1

Вторник, 18 августа 1998 г.

В час пятнадцать пополудни к отелю «Пайнвуд» в Сент-Мерис подкатил «бюик» с шофером и американскими номерами. Выбравшись из машины, водитель подошел к пассажирской дверце — ближайшей к ступеням отеля. Открыв ее, он сделал шаг в сторону, пропуская женщину среднего роста, столь безукоризненной осанки, что она казалась на несколько дюймов выше. На ней было распахнутое, свободно струящееся летнее пальто поверх элегантного простого платья из жемчужно-серого шелка. Довольно короткие волосы женщины имели цвет, в точности совпадающий с цветом ее наряда от Диора. Образ завершали шелковая сумочка, шелковые туфли, темные очки и неяркая губная помада.

— Зайдите со мной в вестибюль, Лонсо, там я выясню, что буду делать дальше.

— Si, signora.

Они поднялись по ступеням, Алонсо снял фуражку и отворил дверь, пропустив госпожу вперед. Затем осторожно последовал за ней, постаравшись не хлопнуть дверью.

В вестибюле женщина подошла к конторке, сообщила управляющему свое имя и к кому она приехала.

— Он в зале ресторана, мадам. Попросить его прийти сюда?

— Не надо. Будет вполне достаточно, если вы просто укажете, куда идти.

— Хорошо, мадам.

Управляющий вышел из-за конторки, и женщина повернулась к шоферу.

— Подождите, пока не увидите, что мы идем мимо, и тогда можете пойти пообедать. Я вас извещу, когда вы мне снова понадобитесь.

— Si, signora. Grazie.

И водитель удалился. Он прекрасно говорил по-английски, но знал: госпожа предпочитает, чтобы он обращался к ней по-итальянски. Это добавляло ей таинственности и как бы поднимало над окружающими.

Добровольно отказавшись от своей прошлой жизни на публике, она была не в силах зайти так далеко, чтобы вовсе исчезнуть из поля зрения светского общества. Отчасти она до сих пор упивалась сопровождавшими ее повсюду любопытными взглядами и шепотком: «Кто это? Я знаю эту женщину. Кто она такая?»

Сняв перчатки, она последовала за управляющим — маленьким, щуплым, невзрачным человечком, — и тот, указав на ресторан так, словно это был бальный зал, вернулся к своим обязанностям.

Войдя, женщина сняла очки, подождала, пока глаза освоились с освещением, и направилась к дальнему столику у окна, отмахнувшись по пути от метрдотеля.

У столика она остановилась.

— Здравствуй, Джонни, — ее голос прозвучал не громче шепота.

Джонатан Кроуфорд поднял глаза:

— Святой боже, Анна! Святой долбаный боже…

— Мы, кажется, условились, что ты не станешь при мне произносить такие слова, — сказала женщина. И улыбнулась.

Джонатан поднялся:

— Извини… извини, но я так потрясен…

— Потрясен?

— Тем, что ты здесь… Почему ты не позвонила?

— Не захотела.

Женщина сняла пальто, села и положила сумочку и очки на скатерть.

— Мне стакан виски. Большой стакан и без…

— Безо льда, воду отдельно. Разумеется.

Джонатан поговорил с официантом и снова опустился на стул.

Он смотрел на женщину и крутил в пальцах сигарету.

Анна отвела глаза.

— Как всегда, красива, — сказал Джонатан.

— Спасибо. — Она взглянула на него и взмахнула рукой: — И ты тоже. Черт тебя побери.

— Что я могу на это ответить? — улыбнулся Кроуфорд.

— Просто будь доволен, что я все еще так считаю.

— Я доволен.

— Да, да. Разумеется, ты всегда был доволен.

Принесли напитки.

И они выпили. Без тоста.

Анна Черчилль вышла замуж за Джонатана Кроуфорда в мае 1976 года, и их свадьбу «Нью-Йорк таймс» и «Пост» назвали браком сезона. Анна была единственным ребенком мультимиллионера Уили Черчилля, который изобрел «Бран Мил» — зерновую смесь, годную и для людей, и для животных — кошек, собак и лошадей. После смерти отца Анна вложила изрядную сумму в искусство, особенно в театр. Таким образом она нашла Джонатана. Таким образом Джонатан был найден.

Сейчас Анна повернулась к нему, вертя в руке стакан и нарочно взбалтывая его содержимое, пока оно наконец не выплеснулось на скатерть.

— Неловкая, как и прежде. — Джонатан усмехнулся.

— Нет. Как обычно, стараюсь обрести уверенность. С мокрой скатерти стакан от меня не ускользнет.

— Ну, конечно.

— Ты уже сделал заказ?

— Да. И успел поесть. А ты не голодна?

— Нет. Просто хотела удостовериться, что ты накормлен.

— Звучит как-то угрожающе.

— Может, так и было задумано.

— Зачем ты приехала? Путь от Филадельфии не близок. Столько времени за рулем… Или вел Алонсо?..

Анна несколько мгновений молчала и мерила взглядом расстояние от их столика до соседнего. А потом проговорила почти с робостью:

— Я должна кое-что сказать тебе. Но не здесь. Надо найти более уединенное место.

— Можно подняться ко мне в номер.

— Нет, нет, только не номер. Я не могу говорить об этом в закрытом помещении. Здесь есть что-нибудь еще?

— Разумеется. Сад.

— Хорошо. Пусть будет сад. Только прежде выпьем.

— Конечно. — Джонатан заказал двухлитровую бутылку вина. Это показалось ему подходящим к случаю.

— Кто все эти люди? — поинтересовалась Анна, рассматривая полный народа зал.

Джонатан улыбнулся, сделал неопределенный жест рукой и вздохнул:

— Не забывай, Стратфорд — театральный город.

— Ах да. Разумеется.

— Они приехали со всего света.

— Да, да, конечно, я не думала об этом.

— А о чем ты думала?

— О том, что я все еще тебя люблю. — Анна отвела взгляд.

Кроуфорд откинулся на спинку стула:

— Что ж. И во мне какая-то часть постоянно тебя любит.

— Только часть?

— Анна, ты меня знаешь. Должна понимать, что большего быть не может.

— Но ты мой муж.

— Был.

— Разве это для тебя ничего не значит?

— Это значит, что я лгал.

— О господи, опять!

— Но я в самом деле лгал. Приходилось. Я тебя любил. Однако понимал, что не должен — не могу жениться. Все так просто. Но ты настаивала. А я оказался слаб и притворился. — Джонатан пожал плечами. — Притворился даже перед самим собой: делал вид, что сумею быть хорошим мужем.

— И сумел.

— Неужели?

— Ты сам это знаешь. Мы были счастливы. Целых три года были счастливы. Мы даже…

— Да. Мы даже…

Принесли вино и бокалы. Кроуфорд потянулся к бутылке.

— Нет! — Анна схватила его руку. — Не здесь. Не в помещении. Снаружи. Ты обещал: в саду.

— Хорошо.

— Какие у тебя красивые руки. — Она положила свою вторую ладонь на его руку. — Золотые пальцы. Волшебные пальцы. Пальцы последнего эстета. Я всегда так считала. Длинные, изящные, сужающиеся к кончикам — необыкновенно красивые ногти. Нечасто увидишь такие руки — особенно у мужчин. Не понимаю почему… Никогда не понимала почему…

Анна посмотрела на Джонатана, не выпуская его руки.

— И длинное, мрачное лицо, — она коснулась пальцами щеки Джонатана. — Почти уродливое, — она улыбнулась. — И от этого еще более красивое. О, мой дорогой, мой дорогой, почему? Почему все так, как было, как есть? Почему?

Джонатан высвободился и положил ее руки на стол.

— Мы все знали заранее, когда решались на это. Сказали себе: Это не имеет значения. И мы свое взяли.

Анна опустила взгляд вниз, на колени.

— Да. Мы свое взяли.

— Пойдем на воздух?

— Да, пожалуйста. На воздух.

Они сели на скамью под деревьями на краю поляны.

Там стоял стол с пепельницей и сложенным зонтом, который они не стали раскрывать. Здесь в этом не было никакой необходимости.

Джонатан разлил вино, прикурил сигареты себе и Анне и повернулся к ней:

— Ну вот, мы на воздухе.

— Да, — сказала Анна. Она посмотрела на свою юбку и расправила ее, подняла сумочку и тут же снова поставила на место. И устремила взгляд на другую сторону поляны, куда выходил фасад отеля.

— Тебе повезло — здесь покойно, приятно, как… не могу подобрать слов…

— Как в надежном укрытии.

— Именно. Здесь все такое надежное. Настоящее убежище.

— Да. Убежище.

— У тебя кто-нибудь есть?

— Да.

— Я его знаю?

— Нет.

— Ты счастлив? Я имею в виду — с ним?

— Как сказать…

— Только «как сказать»?

Джонатан улыбнулся и пожал плечами:

— Он, как и я, семейный человек.

— Понятно. — Анна отпила немного вина, затянулась сигаретой и окинула взглядом деревья. — У него есть дети?

— Да. Сын.

— Сын.

— Да.

— Понятно.

Джонатан внимательно наблюдал за Анной. Она была напряжена. Светская львица всегда присутствовала в ней, как Анна ни старалась от этого отделаться. Что-то всегда ею управляло, не отпускало на свободу. Она никогда не могла отдаваться чему-то целиком.

Наконец Анна повернулась к Джонатану, и вся ее годами отработанная сдержанность вдруг улетучилась.

— Я не могла бы сказать тебе ничего хуже, чем это, — глаза ее наполнились слезами. Она снова схватила Джонатана за руки, обожгла и его и себя сигаретой, но пальцев не разжала.

— Что? — мягко спросил Джонатан. — Что случилось?

Анна посмотрела ему прямо в глаза:

— Наш сын мертв.

2

Вторник, 18 августа 1998 г.

Лунный свет.

Двое мужчин, обнаженные, лежат на разобранной постели.

Окна открыты.

Музыка.

— Неужели тебе обязательно это слушать?

— Да.

— Печальная мелодия.

— Если бы она была другой, я бы ее не слушал. Молчание.

И потом:

— Я о многом тебе не говорил.

— Уверен. Иногда, несмотря ни на что, мне кажется, что я тебя совершенно не знаю.

— Это мое кредо. Именно так я сохраняю свою целостность. С помощью молчания.

— Тебя вряд ли можно назвать молчаливым, Джонатан.

— И все-таки это факт. Я закрыт. Я прячусь. Это необходимо. Если людям все известно, они теряют веру в тайну.

Грифф знал, что это правда.

Он и сам практиковал то же самое.

От этой мысли он улыбнулся.

Быть мной нелегко.

Тоже мне новость! Нелегко вообще быть кем-либо.

Он прислушался к музыке. Кто-то пел.

— Ко мне сегодня приезжали. Днем.

— Да?

— Да. Моя жена.

Грифф молчал.

— Это тебя не удивляет?

— Вообще-то не очень. Хотя я считал, что она в Филадельфии.

— И я тоже.

Джонатан сел, прислонившись к спинке кровати, закурил и налил себе в стакан вина из уже открытой бутылки.

— Хочешь?

— Конечно.

Грифф потянулся за сигаретой.

— Огоньку?

— Да. Спасибо.

Они сидели, касаясь бедрами, и свободная рука Джонатана поглаживала волосы на животе Гриффина.

— Потрясающе, насколько расслабляюще действует примитивная музыка, — заметил Джонатан.

Грифф рассмеялся:

— Я не знаю следующей реплики, а то бы обязательно произнес ее.

— О чем именно ты вспоминал в тот момент?

— Не знаю. Я ни о чем особенно не думал.

— Это я тебе подсказываю следующую реплику.

— Ах вот как… хорошо… О чем именно ты вспоминал в тот момент?

Джонатан перевел взгляд на открытые окна.

— О сыне.

— О Джейкобе?

— Да, о Джейкобе.

Джонатан убрал руку с живота Гриффина и обвил пальцами бокал с вином. Он молчал.

— Почему ты думал о сыне?

— Потому что он умер.

— Умер? О господи, Джон! Мне так жаль. Как? Когда?

— На прошлой неделе. Анна потому и приезжала. Чтобы сказать мне. Ехала на машине из самой Филадельфии… То есть ее везли. У нее шофер-итальянец по имени Алонсо.

— Похоже, она богата.

— Это верно. Она из филадельфийских Черчиллей. Патронирует искусство. Очаровательная женщина. Милая. И очень гордая. Замкнутая. Но воспитала его хорошо. Нашего сына. Очень хорошо. Дала ему образование, какое он хотел. Отправила в мир. И…

Грифф посмотрел в окно. Луна.

— Что случилось?

— Его убили.

— Господи!

— Именно: господи!

— Что произошло? Где?

— Он был в Перу. Кажется, я тебе говорил. Собирался стать археологом.

— Да.

Грифф ждал. Его мошонка сморщилась. И он накрыл ее ладонью — согреть, оградить.

— Чтобы защитить диплом, ему надо было написать работу об одной из знаменитых развалин, и он выбрал Мачу-Пикчу, — Джонатан затянулся и выпустил дым в лунный луч. — Ему всегда нравились горы, — продолжал он. — Его звали Джейкоб.

— Да, я знаю. — Грифф пригляделся к Джонатану: его лицо казалось как никогда изможденным и усталым, продолговатые глаза почти закрыты, тонкие губы сжаты. Грифф коснулся его руки.

— Не надо. — Джонатан отнял руку. — Не сожалей о том, кого ты не знал. Это ни к чему.

Грифф скрестил ноги и ждал.

— Расскажи мне, — попросил он.

Последовало несколько секунд молчания, а потом Джонатан заговорил:

— Эти люди — члены секты «Сияющий путь».

— Я слышал о них.

Джонатан долил себе вина.

— Они против правительства. Судя по всему, против любого правительства.

— Марксисты?

— Возможно… какая разница. Они убивают. Это все, что имеет значение. Для них. И для нас.

— Да.

Наступила пауза.

— Он видел вот эту самую луну — в тот день, когда умирал. Эту самую луну, которую видим мы.

— Я очень тебе сочувствую, — сказал Грифф. — Что бы ты ни думал и ни говорил — мне все равно. Я тебе сочувствую.

— Прошу прощения. — Джонатан провел пальцем по тыльной стороне ладони Гриффа. — Я не со зла. Я тебя просто наставляя. — Он издал похожий на смех звук, взъерошил Гриффину волосы и вздохнул.

— Ну, конечно, — отозвался Грифф. — Ты был в своей режиссерской ипостаси, — он произнес это очень мягко.

— Они выдвинули условия, — продолжал Кроуфорд. — Трое заложников, все американцы и среди них — Джейкоб. Американцы — в этом был смысл предложенной сделки. Поскольку я канадец, а Анна американка, у Джейкоба было двойное гражданство. Будь оно проклято — американское гражданство его и убило.

Грифф распрямился и сел.

— И что дальше?

— Дальше?.. Не знаю, каковы были их требования: чтобы Америка прекратила набивать деньгами перуанские банковские сейфы или еще что-нибудь в этом роде… Но они ничего не получили… И тогда убили всех троих. По очереди — одного за другим. Тела оставляли в людных местах: на перекрестках, на площадях, на мусорных свалках. А сами скрылись. Джейкоб был первым. И слава богу.

Не представляю, как бы он мучился, если бы оказался последним.

Джонатан выпил.

— Ему было двадцать два. Двадцать два года. Ты помнишь этот возраст? Двадцать два года?

— Да. И очень хорошо.

— Все перед тобой открыто. Вся жизнь и весь мир.

— Да.

Джонатан тихонько дотронулся до щеки Гриффина.

— Как это было здорово…

Грифф ждал.

— Когда я увидел сегодня жену, — снова заговорил Джонатан, — увидел и вспомнил, что был в нее влюблен… вспомнил, что она была единственной женщиной, которую я любил… единственной женщиной в моей жизни… вспомнил Джейкоба, а потом — как мы поступили с тем, что создали вместе, я подумал… — он не закончил.

— У меня похожие воспоминания, — сказал Грифф.

Джонатан улыбнулся ему:

— Не допусти, чтобы то же случилось с тобой. С тобой и с твоей семьей.

— Не допущу, — ответил Грифф. — Ни за что. Если честно…

— Знаешь, когда я женился на Анне, это было из чистого тщеславия. И только. Ее деньги, ее имя, ее красота и то, что она меня хотела. И я ответил «да». Что-нибудь напоминает?

— Да.

— Нельзя было повторять то же самое с тобой. Я же все это знал.

Гриффин не отвечал.

— Прости, — прошептал Джонатан.

— Нет. Не надо… Я…

— Да? Что ты?

— Я многое узнал о себе. — Гриффин грустно рассмеялся. — И…

— И?

— И хочу вернуться к началу. К своему началу. Я куда-то шел и — заблудился.

— С нами со всеми это случается.

— Да.

— Ты сказал, что многое узнал о себе.

— Да.

— И сможешь этим воспользоваться?

— Да. На сцене и в жизни.

— Ты собираешься вернуться? Когда-нибудь?

— Если меня примут.

— Не будь идиотом. Тебя любят. И ты их любишь.

— Да.

— И я тебя люблю. Но… не для того, чтобы удерживать. Я это уже делал. И в результате ты меня возненавидел.

— Нет. Я не силен в ненависти. Не умею ненавидеть. Во всяком случае, тебя. Может быть, себя. Но не тебя.

— Значит, ты все же способен испытывать ненависть, — улыбнулся Кроуфорд.

— Тут другое дело. Я не могу быть самим собой, недостаточно хорош для этого — вот что я ненавижу. И только.

Джонатан поднялся, подошел к открытому окну и посмотрел на луну.

Луна. И лунная дорожка, там, на поляне. Сияющий путь…

— Мне тоже надо тебе кое-что сказать, — проговорил Грифф.

— Слушаю.

— Только не знаю, что ты подумаешь: хорошо это или плохо.

— Хуже, чем с Джейкобом, ничего быть не может.

— Конечно… Но, по-моему… по-моему, сейчас подходящее время сказать это. Пожалуйста, прости меня. Но я знаю, это подходящее время. И в каком-то смысле именно из-за Джейкоба…

— Продолжай.

Грифф взглянул на Джонатана, стоявшего обнаженным в лунном свете. Рослый, подтянутый, как струна. В паху, в темном ореоле черных волос, светлым мазком выделяется пенис.

Секс. Женщины. Жены. Сыновья.

— Я хочу вернуться домой. Теперь же.

Джонатан ничего не ответил.

— Я скучаю по сыну. Я скучаю по Джейн. Я скучаю по тому, кем я был.

По-прежнему никакого ответа.

Грифф ткнул сигаретой в пепельницу, словно поставил точку — точку в их отношениях.

— Я ни за что на свете не хотел бы тебя обидеть, — сказал он.

— Знаю.

— Но ты понимаешь? Понимаешь, почему я хочу вернуться?

— Да.

Джонатан подошел к кровати и загасил свою сигарету рядом с меркнущим угольком сигареты Гриффина.

Сел подле Гриффа и положил руку ему на бедро.

— Ты был — есть — и останешься самым желанным для меня мужчиной.

— Я не могу… не могу…

— Не надо ничего говорить.

Они выпили вина и снова закурили. Луна переместилась из одного окна в другое. Музыка оборвалась. Часы показывали три утра.

— Я буду всегда тебя любить. По-своему.

— И я.

— В марте нам еще предстоит работать над Меркуцио и Бироном.

— Да.

Они замолчали.

Потом Джонатан сказал:

— В нем было пять футов, десять дюймов. Весил сто шестьдесят фунтов. Опрятный. Худощавый. Серьезный. Носил очки. Возмутительно плохо видел. Был почти слеп! Но главное, он понимал, кем был.

Как Уилл, подумал Грифф.

Они немного посидели. А затем Джонатан произнес:

— Спокойной ночи, Гриффин.

— Спокойной ночи.

Кроуфорд лег, вытянулся со вздохом и положил одну руку на подушку, а другую — Гриффу на грудь.

Некоторое время Гриффин лежал не шевелясь — допивал вино и курил, — сигарета догорела до самого фильтра, струйка дыма полого тянулась в открытое окно.

Погиб. Двадцати двух лет. Мальчик, столько обещавший. Его больше нет.

Гриффину было нетрудно представить брошенный на перекрестке труп. Могли убить кого угодно. Но убили сына Джонатана. Его единственного ребенка.

Грифф мягко освободился от руки Кроуфорда, сел и спустил ноги на пол.

Мне повезло. Господи, как же мне повезло.

Уилл.

Джейн.

Он встал.

Завтра.

3

Среда, 19 августа 1998 г.

Когда «лексус» Гриффа затормозил на подъездной дорожке прямо за машиной Мерси, сама Мерси стояла у плиты и жарила яичницу. Яичница предназначалась для Джейн, которая собиралась на занятия с Эдной Мотт. Было без двадцати пяти девять. Уилл еще не спускался. А Редьярд бегал на заднем дворе.

Мерси мурлыкала под нос мелодию «Дама с острова Шалотт» Лорины Маккенет. Эта песня в настоящее время была ее любимой, вероятно, потому что отражала намерение Мерси «взирать на жизнь из окна». И хотя для Дамы с острова Шалотт это взирание закончилось трагически, для Мерси все трагедии постепенно стали меркнуть. Могло произойти нечто новое. И оно уже было на подходе. Решение жить с Люком и, возможно, сделаться его женой помогло увидеть в новом свете и принять мир. Принять в тех его проявлениях, которые, как Мерси боялась, уже никогда больше не будут для нее существовать.

Мотор «лексуса» не спутать ни с чем: низкий, напористый, растворяющийся в тишине гул сообщает, что подъехал именно «лексус».

В саду Редьярд бросил обнюхивать забор и поднял уши.

Хвост его медленно зашевелился.

Пес вскинул нос и втянул воздух.

Он.

Редьярд прыжками кинулся навстречу.

Знакомая рука погладила его по холке.

Пес встал на задние лапы.

У Гриффина ничего не было. Он решил доставить домой только себя самого.

Потрепав Редьярда за уши, Грифф поднялся на крыльцо.

Тихонько постучал и вошел.

Мерси уже стояла за дверью и смотрела на него.

Грифф улыбнулся.

— А где все? — спросил он.

— Здесь, — ответила Мерси.

— Ну конечно…

Мерси выключила газовую горелку, отставила сковородку с яичницей, накрыла крышкой и положила на стол лопаточку.

— У вас здесь какие-нибудь дела? — осторожно поинтересовалась она, вытирая руки полотенцем.

— Надеюсь, — ответил Грифф, не в силах перестать улыбаться. Редьярд сидел, во все глаза глядел на него и тихонько вилял хвостом.

— Мне положен поцелуй? — спросила Мерси.

— Да, мэм.

Они обнялись.

— Господи, — проговорила Мерси в плечо Гриффина, — как я Тебя молила об этом мгновении.

— И я тоже, — сказал Грифф. — Хотя, скорее всего, вы так не думали.

— Да.

Мерси отступила в сторону, вытерла слезы «Клинексом» и спросила:

— Хотите кофе?

— Да. Пожалуйста.

— Садитесь.

— Нет. Не могу. Слишком нервничаю. Вы их ждете? Я имею в виду… сейчас.

— Джейн — да. А Уилла — не знаю. Он… — Мерси отвернулась налить кофе. — Он ушел в себя.

— Сожалею.

— Можете сожалеть сколько вам угодно, но ему было тяжелее всех.

— Догадываюсь…

— Увидит вас — и как знать… С детьми трудно что-либо предсказать. Но хочу вас предупредить: потребуется время, прежде чем он снова вам поверит. Он страдал от этого больше всего — от утраты доверия.

— Понятно.

Грифф занялся кофе.

Мерси подошла к нему.

— Центр всякой хорошей жизни — кухонный стол, — заметил Грифф, попытался рассмеяться, но не сумел. — Так говорила моя мама.

— Да.

— А вы как?

— Начинаю новую жизнь, — она вкратце рассказала ему о Люке.

— Рад за вас, — сказал Гриффин. — Он замечательный человек. Лучшего не найти. Даже вам.

— Мы будем счастливы — это точно. Люк собирается купить собаку, — Мерси рассмеялась. — Я со своими кошками, а он со своей собакой. Чего еще желать?

— Полный мир и покой — так мне кажется.

И тут внезапно появилась Джейн.

Она стояла на пороге коридора в светло-голубом платье, волосы рассыпались по плечам. В левой руке — ярко-красная лента.

— Привет, — поздоровалась она. — Я… я услышала голоса. Подумала, может, Люк.

— Нет. — Гриффин поднялся. — Не Люк. Это я.

Они с Джейн смотрели друг на друга, не двигаясь. Ни шага вперед, ни шага назад. Мерси следила за своими руками, разглаживающими скатерть.

Потом Грифф спросил:

— Можно мне вернуться домой?

Джейн опустила веки.

— А разве ты уже не дома? — ответила она, открывая глаза и глядя на него.

— Да… Это я…

— Назови свое имя.

— Гриффин Кинкейд.

— Я так и думала. Что-то в тебе мне показалось знакомым.

Мерси отошла к плите.

— Хотите, я позвоню мисс Мотт и отменю ваши занятия? — спросила она.

— Да, пожалуйста, — ответила Джейн.

Она шагнула вперед и взяла Гриффа за руку.

— Пойдем. Прямо сейчас, — она вывела его из кухни. И пока они шли по коридору и поднимались по лестнице, за ними следовал Редьярд. На площадке Грифф остановился:

— Джейн, я…

Она зажала ему рот ладонью.

— Не надо. Не хочу ничего знать. Что бы там ни было, все уже кончено. Только это имеет значение.

— И я ничего не хочу знать. О тебе. О том таинственном мужчине. Пусть это относится и к тебе, и ко мне — то, что ты сказала.

— И еще к кому-то третьему, — улыбнулась Джейн и, не выпуская его руки, повела дальше. Перед закрытой дверью она остановилась и осторожно постучала. — Уилл?

Мальчик сидел в пижаме у открытого окна и смотрел во двор. Еще минута — и он бы полез на крышу кормить ворону.

— Я привела к тебе человека, который очень хочет тебя видеть, — сказала Джейн.

Уилл обернулся и посмотрел на нее. Джейн подтолкнула мужа вперед, встала у него за спиной и все дальнейшее наблюдала молча.

— Привет, малыш.

Уилл не ответил. Грифф подошел к сыну и положил ладони ему на плечи.

— Ну… — буркнул мальчик. Только «ну» и больше ничего. И опять уставился в окно.

Грифф уронил руки и взглянул на Джейн. Она кивнула в сторону сына. И Гриффин снова коснулся мальчика.

После долгой паузы Уилл повернулся и очень тихо произнес:

— Папа?

Они обнялись, хотя объятие мальчика было неуверенным — осторожным.

Время, вспомнил Грифф. Требуется время.

За окном усилился ветер. Вороны взлетели с дерева. Миссис Арнпрайр вышла во двор и принялась развешивать выстиранное белье. Проехала машина. Джейн взбила подушку Уилла. Наконец он может спать спокойно. Она посмотрела на мужа и сына. Вот они. Они здесь — с ней.

Все трое вместе.

Да. И Редьярд у ее ног. А внизу — Мерси. И в студии, в ящике, нарисованная Уиллом семья ждет своего воссоединения.