Почему «Сентябрь»?

Ленокс собрался поужинать дома, в компании «Феликса Холта», но то и дело откладывал книгу, задаваясь одним и тем же вопросом. Общество названо «Сентябрь», официальное собрание ежегодно проводят в сентябре, однако неясно, какая связь между целями клуба и этим месяцем. Ленокс отодвинул тарелку и пошел к самому дальнему книжному шкафу в кабинете. Он достал том энциклопедии на букву «С».

Из статьи он почерпнул самые разнообразные сведения о сентябре: это месяц осеннего равноденствия; из камней ему соответствует сапфир; из цветов — вьюнок «Утреннее сияние»; в 1752 году из-за перехода от юлианского календаря к григорианскому за вторым сентября последовало четырнадцатое; седьмого числа этого месяца в 1533 году родилась королева Елизавета, а девятнадцатого числа, но на двести шестьдесят лет позже — Сэмюэл Джонсон; само собой, Великий пожар, годовщину которого они с Каффенбрасом недавно обсуждали; в конце сентября 1066 года войска Вильгельма Завоевателя высадились на территории Англии; тысячелетие за тысячелетием в этом месяце справляли десятки праздников урожая; в этот месяц принято подавать на обед гуся; если желуди падают в сентябре — жди раннего снега; по старинному обычаю на праздник Крестовоздвижения — четырнадцатого сентября — детей отпускали из школы собирать орехи.

Ленокс читал без особого интереса. Но раз уж он стоял у шкафа с энциклопедией, то почему бы не заглянуть заодно и в том на «К» — он уже давно хотел посмотреть, какие смыслы таит в себе красный цвет. Статья его увлекла. Оказывается, красный был первым оттенком наскальной живописи; для картографов служил символом Британской империи; римские легионеры носили красные плащи — это Ленокс и сам знал, — дабы скрыть кровь: хитрый прием помогал сохранить высокий боевой дух и одновременно деморализовать противника; новшество, введенное при королеве Виктории — почтовые ящики — красного цвета; в России красным называли то, что считали красивым. Факты интересные, но бесполезные. Ясно одно: красные предметы из комнаты Джорджа указывали на Красногривого Реда Келли, как ясно и другое: о портье нужно узнать больше.

Он еще не захлопнул книгу, когда в дверь постучали, и секунду спустя Мэри ввела инспектора Дженкинса.

— Здравствуйте, Ленокс, — бодро приветствовал его молодой коллега. — Надеюсь, я не помешал?

— Нет, нет, что вы! Входите, пожалуйста.

Они вдвоем подсели к письменному столу.

— Закончили дело Эммерсона, да?

— Точно.

— И ниточки, конечно, привели к Йохансену?

— Откуда вы знаете?

— Из газет. Я заехал бы, если б возникла заминка.

— А как ваше дело?

— Вот как раз сижу размышляю. Пока похвастаться нечем, к сожалению.

— Я, собственно, потому и приехал. Хотел предложить вам небольшую прогулку, если вы не против.

— С удовольствием, но куда?

— В Фулем.

Так назывался район Лондона к юго-западу от Чаринг-Кросс, неподалеку от моста Хаммерсмит. Его доброе имя постепенно восстанавливалось, но еще век назад район игорных домов, борделей и питейных заведений находился в зените дурной славы: хорошо известные гуляки эпохи Регентства однажды подняли здесь бунт, до смерти напугав своих почтенных отцов. И сейчас жизнь там начиналась с наступлением темноты, и чем ближе к реке тем веселее. Ленокс бывал в Фулеме дважды: один раз расследовал дело о нападении на проститутку, другой — ограбление салуна, совершенное разбойником в маске — тот оказался старшим сыном и наследником графа Доуни.

— Фулем? Даже так?

— Это по делу, — поспешил оправдаться Дженкинс. — Вопрос, непосредственно связанный с вашим расследованием.

— Придется поверить, — улыбнулся Ленокс.

— Не возражаете, если остальное я расскажу по пути? Снаружи нас ждет одноколка.

И пока лошадь резво бежала в сторону Темзы, Дженкинс посвятил Ленокса в суть поездки.

— Мы едем к прелюбопытнейшему типу по имени Лоренс Матт. Корни у него немецкие, хотя и сам он, и его отец родились в Хартфордшире. Отец держал конюшни с упряжными лошадьми, но едва сводил концы с концами, поэтому вырос Лоренс в бедности, однако восемнадцати лет от роду он изобрел новый способ заряжать винтовку с казенной части, запатентовал его и продал патент за бешеные деньги.

— В восемнадцать лет!

— Дело в том, что его отец держал у себя не только лошадей, но и ружья соседских безземельных джентльменов, поэтому детство Лоренса прошло за чисткой стволов. Он утверждает, что изобрел механизм еще в тринадцать лет, но ждал совершеннолетия, чтобы официально запатентовать свое открытие. Не исключено, конечно, что привирает. Он хвастун, каких мало.

— Надо признать, основания для этого у него есть.

— Это точно. Так вот, на половину вырученных денег он приобрел громадный особняк по соседству с лачугой, в которой вырос, набил его мебелью, картинами, кухонной утварью, перевез туда родителей, поручил дом их заботам — и был таков. Половину оставшегося он вложил как умел, а затем приехал в Фулем и поклялся, что останется там до тех пор, пока не пропьет и не прокутит последнюю часть принесенных патентом денег. Тогда, говорит, вернусь к себе в деревню, женюсь и, чем черт не шутит, стану мировым судьей.

— Бог мой, до чего потрясающий малый! Как же вы с ним познакомились?

— Здесь-то и начинается самое интересное.

— Смею вас уверить, интересно мне уже давно.

— В участок пришла жалоба, что из подвала его дома доносится бесконечная пальба. Бобби поехал разобраться — и что вы думаете? — обнаружил под домом настоящий полигон! Служанка, дрожа от ужаса, рассказывала, что хозяин стреляет всю ночь напролет — зачастую пьяный в стельку. Поскольку случай не рядовой, пришел мой черед знакомиться с нарушителем порядка: мы разговорились, и я открыл для себя чертовски интересного собеседника.

— Ни минуты в этом не сомневаюсь.

— Представляете, Ленокс, он верит в нечто под названием «баллистика».

— Что это такое?

— Вы охотник?

— Разумеется.

— Тогда вы знаете, что у всех ружей вдоль ствола идут спиральные нарезы, которые и передают пуле особое вращательное движение при вылете из дула. Так вот, Матт считает, что оружие, из которого сделан выстрел, можно определить по стреляной пуле. Я взял несколько пуль из недавнего дела и неофициально проверил его теорию: он с убийственной точностью определил каждую.

Ленокс озадаченно молчал, переваривая услышанное.

— Но ведь похоже… похоже на правду, — медленно произнес он. — Вполне.

— Вот! И тем не менее в Скотланд-Ярде меня никто даже слушать не хочет!

— Вас это удивляет?

— Почему-то нет, — вздохнул Дженкинс. — Ленокс, вы же знаете, я люблю свою работу, но, когда я вижу, что мои коллеги продолжают жить в прошлом, мне становится страшно. Помяните мои слова, наше время — время революционных технологий — изменит работу полиции до неузнаваемости. Я убеждал их просто выслушать Матта, который, может статься, совершил величайшее открытие в криминалистике, — и даже это мне не удалось! С ума сойти можно, честное слово. Временами я всерьез подумываю об отставке.

В голосе Ленокса звучало искреннее сочувствие, но он мягко возразил:

— Именно поэтому вы и должны остаться, Дженкинс. Ваш долг — открыть им глаза на сегодняшнюю реальность.

— Как бы там ни было, а мы приехали, — показал Дженкинс.

Коляска остановилась перед небольшим, но очень экстравагантным домом.

— Он предупрежден о нашем визите и ждет внизу на своем стрельбище. Я, кстати, настоял, чтобы он не злил соседей и сделал двойную обшивку стен.

Матт оказался высоким симпатичным блондином с идеальной осанкой. Не было никаких сомнений, что он навеселе.

— Здравствуйте, здравствуйте! — залихватски обратился он к Леноксу. — А вы знаете о моем открытии? Дженкинс говорил вам? Эх, если бы ослы, с которыми он работает, имели уши, я бы показал, что они только штаны протирают в бесцельных поисках! Сколько времени можно сэкономить! Но разве им объяснишь? Какое там! Забудьте! Им на блюдечке поднесли величайшее открытие наших дней, а они даже газету не соблаговолили отложить. Ослы, что с них возьмешь, — покачал он головой, словно жалея работников сыска, а не порицая их за слепоту.

Заурядное подвальное помещение выглядело более чем необычно: на столе, в центре просторного зала, лежали всевозможные ружья, а на одной из стен висели безобразные портреты маслом, сплошь изрешеченные пулями.

— Гадость, да? — Матт заметил недоуменный взгляд Ленокса. — Покупаю их у одного молодчика, который возомнил, что у него талант. Жаль беднягу: пишет портреты с проституток и пытается продать их в Уэст-Энде. Тут уж ничего не поделаешь.

— Ленокс, я показал Лоренсу пулю, которая задела Энни и застряла потом в стене. Лоренс, вы пришли к каким-нибудь выводам?

— А, это. Да, конечно. — Изобретатель нашел пулю среди ружей на столе. — Больших подробностей не обещаю, извините. Могу лишь сказать, что стреляли из старого боевого револьвера, такие больше не производят. Револьвер бывал в восточных странах; до того, как выстрелить в служанку, о которой говорит инспектор, им лет десять вообще не пользовались. Потому он и разрядился, случайно — от старости.

— Что-о? — чуть не подскочил Ленокс. — Откуда же вы могли все это узнать?

— Невелика хитрость. Тип оружия легко определить по следам от канала ствола на пуле. Ударно-спусковой механизм заржавел и слегка сместился — значит, револьвером долго не пользовались; а на стволе следы пылевидной глины, она есть на Востоке. Безобразный способ чистки, доложу я вам.

— Вы уверены? — переспросил Ленокс. — Насчет Востока?

Дженкинс, очевидно, думал о том же.

— Общество «Сентябрь».

— О, уверен, вполне, — небрежно ответил Матт. Он уже не думал о пуле, а взял со стола ружье и занялся его чисткой: на ловкие движения талантливых рук приятно было смотреть. — И что самое обидное — баллистику открыл вовсе не я! Один чудак догадался об этом еще тридцать лет назад, в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Но я, безусловно, пошел дальше. Вы ведь расскажете другим, ладно? Это важно.

Вскоре после этого, поблагодарив Матта, они покинули необычный подвал. Стемнело. У реки только что открылись салуны, и в неверном свете газовых фонарей начиналась ночная вакханалия.

— Занятный малый, не правда ли? — спросил Дженкинс.

— Но верить ему можно, как по-вашему?

— Я ведь говорил, что проверял его выводы. Для меня их точность несомненна, поэтому, несмотря на все его странности, я ему безоговорочно доверяю.

Всю дорогу назад к Пиккадилли и Уэст-Энду они обсуждали пресловутую пулю и общество «Сентябрь». Под конец условились держать друг друга в курсе событий и вместе планировать дальнейшие действия.

— Мы действительно болеем за это дело, — напомнил Дженкинс, когда они въехали на Хэмпден-лейн.

Понимая, что за этим «мы» стоит не столько Скотланд-Ярд, сколько сам инспектор, Ленокс испытал особую признательность к Дженкинсу. В его лице он обрел верного союзника.

— Напишу вам завтра же утром, — пообещал детектив, прощаясь.

Он поднялся к себе на крыльцо с мыслью о длинной спокойной ночи, но, едва переступив порог, встретил Мэри: девушка беспокойно ходила взад-вперед по холлу, явно поджидая возвращения хозяина.

— Сэр, сэр! — бросилась она к нему. — У нас посетитель!

— Кто же?

— Не могу знать!

— Где он?

— В вашем кабинете, сэр, все ест и ест, в доме скоро ничего не останется! Он настаивал, сэр!

— Мэри, сделайте глубокий вдох. Грэхем, как я понимаю, не вернулся?

— Нет!

— Что ж, давайте посмотрим, кто там.

Ленокс отворил двери в библиотеку и обнаружил там неопрятно одетого чумазого юношу с предельно коротко остриженными волосами, жадно уничтожавшего еду, поданную на огромном блюде.

— Меня зовут Чарлз Ленокс. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Молодой человек медленно встал из-за стола, глотая только что отправленный в рот кусок.

— Думаю, да, — произнес он, демонстрируя на удивление правильную речь. — Меня зовут Билл Дабни.