что произошло. Я тяжело дышал, сердце громко стучало в груди. Меня парализовало от ужаса.

Десятикилограммовое старое устройство упало со стола, словно нарочно под чьим-то невидимым давлением – проломило голову Уэса. Он не шевелился. Тело было в порядке, и выглядел он, как если бы отдыхал. Но вокруг затылка уже растекалась темная лужа. Было так много крови – я в жизни не видел столько.

«Это случайность. Я не убил его. Нет, я не хотел убивать его. Не хотел. Я не убийца! Ведь не убийца? Он подскользнулся. Упал. Его убила машинка, не я. Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Боже, нет, прошу Боже, я не виноват... Господи, нет... пожалуйста, пусть это будет не правдой...»

Наверное, я ждал, когда он очнется. Не знаю сколько стоял, но в скором времени почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Оказывается я не дышал целую минуту, и судорожно принялся глотать ртом воздух. Если бы он только встал, насколько бы он облегчил мне задачу, насколько бы стало легче и проще.

«Дальше будет легче...»

В эту секунду безумно захотелось домой, в кровать. Укрыться под одеялом и никогда больше не вылезать из под нее, не вспоминать, не видеть эту картину, и не прокручивать в сознании снова и снова, пытаясь придумать какой-то несуразный план. Однако, пожалуй, самое ужасное было чувство, озарившее меня тогда. Я уловил приятную свободу. Оно затронуло сердце, протекло по венам и прошло по моим кишкам, опустилось вниз до самых пяток, дало заполнить собой полностью. Странно.

Я развернулся и покинул комнату, оставив Уэса лежать в собственной крови. Мне нужно было срочно проветриться, очистить разум, подышать свежим воздухом.

Дом ожил. Его стены с черно-белыми лилиями, как будто заколыхались, словно морские волны в моменты шторма. Из глубины его древесной утробы доносились клокочущие, бушующие звуки. Но никому не было дано их слышать. Дети в полумраке гостиной пили кока-колу, ели закуски, смеялись и разговаривали. Играла быстрая музыка. Неугомонные тени по-прежнему прыгали по стенам чуть более возбужденей, совершая причудливые, страстные движения в оранжевых красках огня. Я находился в другом месте. Этот дом показал мне свою истинную сущность. Открылся мне. С этого все и началось...

Я выбрался на улицу – вспотевший, словно меня окатили ледяной водой. Простоял пару минут, пытаясь перевести дух, и отправился по брусчатой дороге в сторону фонарей. На дворе стояла глухая ночь. И лютый холод заползал под одежду, сковывал и пробирал до костей. Но было ли это внешнее или что-то внутри меня, я это так и не понял. Мысли в сознании устроили настоящую третью мировую войну.

«Убийца! Я – убийца! Убийца... Это вышло случайно. Я его не убивал. Не убивал! Нет, это случайность. Это сон. Дурной сон. Вечеринка завтра, и я на нее не пойду... это оно убило его... оно... проклятый зеленый туман!..»

9

Остальную часть ночи я провел дома у себя в спальне, не смыкая глаз. В таком же состоянии прошел день. Родители несколько раз стучали в комнату, просили выйти, но я не открывал им и не отзывался. Четыре раза папа срывался, надрывая глотку, кричал через стенку, приказывая мне «открыть эту чертову дверь!». Я слышал, как они опять бранились с мамой. Даже сейчас, когда их ребенок попал в беду, они не переставали кричать друг на друга, как собаки. Однако, в силу сложившихся обстоятельств, мне было абсолютно на это плевать. Будто что-то замкнуло в мозгу.

Все это время я ждал, как приговоренный на казнь, когда к нам в дом нагрянет полиция, чтобы арестовать меня и посадить в тюрьму за убийство. Только об этом я и думал, словно параноик вздрагивая от каждого шороха. Мысли путались, строили в голове железную клетку – в ней сидел я, поджав под себя ноги, потерянный, напуганный и совершенно одинокий. Неизбежно должно было произойти что-то ужасное. Эта ситуация медленно, но верно сводила меня с ума, ибо, чем дольше я тянул со временем, тем явственнее казалось, что вот-вот, как гром, раздастся звонок в прихожей и на пороге предстанут два офицера полиции в темно-синих костюмах и с бляхами в протянутых руках. Их каменные морды будут равнодушны к моим попыткам оправдать себя. Они наденут на меня наручники и уведут от родного, светлого, любимого мира. Больше я уже не вернусь. Произойдет что-то ужасное. Эта извечная неизвестность хуже любой пытки. Она неизбежна и придет только тогда, когда ты не будешь ее ждать. Нет, мистер, не будешь ждать.

«Чистосердечное признание, – подумал я, – облегчит мою участь. Лучше рассказать все, как есть, и ничего не скрывать. Зеленый туман, "Здоровяк" и печатная машинка. Главное не перепутай последовательность, Дилан»

Вечером, немного успокоившись, я все-таки спустился на кухню, чтобы чего-нибудь перекусить. Родители куда-то ушли. В тишине я приготовил себе бутерброд, налил стакан сока и в молчании уселся за стол. К еде так и не притронулся. Смотрел на тарелку, как если бы на ней лежал кусок вяленого гнилого мяса, по которому ползают личинки. Желудок скрутило. Перед глазами возникли отрубленные конечности, размозженная голова, кровавое, голое тело, сплошь усеянное бесчисленным множеством ссадин, порезов, синяков и царапин, словно истерзанное до дьявольски-уродливого состояния... это не Уэс. Корман? Почему Корман? Почему именно он? Корман ведь жив.

Чья-то рука резко ударила по столу, от чего я содрогнулся. Видение кончилось. Тетя Лиза стояла передо мной, уставившись на меня пустым, безразличным взором.

– Держи это! – сказала она строго. – Это поможет.

Я бросил взгляд на вещицу, которую она положила на стол – маленький, серебряный крестик с распятием. Тетя Лиза носила его на шее и никогда не снимала. Сейчас же она, не дожидаясь ответа, развернулась и тихо по-шелестела из кухни в коридор, словно необычайно старая гувернантка, потратившая на этот дом больше половины своей жизни. Я взял крестик и быстро спрятал в карман штанов, крепко сжав его там в дрожащей ладони, словно последнее, что у меня осталось...

Акт второй

10

«Несколько лет спустя...»

«Выпускной класс»

– Куда пропадал, приятель?

– Мне нездоровилось.

– Гарнер с тебя три шкуры спустит, ты уже в его полосатом списке.

– Чертов список! – Я издал не то рычание, не то стон, походивший на вздох подыхающего животного, и громко выругался: – Чертов Гарнер, ненавижу его! Эта сволочь меня недолюбливает, специально валит на вопросах. Уж не знаю, за что он на меня так взъелся.

– Может, потому что ты все время пропускаешь его занятия? – поддел Ники. Я перевел на него холодный взгляд. Он замолк.

– Говорю же, что болел, – проворчал я.

Занятия кончились и школьная столовая внезапно оживилась, наполнившись возбужденными после уроков детьми. На пути к раздаче образовалась длинная очередь из голодных школьников. Практически все столики были заняты, мы чудом отыскали свободный в конце зала и поспешили его занять.

– Спокойней, тигр, – пошутил Лаймон, обращаясь ко мне. – Чего такой нервный? Съел что-то не то?

Я нахмурился.

– Нет, – мрачно ответил, с отвращением уставившись на еду на подносе, – в последнее время у меня пропал аппетит.

С того самого Хэллоуинского случая во мне произошли радикальные изменения. Их названия мне неизвестны, есть ли у этого какой-то термин? Что-то внутри меня омертвело. Начались бессмысленные, ежемесячные паломничества к Мертвому Дому. Как будто я, занимаясь самосудом, наказывал себя за ужасную кончину Уэса – за то, что совершил. Я словно искал там утешения; ждал чего-то или кого-то, простившего бы меня за ошибку, но всюду видел осуждение. Тихо поднимался в мансардную комнатку и стоял, иногда всю ночь, а иногда хватало и пары минут, но уходил с отрешенной ноткой, оставляя в душе ощущение какой-то незавершенности.

Я еще не говорил, что Уэс Дэвис официально был признан без вести пропавшим? Его тело куда-то испарилось и никаких пятен крови на полу обнаружить не удалось, абсолютно ничего, – а ведь его голова была всмятку! – как будто он вовсе не умирал. Организовывали поисковые отряды, подключались все кто хоть как-то мог помочь, однако положительных результатов это не дало – мальчика не нашли. Дом забрал его. И если я еще не сошел с ума, то будет верным сообщить, что никто так и не узнал, что я раскроил ему череп – ни единая душа не знала и не узнает. Они решили, что в этом замешан Мусорщик. Эта очередная тайна на улице Мрака останется между мной и Мертвым Домом, который обязался хранить ее вечно.

Расследуя дело исчезновения, полиция задавала много вопросов. Не только мне, но и моим друзьям, одноклассникам. И во время одного из таких «допросов», внезапно всплыл факт о вечеринке и месте, где она проводилась. Родители были в ярости, узнав о том, что я обманул их, отправившись на ночевку туда, где свершился дебют великого и ужасающего маньяка в истории города. Если бы они углубились в подробности, стали бы так горячиться из-за каких-то глупых пустяков, которые ровным счетом не значат ничего по сравнению с тем, что я сделал? Сны не дадут забыть. Даже мертвым «Здоровяк» умудрялся причинять мне колоссальные проблемы... проклятый мудак, испортивший мне жизнь!..

– Я возьму у тебя яблоко? – спросил Генри и схватил с моего подноса зеленый, спелый фрукт. Он тут же с жадностью откусил большой кусок, и сок струйкой побежал по его подбородку.

Ребята о чем-то разговаривали, но я не прислушивался к их словам, увлеченный иным, более интересным занятием. Я смотрел на один из дальних столиков, за которым сидела Аманда, и откровенно за нею наблюдал.

Моя дорогая, прекрасная Аманда, как же я люблю тебя. После расставания с Эметом Макбрайером – защитником школьной баскетбольной команды «Уэлбридж Уайт Тайгерс», с которым она встречалась около месяца, – сейчас ее часто можно видеть вместе с Корманом. Он давно уже пытается к ней подкатить. Это меня пугает, ведь пока что с ее стороны не прозвучало отказа. Но Аманда будет моей и только моей! Я поклялся себе в этом.

Она сделала глоток сока из своего стакана. Корман протянул руку через стол и коснулся ее руки. Она подняла на него глаза и улыбнулась. Его губы шевелились, но из-за дикого шума, стоявшего в столовой, я ни черта не расслышал. Кажется, у меня в груди что-то взорвалось. Я поднялся с места и, не взирая на недоумевающие лица друзей, поплелся к выходу, продолжая краем глаза следить за ними.

Я дождался, когда Корман выйдет из столовой, подстерегая его в коридоре одного, а затем набросился: схватил за ворот рубашки и со звериной яростью впечатал в стену, от чего он резко выдохнул.

– Отвали от нее! – зашипел я со злобой. – Слышишь? Оставь ее в покое!

– Ты чего творишь? – воскликнул он, испугано и ошарашено вылупив на меня глаза. – Дилан! Ты сошел с ума!?

Он попробовал освободиться, но я только крепче схватил его, почти сдавливая его шею.

– Я говорю об Аманде!..

Корман вдруг замер на месте.

– Вот оно что, – наконец произнес он с гадкой ухмылкой. – Так значит в этом все дело, да? Ты ее любишь? Но знаешь, есть небольшая проблем-ка. – Он изобразил задумчивость. – Она тебя не любит, приятель.

– Заткнись!

– Еще в том доме, помнишь, – продолжал он, – когда ты корчил из себя героя и «Здоровяк» собирался тебя поколотить? Вы с ним куда-то уединились, а знаешь, что в этот момент делала Аманда? – Он мерзко улыбнулся, медленно, почти беззвучно шевеля губами. – Веселилась вместе со всеми, пока тебе вставлял Уэс. Она не думала о тебе, ей было плевать, что с тобой сделает этот верзила. Абсолютно на тебя плевать. Она тебя не любит, Дилан, и никогда...

Помутнело в глазах, и я резко ударил кулаком по стене в нескольких метрах от довольного лица Кормана, которое мгновенно исказилось в ужасе, и он зажмурился, опасаясь за свою физиономию.

Оказывается за это время народ столпился вокруг нас с любопытством, хотя более с беспокойством, ожидая, что будет дальше. Но на этом представление завершилось.

Мои пальцы невольно разжались, и я отпустил Кормана, попятившись от стены. Очухавшись, он смерил меня презрительным взглядом, а затем сказал:

– Какой же ты все-таки придурок. Полный псих. Дилан, ты просто конченый псих-х-х. Псих-х-х... больной ублюдок...

Все буравили меня осуждающими и подозрительными взглядами, как будто о чем-то догадывались, или опасались, что я наброшусь и на них, словно... словно я действительно сумасшедший.

Развернувшись, я помчался по коридору, пока не столкнулся с кем-то и у того второго посыпались из рук тетради.

– Прости, – рефлекторно вырвалось у меня.

– Ничего страшного, – робко отозвалась девушка. – Дилан!

Она окликнула меня по имени, обернувшись, однако я уже бежал дальше.

Я выскочил из школы. Быстро шагал по дороге в непонятном направлении и завернул в какой-то переулок, где от усталости и сильной головной боли свалился на землю, рядом с черным мусорным баком, ощущая, как буквально разваливаюсь на куски. Жуткие, черные лапы, раздирая мою рубашку в клочья, прорывались из под кожи с чавкающим и булькающим звуком, как будто тянулись наружу, к свету; прикасались к моему вибрирующему, бешено стучащему сердцу, протыкая его изогнутыми когтями, из которых вытекала черная, вязкая жидкость и капала на раны. Боль разливалась по крови, на теле выступил холодный пот. Густая и непроходимая темнота затмила разум.

«Дальше будет легче... Вы еще не знаете какие зверства оно совершило!... земля эта проклята и когда-то была землей ведьм... Албрикт – исконный владелец... иногда мне кажется, что ты живешь в какой-то параллельной вселенной....»

– Дилан... Очнись, Дилан..., – чей-то спокойный твердый голос выталкивал меня из темноты. – Дилан...

В голове прояснилось, и постепенно начали возвращаться образы и очертания: мусорный бак, грязна-серая стена жилого дома, расписанная баллончиком.

Передо мной стоял парень невысокого роста, с короткими, светлыми волосами, торчавшими в разные стороны, и с щетиной. На нем была расстегнутая черная, кожаная куртка, под которой скрывалась рубашка рыжего цвета, и рыжие брюки.

– Меня зовут Тайлер, – представился он, протягивая руку для помощи. – Просто Тайлер.

Я осторожно поднялся с земли, опираясь на бак, чтобы снова не свалиться.

– Что со мной произошло?

– Это не важно, – сказал он. – Это все не важно! Пустая болтовня. Спроси лучше, кто я, и пойдем отсюда.

Я малость помедлил, пристально его изучая.

– Кто ты?

– А какой бы ты хотел услышать ответ?

От такого неожиданного вопроса я растерялся.

– Что? Правдивый, конечно.

– Ты мне так просто поверишь?

– Возможно.

– Ведь что-то заставляет тебя мне верить.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я вымысел, но существую, как часть тебя. В тебе.

– Что за хрень ты несешь?

– Нам нужно кого-нибудь сегодня убить. – Он сказал это так непринужденно, безо всяких церемоний, как будто говорил обыкновенную фразу, вроде того, как «нужно купить сегодня продукты» или «какое чудесное небо».

– Убить? – переспросил я, и голос мой дрогнул.

– Убить, – повторил он жестко, по слогам, с заметным удовольствием, – иначе умрешь ты.

– Умру, в смысле... отправлюсь на небеса?

– Нет, просто умрешь. Как умирают собаки или червяки. Окончательно и бесповоротно.

– Как-то это... мрачно, что ли, – сказал я, вовсе не смутившись предыдущих сообщений от своего нового знакомого. Я действительно ему верил, хоть и не понимал до конца о чем он говорит.

– Да, – согласился Тайлер. – Это наша с тобой реальность...

На мгновение он замолчал. И пронзительно смотрел на меня с серьезным лицом около пары секунд, давая осмыслить и переварить услышанное, после чего вдруг неожиданно разразился смехом, а я так и продолжал стоять столбом, как последний кретин, с выражением полнейшего замешательства на лице.

– Это шутка, да? Всего-лишь долбаная шутка? – растерянно затараторил я, вконец запутавшись. – То есть, ты шутил? Я не умру, это все шутки? Прикол?

– Нет, – сказал он, перестав смеяться, – разумеется умрешь. Просто видел бы ты свое лицо сейчас. Идем. – Он махнул рукой. – Тут недалеко. За углом есть кафе. Посидим там.

Голова раскалывалась. Я поколебался, бросая отчаянный взгляд назад, и все же последовал за ним. Нельзя было этого делать. Я должен был остаться там, поступить иначе, но никуда с ним не идти, не слушать, однако, к сожалению, в тот момент я действовал исходя из своих инстинктов и убеждений. И только он мог ответить на мои вопросы.

Так мы с Тайлером впервые познакомились.

11

В забегаловке «У Лаферта» в основном тусовались бедные студенты колледжа. Это маленькое заведеньице состояло всего из нескольких столиков. Мы расположились в углу, заказали пива. За стойкой бара сидело еще два человека. В вечернее время здесь наверняка от посетителей нет отбоя. Сейчас же было довольно спокойно и даже по-своему как-то уютно, правда я не успел насладиться комфортом, ибо Тайлер сразу же перешел к делу.

– Мы с тобой едины, тебе следует это уяснить.

– Почему мы должны убивать, Тайлер? Ответь мне, зачем это нужно?

– Ты не мог не почувствовать это, когда убил того подонка, правда? Приток живительной силы, греющей кровь.

– Я думал это все адреналин. Так давно это было, хотя помню, как вчера. Что-то вроде волнения и наступившего за ним умиротворения. – Я покачал головой и пожал плечами. – Не знаю, что это было, но...

– Но тебе понравилось, – закончил он за меня. – Это не просто удовольствие, мой друг. Каждый человек обладает особой энергией. Ее источает, м-м, скажем, душа. – Он язвительно усмехнулся. – Когда человек переживает сильные эмоции, будь то возбуждение или страх, по телу пробегают импульсы – это его душа выделяет чистейшую энергию, как батарея. Знаешь какой заряд способна выделить душа человеческая? Энергии десятка хватило бы, чтобы превратить целую страну в великий большой каньон. Мне нужна эта энергия. Как бы парадоксально это не звучало, она дает жизнь и вместе с тем у кого-то ее отнимает.

– Но какое это отношение имеет ко мне?

– Я соприкоснулся с твоим внутренним телом... – Он внезапно оборвал свою речь, словно утратил мысль, к которой вел.

Наступил ключевой момент. Я не повел глазом и не прикоснулся к своей пинте пива, которую любезно поставил на стол официант.

Тайлеру потребовалось пару секунд.

– ...Я прикоснулся к твоей душе, – продолжил он, – а это так просто не прощается. У мертвых, знаешь ли, свои правила. Когда две такие противоположности, как смерть и жизнь, соединяются вместе образуется нечто невероятное и странное. – Тайлер сделал замок, сплетя пальцы обеих рук.

Дверь забегаловки открылась, забренчал колокольчик, и вошла молодая девушка. На ней была короткая красная юбка, черные чулки и черный шелковый топ без рукавов. Светлые волосы были заплетены в конский хвост. Она изящно прошла к барной стойке, незаметно поглядывая по сторонам, словно выискивала кого-то сверкающими таинственным блеском голубыми глазами.

– Они будут уверять тебя, что ты псих – чертов маньяк! – но ты не убиваешь без причины, понимаешь? Ты спасаешь свою душу.

– Такой ценой... – прошептал я в ужасе, – разве это стоит того?

– Конечно стоит, Дилан! Эти идиоты тратят жизнь впустую. Проживают ее в дешевых мотелях с дешевыми шлюхами и паршивой работой. Они обходят жизнь стороной. Ты делаешь им только одолжение, заодно спасаешь и себя родного. Ты, как мусорщик, мать твою, убираешь чужое дерьмо! Но люди неблагодарны, никто не скажет тебе «спасибо». Нет, все мечтают швырнуть тебе в лицо еще большим дерьмом и обвинить в своих ошибках. Мир никогда не был справедливым, потому что на нем всегда присутствовали люди. И так будет впредь. Хочешь что-то взять – иди и бери...

– Что же ты хочешь? – спросил я.

Тайлер отпил почти половину из своей кружки, и на его губах осталась пена.

– Ну, для начала я бы хотел разобраться с тем ублюдком, который всячески нам досаждает.

– С-с уб-блюдком? – заикаясь переспросил я. – С Корманом? Ты имеешь ввиду Кормана?

– Да, – сказал Тайлер, – я имею ввиду Кормана. Пора с ним кончать.

– Но также нельзя, может обсудим? – забормотал я.

– Можешь обсудить с самим собой.

– И как мы это сделаем?

– Ага! – воскликнул он торжественно. – Значит ты согласен?

– Я этого не говорил.

– Но подумал об этом, а значит фактически уже принял участие.

– Что за глупые выводы?..

– Привет, может познакомимся?

К нам подсела та самая симпатичная голубоглазая блондинка: длинные, стройные ноги, подтянутая фигура и гладкая белая кожа. Глаза Тайлера хищно загорелись. Видимо мой настырный взгляд привлек ее внимание. И судя по тому, как она держалась у стойки и по манере ее поведения, нельзя было сказать, что она готова прыгнуть в кровать к первому встречному. Кажется, она стеснялась собственной красоты, а может быть делала вид. Ей было неловко. А потом я присмотрелся: на лице были видны засохшие слезы. Недавно рассталась с парнем?

– Мне нравится такая энергия, – сказал Тайлер, с довольным прищуром кота оценивая девушку.

– Ты тут совсем один? – сказала она низким, завлекающим тоном, нежно гладя меня по плечу; ее голос слегка дрожал, мятное дыхание щекотало мне ухо. – Меня зовут Лия. Скажешь свое имя?

– Трахни ее, а потом убей, – ухмыльнулся Тайлер.

– Нет, – сказал я, сбрасывая ее наманикюренную ручку с плеча. – Я гей.

– Что!? – воскликнули они одновременно.

Заливаясь краской, девушка смущено пробормотала «Извини», и поспешила удалиться.

– Ты серьезно? – спросил Тайлер, когда она отошла.

– Нет, но ты бы убил ее – ответил я хмуро. – Я не мог этого допустить.

– Хорошо, хорошо, – как будто успокаивая сам себя, заговорил он, – хорошо. Я уж подумал у нас неприятности.

Не смотря на всю катастрофичность моей ситуации, было довольно забавно наблюдать, как Тайлер облегчено выдыхает, словно папаша, которому только что сообщили, что у него здоровый мальчик. Не думаю, что его что-нибудь способно настолько уж удивить или сбить с толку, однако то, что отобразилось на его роже в этот момент, я забуду еще не скоро.

– Не думал, что ты такой, – сказал я, выдавливая из себя слабый смешок.

– Какой? Ты думал, что я монстр – сущее зло, да? Послушай, у меня ведь тоже есть чувства. Невинных я не трогаю. А вот мерзавцев убиваю. Терпеть не могу мерзавцев! – Он вдруг наклонился к столику. – Знаешь, что я хочу тебе сказать? Ты хороший человек, Дилан, вот почему я выбрал именно тебя. Ты отличаешься от них, ты не такой, как они. В тебе меньше того, м-м-м... дерьма.

– Я должен поблагодарить тебя за это? – съязвил я. – Так трогательно, у меня сейчас тушь потечет.

Он засмеялся, хотя смех вышел притворный.

– Вот за это ты мне и нравишься! Рубишь правду с плеч! Выпьем же за это еще!

Он заказал нам еще легкого пива. Я решил не отказывать, тем более алкоголь мне потребуется, чтобы хоть на секунду унять головную боль.

Тайлер действительно не убивал невинных, правда проблема заключалась в несколько ином. Он попросту считал, что невинных в этом мире не существует, у каждого найдется свой грешок, за который можно зацепиться, а значит – его можно и убить.

Но убить Кормана – я учусь с ним в одном классе, мы знакомы с самого детства и когда-то дружили, да и Аманда к нему неравнодушна, – и вот так просто его убить... хватит ли у меня смелости? Еще раз отнять жизнь.

12

Как же у меня раскалывалась голова. Я десять минут провозился со шкафчиком только чтобы его открыть.

– Заклинило тебя там, что ли? Ну, давай же, – нервно пробурчал я, пытаясь открыть дверцу, но затем, не выдержав, в сердцах стукнул по ней кулаком. – Твою мать!

– Дилан! – совсем рядом раздался голос.

Я повернулся и от неожиданности вздрогнул, увидев перед собой одноклассницу Линду, которая, прижав к груди ранец, с любопытством на меня смотрела.

– А что ты делаешь? – поинтересовалась она.

– Хочу достать кое-какие учебники.

Ее бровь изогнулась дугой.

– И чего не достаешь?

– Дверь заело, не могу открыть, – грустно сказал я, вновь прилагая усилия и вновь потерпев неудачу.

– Значит, не правильно ее просишь.

– Чего?

Линда встала рядом.

– Вводил код на замке?

Я скептически на нее воззрился.

– Думаешь я совсем придурок, да? – сказал я наконец. – Конечно, вводил.

Кажется, вся эта ситуация ее забавляла.

– Если правильно попросить, он сам тебе откроется, – сказала Линда таким тоном, будто открывала мне страшную тайну.

– Угу, или это будет означать, что в нем поселился полтергейст.

Не реагируя на мои язвительные подколы, она наклонилась к шкафчику почти вплотную, словно собиралась прикоснуться губами, а затем что-то неслышно прошептала, после чего отстранилась от него.

Она спокойно потянула за ручку и дверца шкафчика легко открылась, без этого невыносимого скрипка, который постоянно преследовал меня столько лет и выводил из себя.

– Класс, – протянул я. – ты мастер разруливать проблемы с дверями. Теперь всякий раз, когда у меня возникнут с этим трудности, буду звать тебя на помощь.

– Обращайся, – мило улыбнулась девушка; она заглянула вовнутрь и скривила лицо в гримасе: – А я думала в моем шкафчике настоящий бардак.

Я принялся складывать нужные тетради и учебники себе в сумку.

– Так вот значит чем ты занимаешься: общаешься с неодушевленными предметами.

– И не только, – ответила Линда таинственным голосом, а затем звонко рассмеялась. – С живыми интереснее, они более разговорчивы.

«Знала бы она Тайлера, возможно, изменила бы свое мнение», – Усмешка тронула мои губы. Она это заметила.

– Что?

– Нет, ничего, так, кое-что вспомнил, – быстро отмахнулся я, переводя разговор на другую тему. – Ты уже выбрала куда собираешься поступать? Я хотел на филологический.

– Да, я слышала ты пишешь рассказы.

– Нет, уже не пишу. Как выяснилось, это было простым ребячеством. Сейчас я этим не занимаюсь, но я веду личный дневник... И пока что в нем ни одной записи.

Она засмеялась. Ей понравилась моя шутка?

– А ты?

– Веду ли я дневник?

– Нет, каковы твои мысли касательно будущего, куда ты собираешься?

– В Дарквуд, на медицинский. Хочу лечить животных.

– Круто, – сказал я. – Если нужно помогать зверушкам, я только обеими руками «за». Обожаю этих милых пушистых созданий.

– Да, это здорово, – согласилась она. – Ну так... – Линда замялась, словно в нерешительности, смахнула со лба прядь огненно-рыжих волнистых волос, и потом выдохнула, – не хочешь сходить со мной в кафе? Попьем кофе... Или чай.

– Конечно. Люблю чай. И кофе... только не сейчас, давай чуть позже. Нужно еще кое-что сделать.

– Хорошо. – Она кивнула. – Тогда увидимся. Береги себя, Дилан.

– Ты тоже.

Мы попрощались, и Линда ушла. Я задумчиво смотрел ей вслед; один раз она обернулась и я, помахав ей рукой, второпях закрыл шкафчик, закинул сумку на плечо и, развернувшись, быстрыми шагами поплелся из школы.

На улице накрапывал дождь. Я накинул на голову капюшон и засунул руки поглубже в карманы джинсов. Сгустки мощных темно-серых масс грозно собирались в громыхавшем небе и тянулись к городу, словно гигантские киты.

Я завернул за угол и остановился возле небольшого магазинчика мистера Ранко. Он был закрыт, хотя обычно в это время дня двери были доброжелательно открыты для любого покупателя, а изнутри всегда доносилась тихая приятная мелодия кантри. Старик любил кантри – просто обожал, но больше этого он любил рассказывать и нахваливать исполнителей.

За витриной лавки был кромешный мрак, а на двери висела табличка «Закрыто».

«Может отлучился куда?»

Это было не важно, ибо судьба вела меня совсем в другое место. Куда я меньше всего сейчас хотел попасть. Головная боль не прекращалась ни на минуту; она внедрилась в мой организм, стала со мной единым целым, управляла мной, отключала разум и пробуждала дикие инстинкты.

Шмыгнув носом, я направился в сторону злосчастной улицы. Двигался в ускоренном темпе, ибо время поджимало, а мне еще нужно было успеть дойти.

«Совсем скоро это пройдет»

Я послал его к черту и продолжил путь. Добрался до Мертвого Дома и уставился в его каменные глазницы, равнодушно созерцающие мир в его истинном сером, блеклом, полумертвом состоянии.

«Этому миру не долго осталось существовать»

Он смотрел на меня с каким-то холодным спокойствием, словно предрекал к чему приведут все эти старания – к чьей-то смерти, и, вполне возможно, что моей. В горле образовался тяжелый ком, который я попытался сглотнуть. Когда-то здесь жили люди. Давным-давно, а может быть пару лет назад. Дом должны были снести, в нем почти ничего не работает. Казалось, лампочки зажигались в зависимости от настроения дома.

По многоскатной крыше уныло стекала черная вода, дождь просачивался сквозь штукатурку. Я промок до нитки, но не торопился заходить внутрь. Медленно поднялся по лестнице и встал под навес террасы. Волосы прилипли ко лбу. Я не мог унять дрожь, но все-таки нашел в себе силы собраться и войти.

В прихожей было темно и прохладно. В глаза моментально бросились отталкивающие обои черно-белого цвета, вызывавшие открытую неприязнь и даже необъяснимую ненависть; они скрывали под собой нечто ужасающее, и я боялся узнать что.

Словно услышав, как я вошел, с задней комнаты стали доноситься характерные стоны, хрипы и протяжные мычания гостя. Там же я обнаружил и прямоугольный деревянный стол, а на нем почти неподвижно лежал мой гость – юноша моего возраста, крепко скованный веревками; я заранее установил крепления на руках и ногах, зафиксировал каждый палец – он не мог ничего поделать и болтался почти, как червяк на крючке.

Загорелась лампочка, озаряя помещение тусклым светом. Гость почувствовал, что он не один и попробовал приподнять голову, чтобы рассмотреть меня получше.

– Кто здесь? – хрипло произнес он; сколько чувств вложил в эту простую и банальную фразу, не обремененную большим смыслом.

Я не ответил. Его это не устроило.

– Что вы от меня хотите? Вы слышите? Пожалуйста, отпустите меня домой. Я вас не знаю, никому ничего не скажу, только отпустите меня, прошу вас!

Я подошел к столу и его глаза расширились. Он на секунду замолчал, вылупившись на меня, как на одно из исключений природы, на которое не распространяются законы физики нашего мира.

– Дилан!? – воскликнул он надтреснутым голосом, после короткой паузы. – Это правда ты? Господи... невероятно... Слава богу, что ты здесь! Слава богу... я уж думал все... Давай, приятель, вытащи меня отсюда.

Я не сдвинулся с места и бровью не повел, продолжая стоять, мрачно глядя ему прямо в лицо, с каждой минутой меняющегося от кошмарной догадки, к которой приводил его крохотный мозг.

– Скорее, Дилан! Пока не появился тот псих! Если ты злишься, то сейчас не время, нужно отсюда бежать! Помоги мне, слышишь? Дилан, помоги мне...

– Здесь нет Дилана. Здесь только я и ты, Корман.

– Сейчас не время для тупых шуток, кретин! Освободи меня!

– Я похож на шутника?

Наступила минутная тишина.

– И с кем же я тогда разговариваю? – спросил он.

– Меня зовут Тайлер, – сказал я.

– Ты полоумный мудак! – огрызнулся Корман; пыхтя от злости и обливаясь потом, он предпринял попытку приблизить свое лицо к моему, но веревки безжалостно впились в его плечи, от чего он издал беспомощный вопль. – Ты будешь в психушке! – зарычал Корман. – Развяжи меня, больной ублюдок! Развяжи меня!! Ты понимаешь насколько ты встрял!? – Он вдруг оскалился в улыбке, словно отчаянный самоубийца, находящийся на пороге могилы; для него уже все было предрешено, и он знал это, пускай и отрицал. – Ты же чокнутый мудак! Тебя поджарят на электрическом стуле, поджарят твои долбаные мозги, сраный урод!!

Я медленно покачал головой, и сам наклонился к его недоуменной, насмерть перепуганной роже. Он был вынужден заткнуть рот.

– Нет, – холодно сказал я. – Я буду жить вечно... а ты умрешь – это твоя реальность, Корман. Червяки не живут долго, они становятся едой для крупных рыб...

Помнил ли я как убивал его? Да, подробно. Каждую деталь. Его взгляд навсегда сохранился в моей памяти. Я изощрялся над его плотью, как мог. Вырезал различные фигуры, знаки, пентаграммы, символы и слова, как на бумаге. Резал его, словно воспринимал не, как живое существо, а – пластилин. Работал ответственно, аккуратно и кропотливо, словно мастер. Я собирался снять с него кожу. Вот только пластилин не орет так, будто его выворачивают на изнанку, будто ему дробят ноги, сверлят коленные чашечки или вырывают без анестезии больной зуб... а может быть все вместе? Святой Паскаль, как человек способен выдержать подобное и остаться в здравом уме!? Впрочем, я вопил вместе с ним, внутренне. От вкуса крови у меня снесло крышу. Кровь текла из него, как вода; она забрызгала одежду, растеклась по всему столу и стала чем-то обычным. Подбежав к краю, она закапала на пол. Насколько же сильно он сопротивлялся смерти, неистово раздирая до крови и мяса запястья и лодыжки, только чтобы освободиться из-под грубых узлов. Честно признаться, я опасался, что он порвет веревки или развалит старый стол; он дергался, словно одержимый, пускал слюни и сопли, собственными усилиями сломал себе пару пальцев и, непроизвольно изогнувшись ногой, порвал на ней сухожилия. Комната утонула в пронзительном визге.

Корман рыдал и умолял меня прекратить, и я мысленно молил себя остановиться. Но наши мольбы остались без ответа. И я смирился. Но не наш подопечный. Слезы градом катились по его красным, соленым щекам; в свете лампочки лицо блестело от пота, бешеные, распухшие глаза сверкали, словно одичалые искры, дыхание было тяжелым и прерывистым. Он уже перешел на фальцет, когда я затронул главную часть его тела, приближаясь к финалу. Как будто обнажились его нервные пучки, которые я ожесточено наматывал, как опытный Орфей, настраивающий струны своей лиры. Я думал от такой боли он потеряет голос или сознание. Так оно и вышло. Вытекли последние слезинки. В скором времени он умер...

– Боже мой, боже мой... – повторял я, словно молитву. – Господи... боже... боже мой...

Едва волоча ногами, блуждал по комнате, а однажды, остановившись у зеркала, увидел в нем исхудалое и бледное, как покойник, существо, с расширенными зрачками, мешками под глазами и совершенно потерянным, измученным взглядом. Как будто на грани обморока, я пытался осмыслить реальность, перед которой внезапно предстал. И кто бы он ни был, – тот мертвец, уж больно похожий на меня, смотревший бесстрастным, пустым взором, как будто ждал приговора, – этот парень очень меня пугал.

– Это послужит тебе уроком, и ты поймешь насколько ценна человеческая жизнь, – задвигались синие губы зеркального близнеца.

И я продолжил это безумие, вконец потеряв рассудок и сорвавшись, заорал на зеркало:

– Как это мне поможет!?

– За их жизнями ты начнешь ценить свою. Глядя на то, как они корчатся и умирают, увидев страх в их глазах и болезненную жажду, тебе откроется истинная тайна жизни.

– Нет... боже, нет... так нельзя... – зашептал я. – это же просто бесчеловечно... зачем?..

– Ты не должен быть слабым. В таких делах главное решительность и воля. Жалко тебе или нет, но я хочу, чтобы ты отбросил все сомнения и слушался меня. Твоя жизнь на волоске, я пытаюсь сохранить ее всеми силами, но и ты должен к этому приложиться.

– К дьяволу такую жизнь! К черту все! И тебя тоже к черту!

Удивительно, но он был спокоен. Моя вспыльчивость никак на него не повлияла.

– Тебе надо остыть, – успокаивающе сказал он. – Отдохни.

Сознание покинуло меня в коридоре, в глазах помутнело. Меня стошнило, и я свалился на пол, подобно использованной мясной кучи. Сновидения являлись сумбурными, ни связанными ни чем, как отдельные воспоминания; в центре всего находилась Аманда, и ее очаровательная улыбка, смех... я тоже был счастлив.

Я отрубился на тридцать с лишним минут, а когда проснулся, прислонился спиной к стене и обхватил руками дрожащие колени. Головная боль прошла. Внутри была свобода, какая-то облачная легкость и простота, гораздо лучше, чем раньше. Напротив другой стены в точно таком же положении, как и я, сидел Тайлер, угрюмо смотревший на меня, как будто ждал, когда я снова начну его проклинать. Но мы очень долго молчали, прежде чем один из нас нарушил тишину.

– Тайлер, – вымолвил я тихо, – ты демон?

Он изобразил удивление.

– Разве ты видишь у меня рога или хвост?

– Нет, но и крыльев у тебя за спиной я тоже не вижу. Тогда кто ты?

– Некоторые вещи лучше оставлять неназванными, – уклончиво ответил он. – Я не всегда был таким. И дом этот я помню совсем другим. Полным красок, радости, смеха, горя и грусти. Неизменным оставалось лишь одно...

– И что же? – безучастно спросил я.

– Эти чертовы обои – черно-белые лилии.

– Если они тебе не нравятся, почему ты не снимешь их?

– В этом доме ничего нельзя исправить. Он всегда остается таким какой есть.

– Он что – живой?

– Нет, – Тайлер покачал головой. – Наоборот. Здесь все мертво. И мы с тобой тоже мертвы. Но живее всех живых.

– Не понимаю о чем ты говоришь.

– Жизнь определяется не по бьющимуся у тебя пульсу или частоте дыхания. Здоровый ты или нет – это не важно. Важно то, что ты сделал, и продолжаешь делать. Или ничего не делаешь... Знаешь почему ты был несчастным?

– Заткнись.

– Ты не видел цели своего существования, не мог найти смысла. Чувствовал, что спускаешь все в никуда. Оно где-то рядом и уходит у тебя из-под носа. Ты был так подавлен, был готов лезть в петлю, лишь бы это поскорее закончилось, не правда ли? Хоть в этом у тебя остались силы. Дни являлись для тебя чем-то вроде временной петли, колеса Сансары и прочая хренотень. Ты был таким уставшим и ленивым, что даже не видел смысла ссать стоя...

– Вот это было лишнее, – сказал я.

– Да брось ты. Я же все про тебя знаю, кого тут обманывать?

– Ты ничего про меня не знаешь, – неуверенно попробовал я возразить.

– Я прекрасно знаю о тебе все, Дилан. Я освободил тебя! Показал цель, и ты вновь воспрянул духом. Может быть не совсем так, как я это представлял, но это только начало. Ты втянешься...

13

Нас собрали в актовом зале, чтобы сфотографировать для выпускного альбома. Это было пару дней спустя с исчезновения Кормана. Родители не хотели сдаваться и продолжали его поиски, так же и родственники, знакомые, друзья – снова поисковый отряд и бесцельные блуждания по городу и в ближайших окрестностях Вороного леса. Что они пытались там найти? Остатки его расчлененного трупа? Хотели еще раз взглянуть на его мраморное детское личико, покрытое кровью и землей? Или они просто лгали себе, отрицая его смерть? Надежда умирает последней, но так уж вышло, что для меня и она уже давно умерла. Я стал тем монстром, о котором когда-то писал в своих рассказах; которого видел по телевизору в вечерних новостях, любимых моими дорогими папой и мамой – все дали ему имя Мусорщик. В последнее время про него уже ничего не слышно. Такое ощущение, что он передал эстафетную палочку мне, и теперь наступил мой черед славы. Мусорщик исчез, но дело его по-прежнему живет, ибо все убийства, совершаемый мной, приписывают ему. Ну и пусть! Мне же лучше. Это идеальный ход.

Итак, в актовом зале собрались все дети из нашего класса, кроме двоих. Догадайтесь, кто бы это мог быть. Честер Маккри, потому что заболел, и, собственно, Корман – потому что мертв. Хотя, зная Кормана, он бы и мертвецом выбрался из свежей могилы и не позволил бы себе пропустить подобное мероприятие, ибо был ответственным ребенком. Да и Аманда, как я успел выяснить за эти дни, точно испытывала к нему какие-то чувства. У меня это чувство отвращения, а у нее – любовь и тоска. Как же она переживала за него. Не помню, чтобы видел ее когда-нибудь в слезах. Это разбивало мне сердце. В школе ходили слухи, что она влюбилась в Кормана. Девочки слышали, как кто-то плачет в школьной уборной, и говорили, что это она. Аманда скучает по нему. Даже сегодня она была сама не своя. Не забыла накраситься, пришла в невероятно красивом голубом платье, с темно-красной помадой на губах, ухоженные светлые волосы распущенные лежали за спиной. Но взгляд ее был каким-то отстраненным. Дети смеялись, переговаривались друг с дружкой, шутили и веселились, а она стояла в центре и молчала. Словно невинный ангел, посреди Содома и Гоморры. Такая милая и светлая.

Мы с друзьями стояли в заднем ряду. Я между Лаймоном и Генри, которые, как обычно спорили и ругались. Один называл тупицей другого, а второй злился и называл тупицей первого. По мне так они оба придурки – мои преданные придурки, готовые прийти на помощь в любую секунду. Поэтому у нас такая крепкая дружба. Но сегодня мне было не до них. Я смотрел на Аманду. Она же меня даже не замечала. На мне был хороший костюм и черные туфли. Я заметил Линду, державшуюся у самого края рядом с толстушкой Сарой – так мы дразнили ее в классе, однако полное ее имя Сара Аннабэль Пэттчет.

– Митч, сделай нормальное лицо, – попросил мистер Симонс. – Это все-таки не похороны.

Мистер Симонс наш молодой классный руководитель. Всегда в глаженной бежевой рубашке, в комплект к которой шел галстук и коричневых брюках, – он выглядел, как первоклассник в первый день сентября. На его лице сияла лучезарная улыбка. Он обладал специфическим чувством юмора. Девочки его обожали.

– Николас, встань рядом с Амандой, – скомандовал мистер Симонс. – Вы будете нашими принцем и принцессой.

Ребята захихикали. Ники вспыхнул, но послушно вышел вперед.

– Это мое обычное лицо, – сказал Митч. – Что вы хотите, чтобы я сделал?

– Не знаю, может, чтобы ты улыбнулся. Давай, улыбка красит мужчину, – отозвался преподаватель. Его улыбка стала шире, выставляя напоказ все тридцать два белоснежных зуба.

– По вам и видно, – буркнул Митч и кто-то снова засмеялся.

– Так, ну все дети, успокаиваемся! – прикрикнул мистер Симонс, хлопая в ладоши, чтобы привлечь к себе внимания. – Давайте соберитесь! Мы же не хотим потом расстраиваться, что у кого-то получилась фотография с открытым ртом. Все-таки это на всю жизнь.

Спустя пару минут все затихли и замерли на месте, в том числе и фотограф, который наводил на нас объектив камеры – мужчина средних лет с забавными усиками, он напоминал мне услужливого итальянского официанта. Порхал из стороны в сторону и делал фотографии под разными ракурсами. Иногда давал советы, как лучше встать и какую позу грамотнее всего выбрать.

Мистер Симонс присоединился к классу. Расположился по центру, позади Ники и Аманды.

– Дети, вы готовы? – скрипучим голосом спросил фотограф с задорной улыбкой. – Я снимаю. Один… два… три! Скажите «сыр».

– Сыр! – хором закричали все (в том числе и мистер Симонс).

Была произведена яркая вспышка.

После мероприятия все стали разбредаться по своим делам. Кто-то из ребят, конечно, остался, чтобы еще немножко попозировать и подурачиться. Но я не был в их числе. Я быстро попрощался с друзьями и собирался уже уходить.

Вечером школьные коридоры выглядят такими зловещими и таинственными. И бесконечно длинными. Пустые кабинеты классов, блеклые серые стены, вереница закрытых шкафчиков с одеждой, и тихие лестницы – все это было как-то необычно, там где пару часов назад галдели бесшабашные школьники. Как-то безжизненно и мрачно, словно после апокалипсиса. Это навевало жуть.

Уже у самого выхода я обернулся, потому что услышал стуки каблуков по деревянным ступеням. Аманда спускалась по лестнице.

– Привет, Дилан, – сказала она, поравнявшись со мной.

– Привет. – Я в нерешительности потер шею, а затем добавил: – Я сегодня на машине, могу подвести до дома, если хочешь.

– Не знаю. Что-то не хочется идти домой, – сказала она с грустью. – Возвращаться в свою комнату. Опять сидеть там одной и ждать вестей о Питере.

– О Кормане так до сих пор ничего и не слышно? – спросил я, сочувственно качая головой.

– Нет, – ответила Аманда. На ее глазах вновь начали наворачиваться слезы и тогда я поспешил исправить ситуацию.

– Уверен, он найдется, – сказал я и ободряюще ей улыбнулся. – Ничего плохого с ним не случилось, серьезно. Это же Корман. Скоро он объявится. Вот увидишь!

«Угу, скоро. Может быть не целиком, конечно, только хорошо сохранившаяся часть. Если он весь не сгнил»

– Только не переживай, слышишь?

Она кивнула.

– Тебе надо как-то отвлечься. Выкинуть из головы дурные мысли. Может быть, отвести тебя куда-нибудь? – предложил я.

– Да, – согласилась она, немного оживившись, – это было бы хорошей идеей.

Мы вышли на улицу. Уже смеркалось. Зашелестели деревья, отбрасывающие свои длинные тени на асфальт, который покрывали мелкие лужицы. Днем шел дождь. В воздухе пахло свежестью и цветами. Аманда поежилась и зябко повела плечами.

– Еще только пять, а уже так темно, – тихо произнесла она. – И прохладно.

– В Уэлбридже темнеет раньше, чем в других городах, – заметил я, поднимая голову к безоблачному небу, где прослеживались, разбросанные в чернеющем океане, редкие звезды. – Порой мне кажется, что ночь коварно крадет часы, которые по праву принадлежат дню.

Аманда слегка улыбнулась.

– А ты все такой же мечтатель, Дилан, – дружески поддела она. – Мне в тебе это всегда нравилось.

Я почувствовал, как загорелось лицо и отвернулся.

– Ну, пойдем... чего здесь стоять мерзнуть.

Мы миновали спортивную площадку. Остановились у серебристого Шеврале Круза, единственного припаркованного на пустынной школьной автостоянке.

– Ты умеешь водить эту штуку? – поинтересовалась Аманда.

Опасалась ли она садиться в машину со мной за рулем?

– Вообще-то это отца, – «успокоил» я ее. – Но иногда он позволяет мне ее брать. Знаешь, это один из секретов обо мне, которые я не слишком люблю раскрывать, но я прирожденный мастер вождения.

– И самый скромный человек в мире, – добавила Аманда, усаживаясь на переднее кожаное сидение.

Я вставил ключ в зажигание и включил фары. Надавил на педаль газа. Двигатель зарычал, словно голодный зверь.

– Да, – согласился я, – ты, как всегда, права.

Мы вместе засмеялись.

Машина тронулась с места. Выехала с автостоянки и двинулась по Авеню драйв. Я и понятия не имел куда ехать. Мы просто катались по ночному городу и общались. На безлюдных дорогах изредка встречались машины. За окном мелькали силуэты деревьев, огни фонарей. Вскоре они слились в один сплошной поток. Спидометр показывал примерно сорок миль в час. Я опустил стекло и выглянул из окна. Холодный ветер дул прямо в лицо и развевал волосы.

– Уху! – восторженно воскликнул я, будоража окрестности своим криком. – Круто!

Аманда не сдержала смеха, когда увидела у меня на голове «новую прическу».

– Ты всегда так развлекаешься? – спросила она, наблюдая за моей реакцией.

– Нет, – ответил я, – со мной это впервые. Я же скромный, забыла?

Мы мчались по Ориджин стриит. Я не хотел слишком увлекаться, но чувствовал внутри себя столько энергии, эмоции переполняли грудь – я думал, что взорвусь от счастья и разлечусь по кабине салона на миллионы мелких крупиц.

А потом Аманда предложила свернуть с дороги. Автомобиль сбавил скорость и мы въехали в темный Вороновый парк, заросший густыми дубами и сикаморами, цветущими и душистыми акациями и кипарисами. В вечернее время этот огромный парк был популярным местом для уединения молодых влюбленных парочек. Зачем мы остановились здесь?

Я затормозил у ряда высоких кустов, освещенных передними фарами машины. Повернул ключ и выключил зажигание. Погасил фары.

Повисло молчание, которое я очень хотел нарушить, но не знал чем заполнить пустоту. За меня это сделала Аманда.

– Спасибо тебе, Дилан. Ты бываешь рядом, когда это нужно. Помогаешь мне в трудную минуту. Знаю, мы очень редко видимся. Ты хороший парень. Мне кажется, я всегда любила тебя, – призналась девушка. Она вдруг наклонилась в мою сторону и жадно впилась мне в губы. Я не стал сопротивляться и ответил взаимностью. Ее волосы попали мне на лицо. Ого! Это было неожиданно. Я целуюсь с Амандой! Самой красивой девушкой в школе! Лаймон и Генри мне не поверят, а Ники задушит себя от зависти, его высокомерие этого не перенесет. Надо будет им об этом обязательно сообщить.

Наконец, мы остановились, чтобы перевести дыхание.

– Прости, – смущенно пробормотала она, и ее щеки налились румянцем

– Нет, все в порядке, – сказал я. И снова поцеловал ее. Осторожно прижал к себе. Я чувствовал, как она дрожала, словно замерзла. Как взволновано билось ее сердце. Чувствовал ее учащенное дыхание у себя на груди. – Дождь начинается.

Первые три капли упали на лобовое стекло машины и медленно стекали по нему вниз.

– Думаю, нам пора, – шепотом произнесла Аманда.

– Да... хорошо.

Она откинула волосы за спину и бросила взгляд назад. Ее внимание привлек один предмет. Потянулась рукой, чтобы достать его и получше рассмотреть.

– У тебя на заднем сидении нож? – удивилась девушка.

– Э-м, да, нож, – непринужденно ответил я. – Отцовский охотничий нож. Папа любит охоту, а я ненавижу.

Завороженное лицо Аманды отражалось в идеально чистом стальном лезвии ножа. Она коснулась лезвия пальцем и вскрикнула.

– Какой он острый. Кажется, я порезалась. – Капли крови попали на кожаную обивку салона. – У тебя есть платок?

– Да, посмотри в бардачке, – сказал я, заводя двигатель.

Аманда открыла вещевой ящик, покопалась в нем. Достала оттуда белый платок и еще кое-что. Маленькую коробочку. Нет, это была не коробочка – телефон. Девушка замерла с ним и начисто позабыла про свой кровоточащий палец. Она уставилась на мобильный, как будто держала в руках пистолет. После чего перевела взгляд на меня. Я понял, что допустил роковую ошибку. Просто катастрофическую. И заметно напрягся, однако продолжал делать вид, что все хорошо. Сжал зубы.

В бардачке лежал мобильный Кормана, который вылетел у меня из головы. В гребаном бардачке! Гребаный мобильник! Я засунул его туда, после убийства. Черт! Как же это все не вовремя!

– Ты же говорил, что не видел его, – с дрожью в голосе вымолвила Аманда.

– Ну да, не видел… – неуверенно ответил я и запнулся. – То есть, видел, но… давно...

Все это звучало так неправдоподобно, так неприкрыто, что даже я не поверил в собственную ложь. Самое странное, что я не чувствовал страха или беспокойства. Только жуткий стыд. Я опустил глаза, не зная, что сказать. На мгновение в салоне воцарилась гробовая тишина, которая мне страшно не понравилась. Дождь барабанил по капоту Шеврале.

– Откуда у тебя его мобильник? Ты же не… – Она вдруг замолчала. Прижала ладонь ко рту, словно боялась проронить слова. – Нет… нет, Дилан, нет! Неужели ты…

Аманда потянулась к ручке, собираясь открыть дверь.

– Аманда, подожди! – Я попытался ее остановить, но она не хотела меня слушать. У нее был шок. Она двигалась, словно в трансе, похоже не до конца осознавая, что делает. – Это ошибка! Я все объясню! Аманда, пожалуйста, постой!

Она выбралась из машины и куда-то пошла. Она хотела убежать, представить, что это все не по-настоящему. Это кошмарный сон, и скоро она проснется. Добродушный весельчак Дилан не мог быть убийцей. Он и мухи не обидит, а тут человек. Да еще и знакомый, почти родной человек. Это просто невозможно.

«Прошу, Тайлер, только не вмешивайся в это, – мысленно молил я. – Только не вмешивайся»

«Сам ты ничего не сделаешь. Еще больше напортачишь»

«Нет! Я разберусь, только не вмешивайся! Я все улажу, я все улажу», – бормотал я про себя, выскакивая на улицу. Порыв ледяного ветра тут же окатил меня.

Я погнался за Амандой, не переставая окликать ее в темноте. Силуэт показался среди деревьев. Она спотыкалась о камни. Дождь размыл землю, создавая грязь. Аманда была на каблуках, поэтому не могла далеко уйти. Испугано озиралась. Неужели она боится меня? Того, кто никогда бы в жизни не причинил ей зла, даже подумать не смел об этом.

Я быстро бежал за ней, отмахиваясь от листьев и веток. Уже мог разглядеть ее мокрую куртку. Запутанные и влажные локоны, прилипшие к спине. Было скользко. Дождь лил, как из ведра.

– Пожалуйста, Аманда, подожди! – старался перекричать шум ливня. – Прошу, выслушай меня!

– Не подходи ко мне! – донесся ее голос. – Ты убил его!.. Дилан, ты убил...

Если бы я тогда позволил ей уйти. Все было бы по-другом. Кошмар закончился бы здесь и сейчас. Меня бы посадили за решетку, обвинив в смерти нескольких человек, и многие остались бы живы. Но все сложилось иначе. Я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, но уже ничего не смогу исправить. Изменить прошлое не в силах никто.

Оставалось пару метров. Она была от меня на расстоянии вытянутой руки. Я слишком сильно поддался вперед. Туфли заскользили по грязи. Я налетел на Аманду всем весом. Произошел тяжелый удар в спину. Она издала пронзительный визг и упала на землю лицом вниз. Врезалась головой в острый камень. Раздался оглушительный хруст, словно арбуз шмякнулся на асфальт... И в миг все замерло на месте. Как будто время остановилось. И я перестал дышать. Ноги подкосились.

Я сокрушенно опустился подле Аманды и попробовал поднять ее тело. Она продолжала лежать без чувств. Почему столько много крови? Под затылком растекалась алая лужа. Я ужаснулся от увиденного. Инстинктивно перевернул ее на спину и положил голову к себе на колени. Раздался слабый стон. Она жива! Слава Богу!

– Аманда! Аманда, все будет в порядке! Ты поправишься, – шептал я. – Все будет хорошо! Я обещаю! Я отвезу тебя домой. Только не плачь, умоляю, иначе я тоже заплачу... – В горле встал ком. – Этого не должно было случиться... почему ты убегала от меня!? Я ведь тоже люблю тебя, Аманда! Тоже люблю!

– Т... т-ты... – выдавила она; ее блестящие глаза застилали слезы. – ... пожалуйста... не надо... я хочу домой...

На фарфоровое личико падали холодные капли дождя, ручейками сбегавшие по щекам и касавшиеся трясущихся губ. Верхняя часть ее головы была мягкой массой, напоминающей мякоть тыквы. В волосах торчали белые осколки кости вперемешку с липкой черной грязью и опавшими листьями, окрашивающимися в красные тона. Цвет крови. К горлу подступила тошнота.

Широко распахнутые зеленые глаза Аманды остекленели и смотрели в затянутое тучами небо, спрятанное за верхушками деревьев.

Я отказывался в это верить. Просто не мог это принять. Крепко обнял ее, сжал безвольную бледную маленькую ладошку в своей руке и приложил к губам, словно пытался согреть. Но она уже была мертва...

Прямо на моих глазах в одну секунду обвалился целый мир. Моментально. Потребовалось всего одной секунды, чтобы это произошло. Еще одно убийство. Еще одна смерть любимого мне человека. По моей вине.

Спустя пары минут я понял, что яростно кричу. Но не в силах был остановиться. Унять это ощущение, раздражающее душу. Только тогда я заметил, что держу в правой руке стальной нож и безудержно всаживаю его в тело Аманды снова и снова, снова и снова, снова и снова, проделывая в нем большую дырку. Как будто делал ей массаж сердца. Как будто это могло излечить ее. Вернуть к жизни. Или просто вымещал свою злость за несправедливость? За ту судьбу, что мне дали. Кромсал ее плоть, но не чувствовал облегчения. Становилось только хуже. Брызги крови попали мне на лицо. Слезы слепили глаза и жгли кожу. И боль оставалась прежней.

«Отнеси ее тело в дом №13... отнеси ее тело в дом №13... ты должен отнести ее... должен отнести тело в дом №13... скорее, пока еще есть время... скорее, пока тебя никто не увидел... Дилан...»

Я продолжал работать ножом, ощущая внутри себя невероятно могущественную силу, как никогда лучше. Тайлер участвовал в этом. Или это был не он?

14

Я отвез тело в багажнике к дому №13. Затащил вовнутрь и возложил его, словно преподношение, на полу в коридоре. На паркет стекала дождевая вода.

– Вылечи ее, – прошептал я, как будто дом меня слышал. – Умоляю тебя. Забери меня вместо нее, только пусть она будет снова жива и невредима. Ты же можешь это сделать! – Холодная тишина.

Собираясь возвращаться в машину, что-то заставило меня остановиться у парадного входа.

– Это не Бог, а дьявол, – донесся из-за спины голос Тайлера. – К нему ты обращался.

Я повернулся. Он стоял у лестницы, рукой поглаживая перила. Буквально в то же мгновение я бросился к нему. Склонился перед ним и стал искренне молить, как это делают рьяные прихожане какой-нибудь захолустной католической церкви.

– Верни ее! Сделай это, молю! Забери меня вместо нее, пожалуйста! Я сделаю все, что угодно, все что скажешь, пусть она будет жива! Молю! Сделай что-нибудь!

– Но ведь это не я убил ее – а ты, – сказал он мягко, с сочувственным выражением на лице. То была лишь маска, скрывающая под собой личину хладнокровного монстра. – И потом, я не воскрешаю мертвецов. У меня нет такого права. Прости, я действительно очень сочувствую твоему горю, но ничего не могу с этим поделать. Мне больно смотреть, как ты страдаешь.

– Это очередная ложь! – рявкнул я.

– Не забывай, что я теперь часть тебя. И прекрасно чувствую все, что ты переживаешь в сердце. Боль, страх, радость или отчаяние – это все знакомо мне. Но прошлое изменить нельзя, каким бы ужасным оно ни было.

– Нет! – безнадежно вскричал я, схватив его за вороты куртки. – Нет… нет… нет… – Постепенно хватка ослабевала, голос затихал и в конце сменился жалобными всхлипами.

Он молчал.

– Мужайтесь, старина, – сказал он, похлопав меня по плечу. А затем прошел в гостиную. Спустя нескольких долгих минут я последовал за ним.

– Я убил всех своих друзей, – сказал я приглушенным голосом, вступая в предел комнаты. Меня лихорадило. – Убил их всех… – Словно воспоминание посетило голову, и я произнес: – Я убил Кормана… Господи, Тайлер, как я мог это сделать? Как же я мог докатиться до такого? Столько смертей... и ради чего?

Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и смотрел мне в лицо, не выдавая своих эмоций – если они, конечно, были ему свойственны, и это не была очередная игра талантливого актера.

– Знаешь, – наконец он нарушил тишину, – люди приходят в этот мир с мыслью, что у них есть какая-то миссия. Они живут здесь не просто так. И умирают тоже не просто так. Весь мир – это сложная система, связанных между собой факторов, случаев или событий.

– И ты в это веришь? – спросил я. – Хочешь сказать, что кто-то хотел, чтобы это произошло. Чтобы я занимался этим: пытал и убивал ни в чем неповинных людей! Ты ненормальный!

– Нет, – сказал он, – это всего лишь причина, следствие в другом. Мы с тобой здесь, труп – в коридоре. Это ли не случайность?

– Что?

– Никто не управляет тобой, Дилан. Ты волен делать то, что посчитаешь нужным. Это твоя судьба. Ты сам выбрал такую жизнь. И Аманду и того жирдяя из семейки Флинстоунов («Здоровяка») убил ты.

– Это вышло случайно! Я не хотел... это ты замучил Кормана насмерть, а не я! Я был ни при чем!

– Так уж и ни при чем? – Тайлер досадно цокнул языком. – Тебе открыть тайну? Ты был в состоянии аффекта и уже ничего не помнишь? Я был в твоем теле только до той поры, пока общался с ним, но потом, когда наступил черед действовать, роль палача взял на себя ты. Я лишь был сторонним наблюдателем и любовался твоими успехами. Не хотел говорить тебе сразу, боялся, что ты спятишь и не вынесешь правды. Но сейчас, думаю, можно раскрыть все карты. Кормана зарезал ты, Дилан, и у тебя на это были веские причины.

Мне пришлось сесть на краю дивана, чтобы в очередной раз не свалиться на пол от бессилия и усталости.

– Что касается Аманды – я видел с какой страстью ты всаживал в нее нож. Я даже возбудился. – Тайлер засмеялся.

– Больной ублюдок... – процедил я сквозь стиснутые зубы.

– Ты не лучше меня, – прервал он, и вдохновенно продолжил. – К черту план небес! Дерьмо это все! Мы не одноразовые пакетики презервативов, чтобы использовать нас, а потом просто скинуть в выгребную яму, как более не способный ни на что продукт – вонючая биомасса! Мы творцы, а не творения! Не кисти в руках художника – нет! – мы сами создаем свой мир! Правим и уничтожаем! Ты делаешь себя свободным или пленяешь дурацкими мыслями и пустыми выдумками. Все остальное – это не важно, ересь для тех кто ищет утешения или пытается себя оправдать. Бесполезная чепуха для слабаков! Мы с тобой, Дилан, вместе до конца. Вечно. Покуда смерть не разлучит нас, – с долей иронии заметил Тайлер. – Иди домой и прими душ. И не забудь отмыть багажник от крови – нам еще не хватало, чтобы тобой заинтересовалась полиция. Я останусь здесь и разберусь с телом. – Он загадочно улыбнулся, показывая острые резцы. – Об этом можешь не беспокоиться.

15

Дома я никак не мог расслабиться. Был не в состоянии выкинуть из головы кошмарную сцену в парке. Пронзительный визг. Разбитый череп. Смерть Аманды. Всякое напоминание об этом вызывало во мне боль и ужас. Я заткнул уши ладонями, лишь бы не слышать этого громоподобного крика. Но ничего не помогало.

Я сидел у себя в комнате на кровати. Словно бы это было пару лет назад, когда я только пришел домой ночью с вечеринки, заперся у себя в спальне и не выходил несколько дней – трагическая смерть Уэса. Именно оттуда все пошло наперекосяк. С того момента все изменилось. И уже не могло быть иначе. Проклятый зеленый туман, разрушенная жизнь. Теперь смерть повсюду окружает меня. Цепко держит в вороньих когтях.

Папа узнал, что я брал его тачку и жутко взбесился. Орал на меня. Забавно то, как он десять минут отчитывал меня, а после еще тридцать с лишним минут говорил какой я глупый, никчемный, расточительный и слабохарактерный. Жаловался, почему ему достался такой непутевый отпрыск. Где-то произошел генетический сбой, папочка. Ты хотел себе наследника, чтобы в конечном итоге я занял твое место. Стал главой фирмы. Но вместо этого я занимаюсь обезглавливанием таких помешанных на тупых принципах простофиль. Мне плевать.

Я перевел взгляд на красный коврик, постеленный на полу. Красный, как кровь Аманды. Меня замутило. Я начал глубоко и медленно дышать, пытаясь унять это гадкое чувство внутри. Успокоить больной желудок. Тело сотрясала мелкая дрожь. Больной, больной, больной... это болезнь? Где же Тайлер? Почему его до сих пор нет? Как будто он занят более важными вещами.

Дверь внезапно скрипнула, отчего я встрепенулся и обхватил руками колени. Кто это? Снова отец? Нужно было встать и проверить.

Я вышел в коридор и оглянулся по сторонам. Никого. Кроме инвалидной коляски, которая стояла напротив в конце коридора у двери. Тетя Лиз? Коляска принадлежала ей. В течении нескольких лет состояние тетушки Лизы ухудшалось. Она уже не была способна передвигаться по дому самостоятельно. Папа хотел сдать ее в больницу, чтобы последние годы (или дни) она провела в общественной палате, в окружении таких же умирающих стариков, как и она, а не «досаждала своему семейству». Но мама была категорически против этого и грозилась уехать из дому, если папа так бессердечно поступит с женой покойного дяди Бертрама. Они вновь ссорились, вновь ругались – сильнее обычного. Папа рассвирепел, мама разбила свою любимую чашку. Потом они оба ушли.

Достигнув конца коридора и отодвинув в сторону инвалидную коляску, я тихо открыл дверь и пересек комнату тетушки Лизы. Свет не горел.

– Тетя? – позвал я ее, но никто не откликался. Не удивительно, она уже давно ни с кем не разговаривает. – Тетя Лиза, это Дилан. Вы где? С вами все хорошо, тетя Лиза?

Я нащупал рукой выключатель и зажег лампу. Помещение озарило тускло-желтым светом и я встревожено дернулся. По комнате словно прокатился ураган: предметы в беспорядке лежали на полу вместе со скомканной одеждой, шкаф открыт, у столика выдвинуты все ящики, выставляя напоказ содержимые в нем предметы – всякие медицинские тюбики, крема, платочки и прочую дребедень. Господи! Что здесь произошло? Кто устроил весь этот погром? Из множества терзавших мою голову вопросов я мог ответить только на один из них – тети Лизы здесь точно нет.

Я развернулся и вышел из комнаты. Еще раз бросил подозрительный взгляд на инвалидную коляску, а затем направился к лестнице. Остановился у лестничного проема и посмотрел вниз, где открывался вид на прихожею.

Внезапно за спиной раздался скрип половиц. И кто-то неожиданно набросился на меня сзади. Буквально сел на меня верхом, как на лошадь! Кто-то очень массивный. С силой сдавил мою шею. Я хотел закричать, но вместо этого издал только стон. Начал яростно дергаться, пытаясь скинуть его со спины. Извивался как будто у меня под рубашкой клубок змей. Но тщетно. Оно намертво вцепилось в меня своими толстыми, как сосиска, нестрижеными пальцами и сильнее впивалось в горло. Я уже хрипел. Голова закружилась. Я задыхался. Слишком мало воздуха. Краем глаза я успел рассмотреть его. Того кто душил меня. Это была жена дяди Бертрама – тетя Лиза! С растрепанными седыми волосами и совершенно одичавшим взглядом. Она же совсем сошла с ума! Я почувствовал теплое зловонное дыхание над ухом. Вонючий запах чеснока вперемешку с запахом каких-то лекарственных мазей давал несравнимо мерзостный эффект. Я пожалел, что у меня нет насморка. Для носа это была, несомненно, кошмарная пытка.

– Зло! Зло! Зло! – восклицала она, словно помешанная фанатичка. – Дьявол!! Проклятый! Ты зло!! Оно погубит тебя, если ты не вернешься! Сожги его! Сожги его!! Сожги...

– Отцепись от меня, бешеная сука! – невольно сорвалось с губ. Но у меня не было времени фильтровать безудержный поток слов, вылетавших из горла. – Отстань! Отстань! Слезь с меня! Слезь!! Чертова тварь!!

Должен сказать, она активно сопротивлялась, как будто не она только что напала на меня и пыталась прикончить, а я пришел к ней лично, чтобы отправить ее до небесных врат. Это напоминало чем-то родео – дикие скачки. Правда быком выступал я. И у меня уже кончались остатки запаса кислорода в легких. Из последних сил я сделал рывок, нагнулся и перекинул ее через плечо. Она кубарем покатилась вниз с крутой лестницы, не пропуская ни одной ступеньки и ударяясь о каждый угол. Раздался грохот. Стены задрожали. Тетя Лиза впечаталась в дверь. Бездыханное тело распласталось на полу.

Врачи сказали, что смерть наступила мгновенно – несчастный случай.

Мама плакала, отец ее успокаивал, но в глубине души он ликовал. Я-то знаю. Он давно хотел избавиться от вредной старухи. Мы собрались в гостиной. Родители опять ссорились. Не могли прийти к решению: хоронить или кремировать. Ругались друг на друга. Я сидел в сторонке, хмуро подперев голову рукой.

В дверях гостиной внезапно появился Тайлер и захлопал в ладоши.

– Тебя нельзя оставлять одного, – сказал он улыбаясь. – Что я пропустил на этот раз?

16

– Я больше не буду убивать, Тайлер.

– Тогда ты умрешь, – спокойно отвечал голос.

– Мне все равно.

– Ты разве не боишься? Думаешь, что сможешь справиться с собой? Этот мир тебя разочаровал? Пойми, у тебя еще есть шанс все наладить... послушай меня, Дилан!... разве ты не понимаешь, что еще не закончил?... Не смей молчать, Дилан, не смей!...

Это была ночь с четырнадцатого по пятнадцатое декабря. Самая длинная и ужасная ночь за тот год. Мне было плохо. Шумело в голове, словно там сверлили дрелью и долбили молотком по мозгам. Гулко стучало в висках. И тело покрывал липкий холодный пот. Закутавшись в пальто, я передвигался быстрыми шагами по тихим улицам. Шел снегопад. Кружившийся в воздухе и плавно ложившийся на землю снег сиял при свете уличных фонарей.

Я больше не мог себя контролировать. Постепенно оно завладевало мной, как нечто черное, разливающееся по венам. Сколько я уже держался? Два месяца? Или три? Каким-то образом я сумел подавлять в себе желание на столь долгий срок. И теперь оно давало о себе знать. Началась ужасающая, нестерпимая ломка. Адски ныли кости. Сердце билось так, словно рвалось наружу. Ощущение, как если тебя продержали несколько часов в холодильной камере, а потом резко бросили в кипящее масло. Это предсмертная агония. Дальше идти я не мог и устало прислонился к стволу дерева, подобно раненному зверю, ищущему себе подходящее место для упокоения. Тяжело задышал. Я закрыл глаза, представляя в голове образ Аманды, какой помнил ее и любил. Приготовился прощаться с жизнью, а потом вдруг услышал... детский смех, строгий женский голос с долей упрека и одновременно нежной ласки. Так мать отчитывает в чем-то свое горячо любимое дитя, но не со злобы, а потому что заботится о нем и желает ему только добра.

Я распахнул глаза и увидел их, выходящих из дому. Забренчали ключи. Женщина закрывала дверь, а малыш (примерно четырех-пяти лет от роду) стоял рядом, задрав голову к небу, и смотрел, как падают снежинки. У него были большие голубые глаза. Каждую из снежинок он ловил крохотными ладошками, а когда какая-нибудь из них приземлялась ему на нос заливисто смеялся. Мама, конечно же, цыкала на него, чтобы он не шумел, но любопытное дитя – что с него взять...

Во мне проснулся монстр, вынашивающий кровожадный план. Дом требует жертвы. Жаждет новой крови. Оно проголодалось. Хватит ждать, пора действовать!

Я отстранился от дерева. Пригнулся, чтобы меня не было видно, и стремительно направился в их сторону. Сознание заволокло сумрачным серым туманом. Оно не давало мне решать. Настойчиво взывало к убийству. Тело словно не повиновалось мне, находясь под влиянием сверхъестественных и беспощадных сил. Меня охватил страх. Знакомое чувство беспомощности и неизбежности. Оно хочет убить их! Женщину и того маленького ребенка. Нет! Я должен как-то этому помешать. Должен спасти их. Скорее!

Я был совсем близко, слышал, как она копалась с замочной скважиной. Притаился во мраке за одним из сугробов, выжидая подходящий момент. Как хищник следил за своей жертвой, не способный предотвратить кошмар.

«Оставь их, Тайлер! Ради всего святого, это же ребенок! – мысленно противоборствовал я, однако не встречал ответного слова. Как будто Тайлер и не слышал вовсе. – Убей кого-нибудь другого, только не их! Я умоляю тебя!! Господи, почему это происходит!?... Почему это происходит со мной!?... Ненавижу тебя! Ненавижу!!...»

Я подобрал с земли булыжник довольно солидных размеров. Дрожали руки, когда я это делал, несколько раз ронял его и поднимал снова. Мышцы все напряглись.

Управившись с дверью, женщина подтянула сумочку выше к плечу, взяла за руку сына, и они пошли по дорожке прямо ко мне в лапы, где я прятался за снежным кустом.

«Нет! Нет! Нет!»

Малыш беззаботно пел какую-то песенку из детской телепередачи, шлепая ботиночками по снегу. Они даже ни о чем не подозревали. Мое сердце билось, как сумасшедшее. Рука, в которой лежал булыжник, дико тряслась. Еще немного, и я сделаю это. Пару секунд, и я проломлю ей голову, а затем и малышу.

Они достигли конца дорожки, наступило время выпрыгивать из засады, но в последний момент что-то заставило остановиться. Меня парализовало. Они повернулись и пошли по тротуару, удаляясь в темноту.

Я с шумом выдохнул, весь взмокший от пота, словно бежал несколько километров без остановки. Никак не мог унять дрожь. Зажмурился и облегчено привалился к сугробу. Из глаз вдруг заструились счастливые слезы, хотя причин для радости, собственно, не было.

Снежинки мягко ложились на лицо и сразу же таяли, покрывая щеки и лоб мелкими каплями. Холодили горячую кожу. Я благодарил небеса за то, что так вышло и не переставал горько плакать. Это продолжалось недолго.

Я почувствовал справа от себя что-то живое. Кто-то прикоснулся к плечу, и я вздрогнул. Поднял на него взор.

Передо мной, наклонившись, стоял парень в куртке, зимней коричневой шапке и обвязанный шарфом. В уши были воткнуты наушники.

– С тобой все в порядке? – спросил он. – Не нужна помощь? Позвать кого-нибудь?

Я слабо кивнул и мгновенно с размаху отправил ему булыжник в область виска. Удар был столь чудовищным, что парень даже чуть отлетел в сторону, безвольно раскинув руки. Снег окропила кровь. Я отбросил камень в куст и понес тело к уже известному источнику. Туда куда относил все остальные трупы – к дому номер тринадцать по улице Мрака.

– Он еще живой, – предупредил меня Тайлер у входа. – Тащи его наверх, у меня там есть топор.

Я привязал его к стулу в одной из комнат на втором этаже. Он очнулся, но все еще был дезориентирован. Возле уха образовался кровоподтек.

– Как тебя зовут? – спросил я дружелюбным голосом.

– Эрик, – вяло ответил он, щурясь от света лампочки, болтавшейся на оголенном проводе. – Что происходит? Где я?

Я взял в руки тяжелый топор, прислоненный к стене. Эрик обратил на это внимание.

– Зачем это? – Он нервно заерзал на стуле, затрясся. – Не надо. Что вы хотите?

Ответа не последовало, да он и не ждал, сосредоточенно следя глазами за каждым движением топора. – Подождите! Стойте! Умоляю вас, не надо! У меня ничего нет! Подождите! Подождите!!

Тайлер закончил возиться с его ступнями и отошел. Шоу началось.

Я перебил Эрику обе голени. Он резко запрокинул голову назад и истошно заорал на весь дом, если не на всю улицу. Из его рта что-то выпало. По бороде обильно заструилась кровь и закапала на старые доски. На губах пузырилась кровавая пена.

– Боже-ж ты мой! Да он откусил себе язык! – воскликнул Тайлер, завороженный этим явлением.

Он захлебывался кровью. Судорожно отплевывался и глотал ее, издавая булькающие звуки. На полу валялся скукоженный красный кусочек языка. Мне стало дурно, и я отвернулся.

– Ты чего, – раздраженно спросил Тайлер, – издеваешься, что ли? В такой ответственный момент!

– Сука! Он откусил собственный орган! – закричал я, не сдержав эмоциональный порыв. – Своими зубами! Ты это видел!? Эта красная херь до сих пор лежит там?

– Конечно, лежит! Куда она денется? Ты что, совсем придурок? Давай уже...

– Подожди, подожди. Мне нужно расслабиться, иначе меня сейчас стошнит, – сказал я. И медленно, размеренно задышал, словно занимался медитацией. – Сейчас, сейчас, сейчас...

– Ты там ублажаешь себя, что ли? – сердито заговорил Тайлер, явно в нетерпении продолжения «банкета». Он обратился к тому бедолаге: – Мы подождем. Мы ведь подождем? Куда торопиться, правда? Дилан, твою мать! Давай уже заканчивать с этим!

Я перевел дух, глубоко вздохнул и повернулся. Лезвие противно заскрежетало по полу. Лицо парня побелело. Он перевел на меня взгляд, выражавший смертное отчаяние, и лихорадочно замотал головой. Теперь ему оставалось только мычать. Говорить он был не в состоянии, равно, как и бегать, из-за поломанных мной ног.

– Прости, мужик, – сказал я, искренне сочувствуя его горю. А после замахнулся топором и с мощнейшим ударом обрушил ему на плечо, перерубая ключицу. С чавкающим хрустом отделилась левая рука от тела. Секундный вопль, исполненный невыразимых страданий, оглушил комнату. Еще один замах – и вот уже вторая рука лежит подле первой, а чуть поодаль от них – язык.

Из обрубков плеч фонтанировала кровь, заливая боковые стены и паркет когда-то бывшей спальни. Я отпрянул, чтобы не заляпаться.

Он отключился. Его голова упала на грудь. С нижней губы повисла в воздухе густая кровавая слюна. Я поднял топор над головой, собираясь нанести последний штрих. В свете лампочки зловеще блеснуло лезвие, с которого широкой полосой медленно текла темно-красная жидкость... Сталь взлетала и опускалась, кромсая тело и разрубая остатки конечностей. В воздухе витали разные тошнотворные ароматы, как будто у смерти на балу. Запах кислятины, пота, сладковатой вони и приближающегося гниения вскружили мне голову. Повсюду была кровь. И куски Эрика, как пазлы, разлетались по углам. Игра называется «Собери Эрика». Картина не из приятных и уж точно не вызывала никаких восторженных чувств. Представление окончилось. Топор вывалился из моих огрубевших пальцев, и я, охваченный этой свирепой энергией, вышел из комнаты. Сердце трепетало. Я горел убийством. Нужно было еще. Усеять дом тысячами тел. Покрыть их кожей обои, а кровью оживить источник. Но потом, когда я спустился вниз и понял, что дальше не в состоянии сделать и шага, в измождении сел на полу в коридоре, прислонившись спиной к стенке. Руками закрыл лицо.

Лютая ненависть пропала и растворилась пелена серого тумана – сознание прояснилось. Каменная корка растрескалась, обнажая вину. В памяти всплывали кадры ужасной расправы над бедным юношей.

Зло исчезло до очередного сезона жатвы. Как скоро оно даст о себе знать? И как противиться тому, что не в силах остановить ни одно живое существо на Земле?

Словно незваный гость беззвучно оказался рядом Тайлер.

– Не знаю, что со мной происходит, – сказал я. – Во мне будто живет монстр. Глаза наливаются кровью и возникает такая злость, что я боюсь, что не справлюсь с собой... сделаю нечто такое, чего не переживу. Оно будто управляет мной...

– Я человек, Дилан, – наконец признался Тайлер. – Ну, то есть, был им когда-то. Тоже, как и ты, был коварно обманут дьяволом. Теперь я навечно связан с этим домом. Я попал в ловушку, возврата из которой не предусматривается правилами.

– Мы же можем его уничтожить, – взволновано сказал я. – Вместе! Покончить с этим кошмаром! Мы могли бы спасти нас! Искупить то, что совершили!

– Могли бы, – произнес он задумчиво с тоской и обреченностью. – Но я исчезну вместе с ним. И ты пойдешь за нами следом. Нас больше не станет. Не останется воспоминаний – ничего... – Тайлер вздохнул и начал вставать с пола. – Напрасно ты ищешь выход, Дилон... здесь ты его не найдешь. Мы с тобой в западне, – сказав это, он вручил мне в руки помятую фотокарточку, и удалился. Фото было в пятнышках свежей крови. На нем было изображена женщина, обнимающая своего взрослого сына. Подле женщины, с другой стороны от молодого парня, стояла маленькая девчушка и прижималась к маминой ноге. Они улыбались. Фото открывала настоящую семейную идиллию, которую мне никогда не доводилось и не доведется увидеть в своей дурной семье. Все были счастливы, все улыбались. Фотография буквально излучала теплоту и умиление. Меня пробрал озноб, и руки сильно задрожали. Но не из-за гнева, нет. Что-то перевернулось в груди. Тем счастливым молодым человеком, которого так крепко обнимала мать, был тот самый юноша – Эрик. Тайлер выкрал эту фотокарточку из его кармана…

17

На мгновение всплыло воспоминание из детства о том, как мы с ребятами ходили в школьные походы. Устраивали пикники. Разводили огонь и жарили на нем сливочный зефир, рассказывая всякие истории. Ночью лес выглядит таким тихим и спокойным. А еще темным, хоть глаз выколи. Невольно возникает мысль, что за одним из тысячи стволов деревьев, раскинутых на несколько десятков миль, притаилось жуткое нечто. Какой-то монстр подстерегает тебя в тени, чтобы в любой удобный случай схватить и уволочь вглубь леса, и там уничтожить. Лесной дух или демон...

Вот и сейчас меня густым туманом окружала кромешная тьма, через которую не пробивался ни единый лучик света. Даже из овального окошка, как это было принято, не выказывала свое почтенное присутствие благородная луна, словно пряталась за облаками. В этом было что-то странное, отчасти таинственное и любопытное. Читай больше книг на Книгочей.нет Мне стало не по себе. Во рту пересохло и сдавило желудок. Как будто погасли все источники света. Я вовсе не боюсь темноты... ведь не боюсь? Однако одно дело бояться темноты и совсем другое – бояться того, что может в ней скрываться и перед тобой предстать в самый неожиданный момент. Неизвестное нечто, которое в фантазиях обычно выглядит куда страшнее, чем в нашей закостенелой реальности.

Я не помнил, как здесь оказался или кто привел меня сюда. Но точно знал, что обязательно что-то должно произойти. Совсем скоро. Ощущение усилилось с того момента, как я почувствовал, что за мной кто-то следит. И до слуха донесся шепот. Настолько отчетливо прозвучал в мрачной тишине, словно находился в этой комнате.

– Дилан...

Я повернулся и заметил в углу мансарды гигантское черное создание. И отшатнулся. По спине пробежал холодок. Нет, это всего-навсего большой старый сундук, покрытый пылью, и ничего более. Странно, подумал я. Прежде его не было. Я бывал здесь частенько и досконально изучил всю мансарду, где какая вещь лежит. Но сундука не помню. Однако это не главная проблема и не стоит на этом слишком заострять внимания. Там, внизу, меня ждало нечто, с чем я обязан был наконец-то столкнуться лицом к лицу. Избежать этого не удастся, не сегодня. Я решительно должен выяснить кому принадлежит тот голос, который слышал и раньше, на вечеринке, когда в этом самом треклятом шкафу, чтобы меня напугать, прятался Уэс.

Я подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и я смог бы различать в ней предметы, чтобы не споткнуться о них и не полететь вниз головой с лестницы в зияющую чернотой пустоту, наполненную моим воображением фантастическими чудовищами. Шепот повторился уже с нижних этажей и призывал следовать за ним.

– Дилан...

Я подчинился и начал осторожно спускаться по крутой лестнице. Деревянные ступени визжали. Я тщательно выбирал место куда бы ступить ноге, дабы издать как можно меньше этих противных скрипов, эффектно действующих на мой рассудок.

На середине пути между вторым и первым этажом я увидел полосу света. Лампочки тускло освещали коридор, разгоняя мрак в стороны, куда свет проникнуть был не в состоянии. Именно там, из темных и потаенных углов и под лестницей, за мной пристально наблюдали черные тени.

Достигнув подножия лестницы и ступив на деревянный пол, я остановился как вкопанный и оцепенел. Шепот пропал, но обстановка кардинально поменялась. Дико заскользили подошвы, отчего мне пришлось схватиться за перила, а иначе бы я попросту свалился с ног. Меня шатало, как корабль при шторме. Вместо тех безвкусных старомодных обоев, по обе стороны от себя я увидел множество распятых голых тел, висящих на стенах. Как будто прибитых к этим стенам гвоздями. От них исходил страшный холод и тлен. Они выглядели, как тряпичные куклы, подвешенные за нитки искусным кукловодом. Недвижимые, безмолвные и с ног до головы облитые чем-то красным очень похожим на клубничный сироп... но то был не клубничный сироп. Глаза опустились вниз и я внезапно понял почему пол такой скользкий. Его покрывал толстый слой крови. Кровь выливалась из этих несчастных, страдающих кукол. Маленький ребенок слева от меня жалобно застонал – по крайней мере, это существо, представшее перед моим взором, по размерам походило на малыша, но было слишком обезображено и испачкано красной желеобразной массой. Оно шевелило пальчиками, но не могло отодрать свои маленькие пухленькие ручки от стены, как будто было намертво к ней приклеено, от чего заходилось в тихом и тоскливом плаче, временами переходящем в надрывный звериный крик. Чуть правее в нескольких футах от него висел старик, судя по его сморщенной и дряблой коже. Они все уныло стонали, словно мучились. По запястьям одной дамочки медленно ручейками бежала вязкая кровь, капающая на доски. Ее тело испещряли порезы и шрамы. На ней не было живого места. Она была изуродована до неузнаваемости. Все изрублено, изорвано. Как будто с нее живьем содрали кожу. Тонкие сплетения синих нитей, словно сети, по всему лицу тянулись вены. Только кровавые обвисшие груди говорили о том, что это все-таки женщина.

Теперь шепот возобновился, но я слышал его отовсюду. Бормотание, всхлипы и стоны.

– Дилан...

Они говорили со мной. Хотели что-то сказать, но от отчаянных попыток получался просто бессвязный шум и неразборчивый гул голосов. Даже в этом нестройном, несмолкающем хоре я уловил какую-то дьявольскую пародию на литанию*. Костяшки моих пальцев побелели – так крепко я вцепился в перила, что боялся их отпустить и окунуться в кровавую лужу. Но сильнее всего в меня проник страх от осознания, что какой-нибудь из этих экспонатов кунсткамеры шевельнется и захочет меня схватить. Кто-нибудь из них медленно повернет в мою сторону голову и обратит на меня свой мертвый взгляд, как будто обвиняя меня в том, что здесь оказался. В том, что каким-то непостижимым образом именно я служил тем человеком, кто вбивал гвозди в их запястья и приносил нестерпимую боль. Я вбивал гвозди в их ноги под ледяной хруст их костей. И все это сотворил с ними я... это невозможно! Не правда. Я содрогнулся, увидев, как один бедняга, у которого была раздроблена нижняя челюсть, а рот занимала каша из крови и зубов, едва заметно двигал тем местом, где раньше у него находились губы. Он походил на обезображенного зомби, при виде которого у любого возникло бы желание тут же распрощаться со своим обедом, а может быть и завтраком. Жалостливо хрипел, как и все, моля, но о чем? Что ему нужно? Что они хотели от меня? Как им помочь – они же трупы! Все – мертвецы!

Картина сменилась и возникло чистое округлое лицо, как будто отражение в зеркале. Оно было необыкновенно красивым. Розовые щечки, маленький носик и губы накрашенные темно-красной помадой. Зеленые глаза из глубины сверкали томным блеском. Аманда! Моя дорогая Аманда, еще прекраснее, чем раньше (если, конечно, подобное возможно), глядела на меня немигающе. Живая! Я знал, что то всего-навсего кошмар. После стольких лет, проведенных рядом с нею, где мне доводился шанс лишь любоваться этой красотой, а после наконец узнать, что эта красота была ко мне, глупому и неотесанному увальню, неравнодушна, приняла меня и даже полюбила... Она не могла умереть по-настоящему, ведь тогда бы это означало, что и я мертв тоже. Нет больше огня, который поддерживал бы во мне жизнь, как тот, что я погасил собственными руками...

Аманда жива. Как бы в подтверждение моих слов, она ласково улыбнулась мне. Как же она хороша. Безупречные светлые волосы обрамляли милое изящное личико, украшенное легкой пудрой. Ей был присущ мятежный характер и пылкий нрав. Она всегда любила что-то необычное. Словно противоположностью мне, Аманда олицетворяла собой веселый задор. Ее магическая энергия, которая у меня отсутствовала, позволяла ощутить себя открытым и счастливым. При ней каждый мог почувствовать это тепло и понимание.

Я окликнул Аманду, но, кажется, она меня не услышала. По-прежнему смотрела, как будто сквозь меня. Но вот по образу пробежала рябь, словно кто-то ударил кулаком по отражению в воде. Ее лицо принялось меняться с молниеносной скоростью. Покрываться струпьями, порезами и стареть. Прелестные волосы становились белыми и осыпались с головы. Ошметки дряблой, гниющей кожи отваливались, обнажая темно-серые кости черепа. Глаза вывалились из глазниц и вместо них открылись пустые черные провалы, в которых корчились червеобразные коричневые твари. Рот раскрылся в беззвучном крике и из него хлынул болотный гной. Я шокировано уставился на такую резкую перемену, не в силах оторвать глаз... и проснулся.

Прислонился мокрой спиной к изголовью кровати. Нет, это не сны. Это проклятье. Кошмары моего сознания. Я дрожал, ощущая по всему телу липкий пот. Не мог избавиться от ощущения, что этой ночью я несомненно побывал в самом аду. Демоны или призраки...

Я дернулся от звука мобильного, забренчавшего на столике возле кровати, и прождал пару секунд, прежде чем взял его в руки. Автоматически нажал ответить, даже не взглянув на то, кто звонил.

– Привет, Дилан.

– Ники? – удивлено выдавил я хриплым голосом; прочистил сухое горло. – Ты чего не спишь?

– Не знаю, – ответил друг. – Не могу заснуть... я хотел с тобой поговорить.

– О чем?

– Берегись, Дилан. Будь осторожен, – угрожающе прошептал он в трубку. – Смерть ходит повсюду.

– Ч-что?

– Происходит что-то странное... не могу объяснить. Никто этого не замечает, но я знаю. В последнее время ужасные вещи творятся рядом с нами.

У меня заколотилось сердце и я взволновано сел на кровати.

– О чем ты?

– Смерть Кормана, затем Аманды – это не случайность, – продолжал Ники. – И я склонен полагать, что это не конец. Разве ты не понимаешь? Кто-то убивает детей, Дилан. Скоро умрет кто-нибудь еще из нашего класса. Уверен, так оно и будет. Поэтому я прошу тебя быть очень осторожным.

– Смерть Кормана и Аманды еще не подтверждена..., – попробовал я возразить.

– Кого мы обманываем? Прошло уже столько времени. Я знаю, как ты относился к Аманде, тебе трудно, но признай это, признай, что их больше нет.

– Ты что-то знаешь? Думаешь, это Мусорщик? – спросил я, стараясь не вызвать подозрения в голосе.

На том конце трубки повисло долгое молчание. Тяжелый вздох нарушил его.

– Боюсь это не он, – так же шепотом ответил Ники. – Это ужасно то, что я скажу тебе, но ты должен выслушать меня и поверить. Я точно знаю, что говорю, уж поверь мне, Дилан. Боюсь, что убийца не Мусорщик... Это кто-то из нашего класса...

Примечание автора:

* Литания – молитва, состоящая из повторяющихся коротких молебных воззваний.

18

На следующий день я решил пропустить школьные занятия и отправился в центральную библиотеку. Нужно было как можно скорее выяснить, с чем я имею дело. Так дальше продолжаться не может. Эти призраки, Тайлер, убийства, дьяволы – в конечном итоге они сведут меня с ума. Я надеялся получить в библиотеке хоть какую-то информацию о доме номер тринадцать, хоть что-нибудь, что помогло бы мне справиться с ним. Одолеть зло, обитавшее в застенках этого дома. Освободить себя, и тем самым, возможно, спасти еще ни один десяток невинных жизней. Неизвестно, что у Тайлера на уме и можно ли ему доверять. Я и понятия не имею, где он сейчас. Наблюдает за мной или спит? Он не раз лгал мне, я не психолог и не мастер человеческих эмоций, однако по некоторым его действиям и дурак сумел бы определить и вынести такой вердикт – Тайлер не всегда говорит правду. Он что-то скрывает от меня. Иногда он нарочно уходит от ответа, как будто боится, что я догадаюсь о чем-то. И все это, так или иначе, вертится вокруг этого чертового дома номер тринадцать!

В воздухе витала свежесть. Нежный ветерок скользил по кронам и, словно пробуждая деревьям от долгого сна, насвистывал им незатейливую песенку. Солнце грело мне спину, освещая лужайки и каменную мостовую, под которой бежала и поблескивала от ярких лучей голубая речушка. Цветы благоухали и слились с запахом влажной земли в единую гармонию удивительных и приятных ароматов – дыхание ранней весны. Я и раньше прогуливался по этой улице, но никогда не обращал внимания, как иногда прекрасен окружающий вокруг тебя мир. Хочется оставить все плохое, что накопилось за столько прожитых лет, позади и просто идти вдоль улицы и любоваться величественными дубами, старыми вязами и великолепными кленами с набухшими почками. Говорят, что перемены к лучшему. Жизнь подкидывает нам новые преграды и трудности, чтобы мы не зачахли в этой мирской суете. И какими бы высокими ни были те препятствия, мы с присущей нам невозмутимостью, мужеством и горячим упорством преодолеваем их, укрепляясь в вере в собственный успех. А потом что-то идет не так... но ведь из всякой ситуации можно найти выход? Главное правильно его искать.

Так я неторопливо добрался до центральной библиотеки, с наслаждением вдыхая букеты распустившихся цветов и с интересом наблюдая за прохожими, спешившими на работу; студентами в ярких куртках, опаздывающих на пары. Мимо меня процокола мамаша на шпильках, с горделивой осанкой, ведущая свое неугомонное дитя в сад.

В библиотеке мне выдали вырезки из старых черно-белых газет столетней давности, а также толстую книженцу по истории нашего маленького городка. И по ее виду я понял, что ей давно уже никто не пользовался.

Вопреки моим ожиданиям оказаться в читательском зале одним из первых, я встретил здесь множество людей; почти половина столов была занята. Вскоре они разбрелись и большая часть людской массы ушла, оставляя меня почти в гордом одиночестве. Осталась компания из двух молодых человек и девушки. Пожилой библиотекарь прохаживал вдоль полок, гремя стремянкой. Расставлял предметы и сверялся со списком, который держал в дряхлой руке.

Я скинул с себя куртку и расположился в углу подальше от навязчивых и любопытных глаз. Возложил книгу на стол и принялся за изучение того материала, который раздобыл.

Как и утверждал Кори, дом построили в одна тысяча восемьсот девяносто шестом году. О семье Миардаки здесь мало, что говорится, лишь о том, что они были достаточно влиятельными в городе личностями и по слухам некоторых занимались спиритизмом. И это общение с духами не закончилось для них добром. Их уличали во многих нечистых делах, в том числе колдовстве. Их дочь Люсинда пропала, когда играла с вымышленным другом в прятки в гостиной. Сам глава семейства, Албрикт Миардаки, в порыве чувств обвинял во всем зло, которое по неосторожности пробудил в этом доме. До той поры оно спало, но потом произошло нечто, что послужило его пробуждению. Албрикт слишком увлекся магией, воображая из себя знатока и повелителя тех существ, неподвластных ни единому живому организму на планете. Те неукротимые и безжалостные духи стихии, из-за которых уже не одно тысячелетие страдает человечество. Мятежные духи, уничтожающие людское счастье и отравляющие надежду на его приход. Тут приводится цитатой слова Албрикта – «Этому злодеянию нельзя найти разумное оправдание... призраки забрали ее у нас... я подозревал, что так оно и будет, но не сумел этому помешать. Горе мне и моему семейству... Горе мне, горе. Бедная моя несчастная девочка... Моя малышка, Люсинда. Да будет проклят тот особняк и духи, что его населяют! Да будут они все прокляты!». На этом запись обрывается. Дальнейшая судьба семьи Миардаки неизвестна.

Следующим владельцем поместья стал какой-то весьма богатый англичанин, любивший затворничество и тишину. Но правил относительно недолго. Так в «... 1916 году Нортон Эйнц приставил дуло ружья к подбородку снизу и спустил курок... все что осталось от его головы полиция потом соскабливала со стенки»

К этому прилагались выцветшие фотографии. Зрелище еще то – смотреть как кто-то копается в чужих мозгах. Б-р-р-р! Мурашки пробегают по коже и пропадает всякий аппетит. Еще одна фотография, где некий господин Уильямс Эршот по описанию захлебнулся в ванной на втором этаже, запутавшись в занавесках. По показанию – несчастный случай, но всем невдомек, как же он так умудрился это с собою провернуть. Или же с ним действительно так управились злые призраки?

Другое фото, сделанное в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году, показывало зал, а именно центральную его часть, где на люстре безжизненно покачивалось, словно маятник, чье-то худое тело, одетое во фрак. Уоррен Гас – старый адмирал в отставке, одинокий человек, но по словам матросов никогда не проявлял склонностей к суициду. Его единственный слуга видел как он сам добровольно и старательно затягивал на своей морщинистой шее петлю, а затем отбросил в сторону стул... спасти его не успели.

«Как будто кто-то или что-то подтолкнуло его совершить это, – рассказывал тогда господин Мелоун (помощник и слуга) полиции. – Я давно замечал за ним странную особенность, приобретенную с момента нашего заселения. В том доме он приобрел такую болезнь, как паранойя. Боялся, что его хотят похоронить заживо. Постоянно срывался, а иногда мог часами разговаривать и спорить с кем-то тогда, как находился один в пустой комнате. Я и сам ощущал неладное. Мы будто были не одни в этом доме и это чертовски меня пугало...»

1930 год, Джон Стэйдж – будучи живым, выколол себе оба глаза отверткой.

1931 год, молодая няня – Энни Лис была найдена в столовой. Первоначально тело нашел четырехлетний мальчик Джимми, когда пошел на кухню за стаканом воды и на его истошный крик сбежались родители. По их словам голова Энни выглядела так, словно ее засунули в мясорубку и включили прибор. Через пару дней от чудовищной трагедии их семейство переехало.

1939 год у многих жителей этого города ассоциируется с огнем, ибо именно в тот год бывшее поместье Миардаки охватил страшный пожар, который прервал череду таинственных и кровавых смертей. Пламя удалось потушить, но огонь унес с собою множество жизней: гувернанток, дворецкого и всех членов семьи Кэбот... На черно-белых снимках их тела, покрытые копотью, лежали в ряд на примятой траве – обугленные и жутко обезображенные, почерневшие настолько, что я так и не сумел определить кто из них кто... Отчего загорелся дом? Кто устроил пожар? Пожалуй, явление это навсегда останется загадкой для всего мира.

После этого кошмарного события только через несколько десяток лет дом подвергли реставрации и в него уже въехала молодая женатая пара. Закончилось это весьма неудачно. В приступе ярости от очередной бессмысленной ссоры муж утопил свою жену в раковине, после чего убил себя кухонным ножом. Как выяснилось потом следствием (и это вовсе не шутка!), причиной ссоры могла выступить обыкновенная грязная посуда. Они поругались из-за того, кто будет ее мыть. Разрушили счастливую брачную жизнь из-за чертовой посуды. Наверное, правильно говорят: узнай человека поближе, и, если его скелеты в шкафу покажутся тебе более и менее приемлемыми, можешь смело жить с ним в одном доме. Конечно, семейная жизнь – это война, но они восприняли эту фразу слишком буквально.

Я просматривал страницы газеты за разные даты и везде мелькало самоубийство, самоубийство, самоубийство, самоубийство, самоубийство, самоубийство...

– Черт! – ужаснулся я. – Кори был прав. Это не дом... это могильник!

Я почувствовал, как что-то мерзкое всколыхнулось в груди и меня пробрал озноб. Как же отделаться от этой дряни?

– Дилан! – воскликнул чей-то голос. – Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть.

Я обернулся и сразу отлегло от сердца. Между стеллажами с книгами я увидел Линду. На ней была зеленая ветровка. Ярко-рыжие длинные волосы разбросаны по спине. Она махала мне рукой, а в другой держала рюкзак. Оказывается я просидел в библиотеке пару часов. Сейчас, наверное, около четырех. Линда приблизилась.

– Д-да, – пролепетал я в ответ изумленно, вставая из-за стола. – я тебя тоже... ну, в смысле, не ожидал увидеть. Что ты здесь делаешь?

– Я сюда частенько захаживаю, – сказала Линда. – Готовлюсь к учебе, читаю специальные заумные книжки и делаю домашнюю работу. А еще помогаю нашему старому библиотекарю Билли. А вот что здесь делаешь ты, мне, честно говоря, непонятно. Не обижайся.

– Все в порядке. Я тоже готовился. С самого утра здесь.

– Что-то я не видела тебя сегодня на уроках.

Я позволил себе улыбнуться.

– Зачитался, видишь ли, книга интересная, – объяснил я, помахав перед ее носом толстой книжкой. Она выхватила ее у меня из рук и стала разглядывать. Я попробовал забрать, но она увернулась.

– Так-так-так, увлекаетесь городскими легендами, мистер Мазерс, – кокетливо произнесла она, возвращая мне книжку.

– Скорее изучаю.

Я быстрыми шагами вошел в коридор из шкафов. Линда последовала за мной.

– Неужели ты веришь во все эти суеверные мифы и байки? – удивилась она.

– Приходится верить, – вкрадчиво сказал я, возлагая книгу на нужную полку.

Линда смахнула с лица копну рыжих волос и пристально на меня посмотрела. Ее голубые глаза прищурились.

– Ты же не следишь за мной?

– Еще чего! – фыркнул я и поспешно заговорил, как будто оправдываясь перед ней. – Конечно, нет! Делать мне больше нечего, как следить за тобой.

Не знаю отчего, но я вдруг резко занервничал. А Линда нашла это забавным и звонко рассмеялась.

– Расслабься, я просто пошутила, – сказала она. – Ты такой напряженный.

«Всего-то я замочил кучу народу и вынужден работать на маньяка, чтобы подпитывать живительной силой оживший дом-монстр, в котором, если верить всем этим статьям и газетенкам, собиралось тайное общество самоубийц и психопатов, убивавших себя во славу злым духам. Пустяки! Я в порядке. Я полностью расслаблен...»

– Дилан? – окликнула меня Линда, заглядывая мне в лицо. Я, наконец, вышел из ступора и у меня случайно вырвалось:

– Я полностью расслаблен! – Кажется, последнюю мысль я озвучил вслух. И смущенно потупился.

– Э-м, я рада, – сказала девушка и губы ее изогнулись в улыбке, чуть насмешливой. – Еще увидимся, Дилан.

Она было направилась по залу.

– Постой! – снова непроизвольно выскочило. Да что же это со мной происходит?! Нужно как-то научиться контролировать себя, подумал я. – Может быть, кафе? Помнишь, как ты предлагала выпить кофе, когда мы стояли у шкафчиков с одеждой.

Линда повернулась ко мне.

– Ну раз я обещала, – начала она, немного игриво. – Не могу отказать.

И тут в разговор вторгся другой голос – с мягким порицанием и недовольством. Библиотекарь Билли наводил порядок.

– Кто здесь шумит? – раздался его голос за лабиринтом шкафов.

– Бежим скорее! – воскликнула Линда. Она схватила меня за руку и повела к выходу, не дожидаясь пока Билли заведет нудную и неиссякаемую, как песок, лекцию о соблюдении священной тишины. Она ускорилась, задорно смеясь (у нее был заразительный и красивый смех), и я, едва поспевая за ней, бежал следом. Ее густые рыжие волосы развевались за спиной. Наши подошвы гулко ударялись о мраморную плитку, а громкий смех эхом отдавался в огромном пустом зале, когда мы выбегали из библиотеке. До слуха отдаленно доносилось ворчание старого Билли – угрюмого хранителя книжных сокровищ.

На улице мы перешли на шаг. Теплый ветер резвился по земле и нежно обдувал лицо. Солнце выглядывало между просветами рваных серых облаков и снова исчезало, как будто поглощалось ими.

Мы долго бродили по улицам, болтали о совершенно разном и много смеялись. Я помню, как сгустились тени. Сумерки опускались на город. Темно-алый небосвод, как будто плавился и сгорал в предзакатных лучах раскаленного красного солнца, медленно плывущего за деревьями. Мы попали на какую-то ярмарку, где было много народу. Когда стемнело, зажглись огни, освещая улыбающиеся лица. Площадь переливалась цветами и отовсюду звучала музыка. Мы, словно малые дети, перебегали от одного аттракциона к другому, собираясь попробовать каждый из них. Катались на каруселях, похожих на чайные блюдца, и, под оглушительные крики и визг толпы, съезжали с американских горок. Меня это не радовало... но с ней мне почему-то было весело. Я испытывал восторг и не хотел, чтобы этот день заканчивался, как будто с уходом этого дня я тоже должен был отправиться куда-то очень далеко. Туда, где я не сумел бы больше пережить этих эмоций. Не сумел бы снова почувствовать и оживить свое тело. И оно рассыпалось бы в прах, подобно пушистому одуванчику, который сгорает в руках мальчика, направившего на него лупу в жаркий солнечный день.

Я купил нам сладкой ваты.

– Скажи, Дилан, какая у тебя мечта? – спросила девушка, когда мы прогуливались без всякой цели по гравиевой дорожке, утыканной по обе стороны деревьями.

– Мечта? У меня нет мечты, – сказал я.

– У каждого человека есть заветная мечта, – не уступала Линда.

– Ну, видимо я как-то не задумывался об этом раньше. – А потом выпалил: – Что толку в мечтах, если им не суждено сбыться? Они причиняют только боль, но никогда не приведут тебя к тому источнику, который ты жаждешь.

– Если очень стремиться и верить, разве твоим попыткам и трудам не будет достойная награда?

– И какая же мечта у тебя? – поинтересовался я с ноткой иронии.

Мы шли в тишине, я тащил за собой рюкзак Линды. С минуту позже она заговорила.

– В своих мечтах я нахожусь в другом мире. Он чем-то похож на наш, в нем существуют леса, птицы, реки, растения, но все-таки он другой. Это прослеживается в воздухе...

– Тебе не нравится наш городской воздух?

– Нет, нравится. Но то, о чем я пытаюсь сказать – это совсем другое. В том мире знают о злом, но люди предпочли ему любовь. Воздух наполнен жизнью, энергией, которая заставляет людей совершать все эти безумные поступки во благо чего-то стоящего. В нем я могу быть тем человеком, которым хочу быть...

– Твоя мечта обязательно сбудется, – хмыкнул я.

Линда шутливо толкнула меня в плечо.

Стояла глубокая ночь. В черном небе, сияющем бледным холодным светом, низко нависла над домами луна, словно собиралась спикировать на одну из крыш. Пора было возвращаться. Я проводил Линду до дома. Ее дом находился в двадцати минутах от нашей школы, на Кэрч-роуд. Мы взошли на террасу и Линда повернулась ко мне.

– Мы так и не попили кофе, – прошептала она, глядя мне в глаза.

Я придвинулся ближе.

– Да, это ужасно, – произнес я, зачарованный ее большими и ясными небесно-голубыми глазами. Наши лица были в нескольких сантиметрах друг от друга. Я уловил ее взволнованное дыхание. И, кажется, в этот момент мы вместе были совершенно одни в другом мире, лишенном страхов, смущений и скорбных слез. Зло не могло коснуться нас. У меня яростно билось сердце, но потом, с какое-то время, переборов свои чувства, я насильно заставил себя отстраниться от нее. И то магическое мгновение растворилось без следа, не оставив даже тени, и намека на то, что когда-то присутствовало среди нас. Как будто оборвалось жизнью.

Я видел в ее глазах разочарование и непонимание, хоть она и надеялась скрыть это, дабы не казаться слабой. Но я не мог объясниться с ней, ибо тайна, с которой я до конца дней был повязан мертвыми нитями, несла угрозу каждому, кто посмел бы ее раскрыть.

Я попрощался и оставил ее одну. Она еще стояла там, у темной террасы, и провожала меня печальным взглядом, даже не подозревая о том, как же сильно я хотел вернуться и крепко обнять ее. Послать к черту эти проклятые правила и остаться. Как же я хотел рассказать ей обо всем, но боялся...

Некоторые люди изначально созданы быть изгоями среди остальных и не иметь шанса поделиться с ближними той болью, что душит и терзает их изо дня в день. Может, потому что они не поймут, а может – чтобы уберечь своих любимых – не в этом ли заключается любовь? Если любовь – это извечное страдание и жертва, я бы предпочел никогда в жизни не знать этого чувства.

19

Мысли унесли меня прочь – в заоблачную даль, возвращение из которой обычно бывает неожиданным и, чаще всего, неохотным. Боль, и вина, и сожаление и разные тревоги сплетались между собой, боролись и пытались доказать свою первоочередную важность. Я не сразу сообразил, что стою напротив Мертвого дома и смотрю прямо в его покосившиеся, огромные глазницы, наполненные тьмой и злобой. Они вселяли страх в любого, кто на них посмотрит. Словно взгляд хищного чудовища, который прикидывается поверженным и спящим, но терпеливо ждет, когда какая-нибудь беззаботная птичка решит присесть на его крышу, чтобы передохнуть и почистить перышки.

«… И вот я снова здесь перед тобой… как будто по чьему-то зову призван был… явился, словно раб покорный… исполнить то, что было предначертано судьбой…»

Постепенно в душе закрадывался могильный холод, сковывающий ее отпечатком туманной неизвестности; он заставлял оставить всякие попытки противостояния и считать их глупыми и бесполезными.

До рассвета оставалось еще где-то два часа. А потом наступит новый день (или очередной день), сулящий кому-то удачу, а кому-то разочарование и петлю. Но не для меня - мой жизненный исход уже давным-давно был предопределен и ни чем хорошим закончиться уж точно не мог. Моя жизнь была полна удивительных, ярких и незабываемых моментов. Но все больше она стала напоминать лотерею. Я вытягиваю из мешка клочок бумаги и с замиранием сердца читаю имя, нацарапанное на нем, опасаясь разглядеть знакомое лицо. Как говорил Тайлер: важно то, что мы делаем – это и определяет нас, как людей. Он также говорил про смысл и цель в жизни, но я потерял ее еще несколько лет назад, если она вообще когда-либо присутствовала в моем мире. Что я сделал? Разрушил свою жизнь, а заново восстановить не сумел.

Я поднялся на старую террасу, открыл дверь и вошел внутрь. Но перед этим оглянулся. Ветер тихо шуршал, да гонял по асфальту невидимые листья.

Как и следовало ожидать, дом был пуст и абсолютно спокоен. Только я тревожил его своими нервными, торопливыми шагами. Направлялся в мансарду, вспоминая моменты из кошмарного сна, который так искусно притворялся явью. Нет, мне никогда не привыкнуть к этому месту. Сложно представить, что когда-то здесь проводились праздники, устраивались банкеты, жили и смеялись люди, а может даже шепотом делились с кем-то своими маленькими секретами.

Я преодолел последние ступеньки.

– Зачем я тебе нужен? – громко спросил, осматриваясь по сторонам (в мансарде был только я). – Что ты от меня хочешь?

Ни звука. Подозрительно слишком тихо, словно призраки затаили дыхание, прислушиваясь к тому единственному, у кого билось в этом месте сердце.

– Ты многих здесь сгубил, почему ты не убьешь меня? Что тебе от меня надо?... Я жду! Убей меня, тварь! Слышишь? Я готов! Убей меня! Убей! Уничтожь! Я жду! Ты же хочешь этого! Давай! Сожри меня, ненасытный ублюдок!... Проклятье!… Убей меня, наконец!! Убей!... Чертов Каспер...

Я стоял посреди мансарды и вопил, как сумасшедший. Орал на пределе голосовых связок и не понимал, зачем это делаю. Что же, неужели я и вправду сошел с ума? И я действительно болен? Пусть так – после всего того произошедшего я уже не уверен, что здоров. Знаю одно: я действительно желал смерти. Был готов к этому – переступить черту. Уже ничто не могло меня удержать и такие священные понятия, как семья, любовь, долг или мораль – ничто из этого дерьма не имело значения... просто он не откликнулся на мой зов. Или не посчитал нужным, чтобы обратить на это внимания. Видимо, моя смерть было бы с его стороны проявлением некоего милосердия. Но та зараза, укоренившаяся в застенках Мертвого дома, люто ненавидела всякое проявление доброты и милости. Оно презирало подобные чувства – отвергала их. Я знаю, о чем говорю – я чувствовал его внутри себя, как мерзкий, склизкий червяк, извивающийся на раскаленной сковородке – только тот червяк сидел у меня в душе и постоянно жрал ее, не ведая усталости. Уныло и печально, день за днем, секунда за секундой, и никуда не сбежать от него, не вытащить. Только если не распороть себе грудь и не проверить достоверность моей гипотезы. И я в самом деле отыщу там, внутри себя, среди кровавых мышц, пульсирующих сплетений тонких трубочек, сердца и костей маленькое черное созданьице, размером с крохотного муравья, но приносящее неимоверные страдания. Откровенно говоря, у меня бывало такое навязчивое желание, однако я с трудом сдерживал себя, ибо понимал насколько же нужно быть долбанутым на голову, чтобы начать тыкать в себя ножом, как варвар. (В дальнейшем эти мысли были занесены мною в дневник, который я стал вести гораздо позднее – уже когда окончательно перебрался сюда).

Так вот я стоял в центре комнаты, сжимая руки в кулаки, и каждая клеточка тела была напряженна настолько, что я думал, что взорвусь. Пока не увидел в дверях Тайлера, который жестом поманил меня, и тут же скрылся в проеме, словно боялся быть разоблаченным. Я долго не решался сдвинуться с места, но потом все же последовал за ним. Спустился на первый этаж, и снова он помахал рукой уже из гостиной. Я направился туда.

Тайлер стоял возле каминной полке, на которой покоился средних размеров нож. Чистая сталь соблазнительно поблескивала в свете лампочки, как будто желала прикосновений. Тайлер молча взял в руки нож и приблизился. Вложил его мне в ладонь и крепко сжал мои пальцы на рукояти, чтобы не выронить нож, словно мы были на какой-то ритуальной церемонии.

В прихожей хлопнула дверь и я обернулся на звук. Тайлер растворился. Появился Ники.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, но в ушах слова звучали так, будто отдавались в пустом пространстве.

– Ты же сам мне позвонил. Велел прийти сюда, – сказал он и удивлено уставился вниз – на нож в моей руке. «Интересно, о чем он в этот момент подумал?»

– Я не звонил тебе... – попробовал возразить я, но не успел.

Рука резко метнулась вперед (так змея атакует свою жертву) и остриё, рассекая воздух, глубоко вошло в мягкую шею Ники. Его красивые глаза широко расширились, детский ротик приоткрылся и из него потекла кровь. Из шеи тоже брызнула горячая кровь и попала мне на лицо; на губы, а язык мгновенно поспешил слизать содержимое с них. Я почувствовал немного соленый, сладковатый привкус и в горле застрял гигантский ком. Что-то поднималось из груди, как будто внутренности взбунтовались и норовили высвободиться наружу.

Ники попятился. Яростно захрипел, схватившись за горло. Он собирался вытащить нож.

– Нет!!! – пронзительно закричал я, понимая к чему это приведет, и попробовал его остановить. С чавкающим звуком идеально заточенное лезвие вышло из шеи, обнажая рану, и в воздух фонтаном страшно хлынула алая кровь, заливая все вокруг. Нож задел артерию. Ники беспомощно свалился на колени и надсадно засипел. Лихорадочно пытался вдохнуть воздух, но тщетно. Он умирал и я ничего не мог с этим поделать, ошеломленный происходящим перед глазами... Ну нет! По телу прокатилась волна гнева.

Я бросился к нему и приложил к пораженному месту платок.

– Держи! Слышишь, держи крепко! – скомандовал я твердым голосом. – Зажми здесь пальцами и не отпускай!

Ники дрожал, как осиновый лист и захлебывался стремительно подступающей кровью. Он делал все, что я ему говорил, скорее на автомате, нежели руководствуясь разумом; у него был болевой шок. – Я должен вызвать помощь! Дыши медленно, все будет хорошо! Ники, все будет хорошо, я сейчас вызову помощь, только не отрубайся!...

Я не хотел оставлять его одного, тем более в таком состоянии, но иначе он бы попросту истек кровью, которая хлестала из него, как из пробоины на корабле. Я бросился к парадной двери. Схватился за ручку и толкнул, но дверь не поддалась. Как будто кто-то подпер снаружи балкой.

– Нет! Нет, черт возьми! Нет! Давай же, открывайся!

Я приложил все усилия и навалился на дверь. Таранил плечом так, что чуть не вывихнул его, но ничто не помогало. Мы словно оказались в ловушке. Время утекало – на самом деле его не осталось. Я вернулся в гостиную и увидел Ники, лежащим на полу и дергающимся, словно в приступе. Вокруг него образовалась большущая темная лужа. Он тихо хрипел, корчился и кашлял, однако продолжал сопротивляться, намертво вцепившись бледными, запачканными кровью, пальцами в шею, словно душил себя. Я подавлено присел рядом с ним в лужу и мягко опустил ладонь ему на лоб.

– Прости меня, Ники, – с трудом я выговорил эти слова. Они прозвучали так отдаленно, словно говорил их кто-то на приличном расстоянии от нас. Слезы, капающие из глаз, не могли смыть ту боль, от которой меня трясло и буквально выворачивало наизнанку. Сердце сжалось, как будто под прессом; холод сковал его. И червь довольный принялся за трапезу.

Я начал осторожно гладить светлые волосы Ники, чтобы успокоить его. Умирать всегда страшно, но, если еще и в одиночестве, когда последнее, что ты видишь перед собой – это немые, серые вещи, и чувствуешь дикий ужас от непринятия этой кошмарной действительности (ты не в состоянии осознать этого), – когда холодеет кожа и остывает кровь, ты уходишь, задумываясь лишь об одном: что уготовано для тебя там? Для каждого свое – это еще одна фраза, непрестанно звучащая из уст Тайлера, как гимн реальности и гимн загробной вечности. Для каждого свое. Для каждого свое... Хотя бы последние секунды Ники будет видеть знакомую, родную фигуру – своего друга... предавшего его и подло забравшего у него самое ценное, что принадлежало по праву только ему – я забрал у него священную жизнь. Проклятый и бесчестный могильный вор. Это не моя вина! Я не хотел убивать его. Кто-то внутри насильно заставил меня совершить это бесчеловечное преступление.

– Прости меня, Ники. Пожалуйста, прости меня... прости меня...

«Добро пожаловать в пятый круг ада»

Его тело перестало биться и теперь лежало абсолютно неподвижным. И я, задыхаясь от слез и сожаления, слушал в голове одну и ту же фразу, словно тот голос, что твердил мне ее, пытался вдолбить за основу какую-то очевидную истину, но имеющую важное значение.

После этого я, наконец, понял, кто я есть, и больше к этому не возвращался.

Акт третий

20

Гниющие трупы, растерзанные и разорванные в клочья, как будто они попали под пушечный обстрел, усеивали собой всю землю так, что нельзя было ее даже разглядеть. Словно еще пару минут назад здесь гремела какая-то жесточайшая кровавая бойня, в которой выжить не удалось никому. Воздух, застывший траурным молчанием, излучал острую боль. Зеленоватый туман легкой дымкой кружился над серой, вонявшей смрадом, массой, обволакивая ее. На ближайший утес с карканьем слетались голодные стервятники – и как прокаженный, заглатывая слюни, с вожделением смотрит на изящные блюда, украшающие пестрые витрины ресторана, – они устремляли хищные взоры вниз, при этом жадно клацая клювами. Картина столь мрачная и печальная поразила меня до самого основания души, открывая в ней неизведанное доселе чувство всеобщей обреченности. Мы созданы, чтобы убивать и быть убитыми...

На уроке истории преподаватель показывал нам фотографии, где были изображены бесчисленные горы убитых узников концентрационных лагерей – Дахао, Освенцима и Собибора... почему-то именно сейчас, глядя на это чудовищное полотно, именуемое праздником смерти, у меня возникла эта ассоциация. Пейзаж мертвого моря, от которого поневоле сжималось в груди сердце, простирался на невиданные дали. В нем я сумел различить свое собственное тело. В этой кошмарной бесформенной каше из ошметков плоти и крови, чьих-то кишков, оторванных кривых конечностей, тысяч и миллионов трупов я узнал бледное лицо, слегка засыпанное черной земле – это было мое лицо... и я проснулся.

«Дурной сон, это всего лишь дурной сон! – успокаивал я себя, как обезумевший вскакивая посреди ночи с кровати. – Все в порядке, я уже проснулся! Это всего лишь сон... это всего лишь сон...».

Много воды с тех пор утекло. Только кошмары остались, от которых мне не избавиться.

Прошло пару лет, как я закончил школу – довольно с неплохим результатом, – а потом, став птицей свободной и независимой, упаковал вещи и съехал с родительского гнездышка. Угадайте с трех раз в какое место?

Моим постоянным жильем теперь стал дом номер тринадцать, благосклонно приютивший меня, ибо больше мне было некуда пойти.

Я жил в спартанских условиях (приходилось привыкать), имел только необходимые вещи для выживания. Работал на одном складе упаковщиком товаров – всякой мелкой и большой бытовой техники. Готовил к погрузке. Работа не пыльная и, должен сказать, приносила стабильный доход. Знаю, знаю – на подобного рода работенку обычно устраиваются преступники, кто вышел из тюрьмы отбыв положенный срок и как-то пытается наладить свою жалкую жизнь или психи, чьи мозги удалось вставить на место, и их, как примерных пациентов какой-нибудь провинциальной больнички, выпустили в мир, который наверняка снова сведет их с ума и заставит вернуться обратно в родную палату. Но у меня особо вариантов не было. Поступить в Чикагский университет, выучиться на какого-нибудь клерка и ежедневно просиживать в офисе до позднего вечера, проклиная свое ничтожное существование. Я не преследовал такой цели. Также, как меня не интересовали деньги или успешное продвижение по карьерной лестнице. Эти ценности устарели. Я не был рабом системы и от нее не зависел. Все, что мне требовалось, всегда было под рукой; все в чем я нуждался находилось в Мертвом доме, куда я заманивал глупых и беспечных – и там жестоко и беспощадно убивал их. Убивал, потому что мне это нравилось. Потому что я так хотел и не мог противиться своему желанию, возобладавшему над разумом. Мне доставляло удовольствие разрубать части тела, прислушиваясь к звукам ломающихся костей и крикам, доходящим порой до Джомолунгмовых высот. Их рыдания не разжалобили меня ни в коим разе. Состояние, до которого я низводил своих подопытных жертв, вызывало экстаз. И я с упоением всаживал топор (или тесак) в очередной череп какой-нибудь развязной потаскухи. Кровь и слезы, слезы и кровь – эти два ингредиента лились из них реками, соединяясь вместе, как Тигр и Евфрат, образуя новую формулу жизни. Это спасало меня, а они получали то, что заслуживали и служили великому делу...

В какой-то момент я обнаружил, что в доме есть посторонний. Этот парень захаживал, как в гости, в заброшенный дом, усаживаясь в одной из пустых комнат, и как будто медитировал, совершенно не смущаясь моего присутствия. Он сидел и смотрел в одну точку. Тогда я подумал, что быть может это один из тех причудливых самоубийц этого бывшего поместья. На подобного он не смахивал... хотя черт его знает.

Однажды я нарушил тишину, присев напротив него на пол.

– Как тебя зовут?

– Никак.

– Хорошее имя, чем-то отдает коренными Индейцами. Приятно познакомиться, Никак.

Он заискивающе улыбнулся.

– Хочешь дыма?

– Нет, не хочу.

Он был немногословен и мы практически сразу подружились. С первого взгляда. У него была мышиная кожа, смешная жидкая бороденка, большие выпученные глаза, которые лениво и таинственно смотрели на тебя из-под полуприкрытых век, длинные растрепанные черные волосы – Никак напоминал мне хиппи. Его не волновало, чем я занимаюсь. Он мог спокойно сидеть в гостиной (преждевременно закинувшись доброй порцией «вещества», которое прятал здесь в специальном укромном уголке) тогда, как из соседней комнаты лились безудержные вопли и стоны, при этом думал, что это очередные изворотливые трюки его обдолбанного сознания. Что бы ни происходило, Никак всегда оставался спокойным и позитивным. Часто после тяжелой работы я сидел с ним в вечерней тишине, встречая закат, пробивающийся сквозь шторы из окон. Думал над чем-то, что, по моему мнению, считалось важным. Но чаще всего то были воспоминания, как нож, пронзающие сердце. Я так и не сумел забыть. В праздничные дни эта боль усиливалась и сводила меня с ума. Кто-то говорил, что это влияние осенней хандры, но меня связывало с этим сезоном года нечто иное, нечто особенное и гораздо большее, чем просто меланхолия. Я буквально лез на стенку, лишь бы так не мучиться. Орал до хрипоты, когда не хватало сил держаться. Призраки прошлого приходили, чтобы напомнить о себе. Они посещали мою голову, не спрашивая: хочу ли того я сам?...

Обычно наш разговор с Никак сводился к паре несвязных фраз или бессмысленных словосочетаний. Тайлеру он пришелся по душе. Дом тоже почему-то его не трогал.

– Знаешь, – сказал я однажды, – ты похож на одну мою знакомую покойную бабушку – Тетю Лиз. Ты так же, как и она, порешь всякую чушь.

– Я твоя бабушка? – Никак захихикал, выпуская изо рта дым.

– Ты моя бабушка? – переспросил я и тоже засмеялся. – Ну нет, безумец, ты не моя бабушка!

Он захохотал еще сильнее.

Этот больной ублюдок, каким бы его не считали конченым наркоманом, поднимал мне настроение. Позволял отвлечься от жестокости, которая как-то внезапно стала нормой и уже не вызывала прежнего отвращения. В этом холодном, мрачном, бездушном подземелье, лишенном света и человечности, он один был тем, кто понимал меня, с кем я мог «молчать» по душам. Для меня он навсегда останется самым лучшим другом...

Со смертью Ники я словно лишился тормозов, хоть и не увлекался, ибо чувствовал со стороны определенный контроль. Мы действовали по однообразной схеме: Тайлер заваливался в задрипанный бар с парой азартных пьяниц и дешевых официанток, искал глазами «разбитое сердце» и с уверенностью направлялся к нему. Из этих походов я подмечал в своем дневнике истории, которые вызвали у меня наибольший интерес. Например, в одном из таких баров я познакомился с мистером Пинетти, которого выгнала из дому жена, когда узнала, что он изменяет ей. «... Он налил мне выпить и рассказал свою трагичную историю. Он работал частным детективом. Неудачливым, я бы сказал. Часто пропадал на работе. Его жена, заподозрив неладное, наняла такого же детектива и в тайне пристроила к мужу, чтобы проверить его на верность. И один детектив стал следить за другим. Как оказалось позднее, она была права. Он спал со своей клиенткой. Мистер Пинетти невозмутимо объяснял это так: я не мог ей отказать, она была слишком сексуальна – а мы, Итальянцы, ненасытны и чрезвычайно любвеобильны. Она знала за кого выходила замуж. Я не осуждал его, нет, не в коим случае... просто отделил его голову от шеи. Он умолял меня этого не делать, думал, что меня заказала все та же его благоверная; клялся, что больше никогда не изменит ей, признавался в безмерной любви и проклинал себя за то, что причинил ей такую боль. Мне показалось, что Тайлер сжалился. Он склонился над ним... сказал, что ему на это плевать, а потом замахнулся топором и с дьявольской хладнокровностью опускал его (лезвие проникло в раскрытый рот по самый обух и разрубило челюсти на части), пока не снес мистеру Пинетти половину башки. Он кромсал его лицо, пока оно не стало походить на безобразный фарш. Из глубоких ран быстро бежала кровь, словно хотела скорее покинуть тело этого мерзавца...»

Тайлер умело втирался в доверие, говорил красноречиво и спокойно, иногда даже сочувствовал, проявляя поразительную человечность (но ведь это лишь для дела) – однако я смотрел на Тайлера и содрогался от ужаса, ибо видел перед собой абсолютно другую личность; он настолько искусно вживался в роль, что даже у меня возникала тень сомнения, что он способен на что-то гнусное, – а затем мы уводили их всех к Мертвому дому, где еще какое-то время вели милую светскую беседу, чтобы расслабить жертву. Потом происходило ужасающее зрелище, о чем лучше умолчать. Тайлер снимал маску добропорядочного гражданина и за ней открывался самый настоящий психопат... я не мог поверить глазам – какой дикий контраст между тем милым и обаятельным Тайлером, который в баре и другим, лишенным всяких эмоций, который прекрасно владел холодными орудиями и применял их для разделки туш самыми немыслимыми способами.

Кто-то окрестил меня Могильщиком. Но мы не действовали явно. Были предельно осторожны и расчетливы. Дом прятал тела – и я не хотел знать, куда они исчезали, – нам лишь нужно было доставлять товар к месту в назначенный срок. Мы что-то типа поставщиков мяса. Человеческого мяса, которое перед тем как подать, нужно хорошенечко разделать, приготовить и разогреть. А именно пропитать его чувствами, не убивать мгновенно – это не вкусно, – немножечко расшевелить, чтобы пробудилась энергия, неистовое желание спастись, то, что на нашем языке называется выживание...

Отец Ники съехал с катушек, когда мальчик пропал. Не находил себе места? Нет, это мягко сказано. Чего он только не делал, чтобы найти своего сына – его усилиям позавидовал бы кто угодно. Несколько раз на дню на вертолете обследовали лес, сооружали спасательные отряды со специально обученными собаками так, словно они искали дочку президента. Поговаривали, что Лоренцо Бутч прибегает к незаконным методам вплоть до угроз и пыток. Он объявил нерациональных размеров сумму тому, кто найдет ему его исчезнувшего сына. И пускай теперь людей подстегивала не столько праведная цель спасти бедного мальчика, сколько неутолимая жажда наживы – найти его так и не удалось никому. Мистер Бутч знал, что здесь замешан маньяк (и наверняка подозревал, что его сын уже давно мертв), поэтому он так одержимо пытался поймать меня живым – хотел отомстить. Но как? Никаких зацепок, никаких следов, никакого тела, ибо труп Ники давно стал частью Мертвого дома, а его дух теперь только призрак или хуже того.

Я бывал пару раз в гостях в особняке Бутчей. Ну, я имею ввиду, когда Ники еще был жив. У них там мраморные лестницы, огромные люстры, позолоченные канделябры с электрическими лампочками – чего уж говорить! – две гостевые комнаты размером с весь наш дом. Ники однажды похвастался мне скульптурой из гипса, сделанной по его образу и подобию. Скульптура эта покоилась в его комнате. На ней Ники стоял и смотрел в даль. Просто смотрел в даль, но она вызывала у него восхищение. Прямо таки какой-то нездоровый восторг. Эту статую ему подарил отец в его тринадцатый день рождения.

Мистер Бутч беседовал со мной, но ничего существенного я ему не сказал. Он стоял в двух метрах от убийцы и даже не подозревал об этом. Пытался что-нибудь у меня вызнать, но я все отрицал, запутывая его еще больше. Он был подавлен. Еще бы! Я-то лишился только друга, а он единственного наследника! Думал ли он в этот момент о своем сыне не как о предмете роскоши, а как о родном члене семьи? Я этого не узнаю...

21

– В Мертвом доме обитают только тени, здесь нет людей. У порога мы сбрасываем кожу и лишаем себя людского. Здесь мы обнажаем свою сущность. Здесь мы те, кто мы есть. Не нужно прикидываться. Не нужно стыдиться. Мы мертвые тени в сером дворце из постоянства. Здесь ничто не меняется, все остается, как прежде. Это относится не только к вещам. Добро пожаловать в лимб... Мы лишь тени и ничего больше, а там, за окном, где встает рассвет, таких, как мы, презирают и используют в качестве средств для удовлетворения их звериных потребностей. Но сними кожу с них и что ты найдешь внутри? Ничего... А может быть, их внутренний мир окажется гораздо ужаснее нашего...

– В дамки! – закричал безумец. – Как тут душно.

– Да, да, – сказал я, кивая, – здесь нашли себе место тени, прячущиеся от света...

Внезапно нас прервал стук со второго этажа.

– Что это? – я поднялся на ноги и посмотрел в потолок.

– Хозяин уронил яблоки.

Стук повторился. От него у меня заколотилось сердце, словно я узнал знакомые мотивы. Может быть, это Тайлер?

– Ему нужна помощь, – сказал Никак. – Всем нужна помощь.

– Угу, – пробормотал я, – помоги мне.

– Сам себе помогай! – проворчал он.

Я вышел из комнаты и направился по лестнице. Лампочки не работали, меня окружала темнота. Какой жуткий холод. Чем дальше я продвигался, тем холоднее становилось, как будто сама смерть окутывала меня, хотела заключить в свои объятия. Пальцы рук окоченели, когда я добрался до мансарды, используя стены в качестве опоры, чтобы не упасть, иначе тогда бы я не сумел встать и точно замерз бы насмерть. В другом конце стены стоял большой черный шкаф. Кто-то внутри него взволнованно стучал по деревяшке, привлекая к себе внимание. Я тяжело сглотнул. Вернулась память из детства. Нет, этого быть не может!

Дверь шкафа со скрипом легонько приоткрылась, вырвался сквозняк, и из пустого черного пространства медленно, как будто сама собой, выплыла... полупрозрачная голова Уэса! Черт возьми! Это была его голова! Окруженная каким-то мертвым фосфоресцирующим ореолом. Он поднял на меня тяжелый взор, и я лишился дара речи. Я словно заледенел.

– Дилан... – как отдаленное эхо во мгле прозвучал его потусторонний, призрачный голос. – Не слушай его. Ты не должен за ним идти. Он ждет тебя. Не ходи к нему. Он ждет тебя. Не ходи к нему. Не ходи к нему. Не ходи... он уже ждет тебя...

На лице Уэса, прежде беспокойном, внезапно образовалась странная улыбка, от которой у меня покрылась спина мурашками. Не смотря на дичайший холод, все тело бросило в пот. Это была ненормальная гримаса ликования. Он приложил палец к губам, жестом приказывая быть тихим, и начал отступать назад, скрываясь за дверью шкафа. Возвращался во тьму, пока окончательно в ней не растворился, как дым. Из шкафа донесся негромкий глумливый смех. Я снова с трудом сглотнул гигантский ком, застрявший в горле, и глубоко вздохнул. Все это время грудь была напряжена настолько, что в легкие отказывался поступать воздух.

– Ты меня не напугаешь, Уэс! – закричал я, едва ли находя силы для ответа. – Я убил тебя! Тебя нет! Ты больше не существуешь!

Шкаф зарычал. Начал ходить ходуном, как будто в него вселился легион демонов, и он ожил. Я сжал руки в кулаки, не отводя взгляда. Какие-то завывания, стоны и клокотания неслись из его бездонной глотки. Хлипкая дверь яростно хлопала, как пасть чудовища, окатывая волной морозного ветра. Наконец, сценка завершилась. Он успокоился. Я вытер со лба пот тыльной стороной ладони, однако напряжения от этого не поубавилось.

Зверский холод проник под кожу. Что происходит?

– Эль... ф... с-с...

Переведя дух, я повернулся и спустился на второй этаж. Ледяной холод пронизывал тело до костей, словно некая сила противилась приближаться к той комнате в конце сумрачного коридора, из которой, как скорбная песня, доносился этот невыносимый зловещий и унылый гул, сравнимый, пожалуй, лишь с бесконечно тоскливым воем Харона.

– Эли... ас-с-с... фс-с-с...

Я буквально заставлял себя делать каждый шаг, отдирая подошвы ботинок от пола, словно они примерзали к нему. Нужно еще немного, еще чуть-чуть. Я почти у цели. Еще пару шагов. Как же холодно. Перехватило дыхание, и онемели ноги.

Я, подобно ржавому роботу, толкнул дверь, ведущую в комнату. Она отворилась нараспашку. И мерзкое чувство отступило вместе с холодом так мгновенно, что я малость опешил и с шумом выпустил воздух, как если бы все это время меня крепко держали за горло и сейчас отпустили. Внезапно наступила могильная тишина. Поначалу мне даже подумалось, что я утратил слух, но быстро отверг эту мысль. За дверью никого не было, висело непроницаемое покрывало из темноты и молчания.

Я переступил порог. Раньше эта комната служила чьей-то спальней, ибо в ней стояла двухспальная кровать, тумбочка и стул, направленный к задней стенке. На нем кто-то сидел. Я видел только спинку стула и чей-то лохматый затылок. Это точно не Тайлер! Тогда кто это?

Незнакомец смотрел на стену и лихорадочно что-то шептал, словно заклинание, которое позволяло отгонять от него злых духов. Этот шепот, как шелест ноябрьского ветра, очень меня впечатлил. Я узнал его – кошмар из моего детства. Как будто это было вчера, я снова стал тем маленьким, любопытным мальчиком, который впервые ступал по этим древним доскам, следуя на зов неведомого. Внизу шумела музыка, смеялись дети – в доме номер тринадцать по улице Мрака шла злосчастная вечеринка. Пир мертвецов, которые еще не знают, чем все обернется. Какая трагедия их постигнет.

Этот тип безудержно повторял одно слово прерывистым шепотом, словно молился кому-то:

– Элифас... Элифас... Элифас... Элифас...

Я медленно добрался до центра комнаты, стараясь его не тревожить, ибо до конца не был уверен, кто это и стоит ли его опасаться. Он мог быть кем угодно.

– Элифас... Элифас... Элифа... – он резко прервал свою дневную молитву тайному господину, словно, наконец, понял, что в комнате не один.

В этот момент мне как-то стало нехорошо, в груди появилось неприятное ощущение груза. Наверное, лучше уйти... но было уже поздно. Он поднялся со стула, повернулся ко мне. Одет в какие-то рубища, опутанные старой паутиной. Это был старик, примерно выше меня на голову. Своим видом слабости он не показывал, скорее наоборот, вблизи него я ощущал силу, которую было не дано постичь ни одному смертному. Греческий профиль. Благородные черты лица омрачал каменный взгляд, выражавший мудрость и вековую усталость; от него у меня бледнела кожа, и кровь стыла в жилах; он словно знал о тебе даже больше, чем ты способен был заглянуть в глубинную суть себя самого. Густую, ухоженную бороду и лохматые волосы покрывало сединой. Он продолжал буравить меня сверкающими темными глазами, и тогда я, к собственному удивлению, осмелился нарушить тишину.

– Что означает это слово? – спросил я.

– Элифас, – сказал он задумчиво и его низкий, густой, угрюмый голос повторился в комнате, как пещерное эхо. – Это мое имя.

– Зачем ты его повторяешь?

– Чтобы не забыть.

Враждебности Элифас не проявлял, думаю, по сути он был безобиден. Хотя за то время, что я просуществовал, я лично убедился, как порой обманчиво бывает первое мнение.

– Это твой голос я слышал, еще когда был ребенком.

– Да, Дилан.

Я удивился.

– Ты знаешь меня?

– Уже несколько лет подряд я наблюдаю за тобой и твоими делами.

Почему-то эта фраза ввела меня в глубочайшее смущение. Охватил жуткий стыд. Но его слова не звучали осуждающе.

– Кто ты?

– Я старейший призрак этого святилища.

– Святилища? – Я не сдержал усмешки и огляделся. – Это ты называешь святилищем? Разве это не проклятое место?

Элифас вздохнул.

– И так его тоже называли... в свое время, – добавил он.

Кажется, его подозрительность сменилась привычным равнодушием. Он вернулся к своему месту и вновь погрузился в размышления. Ненадолго, ибо я снова прервал его, чтобы задать очередной волнующий меня вопрос. За то время, что я пробыл в этом доме, мне еще ни разу не доводилось встречаться с призраком, тем более, лицом к лицу, и сейчас мне было очень любопытно.

– Расскажи мне, пожалуйста, как ты стал таким?

С минуту он сидел молча, уставившись на стену, словно никого перед собой не видел, а затем вдруг заговорил:

– Это было так давно, что моя ветвь на древе жизни уже засохла, и я не помню ее содержание.

– Ты жил здесь раньше, когда еще был человеком, да? Скажи мне... что это за место?

– Для кого-то это могила, а кто-то ищет здесь спасения... Такие, как твой друг.

– А по-твоему, что это?

– Ты знаешь, что гусеница перед тем, как стать бабочкой, претерпевает ужасающую трансформацию. Какое-то время она находится в коконе, в котором мучается и борется за свою жизнь, – объяснял Элифас; он сложил пальцы в замок. – Но потом, спустя некоторое время, на свет появляется удивительно прекрасное создание... птицекрыл, – Элифас раскрыл замок, как будто выпуская из рук на свободу маленькое чудо, его глаза внимательно проследили по воздуху за невидимым движением, а потом взгляд переместился на меня. – Этот дом и есть кокон. Он заслуженно удерживает нас здесь, как монстров, которым свет при жизни не указывал дорогу, но и после жизни нам его уже не обрести. И нет никакой борьбы, мы навечно заперты в этой темнице – все, кто когда-либо умер здесь...

В комнату вошел Тайлер, и Элифас изменился в лице. Как будто он был чем-то рассержен.

– Что ты сделал? – обратился он к Тайлеру.

– Я отрезал крылья ангелу и сделал его демоном, – отвечал тот. – Нам пора, Дилан. Время настало. – Тайлер мне улыбнулся, как бы лукаво подмигивая. Время настало. Снова.

22

«Это место и то, что в нем происходит – это настоящие чудеса... дьявольские. К сожалению, в нашем мире злые чудеса тоже имеют место быть. В Мертвом доме я видел много ужасающих чудес, способных повергнуть в длительный шок и оцепенение любого здравомыслящего человека... так много чудес... библейский Бог столько не творил... Я видел, как энергия покидала несчастные тела, как она выходила из них; как яркий свет – такой теплый и пронзительный – струился из кучи мяса и костей некогда живого человека и его поглощала холодная тьма, набрасываясь на него, как изголодавшаяся гиена кидается на кость; видел как тьма забирала души для своих зловещих целей, оставляя лишь пустую оболочку, которая шла, как удобрение для ветхого здания... Это было настолько ужасно, как будто я был свидетелем падения человечества...

Раньше я писал рассказы, эта привычка сохранилась за мной и по сей день, только теперь я веду дневник. Когда-нибудь его прочтут и не смогут понять. Для них вся эта тарабарщина будет не более чем бреднями сумасшедшего, больше ничего. Но я к тому времени уже перестану существовать, так что какая теперь разница?

Этот дом, сводящий с ума своим неутолимым буйством, сеял в мозгу ядовитые ростки идеи чудовищной и кровожадной, искушающей разум дичайшими мыслями... те умопомрачительные вещи, которые в нем творились, в которых Я принимал участие; одержимый амоком*, разделывал телесные сосуды с рвением достойным истинного берсеркера, потрошил и вытряхивал из трупов сгустки и жиры, которые потом намазывал на стены жилища, как будто возделывал и укреплял древний фундамент этого храма, построенного на вульгарных языческих традициях и гнусных законах. И голоса, умеющие только плакать и молиться, просили меня не делать этого. В какой-то момент меня одолевал какой-то сверхъестественный, парализующий страх (кровь застывала в жилах, волосы вставали дыбом) и бил лихорадочный озноб, как будто я, следуя подземной лестницей уводящей в глубь темной, инфернальной бездны, достигал уже новой ступени, за которую наивно полагал дальше я не осмелюсь ступить. Но продолжал, в порыве горячечного бреда и иллюзорных фантасмагорий, видеть реальность во снах, в которых пробуждаясь не получал спасительного спокойствия, а напротив – я впадал в еще больший ужас, дыхание зловонной смерти, подобно прикосновению призрака, так нежно скользило по моей шее и ощущалось на затылке, что останавливалось сердце и заставляло содрогаться все тело, словно в приступе какой-то малярии. Здесь собиралась и хранилась моя коллекция шизофренических кошмаров... это был мой личный паноптикум**...»

– Дилан! Дилан, твою мать, где ты ходишь!?

«... Мне нужно идти, Тайлер зовет меня. Сегодня мы снова совершим это... Если бы ты знал, дорогой дневник, как я скучаю по своим родным... но им лучше быть на расстоянии от меня, потому что от прежнего Дилана, возможно, что-то и осталось, но оно глубоко-глубоко прячется в тайнике души, чтобы Дом не обнаружил и не изничтожил последние остатки святого, заповедного света, которым он так любит питаться...»

Покончив с записями, я закрыл маленькую книжечку и с особой осторожностью положил ее под матрас. Еще несколько раз слышал, как Тайлер, чертыхаясь, нетерпеливо звал меня, и только после этого спустился вниз.

– Где тебя носит? – «радостно» встретил меня он.

– Собирал вещи, – сказал я.

– Какие к черту вещи, мы не в поход идем.

Я нахмурился.

– Перестань копаться в моем дневнике, Тайлер.

– Каком дневнике? У тебя есть дневник? – Его удивление, как бы он ни старался, не могло скрыть ухмылки на лице.

– Не делай вид, что ты не знаешь! Я обнаружил записи, которых не должно быть.

– Может быть ты их делал, просто не помнишь этого. Что, если у тебя раздвоение личности, Дилан? – с издевкой спросил Тайлер, не отрывая от меня внимательного взгляда. – Это опасная болезнь...

– Ты моя болезнь, других у меня нет, – не очень вежливо ответил я. – Пошли уже.

Он не стал со мной спорить – только пожал плечами – и мы вышли в город. В небе, безоблачном и ясном, ярко светило ненавистное солнце, ослепляя своими назойливыми лучами мне глаза. От него у меня тут же разболелась голова. Словно в приступе лихорадки, охватила мелкая дрожь. Я приподнял воротник пальто. Тайлер, бросив косой взгляд в мою сторону, усмехнулся.

– Ты уже забыл, как выглядит окружающий тебя мир? – проговорил он бодрым голосом. – Как пахнет свежий осенний воздух.

– Какая разница, что я помню, – просипел я сухими губами. – Тебе должно быть все равно.

– Это не правда, но мне нет смысла доказывать тебе в этом. Мы припозднились, поэтому тебе так плохо. Но ничего, я все устрою, как надо...

– Они не обращают на меня никакого внимания, – вырвалось у меня как-то подавлено, когда я стоял на асфальтной дорожке и смотрел, как люди проходят мимо, погруженные в свои мобильники или устройства, которые подобно черному жуку навознику победно восседали на их ушах; их рыбьи рты беспрерывно извергали из себя поток непереводимого, звенящего жужжания, который оглушал и вводил в ступор. На миг я потерялся. Что за... Рядом в костюмчике прошествовал жирный сом с важными усищами, взбивая плавниками в воздухе морскую пену. Расфуфыренный, раздутый до неприличных размеров еж, угрожающе поблескивая на солнце своими иглами, нагло проталкивался сквозь эту дикую, причудливую толпу гадов, проплывавшую мимо меня, словно я был аквалангистом где-то на океанической глубине. Это что еще за зоопарк!? Какое-то вавилонское столпотворение. Неужто на меня так подействовали колючие лучи дневного светила?

– Им плевать на тебя, – резко высказался Тайлер. – Им на всех плевать, над ними нависло отравляющее облако забот. Они не замечают этого. В погоне за счастьем, неудовлетворимыми ожиданиями и фантомными надеждами и дальше собственного носа ничего не увидят.

Я зажмурился, дабы отвести от себя страшное наваждение, но когда приоткрыл глаза, то резко отшатнулся, увидев перед собой упитанную, здоровенную, зеленую, дряблую морду, которая раздражительно что-то проквакала на непонятном мне жабьем языке и поплелась следом за остальными.

Мы просидели в баре около двух часов. Я тянул пиво, хотя на самом деле досконально изучал помещение и людей, что в нем находились. Здесь были и заядлые выпивохи, и просто одиночки, группа каких-то иностранцев, возможно, путешественников, и обычные серые труженики, любившие проводить тут время в часы свободные от какой-либо работы. Краем глаза я видел девушку, сидящую у стойки, которая время от времени поглядывала на меня, иногда наши взгляды соприкасались и тогда она спешила отвернуться, как будто стеснялась. Через несколько минут эта игра мне надоела и я решил подсесть к ней. У нее была оливковая кожа, грациозная шейка, яркое, живое лицо, служившее вдохновением для многих художников и поэтов, темные волосы. Она могла быть достойной неаполитанкой. Оперной певицей или знаменитой актрисой какого-нибудь столичного театра. Богиней музы для всего искусства.

Мы разговорились. Она скромно промурлыкала мне свое имя:

– Мила.

– Как очаровательно, – проворковал я в ответ и девушка смущенно зарделась.

Ей было двадцать три. Молодая сирота – отец и мать умерли, когда она еще была маленькой девочкой, – жила с религиозной тетей, протестанткой, которая и воспитала в девочке эту скованность в обществе и слишком хорошие (для этого же общества) манеры поведения. Единственный вопрос, который крутился у меня в голове и не давал покоя: что она делала в этой навозной яме? Среди этих помоев и нечистот я отыскал драгоценнейший сапфир. Настоящая реликвия, за которую перегрызают глотки и рвут на себе волосы в страстных желаниях найти, лежит на самом видном месте; да, бывает иногда в таких местах, где столь редкому явлению не предстало бы находиться. Это одна из загадочных уловок судьбы. В скором времени мы оставили заведение.

Я пригласил Милу к себе и заранее просил простить за тот беспорядок, учиненный в доме. Знала бы она, как мне пришлось попотеть, чтобы привести тут все в норму после предыдущего случая, который закончился не самым лучшим образом.

– А кем ты работаешь? – спросила она, когда мы сидели на кровати, на втором этаже. Она была пьяна, но не достаточно сильно.

– Камивояжором. Хотя сейчас большинство людей заказывают товары по телевизору, я считаю это не рационально. Помню времена, когда все было по-другому. – Я глубоко вздохнул, меняя тему: – Но знаешь, это не основной мой род деятельности.

– И чем же ты занимаешься?

– Я помогаю людям. Направляю заблудших и отставших овец к нашему общему Пастуху…

Мила засмеялась. У нее был низкий, грудной смех.

– А еще по вторникам работаю в приюте: раздаю еду и теплые вещи для бездомных.

– Вот как? – сказала она, пристально глядя мне в глаза. – Ты очень загадочный и интересный.

– Да, а ты не знала, что мое второе имя Понсе де Леон?

– Я его знаю! – неожиданно воскликнула она слишком ликующе, от чего машинально сжались мои зубы. Но я совладал с собой и театрально изобразил заинтересованность.

– Неужели? Твой родственник?

– Нет, – ответила она. – Где-то я уже про него слышала. – И всерьез задумалась над этим.

– Вспоминай, вспоминай, – пробормотал я. – Скоро ты отправишься к нему.

– Что ты сказал?

– Может быть, вина? – поспешно предложил я, выдавливая из себя гостеприимную улыбку, но продолжал нагло рассматривать ее роскошное тело. Милу это смутило.

– Конечно, это было бы чудесно, – сказала девушка и робко улыбнулась. Но отвела глаза.

«Какие у нее чудесные маленькие глазки. Как два цветка колокольчика. Я бы с удовольствием выковырял эти глазки ножичком и забрал бы себе, – подумал я и тут же одернул себя. – Нет! Что за чушь ты несешь? Это не те слова-комплименты, которые хочет услышать каждая девушка на свидании, Дилан. Сосредоточься на деле»

– Пойду схожу за бутылкой, – сказал я, вставая с кровати. – Никуда не уходи, я скоро буду.

Она лишь кивнула, улыбнувшись милой улыбкой.

«А глазки эти все-таки невероятно красивые, – поймал я себя на мысли, когда проходил мимо. – На них можно любоваться хоть целую вечность.»

Даже удивительно, как ей, несмотря на привлекательную внешность, тем не менее повезло получить от природы такие чудесные глаза. Как чистый кристалл, зрачки, внутри коих выдавала себя пылкая страсть ко всему необычному, новому, что было не похожим или старалось не относить себя к этому бренному миру; они были серого цвета с черным, как космос, углублением посредине; в них я разглядел вселенную, которая стремилась быть индивидуальной.

Далеко идти не пришлось: пару шагов по коридору, соседняя дверь. Тесак скучающе лежал на пыльном круглом столике – прямой клинок с заостренными, как у пираньи, зубьями пилы. Я взял его и задумчиво повертел в руках. Милое дитя – она еще не знает, что я собираюсь сделать с ней... и я не знаю, что придет в голову этому изуверу, который любит игры и вполне возможно захочет провести с участницей интерактив.

Наконец, я вышел из комнаты, миновал коридор, распахнул дверь и неспешно шагнул вовнутрь, предвкушая, как все это будет.

Она смирно сидела на кровати и ни о чем не подозревала, но когда услышала шаги и увидела меня (я принял для этого подходящую позу, выставляя вперед тесак)... У нее было такое выражение лица, словно я вытащил из штанов свой член.

– Когда погаснет блеск очей твоих, вся прелесть правды перельется в стих... Привет, я Тайлер, – представился я девушке, несколько комично поднимая свободную руку вверх, как бы в приветствии. – Прости, что втягиваю тебя в это, но другого выхода нет. Дилан сходит с ума, ему плохо, а значит плохо будет и мне. А я не хочу этого, больше не хочу. Нам нужна энергия, чтобы не погибнуть. Этот дом, в котором мы сейчас с тобой находимся, не просто груда досок и каменьев – он живой! – крайне возбужденно воскликнул. – И нуждается в постоянной подпитке. Балансе между темным и светлым. Тьмы здесь в достатке, но вот света, увы, катастрофически не хватает. Свет удерживает то, что здесь прячется. Он служит неким блокатором, понимаешь?

Но Мила не понимала абсолютно ничего. Больше скажу – она решила, что я спятил. Каким-то образом за пару с лишним минут, пока ходил за вином, а вернулся без бутылки и остатки мозгов, которых лишил меня Дионис. Это глупо, я не алкоголик и выгляжу вполне сносно для того, чтобы не нести подобную чушь. Тогда, что же? В ту самую минуту расширенные от ужаса глаза Милы напоминали две галактики.

– Дилан, что происходит?

– Я Тайлер! – злобно рявкнул я и рассек воздух тесаком. Но, конечно, это был уже давно не я, оттесненный существом, которое когда-то проникло в мое тщедушное, мальчишеское тело. Я глядел где-то из глубины своей темницы, не в силах что-либо изменить, даже голосом не повелевал.

– Т-т-тайлер, – едва живым, дрожащим шепотом вымолвила Мила. Ее космические глаза засверкали, словно мимо пролетала комета; на них выступили слезы.

– А чего мы плачем? – сардонически улыбаясь, пародировал детского воспитателя Тайлер. – Я лишь хочу тебя немножко подравнять, куколка.

Мила окончательно дала слабину. Против Тайлера у нее не было ни единого шанса, впрочем, как у всех, кто был в этой комнате до нее.

– Пожалуйста, Дил-л... Т-т-тайлер, п-п-пожалуйста... – просила она запинаясь.

Тайлер медленно приближался к ней, Мила отступала назад. Она глядела на маску смерти, застывшую на моем деревянном лице, и только зеленый, неугасимый огонь страдальчески плясал в этих жестоких, как северный ветер, ледяных глазах. В воздухе образовался могильный запах. Дом приготовился принять жертву. Когда деваться уже было некуда, Мила дернулась в сторону в ничтожной надежде прошмыгнуть мимо него к выходу. К счастью, ей это удалось (или Тайлер позволил?). Однако с отчаянным рывком кинувшись к двери, она истошно взвизгнула, ибо он схватил ее за волосы и потянул обратно к себе. Ей не хватило каких-то пары секунд. Девушка встала напротив Тайлера, который, замахнувшись тесаком, одним быстрым и непринужденным движением рассек кожу и протянул лезвие поперек ее живота. Острые зубья пираньи, жадно вгрызаясь в плоть (стараясь не задевать жизненно важных органов), пересекли мышцы, словно собирались распороть живот Милы. Ужасающе-красочное представление. Мила вошла в ступор. Ее взгляд был полностью прикован к тому месту, где Тайлер нанес ей порез. На животе образовалась заметная кроваво-красная линия, с которой тонкими струйками потекла кровь.

Тайлер не торопился действовать дальше, позволяя девушке проникнуться ситуацией, перед которой она вдруг неожиданно предстала. После стольких лет в нем до сих пор сохранилось это пугающее любопытство.

Мила развернулась и вяло передвигая ногами поплелась к выходу. Она держала в руках свои липкие кишки. Лихорадочно пыталась запихнуть их обратно себе в живот, но они постоянно норовили выскользнуть и как черные пиявки с омерзительным шлепком упасть на пол. Ее взгляд помутнел. И страх, и ужас, и неверие, и безнадежное отчаяние читалось в этих глазках, которые украшали слезы, льющиеся не перестающим потоком. Она не чувствовала боли – я так думаю, кажется, ее тело онемело. Кто бы выдержал подобное испытание, когда ты играешь в гляделки с собственными внутренностями. Это твоя кровь – и она выливается из тебя. Плоть холодеет, ты медленно и неумолимо остываешь. Ты уже ничего не чувствуешь, даже боль не может пробудить тебя, вывести из этого состояния какой-то слишком нереальной прострации. Страх завладевает сознанием и бессилие перед ним только укрепляет это ощущение.

Люди впадают в истерику и за мелкие травмы, например, порез пальца о лист бумаги. Последующая за этим капелька крови, которая стремительно разрастается и темнеет, завораживает тебя и одновременно пугает; ты не можешь от нее оторваться. Впечатлительным становится дурно (они не выносят вида крови), а другие наблюдают за этим процессом, как ученый с подлинным интересом следит за какой-нибудь химической реакцией, бурно протекающей внутри колбы. Я был тем ученым.

В комнате сильно запахло кровью. Не пройдя и пары метров, Мила свалилась на колени. Она сжалась в один комок, словно отстраняясь от этого грязного и чудовищного мира.

– Поплачь для меня, детка, вот увидишь, тебе станет легче. Боишься? Давай! Ты должна бояться! – я громко кричал, склонившись над ней; надрывно кричал, как никудышный пастух, пытающийся каким-то несуразным способом заставить овец двигаться в правильном направлении. – Ему должно хватить, иначе мне придется идти на второй заход! Я не хочу снова это делать! Ты должна бояться!! Дорогая, не стесняйся, это еще не конец! Будь оно все проклято, ты недостаточно боишься... тварь!

Она рыдала навзрыд, захлебывалась в слезах и тяжело дышала. Тушь размазалась по всему ее детскому лицу. Глаза мокрые от слез были закрыты, тонкие миловидные губы неконтролируемо тряслись; она что-то неразборчиво причитала и безудержно лила слезы, которых, к слову, иногда и на похоронах так много не увидишь. Передо мной действительно был маленький ребенок в обличье взрослой девушки. Но душа ее была кроткой и невинной. Она не понимала сей задумки природы, этой изнанки реальности, в которую она угодила... Не знаю, что со мной произошло – сколько минут я так провел, застыв на месте, как громом пораженный, просто смотрел, как она заходится в судорожном плаче. Как будто взгляд, прежде сомнамбулический, вдруг прояснился. Я ощутил горе подобно тому, как сотни червей разом впиваются в твою раскаленную душу. А потом, наплевав на все противоречия, с каким-то горячим порывом я опустился и крепко заключил ее в свои объятия, словно заслоняя от какой-то невидимой беды, как любящий отец обнимает свое испуганное, несчастное дитя. Мила уткнулась мокрой щекой мне в плечо, сотрясаясь от сильного плача. Признаюсь, это была очень странная сценка. Рубашка пропиталась ее кровью.

«Зачем ты это делаешь!?»

Во мне проснулась сила, что была способна обуздать пленительные, злые чары и отбросить их в сторону, как побитых, с выдранными перьями, ворон. Может быть, это натолкнуло меня на одно из воспоминаний, от которого яркой вспышкой взорвалось нечто светлое, подобно утренней звезде озарившее грудь? По ту сторону туманного озера сознания меня встретило непонятное существо, являвшееся ни чем иным как моим собственным отражением. И меня передернуло от одного только его вида. Я почувствовал себя зверем, но даже звери не совершают то, что сделал я...

Она еще дрожала и я прижимал ее к себе крепче, стараясь успокоить, словно выступая наперекор своим внутренним демонам.

«Ты должен закончить начатое, Дилан. Ты обязан...»

Скрипя зубами, я отрицательно покачал головой. Не заметил, как сам стал содрогаться, словно от нового приступа. Кладбищенский мороз охватил все тело. Комната заметно потемнела, зло просыпалось.

«Она уже мертва, ты лишь продлеваешь ее муки. Лучше покончи с этим, убей ее, избавь от страданий. Как отрывают пластырь: быстро и безболезненно! Ну же, Дилан...»

Пальцы нащупали рукоять. Я стиснул челюсти настолько, что надулись желваки на скулах, как будто приготовился к адской боли – сейчас из меня будут вынимать душу для очередных «процедур», как бы в назидание мне за то, что я был таким упрямым и сорвал весь план. Рука почти не слушалась, но я сумел поднять окровавленный тесак, при этом другой рукой продолжал заботливо обнимать Милу.

Как долго тянулось время. Я хотел ускорить его, чтобы все прошло быстро и она не почувствовала. Лезвие вошло между вторым и третьим ребром и устрашающе показалось из спины... я закрыл глаза... Звук падающего тела…

С этим роковым ударом из-под моих зажмуренных век заструились горячие слезы. В ушах зашумела кровь. Тесак выпал из моих рук. Рот открывался и закрывался в немом крике о помощи – не знаю, кричал ли я? Я ничего не видел и не слышал. Меня оглушила тупая боль. Как будто я ощутил все последствия наступившей катастрофы. Корчился там в немыслимых позах, словно в агонии; словно сгорал в адском огне: кожа пузырилась, сползала с тела и превращала меня в скелет.

«И я убил ее... дорогой дневник, я... еще один цветок был срезан и украден из Божьего сада... я убил ее... это прекрасное чистое создание – клянусь рожденное самим небом! – которое я посмел своим ужасающим замыслом исказить и унизить, заставив принять уродливую форму отчаяния... дорогой дневник, есть только кровь, которая капает с моих рук на твои листы. Кровь, которая смывает все. Это моя кровь, ну разумеется ее слишком мало! Она давно замерзла и потребуется немало усилий, чтобы заставить ее течь из моих жил... кровь, созидающая и разрушающая... даже ее кровь была идеальной, но Тайлер – его ничто не волнует. Человек не рождается дьяволом, но, что должно было произойти с Тайлером, чтобы он стал таким... это не человек...»

Примечание автора:

* Амок – внезапно возникающее психическое расстройство (возбуждение с агрессией и бессмысленными убийствами). Считают разновидностью сумеречного состояния.

** Паноптикум – сборище чего-либо невероятного, жуткого.

23

О своей способности втираться к людям в доверие Тайлер говорил так: для меня – это дар, но для тех, с кем я знакомлюсь это всегда оборачивается проклятием.

Я лежал на кровати и смотрел в потолок, когда он бесцеремонно вошел и вырвал меня из задумчивости.

– Поднимайся, – сказал он скорее с просьбой.

– Не хочу.

– Да брось, Дилан, тебе нужно прогуляться. Я хочу тебе кое-что показать. Спорю на что угодно тебе это понравится.

– Сомневаюсь, – мрачно буркнул я.

– Я ведь от тебя все равно не отстану. Идем же! – Тайлер энергично призывал меня подняться, прибегая к помощи жестов. – Идем! Идемте, старина, вы должны это увидеть!

Он выглядит слишком счастливо – это не к добру, понял я, когда вставал с кровати.

– Тебе понравится! Это пойдет тебе на пользу.

Над городом висел утренний туман. Прямо как в Лондоне пятидесятых годов. Вытяни вперед руку и ее смачно проглотит серая влажная дрянь, а что за ней – неизвестно. Неприятное ощущение. Промозглый ветер отрывал сухие, жухлые листья.

– Какое ужасное время ты выбрал для прогулки, – пожаловался я, но Тайлер возбужденно шагал по вымощенному черным камнем тротуару, словно спешил на встречу.

– Куда мы идем? – безуспешно пробовал я выяснить. Мы шли около часа, затем вдруг остановились на какой-то улице. Я огляделся по сторонам. Через дорогу бакалейная лавка, магазинчик сувениров. Мы же топтались у входа в клинику «Святое милосердие».

– Это какая-то шутка? Что мы здесь делаем, Тайлер?

Его уже не было рядом со мной.

– Какого черта! – выругался я в негодовании.

– Дилан!? – взволновано воскликнул чей-то голос позади. Я обернулся... и обомлел.

–... Линда?...

24

Черный дым поднимался к чистому, сияющему небесным светом, голубому эфиру, не загрязненному людским присутствием, а потому – девственно красивому и по своему величественному. Ничто не предвещало беды и я с поразительным умиротворением ( вовсе не свойственным мне) любовался этим естественным сюжетом высочайшей природной поэзии, насыщенной яркими красками. Как будто мои чувства обострились во сто крат. Как будто сама светлая гордость Афродита благосклонно спустилась ко мне, чтобы показать то, что мы, люди, по причине своей крайней испорченности быть может никогда не увидим воочию. Скворцы переливчато пели, вознося славу Создателю, и им в такт несли нежные трели «лесные флейты». Белогрудый пересмешник безмятежно порхал, радостно и звонко вторяя певчему ансамблю, и выписывал в воздухе пируэты. Старые и мудрые грачи, цепко держа в когтях саквояжи, парили в синем пространстве. Они, как и другие воздушные обитатели среды, летели на восток, в земли обетованные – туда, где должна была начаться для них новая жизнь. Но я не отправился с ними...

Меня ждал резкий контраст: глубокие, нежные тона поблекли, небо исчезло с горизонта и я насильно был опущен вниз к выжженной черной земле. Резко померкли цвета. Куда ни глянь везде были насыпи, какие-то окопы, траншеи, ямы вроде тех, что возникают в результате артиллерийских обстрелов, столбы и колючие проволоки – все полыхало в огне, и в этой неописуемой разумным словом вакханалии беспорядочно метались неопределенные, размытые фигуры, пытающиеся в диких плясках потушить пламя, которое яростно жалило их хуже любого скорпиона... но не убивало. В воздухе висел яд. Едкий густой дым слепил глаза и сводил судорогой легкие, заставляя заходиться в безудержном кашле. Пахло жареным мясом – человеческой плотью. Здесь невозможно было дышать.

Первая мысль, пришедшая мне на ум «Кочегарка... живые дрова... вечно не хватает дров... нужно больше! (с каким-то остервенением в голосе) больше! Чтобы земля горела, а они в маниакальном порыве продолжали поддерживать этот психоделически-кошмарный живой костер, страстно желающий добраться до неба... поддерживать чертов костер и не забывать подкидывать в него новых дровишек! Полыхай на славу! Нужно больше живых дров... недостаточно тел, их слишком мало! Слишком мало!! Нужны новые!! Бесчисленная толпа живых мертвецов... колоны смертников... и все в огонь, не затихающий ни на секунду... все в огонь, бьющийся в агонизированом танце, словно в эпилептических припадках бешеная скотина... человеческая гекатомба... легионы смертников и их не перечесть...». Чтобы понять происходящее, нужно было оставить разум на задворках – взяв с собой, здесь его запросто можно было лишиться. Это не стоит понимания. Раны и волдыри войны обнажились.

Ямы были наполнены кровью и над ними кружили мухи, пригнанные вонью и безрассудной ненавистью, которая, как туман эйфории, верховодила здесь всеми; в этой крови, бултыхаясь, плавали и утопали мелкие существа – уродливые, волосатые карлики и тараканы с искаженными от страха человеческими лицами. Они активно работали лапками, спасаясь бегством от чудовищ с крокодильими ухмылками, которые с неутомимой жаждой гонялись за ними и предавались в этой красной субстанции плотским утехам – кипело какое-то параноидальное сумасшедшее торжество. Ужас сковал мое тело, в ушах стоял непрерывный гул. Меня тошнило от запаха, но еще больше воротило от того, какая мерзость творилась в этом адовом месте, как будто не одно поколение вбирающем в себя все самое худшее, что только способно вообразить богатое в плане извращенных фантазий, деформированное сознание – источник боли, кошмара и одновременно какого-то леденящего душу больного восторга. Они истребляли друг друга, словно охваченные единым экстатическим трансом смерти. Неуклюже сталкивались в крови и не переставали рвать друг друга на части, заполняя яму новыми трупами. Живые обрубки человеческих тел (без рук и без ног, только туловище и голова, торчавшая из него) тонули и через мгновение всплывали, лихорадочно переводя дух, и вновь погружались в воду, чтобы опять резко возникнуть, как джек-из-коробки. Ошметки плавали в кроваво-грязной жиже и их тут же подбирали чудовища, перемалывая кости, и с неистовым огнем в глазах кидались за другими. Мучительно было смотреть. Оглушительный рев монстров и непрекращающиеся вопли пленников потрясали округу так, что даже содрогался воздух; те же звуки исходили и из других «пыточных» ям. Повсюду, словно я очутился в стране Ужасов. Если бы я остался еще хотя бы на одну минуту, казавшуюся для меня целой вечностью, то абсолютно уверен, что повредился бы рассудком...

Я проснулся в холодном поту на полу в одной из нижних комнат сам не свой от страха. Из окна падал лунный свет, прямоугольником расплывавшийся по стене. И почему-то этот прямоугольник света вызвал у меня ассоциации с шершавой могильной плитой. Передо мной сидел Никак, бледный, как мертвец (явно чем-то растревоженный), и довольно улыбался. Его лицо светилось экзальтированным восторгом.

– Ты тоже видел это? – спросил он крайне взбудоражено.

Я не сразу ответил ему, с трудом заглатывая в легкие кислород.

– Что видел? – наконец выдохнул, восстанавливая ритм сердца. – Что это было?

– Конец! – воскликнул он. – В начале будет конец, в конце будет начало, в начале будет конец, а в конце будет начало... – Он громко расхохотался, запрокинув голову к потолку. – В начале конец, а в конце начало... Это все действия луны, ее лучи искажают светлые мотивы солнца и вкладывают в нашу голову неправильные мысли. Ты неправильно мыслишь. Она прикоснулась к тебе своей ладонью, похитила твой разум. Луна преломляет свои... свои... хочешь дыма?

Если бы я говорил на одном языке с этим ненормальным, то сумел бы понять, о чем это он талдычит, а может в его словах и вовсе нет ни капли здравого смысла и все это просто пустой ветер.

Проклятый, паршивый, гадкий, мерзкий, нехороший сон! Я бы хотел разгадать загадку этих сновидений, возможно, тогда бы перестал бояться и вздрагивать от каждого пробуждения, как от очередной мнимой смерти; ощущение чего-то неотвратимого рассеялось бы подобно туче в безоблачном ясном небе. Но думаю любой скажет, что мистикой тут и не пахнет. Все выливается из окружения: посмотри, где ты находишься, в совокупности с тем, что делаешь, с кем общаешься – не мудрено, что тебе видится подобное, быть может через пару лет ты станешь таким же безумным, как этот безобидный малый, над головой которого кружится серый нимб из дыма. В своем халате, закинутым через плечо, с фирменной тонкой бороденкой и неприлично спокойным, растянутым в блаженстве, лицом Никак очень напоминал проповедника, помешанного на своих идеалах. С его красноречием он запросто мог бы играть эту роль.

Через пару часов наступило спасительное утро – рассвет, который обычно я не ждал с надеждой. Но я отошел от кошмаров и вспомнил, что у меня в этот день была назначена важная встреча. Точно! Как удар молнии, пронзило мое сознание насквозь. Еще вчера случилось нечто особенное. Это в корень все изменило, мое будущее стало еще более туманным и непредсказуемым. Тайлер свел меня с Линдой.

Она была в легком зеленом пальто, узких джинсах, подчеркивающих сильное, стройное тело, и симпатичных зеленых сапожках; редкие порывы ветра развевали шелковый шарф ядовитого цвета, который был обвязан вокруг ее шеи. Темно-рыжие, распущенные, прямые волосы обрамляли прекрасное выразительное лицо – бледное с небольшим румянцем, гладкое, без единого намека на морщинки. Она была потрясающая. Годы пошли ей только на пользу, чего не скажешь обо мне – побитом и уставшем, со впалыми глазами, под которыми от бессонницы образовались страшные круги, с резко очерченными скулами, и это болезненное выражение загнанного в угол охотниками зверя.

Я подошел к ней ближе. Ее добрые голубые глаза внимательно на меня смотрели.

– Не думал, что когда-нибудь еще увижу тебя. – сказал я и бросил взгляд на клинику, у входа к которой мы стояли. – Как ты и хотела, спасаешь животных?

– Нет, людей.

Я неловко усмехнулся и взъерошил волосы:

– Ну-у... тоже неплохо.

Она едва заметно улыбнулась. Но в глубинах этих красивых глаз таилась неизъяснимая грусть.

Линда спешила и поэтому предложила встретиться завтра вечером у нее дома. Та ли эта Линда, которую я знал раньше? Она стала более взрослой, хотя и не растеряла присущего только ей таинственного обаяния, которое, как магический ореол, окружало ее.

Хуже всего то, что я до сих пор пребывал в неведении. Оголтелый свист ветра проносился в ушах – мои обрывочные мысли, одна за другой, как кинжалы, летали в мозгу, нанося ужасающие порезы. Раны кровоточили, и я не знал, как исцелить их. Что если у Тайлера на Линду свои планы? Что если эта встреча была организованна не случайно? Разве он когда-нибудь делал что-нибудь не во благо себе? Это странное, тревожное чувство, от которого грудь наливается тяжестью и появляется ломота, как будто душу сводит судорогой, я испытывал за всю свою жизнь только три раза – когда зеленый туман возник из преисподней и проник в меня, когда впервые встретил Тайлера и... за несколько дней до смерти Кормана, – но вот я чувствую то же и сейчас. Предупреждение. Я не разрывно связан с прошлым, но в будущее заглянуть не в силах. И кажется, что не способен его изменить. Нет! Нет, он не принесет ее в жертву дому, даже если после этого я навсегда растворюсь в пустоте, в бездне, во мраке собственных ужасов, я не позволю ему этого сделать!

25

Тайлера не было целый день. Чудо – он куда-то испарился. Хотя в этом нет ничего особенного: он пропадает иногда на сутки, а иногда на целую неделю – и каждый раз с утопической надеждой я молюсь, чтобы он забыл дорогу назад, – но каждый раз он возвращается, устраивая шумный парад балагурных мыслей, – так жрецы, вернувшиеся из астрального путешествия, преодолев долину смерти и выслушав повеления духов, изрекали слово в слово своим правителям, которые с благоговением внимали их возбужденному щебетанию.

Но даже и без Тайлера время текло хаотично. Неожиданно быстро пришел вечер, как будто сорвали парчовый занавес. И вот я уже стоял на террасе дома Линды. Природа тоже была в каком-то своем личном беспорядке, будто заразилась городской суматохой. На горизонте пылал пунцовый закат, переливающийся всевозможными дикими цветами, словно небесный пожар или грандиозное сражение богов, теперь пирующих на костях побежденных. Небосвод же истекал кровью и сменял бесформенные облака, залитые светом ржавого солнца, которое стреляло лучами в дома и улицы; тусклые рыжие полосы текли по асфальту и крышам, ревниво поглаживая их, словно не желая мириться с тем, что через пару часов это место завоюют сумерки. Тени деревьев удлинялись и извивались, как воздушные змеи. Жара доводила город до точки кипения, утешения искали лишь в легком целебном ветерке, который, как любящая девушка, нежно прикасался к горячей коже.

Спину припекало. Я аккуратно держал между пальцами стебелек душистой рубиновой розы. Я купил ее в лавке у одного очень старого цветочника – он говорил, что этот цветок «особенный», а еще, что «он понравится вашей даме, сэр». Я не стал расстраивать старика, хоть они все-так говорят.

Принарядился, что надо: надел самую лучшую рубашку, который сумел отыскать в бардаке именуемый моим гардеробом. Забавно, но мне посчастливилось раздобыть чертов галстук – я не носил галстуков со времен школы. Малость причесался, а когда взглянул в большое настенное зеркало, чтобы убедиться во внешнем порядке, подумал, что так мы готовимся с Тайлером перед тем, как совершить ритуал и исполнить волю Мертвого. Кожа покрылась мурашками и во рту появился этот неприятный терпкий привкус, словно я прикусил язык. Тяжело сглотнул. Я придвинулся к зеркалу ближе и напряженно уставился на свое, чуть сгорбленное, отражение, как будто в ожидании, что сейчас оно заговорит, помашет мне рукой, подаст знак, что я не один и напрасно питал верой чувства. Но ничего не произошло. Двойник был неподвижен, как скала. Мышцы не дрогнули на его лице. Глядел на меня испытующим взглядом, словно не я находился на свободе, стоял возле зеркала и наблюдал за ним – а он. Это был он. Тогда, если это тело не мое, то получается, что... меня пронзила страшная догадка... лицо побледнело... По ту сторону зеркала сижу я, обречено прижимая ладонь к невидимой стене. Долблю по ней, расшибая кулаки в кровь, кричу, надрывая связки, но не слышу собственного голоса. Речь становится бессвязной, в горле застревают слова, меня охватывает настоящая паника и дрожь... Зеркальный близнец гадко ухмыляется, словно прочитав мои мысли. Его радует мое оцепенение и бесконечный ужас смешанный с растерянностью.

– Тайлер? – тихим, надломленным голосом спрашиваю я.

– Нет, – спокойно говорит двойник, улыбаясь моими губами, но в его голосе нет ничего. Ни единой эмоции. Холодный взгляд, пустые мертвые глазницы, как окна старого заброшенного дома. Это деревянная маска, но я не вижу, что под ней. Кто скрывается за этим ликом. Кто прячется. Это меня пугает.

«Одураченный простофиля, неужели ты думал, что все закончится так, как ты хочешь?»

Сорняк тревоги растет, опутывая, околдовывая все нутро, и вскоре по груди пойдут трещины, а из них на свет выродятся ростки отчаяния, которые будут душить меня, душить, пока не задушат... я вспомнил тех распятых голых кукол из моего сна, и внезапно представил, что я одна из них. Подобно вольту* в руках отпетого садиста, я бессилен что-либо сделать и противостоять не могу. «Это не зависит от меня» – повторяется в голове зловещий мотив. Злой рок неизбежен, как проклятие, которое нависло надо мной с раннего детства и тянется длинным дымящимся шлейфом... «Луна преломляет свои... свои лучи, – услышал я отчетливо, как будто наяву, голос того безумца, звучащий в зеркальном мире, как эхо. – Она пропускает через себя, как фильтр, свет, который на выходе оборачивается пародией на добродетель... убийца святой! Убийца святой! – И мрачный смех, как будто шакал захохотал. – Они все обмануты, луна прикоснулась к ним ладонью... коснулась их сердца, их теплого, сочного, живого сердца, постукивающего как часы... тук-тук, тук-тук, тук-тук... тук-тук... хочешь дыма?»

Вернув себе самообладание и прочистив горло, свободной рукой я нажал на дверной звонок. Дверь открылась спустя пару секунд. Линда стояла на пороге в джинсовых шортах и расстегнутой рубашке в полоску поверх белой футболки. Я слегка замешкался, засмотревшись на нее.

– Привет, Дилан, – сказала она. – Заходи.

– Привет.

Она отошла в сторону, пропуская меня внутрь. Я вошел и Линда закрыла за мной дверь. Все действия сопровождались молча, в какой-то гнетущей атмосфере, словно мы стеснялись друг друга и не знали, как начать. Повисла долгая пауза. Я проследовал за ней по коридору, окутанному прохладным полумраком, в гостиную, где в уютной, домашней обстановке располагалось кресло, кофейный столик у широкого, мягкого дивана, в дальнем углу мирно покоился темно-дубовый резной книжный шкаф, две этажерки со всякими безделушками. Я осмотрелся по сторонам. На стенах висели портреты, словно нарисованные неумелым горе-художником, а некоторые и вовсе походили на детскую мазню, вроде типичного для этого сюжета домика, солнышка и двух незамысловатых, улыбающихся во весь рот человечков. Как-то не вязались эти незатейливые рисунки с интерьером, к тому же, на каждом из них было начертано имя.

– Так значит ты работаешь в больнице, да? Врачом, значит?

– А разве по моему растрепанному и не выспавшемуся виду это не заметно? – иронично ответила Линда.

Я повернулся к ней и, не подумав, сразу же выпалил:

– Ты выглядишь просто шикарно... Ты цветок!

– Не правда, я колючка, – шутливо отозвалась она.

– Нет, цветок, – настаивал я увереннее. – Хочу подарить тебе твою сестренку.

Я ловко вытянул из-за спины красную розу на длинном стебле и протянул ей. Получилось немного нелепо, будто я делаю ей предложение. Девушка засмеялась и с этого звонкого смеха, как будто неосязаемый барьер между нами рухнул.

– Издеваешься надо мной, – наигранно-возмущенно сказала она, но цветок все же приняла.

– Вовсе нет, – улыбнулся я. – Я действительно так считаю. Правда-правда! Была бы гигантская ваза, я бы поставил тебя в нее. Честно тебе говорю. И ухаживал бы, как за цветком.

Она снова засмеялась. Прошла на кухню и вернулась оттуда уже с кувшином, наполненным водой, в который поставила розу. Линда установила кувшин на кофейный столик, затем опять быстро удалилась (я успел увидеть только ее распущенные рыжие волосы, которые разметались в стороны, как искры). Она принесла чашки с чаем, тарелку с печеньями и другими лакомствами, которые также водрузила на стол.

Линда молниеносно усадила меня на диван, а сама расположилась рядом. Я опустил глаза к запястью, уставившись на воображаемые наручные часы:

– Так, что тут у нас? – пробормотал я. – Ровно тридцать секунд, – недовольно зацокал языком, покачав в такт головой. – Слишком медленно, ужасные результаты, просто ужасные результаты, мисс Уэйд, раньше вы управлялись гораздо быстрее. Чувствую, не видать вам титула хозяйки года.

– Да-а, мистер Мазерс? – протянула она, взглянув на меня искоса, из-под челки. – В таком случае в следующий раз мы отправимся к вам. Посмотрим какой из тебя хозяюшка.

– Да ладно, не обижайся. – я постарался сменить тему и, немного помедлив, робко спросил: – Встречаешься с кем-нибудь?

– Да.

– Да?

– Да, – отвечала Линда с лукавой улыбкой, – с тобой, Дилан.

Я удивлено на нее вытаращился, чуть не поперхнувшись чаем. Ее забавляла моя реакция.

– Со мной?

– Мы же встретились, – кокетливо молвила она. – Вот сейчас.

– А, ты об этом... Я имел в виду в личном плане.

– Когда бы я успела! Работа отнимает у меня почти половину жизни, а остальную часть я сплю.

– Угу, как медведь...

Я посмотрел на Линду и мы оба прыснули, словно сказали что-то очень смешное.

– Но ты наверняка счастлива, – продолжил я.

– Знаешь, – Тут Линда внезапно посерьезнела, как будто мы коснулись чего-то личного; она отвела взгляд к столу и глубоко вздохнула, – десять лет назад я поступила в медицинский колледж и выучилась на врача. За эти годы я ни разу не пожалела о своем выборе. Я хотела помогать людям, по мере своих возможностей делать мир «лучше». Но все чаще и чаще я стала задаваться вопросом: что если мир не хочет становиться лучше? Я прихожу на работу, вижу лица тяжелобольных пациентов, бывают моменты когда их так много... словно ночью мир сходит с ума, захлебываясь от собственной грязи, и отчаянно стремится себя уничтожить... будь то сора мужа с женой и ножевое ранение, или обыкновенный бездомный, которого привозят третий раз за ночь, с показаниями передозировкой наркотиками – не это ли истинное обличье нашего города? Только смерть, смерть и смерть. Она постоянна, но ты к этому не привыкнешь. Ты не понимаешь с чем ты борешься и не знаешь, как это остановить. Ты можешь поставить диагноз и, чаще всего он не сулит ничего хорошего, как будто выносишь человеку приговор. Как бы ты ни старался, сколько бы попыток не совершал, чтобы вытащить мертвеца с того света, но ты не Бог.

– Не всех можно спасти, Линда. Я уверен, ты хороший врач.

– Ужасно смотреть, как человек умирает на твоих глазах, и знать, что ты ничего не можешь для него сделать. Я могу лишь попытаться как-то отсрочить неизбежное, но только на малое время, которое и так не принесет ничего кроме боли и страданий. А когда они уходят, эта боль остается со мной – их лица остаются в памяти навсегда. Больница призвана спасать, дарить жизни, но не смотря на это – это самый настоящий эпицентр безнадеги. Где еще можно увидеть столько горестных лиц. Иногда кажется, что за тобой следуют призраки, неявно ощущаешь их где-то совсем рядом... а может быть внутри себя. На языке психологии это называется чувством вины. Но иногда ты их видишь, слышишь их голоса так отчетливо, они зовут тебя. Не оставляют тебя в покое, словно обвиняют в своей смерти... знаю, я говорю полный бред.

– Возможно. Я призраков никогда не видел. Но я думаю ты не сошла с ума. Твое неравнодушие к тому, что ты делаешь – это и сила, и твоя слабость. Важно уметь этим пользоваться, чтобы не перегореть. Нельзя, чтобы твои сомнения, страхи, чувства захлестнули тебя полностью. Это не духи или призраки. Ты ищешь в себе ошибки, и они приходят, как фантомы.

– Мне нужно всего лишь чуточку чуда. Самую его крупицу, неужели я многого прошу? Хорошие люди не должны так умирать...

Я усмехнулся и, к своему ужасу, почувствовал в себе циничные зачатки Тайлеровской мысли.

– Я не разделяю людей на добрых или злых, плохих или хороших, святых или… грешников. Хотя тебя я считаю ангелом.

Линда вспыхнула.

– Дилан…

– Я серьезно. Был период, когда я не знал что делать, я был совершенно растерян и один. В минуту, когда я считал, что все кончено, появилась ты. В тот момент каким-то образом ты спасла меня... – Мой взгляд поник. – Но, кажется, я запутался и уже не знаю чему верить...

На мгновение Линда замерла на месте, словно задумалась, затем придвинулась поближе, наклонилась к моему лицу так, что кончик ее носа почти касался моего. Бледно-розовые губы приоткрылись:

– Ты и сейчас в беде, Дилан. Дай мне спасти тебя еще раз.

Я поднял на нее взор. Ее блестящие голубые глаза глядели на меня из-под полуопущенных век.

– Если бы это было возможно, – тихо прошептал я и повинуясь неведомому чувству потянулся к ней. Линда не отстранилась. Наши губы соприкоснулись. Проснулось неудержимое желание, поднявшееся откуда-то со дна колодца души; как тлеющие угольки, вспыхнувшие ярким пламенем. Наконец, мы оторвались от поцелуя и Линда тяжело задышала, ее щеки пылали. Я сорвал с нее одежду и мы впились в друг друга с таким рвением, словно нас обоих охватило горячее безумие...

Примечание автора:

Вольт* – фигурка, восковая кукла, используемая в колдовстве вуду.

26

Неопределенность... уже ночь? Темно, ничего не видно. Я по-прежнему в гостиной. Поворачиваю голову, Линда лежит рядом – спит. Ее обнаженное тело прикрыто пледом. Я осторожно встаю с дивана, стараясь ее не разбудить и куда-то иду. Ноги заплетаются, но ведут меня, словно сами собой. Как в тумане. Когда глаза привыкают к темноте, я понимаю, что стою на кухне. В горле вдруг стало сухо, как будто насыпали раскаленного песка. Все тело мокрое и липкое от пота. Я зажигаю подвесной кухонный светильник, протягиваю руку за стаканом, чтобы налить воды, и внезапно замираю... Меня словно окатили из пожарного шланга ледяной водой. Мои ладони – они в крови! И не только ладони – я весь в темной, липкой, свежей крови! Глаза расширились и лихорадочно мечутся по грязному телу, пытаясь понять откуда взялась кровь. А потом до меня словно доходит... и кухню пронзает душераздирающий крик. Я ору, как полоумный, который увидел в углу черта. Линда должна была услышать мой вопль и проснуться – обязательно должна была проснуться! – но я не слышу звуков из дальней комнаты. Ни единого шороха. Только зловещая, гробовая тишина, которая медленно сводит с ума своей непредсказуемостью. Я словно снова очутился в своем кошмаре... только этот уже был наяву. Сегодня ночью произошло нечто ужасающее.

Я срываюсь с места и бегу в гостиную. Останавливаюсь перед диваном, вижу тело, распростертое на нем. Рука безжизненно свисает с края мебели. На тонком покрывале образуется гигантских размеров багровое пятно. Темно-красное пятно ширится, угрожающе растет. Мои руки дрожат. Я боюсь откидывать плед. У нее такое безмятежное лицо... и совершенно неподвижное тело. Я наклонился к ней, схватился за край покрывала – пальцы онемели – и отбросил его в сторону. Грудь была отрезана, живот вспорот, а рядом валялся большой окровавленный нож, от которого красной струйкой тянулся след. Кровь впитывалась в ткань дивана.

– Нет! Нет, Господи, нет! Боже мой, нет!! – я прижался к ней, обхватил спину руками и крепко обнял. – Нет!! Боже, это сон! Это сон!! Дай мне проснуться!! Это же сон!! О, Господи!! Дай мне проснуться!! Пожалуйста... Линда... Линда... – Я отчаянно взывал к ней, но не просыпался и она не открывала глаз. Не шевелилась, словно обмякшая, бледная кукла, повисшая на моих руках.

Я уткнулся губами в ее макушку. По щекам градом потекли слезы. Этот нож предназначался для меня.

– Линда... Линда...

«Сейчас все зависит от тебя, Дилан, – свистящей пулей пронеслось у меня в мозгу, словно кто-то произнес эти слова в голове, как магическую формулу. – Все зависит от тебя...»

27

Это было словно падение с огромной высоты. Как будто тело со смачным шлепком, пролетев сотни миль, наконец-то впечаталось в асфальт и я протяжно выдохнул, высвобождая из легких весь воздух. Меня ужасно трясло, конечности затекли и каждая клеточка тела изнывала от боли, но я был безмерно счастлив... я проснулся. Это всего лишь сон. В отличие от своих мерзопакостных предшественников слишком реальный, чтобы в него не верить. Но Линда жива.

Я присел на диване, сгорбившись, и начал пальцами растирать виски, прогоняя остатки сновидческих ужасов, которые с калейдоскопической быстротой возникали в сознании, устраивая там дьявольский концерт в стиле Шнитке.

– Что случилось? – сонливо спросила девушка. Она слегка приподнялась, упираясь рукой на диванную подушку, и рыжий локон упал ей на лоб.

Только сейчас я понял насколько же кошмарно было представить – не то, чтобы увидеть воочию, но даже представить! – ее смерть, являющейся для меня до сей поры чем-то нереальным. Я ощутил какие меня ждут последствия, и что со мной произойдет, если я этого допущу.

– Просто дурной сон, – наконец вымолвил я, – все в порядке. Знаешь, глядя на тебя я готов верить, что и в этом паршивом мире все-таки можно найти что-то прекрасное... но я боюсь.

– Чего ты боишься, Дилан?

– Все слишком хорошо, почти идеально.

Линда ласково на меня взглянула. Нежно положила ладонь на мою щеку и повернула к себе.

– Милый мой, разве это плохо?

Я нахмурился.

– Такое невозможно, только не со мной. Судьба отняла у меня всех родных, всех кто когда-либо был мне дорог. И вот сейчас... я не хочу, чтобы она забрала тебя. – Я посмотрел в ее большие, удивленные глаза, еще не потухшие от злой правды, и продолжил: – Нечто подобное уже было однажды. Если у человека есть что-то очень ценное, естественно он будет бояться, что у него это могут украсть, а судьба та еще искусная воровка.

Линда поцеловала меня.

– Не думай об этом, – прошептала она, прижимаясь ко мне всем телом, и снова поцеловала, вкладывая в этот поцелуй всю свою любовь, словно догадывалась, что он будет последний... и больше мы не встретимся...

Утром я ушел. У гравийной дорожки, ведущей к Мертвому дому, почувствовал этот знакомый дискомфорт в груди – потусторонний холод, пробирающий до костей, как будто прикосновение призрака, хотя на улице царила духота. Меня передернуло. Тайлер вернулся.

– Дом, милый дом, – произнес он, возникнув из ниоткуда. Стоял возле старой террасы, поглаживая подушечками пальцев гнилые, пыльные перила, словно усмиряя разбушевавшееся животное. Жмурился под ослепительными лучами заступающего солнца. Не смотря на возвращение Тайлера, настроение у меня было хорошее, какое-то воодушевленное, словно я уже знал, что нужно делать и как правильно поступить. Я как будто ощущал внутри себя небывалый прилив сил.

Тайлер вошел в дом. Потоптавшись возле запущенной лужайки, покрытой сероватого цвета, примятой травой, я последовал за ним.

В сумрачном пространстве холла он подозрительно огляделся, а затем, спустя некоторое время, с несвойственной ему тревогой произнес:

– Что-то не так, здесь кто-то был.

– С чего ты это взял?

– У меня свои каналы с этим местом. И я ощущаю, скажем так, всей кожей еще не выветрившееся недавнее присутствие нашего незваного гостя.

– И кто же наш гость? – спросил я.

– Ты прекрасно его знаешь, – сказал он и его темные глаза сверкнули. – Это Мусорщик...

Сначала я подумал, что мне послышалось это имя. Оно как будто донеслось откуда-то из пустоты, из самой бездны. Как удар молнии. И я остолбенел, на время утратив дар речи. Голова закружилась.

– Нет, ты видимо что-то путаешь... Его же нет в городе. Он сгинул! И черт его знает куда он подевался! Он, наверное, сдох давно.

Тайлер замотал головой.

– Я точно знаю, что он был здесь. Пару часов назад. Скорее всего, ночью он наведывался сюда.

– Это бред какой-то! Мусорщик? Снова в городе? Что он, нахрен, здесь забыл? Тайлер?

Тайлер проигнорировал мой вопрос.

– Погоди, его первое убийство... – я внезапно осекся и, не дождавшись его объяснений, бегом направился в гостиную; желудок скрутило морским узлом, ноги будто одеревенели. Почему я так боюсь этого человека?

– Его первое убийство было совершенно в этой комнате, прямо здесь, – сказал я, указывая на засохшее бурое пятно крови у задней стенки. – С этого все началось... скажи мне, в нем тоже сидит свой «Тайлер»?

– Нет, – наконец сдался он, – в нем Кэлвин.

– Кто?

– Кэлвин.

– Кто такой Кэлвин?

– О, Кэлвин, – с мрачным восхищением протянул Тайлер, – у нас его называют Кровавым Вивисектором, а еще Райским Палачом, потому что его пытки могут довести тебя до «райских» вершин. Никто не знает откуда он пришел, кто он вообще, знают только одно: он был здесь еще до того, как возвели на этой земле особняк... и он очень сильно любит людей, страсть, как обожает. Особенно детишек. Для него они ценнее любых драгоценностей мира. Что он с ними делает, тебе лучше не знать. Это самый «больной» дух, которого я когда-либо видывал в своей загробной жизни.

– В каком смысле «больной»? – осторожно поинтересовался я.

– Я же сказал, тебе лучше этого не знать! – внезапно вспыльчиво отозвался Тайлер и нервно зашагал по комнате. – Он настоящий ублюдок...

Я непроизвольно хмыкнул, отчего он бросил на меня ледяной взгляд полный ненависти.

– Прости, – сказал я. – прости, но ты так серьезно обвиняешь этого Кэлвина, говоришь, что он ублюдок и прочее, а ведь еще пару недель назад сам отпиливал какой-то старухе ножовкой ногу. Как она тогда противно визжала, а ты заливисто хохотал, словно ребенок, раскачивающийся на качелях.

– Нет, Дилан, – с жаром начал оправдываться он, – ты не понимаешь. Он чудовище! Один из прихвостней дьявола! Мы работали с Кэлвином несколько десяток лет, и за эти годы я успел увидеть много жестоких зрелищ, одни из которых настолько врезались мне в память, что вряд ли мне когда-нибудь удастся их забыть. Кое-что я перенял от него, но это лишь малая часть... А сейчас он вернулся.

Я смотрел в глаза Тайлера и видел, что он говорит искренне. Никогда еще за ним не наблюдалось такой бурной реакции! Эмоции поминутно сменялись на его, приобретшем человеческий вид, лице: страх, выражение гнева и дикой жестокости, парализующий ужас, который в темной гостиной придавал ему какие-то жуткие, я бы даже отметил, нереальные, искаженные черты.

– ... и если я исполняю волю Мертвого, находясь под Его влиянием, то Кэлвин действует совершенно сознательно, он приносит жертвы, потому что ему это нравится.

– Скажи, Тайлер, ты мне друг? – прервал я его.

– Да я за тебя жизнь отдам... не свою, конечно.

– Тогда поклянись мне, что больше ты не причинишь никому вреда. Больше ты не подчинишься злу. Один я не справлюсь, но, если ты мне поможешь...

– Без их энергии мы долго не протянем и в конечном итоге умрем...

– Мы итак мертвы, ты сам говорил мне это.

– Я говорил о другом, ты неправильно трактуешь мои мысли, Дилан.

– Да не важно! Я хочу уничтожить проклятие и сбросить эти рабские цепи. Это будет последняя жертва.

– Что же ты собираешься сделать?

– Мы с тобой убьем эту гадину, убьем Мусорщика...

Акт четвертый: «Bal macabre»

28

Я тону в бездонном болоте и не на что мне ступить ногой. Погрузился я в глубины вод и их течения меня захлестывает. Я обессилел от крика...

(с) Псалмы Давида «Псалом 68»

Ничего не происходило, дни шли своим чередом и я уже начал разуверятся в словах Тайлера, пока однажды не прочел в городской газете о том, что в розыск объявлена некая женщина – Элли Ризз; незамужняя тридцатидвухлетняя официантка. Многие подумают, мол, это обычно: люди пропадают, прочтут и забудут, не вникая в подробности, но я почему-то точно знал, кто повинен в исчезновении бедной малютки Элли. Словно бы древний зверь пробудился и наконец вышел из своей пещеры пожинать плоды.

«В этом городе мало места для двух маньяков», – подумалось мне, хотя больше я себя таковым не считал.

Мне следовало быть очень осторожным, ибо он снова появлялся в момент моего отсутствия в доме. И каково было мое удивление, когда, заглянув в гостиную, я обнаружил водруженную на резном старом кресле отрубленную голову свиньи. Черные глазки смотрели на меня в упор... рядом, вразвалочку, на полу сидел Никак, как ни в чем ни бывало пускающий носом голубые кольца дыма. Взгляд его был отстраненным, а одеяния еще более страннее, чем обычно, как будто он сбежал из лечебницы – замызганный халат, обнажающий волосатую грудь, и пушистые тапочки. Незабываемая картина... разве что он по-братски не приобнял голову свиньи, воображая, что она говорящая и это один из его товарищей.

«Мусорщик не убил его. Почему? Или тот каким-то чудом сумел избежать с ним прямого столкновения, – размышлял я по дороге в спальню. – Однако эта чертова головоломка порядком меня выбешивает!»

Поднявшись на второй этаж, я вошел в комнату и столкнулся с еще одним сюрпризом... кто-то спал на моей кровати! Я тихо приблизился к изголовью и воочию увидел девушку с газеты – Элли. Одутловатое личико с синюшным оттенком (явный призрак удушения), светлые волосы аккуратно были убраны за ушком, а голова повернута так, что правой щекой она лежала на подушке, словно мирно спала; все, что до шеи, было заботливо укрыто под одеялом. От кровати исходил невыносимый трупный запах.

– Однако, – вымолвил я вслух и отбросил одеяло в сторону.

Как же же сильно контрастировала головка бедняжки Элли с приделанной к ней жирной, грязной, свиной туши, от которой исходил этот мерзкий запах. Из распоротого брюха торчал белый лист бумаги (хотя провалявшись в свином чреве Бог знает сколько времени он уже не был таким белым и от него страшно несло испражнениями). Кровать и постельное белье также пропитались этим нечестивым животным. Я аккуратно извлек листик, на кончике которого болтались какие-то склизкие остатки вроде слипшихся улиток. «Приятного аппетита, ублюдок» – все что было написано на кровавом листе...

Со свиньей пришлось повозиться, как с реальным человеком. Дом принимать ее не хотел. Конечно, это скорее оскорбление, нежели жертва – не дар, а посему избавиться от мертвого, изрядно по порченого временем животного возлежала миссия на мне.

– Гадство! – вырвалось у меня, когда я взваливал гигантскую тушу себе на плечи. Из нее стали шлепаться наружу внутренности. По дороге к мусорному баку за мной тянулась длинная полоса из ярко-красной прозрачной жидкости, которая вытекала из этого паршивого свина. Постельное белье вместе с головой Элли я решил сжечь потом, а заодно и одежду, которая пропахла насквозь.

– Взрослый же человек, разумное существо и занимается какими-то гребанными играми! Неужели он действительно надеялся напугать меня этой чертовой свиньей? Или банальной запиской? Думаю, этот старпер не вкурсе, что это было модно в девяностые.

– Это не чтобы напугать тебя, – возразил Тайлер. – Он знает, что я с тобой. Это издевка. – А потом он исчез, оставив меня одного разбираться со всем этим дерьмом. В его стиле.

К вечеру с трупом было покончено и я, в лучах заходящего солнца, возвращался в Мертвый дом. По-прежнему стояла жара. Воздух был тяжелый, как будто осязаемый и насыщен влагой. Словно так и стремился прилепиться к твоей коже.

Мне требовалось перевести дух, прежде чем снова окунуться в кошмарную реальность и я остановился у бордюра, обратив внимание на дом по соседству, очень похожий на тот, в котором обитал я (на улице Мрака они все выглядят одинаковыми: древними, унылыми и заброшенными, как будто ты уже пересек границу между нашим миром и миром мертвых и гуляешь по его тихим, но вечно неспокойным владениям). Дом пустовал, однако однажды я видел, как некто выбирался из него среди ночи и направлялся в верхнюю часть города. И периодически в окне второго этажа загорается свет, как будто кто-то устроил там наблюдательный пункт. Что если Мусорщик следит оттуда за мной? Мне кажется, он повсюду. Из-за его появления у меня уже обострились галлюцинации. К тому же, я давно уже никого не убивал, а без убийств я становлюсь только слабее, энергия во мне угасает (ее сжирает Тайлер). Уже который день не проходит ощущение, словно дьяволы устроили в голове дикий шабаш. Сосущая пустота под черепом и ноющая боль в груди, от которой не избавиться. Швы на ранах по воле сезона смерти обречены вновь раскрыться. Раны будут кровоточить сильнее прежнего. Подобно гулкому осеннему крику, из сакрального тайника возвращаются воспоминания, просачиваясь сквозь невидимый барьер, как песок сквозь пальцы.

Воронова осень – время смерти, время тоски, разочарования, время траура, ибо все медленно увядает. Небо потускнело, как будто от страшного горя и покрылось серыми пятнами, готовясь излить на землю дожди. Желтые листья все до единого опали с деревьев и постепенно засохли. Рассыпались в прах, который, подхватывая, с тоскливым воем и свистом унес жнец-ветер в долину шепчущих теней. Птицы уже не поют так сладко и весело, как прежде, словно предчувствуя надвигающуюся тьму, безнадежность; они улетают вместе с ветром, оставляя застывшую, словно камень, тягучую реальность позади. И все, что теперь можно услышать, разглядывая, как неотвратимо блекнут краски, словно на холсте разочарованного жизнью художника, а мир тлеет на глазах, погружаясь в глубокую дрему, из которой, кажется, он уже не выйдет – все, что можно услышать в этом одиноком месте это призрачные отзвуки мрачного оркестра эоловых лир, арф и кифар, как будто играющих на невидимых золотых струнах. Они словно оплакивают кого-то... Со временем мир переродится заново. Все снова зацветет, распустится и задышит. Жизнь вернется и любовь воскреснет. Возможен ли для меня такой исход? Призраки явились сегодня, чтобы показать что-то...

«Нет! Нет!»

Я встряхнул головой, стараясь избавиться, как от наваждения, от острых осколков прошлого. Но оглядываясь по сторонам, натыкался на них – в сияющем звездами небе, в клонившихся от ветра деревьях, безмолвно тянувших свои голые ветви, словно два любовника, страстно желающих слиться в объятиях друг друга, в шуршащей листве, в запахе холодного свежего воздуха – все служило напоминанием. От бессилия я схватился за голову, резко развернулся и перед лицом предстал ветхий фасад черного двухэтажного здания с мансардой, от которого тянулась бетонная, покрытая трещинами, дорожка. На мгновение я впал в ступор... В окнах не горел свет. В некоторых местах отвалились ставни. И вообще, складывалось ощущение, что он давно заброшен. Дом безмолвствовал... Вероятно никакой вечеринки не будет. Напрасно я пришел сюда и надеялся воплотить задуманные мечты в реальность. Ребята передумали приходить. Испугались. Однако мне следовало проверить, быть может они там сидят сейчас, пьют газировку да рассказывают всякие небылицы.

Я тяжело вздохнул, вытирая тыльной стороной ладони потный лоб, выпрямился и направился к Мертвому дому. Взбежал по шатким ступеням террасы, протягивая руку, чтобы открыть дверь, как вдруг... чьи-то холодные, как у мертвеца, пальцы легли мне на плечи, сомкнулись на шее и я вздрогнул, обернувшись...

29

– Ники? – выдохнул я, в полном замешательстве вытаращившись на покойного друга. Он стоял передо мной точно также, как в тот вечер. Совсем, как живой. В красивом серебристом костюме, переливающимся в лунном свете, он очень был похож на привидение графа какого-нибудь старинного замка. Не хватало разве что цепей.

– Ты чего, Дилан, – спокойно сказал он, – испугался, что ли?

– Н-н-нет, – заикаясь ответил я и тут же прикрыл рот.

Он задорно рассмеялся.

– Идем, а то все пропустим! Давай! Оно вот-вот начнется!

Ники ворвался в дом и из глубины коридора помахал мне рукой.

– Скорее! – прозвучало как эхо.

Я тяжело сглотнул застрявший комок в горле и вошел внутрь. Остановился в прихожей. Здесь царила ледяная атмосфера. Дверь внезапно за моей спиной хлопнула, отчего я встрепенулся. Обхватил себя за плечи и двинулся по неприветливому, темному коридору. В висках гулко стучала кровь. Издали доносилась негромкая музыка. Чей-то звонкий, переливчатый смех, звучащий, как колокольчик, летал в воздухе. Огни от свеч отбрасывали длинные зловещие тени, которые ползали по «черно-белым лилиям» и прыгали по потолку, словно разбушевавшиеся бешеные обезьяны, только что выбравшиеся из клеток. В их откровенно порочных движениях угадывалась полная покорность пред неведомой, но невероятно могущественной злой силой.

Я прошел мимо двух комнат и попал в сумрачную гостиную, где на столике, каминной полке и шкафах стояли свечи; их огонь подобострастно трепетал, как будто подпитывался обволакивающей его тьмой. Наполнял комнату тусклым отталкивающим светом. Создавалось ощущение, словно все здесь присутствующие собрались на каком-то мерзостном церемониальном собрании.

Ники сидел в кресле, Аманда и Питер стояли у камина, разговаривали. Уэс задумчиво держался чуть в сторонке. Но с моим появлением все они разом повернули головы в мою сторону, как будто я был виновником торжества. Музыка смолкла, и комната утонула в беспощадной, наполненной тревогой, тишине. Было слышно лишь стук ботинок о деревянные доски: я шагнул в сторону столика с едой и опустил глаза, делая вид, что не замечаю навязчивые взгляды. В бумажном стаканчике с каким-то красным напитком что-то плавало; на серебряном блюде лежала гора стейков, открытая коробка с не дожеванной пиццей. Они продолжали на меня пялиться. Уэс напряжено сжал кулаки, словно готовился поколотить кого-то.

– Помоги нам, Дилан... – в оглушительном безмолвие, как хлесткий удар хлыста, прозвучал голос Ники. Я бросил на него взгляд, но больше он не проронил слова. Они снова занимались своими делами: Аманда и Корман о чем-то увлечено болтали (Питер не упускал случая дотронуться до ее руки), Уэс по-прежнему смотрел на меня, не сводя свирепого взгляда. Внезапно их лица вдруг принялись плавиться, как воск. Волосы сходить с головы, а кожа, ставшая мягкой и податливой, словно пластилин, отваливаться кусками и со смачным неприятным звуком хлюпаться на пол, обнажая голые кости черепа. Глаза вытекали из глазниц и струились по обвислым щекам. Картина резко менялась, перебрасывая из одной реальности в другую. Теперь передо мной были скелеты, наряженные в одежды моих друзей. Ухмыляющиеся скелеты с пустыми черными провалами вместо глаз. Скелет Уэса энергично заклацал зубами, Ники, оставаясь в кресле, запрокинул череп и дико захохотал, а Корман и Аманда сплелись в горячем жадном поцелуе, смущено хихикали, похотливо обнимая друг друга, стремясь дотронуться до каждого места на теле... Кажется, в этот момент у меня от страха отвалилась челюсть. Еда на подносах и тарелках стала приютом для белых червей, которые выползали из отверстия между кусков мяса, еще горсть яростно извивалась в пицце. Холод подобно смерти закрался в глубину сердца, замедляя его ритм. Мне вдруг стало невыносимо больно.

Из коридора проник сквозной ветер, поднялся к потолку и зашатал старую люстру, а затем спикировал вниз, где начал гасить свечи одну за другой, пока не осталась единственная, чей слабый фитилек почти догорел и трусливо трясся в окружении черного хаоса. Скелеты истошно вопили, исчезая в темноте, словно их, как многострадальных узников, утаскивал с собой в адскую бездну старый перевозчик душ – ветер. Столик с едой перевернулся. Прикрывая лицо руками, я попробовал выбраться из комнаты – мне нужно было покинуть комнату, ибо я чувствовал, что за всем этим должно что-то последовать, – но уже ничего не мог разглядеть. Ветер буквально осатанел, порываясь разрушить все на своем пути. Слишком темно и холодно. Какой-то потусторонний, как будто живой холод нежно дотрагивался до кожи, но от его прикосновений у меня сжималось в груди сердце. Словно скользкий болотный гад, он вызывал отвращение...

Когда Ники и остальные пропали, непроницаемый туман рассеялся.

Из темного угла вышел Элифас, словно только что там появился. Хмурый древний старик, за которым по полу волочились обрывки паутины. Половину его лица скрывала густая серая борода. Громкий низкий гул вырывался из его бездонной груди.

– Здравствуй, Дилан, – пробасил он.

– Элифас, ты знаешь что-нибудь о других духах?

– Их много, но они прячутся. Те не люди, но лишь голые тени, пытающиеся найти свою потерявшуюся кожу. Она где-то в доме, но они ее не найдут. И разум никогда не даст им забыть вкус плоти.

– А те, кто порабощает людские тела, делая их марионетками? Это демоны? От них можно избавиться? Умоляю, скажи мне... я не знаю, что со мной происходит, но чувствую себя, как будто зараженным... Я так устал. Какое-то опустошение. Мне кажется, я ощущаю Мертвый дом внутри себя, словно неразрывно связан с ним. Неужели это правда... если я не принесу жертву, то умру?

– На языке посвященных это называется инвольтацией, – сказал Элифас. – Ты не один такой. Ходишь по краю бездны в двух шагах от того, чтобы сорваться вниз. У тебя был шанс выжить, если бы ты осознал это раньше. Сейчас же, когда процесс зашел слишком далеко, назад пути уже нет. Ты слишком глубоко погрузился в воды Стикса... Ты хороший человек, Дилан, даже не смотря на то, что носишь внутри себя монстра.

– Ты правда так думаешь?

Он долго всматривался мне в глаза, как если бы пытался прочесть в них скрытое.

– Я так считаю. Иначе он не выбрал бы тебя. Однако, – понизив голос, продолжил он, – право выбора есть у каждого, даже у приговоренного на казнь. И тот, кто не принадлежит дню, должен принадлежать ночи... – В его голосе и околдовывающем взгляде пылающих темных глаз я уловил нечто такое, отчего волосы на коже встали дыбом и заледенела в жилах кровь. Меня парализовал ужас. Я едва удержался на ногах, до конца не понимая, что именно в его взгляде меня так напугало. На секунду он изменился, словно спала маска и Элифас приобрел жуткие очертания какого-то мифического злого чудовища...

30

Прислонившись спиной к стене, я сидел на полу в коридоре (с некоторых пор это мое любимое место), затерянный в загадочных лабиринтах своих мыслей, затянутых сплином. Тайлер сидел у стены напротив. Смотрел на меня, словно пытался прочесть о чем я думаю. Что-то мне это напомнило.

– Тайлер, кто был твой отец? – спросил я, выбравшись из самокопания и размышлений.

– Что?

– Ну, чем он занимался?

– Да не знаю я! Я его и не помню толком. Приходил с работы под вечер, что-то бубнил себе под нос и вечно был всем недоволен. Я для него практически не существовал. Хотя каждую субботу он отводил меня к речушке и учил охотиться на единорогов.

– На единорогов? – удивился я, вскинув брови.

– Да. Сказал: будем убивать твою фантазию, сынок, чтобы ты готовился к взрослому миру. – Он воздел руки в стороны. – И я убивал единорогов! Отец гордился мной, а когда я отказывался выполнять его дурацкие приказы, учил меня играть ножиком в крестики нолики на ладонях... мудак.

– Мой отец всегда хотел, чтобы я был лучшим во всем. Раздражался, когда у меня что-то не получалось. Он вовсе не плохой человек, нам было весело вместе... пока в нем не просыпался этот соревновательный дух. Он как будто слетал с катушек, был так одержим этим и пытался привить это мне. А я его не понимал.

– Они всегда требуют от нас того, что сами не смогли добиться в своей жизни. А когда мы отказываем им или терпим крах, смотрят на нас с осуждением, словно мы уничтожили их надежды и втоптали в грязь мечты. – Он усмехнулся. – Мы пытались прыгнуть до недосягаемых вершин... но крылья не вырастают на пустом месте.

– Что с ним стало?

– С кем?

– С твоим отцом?

– Ничего, – Тайлер пожал плечами. – Я... я просто убил его. Вот и все.

Он глубоко вздохнул.

– Я знаю, ты ненавидишь меня..., – сказал он.

– С чего ты это взял?

– А разве нет?

Я не ответил. На какое-то время мы замолчали. В доме воцарилась тишина, однако все-таки, если прислушаться, можно было услышать, как поскрипывает деревянный каркас, словно дом спал, посапывая.

Тайлер снова вымучено вздохнул и тихо выругался. Провел руками по растрепанным волосам.

–... Он пытал нас, Дилан. Очень изобретательно и постоянно... мне нужно было сбежать от него... я должен был вырваться... ты был моим единственным билетом на свободу, и я воспользовался этим шансом... я не мог больше этого терпеть... он мучил меня таким способом, который тебе никогда и не снился. Это не физическая боль – тела, как ты видишь, у меня больше нет – та боль духовная. Он терзал мою душу, буквально сдирал с нее кожу какими-то неописуемыми механизмами. Снова и снова, снова и снова, снова и снова... каждый день процедура повторялась... и я не мог понять почему он это делает. «Зачем?» – из всех вопросов меня волновал только этот. И казалось, длиться это будет целую вечность. Бессмысленно, глупо и изощрено. Да, Дилан, душу тоже можно пытать и гораздо эффективнее, чем тело, если умеешь грамотно это делать... Кэлвин же преуспел в этом деле на славу. Палач от дьявола. – Тайлер мрачно улыбнулся. Невольно у меня по спине пробежали мурашки.

– Скажи мне, кому ты подчиняешься? Кто хозяин Мертвого дома?

– Нет... я не знаю... думаю, ты и сам догадываешься.

– Кто?

– Дьявол.

– Опять ты за старое.

– А кто еще может здесь обитать и мучить души грешников?

– Так ты выполнишь все, что он тебе прикажет... Даже убьешь Линду?

– Дилан, послушай...

– Я тебе не позволю!

– Гораздо лучше, когда ты один, Дилан, – перебил он. – Ты полностью свободен и ни от чего не зависишь. А все эти вещи, чувства... потрахался с ней и теперь влюбился, да?

– Иди ты к черту! Не смей так говорить! – вспылил я.

– Потому что все это чушь! Все люди эгоисты, Дилан. Они стремятся извлечь выгоду. Никто не хочет страдать. Ты встречаешься с Линдой только потому что испытываешь к ней чувство любви. Ты утоляешь свою потребность в ней. Не будь у тебя этой потребности, ты бы к ней не приблизился.

– Я люблю ее!

– Тоже самое ты говорил про Аманду, а теперь про нее забыл. Где она? Дилан, где Аманда? Ты ее убил! А теперь Линда... Любовь не имеет никакого значения, ибо она также, как и ненависть и любое другое чувство, скоропреходящее. Если ты любишь всю жизнь, значит у тебя большие проблемы, парень. Но если эта любовь не взаимна, на что ты готов пойти? Люди обрекают себя на рабство собственным чувствам и чаще всего гибнут от них.

– Но я готов отдать за нее жизнь – разве это не имеет значения? Ты когда-нибудь любил?

Тайлер сухо засмеялся.

– Конечно, любил. Я был готов вырвать для нее свое сердце и другие органы, если потребуется. Она не бросила меня, не ушла к другому – она тоже безумно любила меня. Мы были вместе и даже, кажется, счастливы. А потом случилась болезнь и она умерла. После нее у меня было много других женщин, но ни с одной из них я не был так близок, как с той, которую забрала у меня смерть.

– Поэтому ты так ненавидишь любовь и считаешь ее бессмысленной? Ты злишься. Ты скучаешь по ней? Как ее звали?

– Я..., – Тайлер отрешено покачал головой, а затем с абсолютно равнодушной задумчивостью произнес: – Я не помню. Я знаю, что она была в жизни, знаю, что когда-то переживал это «возвышенное» чувство, но оно всего-лишь память, обрывки видений – больше ничего. Я ее просто забыл...

31

Я хотел встретиться с Линдой. Сообщить нечто важное. Это чувство захлестнуло меня настолько, что отработав дневную смену, вечером я направился в восточную часть города, где она жила. Я надеялся застать ее дома. Постучал в дверь, но никто не открыл мне. Несколько раз нажимал на звонок. Видимо, она еще в клинике. А может быть она пробудет там всю ночь. Мне необходимо было всего пару минут, только увидеть ее и сказать ей...

Солнце сильно припекало. Город раскаленный до красна (может быть дело в сияющем алом небе или ярко-красных отблесках солнца на рваных облаках, похожих на рассыпчатые кровавые комья снега) плавился на глазах и растекался; в кипящем багровом мареве дома за горизонтом словно пылали адским пламенем, открывая свободу для сюрреалистических, бросающих в дрожь, фантазий. Прямо какой-то сказочный апокалипсис.

Я решил сначала заскочить домой, принять душ и переодеться, а потом наведаться в больницу «Святого милосердия». Мне потребовалось не мало усилий, чтобы умерить пыл и заставить себя вернуться домой, ибо я так волновался, что почти что был готов отправиться в клинику сию секунду. Как глупо – эти переживания, словно я не успею вовремя и не найду ее там, она уйдет и больше я ее не увижу. Мы же разговаривали с ней сегодня утром по телефону.

Я вернулся в Мертвый дом. В сравнении с уличной духотой здесь было довольно прохладно, отчего я блаженно застонал. Однако задерживаться не стоило. Быстро прошел по коридору и завернул в гостиную. У задней стены в полумраке что-то лежало. Бесформенная груда чего-то непонятного. Приближаясь, я разглядел странную кучу, завернутую в пестрое тряпье. И только потом, присмотревшись получше, осознал, что Никак и был этой бесформенной кучей. Я не верил своим глазам. Его руки и ноги, вывернутые в неестественной позе, были переломаны и в крови. Из них торчали острые осколки костей. Туловище будто побывало под жестким прессом. Он выглядел так, как если бы кто-то с горячим упорством пытался компактно его сложить... так складывают в чемодан вещи, пришла на ум нелепая мысль. Как сломанная кукла, над которой всласть поиздевались злые дети, садистским образом выкручивая и отрывая части ее тела.

Голова покоилась в центре всего этого безобразия: мутные зрачки, раскрытый словно в немом крике ужаса рот. Половина лица была как будто разъедена кислотой. Это было уже не тело, нет, изуродованная мясная куча чего-то отдалено напоминающего человека. Под ним образовалась густая темная лужа.

«Боже, надеюсь он не мучился»

– Нет! – пронзительно вскричал я, не в силах оторваться от растерзанного трупа друга. – Нет! Как же это... Никак... за что?

«Беги! Уходи немедленно, – приказывал в голове голос. – Уноси отсюда ноги, пока не поздно! Дилан, он уже здесь»

Реальность поплыла перед глазами. Донесся приглушенный стук сапогов, мерно ступающих по ступеням. Некто показался в проходе гостиной, перекрывая мне путь отступления, и я утратил дар речи...

32

Это был невероятно высокий, узкоплечий мужчина в длинном сером плаще и в цилиндре, с большими, выпученными, водянисто-голубыми, выцветшими глазами и широко раздутыми ноздрями, которые при каждом выдохе со свистом выпускали воздух. Кожа туго обтягивала череп, чрезмерно худое, сухое, смуглое лицо изображали морщины. Вены на гипертрофированном лбу зловеще пульсировали, выстраиваясь в хитроумные узоры. Он напоминал какого-то шамана или африканского колдуна вуду... или фараона, пролежавшего тысячи лет в забальзамированном виде в саркофаге и только что вышедшего из этого состояния. Губы презрено сжаты в тонкую линию. Ворот плаща был поднят.

– Мистер Ранко? – потрясено вымолвил я.

– А ты надеялся увидеть монстра? – он развел руками, проходя внутрь. – Обычный человек, как и все. Со своими тараканами в голове. – он вдруг засмеялся и свистящие мелодии из его ноздрей участились. – Мои тараканы будут покрупнее ваших.

Меня затошнило. Голова закружилась. Мне нужно было на что-нибудь опереться, чтобы не упасть. Только не сейчас.

– Я не верю своим глазам. Как это возможно? Столько лет...

– А что тебя так смущает?

–... Что ты сделал с Никак, – с досадой произнес я, поглядывая на останки друга.

– Ха! – громко усмехнулся он и его глаза стали еще больше. – Это было забавно! Обычно они вырываются, бегут куда-то, а с этим мне даже удалось поговорить. Славный малый.

– Зачем ты его убил?

– Затем же, зачем мы убиваем друг друга. Каждый день, каждую минуту, постоянно. В этом нет никакой мистики. Это заложено в каждом из нас. Природа, мать твою!

– Какого черта? – дрожащим голос произнес я, ощущая, как теряю контроль – Да что не так с этим ****ым миром! Я считал вас нормальным человеком. После школы прибегал в ваш магазин и вы поддерживали меня, когда никто не понимал. Вы были таким добрым. И я был готов сидеть в этой лавки до ночи, слушая тихую музыку, и беседовать с вами о чем угодно... неужели вы ловите с этого кайф? Ублажаете себя, когда видите кровь... Ты наслаждался, когда убивал его? У тебя вставал, когда ты расчленял невинную девочку или мальчишку? Да ты просто больной извращенец! Чертов ублюдок!

Он загадочно поднял кровавый указательный палец вверх и благоговейно изрек:

– Э, нет, я лишь инструмент! Бог создал нас такими и повелел нам убивать. Плодитесь и убивайте друг друга.

– У тебя совсем крыша поехала.

Мусорщик вытащил из-за спины изогнутый клинок (по типу непальского кхукри), покрытый запекшейся кровью моего друга, и провел ладонью по его лезвию. Он не спускал с меня глаз. Губы его искривились. Пару раз он взметнул и опустил нож, рассекая им воздух. Как же мне не хватало моего топора, который находился в одной из комнат на втором этаже. Мусорщик убьет меня прежде чем я туда доберусь.

– Мир давно сошел с ума. Я лишь двигаю его в этом направлении. Это прогресс. Но не я один. Ты тоже причастен к этому великому деянию. Он тоже коснулся тебя? Я знаю каково это – невыносимо! Словами не описать. Что-то сидит внутри и его не извлечь. Сначала я боролся, но потом понял – это бессмысленно. Все-равно что сопротивляться воздуху. Это... не рационально! Я знаю, оно врожденнное. Даже если бы он не вселился в меня, рано или поздно, эта звериная сущность пробудилась бы естественным путем. И тогда все повторилось бы заново... и с тобой также, Дилан. Мы похожи. В тебе тоже живет дьявол. Кэлвин хочет убить тебя, и знаешь – мне нравится эта мысль!

Он осторожно подбирался ко мне ближе. Я дернулся в сторону, попробовав увернуться от удара, но не успел, и длинное изогнутое лезвие, прорезав невидимый слой воздуха, поразило меня в лопатку чуть ниже ключицы. Прежде загробной тишины, Мертвый дом наполнился истошным воплем. Я почувствовал как инородный предмет бесцеремонно проник в мою плоть, рассекая мышцы, но не задевая артерии. Нож вошел наполовину. Крепко сжимая побелевшими пальцами рукоять ножа, Мусорщик принялся давить на него, загоняя меня в угол. Цилиндр слетел с его головы. Ноги подкосились, и я свалился к стене. Он продолжал давить на лезвие, склонившись надо мной.

– Мой папаша всегда говорил: не позволяй людям стоять у тебя на плечах..., – шептал он. Вены на его лбу распухли до неприличных размеров. – Просто он работал в цирке, был акробатом. Мать была гимнасткой. Она была потрясающей женщиной... Однажды он напился сильнее обычного и убил ее – пустил ей пулю в башку, а затем застрелился сам. Ты спрашиваешь: нравится мне то, чем я занимаюсь? Да я от этого торчу!

– Ты эту историю выдумал только что... или у тебя было время подумать? – процедил я сквозь зубы и тут же пожалел о том, что сказал. Он давил на рукоять ножа, двигал им, прокручивая лезвие в ране, словно собирался просверлить в моем плече дырку. Я рвал глотку, как несчастный зверь, попавший в острые зубья охотничьего капкана. От такой боли, страшными импульсами отдававшей мне в мозг, в глазах все помутилось. Я начал терять сознание.

– Нет, нет, нет, – забормотал он, с большой неохотой ослабляя свой натиск, – мы закончим, когда я скажу! Ты мне еще нужен живым, дорогой. Любишь игры? Сейчас мы с тобой поиграем, ублюдок! – Мусорщик осклабился; его лицо в этот момент выражало крайнюю степень помешательства, оно отталкивало и привлекало одновременно, я не мог не смотреть на него, как будто находясь под гипнозом. И ужасался этой демонической гримасе. Как будто передо мной стояла карикатура на человека, креатура дьявольского зоопарка. Воплощение чистого садизма. Воспаленные глаза блестели, как у безумца, из губ даже вытекла струйка слюны, которая осталась на его подбородке. Неужели я тоже так выгляжу во время приступов!?

– Тайлер... – вымолвил я, всем естеством призывая его о помощи. Плечо неимоверно ныло. По запястью и груди тонкими ручейками струилась горячая кровь. Впитывалась в рубашку.

Мусорщик улыбнулся.

– Тайлер? Старый знакомый! Да, я вижу – он тоже здесь! Вот теперь все в сборе, отлично.

Он довольно потер испачканные в крови ладони. Пользуясь моментом я со стоном вытащил из кровоточащего плеча нож и резким движением полоснул ему по лицу. Он отпрянул. Из глубокого пореза на левой щеки вытекло пару красных капель. В остальном же рваная кожа оставалась сухой, как будто уже давно присутствовала на лице.

– Что ты, блять, такое!? – вскричал я, отчаянно вытянув вперед нож, как последний способ выжить в этой нечеловеческой схватке.

– Я не знаю. Я просто хочу быть свободным. Отдай мне его, отдай ножик, – он попробовал забрать у меня оружие, дотрагиваясь до хладного лезвия, и тут же отдергивал руку, когда я замахивался им. – Отдай, слышишь? Отдай! Отдай! Отдай!!

– Я убью тебя! – заскрежетал я, скривившись от жгучей боли.

– Ты не знаешь, как это делается, – спокойно возразил он. – За моими плечами множество жизней. И многие из них молились мне перед смертью. Для них я был богом. Как сладостно звучали голоса, просящие их пощадить. Я очень долго разрезал их тела: отрывал по кусочку, методично срезал мышцы, словно это было целью моей жизни, словно больше ничего не существовало на свете – я погружал их в эту реальность. Они думали, что уже в аду, но даже не представляли, как далеко я могу зайти! Их хрупкий мирской разум, привыкший к обыденной жизни, к телевизору и работе, болтливой соседке с ее неугомонным псом не способен был уместить в себе столь чуждую ему идею о том, что есть и другие миры. Например, мир боли, мир насилия. Мир, который лежит за пределами их примитивной повседневности. И сейчас по воле случая они попали в один из этих миров. Глаза их были полны неверия и страха, но чувства не обманешь. Разум вступает в жесточайшее противоречие с немыслимыми страданиями. Жертва претерпевает две стадии смерти: психологическую и физическую. До чего только они не доходили в своих прошениях, лишь бы я отпустил их домой, – Мусорщик брезгливо сплюнул на пол. – Нет более несчастного существа, чем человек, а человек с таким одичалым рвением желающий остановить свою скорейшую смерть еще более жалок! Может быть, я услышу молитву и от тебя, мальчик?

– Я молюсь только за ужином.

– Как интересно: кто-то заливается слезами, а ты спасаешься от страха юмором. – Мусорщик широко улыбнулся; кожа растянулась на лице так, что я мог разглядеть каждую кость, каждую выпуклость на черепе. – Тайлер еще не рассказывал тебе, как это больно? Я покажу. Когда ты умрешь, я буду пытать твою душу, пока мне это не надоест. Тебе понравится это безумие. Готовься, сука, сдохнуть!

33

Не успел я замахнуться, как он перехватил мое запястье и выхватил из руки нож. Затем потащил меня к столу. Он зафиксировал мою ладонь на столешнице и начал энергично резать мизинец не заточенной стороной лезвия, чтобы подольше продлить мучения. Помещение огласил душераздирающий крик и я с яростью потянул руку, вырывая из его цепких когтей. Из обрубка пальца густой струей брызнула кровь. Но он грубо вернул руку на место и продолжил с одержимым рвением от основания отпиливать уже безымянный. Ненасытное лезвие прогрызало себе путь – послышался мерзкий хруст, – раздробило кость и двинулось дальше. Палец болтался на сухожилиях, а затем отделился вовсе.

Из глаз выступили слезы. В нос ударил отчетливый металлический запах, вызывая спазмы в желудке. Комната начала краснеть, пока не превратилась в сплошной красный туман. Мусорщик теперь был лишь безликой темной фигурой. Каким-то гротескным черным существом. Не человеком. Монстром из далеких детских кошмаров! Я перестал соображать, перестал сражаться. Крепко прижимая поврежденную руку к груди, попробовал подняться, но не получилось. Ноги заскользили и я плюхнулся на задницу, ударяясь затылком о стену...

Что-то со мной произошло в этот момент. Боль внезапно отступила. Я почувствовал непривычную легкость, словно способен летать. Мне вовсе не хотелось возвращаться в побитое, доведенное до крайнего истощения, покрытое ссадинами и порезами, искалеченное тело. Оно мне больше не нужно! Я просто хочу летать. Парить в воздухе, как птица и не знать страданий... больше не хочу...

Телом теперь управлял Тайлер. И довольно искуснее чем я, по крайней мере, ему удалось вставь на ноги. Но ситуация от этого не выравнялась в нашу пользу. Он ловко работал ножом, держа Мусорщика на расстоянии. Пару раз ему даже удалось нанести удары – в предплечье и бедро. Но никакой крови практически не было. Словно боролся с живым мертвецом.

Они уже были в коридоре, затем переместились на лестницу. Тайлер отступал на второй этаж. Двигался спиной вперед, полностью сосредоточив внимание на Мусорщике, который неотрывно следовал за ним шаг за шагом, словно стервятник готовый вонзить гигантский клюв в незащищенный участок добычи. Он с рычанием поддался вперед, замахнувшись ножом, но Тайлер увернулся, заломил его руку за спину и отбросил к перилам. Мусорщик сломал деревянные поручни и обрушился вниз прямо на то место, где я любил сидеть, прислонившись спиной к стене; там где мы общались с Тайлером буквально пару часов назад. Пользуясь моментом пятиминутной передышки, он отрезал край от рубашки и обмотал им изувеченную руку, чтобы остановить кровотечение.

Как я не хотел возвращаться обратно. Впервые был готов, чтобы Тайлер остался в этом истерзанном, измученном куске мяса насовсем. Был готов умереть, сложить руки и сдаться, но проблема с Кровавым Вивисектором так и осталась бы нерешенной. Я взбежал по лестнице на площадку и в панике стал озираться по сторонам, в поисках укрытия. Взгляд остановился на двери, ведущей в маленькую кладовку. Кинулся туда...

Я прятался в кладовке, как до смерти перепуганный ребенок, оставшийся с маньяком один на один в пустом доме. Здравые мысли покинули мою голову и уступили место животному страху. Тело тряслось, а из культей пальцев, впопыхах обвязанных оторванной тканью от одежды, обильно текла темная кровь. Пот щипал глаза. Покинуть дом не удастся – уверен на сто процентов, что двери закрыты. Я в ловушке. Мертвый дом не отпустит нас, пока мы не перегрызем друг другу глотки; пока кто-нибудь из нас не умрет, чтобы вечно голодная тьма могла забрать его тело и пожрать его душу...

Я превратился в одну из своих несчастных жертв, над которыми когда-то вот так издевался и мучил, когда он или она, истекая кровью и трясясь, в ужасе молил про себя, чтобы этот кошмар наконец-то кончился; а я бродил по коридорам, игриво царапая топором стены и паркет, в поисках сбежавшего пленника. Порой они мочились прямо в штаны, забывая о том, как следует реагировать в подобных ситуациях. Жалобно рыдали, а когда я находил их, то...

– Дили, ну же, выходи! Будь хорошим мальчиком, – дразнящим голосом позвал Мусорщик. – Если ты сейчас не выйдешь, я сдеру с тебя шкуру. И делать буду это очень ме-е-едленно и мучи-и-ительно. – он замолчал, как бы прислушиваясь, не подал ли я где шума. Но дом безмолвствовал. Я затаил дыхание, боялся пошевелиться. Только сердце стучало, как барабан, и могло меня выдать. – Дили, не заставляй меня тебя искать. – он внезапно с бешенством завопил. – Я знаю каждый уголок в этом чертовом месте! Сейчас я тебя найду и буду клещами кусочек за кусочком отрывать твою ****ую плоть!

Его голос уже звучал тише, приглушенней, словно он ушел в противоположную часть дома. Я хотел открыть дверь, выглянуть наружу, в надежде придумать какой-то план, добраться до своего топора. Но первоначально подсмотрел в щелку, чтобы убедиться, что его нету рядом.

– Проклятье, – тихо заскулил я, когда случайно ударился израненным плечом о стенку. Конечности затекли, спину ломило. Каждое движение доставляло адские мучения.

– Ну выходи, Дили, я не причиню тебе вреда. Я не сделаю тебе больно, обещаю, только если ты сейчас же покажешься передо мной. Я всего лишь хочу тебе помочь... ты где-то близко? От меня не скроешься!

Его ликующий голос звучал в коридоре, в нескольких метрах от двери. Я слышал, как яростно свистели его ноздри.

«Доберись до комнаты, где лежит топор»

– Я не справлюсь с ним, Тайлер, – прошептал я, закрыв глаза. – Не могу.

– Просто достань топор, – сказал он. – Он скоро тебя найдет. Нужно выбираться отсюда. Слышишь? Дилан, ответь мне... ты не должен бояться. Он не бессмертен. Давай выпотрошим эту ходячую чертову мумию!

Это меня мало воодушевило. И в кладовке вдруг стало как-то слишком тесно. Я повернул голову и обнаружил, что призрак Уэса сидит напротив, обхватив колени руками. От него исходило голубовато серебристое свечение, которое тускло освещало чулан. Он не двигался. Что ему нужно? Уэс подал знак рукой, чтобы я не издавал звуков.

– Найди мое тело, – попросил он. – Когда выберешься, пожалуйста, найди мое тело...

С первого этажа донесся толчок и Уэс растворился в воздухе. Наступила гробовая тишина. В ней было что-то неестественное. Было слышно только мое учащенное дыхание.

Я неуклюже выбрался из кладовки и, крепко вцепившись в рукоять ножа, направился по темному коридору. Нервы были напряжены до предела. Я постоянно озирался. Слишком тихо, слишком.

Добравшись до лестницы, собирался спуститься, когда услышал из комнаты в конце коридора какую-то возню и копошения. По возможности бесшумно, я приблизился к тому месту, встал напротив двери, сжимая мокрыми, побелевшими пальцами нож. С трудом сглотнул. Он там, я знаю. Затаился в тени. Ждет, когда я открою дверь и войду внутрь. Что-то подсказывало мне, что туда не следует ходить. Я осторожно потянулся к ручке, приготовившись дать отпор, как вдруг...

– Попался!

Что-то с молниеносной скоростью накинулось на меня сзади, втыкая в спину острие какого-то кинжала. Мгновение позже я почувствовал острую боль под ребрами и обессилено свалился на колени. Передо мной возвышался Мусорщик, с дьявольской улыбкой поигрывающий двумя серпами в руках.

– Обожаю такие моменты, – сказал он. – Все кончено, но они упорно продолжают сопротивляться.

Я отползал от него к кладовке и за мной по полу тянулся кровавый след. Наблюдая за моими безнадежными стараниями, он даже рассмеялся. Подошел почти вплотную.

– Я буду ждать тебя по ту сторону, Дилан. Смерть – это не конец... это лишь начало! Ты скоро увидишь это.

– Нет! Не надо! – закричал я. – Пожалуйста!

Он замер, долго смотрел на меня выпученными глазами, затем сделал пару шагов вперед... и с грохотом повалился на пол. Из его спины торчала длинная рукоять топора. Я тяжело выдохнул. Неужели! Тайлер все-таки сумел это сделать. Грудь судорожно вздымалась, готовая разорваться изнутри. Обливаясь потом, я начал вставать, но тут Мусорщик конвульсивно дернулся, потянулся ко мне и сомкнул свои паучьи шершавые пальцы на моей шее. Я захрипел и замахал руками, пытаясь спихнуть его с себя. Он надавил большим пальцем на глубокую рану в моем плече и старые стены дома вновь огласил пронзительный надрывный крик. Я заскрипел зубами, с трудом стараясь не обращать внимания на то, как он копается в моей плоти. Мусорщик сдавил горло сильнее.

– Я хочу вскрыть тебя и посмотреть, что внутри! Быть может, правда там! Правда в твоей коже! – из его рта вытекали темно-багровые сгустки и капали мне на лоб. Я потянулся к серпу, валяющемуся в стороне. Схватился за ручку и с размаху всадил острие прямо ему в ухо.

Но этого было не достаточно. Со стоном выбравшись из-под гигантской туши, я вытащил из него топор, оставленный между лопаток, и принялся с яростью кромсать тело на части. Брызги крови разлетались во все стороны. Замахивался и опускал тяжелое лезвие на дергающийся труп, который, словно в агонии, трясся и пытался сбежать. Руки рефлекторно извивались, как живые, что подстегивало меня продолжать эту безумную игру. Я думал, что он до сих пор жив. И поэтому, орудуя топором точно мясник на скотобойне, мощными ударами погружал широкое лезвие в его туловище. С чавкающим звуком вытаскивал и снова наносил удар. Кровь вскипала в венах, придавая энергии, словно говорила мне «только не останавливайся, продолжай еще, еще, еще». С каким удовольствием я размозжил неправильной формы череп, вымещая всю свою злобу, всю ненависть. Наблюдал, как разлетаются к чертям ошметки его мозгов и костей...

Кто-то пристально следил за мной. Я так увлекся, что не заметил этого сразу. А потом увидел... из темного угла выступили тени. От них несло холодом, могилой и тленном. Я отошел назад, выпуская из рук топор. Они медленно, как будто слепые, как дети еще не научившиеся ходить, ползком подобрались к «черно-красной куче» мистера Ранко. Раздался сухой стон наслаждения, после чего отвратительный хлюпающий звук, как будто вышедший из комы вампир давился, но жадно глотал свою кровавую микстуру. Я отвернулся. Когда же снова невольно бросил в их сторону взгляд, из тех останков, что сохранились, образовалось какое-то странное, густое, зеленоватое облако. Оно парило над костями, словно изучало их, а затем взмыло вверх, скрываясь в потолке. У меня перехватило дыхание. Кэлвин? Я бросился в мансарду.

34

Прихрамывая и спотыкаясь, я едва ли добрался до конца узкой крутой лестницы и, ощущая, как меня стремительно покидают силы, присел на ступеньке, чтобы отдышаться. Приложил ладонь к правому боку; рана горела и из нее сочилась кровь.

– Хорошо, очень хорошо... – услышал чей-то знакомый голос. – Замечательно. Плоть от плоти... свет умоется в крови...

Я придвинулся к проходу и заглянул в комнату. На столе в центре помещения стояли четыре канделябра, в которых горела дюжина свеч. Овальное окошко было закрыто дырявым пледом. Две фигуры возле стола о чем-то горячо спорили. Я сощурился и узнал Тайлера. С кем это он разговаривает?

«Этого не может быть, – подумал я. – Не возможно!»

Вторым был Элифас. Как он изменился: неподвижно-угрюмое лицо, словно высеченное из камня, заросшее седой клочковатой бородой, испещряли рубцы. За спиной его развевался серый грязный плащ.

– Нужно поторопиться, – говорил он. – Скоро наступит рассвет. Приведи мне девчонку. Ты меня понял?

– А без этого никак? – раздражено сказал Тайлер. – Зачем она нужна?

Элифас перестал кружиться вокруг стола и бросил кровожадный взгляд на Тайлера.

– Хочешь вернуться? Скучаешь по тем временам, когда ты был просто куском дерева?

Лицо Тайлера в свете огня исказилось.

– Без нее Дилан будет полностью принадлежать нам, – объяснил он. – Этими телами я возделал свой сад. Я построил этот дом из костей и черепов. И не хочу, чтобы он разрушился.

– Почему Дилан? – спросил Тайлер. – Почему нельзя взять кого-нибудь другого? Он уже ничего не может.

– Дилан идеальный кандидат. Ты был таким же. Правда потом мне пришлось над тобой хорошенечко поработать.

– А если он откажется? Что если больше не захочет выполнять твои поручения?

– Тогда он показательно вскроет себе жилы. А потом я отправлю его туда, где его выпотрошат, как рыбу. Ты знаешь те миры возмездия, откуда духи возвращаются «другими». Не думаю, что он вернется...

– Что здесь происходит? – спросил я, ступая внутрь и потрясенно взирая на них. Они застыли подобно каменным скульптурам. – Элифас, ты... т-т-ты дьявол? – запинаясь пролепетал я.

Его глаза злостно сузились.

– Нет, я всего лишь владелец этой чертовой темницы. Перевозчик душ. И я делаю все, чтобы поддерживать тут порядок!

Меня зашатало, ноги не слушались. Я поддался вперед, опираясь на стол и опрокинул его вместе со всем содержимым. Канделябры полетели на плед, который моментально вспыхнул огнем, словно был облит бензином, а через пару секунд – и вся стена пылала ярким, каким-то нереалистическим пламенем.

– Не-е-е-е-е-ет! – зверино издал вой Элифас, и как будто вместе с ним завыли тысячи душ, плененных Мертвым домом. – Не-е-е-е-е-е-ет!! Не-е-е-е-е-е-е-ет!!!

Элифас растворился в кошмарном, ослепительном огне, словно тот поглотил его. Пол затрясся и затрещали доски. С потолка прямо перед самым носом обрушилась балка.

Я выскочил из мансарды. Оказался на втором этаже. Дом бушевал, хуже чем корабль при шторме, и светился изнутри каким-то чужим, мрачным, фосфоресцирующим светом, как если бы комнаты были заполнены причудливыми осиновыми гнилушками. Все выглядело как-то зыбко... как в кошмарном, бесконечном сне, из которого нет выхода.

В этом ирреальном, душном и тесном пространстве, где в бешенстве извивались тени, в глубине его клокотало нечто; подобно вою громадной умирающей твари.

Вихрь сорвал со всех стен готические обои – ненавистные мне «черно-белые лилии» – и я задохнулся от ужаса, увидев какое поистине нечеловеческое зрелище предстало перед моими расширенными глазами. В стенах торчали изуродованные голые тела. У них не было кожи. Сплошной комок кровавых гнилых мышц. Лица, искаженные в муках, нельзя было нормально описать. Они словно были частью этих стен, плотно срослись с ними и не могли отделиться. Воздух прорезали их невыносимые громкие стенания и визг. Все те, кто умер здесь – покончил жизнь самоубийством. Их медленно, как будто с наслаждением, пожирали языки пламени. Вот он – пульсирующий гнойник! Свалка потерянных душ. На одной стене я прочел криво нацарапанное сияющее страшным отчаянием слово – «Суфэтх»...

Дым проник в ноздри, и я закашлялся, упав на колени. Попробовал вздохнуть, но горло обожгло горячим воздухом. В сознании помутилось. Я ощущал жар, словно сам был объят огнем, и безнадежно задыхался. Невыносимая боль пронзила мышцы. Кожа как будто отделялась, сползала с костей и шлепалась на пол, оставляя от меня лишь скелет, наполняемый дымом. Это конец. Лучше остаться здесь. Силы окончательно покинули меня. Двери вряд ли откроются. И мне не добраться до них...

Не скажу точно, как долго я пролежал распластанный на полу, однако почувствовал, как меня кто-то куда-то тащит. Знакомые черты лица проступали сквозь клубы дыма. Это был Генри! В рваных лохмотьях, с растрепанными волосами, сажей на лице и запекшейся кровью. Что, черт возьми, здесь происходит?! Он волок меня, словно мешок. И я не мог пошевелиться, глаза слезились от дыма. Мне только кажется, что это Генри – мой лучший друг. Тогда я понял – это галлюцинации, возможно, от кровопотери или усталости, или же все вместе. Он вынес меня на улицу. Над городом собрались хмурые тучи и моросил дождь. Генри оставил меня на газоне. У тротуара уже собралось несколько полицейских с мигалками, пожарная машина; они уже разматывали пожарный рукав. Ко мне подскочил один офицер в синей форме и склонился надо мной. У него были усы, колышущиеся, когда он говорил.

– Не волнуйтесь, сэр, все будет хорошо. Вас скоро доставят в больницу.

Я попытался приподняться на локтях и болезненно застонал. Он уложил меня обратно.

– Главное, не шевелитесь, сэр. Помощь уже на подходе.

–... Лаймон – это ты? – захрипел я не своим голосом.

Он нахмурился, чуть отодвинулся и ошеломленно на меня уставился. Появились санитары. Меня переложили на носилки и погрузили в «скорую помощь». Перед этим я успел разглядеть чей-то силуэт в горящем окне второго этажа особняка. Хотелось на прощание показать ему средний палец. Но я воздержался.

Меня доставили в клинику. Грохот каталки, на которой меня везли по коридору, отдавался в ритм с моим скачущим сердцем. Перед глазами был только белый, белый потолок, словно белоснежные зубы прилежного стоматолога. Яркие потолочные светильники мелькали один за другим, словно фары машин. А затем мы остановились. В поле зрения возник объект. Я заморгал, пытаясь сфокусировать на нем взгляд. Это была рыжеволосая девушка в белом халате.

– Я люблю тебя... – шепотом сорвалось с губ; возможно, их владелец и не осознавал, что говорит. – Люблю тебя... прости... я очень люблю тебя...

– Дилан... – Ее синие глаза блестели от слез.

–... Не самый удачный момент, чтобы признаться, да?

Она выдавила улыбку, но продолжала плакать.

– Нет... самый раз... – Вложила свою хрупкую ладонь в мою. – Обещай, что мы еще увидимся, – сказала она тоном не терпящим возражений. – Пообещай мне.

– Обещаю... куда я от вас денусь, мисс Уэйд. – шепотом произнес я.

Я не хотел отпускать ее. Но глаза закрылись сами собой, и я наконец провалился в глубокий, беспокойный сон.

35

Дом сгорел дотла, земля была выжжена, осталось только горстка поленьев. И во время обследования обломков на предмет выживших, нуждающихся в помощи, было обнаружено целое кладбище: гора трупов, изуродованных различным способом до неузнаваемости, бесчисленное множество чьих-то останков; скелеты, присыпанные пеплом и золой, лежали повсюду; от них страшно несло разложением. Мертвый дом был разрушен и все его жертвы всплыли наружу. Он больше не удерживал их. Они не служили его опорой.

Вскоре весь город гудел новостями об этих ужасающих событиях. Меня обвинили в смертях многих пропавших за последние несколько лет, даже тех, кого я по-настоящему и не убивал, не видел никогда в жизни, однако чего уж там – город был напряжен, как мыльный пузырь, готовый лопнуть в любой момент. И я действительно видел тогда Генри. Это он спас меня и убил Мусорщика. Он добровольно сдался полиции и признался во всех убийствах, а также хотел забрать мою вину на себя, в надежде, что меня выпустят на свободу. Но, как вскоре выяснилось, я долгое время жил в Мертвом доме.

На суде огласили приговор – виновен, подлежит смертной казни под воздействием электрического тока. Мне предложили, чтобы я сказал свое последнее слово. Я не был великоречивым, не призывал к милосердию окружающих, не пытался оправдаться и был весьма краток:

– Хотите я спою вам песню Криса Барнса? – (Примечание автора: Крис Барнс – вокалист группы «six feat under», играющей в стиле грув-дэт-метал, тексты песен наполнены грязью, смертью и убийствами). В судебном зале тогда на мгновение воцарилась тишина. Мне было больше нечего сказать. И меня, закованным в наручники, увели под возмущенные возгласы, крики и свист толпы.

36

Если ты действительно хочешь вернуться в те места, где ты был по-настоящему счастлив и остаться там навсегда – возможно, у тебя получится это сделать. У меня получилось. В ту ночь мне приснился совершенно удивительный сон. Это не был один из тех кошмаров, что снились мне каждый день в проклятом доме. Нет, он был прекрасен и настолько реален. Я не хотел просыпаться, понимая, что все еще нахожусь здесь, в убогой холодной камере для заключенных, один. Пялиться в пыльную стену с облупившейся зеленой краской. Сегодня меня посадят на электрический стул. Я слышу, как гремят подошвы ботинок, идущих по коридору надзирателей, как звенит в чьей-то руке связка ключей. Я присел на койке. Сейчас они откроют решетчатые двери и выведут меня на казнь... столько смертей – и ради чего?

Я не жалею о таком исходе и, следуя по коридору, чтобы не было страшно буду думать о том сне. Мусорщик был прав отчасти. Бояться больше не надо. Это не конец... единственное, что мне не дает покоя и разрывает на части душу... надеюсь, Линда поймет и сможет меня простить...

ПРОЛОГ

Я стоял на террасе дома Линды. В глубоком чистом небе горел сверкающий огненно-рыжий диск, посылая прощальные светлые лучи на зеленые лужайки, раскинутые вдоль тихой, спящей улицы. Погода благоприятствовала. В вечернем прохладном воздухе ощущалась свежесть и цветение, как будто после дождя. Ветер нежно обдувал лицо и волосы. Я волновался, как впервые. Это было приятное волнение; предвкушение чего-то захватывающего. Постучал в дверь и спустя пару секунд ее открыли.

– Привет, Дилан.

Губы расплылись в радостной улыбке. Я смотрел на нее и не мог оторвать взгляд. Она засмеялась, и я вошел внутрь... это всего лишь сон?

Конец