От автора

Дорогой читатель, ты держишь в руках книгу, которая стала результатом моего творческого пути длиною в несколько лет. В этом сборнике собраны мои стихотворения, которые связаны с разными людьми, ситуациями и городами, которые стали мне дороги. Здесь есть как истории из реальных жизней, так и вымышленные. Я делюсь своими эмоциями и размышлениями, для того чтобы каждый знал, что через творчество мы создаем и отражаем себя в мир, а значит, мы общаемся и обогащаемся через это общение. Не бойтесь выражать свои чувства, творите и создавайте себя такими, какими хотите себя видеть. Хочется выразить огромную благодарность всем, кто помогал мне создавать этот сборник, моим друзьям, любимым, близким. Я люблю вас!

Е. В. Финадеев

Что значит быть актером и быть самим собой,

В то время как все роли нам розданы судьбой.

Что значит? Быть ли честным, иль искренним? Всего-то…

Но знаем мы все это всегда лишь за кого-то!

Открытым стать, вот то, что действительно проблема…

Себя мы ищем в дебрях и точно не в пробелах!

Сложней всего остаться с собой наедине,

Сложней себе признаться в проблемах не извне…

«Я пью вино разврата, и я корыстен в чувствах!»

Такого ведь не можем сказать мы почему-то?

Проста свобода мысли, и чувства ей в подмогу,

Себя поймем мы, в жизни преодолев тревогу…

Она, как злость и зависть, как ржавчина души,

Разъесть, увы, до веры, до истины спешит.

Я не стесняюсь боли и наготы, что есть,

Открыв себя для мира, спасаю свою честь.

Да, истина смиренна, а простота — глупа,

Я для кого-то Ангел, для жерновов — крупа.

Себя поймешь, когда уж с собой не дружен ты,

А это путь великий, надежды и мечты!!!

Седые тучи над столицей

Теребят бороды дождя,

А мне в такую ночь не спится,

Я в песне капель жду тебя.

На самом пекле летних будней

Ты прячешь свой чудесный лик,

Ищу тебя в проблесках молний,

Сижу, как с неводом старик…

А ты былинкой незаметной

Скользнешь, едва коснувшись губ,

И снова брызжет недр нетленных

Фонтан эмоций громче труб.

Утихнет дождь, разливший лужи,

Я вновь пойду искать тебя

Сквозь зной, грозу и снег, и стужу…

Без вдохновенья — нет меня!

Нет сна во мне, уже и утро скоро,

И боль немая вторит в голове

О том, что с Небесами трудно спорить,

О том, что одиноко этой ночью мне!

Калейдоскоп картинок жизни прошлой

Сменяет глупостей, ошибок череда,

А вот чего достиг, без лести пошлой,

Не скажете ли правду, господа?

Да, знаю, что достиг по сути мало,

А что имею? Так смешно сказать…

Две сотни строф да кружку с одеялом,

Ах да есть микрофон еще да съемная кровать!

Товарищей, коллег, знакомых море,

Друзей, по пальцам рук могу пересчитать,

Ах, что за пессимизм в ночном дозоре,

Я лучше улыбнусь и лягу спать.

А утром пусть улыбкой озарится

Судьбы моей простое полотно.

Ведь только верящий в любовь взмывает птицей,

А утро вечера мудрёней, все равно!

Мы разные, но этим мы и схожи.

Сплетаем нервов нити в рифмы слов.

Мы чувствуем всем телом, тонкой кожей,

А не скрываемся за прозою оков!

На стропах юности крылатой

Я опускаюсь подле лет,

Где свет и острый ум — глашатай,

Опричник всех моих побед.

Где стоны страсти взбелененной,

Где той отверженности плачь,

Когда, и трезв, и опьяненный,

Я сам судья и сам палач…

Все меньше нужд теперь и боли,

Все больше рацио хрипит,

Все больше хочется на волю,

Все меньше совесть-сука спит.

Вот зрелости готов образчик,

К столу прошу присесть друзей,

Судьбы моей в углу приказчик

Все пишет летописи дней…

Уж прожито жизней много и разных,

Для каждой компании истории есть…

Смешных, интересных, простых и опасных,

Но кто я в итоге? Гремучая смесь!

Простой жил мальчишка без буйных амбиций,

Желаний пестрящих большая душа…

Врачом быть, певцом и поэтом стремился,

Но лишь Мельпоменой сраженный дыша…

Нашел я так много, пусть все и не сразу,

Но понял в итоге судьбы глубину.

Дороги боится лишь верящий глазу,

Душе доверяющий — верит в судьбу.

Уж прожито жизней много и разных,

Но те, что не прожиты, ждут впереди.

Ролей, интригующих, ярких, прекрасных,

Пройти мне на сцене, мой Бог, помоги!

Стирая грани безрассудства,

Бранюсь с собой наедине.

Молюсь кому-то до занудства,

До исступленья в тишине.

Пою до одури, до слезной,

До вен на шее, хрипоты…

И ночью жуткою, морозной

Встаю на снег босой, как ты!

Ты кофе варишь ранним утром,

И дров в печи щебечет треск,

И снег алтайским перламутром

Зажжет во мне улыбки блеск.

Как с горки скатится, сверкая,

Слеза по выбритой щеке,

Мне не забыть чудес Алтая,

Сжимаю сердце я в руке.

Рассказывал ветер-бродяга

О том, что видал в вышине.

О приключеньях варяга,

О людях в далекой стране.

Как в локонах девиц курчавых

Купаясь, срывал с них платки,

О танцах, пирах величавых,

Без грусти, печали, тоски.

Шептал о любви ясноокой,

К которой его посылал,

О сердце моем одиноком

Он ей прямо в ушко шептал.

Не знаю, мне стоит ли верить

Бродяге, шумящему листвой?

Попробую просто проверить,

К любимой прийти на постой.

Под Новый год зима расплакалась внезапно,

Испачкав белый плащ свой лужами заплаток,

Капелью пролилась на городские стены,

Сменив суровый нрав на всхлипы старой пленной.

Рекой весенней в ночь бежал ручей из талых слез,

К утру зима пришла в себя — и вот опять мороз!

Вздохнула томно милая, просыпав свежий снег,

С подругой вьюгой верною пошла встречать рассвет.

Натешившись, наплакавшись от смены настроений,

Укрылась в старом парке, вдали от построений.

Она, зима-шалунья, то добрая, то злая,

Ух, мне уж эти женщины… А вы что — не такая?

Питаясь падалью сырой, Кумай — крылатый, гордый сокол,

Два ангельских крыла простер на круче сопки недалекой…

Он, грозной тенью нависая, над мрачной трапезой застыл,

А где-то там, на Гималаях, в снегах высоких ветер выл.

Впиваясь в мясо сильным клювом, он рвал куски, траву кропя…

Взмывал на кручи, возвращался, жену и сына лишь кормя.

И только лишь с лучом закатным без сил упав, потупил взор.

Все отдал он семье далекой, себе — смертельный приговор.

На связанной из ниток распушенных

Салфетке белой, маминым крючком,

Стакан без чая, он опустошенный,

И ложка позолоченная в нем.

В тарелке из фарфора революций

Кусочек сыра, как осенний лист,

Он ёжится, ему б хватило блюдца,

А рядом карандаш, бумаги лист.

Пусть натюрморта скромные предметы

Обличье новой жизни покорит,

Фантазий кружева душа поэта

В рифмованную сказку превратит.

Холодный свет от лампы тусклой,

Сквозняк из щели под окном.

В душе бардак кислей капусты,

И в зеркале все тот же дом.

Отрывистые мысли в уши,

А в животе один фастфуд.

Мне хочется тебя послушать,

А я включаю ундервуд.

Мне надоело обещаньям

Твоим нелепым доверять,

Я просыпаюсь от дыханья,

Что сушит горло мне опять.

Я раздираю в клочья небо,

Я бьюсь в бессилии своем.

Ты мажешь маслом корку хлеба,

И улыбаешься тайком.

Так хочется всего и сразу,

Любви, Достатка и Тепла…

Но бьюсь сильней от раза к разу

Об стенку тонкого стекла.

Витрины тонкой лед презренный

Растопит свет неона лишь,

Когда рубильник незабвенный

Своей рукой ты покоришь.

Слова не льются ровным строем

Из мыслей, загнанных в комок,

Как будто жутким, адским роем

Жужжит бессмысленный звонок.

В нем нет ни гула от желаний,

Нет стона блеющей тоски,

Нет крика боли раны рваной,

И слез засохли ручейки.

Как в космосе беззвучном глухо,

Так пусто и бездонно в нем,

Я напрягаю нервы слуха,

Молча в отчаянье своем.

Слепая память нервно мечет

Картинок прошлого плевки,

Лишь луч надежды сердце лечит,

Сшивая драные куски.

Черный мрак костлявой ночи

Холод с ветром принесет.

Мне тоска любовь пророчит,

И усталость плечи гнет.

Расчлененный острым взглядом,

Рассыпаюсь, как старик,

И креститься вроде надо,

И нет голоса на крик.

Нету сил сопротивляться,

Руки плетями висят,

Сердце вмиг успело сжаться.

Зев разверзнул жаркий ад…

Жутких отсветов ресницы

Взмахи делают не в такт…

Я устал, пойду ложиться,

Прогоняя липкий страх.

Степенный шаг в ночи бессонной

Босых твоих, как поступь лани,

Меня зовет, что свет оконный,

Ходить карнизами, на грани…

Стук ровный сердца гулок ночью,

Он рвет пространственность тиши,

Глаза свои заклеив скотчем,

Мы друг за другом поспешим.

В эквилибрическом балансе

Сорвемся молча, рук не бросив,

И закружимся словно в вальсе,

А нас все дальше ввысь уносит.

Кружит, мотает, треплет, рвет,

Толкает, крутит по спирали,

Бросает вниз и вверх, вперед…

И вот, мы вдребезги упали…

Мы разлетелись сотней капель,

Блистая лунным перламутром,

По мостовой, на мрамор, кафель,

Слились обратно ранним утром.

И нагишом, смеясь, по лужам,

Мы взобрались по водостокам,

Проспав весь день, пропустим ужин.

К утру обрушившись потоком.

Колхиды древней свет смиренный

Манил завистников руном,

Ясон, победы вожделенный,

Собрал соратников вином…

Дубовых досок от Афины,

От древа с голосом богов,

Из сосен вёсла и стропила,

«Арго» к походу был готов.

Полсотни смельчаков курчавых,

На волны возлагая песни,

По морю Черному к причалу,

Уже к драконьей роще лезли.

Глубокий сон глаза дракона

Закрыл отвар Медеи хитрой,

У колхов шкуру, любовь Ясона,

Украла дочь царя Колхиды.

Не в золоте и славе сила,

А женской логики цена,

Любовь два царства единила,

Сильнее древних чар она.

Такая странная забава случилась нынче у меня.

Амура в сердце стрел отрава попала, душу теребя.

И липкий холод страшной мысли растекся, очи мне застлав.

В вопросе том судьбы повисли и мысли суть, и сердца сплав.

Клокочет жаждущая бездна, сломался прочный механизм…

Погиб сверкающий наездник под воском дамы Де Каприз.

Вишневым пурпуром черешни сочной

Развал фруктовый у метро пестрит,

А мне понять бы ход ступеней точный,

Секунд и терций, септим, кварт и квинт.

Трезвучий обороты на скамейке парка

Пугают комаров, прохожих и меня.

В тени дубовой свежести нежаркой

Вскипает мозг, бекарами звеня.

Квинтовый круг диезит и бемолит,

А запах фруктов манит и пьянит,

Старушка у метро о подаяньи молит,

А я пытаюсь отстучать пунктирный ритм.

Под стук колес мне грезится чудное —

На струнах нотоносца вишен рой,

Он гроздьями восьмушек гаммы строит…

Вагон метро везет меня домой.

Шипящих пузырьков игривый всплеск

В бокале с тонкой ножкою искрится,

Он, одурманив пляшущих невест,

В безудержных мечтах их растворится.

Они наивны и просты пока что,

Доверчивы излишне, может быть,

Но кто же в восемнадцать станет дважды

Искать, где мель, куда им плыть…

И окунувшись в омут чувств кристальных,

Не все находят берег или дно,

Все ждут финала туфельки хрустальной,

А жизнь не сказка, даже не кино.

Не омрачит пусть праздность молодую

Шампанского игристого бокал,

Найти невестам лишь любовь святую

Да мужа, что б Любовь ту охранял!

По спине пробежался озноб,

Будто льдом обожгло всю внезапно!

Не успела сказать себе «стоп»,

Как хотелось вернуть все обратно!

Испугавшись, не кинулась в бег,

А осталась стоять неподвижно.

«Отдышись и достань оберег», —

Голос вновь прошептал еле слышно.

Будто бомба взорвалась в груди,

Комом к горлу подкралась изжога.

Голос вторил: «Не бойся, гляди!

Это я! Ну, ты что, недотрога!»

Испугалась напрасно я «лиха»,

Это друг подошел в тишине!

Эх, какая я все же трусиха!

Повнимательней надо быть мне!

В высоте под луною,

Над багряной рекой —

Фонари городскою

Уходящей чертой…

Под моим самолетома

Хрупкий трепет крыла,

Взгляд испуган полетом —

Тряски неба, пера…

Турбулентной тропою

Нас опустит вираж,

Пронесет над Москвою,

Пронесет, как мираж…

Подарив мне мгновенья,

Память нежной тоски —

Я в столице смелею,

Жить начав вопреки.

Слепящее утро дарило свободу

Лучам восходящего солнца с Востока,

Меня провожал жадный Запад холодный,

Развратом съедающий, с запахом пота.

Любовь — ненасытная девка в колготах,

С помадой, растертой по грязной щеке,

Еще ухмылялась, кривляясь от рвоты,

В осколке от зеркала в правой руке.

Из раны сочилось густое веселье,

А мутных зрачков бирюзовая мгла

Пленила глупца, подливая похмелье,

В затылок врезая осколок стекла.

И вскоре от тьмы не осталось и дыма,

Звенящее эхо рассеялось с пеплом.

Спасибо, будильник пронес меня мимо

Кошмарного сна, окрыляя рассветом.

Я отдал пальцам рук сегодня на забаву

Писать слова и с рифмой их сводить…

К чему же приведут фаланги нас в финале,

Как станут всех интригой заводить?

Их суетливый бег по клавишам двулингвным

Спешил без смысла буквы, цифры набирать,

Но успокоил их звук музыки старинной,

Вдруг в череде игривой стал смысл проплывать:

На море в пенных водах, там, где свободный ветер

Собою разгоняет стада из облаков,

Есть остров неприметный, он одинок и светел,

Там пляж песочно-белый, как ткань от парусов.

На острове прекрасном есть водопад секретный,

Он в скалах притаился и путников не ждет,

Но те, кто хоть однажды нашел тот ход заветный,

Уж точно не забудет цветущий райский грот.

Чего же нужно девочке? Красивого мальчишку?

А может, куклу новую и розовый портфель?

Бежать чтоб можно было с ним, размахивать вприпрыжку…

А может, исполнения желаний добрых фей?

Чего же ищет девушка, к чему душа стремится?

Духов, помад, косметики, диет, качков-парней?

Или, как многие, коня с прекрасным принцем?

Или звездою стать, пленив красой своей?

О, что ты хочешь, женщина?! Ты властная царица,

Ты гнешь, как прутья тонкие, стальных своих мужей!

Позволь нам просто молча с твоей судьбою слиться,

Стеной, опорой быть, цветком любви твоей!

У аромата слез горчащий запах,

А у любви — прокисшего вина,

Да, ухожу, теперь стремясь на Запад,

А ты с собой останешься одна.

Нет, не бегу уж от себя, не льсти, родная,

Не стоит лгать себе, меня кляня…

Я продолжаю жить! Да, без тебя я!

Без лжи и без агрессии есть «Я»!

Я заклинаю словом «Я» твою обиду,

Я верю только в солнечное «Я»,

Мне нужен просто друг в мою кабину,

Что носит имя гордое «семья»!!!

Из рос серебряных весенних

Я вырву гроздь хмельной сирени,

Помчусь к любимой, сердца пленный,

И упаду к ней на колени.

Впитают губы сок видений,

Наполнив воздух сладким стоном,

Мы — повторенье поколений —

Пришли наполнить небо звоном.

И звезд монеты, словно бисер,

Осыплются к ногам, сверкая,

Как Млечный Путь Любви Вселенской,

К вершинам Счастья увлекая.

Скоростным трепетаньем души не увлечь,

Из-под торопи вряд ли она улыбнется,

Только нежно коснувшийся всполохом плеч,

Поцелуй обжигающий в неге проснется.

Он, вскипая бурлящею лавой любви,

Из очей изольется на случайную встречу,

Он заставит тебя, моли не моли,

Волочиться за тем, что при случае встречен.

И проснувшись, душа крылья вороном вздыбит,

Налетит вихрем крик и порвет тишину,

А Любовь для тебя незаметно остынет,

Толстой коркой в глазах покрыв пелену.

Ты вулкану подобна Везувию,

И цунами — волне смывающей…

Прокатилась слеза по лицу ее,

А на сердце моем уж пожарище.

Ты с цветущей черемухой схожа

Нежным цветом и запахом томным,

Ты цветешь, а приходят морозы —

Заливаешь румянцем нескромным.

Ты в любви своей искренна, пламенна,

Я в своей — молчалив и ужасен,

Пусть душа моя жесткая каменна,

Наш союз так опасно-прекрасен!

Внутри поселилась звездочка,

И жгучим своим огнем

Она пробуждает пламя

И ночью, и светлым днем.

И разгорается ярче,

И светит все ярче в ночи,

А сердце мое, как ларчик,

Закрыто и тихо стучит.

Любовь пробуждается снова,

Смывая обиды и страх,

Срывает амбиций оковы

Крылами, делая взмах.

И сердце со скрипом, тихо

Откроется небу вновь,

Звезда засияет снова

С именем гордым Любовь.

И ничего взамен не ожидая,

Я наслаждаюсь чувством, что во мне,

Оно меня, как птицу, окрыляет,

Летаю наяву, а не во сне.

Стирает навсегда слезу обиды,

Бурлит, как в речке талая вода.

Оно изъяна никогда ни в ком не видит,

Оно во мне проснулось навсегда.

Растает лед надменности холодной,

И снова радость детства на устах.

Из ножен уберу металл каленый

И пронесу полмира на руках.

Я благодарен всем за это чувство

И каждому его готов дарить.

Любовь — это прекрасное искусство,

Рожденное с тобой творить.

Мы друг другу родными казались,

Расходясь, обернулись едва,

Вы мне именем чьим-то назвались,

Я соврал, что любил вас сперва…

Мы смотрели в окно, обнимаясь,

А грустили о ком-то другом,

Вы не мне, я не вам улыбались…

Были порознь, но были вдвоем.

С жарких губ поцелуи роняли,

Словно бисер с разорванных бус,

Вы меня за порог провожали…

Я надеялся, что не вернусь.

Мы друг друга любили в обмане,

Не растратив сердец, разошлись,

Одинокие птицы в тумане,

Не взлетев, в пустоту сорвались…

Прости за все! Да, я не прав,

Но я ведь искренен с тобою…

Свой норов глубоко убрав,

Я от тебя себя не скрою!

Решаю будние проблемы,

И праздные бывают дни,

Но то, что ты всегда со мною,

Ты в сердце — ты это пойми!

Бываю глуп, недальновиден,

Самонадеян и упрям.

Твой грустный взгляд за милю виден,

Он мне больнее тыщи ран!

Своих поступков «нелогичных»

Я смысл прячу ото всех…

Так сложно быть с собой приличным,

Словно иголки пряча в мех…

Ответ так прост, он, словно камень,

Он тянет в воду за собой…

Да, может, я не моногамен,

Но сердцем я всегда с тобой!

На нити грусти я надеваю бриллианты слёз.

Ты шёпот липкий связываешь в паутину сплетен.

Как хочется мне верить в грубость не всерьез,

И как не хочется узнать, что мир нам тесен.

Закину бусы слез на полку, в шкаф забвений,

Закрою двери грусти на замок!

Я стану танцевать, смеяться, снова верить,

Но не забуду жизни радостный урок!

Закатных отблесков последних лучи скрывает небосклон.

А я жду свет звезды заветной, дарящий сердцу сладкий сон.

В том свете блеск из глаз любимых, в них свежий ветер и обрыв,

В который я сейчас бросаюсь, себя отдав, про все забыв…

Не отрекайся, не позволив на рану в сердце брызнуть кровь…

Она ведь та, что исцеляет, с волшебным именем — Любовь!

В холодном воздухе беззвучном

Звенит, грохоча, тишина!

Там, где всегда веселья тучи,

Застыла шелка пелена.

Холодный блеск и лоск надменный,

Как драпировка ран души,

Он оттеняет свет нетленный,

Укрыть от мира лишь спешит…

За сталью шелковой, тончайшей

Крик сердца спрятан от Любви…

Ведь поражает в срок кратчайший,

Распространяясь по крови…

Она, Любовь- недуг тяжелый,

Страданья причиняет всем…

Ведь нет сильнее этой боли,

Любви, не разделенной с тем…

Но без нее нет красок жизни,

Нет смысла просыпаться вновь!

Сорву с души я шелк капризный,

Пусть сердце поразит Любовь!

Зеленых глаз игривая улыбка

И нежных губ приятная печаль.

Боюсь мечтать, мои мечты так зыбки,

На них любви запретная печать!

Тебя обнять — и большего не надо,

Поверив в то, что ты всегда со мной,

Любовь твоя была бы мне наградой,

Но в сердце лишь тупая боль…

Прочтешь стихи и улыбнешься, может,

А может, я улыбкой ухмыльнусь,

Меня любовь давно уже не гложет,

С утра любовью новой похмелюсь!!!

Коплю в себе Любовь, как Солнце.

Она таится пред рассветом,

Зардевшись, разгорюсь румянцем

Под белым тихим лунным светом.

Таю в себе я нежность ветра,

Что волны на море качает,

И замирая, жду ответа,

И нежность в сердце замирает.

Храню я слезы в глаз озерах,

До капли бережно храню,

Но реки счастья переполнив,

Озера радостно прольют.

Взрываюсь трепетом безумным

От стука сердца и дыханья

И солнцем ярким, ночью лунной

Лечу к тебе я на свиданье.

Коплю, таю, храню, взрываюсь,

К тебе сквозь дали дней лечу!

Тебя увидев, застесняюсь,

О чувствах тихо промолчу.

Ночью апрельской, безлунной и теплой,

В сердце твое постучится Любовь,

Спросит: «Ты ждал?» — и с улыбкою скромной,

Ответ ожидая, поднимет лишь бровь.

Ты же впотьмах иль спросонья хмельного

Спросишь бестактно: «А сколько вам лет?»

И вновь всей душой улыбнувшись с порога,

Ответит бесстрастно: «С рожденья Планет!»

Подумаешь ты, что за тайна укрыта…

А может, обман? Не стара ль для меня?

Любовь же тем временем в сердце открытом

Поселится, счастье владельцу даря!

Пустое поле белое из грез,

Лишь дымкой серебристой пробегая,

На нем резвится юноша-мороз,

Прохожих за нос, за уши хватая…

Смотрю в окно на озеро из льда,

В тепле сижу, а где-то в сердце вьюга,

Ты отвечала бы на письма иногда,

Чтоб выйти мне из замкнутого круга.

Обидел если — лучше накричи,

Но не молчи, молчаньем убиваешь!

Ты где-то далеко, в чужой ночи,

Чужое море солью наполняешь.

Просить ты не умеешь, что ж, увы,

Дарить я тоже, право, не умею…

Прими склоненье буйной головы

И скромное «люблю», краснея…

Испей бокал терпенья залпом,

В слезах купаясь, накричись.

Кусая губы, кровью алой

От стона сердца захлебнись.

Мечись, как зверь, в порывах боли,

От неоцененной любви,

На свежей ране кристаллы соли

Застрянут лодкой на мели.

Когда душа напьется яда

И свет проникнет в щёлки глаз,

Тогда, узнав все муки ада,

Пробьет твой светлый, звёздный час!

Воспряв из пепла чувств сгоревших,

С колен поднимешься ты вновь.

Чтобы смотреть на не успевших

С тобою разделить любовь.

И тот, кто был вселенной сильным,

Влюбившись, станет сам, как старче,

Поймет, что лучше быть любимым,

А не искать кровать помягче.

Троянский конь у стен высоких таил смертельный сувенир

И тех, кто спал во снах глубоких, с собой унес в далекий мир.

Любовь таит в себе не меньше и боль, и страх, и смерть порой,

Кто, голову задрав повыше, считает, что он есть герой!

Не стоит грудь топорщить, право, такая грудь — мишень, увы…

У Купидона стрел отрава — для сердца путь в тартарары…

Лишь тот останется собою, кто в чувствах искренен и чист.

Любовь кому-то вены вскроет, кому билет подарит в жизнь!

На шелке кожи ангельской, припудренный какао,

Кусочек томной сладости, оплавленный теплом.

Горит свеча зажженная на столике с бокалом,

И губы обнаженные, налитые вином.

Стекая каплей медленной, рисует след манящий.

В нем глянцево-надменно любуется луна.

Язык, горячим пламенем стирая свет искрящий,

Скользит по плавным линиям. Страсть — нежная волна…

Два тела обнаженных увидев на витрине,

Густая полночь липкая прольется сквозь стекло,

Стыдливо воск оплавленный к утру совсем остынет…

Любви портрет подсмотренный да шоколад с вином.

Щебечет звонкий воробей,

Жарою лета опьяненный,

Своей добычей окрыленный —

Ему достался скарабей.

И молчаливая корова,

Потупив свой печальный взор,

Окинув луговой узор,

На миг застыв, жевала снова.

Вдали, над озером соленым

Испариной завис туман,

Он, будто утренний обман,

Исчез, жарой испепеленный.

Цветы, подняв бутоны к небу,

Раскинут листья-сарафаны,

Прощаясь с дымкою тумана,

Укроются в колосьях хлеба.

Сладко весеннее томленье

От предвкушенья летних дней,

Где каждый миг — Земли творенье,

Где каждый вздох — полет над ней.

Седые шапки снежных гор,

Ветров в утесах песнопенье,

И даль морей ласкает взор,

И жар песков им в упоенье.

Бредешь по лесу не спеша,

Шурша настилом прежней хвои,

И улетает прочь душа

Испить хмелёвые настои.

И разразится песней гром,

Ручьи ему уж тотчас вторят,

И всполох радуг в небе том,

Переливаясь, словно тонет.

Закат испариной прольётся

И отразится в капле искрой,

Янтарный отблеск обернется

И улетит прочь дивной птицей.

Мягкою лапкой нежно касаясь, котенком игривым весна к нам пришла.

Снежками-клубками резвясь и играясь, урчала на солнышке в первых ручьях.

В каплях капелей звучали аккорды, оркестру весеннему птиц подпевая,

Дубы-старожилы — как мудрые лорды, ветвями набухшими почек качали…

Подснежник-скрипач, первоцвет одинокий, в проталине серой чуть слышно играет,

Мелодии нежной звук сладко-далекий в сердцах одиноких любовь пробуждает.

Я утопаю в прядях лета,

Где локон солнца горделив,

И величаво неприветлив,

И молчаливо говорлив.

И яблонь завязи тревожны

От безразличья холодов,

И меркнет отсвет придорожный

Среди теплицы огурцов.

В бордовом сне закатной рампы

Чуть тлеет отблеск от сохи,

Грядет рассвет округлой лампы

И треск мерцающей снохи.

Заснеженных домов купели

Столбы дымов раскинут к небу,

Сзывая звезды в колыбели

Закатным отсветом небес.

Степная ночь холодным ветром,

Что шалью снежной укрываясь,

Скорбя озябшим воем в трубах,

Спешит в ближайший хвойный лес.

Сквозь лапник елей прорываясь,

Она осыплет снег с деревьев

И затаится, преклоняясь,

Пред ликом черным полыньи.

И тотчас звезды, отразившись

В зеркальном круге вод холодных,

Трепещущим огнем взбесившись,

Расскажут сказку о любви…

Подернется игривым блеском

Вода под кистью морозящей,

Замысловатые рисунки

На глади темной серебря…

Но в миг все озарится охрой,

Небрежно брызнувшей с востока,

И только громко кто-то охнет

В рассветных искрах января.

Сегодня видел лужу, лежала возле дома,

Была она прекрасна, не так чтоб велика,

Но в ней виднелась неба краюшка голубого,

Еще немного серого и белого слегка.

А если присмотреться, то в той прекрасной луже,

Что возле дома справа, с обочиной впритык,

Виднелись птичек стаи, что где-то в выси кружат,

Еще березок ветви и древний дуб-старик…

Но вмиг все поменялось, и лужи нет у дома,

На колесе умчалась, может быть, на юг…

Или скорее в Лондон, где сыро и угрюмо,

Оставив только брызги на полах моих брюк.

Мимо купола храма в ночи

Прокатился, в нем отражаясь,

Медно-красный шар луны,

Неохотно к земле приближаясь!

На востоке, чуть брезжа рассветом,

Ночь сдавалась, готовился день,

А луна все сильней раздувалась,

Обижалась, но пряталась в тень!

Толстый ворон крикливо картавил,

Провожая луну в горизонт,

И стрижи из-под крыш возмущались,

Что не дал досмотреть сладкий сон.

Будто краем цепляясь за крыши,

Медный шар неохотно исчез,

Утро раннее с птицами вышло,

Алой зорькой окрасило лес.

День настанет, а вечером поздним

Возвратится на небо она,

Освещая поля грустным ликом,

Пышногрудая дама луна!

Московское душное лето,

Жары нестерпимой опала,

Вспотевших вагонов клетки,

Фруктовых рядов развалы.

Глоток холодной в мгновенье

Выходит кипящим потом.

Тетки варят варенье,

На зиму из яблок компоты.

Не в силах из джунглей бетонных

Уйти на просторы от зноя,

Я в мыслях своих бездонных

Прохладой себя укрою.

Стрижом острокрылым взмою,

Куда не летают птицы,

И сразу же брошусь к прибою

Дельфином в волнах резвиться.

А жаркое солнце зажарит

Луны ровно вылитый блин

И вечер топленый подарит —

Фантазий моих господин.

Оплавлены звезды-монеты,

Как сыр растечется мираж,

Московское душное лето,

Мечтаний и грез вираж.

Бежит, торопится народ,

Спешит успеть, быстрее мчаться.

Движенье, шум, скорей вперед!

К победе рваться, мчаться, рваться…

А за окном рассвет неспешный

Зарей под трели соловья

Окрасил луг зеленый, вешний,

В ручье играясь и звеня.

А человек торопит завтра,

Скорее бы успеть везде,

Холодный ужин, быстрый завтрак…

Вперед, навстречу — вдаль к мечте.

Ультрамарин небесной выси —

Мольберт художника-рассвета,

Пейзажа дивного под кистью,

Рисует радуг семицветы.

Уставший, сгорбленный погоней,

Не в силах мчаться человек,

Один в своем роскошном троне

Закончит мимолетный век.

А за окном закат неспешный

Окрасит желтую луну,

И хор цикад в траве не вешней

Проводит в дивную страну.

В весеннем парке птичий гомон,

Семья молоденьких скворцов

Уют нашла в гнездовье новом,

Вблизи теплицы огурцов.

На черных грядках стол накрытый,

Жуков, червей — еды не счесть.

Поодаль сад и пруд открытый,

Не место, просто райский лес!

В соседи к нашей паре чинной,

В дупло на дубе в двух шагах

Два брата дятла белоспинных

Вселились ночью впопыхах…

И началось в лесу веселье,

С утра долбежка у ручья,

А ночью брат на новоселье

Позвал соседа соловья…

Потом овсянки прилетали,

Кто только ни был ночью там…

Скворцы, устав от шума, брани,

Позвали ворона к сватам.

В весеннем парке утром тихо,

Писали птичий домострой,

Запрет для всех ночной шумихе,

Лишь соловью сказали — пой.

С тех пор на парковой опушке

Живут в соседстве млад и стар,

Скворчихе дятел для избушки

Из липы ясли сострогал.

Слепящее солнце на желтые листья

Забрызганных каплями ягод бордовых

Кидало лучи, сентябрь провожая

В короткие будни дней зимних, суровых.

И мухи шальные от счастья носились

В последних лучах уходящего пекла,

И плавные листья к земле опускались,

В кострах становясь кучей серого пепла.

Красавица осень неспешно шагала

Девицей бальзаковских, опытных лет,

Свой плащ золотой за собой подбирая

От белой сестры, расстилающей плед.

Так месяцы-братья и сестры шагали,

Сменяя друг друга, на помощь сезонам.

В году каждый раз очередность меняя,

Давали любить не по рангам, погонам.

…

Для всех в нашем мире найдется свой пастырь,

И даже не верящих в чудо небес!

На каждую рану найдется свой пластырь,

На каждого Бога найдется свой бес!

Пыльца дождя из серой тучи

Собой заслонила слепое окно,

Но вырвался в небо слабенький лучик

Хоть отблеском желтым окрасить его.

Пусть свет отраженный почти и не виден,

Но в серой, промозглой, седой пелене

Почудится, будто жар света в камине,

Уютом своим поманит в тишине.

И холод надменный пусть ёжится в туче,

А сердце согреет окно в серой мгле,

И дождь моросящий окажется лучшим

Соседом, что тихо шуршит в тишине.

Ты не знаешь совсем, как я плачу в подушку ночами,

Не теребишь утрами ты мой расклокоченный чуб…

Ты сейчас далеко, за большими седыми горами,

Я в оковах домов-небоскребов и каменных труб.

Ах, как мне не хватает укоров и вздохов любимых,

Потому что опять я под раннее утро пришел…

Разговоров за чаем мне хочется долгих и длинных,

Вспоминаю наш старенький с синими ножками стол.

Ты сейчас далеко, но так близко, у самого сердца,

Голос нежный звучит, как и многие годы назад,

Ты богиня моя, ангел яркого теплого детства,

Подарившая жизнь, моя мама, бесценный мой клад!

Улыбка глаз, достойная Джоконды,

Щепотка грёз ко мне в бокал вина,

И снова вспоминаю наши годы,

Где ты со мной, мой друг, обручена.

Твоих объятий жаркое томленье,

И предвкушение от ласк твоих,

Ты свет любви, мое стихотворенье,

В котором даже ураган затих.

Летят картинки нашей жизни прошлой,

А впереди калейдоскоп из новых дней,

Глоток любви мне прямо в сердце брошен,

Я не забуду никогда о ней.

У края перрона так сложно

С родными людьми расставаться,

И сердце бьется тревожно,

И трудно в этом признаться.

Скупая слеза прощекочет

По наскоро бритой щеке,

Все тело прижаться так хочет…

Но сил помахать — лишь в руке.

Мы, видимо, «сильные» люди?

Стесняемся собственных чувств!

Любовью такой раздобудем

Разве что хвороста куст.

Но как же набраться той силы,

Что не боится себя?

Той, что отказ пересилит,

И снова взорвется, любя.

Да просто влюбиться в мгновенье,

По жизни перрону бежать…

На поезд разлук и смятенья

Нарочно судьбе опоздать!

Однажды весной в лесу на опушке

Из самой набухшей и сочной из почек

У старого клена, что возле избушки,

Родился малютка — красавец листочек!

Он был самый сильный среди своих братьев,

Росой умывался еще до рассвета,

Он жить не боялся среди голых прутьев, был самый резной,

Только красного цвета.

И кроны шептались: «Как страшно, как страшно»,

Ведь он, не как все, пусть сильный и сочный,

Но красному все это было неважно,

Он к солнцу тянулся и рос быстро очень!

Так время летело, вот лето прошло,

И осени ветры внезапно завыли.

У братьев зеленых поблекло лицо,

Они пожелтели, пожухли, уныли!

Их стало все меньше в ветвях оставаться,

Увы, их с тоской провожал красный в небо,

Но жизнь заставляла его расставаться,

А небо сильней и сильней холодело!

И вот одинокий, на самой макушке высокого клена

Наш красный остался,

Как вдруг из-за тучи, как выстрел из пушки,

К нему прямо с неба галчонок сорвался.

Он к югу летел с родительской стаей,

Родился весной, как наш красный листочек.

Но молния сбила галчонка седая,

Он выпал из стаи, любимый сыночек!

И сделал свой выбор лист клена багровый,

Он бросился с ветром навстречу птенцу,

Разбиться не дал, спас от смерти суровой.

И нежно спустил прямо в корни к отцу.

Всю зиму наш красный галчонка лелеял,

От снега укрыв, от морозов берег,

Всю душу отдав, к весне тихо истлеял,

Окрасив на память лишь хохолок!

Хрустальной туфелькой застыла снежинка на окне моем,

Колдунья ночь в тот час варила зелье в погребе своем.

Туман сгущался над рекою, где полыньи виднелся лик,

А ночь трясущейся рукою сметала пыль с волшебных книг.

И вдруг сверкнула ярче солнца снежинка, радугой пленя,

И распахнув мое оконце, снежинка повела меня…

Над краем зимних улиц снизу она несла меня с собой,

Чуть сомневаясь, за карниз хотел схватиться я рукой,

Как понял, что уже мы с нею несемся прямо в высоту,

Она волшебной стала феей, а я был легок на лету.

Мы поднимались в мгле суровой, сквозь облаков слепой туман.

В душе родился отклик новый: «А может, это все обман?»

Но если сон — пусть длится вечно, а если ж нет — пусть будет так!

И фея, подмигнув сердечно, волшебный сделала лишь взмах.

В хлопке пропал туман и сырость, и ослепило солнце вдруг,

И ласки неба бирюзовость под нами расстелила луг.

Имбирных облаков сиянье на фоне изумрудных листьев

Нас приглашало на свиданье, где тень у пруда серебрилась.

Мы опустились мотыльками на край ромашки васильковой,

Медовую пыльцу руками мы ели с феей очень скромно.

Нектар фиалок пили робко, и смехом звонким разразясь,

Меня волшебница негромкой песнею кружить взялась.

Как конфетти от лепестков, нас фейерверком встретил танец…

От будней серости оков одни виденья лишь остались.

Мы танцевали над равниной и лесом сказочным высоким…

Как замок вдруг возник старинный с забором серым и убогим.

И присмотревшись, понял, что своих видений я свой раб,

И фее сам хотел, нарочно стыдясь себя, вернуть ей фрак…

А мысли этой холод резкий обдал меня в мгновенье ока,

Снежинки таявшей лишь отблеск слезой скатился одинокой!

Исчезло все — и лес, и замок, и только сквозь метели вой,

Не признавая прозы рамок, мотив звучал от песни той.

И звонкий смех волшебных грез меня манил в седую мглу.

Я благодарен ей до слез за дивной прелести страну…

Старуха-ночь себе под нос все бормотала еле внятно,

Ей младший брат-рассвет принес предмет какой-то непонятный.

Она, раскрыв, оторопела от чудной арфы красоты

И песнь знакомую запела без неподдельной доброты.

Рассвет укрыл сестру-старушку до вечера дремать в тени,

И еле слышно ей на ушко спел ноты феи о любви.

Вдруг ночь-старуха растворилась, искрясь взлетела до небес,

Снежинкой-бабочкой спустилась к окну, не ждали где уже чудес…

Лишь вечер-брат угрюмый станет искать сестру старуху-ночь,

Как в сказочных полях растает и лед, и грусть умчится прочь.

Пусть замок грусти будет пуст, а детская мечта пусть выйдет в люди.

Старушка-сказочница с уст прольет мелодию о чуде.

В день сотворенья мира, в день начала

У райских стен сияло солнце и небо зла не предвещало!

Но вот размазалась картина, на белом фоне черный знак!

Коль день — так, значит, будут тени, коль свет — так, значит, будет мрак!

Навис над миром рок проклятья, крылом накрыла землю ночь.

Кто бросит вызов красной тряпкой, осмелясь гнать всю нечисть прочь?

Из угасающего солнца вдруг яркой вспышкой луч блеснул.

Он движим был одной лишь верой, и верой он огонь раздул.

И так идет борьба веками, на черно-белый делим свет.

Кто прав, кто виноват — решаем, не знаем, где найти ответ.

Но оглянувшись, понимаем, что из контрастов мир пришел.

До старости свой цвет мешаем, кто не испачкался — нашел!

Вечерняя странность скользнула по улицам города.

Коснулась соблазнами взглядов шальных фонарей.

Навязчивой искрой азарта зажгла шепот ропота.

Чуть видимой дымкой проникла в желанья людей.

Уснувшее око светила успело чуть спрятаться,

Как тени бетонные наглой армадой надвинулись,

Синюшными красками начали мазаться,

Толпиться в проулках, желая чуть дальше продвинуться.

И всей полуночной чуть слышной возни апогея настигнув,

Толпа, словно раненый зверь, брызжет каплями денег.

За барными стенами маски на морды накинув,

Стремится за ложью укрыть своей истины берег…

За пьяными ликами раскомплексованных баринов —

Прямые извилины, на пыльных офисных шторах.

Конверты с купюрами серыми, словно перышки ворона,

К гнездовьям спеша, не растратить боятся в маршрутных заторах.

В собственном соке, от зависти желчи прокисшем,

Укутались пестрыми лентами глянцевых гидов.

Багетно, небрежно богемой прикинувшись,

Чуть вечер… из каменных гнезд пропадают из вида.

Красивые, лживые пары, так чинно к кормушкам слетаясь,

Чуть блещут последними каплями… света убитого дня.

Оковами ночи распутной в любви к серым перьям сплетаясь,

Теряются в глупых желаньях, да только вот зря.

Запыханной, загнанной лошадью, что мчится к Фортуне-кокетке,

Наш барин, ощипанной птахой, нутро оголяя гнилое,

Измазавшись тенью, спешит, убегает от стервы-рулетки,

Орлом, будто в схватке побитым, в гнездо, но свое! Родовое!

Укроются тайны в карманах подвалов безликих,

Распутницей-ночью растолканных наспех от лишнего говора.

Растают последние грязные капли-следы сплетен липких.

Забрызгает солнце улыбками лица, как мед, растекаясь по городу!

Слагает гимны вековечье, а мне один лишь близок дух:

Слепая память человечья слов матерных взрезает слух.

Она, рискуя лишь свободой, взрывает сущность бытия,

Меняет истинность народов. На аватарах ты и я…

Слезливых комментов пробелы нам рейтинг банит по сети,

А я ответов жду несмелых, нет денег лучшего найти…

А может, всех послать и выйти на улицу, стряхнувши тлен,

Сменить запреты на улыбку и окунуться в жизни плен…

Слепой певец, идя под красным стягом,

На левую хромал, но шел армейским шагом.

И свист осколков, и трещащий дзот,

И кровь из глаз не изменили нот.

Он всех поднял и песнь свою допел,

Я пью за тех, кто Родину воспел!

Спящие взгляды утренних пробок

Пугливо осветит шальной светофор.

Из длинных шумящих красивых коробок

На улицу гонит стальной разговор.

Серая масса людей неразбуженных

Плавно стекает под буквами «М»,

Под землю ветрами вагонов простуженных,

Шумящих, спешащих. Куда и зачем?

Среди равнодушных коллег по несчастию

Один только взгляд кареглазый блестит,

Девчушка худая в поношенном платьице

Сквозь слезы соленые будто следит.

А пальчики хрупкие, словно из мрамора,

Сжимают в руке из тетради листок,

Неровные буквы засохшего маркера

Кричат: «Помогите!» — из вписанных строк.

Два месяца долгих с рассветом спускается

Под землю в надежде помочь не себе…

Что ищет девчушка в поношенном платьице?

Кто сможет помочь кареглазой в беде?

Сегодня в записке помочь просит матери,

А завтра сестренку больную спасти,

Но истина кроется в сердце израненном,

В утраченной вере, надежде, любви…

Царапает кошка обои на кухне,

На скатерти муха умыться решила,

В душе поутру, как и в доме, разруха,

Злодейка-судьба его боль рассмешила.

На чайнике копоть от спичек и газа,

На сердце холодная капля слезы,

Похмелье — тяжелая штука, зараза,

Вручает бутылок пустые призы.

И стен холостяцких, обклеенных наспех,

Как пластырь мозольный, закроет просвет.

В башке только шум да из прошлого запах

Картошки с грибами, горячих котлет.

На пальце укором за прошлое счастье

Желтеет кольца обручальный овал,

Он выбрал себе алкогольные страсти,

Жену и дочурку на спирт променял.

Голодная кошка вгрызается в ухо,

Соседям пришлось ночью дверь выносить,

На скатерти моется черная муха,

А дочке с женой — алкаша хоронить.

На лаковом столе из древесины красной,

В овальном кабинете, у самого окна,

Стоит квадрат бумаги, испачканной ужасно,

На нем улыбки выцветшей картинка не видна.

Военной фотокарточки тепло несет святое

Улыбка еле видная и крови черный штрих,

Лицо мне не знакомое, но будто бы родное,

Да строчки недописанной войны далекой стих.

«От Ва…» застыло мрамором, не дописал солдатик!

И алой кровью теплою залило все письмо,

В музейном кабинете войн — лишь памятный квадратик,

Письмо нам боль утратную сквозь время донесло.

Сражен ли стрелою Амура на кладбище раненых душ,

Потушенный, словно окурок, кому-то отец, брат и муж…

Валяется, сломленный ветром, поодаль надежды мосток,

Он был для других как прожектор, сейчас же от всех он далек…

Разбита семья, скулы ломит от холода пакостных дней,

Он брошен, отвержен, но помнит, как сладостно было бы с ней…

Суровая кара презреньем настигнет любого в тот час,

Как только потянется с рвеньем к бутылке рука еще раз!

Я ночь попутал с днем…

А как же быть иначе?

Я ведь с тобой вдвоем

Могу лишь к ночи нáчать.

На что мне мир иной,

Когда в тебе весь слился?!

Мне хорошо с тобой,

В тебе я растворился.

Ты смех и слезы счастья,

Испуг и власть величья,

С тобой и отдых всласть мне,

И пóстыд неприличья…

Мне хорошо с тобою!

Тебе со мною нет?

Ну все, настало утро,

До встречи, ИНТЕРНЕТ!

Я не хочу смотреть тебе в затылок,

Я жду сияния влюбленных глаз.

От сказочного леса — лишь гора опилок,

Нет будущего в прошлом, ты же там сейчас.

Волшебной палочкой не изменить былого,

Но будущее только у тебя в руках.

Хочу прижаться я к щеке щекою,

Купаться ветром в твоих светлых волосах.

Я так устал смотреть тебе в затылок, ты не смотри назад, а просто обернись.

Дай руку мне, я ангел твой хранитель,

Я поведу к любви, ты лишь ко мне прижмись!

В своей судьбе мы только гости, ведем себя как ночь с утра,

Хотим понять, что жизнь вся в росте, а жизнь есть вечная игра.

Ведь то, что вечно, то нетленно, а что нетленно, то мертво,

Чтоб стать угодным для Вселенной, не тратить деньги на метро.

Мы не решаем за кого-то, «дай бог понять бы самому»,

А в это время этот «кто-то» за нас решает нам судьбу.

Мы ждем друзей у врат вокзальных, но кто уехал — не вернется вновь,

Ведь на породах не оставить скальных, как предки, надписи «любовь»!

Я понимаю, в свете лунном хранится тайна бытия,

Жаль, услышать не сможем утром те истины ты и я…

Но понимаю, незабвенно пройдут до просветленья дум

Лишь те, кто станет откровенно душой играть с любовных струн…

Перелистнув страницу, ждешь

Всегда развития сюжета,

Вопрос с страницей книги схож…

Ответа, точного ответа!

Кричит душа, а глаз сияет

Огнем! А предвкушенья миг

Уже куда-то улетает,

Он в поисках новее книг…

И самым главным остается,

Судьбы улыбка — милый лик.

Пусть карандаш твой не сотрется,

Пиши сам жизненный дневник.

Ты лучше, может, в чем-то, как и я!

С тобой мы разные, а этим мы и схожи,

Пойми, на свете слово есть — друзья,

И на закланье друг себя положит…

Он не поймет лишь лжи холодной и безликой,

Когда душа к твоей так рвется сквозь пургу…

Он отзовется слезным и отчаявшимся криком!

Друг — тот же, что и я… и если я умру…

Я отзовусь, как эхо, в сердце каждом,

Прорвусь сквозь миллионы новых дней.

Ты сам себя виной своей накажешь,

А я прощу, прощенье мне милей…

Любовь моя есть вечное горенье —

Она осветит путь блуждающим во лжи.

Тебе, мой друг, пишу стихотворенье,

А ты ко мне навстречу поспеши.

Бросок змеи внезапный и смертельный,

В нем заключается расчета хладный ум,

Объятий удушения петельных

Сначала взрыв, потом чуть слышный гул и шум.

Холодный взгляд и неподвижный взор

Во взгляде угасающем мерцает,

Змея для жертвы — это приговор,

А мышь змею от голода спасает.

Стараний конечных от круга немого,

Статья фонарей неприлично кричит,

Ты рядом со мной в эту ночь, и я снова

Прошу просто слово навзрыд повторить.

Умений усердных приплюснутый запад

Трескливо поет заунывный мотив,

Кромешной кометы, оставившей запах,

Приятные пряди в бокалы налив.

Прелюдии бреда сомнамбул вкусивший,

Откроет прилетом небесных светил

Себе откровенно-раскованно-слипший

Души утомленной сосуд из чернил.

Часами ветреными в поле душа бродила одиноко,

А дома тело отдыхало, томилось в лени, лежебока.

Душа металась между сосен, стремясь в заоблачные выси,

Телесной массе интересней было набить нутро сосиской.

Друг друга бросив только ради своей любви и интересов,

Они остались не у дел, душа лишь ветром, а тело — весом…

Сложней всего просить о помощи,

Ещё сложней просящему отказывать.

Всё чередой своей идёт, а сволочи,

В друзья стучась, спешат лишь о себе рассказывать.

Снег белый тает — почему грязь черная?

А под землей вода прозрачная?

А безответветная любовь покорная

Ответа ждет, стоит в углу внебрачная.

Виня себя, клянем беду и каемся,

Ошибок прежних умножая счет.

На Бога уповая, маемся,

Спиною пятимся, идем вперед.

Да наплевать уже на свои слабости,

Мне лучшее в себе умножить бы,

Пусть продолжают делать пакости,

Мне главное — любовь не потревожа, жить.

Я наслаждаюсь развратною ленью,

Мне поступь знакома коварных соблазнов.

Они накрывают меня своей тенью,

От совести пряча в песнях сарказмов.

Седая и хриплая мысль о возврате,

Цепляясь за стрежень души одинокой,

Почти утонувшая в липком разврате,

Шипит еле слышно о чести далекой.

Сумбурное чавканье жирных утех,

Не слыша той мысли, далекой и верной,

Расколет посмертно тебя, как орех,

Теперь ты, как все, аморфно-безвредный!

Часы торопить решили,

Толкая стрелку вперед,

Судьбу свою смешили,

Пытаясь идти в обход.

А время неспешно шагало,

Ритмично роняя шаг.

Оно наперед все знало,

Считало всегда «тик-так».

И те, что торопились,

Стрелку вперед толкая,

С пути незаметно сбились,

Ошибки не замечая.

Прошел их отрезок мимо,

На сломанной стрелке застрял,

Судьбы на эмали белой

Мраморный фотоовал.

Неловких пальцев робкие движенья

Дождя осеннего мелодию играют,

Они, сбиваясь, еле успевают,

Как будто пишут о любви стихотворенье.

О Муза! Ты, капризная девчонка,

Тревожишь струны сердца перебором,

Твоим лукавым упоенный взором,

Несусь навстречу влюбчивым мальчонкой.

И локон нежный в завитке узора…

Срисовываю каждый твой изгиб,

И снова понимаю, что погиб

Под выстрелом пленительного взора.

Не стыдно мне признать свое томленье

От предвкушения случайной встречи,

Пусть я сегодня снова не замечен,

Но ждут еще нас чудные мгновенья!

В небесной синеве, в прекрасной выси

Снуют стрижи, как буквы новых строк,

Которые сегодня я на сердце высек,

Как будто под диктовку: «Я пророк».

О, не судите строго люди, верьте,

Что каждый может то же о себе сказать,

Ведь мы судьбы своей творцы, проверьте,

И нам не стоит это забывать.

А если мало веры и любви вам мало,

То просто оглянитесь вокруг вас,

И улыбнитесь всем — «лиха беда начало»,

И вам ответят тем же сотни раз.

Не отвечайте на обиду горьким словом,

Улыбкой отвечайте своих глаз,

И в суете дневной, и под ночным покровом

Вы улыбайтесь сердцем каждый раз.

И вот уже вы снова, как и в детстве,

Так беззаботны и легки во всем,

Пророки мы, и никуда не деться

От счастья и любви ко всем!

Мы принципы мира понять не смогли

И терлись о скалы от боли в крови.

Статистика жизни, увы, такова,

Что тот, кто моложе, умирает сперва,

Что кто-то уйдет, не выключив свет,

Он рану оставит и боли той след.

Как слепки, остались от времени камни,

Ушли молча люди, ушли — не сказали

Тех истин, которые знали они,

Когда с болью молча боролись в пыли.

В пыли тех далеких межзвездных дорог

Чужой чей-то разум нам силу берег,

В которой таилась вся соль бытия,

От жизни которой ушел молча я.

Уйдя, отвернулся от истин банальных,

Навязанных кем-то, зачем-то, когда-то!

Кому это надо, скажите мне люди,

Мы тычемся носом на собственном блюде.

Нас нам же готовят и нам же дают,

ЭЙ, ЛЮДИ! Услышьте, услышьте — нам врут!

Нам врут, что нельзя, что можно, что нужно,

И почему мы болеем все дружно!

Зачем умираем, рожаем, живем?

Мы все от кого-то всегда узнаем!

А нужно всего-то — поверить в себя,

Создать, снова жить — созидая, любя!

И вновь к тебе мир повернется лицом,

Стань, человек, сей планете — Отцом!

Холодный разум, любящее сердце,

Кинжал холодный, леденящий взгляд —

Вот то, что заставляет мир вертеться,

И то, что точно не приводит в ад.

Излишества смертельнее разврата,

И грешен тот, кто слаб своей душой.

А осуждает Понтия Пилата

Слепец голодный, следуя с толпой.

Не ошибается лишь мертвый на поверку,

Решительному путь всегда открыт,

На перекрестке из семи дорог проверку

Пройдет идущий, а не следопыт!

На перекрестке робкому нет места,

А дерзкого попробуйте догнать,

Ответит тот, с которым есть вопросы,

А знающему все — вовек молчать!

Погнули прутья, сломали клетку…

Взлетела птица к свободе ветра!

Пусть ломит крылья от непривычки —

Из заточенья сбежала птичка…

Холодный ветер и дождь надменный

Свободу сердца не сломит! Верно?…

Пусть голод лютый прокрался в чрево,

Свободна птица, как королева!

Молчит красавица, отщебетала,

Свобода осени её сломала…

Летит и кружится перо по ветру…

А тельце в лужице… сломали клетку…

В степи холодной и бездушной, где стелет ветер из песка

Перину для души заблудшей, коснется вдруг тебя рука…

Она изящна и пытлива, интригу сохраняет в ней

Отсутствие плеча изгиба, нет тела, нет искры очей…

«Но кто же ты?»- вопросом внемлет душа в пустыне одинокой,

«Ты перст судьбы, той, что не дремлет, иль бред холодный и жестокий?»

И нет ответа на вопросы, лишь увлекая за собой,

Рука то пальцем к себе просит, то всей ладонью крикнет: «Стой!»

Играя, с ласковой издёвкой, сплела из прядей пальцев жгут,

На шею кинулась веревкой и обвилась рука, как спрут…

И вот у странника пустыни уже под кожей стынет кровь,

Он, как и многие здесь, сгинет, вопросом лишь застынет бровь…

Вопрос так прост, ответ понятен. Не жди руки, ведущей в свет,

Мы дань судьбе-пустыне платим за то, что ждем чужой ответ.

Не доверяя сердцу, путник искал ответ в степи пустой…

В порыве пляски бреда-шутки задушен собственной рукой.

Приятных слов случайные оргазмы

Стирают истины картины бытия,

Сегодня я шучу и даже без сарказма

Назавтра жалю, подлая змея…

Сонетов не пишу, и это важно,

И не ищу похвал, хотя так жаль…

Мне иногда плевать, и так где влажно,

И сух бываю, где нужна печаль.

Я забываю близких, тех, кто дорог,

Но помню ведь о тех, кому я чужд,

Любовь меня сворачивает в творог,

И не могу пройти я мимо чьих-то нужд…

Ломает совесть кость обиды,

И в горло мне вонзают слезы нож,

Я вас люблю, простите те, кто видит,

Что я с собой играю в эту ложь…

Построить четыре руки

Решили карточный домик.

В движениях были легки,

И сложен был первый этаж вмиг.

А дальше в движениях четких

Был нужен неспешный подход,

Но руки, без опыта, наспех

Скидать все спешили вперед.

Усердных стараний надежность

Тех рук, что поопытней были,

В секунду сломила небрежность

Вторых, что к концу торопились.

Никто не виновен в развале,

Затея была обреченной.

Чуть позже могла быть едва ли

От ветра она сбереженной.

Я не умею любить… Какая простая фраза!

Душой не умею болеть? Любовь — ведь это зараза!

Далеким я стану спасеньем, для близких — я просто сорняк,

В колкости одинокой делаю все не так.

Я пью за двоих с собою, в компании много не надо,

В жажде я экономен, в излишках я беспреграден…

Но тот, кто верой своею запасся, как путник в пустыне,

Кактуса одинокого цветом пленен поныне!

Над плесневой гладью болота

Струится свинцовый туман,

Мне в петлю с тобою охота

Иль в синий большой океан…

Родиться бы заново мошкой,

Над кочкой болотной жужжать

Иль биться до смерти в окошко,

На дне океана лежать.

Быть может, в расщелине адской

Найду я покой от тебя,

Будильник соседа дурацкий,

Что будит в 6.30 меня!

Я сплю и сплю — беременная что ли?

Уж полночь близится, а мне не по себе.

С собой давно уже, конечно, в ссоре.

А память лечат прямо в голове.

Каньон любви давно не видел снега,

Да и зачем ему такая суета,

Я просыпаюсь от наваристого бреда,

И бигуди не те, и я совсем не та.

За что мне морщить лоб от лета к лету,

Ведь кашель — не чахотка, говорят,

На полдник ем капустную котлету,

На завтрак пригласила двух бобрят.

И не пойму, и не прощу кого-то,

И выйду прямо голой на балкон,

Смеюсь с собой от фразы анекдота

И голубям крошу с него батон.

Не одинока я, я просто фея в мае.

Мне нравится кружить вам голову.

Не отступайте, дорогой, бегите к раю,

А я вас здесь, в дурдоме, подожду.

В раскидистом густом овраге

Лепила лошадь соловья.

И находясь в таком распаде,

Мы пели песни кумовья.

Слепые шапки песнопенья,

Комок груди, рябины вой,

С трещащей мудростью вопящей

Кормил назойливой стрелой.

Старушка древняя лягушка,

Отчетливо возясь в золе,

Кому-то нежно пела в ушко

О невоскресшем соловье.

Морил лопух семью горохом,

Ответным пеньем соловья,

А младший брат пердел и охал

Над крайней степенью «нельзя».

Чредой имущество творящей

Конец ее постиг концов.

И конь лепниной говорящей

Заснул на грядке огурцов.

Задумали как-то собаки породы мастистой

В квартале у дома учить дворовых.

Мол, чтобы достигнуть им титулов чистых,

Учиться у них — «кровей голубых».

Учили, как бегать, сидеть, заслужить поощренье,

Учили, как трапезу с хрустом, не чавкая, есть.

Шампунем как мыться, в больнице лечиться…

Учили-учили, хвала им и честь!

Дворняги их слушали, внемля советам,

Разинувши пасти, слюной истекая,

Как быть, что носить на себе этим летом,

Укладка гламурная будет какая…

Так вся эта свора, в манеры углубясь,

Скулила культурно, сидя вдоль обочины.

Не видела свора, как ехал автобус,

Он вовремя ехал, он ехал с рабочими.

И тут к удивлению серых, никчемных,

Бросились в лужи, колеса кусая,

С матом визгливым те, что из почтенных,

Транспорт маршрутный вперед провожая.

Смысл этой басни, увы, очень прост —

Попали манеры собаке под хвост.

Пусть ты гордишься породой и чином —

За маской не спрятать лица дурачины!

Старомосковские приветы,

Дождливый Питер и сырой,

Урала грубые секреты,

Сибирский снег, метелей вой.

Дорог извилистые пряди

Перемежают пряди рек,

Смотрю, сквозь лобовое глядя,

Страны огромной человек.

Пестрит крестами на макушках,

Блистая светом куполов.

Молебны звучные в церквушках

Средь деревень и хуторов.

Летит по небу сердца искра,

Спешит объять любимый край,

Родную землю песней близкой,

Лап-тап, ти-буду-дай…

Четыре белых столба.

Четыре ножки у стула.

Четыре — это судьба? А может, грани от дула?

Четыре сезона погоды,

Четыре — на свете — сторон!

Четыре — основа природы? А может, основа времен?

Четыре — фундамент, опора!

Четыре в квадрате угла.

Четыре из школьного спора, умножим, когда дважды два!

Четыре же, если разложить,

Четыре получим строки!

Четыре не истина, может? А это вообще не стихи!

Ворчащих скрипок диссонансы тревожат душ крикливый шелк.

Меня уносит хор секвенций под флейты плачущей аккорд…

И саксофона крик надрывный пленит, как детский плачь в яслях,

Я сердце рву на нервов стоны в ревущих пламенных очах…

Без смерти нет, увы, и жизни, и кто в гармонии с собой —

Лишь пленный музыки вселенной, свой ищет консонансный строй…

Отдав себя с последней каплей, лишь истинный творец поймет:

Кто расплескать себя боится, тот не воскреснет, тот умрет…

Я маюсь от грехов, сжигающих мне душу!

Покаяться хочу, да вот уста молчат.

Я выброшен на берег леденящей суши.

Безмолвно только небо, но глаза кричат!

Не испугает лёд осколками разлуки.

Куда я рвусь сегодня? Жить или умереть?

С небес хочу внимать блаженные я звуки,

Чтоб у ворот Господних святую песню петь!

Разверзнется пусть небо слезами всепрощенья,

Святой водою лики всех грешных окропит.

Придет, наступит время всемирного прозренья,

И жить по праву чести никто не запретит.

Я сатаны внебрачный сын,

Рожденный ангельскою девой.

В пустыне жизни я акын,

Кочующий от страха к гневу.

И столп судьбы своей под купол

Воздвиг не я во храме веры.

Любовь с надеждой неподкупны,

Не откупорить мне их двери.

Холодным сердцем отвергаю

Тепло от рук, зовущих ввысь.

Нет, не ханжа я! Просто знаю,

Люблю лишь тех, что отреклись.

Ломает тело похоть жажды, на постном одре дух хрипит,

Внутри всего сильнее, дважды умноженный, Содом вопит…

Впивая зубы в мякоть фрукта, растленная душа умрет,

От плоти и услады в руку божественной мольбы придет.

И покаянный путник грешный, молясь, очистившись, прозрел…

Дорогою пройдя неспешной, стол яственный вдали узрел.

Снимая плащ-накидку смерти, судьба присела вдруг за стол,

В пасхальной буйной круговерти косу бросая прям на пол…

И в благостном хмельном веселье нет мест для горя и тоски,

«Христос Вознесся», — вместе пели и ангелы, и мужики…

Но праздный день, увы, в исходе, судьба, к работе приступая,

Пустила слух тогда в народе, что смерть глухая и слепая…

С тех пор бояться смерти глупо, но кто умнее понял сам,

Что бог лишь в праведности духа, он есть дорога к небесам.

Нет смысла Пост держать Великий, коль мелок, пакостен твой дух,

Для смерти ты всегда безликий, для бога — что для ветра пух.

Менять себя не бойся, веря, что впереди есть свет всегда,

Ведь сложен путь любого зверя, а человека — иногда…

Лишь трудности своей внимая, впусти в себя любовь и бога,

Тебе откроется простая и чистая везде дорога!

Привет, пишу тебе из рая!

Я снова жив, и ветер в локонах играет.

Ты не грусти, что нет нас рядом.

Я счастлив, счастью нет преграды!

Здесь всё не так, как пишут люди.

Я просто есть, я жив, по сути…

Я словно свет, вода и ветер.

Я будто знаю всё на свете!

Здесь нет ни боли, ни тоски.

Не нужно рваться на куски.

Нет времени и расстояний,

Я и внутри, и я на грани.

Я точно знаю то, что станет.

Что сердце биться не устанет.

И то, что смерти нет, я знаю,

И то, что жизнью называют.

Зачем, тогда ты спросишь, пишешь?

Раз знаешь все, когда не дышишь.

Отвечу, правды не тая:

Ты просто спишь, а ТЫ есть Я!

Невинный ум, печальные глаза,

На бархат кожи — винная лоза…

Из сока слез сплетен узор венца,

Ждет наказания примерный сын отца.

От бессердечия нет милости, увы.

Как нет прощенья жаждущей толпы.

Они прозреют, но пока слепцы,

А от плетей на теле и лице рубцы.

Засохла кровь и на челе узор,

Любовь его, — ему же и в укор.

Предательство простив, услышит в спину смех,

Он как ребенок — первородный грех.

Он — не как все, и вечен его миг,

Кровавой солью умывая лик,

Кропит свой путь, неся свой крест на холм,

Там будет храм, но это все потом…

А впереди часы из адских мук

Под солнцем, гвозди в кисти рук,

И крик в надежде получить ответ,

А от небес слов не было и нет!!!

Из света розового неба, в дыму молочных облаков

Создал тебя в кристаллах снега, сложил из тысячи кусков.

Из вырванных из сердца нервов, из капель крови и ресниц,

Связал тебя из вздохов первых, из шума моря, крика птиц.

Всё то, чем дорог мир огромный, вложил в тебя лишь потому…

Чтоб ты, мой сын, пусть непокорный, пролился с неба на траву!

Упал на каждую частицу, обнял весь мир, всем жизнь даря,

Сливаясь в гроздья, по крупицам, меня с собой соединя…

Дал в мир под небом вновь вернуться, освободив от тяжких чар.

В пыл жизни снова окунуться и вспомнить сладкой крови жар.

Я вспоминаю сны, закаты, ты — кровь и плоть моя, страж мой.

Я пленный лютых сфер когда-то, закрытый мачехою злой.

В бесполом теле, сна лишенный, томился я из века в век.

На муки вечно обреченный, тебя я создал — человек!

Смотрел, как ты растешь, меняясь, и забываешь про Отца,

А ты, всё больше удивляясь, смотрел наверх, как на глупца!

Смотрел, прося за всё прощенье, с ухмылкой войны начинал.

Забыл Отца ты в заточенье, как мачеха, змеёю стал.

Она ведь, мерзкая блудница, в сад райский к Еве подкралась,

С плода раздора вереницей вся эта смута началась.

Насытившись победой горькой, ты, оглянувшись, понял вдруг:

Ведь тот, кто спорит с алой зорькой, — закат, её бессменный друг.

Что нет конца, но есть начало у зла, а значит, твой удел —

Всесилен дать концу начало, оплотом стать у добрых дел.

Прозрев в обилии мук чести, сын поднял руки к небу вновь.

Но те, кого учил, распяли, подняв на кресте за любовь.

Расплата стала покаяньем. Мы снова вместе, мысли вслух!

От Сына Божьего признанье: мы вместе — Сын, Отец и Дух!