Как «ошибка переводчика» может привести к войне

С 28 апреля по 1 июня 1554 года в Москве проходили русско-ливонские переговоры. Ливонцев ожидал бурный прием. Изумленные послы заслушали перечень обвинений против своей страны: таинственное «неисправленье», клятвопреступление (нарушение предыдущих договоров), неплатеж «юрьевской дани», захват православных храмов в ливонских городах, надругательство над ними и святотатство, препятствование русско-европейской торговле, непропуск в Россию мастеров из Европы, невыгодное для русских посредничество в торговле, нападение ливонцев из Нейгаузена на земли вокруг Красногородка и обида, причиненная послу новгородского наместника.

Ошеломленные послы пробовали возражать. Проще всего было пообещать вернуть православные церкви — благо, ни протестантам, ни католикам они были не нужны — и обвинить во лжи представителя Новгорода. Его делегация была принята хорошо, но перепилась и устроила безобразия: русские гуляли по Дерпту, били стекла, задирали горожан и буквально охотились на местных фрау с непотребными целями. Так, они сами оказались виноваты, что их пришлось усмирять.

Торговые запреты налагает не Ливония, а Священная Римская империя, которая с давних пор запрещает торговать с варварскими народами стратегическими военными товарами и технологиями. Что же касается торгового посредничества, то оно является основой благосостояния Ливонии («города живут торговлею»), поэтому отменить его для русских никак невозможно.

Самым опасным требованием была неуплата «юрьевской дани» — не из‐за масштабов платежа, а из‐за угрозы превращения Ливонии в данника России. Что это за дань, неясно представляли себе уже во времена Ивана Грозного. Ее происхождение теряется в глубине веков и было, видимо, связано с зависимостью латышской Таловы от Пскова в начале ХIII века. С 1463 года дань почему-то фигурирует в договорах Пскова с Дерптским епископством, но ее никогда не платили. Сами ливонцы на переговорах 1554 года называли ее «почетным титулом великого князя», на что дьяк Висковатый энергично возражал: нам титулов, тем более таких сомнительных, не надо, нам давайте деньги.

Позже, чтобы представить требования русских в карикатурном свете, немецкие авторы сочинили уничижительные версии происхождения дани. Якобы русские владели «пчельниками» под Нейгаузеном и собирали с них «медовый сбор», а Иван Грозный распространил эту дань на всю Ливонию. Вместо нескольких пудов меда Москва требовала по одной марке с каждого жителя плюс недоимки за все годы — всего 6 тысяч марок (около тысячи дукатов, или 60 тысяч талеров) плюс 45 тысяч талеров единовременно в качестве недоимки за прошлые годы. Для сравнения — в 1558 году при взятии Дерпта в доме только одного (!) дворянина Фабиана Тизенгаузена было конфисковано 80 тысяч талеров — больше, чем требовалось собрать со всего населения для предотвращения войны!

Ливонские послы оказались в сложном положении. С одной стороны, начиная с 1550 года в отношениях России и Ливонии сохранялась неопределенность, и потому непременно нужен был договор о длительном перемирии. С другой — выплата «юрьевской дани» была неприемлемым условием. Русская дипломатия искусно запугивала ливонцев, указывая, что если они не подпишут пункт о дани, «царь сам пойдет за данью». Растерявшиеся послы наконец нашли, как им казалось, гениальный выход. Дело в том, что сначала составлялся русский вариант договора, а потом с него делался немецкий перевод в виде довольно грубого подстрочника. Как показал историк Вадим Попов, тексты соглашений составляли ливонцы: псковско-дерптского — Ганс Фогт, новгородского — Мельхиор Гротхузен. Оба они перевели русское выражение «сыскати дань» (то есть «востребовать ее сбор, выплату») как: «исследовать вопрос о дани»: «denselbigen Zinss undersuchunge thun» и «den Tinss undersocken» соответственно.

Тем самым смысл договора изменился радикально: вместо угрозы нападения в случае неплатежа в немецком тексте появилось мирное обещание расследовать законность требования дани. Таким образом, и русские выполнили задание государя, подписав договор с пунктом о «юрьевской дани», и ливонцы могли теперь отчитаться, что отразили натиск русских дипломатов, переведя спор в юридическую сферу, где немцы чувствовали себя гораздо увереннее. Дипломаты обеих стран были счастливы и отчитались об одержанной победе. О том, что договор 1554 года прямиком вел к войне, тогда еще никто не думал.

В Ливонии, конечно, понимали, что послы слукавили и что неплатеж дани может привести к войне, однако все ограничились взволнованным обсуждением этой проблемы. Магистр обвинял дипломатов в превышении полномочий. Кристоф Штурц, канцлер архиепископа Вильгельма, писал своему господину, что надо воспользоваться предоставленной трехгодичной отсрочкой и за это время заключить военный союз с татарами, Польшей или Швецией, которые помешают Москве реализовать ее агрессивные намерения. Особые надежды ливонцы возлагали на суд Священной Римской империи, для которого подготовили документы из ливонских архивов (два из городского архива Дерпта и три — из епископского), как бы опровергавшие все претензии Москвы.

 

Русско-шведская война 1555–1556 годов

Передышка, которую получила Ливония после 1554 года, была связана не столько с заключенным договором, сколько с обострением русско-шведских отношений. Они были вызваны пограничными конфликтами. Кроме того, Швеция была оскорблена пренебрежением, с которым к ней относилась московская дипломатия. В иерархии европейских правителей, принятой в России, шведский король считался равным по статусу великокняжескому наместнику Великого Новгорода. Пока Швеция была в зависимости от Дании, это еще хоть как-то можно было объяснить. Но короля Густава Вазу, правителя независимого государства, такой подход оскорблял. Москва же не собиралась менять заведенный порядок. Царь Иван Грозный отказывался общаться напрямую со шведским монархом, считая его слишком худородной фигурой, и все переговоры со Швецией поручали новгородским наместникам.

Эти две причины и привели к русско-шведской войне 1555–1557 годов. Что касается «задоров» в пограничной зоне, то в них виноваты были обе стороны. Шведы разоряли поместья русских дворян, убили сына русского данщика Василия Конина, обложили данью двадцать русских погостов в Мурманской земле, угрожали нападением на Никольский монастырь на реке Печенге. В свою очередь, российский отряд разорил 1200 шведских дворов в Агрепе. Возникла типичная для того времени ситуация, когда мелкие конфликты местных землевладельцев становились поводом для межгосударственной войны.

Обошлось без крупномасштабных боевых действий. Шведский отряд во главе с адмиралом Якобом Багге безрезультатно пытался атаковать русскую крепость Орешек. В январе 1556 года российская армия начала наступление в юго-восточной Финляндии, разбила противника у Кивинебба и подошла к Выборгу, но взять его было ей не под силу. Уже 13 июля 1556 года Густав направил в Новгород послов с предложением прекратить войну.

25 марта 1557 года был подписан мирный договор. Он предполагал перемирие на сорок лет, демаркацию границы с помощью специальных чиновников («судей»), назначаемых с обеих сторон, безвозмездный возврат шведами русских пленных и принудительный выкуп шведами своих людей из русского плена. Густав не добился главной цели: все дипломатические сношения, согласно договору, предполагалось и дальше вести через новгородских наместников. В ходе переговоров шведская делегация даже добралась до Москвы и пыталась добиться царской аудиенции, но ее выслали обратно в Новгород.

Россия спешила подтвердить мир со Швецией, поскольку он сдерживал ее вторжение в Ливонию. 8 июля русский посол Иван Замыцкий отправился в Стокгольм, чтобы засвидетельствовать ратификацию перемирных грамот. 28 декабря 1557 года он вернулся в Москву и сообщил, что в его присутствии и перед риксдагом король Густав I Ваза крестным целованием и клятвой на Библии утвердил договор. Соглашение вступило в силу 1 января 1558 года. В том же январе русская армия перешла границу Ливонии и начала боевые действия.

 

Ливонию предали?

Кто желал гибели своего государства

В середине 1550‐х годов интерес к Ливонии начинают проявлять польские и датские дипломаты. В апреле 1554 года прошли переговоры орденского канцлера Кристофера Буттихера с датским королем Христианом III. Дания пыталась реанимировать свои старые права на Ливонию, от которых отказалась еще в 1346 году, и требовала себе Нарву как залог под древние денежные займы. Ливония же хотела, чтобы Дания документально подтвердила свой отказ от территориальных претензий. В итоге стороны не договорились.

Весной 1554 года германская аристократия организовала заговор против прусского герцога Альбрехта, которого считали предателем идеалов Немецкого ордена, Иудой, продавшим орден полякам. Возглавил заговорщиков герцог Генрих Брауншвейгский, а среди участников оказались и ливонские дворяне. После подавления мятежа Альбрехт утвердился в мысли, что пока существует Ливонская ветвь Немецкого ордена, будут находиться идеалисты, желающие поставить на ноги скелет немецкого рыцарства.

В августе 1554 года в Вильно прибыл прусский посол Асвер фон Брандт. Он привез секретный план покорения Ливонии. В основу была положена модель присоединения Пруссии 1525 года. Польша должна предложить ордену свою защиту от нападения русских на условиях признания короля сюзереном магистра. Русско-ливонский договор 1554 года со зловещим пунктом о «юрьевской дани» был весьма кстати: он должен был сделать ливонцев податливей. Одновременно польские дипломаты вели переговоры с датчанами, чтобы те своими требованиями отдать местности Гарриен и Вирланд еще больше напугали ливонцев и заставили их искать помощи польской короны.

Однако Ливония — то ли в силу легкомыслия политиков, то ли из‐за неповоротливости политической системы конфедерации, требующей длительного согласования решений, — пугалась слишком медленно. Чтобы подтолкнуть ее, в феврале 1555 года в Шверине Альбрехт Прусский провел переговоры с мекленбургским герцогом Яном Альбрехтом. Два герцога обсудили новый план по дестабилизации обстановки в Ливонии путем грубого нарушения ее обычаев и законов. Во власти немецких герцогов было не так много пунктов, которые они могли бы нарушить, среди них — рецесс Вольмарского ландтага 1546 года, запрещавшего назначение представителя наследственной аристократии коадъютором (помощником епископа) или епископом в Ливонии. Было решено выдвинуть на должность коадъютора рижского архиепископа Вильгельма Бранденбургского молодого герцога Христофора Мекленбургского, тем самым спровоцировать выступление ливонских ландсгерров против архиепископа Вильгельма. Таким образом король Сигизмунд II Август получил бы повод для вмешательства в дела Ливонии, чтобы заступиться за своего рижского родственника.

Кандидатура для раздражения ливонских сановников была выбрана идеально. По словам историка Георгия Форстена, восемнадцатилетний Христофор был «…изнеженный, под постоянной опекой боготворившей его матери, для своих лет слишком рано вкусивший всех мирских удовольствий в бытность свою во Франции, религиозно индифферентный, без надлежащего образования, занятый одною только мыслью, как бы веселее и беспечнее провести жизнь…» Словом, не самая подходящая фигура для заместителя католического епископа и общения с пуритански настроенными немецкими рыцарями.

1 сентября 1555 года на встрече с Альбрехтом Сигизмунд II принял план и обещал оказать Христофору полную поддержку. 27 сентября герцог через Штетин, Данциг, Мальборк и Кенигсберг выехал в Ливонию. Ровно через два месяца, 27 ноября 1555 года, он прибыл в замок Кокенгаузен, для встречи с Вильгельмом и капитулом. Архиепископ отправил главе ордена письмо, в котором объявил о желании назначить Христофора Мекленбургского своим коадъютором, что было одоб­рено римским королем Фердинандом, мекленбургским герцогом Яном Альбрехтом, а также князьями империи. Магистру оставалось либо смириться, либо обосновать свои возражения.

 

«Война коадъюторов»

В январе 1556 года в столице Ливонского ордена, Вендене, открылось собрание высших сановников ордена — конвент. 12 января на его заседании выступил польский посол Каспар Ланский. Он предъявил требование Сигизмунда II как протектора рижского архиепископа избрать коадъютором Христофора. После двухдневных размышлений конвент отказался решать столь сложный вопрос и передал его на рассмотрение общеливонскому собранию — ландтагу. Руководство ордена избрало тактику затягивания процесса. Учитывая сложность политической организации Ливонии, можно было бы довольно долго пересылать вопрос по разным инстанциям.

Но Вильгельм нанес упреждающий удар. Видя, что орден стал на путь проволочек, 28 января 1556 года рижский капитул, собравшийся в замке Лемзаль, избрал Христофора коадъютором, а Вольмарский ландтаг в марте это решение утвердил. Однако рыцари тоже умели интриговать и на том же ландтаге утвердили коадъютором магистра феллинского командора, вестфальца по происхождению, Вильгельма Фюрстенберга. Худшую для Польши кандидатуру трудно было представить. Несколько лет Фюрстенберг был комтуром Динабурга, крепости на ливонско-литовской границе, и прославился жестокими и кровавыми набегами на литовское пограничье. Для польских и литовских политиков он однозначно был столь же раздражающей и неприемлемой персоной, как и Христофор Мекленбургский для ливонцев. То есть рыцари сравняли счет по «неправильным» коадъюторам.

У Вильгельма Рижского и его сторонников была своя кандидатура на пост коадъютора магистра — маршал ордена Яспер фон Мюнстер. Подстрекаемый Вильгельмом, он поднял мятеж и 5 мая 1556 года напал на Дюнамюнде. 10 мая 1556 года мятежники обратились к королю Сигизмунду II Августу и Альбрехту Прусскому с просьбой о польской военной интервенции. Вильгельм просил прислать три военных корабля и три тысячи воинов для «реализации первой фазы нашего плана». Они собирались вызвать восстание в Курляндии. Эти события получили название «войны коадъюторов».

Однако мятежники, чья политика в отношении Ливонии была откровенно предательской, не получили поддержки ни среди рыцарей ордена и остальных епископов-ландсгерров, ни со стороны ливонских городов. Вильгельма и фон Мюнстера поддержали только два замка в Курляндии — Митау и Нитау. Не располагая крупными военными силами, несостоявшийся коадъютор всерьез воевать не собирался. Вильгельм и Христофор вообще делали ставку только на военную интервенцию Польши. Из замка Кокенгаузен они писали послания Сигизмунду и Альбрехту с просьбой о помощи. Война получалась странной.

16 июня орден и ливонские города официально объявили войну мятежному архиепископу Вильгельму. 24 июня орденские войска взяли Зербен, резиденцию секретаря Вильгельма Кристофора Штурца, и замок Пибальг, принадлежавший коадъютору Христофору Мекленбургскому, а 28 июня войска правительственных сил осадили Кокенгаузен. Вильгельм и Христофор не думали сопротивляться и тут же сдались.

Казалось, что «война коадъюторов» закончилась и мятеж подавлен. Рыцари хорошо махали мечами, но были мало искушены в политических интригах. Они совершали ошибку за ошибкой. Арест Вильгельма и Христофора фактически запускал реализацию плана Сигизмунда II: как протектор Рижского архиепископства теперь он на законном основании мог ввести войска. Командор замка Розиттен Шарль фон Белль захватил польского посла, Каспара Ланского, и тот был убит в случайной стычке. Убийство дипломата дало Польше еще один повод для вторжения.

Ситуацию попыталась смягчить Дания, обеспокоенная усилением Польши. В ноябре 1556 года датские дипломаты приехали в Прибалтику, чтобы выступить посредниками между Короной и орденом. К марту был предложен проект политического компромисса, включавший реабилитацию Вильгельма, но на встрече в Вильно польские дипломаты отвергли этот план. В июле 1557 года в игру вступила Священная Римская империя, потребовавшая восстановить Вильгельма в своей должности и компенсировать его убытки.

При этом ни одна из европейских держав не поддержала орден. Фюрстенберг подавил попытку государственного переворота — и он же оказался виноватым и перед Польшей, и перед Данией, и перед империей, частью которой Ливония являлась. Все они требовали выпустить Вильгельма и возместить ему причиненный ущерб. В этот момент Сигизмунд II Август решил, что настала пора для решающих действий: орден в изоляции, и можно сыграть на том, что если Ливония не достанется Польше — она достанется русским, срок договора с которыми истекал в 1557 году.

В августе 1557 года армия под командованием троцкого воеводы Миколая Радзивилла двинулась к границам Ливонии. В ней были литовские отряды, 4 тысячи коронной пехоты и 2 тысячи конников под командованием коронного маршалка Яна Малецкого. Современники, нагнетая обстановку, приводили совершенно фантастические цифры. Римский нунций в Польше Бонджиованни писал, что Польша выставила 100 тысяч, а Литва 70 тысяч воинов. Одновременно от замка Рагнит к ливонским границам двинулись прусские отряды Альбрехта, которые планировали соединиться с силами Сигизмунда. Польский король подготовил официальную грамоту об объявлении войны.

Войны не получилось. Новый магистр ордена (после смерти фон Галена им стал Фюрстенберг), несмотря на всю его воинственность, понимал, что сопротивление самоубийственно. Польско-литовская армия — это не крошечные отряды сторонников фон Мюнстера. Ливония капитулировала без сопротивления. 5 сентября 1557 года был подписан Позвольский мир, ратифицированный магистром Фюрстенбергом 14 сентября. Вильгельму и Христофору обещали восстановление в должностях, полномочиях и владениях. Христофор объявлялся официальным преемником Рижского архиепископа Вильгельма. Архиепископу возвращались символы власти, грамоты, книги и акты личного хозяйства, полностью возмещались все материальные убытки, в том числе военные трофеи рыцарской армии, захваченные при взятии мятежных городов. Кроме того, он получил юрисдикцию над половиной Риги. Фюрстенберг принимал на себя обязательство компенсировать все военные расходы, понесенные армией Сигизмунда во время похода к границам Ливонии. Магистр ордена подписал с Сигизмундом отдельное союзное соглашение, направленное против России. В случае нападения России на Литву или Польшу Ливония обязалась поддержать союзников, и наоборот. Стороны договорились не заключать сепаратного мирного соглашения с Россией без консультаций друг с другом и одобрения принятого решения обеими сторонами. Правда, в договоре был пункт, что ливонско-польский союз вступает в силу только через двенадцать лет.

Позвольский договор фактически поставил Ливонию в зависимость от Королевства Польского. Сбывались мечты о триумфе короля Сигизмунда II над Немецким орденом. Оставалось совсем немного. Но карты спутало русское вторжение: Грамота об объявлении Польшей войны Ливонии была составлена в августе 1557 года, а в ноябре того же года такую же грамоту стали готовить в Москве…

Пустые блюда для послов

 

Русское вторжение в Ливонию в январе 1558 года

Утверждение, что русское вторжение в Ливонию было продуманным и спланированным шагом, довольно спорно. С одной стороны, есть русская грамота об объявлении войны Ливонскому ордену, сохранившаяся в оригинале. Она датируется ноябрем 1557 года. Следовательно, Иван Грозный честно прождал положенные три года с момента заключения договора, не дождался обещанной выплаты дани и пошел, как и было обещано, «сыскивати дань» самостоятельно. То есть русское вторжение в Ливонию — спланированная акция.

С другой стороны, этот тезис опровергается фактом переговоров в Москве 8–11 декабря 1557 года. Их вели Элерт Крузе от Дерпта, Клаус Франке и Томас Хорнер от магистра. Послы привезли «сысканные в архивах» документы, что русские претензии несостоятельны. Бумаги московские дипломаты даже не стали рассматривать, а поставили вопрос ребром: деньги привезли? Россия была готова снизить сумму, но требовала выплатить ее немедленно.

А у ливонцев денег с собой не было. Они пытались обратиться за займом к московским купцам, но царь запретил давать им ссуду, рассудив, что нехорошо, если требуемую дань вместо ливонцев заплатят свои же купцы. Перед отъездом послов была разыграна символическая сцена: послов позвали к столу и подали им пустые блюда. Когда расстроенные дипломаты уже покидали Москву, их догнал пристав и заявил: «Оставляйте в залог свои драгоценности и сами сидите в Москве заложниками, пока не привезут дань, — тогда войны не будет». Но ливонские посланники не захотели быть заложниками: они струсили или были уверены, что дань для их выкупа никто никогда не заплатит…

Поведение русских дипломатов противоречит тезису, что к этому времени вторжение в Ливонию уже было запланировано. Ведь ливонцам несколько раз дается шанс его избежать: уменьшен размер выплаты, предоставлена возможность «отложенного платежа». Что было бы, если бы Ливония заплатила? Из материалов декабрьских переговоров возникает ощущение, что России были больше нужны деньги, чем война. А грамоту об объявлении боевых действий заготовили на всякий случай…

Так или иначе, в январе 1558 года (в источниках разные даты — от 22 до 25 января) русские войска переходят границу Ливонии под Нейгаузеном. Их было не очень много, скорее всего, от 4 до 8 тысяч. Но для маленькой Ливонии, чьи вооруженные силы не дотягивали до 7 тысяч, это была огромная армия. Маршрут набега был традиционен: вдоль западного берега Чудского озера, от Нейгаузена до Нарвы. Разгрому подверглись в основном земли Дерптского епископства. Русские не задерживались у городов и крепостей, а громили округу, жгли села, деревни, демонстративно проявляли жестокость к населению. За 14 дней боев было сожжено 4 тысячи дворов, сел и поместий. По словам ливонского хрониста Ниенштедта, «…как только перешли они границу, сейчас засверкали топоры и сабли, стали они рубить и женщин, и мужчин, и скот, сожгли все дворы и крестьянские хаты и прошли знатную часть Ливонии, опустошая по дороге все». Словом, нападение выглядело как карательная акция в наказание за неплатеж дани. При этом во все стороны рассылались грамоты с обещанием покинуть Ливонию при ее уплате.

И войска ордена, и войска дерптского епископа укрылись за крепостными стенами, радуясь, что русские проходят мимо. Отдельные отряды отваживались нападать на фуражиров и отставших воинов, но не более того. Население сел и мыз оказалось брошенным на произвол судьбы. Люди пытались спастись, прячась в каменных кирхах, но там был свой риск — их могли сжечь вместе с церковью.

Пока горели ливонские деревни, крупные города радостно отмечали начало войны. Рюссов рассказывает об одной свадьбе в Ревеле в январе 1558 года: «…там многие дерзко похвалялись и один перед другим целыми и половинными мерами пили против русских, так как в пьянстве они были сильные бойцы. Когда же свадьба окончилась и дело дошло до боя, тогда многие из них бежали не только от русских, но от сосен и кустов, коих они издали принимали за русских. Слово и крик: „Назад! Назад!“ — были сначала в большом употреблении у них, над этим словом русские очень издевались».

В начале февраля магистр наконец-то выдвинул какие-то отряды в район боевых действий. Они осторожно маневрировали, избегая боев. Некоторые соб­ранные наспех дворянские ополчения, например ополчение Иарвена, пытались атаковать маленькие русские отряды, но это уже ничего не решало: после 11 февраля русские покинули Ливонию.

Поход достиг своей цели: теперь ливонцы всерьез стали обсуждать вопрос о срочном платеже «юрьевской дани». 13 марта 1558 года по этому поводу соб­рался Вольмарский ландтаг. Историк Вильям Урбан установил, что 12 тысяч талеров дал магистр, 10 тысяч — рыцари Гарриена и Вика, 7 тысяч — дерптский епископ, 10 тысяч — город Дерпт, 10 тысяч — другие города и 10 тысяч должны были поступить от рижского архиепископа. В конце апреля 1558 года новое посольство во главе с Готардом Фюрстенбергом выехало в Москву. В обозе они везли «юрьевскую дань».

 

«Нарвское взятие»

Ливонию подвели пути сообщения. Пока послы добирались до русской столицы через псковские и тверские леса, ситуация на ливонском фронте резко изменилась. 11 мая неожиданно для всех пала Нарва. Пользуясь обострением обстановки, жители Нарвы и Ивангорода с марта 1558 года стали стрелять друг в друга через реку Нарову, сначала из пищалей и аркебуз, а потом дело дошло до пушек. Ивангородцы пожаловались царю, и тот приказал бомбардировать Нарву из тяжелых орудий.

Нарвские купцы решили спасать торговлю и в апреле послали гонцов в Москву и Брюссель, где находился Филипп II, муж английской королевы Марии. Они просили покровительства. Но Брюссель был далеко, а Москва куда ближе. Иван Грозный воспринял обращение жителей Нарвы (по-русски ее называли Ругодивом) как просьбу о переходе в русское подданство: «И царь и великий князь ругодивцов ратманов и посадников и бурмистров и полатников и всю землю Ливонскую пожаловал, взял в свое имя и на том дал жалованную грамоту, как быть им в государевом жаловании, а Яким и Захар (Иоаким Крумгаузен и Арндт фон Деден. — А. Ф.) за всю землю ругодивскую государю крест целовали, что им служить государю и город сдать, и иного государя не искать помимо царя и великого князя».

Проблема заключалась в том, что городские власти Нарвы воспринимали происходящее по-другому и не считали, что Нарва вошла в состав России. Внутри города возник раскол: одни предлагали договариваться с московитами, другие — звать на помощь орден. Негативную роль сыграла и сложная организация власти в Ливонии: городское управление было за союз с Москвой, а орденские власти — против. В Нар­ве был замок с войсками, подчинявшимися орденскому фогту, который слышать не хотел ни о каких соглашениях с русскими. В апреле на защиту Нар­вы прибыл отряд ревельского командора Зеегафена, присланный орденским коадъютором Готтардом Кеттлером.

11 мая в Нарве вспыхнул пожар. Позже была сочинена красивая легенда, что немец-протестант бросил в костер православную икону, а она ответила потоком огня и подожгла город. Увидев, что «наша Нарва» загорелась, жители Ивангорода кинулись переправляться через Нарову на подручных плавсредствах, даже на сорванных с петель дверях. В самой Нарве творилось невесть что. Горожане в ужасе метались по улицам в клубах дыма и огня, пытались спастись в городском рву. Кнехты Зеегафена, решив, что враг наступает, построились в боевой порядок на городской площади, немного постояли в дыму и, не дождавшись врага, вернулись в замок.

Русские без сопротивления взяли город, окружили замок и открыли по нему орудийный огонь. Немцы пытались отстреливаться с орудийной башни «Длинный Герман», но в спешке плохо зарядили орудие, и оно взорвалось, разметав всю артиллерийскую площадку. К Нарве на выручку подошел отряд Г. Кеттлера, но он остановился неподалеку и не стал ничего предпринимать.

Зеегафен провел ревизию ресурсов для обороны замка и нашел три бочки пива, немного ржаной муки, вволю сала и масла и пороху на полчаса стрельбы. Пришлось сдавать замок. Русские не настаивали на сдаче в плен и беспрепятственно выпустили из замка отряд кнехтов с оружием. С отрядом ушли горожане, не пожелавшие оставаться в занятом русскими городе.

Падение Нарвы резко изменило ход войны. «Юрьевская дань» стала Ивану IV более неинтересна: оказывается, можно ее брать не деньгами, а городами. Когда ливонская делегация с «юрьевской данью» наконец прибыла в Москву после взятия Нарвы, то денег у нее не взяли. Послам ответили, что царь уже довольно получает в Ливонии. Послы особо не настаивали, чтобы избежать объяснений, как 60 тысяч талеров по мере передачи денег от городов к магистру и от магистра к послам каким-то непостижимым образом превратились в 40 тысяч. По возвращении в Ливонию эти деньги присвоил магистр, сказав, что средства все равно были собраны на нужды ордена…

Взятие Нарвы стало символом для обеих сторон конфликта. В Россию торжественно перенесли найденные на пожаре неопалимые иконы (потом образы Богородицы и Святого Николая хранились в нарвской церкви) и объявили, что падение города было чудом, Божьей волей. В Европе стали утверждать, что Нарва — источник богатства и экономического процветания русских. Кеттлер писал императору Священной Римской империи: «Нарва, которой владеют русские, это — глаз Ливонии, и ее необходимо отвоевать, ибо без Нарвы русские, лишившиеся главной опоры, не страшны». Француз Губерт Ланге писал Кальвину 26 августа 1558 года: Иван IV взял Нарву, самую удобную гавань на Балтийском море. Русский царь не успокоится, пока не упрочит свое могущество. «Если в Европе чье-либо могущество должно возвеличиваться, это будет Россия».

В июле 1558 года русская армия вторично вошла в Ливонию. Она двигалась тем же маршрутом — от границы под Нейгаузеном вдоль западного побережья Чудского озера в направлении местности Оденпе. Но теперь, кроме деревень, русские осаждали и брали города: Кирримпе, Дерпт, Ковлет, Ранден, Конгот, Ринген, Нейшлосс, Везенберг. Историк В. Пенской справедливо назвал летний поход 1558 года «Потопом» — по известной библейской аналогии. К концу августа русские контролировали земли Одинпе, Вирланд и Аллентакен и развернули наступление на Летляндию (направление Венден — Шванебург), Гарриен и Вик (окрестности Ревеля и Вейсенштейна).

Осенью орден смог нанести несколько контрударов, отбить Ринген и осадить новую столицу «Русской Ливонии» — Дерпт, переименованный в Юрьев. Ливонцы показали, что они способны к сопротивлению и их рано списывать со счетов. Тем не менее итоги военной кампании 1558 года были однозначны: гибель Ливонии была вопросом времени, причем ближайшего. Надо было решать, как делить Прибалтику и кто в этом будет участвовать.

 

Начало раздела Ливонии

Россия недооценила масштаб международного кризиса, вызванного ее военной операцией. Видимо, это было связано с недостаточной информированностью русской дипломатии о планах Пруссии и Польской короны в отношении Ливонии. О Позвольском договоре, судя по всему, знали, но не воспринимали его всерьез — во всяком случае, он не остановил наступ­ления русских.

В феврале 1558 года, практически одновременно с первым набегом на Ливонию, Москва начала большую дипломатическую игру с Великим княжеством Литовским. Суть ее можно выразить словами: «Крым в обмен на невмешательство в Ливонии». 19 февраля 1558 года в Литву прибыло посольство Р. Алферьева и подьячего И. Тютева. Россия предлагала военно-политический союз против Крымского ханства. Такой альянс, несомненно, получил бы полное одоб­рение у европейской антимусульманской лиги и ее лидера — Священной Римской империи. За военную помощь Великое княжество Литовское должно было заплатить лояльностью: отказаться от старых территориальных претензий к России и не противодействовать войне в Ливонии.

Комбинация затевалась не только ради свободы рук в Ливонии — в 1550‐е годы Россия последовательно вытесняла мусульманские государства из Восточной Европы: было уничтожено Казанское ханство (1552), Астраханское ханство (1554–1556), началось наступ­ление на Крымское ханство (с 1556 года) и на службу России перешли ногаи.

Среди русской знати существовал некоторый раскол. Одни считали, что Прибалтика нам не нужна, а следует наступать на юг — на Крым. Татары были привычным противником (в отличие от тех же ливонцев, к которым по большому счету не было крупных взаимных претензий). Продвижение на юг сулило поместные раздачи, причем плодородной, роскошной земли современного Центрального Черноземья. Русский дворянин знал, что ему делать с землей, — но что делать с Балтийским морем, он представлял слабо. К тому же война с татарами была войной христиан с мусульманами. А война с ливонцами — как ни верти — конфликтом христиан с христианами, хоть и «латинянами» и «люторами».

Россия и Крым обладали примерно равным военным потенциалом в ХVI веке, по крайней мере по мобилизационным возможностям (и та и другая страна могла выставить около 100 тысяч воинов). Объединение сил России и Великого княжества Литовского сразу дало бы решающий перевес, позволивший навсегда загнать татар за Перекоп и прекратить набеги на южные окраины России и Литвы. Визит Алферьева в Вильно, кстати, совпал по времени с набегом татар на Подолье, поэтому его предложение паны выслушали очень внимательно. Правда, годы недоверия и вражды заставили панов опасаться, что Иван IV воспользуется начавшейся войной с Крымом и нападет на Литву. «Лихи вы, верить нельзя», — таково было общее настроение на переговорах. 16 июня 1558 года в Москву с ответным визитом прибыл посол Ян Юрьевич Волчок, который подтвердил готовность Королевства Польского и Великого княжества Литовского обсуждать вопрос о военно-политическом союзе против татар.

В январе 1559 года на Ливонию началось новое русское наступление. Датские послы, проехавшие через страну в феврале, обратили внимание, что «орден у народа в презрении» за то, что не уберег страну. Русские хозяйничают по всей Эстонии и Леттляндии. Увиденное так впечатлило дипломатов, что они решили требовать у магистра крепости Феллин и Пернов в обмен за посредничество в переговорах с русскими, потому что, по их мнению, все равно «эта страна не может существовать без покровительства иностранного государя».

Тем временем дипломаты Великого княжества Литовского, разобравшись в ситуации, вывернули ее наизнанку. Вместо предложенного Россией военного союза против Крыма в обмен на невмешательство в ее внешнеполитические дела теперь Литва рекомендовала России вернуть земли, захваченные в «порубежных войнах» первой трети ХVI века, и прекратить войну в Ливонии против родственника Сигизмунда II архиепископа Вильгельма, а в ответ она обещала поддержать Россию в ее антикрымской политике и, главное, продлить истекавшее перемирие. Иначе говоря, перед Москвой открывалась перспектива новой войны — с Великим княжеством Литовским, что совершенно меняло расклад сил в борьбе за Ливонию. Впервые вопрос об этом поставило в марте 1559 года посольство Василия Тишкевича. Русские дипломаты не нашли, чем парировать требования литовских пос­лов. Они лишь заявили, что Россия перемирие «додержит», а там — «как Бог даст».

В марте до Москвы наконец добралось датское посольство Клауса Урне. Оно впервые официально предложило поделить Ливонию и передать Дании Гарриен, Вирланд и Ревель — владения «родителей датского короля». Судьба остальных земель Данию не интересовала. Россия была склонна согласиться на раздел, но с условием, что датская корона выступит гарантом капитуляции Ливонии, обеспечит личное прибытие в Москву магистра и архиепископа, сдающихся на милость победителей. Надежда на союз с Копенгагеном была столь велика, что по просьбе датских послов на шесть месяцев было заключено перемирие и прекращены боевые действия в Ливонии.

Иван IV уже строил планы на послевоенное устройство Прибалтики. Там должно было быть установлено смешанное правление: магистр и архиепископ сохранили бы свои богатства и владения пожизненно, но в крупных городах разместились бы русские наместники с гарнизонами. Нам известно два перечня таких городов. В них перечислены Ревель, Пернов, Динабург, Розитен, Каркус, Тарваст, Лаюс, Оберпален, Феллин, Пернов, Вайсенштейн, Вольмар, Венден, Мариенбург, Трикат, Тарваст, Каркус, Динабург и Кокенгаузен.

Между тем Ливония воспользовалась неожиданной передышкой. В мае 1559 года рижский архиепископ Вильгельм обратился к Сигизмунду с письмом, в котором выражал готовность перейти в подданство Короны по прусской модели, с условием сохранения номинального подчинения Священной Римской империи. Новый магистр ордена, сместивший Фюрстенберга, обвиненного в бездарном руководстве войсками, Готтард Кеттлер, также присоединился к этому обращению.

Таким образом реализовывались планы Альбрехта и Сигизмунда II. Правда, возникло два скользких момента. Первый — угроза новой войны Великого княжества Литовского с Россией. Конечно, это была бы не первая русско-литовская война, и ее перспектива не должна была особо пугать польского короля, который надеялся ее избежать. Второй — Сигизмунда II смущало сохранение номинальной принадлежности Ливонии к Священной Римской империи.

До сих пор император не оказал ей никакой существенной помощи, потому единственным способом остановить продвижение России была война, а империя не хотела воевать за свою самую восточную провинцию. Зато Польскому королевству Священная Римская империя могла доставить массу неприятностей и в церковной, и в политической сфере, что и заставляло Сигизмунда II действовать осторожно и с оглядкой. Он ждал, когда ливонцам станет настолько плохо, что им не поможет Священная Римская империя и они с плачем ринутся в ноги польскому королю.

Собственно, это и произошло в 1559 году. 31 августа в Вильно было заключено Первое Виленское соглашение между Сигизмундом II Августом и Г. Кеттлером, вскоре (21 сентября) ставшим новым магистром Ливонского ордена. Польский король принял в свою «клиентеллу и протекцию» земли Ливонии. 15 сентября к соглашению присоединился рижский архиепископ Вильгельм. Сигизмунд обязывался оказать ливонцам военную помощь, если это потребуется, и до 11 ноября отправить к Ивану IV посольство с требованием прекратить войну. Взамен король получал орденские земли в среднем течении Западной Двины. Ему были заложены замки Динабург, Зельбург, Людзен, Розиттен и Бауск, которые постепенно заняли гарнизоны, состоявшие из воинов Великого княжества Литовского. Им было велено удерживать замки, но ни в коем случае не вступать в вооруженный конфликт с русскими отрядами. Орден мог выкупить заложенные земли за 600 тысяч гульденов, считая в гульдене 24 литовских гроша. В уплату за помощь архиепископ жертвовал землями вокруг замка Кокенгаузен, заложил королю замки Леневарден и Мариенгаузен и дворы Бирзен и Любан с правом выкупа за 100 тысяч гульденов.

Таким образом начался раздел Ливонии.

 

Немецкий орден исчезает с карты Европы

Пока Россия отделяла свой кусок «ливонского пирога» силой оружия, а Польша с Литвой — искусством дипломатии, другие страны тоже времени не теряли. В 1559 году в Дании король Фредерик II и его младший брат Магнус спорили из‐за права на обладание Голштинией. Фредерик нашел гениальное решение: он предложил Магнусу территории гораздо обширнее, но в Прибалтике. В сентябре 1559 года по Нюборгскому соглашению Дания купила у Ливонии остров Эзель за 30 тысяч талеров. Дополнительно к Датской короне отходили земли Курляндского епископства. Эти владения и передали Магнусу вместо Голштинии. Став Эзельским и Курляндским епископом, ландсгерром Ливонии, он вскоре, в апреле следующего года, высадился на Эзеле вместе с войсками. Датчане подавили сопротивление рыцарей во главе с орденским фогтом замка Зонебург Генрихом фон Людингаузеном. Так третья страна получила свою часть Ливонии.

Кампания 1559 года шла по уже знакомому сценарию. Русские войска лучше действовали зимой и летом. Они захватывали каменные замки, которые наемные солдаты — кнехты нередко бросали на произвол судьбы. Ворота настежь, редкие жители и кружащее воронье — вот что встречало русские войска. Зато к осени орден накапливал силы и наносил серьезные ответные удары. Десять дней рыцари осаждали Юрьев (бывший Дерпт), но столица русской Ливонии выстояла. Осада другой крепости с гарнизоном из московских стрельцов — Лаюса — тоже закончилась безрезультатно.

В январе — феврале 1560 года новое крупное русское войско вторглось в Летляндию и Иервен и прошло широким фронтом от Феллина до Вендена, «преж сего те места были не воеваны». Во время похода были взяты сильные крепости Мариенбург (Алыст) и Тарваст. 2 августа 1560 года под Эрмесом был разбит ливонский отряд, в составе которого был цвет аристократии и военное командование ордена во главе с ландмаршалом (главнокомандующим) Филиппом фон Беллем. В плену оказались сам фон Белль и десять комтуров — военных командиров. Битва при Эрмесе считается последней крупной битвой немецких рыцарей, в которой были разбиты «северные крестоносцы». 21 августа русские взяли Феллин — вторую по значению (после Вендена) орденскую крепость. В плен попал бывший магистр ордена, Вильгельм Фюрстенберг. Оправиться от таких поражений было уже невозможно.

На этом фоне появляется четвертый участник раздела «ливонского пирога» — Швеция. В сентябре 1560 года город Ревель и земля Гарриен (сегодня это Северная Эстония) обратились к ней с просьбой о защите. Шведы согласились, но с условием, что ливонцы со своими городами и землями присягнут на верность. 4 июня следующего года рыцарство, а 6 июня и горожане Ревеля подписали акт о переходе в подданство шведской короны.

Священная Римская империя наблюдала, как на ее глазах делят Ливонию, но никаких реальных шагов не предпринимала. В сентябре 1560 года Шпейерский рейхстаг обратился к Англии, Польше, Дании, Швеции и ганзейским городам с просьбой о поддержке. В октябре повторно собравшийся рейхстаг от имени императора поручил Иоганну Альбрехту Мекленбургскому организовать сбор средств в Польше, Швеции, Англии, Дании, Испании, Франции, германских городах и связанных с Ливонией богатых нижнерейнских и вестфальских землях. Было также решено запретить экспорт в Россию боеприпасов и военного снаряжения. 1 ноября вышел императорский указ о запрете нарвской торговли военными товарами. В декабре третье заседание Шпейерского рейхстага объявило сбор средств для найма солдат и их отправки в Ливонию. Однако средства не собирались, а запреты не соблюдались. В отношении Прибалтики империя проявила редкое политическое бессилие. Датские и польские дипломаты сумели изобразить дело так, что они не захватывают Ливонию, пользуясь ее бедственным положением, а фактически спасают эту страну и земли Священной Римской империи. Датский король уверял, что формально Эзель и Вик — владения империи, хотя там пока правит датский герцог и стоят датские войска…

В 1560‐м — начале 1561 года Ливония была поделена на несколько частей: Эзель, Вик и части Гарриена и Курляндии были в руках датчан; Вирланд, Аллентакен, Одинпе и часть Иервена — под оккупацией России; значительные районы Курляндии и Летляндии — в залоге польскому королю Сигизмунду; Ревелем и Гарриеном владели шведы; власть ордена распространялась на некоторые разоренные войной районы Иарвена и Гарриена и на менее пострадавшую Курляндию; независимость сохраняла Рига.

Магистр Кеттлер забрасывал короля Сигизмунда II Августа письмами, в которых умолял как можно скорее ввести войска в еще не занятые русскими районы Ливонии — ввести на любых условиях. Король не спешил — он должен был выяснить, удастся ли обыграть Россию дипломатическим путем. Посольство Мартина Володевича в январе 1560 года фактически обрисовало перед Иваном IV два сценария развития событий. Выбор был простой: или Россия уходит из Ливонии и вступает в союз с Польшей и империей против «мусульманского мира», или не уходит и тогда против нее выступит вся Европа, начиная с Королевства Польского и Великого княжества Литовского.

Сигизмунд II, видимо, допускал, что участие в «антимусульманской лиге» будет для России наградой, стóящей уступок в Ливонии. Надежда была напрасной. Москва мыслила совсем в других категориях, чем Краков и Вильно. У царя Ивана были свои представления не только о целях, к которым надлежит стремиться, но и о наградах. Главной наградой был он сам.

18 августа 1560 года государь приказал отправить в Литву посольство окольничего Ф. И. Сукина и дворцового дьяка Г. Шапкина с предложением… сватовства московского монарха к сестрам-Ягеллонкам, принцессам Анне или Екатерине. Тем самым был бы заключен династический союз между двумя могущественнейшими династиями Восточной Европы. В условиях, когда Иван Грозный — зять короля Сигизмунда II, конечно, ни о каких спорах за Ливонию не могло бы быть и речи. Но Ягеллон не оценил предложения и отказал, выдвинув условием заключения брака вывод русских войск из Ливонии, возврат Смоленска и Северских земель. Иван IV явно переоценил себя как жениха, так же как Сигизмунд II — прелести для России членства в европейском военно-политическом союзе.

Тем временем в Ливонии начались первые боевые столкновения литовских и русских войск. 31 августа 1561 года М. Радзивилл взял замок Тарваст, который оборонял русский гарнизон. Собственно, с этого момента можно отсчитывать начало русско-литовской войны.

28 ноября 1561 года по Второму Виленскому соглашению началась официальная ликвидация Ливонского ордена. Его последний магистр, Г. Кеттлер признал себя вассалом Сигизмунда II Августа и получил в ленное владение Курляндское и Земгальское герцогства. 5 марта 1562 года литовский князь М. Радзивилл принял присягу магистра, архиепископа и ливонских сановников. Эта дата и считается днем гибели ливонской ветви Немецкого ордена.

 

Новые реальности Прибалтики

В результате «войны за ливонское наследство» 1558–1561 годов в Прибалтике возникла новая геополитическая реальность. Исчез Немецкий орден, с ХIII века господствовавший в регионе. Это было средневековое государство, основанное на союзе креста и меча, католических епископств и духовно-рыцарской корпорации. В нем постепенно все большую роль начинали играть города и торговые корпорации.

Непрочная конфедерация Ливония легко распалась на части. Показательно, что о единстве Ливонии вопрос даже не поднимался, каждый ландсгерр и город спасались в одиночку. Новые территориальные единицы образовывались по принципу: «Отдаю суверенитет и принимаю чужое подданство в обмен на военную защиту». Для Средневековья это была привычная формула. Карликовые суверены теряли независимость и переходили под сюзеренитет более сильных монархов.

Раздел Ливонии с исторической точки зрения не нес ничего необычного для самой Ливонии. Однако для стран, участвовавших в этом процессе, новации были, и значительные. Россия впервые присоединяла инокультурные территории Европы. У нее был опыт захвата восточных земель Великого княжества Литовского, которые в конце ХV — начале ХVI века не отличались принципиально от русских территорий: те же православные церкви, деревянная архитектура, городская планировка, почти тот же язык. Чужими были земли завоеванных Казанского и Астраханского ханств, но с ними обошлись как с пустующими — население покорили, пространства колонизировали.

С Ливонией так нельзя было поступить: русские оказались в непривычном для них мире каменных замков и городов, кирх и морских портов, среди немецкоязычного населения. Есть свидетельства, что они неуютно чувствовали себя в каменных домах и делали к ним деревянные пристройки для размещения своих гарнизонов. Нельзя было истребить все местное население и заселить Ливонию русскими. Следовало придумать новую формулу присоединения. Идея, что Ливония есть исконная вотчина Рюриковичей, могла устраивать Ивана Грозного, но мало объясняла, что конкретно делать русским воеводам в захваченных городах и замках. Алгоритм действий предстояло выработать, если Москва хотела прочно утвердиться в Ливонии. Поиск новых принципов государственной политики заставлял делать первые, неуверенные шаги по строительству Российской империи.

Для Швеции захват плацдарма в Эстонии был первым шагом за Балтийское море, на земли Центрально-Восточной Европы. Этот вектор, по которому будет следовать Швеция ближайшие полтора столетия, приведет ее к превращению в сильнейшую балтийскую державу. В историографии период после 1561 года обозначается как «шведское великодержавие» (stormaktstiden). Иногда употребляется также термин «Шведская империя», хотя исторически он не точен (в Швеции никогда не было императора).

Для Польши захват Прибалтики также стал важным событием. Поражение Ягеллонов при Мохаче от турок в 1526 году с лихвой компенсировалось покорением Пруссии и Ливонии. Тяготы противостояния с Россией принимало на себя Великое княжество Литовское, в Польше они ощущались слабо. Было сладко принимать в подданство сначала Альбрехта Бранденбургского, а затем и Г. Кеттлера, из магистра Немецкого ордена превратившегося в заурядного и во всем зависимого герцога Курляндского. Польша была на пути перерождения в Речь Посполитую — государственное образование, которое сумело объединить в рамках единой державы разные народы.

Таким образом, гибель маленькой Ливонии запустила сложные процессы трансформации восточноевропейских государств.

 

Как Ливония переживала собственную гибель?

Было бы неправильным изобразить жизнь Ливонии 1558–1560 годов исключительно как историю бессильной жертвы, которую порвали на части соседи-агрессоры, в то время как последние рыцари-герои самоотверженно совершали подвиг безнадежного сопротивления превосходящим силам врагов-московитов.

Ливония в это время жила отнюдь не только войной. Ее общество переживало сложный и болезненный процесс перехода к протестантизму. Гибель Ливонской конфедерации во многом произошла из‐за того, что ни орден, ни католическую церковь вообще никто особо и не старался защищать, кроме «последних рыцарей» вроде Фюрстенберга. В Ливонии стремительно побеждали протестанты, благо им очень помогли русские, разгромившие орден и ландсгерров.

Отношение ливонцев к ордену и католическим ландсгеррам отражено на страницах «Хроники провинции Ливонии» Бальтазара Рюссова. Пастор обрушился на «старую Ливонию» со страшными обличениями. Он писал, что накануне гибели в Ливонию пришел Сатана и посеял «плотскую гордость, негу, высокомерие, роскошь, невоздержанность и другие грубые пороки и грехи». Возросли «свобода и своеволие», которые и привели страну к гибели. По словам Рюссова, «как правители, так и простые дворяне не хотели ограничить роскоши в своих одеждах и нарядах. Ибо простые сановники, как командоры и фохты, подобно королям и князьям, хотели щеголять и хвастать золотыми цепями, трубами и драгоценными одеждами в противность всякому приличию». Проповеди читались от случая к случаю, запустели школы и не было ни одного университета, так как корыстные вельможи не хотели тратиться на просвещение.

Одуревшие от безделья магистры и рыцари, по Рюссову, все больше погружались в пучину порока и сластолюбия: «Некоторые орденские магистры… из праздности впали в такой разврат, что стыдно о том и вспомнить. Об их наложницах нечего и говорить, так как это не считалось у них стыдом: подержавши у себя наложницу некоторое время, они выдавали ее замуж, а себе брали новую. Точно также бывало у епископов и каноников <…> Этих женщин все называли не непотребными женщинами, а хозяйками и „женщинами, внушающими мужество“ <…> Что же касается до обыденной жизни и занятий орденских братьев, каноников и дворянства, то в те времена вся жизнь их проходила… в травле и охоте, в игре в кости и других играх, в катанье верхом и разъездах с одного пира на другой, с одних знатных крестин на другие… с одной ярмарки на другую. И очень мало можно было найти людей, годных для службы где-либо вне Ливонии… или на войне».

У подобных рыцарей была своя система ценностей: «кто мог лучше пить и бражничать, драться, колоть и бороться», петь непристойные песни на пирах, «…кто оставался последним и перепивал всех остальных, того на другой день провозглашали храбрым героем и его почитали и славили, будто он покорил какую землю… Во всех землях в то время лучшей похвалой ливонцев было то, что они — славные пьяницы». Пьянство распространялось и на молодежь, 12–14-летних мальчиков. В Ливонии, по словам Рюссова, «среди некоторых разумных» ходила поговорка: «Да спасет нас Господь от феллинского танца, от витгенштейнского пьянства и от везенбергской чести» (знаком последней считался шрам на щеке, полученный в драке — так называемый «везенбергский коготь»). Интересы дворян ограничивались исключительно развлечениями: «В больших собраниях не слышно было у них разговора о важных предметах или переговорах, но только о зайцах, лисицах, собаках и борзых, и о других бесполезных предметах». В монастырях (например, в монастыре Святой Бригитты) священники бесстыдно на праздники предоставляли площадки для чуть ли не языческих игрищ, сопровождавшихся пьянством и гульбой, будучи «в безумной уверенности, что подобное бесчинство составляет особенно приятную Богу службу и что этим они заслужат у Бога большую милость». Лишенные боевого духа рыцари говорили: «Сохрани нас Господь от немецкой войны (то есть от отправки на фронт какой-либо войны, которую в Европе вела Священная Римская империя), русские же нам не страшны».

Ливонская армия у хронистов того времени носит карикатурный характер. Например, Рюссов описывает эпизод из «войны коадъюторов» 1556 года: прошел слух, будто бы из Пруссии должна прибыть армия наемников-кнехтов на кораблях для нападения на Ливонию. По имениям нобилей из канцелярии ордена и от городских властей рассылаются письма, в которых содержится призыв немедленно «по числу своих имений» вооружать ратников. Рюссов саркастически замечает: «…в то время у многих неопытных ливонцев, не думавших о войне, не было ни ратников, ни оружия по числу их имений, поэтому должны были наскоро отправиться в поход ненемецкие подконюшие и старые шестифердинговые кнехты (служившие за шесть фердингов), которые уже почти до полусмерти спились и обабились, и наверно за всю жизнь не разу не выстрелили. Когда же они напялили на себя старую заржавевшую броню и должны были двинуться в путь, то сначала крепко перепились и клятвенно обещали вместе жить и умереть. Затем многие из них полумертвые сидели на конях и, наконец, двинулись в поле. Тогда жены, служанки и дети так выли и плакали, будто эти воины никогда более не могут вернуться». Что ни говори, картина получилась впечатляющая. Рюссов с усмешкой замечает, что когда это грозное войско прибыло к берегу — предполагаемому театру боевых действий, то противника там не обнаружило. Пропьянствовав там несколько недель, ополченцы воротились домой, «не без славы и чести, по их мнению». Хронист всячески подчеркивает, что военный уклад оказался совсем в новинку для отвыкших от боевых действий земель ордена.

Таких бесчинств Бог не стерпел и наказал орден. «Перемена и разрушение древнего ливонского гос­подства, дворянства и вообще всех городов и замков не есть дело московита, а дело всемогущего Бога, который принужден был употребить московита как бич против Ливонии. <…> И если бы всемогущий Бог, по особенной милости, не наказал Ливонию, то содомские грехи… казались бы в настоящее время слишком ничтожными по сравнению с ливонскими грехами», — писал Рюссов.

Конец Ливонского ордена

Начавшаяся война разрушала привычный уклад жизни ливонцев и облик Ливонии. До 1558 года ее устаревшие в фортификационном отношении замки и города не производили на жителей «милитаристского впечатления», а рассматривались скорее как деталь ландшафта. Средневековые крепости в условиях массового использования артиллерии и огнестрельного оружия были бесполезны и потому быстро превратились в полуразрушенные руины, брошенные своими обитателями.

Города также не были готовы к войне: в январе 1558 года во время похода Шигалея к Дерпту население окрестных деревень пыталось укрыться в городе, но места всем не хватило, и многие замерзли в городских рвах под стенами крепости.

Грабеж стал обычным явлением. Мирных жителей грабили все, у кого было оружие: и оккупационные войска, и свои же рыцари, и крестьяне, в отсутствие сбежавших хозяев объединяющиеся в разбойничьи шайки. Поэтому для одних главной заботой стало, как бы сохранить нажитое добро, а для других — как захватить чужое. Причем и те и другие преступали моральные запреты. Так, многие богатые жители Дерпта при подходе русских прятали золото под могильными плитами своих предков, а московиты в поисках ценностей раскапывали эти могилы. Ни тех ни других святотатство уже не смущало.

Из-за разбоев удобные дороги, бывшие гордостью Ливонии, стали пустынными. Хорошей дорогой теперь считается бездорожье, путь через леса и малопроходимые местности. В них меньше риска нарваться на разбойников и праздношатающихся воинов любой армии.

Для многих Ливонская война носила «коммерческий характер», начиная с правителей государств — вымогающего дань русского царя и присваивающего себе 40 тысяч талеров ливонского магистра — и заканчивая местным населением. Помимо банального мародерства, процветала продажа и перепродажа амуниции, операции с движимой и недвижимой собственностью, наемничество.

Для кого-то война была трагедией, для кого-то — источником обогащения. Некоторые эпизоды выглядят просто вопиющими. Так, в 1558 году гарнизон ревельского замка предложил бюргерам… купить его на кирпич и на его месте построить дома богатых горожан. И это в ожидании прихода московских войск! Правда, сделка не состоялась: магистрат не устроили ее условия. На следующий год магистрат все же дал ордену 30 тысяч талеров на военные нужды, но не просто так, а под заклад орденского владения Кегель. Когда горожанам было приказано срыть свои усадьбы под стенами Ревеля, что обычно делалось, чтобы противник не воспользовался постройками для сооружения осадных орудий и укреплений или не разместился в них на постой, то ревельцы пытались откупиться деньгами, не думая о судьбе своего города.

Современники подчеркивали разрушительный характер войны. Уже в первом, январским походе 1558 года московит, по словам Рюссова, «…грабил, жег и убивал, и причинил большой убыток убийством, грабежом, пожаром и взятием в плен, без всякого сопротивления, ливонцев; то, чего он не мог захватить с собой из скота и хлеба, он уничтожил; много скота он загонял в сараи, затем поджигал и сжигал их со скотом». Немецкие историки Ливонской войны описывали жестокие убийства, когда людей сжигали или взрывали порохом.

Щадили только детей до 10–12 лет, которых уводили в рабство. Тех, кто сдавался и присягал царю, принимали почти как своих, что было новым для европейцев. Горе тем, кто сопротивлялся и был пленен с оружием в руках! Для европейской воинской морали это считалось проявлением доблести, заслуживающим великодушного отношения. Для русских такой человек был не храбрец, а государев ослушник, достойный казни. Пленных ливонских командиров перевозили в Москву и Псков, где придавали публичным казням. Например, в 1559 году в Москве был казнен некий «Ламошка-немец», взятый в плен под Володимерцем, «за противное слово и за то, что он воевал, ходил к городам по осени, к Юрьеву и к Лаису».

При капитуляции ливонских городов широко практиковалась сдача с условием, что гарнизон и те горожане, которые не хотят оставаться «под московитом», могут беспрепятственно уйти из города. Ливонцы оказывались перед трудным выбором: жизнь в своем доме и городе, но под оккупацией со всей ее непредсказуемостью и рабской зависимостью от произвола захватчиков, или лишение своего крова и имущества и эмиграция. Многие, понимая, что в скитаниях они вряд ли смогут добиться прежнего положения, тем не менее покинули оккупированные города.