1

Вторник, 23 июля 1998 г.

«Стратфорд Бикон-геральд»

Сначала месяца в Стратфорде совершено второе убийство. В воскресенье, 12 июля, соседка обнаружила тело Маргарет Миллер. Она была изнасилована и задушена. Ее убийца еще не найден, хотя некоторые детали свидетельствовали о том, что он не чужак в нашем городе. Преступник явно был знаком не только с местной топографией, но и с местными обычаями — до такой степени, что прекрасно представлял привычки Маргарет Миллер и ее соседей.

А вчера утром к известной в городе парикмахерше Ленор Арчер заглянула родственница и нашла ее убитой в собственном доме на Блейк-стрит, 13. Тоже изнасилованную и задушенную.

Ленор Арчер исполнилось 38 лет, она была не замужем и всю жизнь проживала в Стратфорде, за исключением трех лет в 70-х годах, когда училась парикмахерскому ремеслу в Торонто.

Сходство двух убийств не ускользнуло от внимания властей. Выступая вчера в два часа пополудни перед газетчиками и телерепортерами, начальник полиции Арнольд Крейг хотя и не вдавался в детали, однако рекомендовал населению «закрывать на замок двери и присматриваться к посторонним и всем, чье поведение в темное время суток вызывает подозрение». Он отметил, что для особой тревоги причин нет — просто надо проявлять бдительность, тем не менее заявил: «Я как начальник полиции считал бы безответственным не предупредить, что, возможно, в городе на свободе разгуливает преступник. Оба убийства — и мисс Арчер и миссис Миллер — совершены сходным образом и при весьма схожих обстоятельствах. Третье, до сих пор не раскрытое убийство случилось в июне в Китченере. Мы не можем считать это совпадением и поэтому объединились с тамошними полицейскими и занимаемся совместным расследованием».

Отвечая на вопросы журналистов, шеф полиции также сказал: «Я бы не хотел, чтобы люди испытывали безосновательные подозрения по таким незначительным поводам, как шумная вечеринка у соседей, или появление в нетрезвом виде на людях, или выгуливание собаки поздно вечером. Это все несерьезно, хотя и может вызвать неудовольствие. Другое дело агрессивное поведение, попытки проникновения в жилище или бродяжничество».

Тетя мисс Арчер, Милдред Каммингс, которая и обнаружила тело племянницы, сообщила, что ее сестра — мать убитой — единственная, кроме нее, оставшаяся в живых родственница покойной. Миссис Арчер овдовела более двадцати лет назад и теперь проживает в Китченере. О похоронах будет объявлено, как только полиция убедится, что собраны все улики, и станут известны результаты вскрытия.

Многие из друзей и клиенток мисс Арчер уже успели выразить негодование и сожаление по поводу ее насильственной кончины. «Она была просто ангелом по предупредительности», — сказала о ней ее давнишняя соседка по Бриджет-стрит Виолет Тернер. «Милейшая, прекрасная женщина, — таковы были слова Аллисон Паджет, клиентки. — И хороший мастер».

Предполагается, что клиентки салона мисс Арчер на Эри-стрит перейдут к ее деловой компаньонке Мери Бет Андерсон и будут по-прежнему «получать обслуживание только высочайшего класса». Миссис Андерсон отказалась позировать фотографу, заявила, что широко известный как «СЗК» («Стрижка, завивка, краска») салон продолжит свою работу, однако в знак уважения к покойной компаньонке она решила закрыть его на неделю, то есть до 13 июля.

В десять тридцать вечера на следующий после смерти Ленор Арчер день у боковой двери Мерси Боумен неожиданно появился Люк Куинлан. Мерси в это время открывала банку кошачьих консервов, и все четыре кошки с вожделением наблюдали за ее действиями.

Наружная дверь была открыта, а внутренняя, с сеткой, закрыта.

Люк стоял на крыльце под незащищенной плафоном лампой, и его не сразу можно было узнать.

— Мерси, это я, Люк. Извини за беспокойство.

— Ничего, проходи.

— Надеюсь, ты не возражаешь — мне надо поговорить.

— С удовольствием. Не видела тебя уже несколько недель. Вот только покормлю свою стаю.

Она вывалила консервы из банки и разложила в четыре мисочки. На каждой было краской написано имя: Рэгс, Лили, Гэбби, Роли. Мерси расставила их на полу в привычном порядке.

— Ты голоден, дорогуша?

Почему я назвала его дорогушей?

— Нет, спасибо.

Люк как будто нервничал: кинулся в другой конец комнаты, сбросил пиджак на стул, достал из кармана сигареты и зажигалку, сел, вскочил, снова сел.

— Тогда выпьешь?

— Да. Что-нибудь.

Мерси выскребла щеткой на длинной ручке остатки корма из банки, тщательно вымыла ее под струей воды, смяла, сунула внутрь отрезанную крышку и только после этого выбросила в голубой мусорный ящик у задней двери.

— Всегда мну консервные банки, — объяснила она. — Однажды котик засунул голову в такую вот банку и никак не мог вытащить. Он непременно бы погиб, если бы я не оказалась рядом.

Мерси вытерла руки.

— Пиво? Вино? Что?

— Пиво всегда хорошо.

— Бери сам. Оно в холодильнике. Я помню, ты не любишь стаканов. А потом выходи на веранду. Я на минутку, только открою вино.

Люк вытащил из холодильника две бутылки «Слимана» и пошел на веранду. «Слиман»… неужели она его пьет? Или…

Мерси откупорила бутылку довольно дешевого «Кьянти», нашла стакан, сигареты и две чистые пепельницы и все вместе поставила на маленький поднос.

Но прежде чем выйти к Люку, закрыла боковую дверь, открыла дверь с сеткой и зацепила ее за крючок для полотенец под фотографией улыбающегося Тома. Дорогой мой… Первое, что я вижу, когда возвращаюсь домой, и последнее — когда ухожу. Мерси поцеловала кончики пальцев и дотронулась до губ на фотографии. А потом заперла замок. Теперь кошки могли вбегать и выбегать через кошачью лазейку, однако непрошеный гость не сумел бы проникнуть в дом. Раньше Мерси не всегда запирала дверь, но приучила себя к этому после смерти Мэгги Миллер. А теперь еще…

Не надо думать об этом… Не надо…

Мерси вышла на веранду, сняла туфли, поставила поднос на стол и села в шезлонг.

— Длинный получился день, — она налила себе «Кьянти». — Тебе удобно?

— Конечно. Спасибо.

Люк сидел к ней в профиль и смотрел сквозь сетку на задний двор.

Мерси глотнула «Кьянти» и вздохнула.

— О милосерднейший бог вина, как бы тебя ни звали… — она подняла стакан к небесам.

— Бахус, — подсказал Люк.

— Ах да, Бахус. Где-то я это слышала. Наверное, в школе.

— Бог вина и пирушек.

— Просто вина — и на том спасибо. Для пирушек я, пожалуй, устала.

— И я тоже.

Мерси щелкнула зажигалкой. Люк уже курил.

— Тебя что-то тревожит, дружище?

— Да.

— Выкладывай.

— Беглец. Не показывался около трех недель. Ни слуху ни духу. А сегодня…

— Что?

— Когда я вернулся в половине седьмого с работы, обнаружил на автоответчике сообщение.

— От него?

— От Беглеца? Ни в коем случае. Он ни за что не станет пользоваться штучками вроде автоответчиков и мобильников. Он в них не верит. Это от кого-то, кто, как я понимаю, не знает номера моего сотового. Только домашний. Он есть в телефонном справочнике.

— Ну да… Конечно… И что же?

Несколько секунд Люк смотрел в пустоту, курил и пил пиво, затем подался вперед. Мерси наблюдала за ним. Из окон дома Саворских и из боковой двери струился свет. Агнешка, судя по всему, не выносила даже мысли о темноте. В их доме с закатом включались все лампы и не выключались до рассвета.

Лицо Люка было изможденным, старым, почти печальным. Зубы стиснуты. Волосы казались более седыми, чем были на самом деле.

Мерси ждала.

Незачем его торопить.

— Сообщение оставил кто-то незнакомый. Парень. Пожалуй, я представляю, кто он такой — торговец. Но если я его и встречал, то лишь мельком.

— Понятно.

— Ты ведь знаешь про Беглеца и про его пристрастие к наркотикам…

— Только то, что говорил мне ты.

— То бросит, то опять начнет. И каждый раз все дольше и тяжелее.

Мерси вспомнила о дочери, Мелани, вздохнула и проговорила:

— Да…

— Так вот, этот парень сказал: Я знаю, что ты брат Беглеца. Он сорвался с катушек. Может, тебе и все равно, но я его вчера видел. Конечно, не сказал где, только — если тебе интересно знать, он в городе. Тебе бы хорошо за ним присмотреть. Он в беде. Очень глубоко в дерьме. Извини, больше ничего сообщить не могу. Я запомнил каждое слово — прослушал то ли двенадцать, то ли пятнадцать раз.

— И что дальше?

— А ничего. Повесил трубку. Даже не назвался. Сказал: «глубоко в дерьме» — и всё.

Некоторое время Люк смотрел на бутылку и на сигарету в руке.

— Я боюсь, Мерси. Боюсь. — Он выглядел совершенно потрясенным. — То, что написали сегодня в газете… Что, если…

— Не говори так. Не надо. Даже не думай. Это не он.

— Ты не понимаешь. Ничего не понимаешь. Перед тем как исчезнуть, он целую неделю встречался с Ленор Арчер. Для Беглеца это рекорд. Обычно подружки у него и дня не держались, не говоря уж о неделе. Не умел давать им радость и сохранять в них эту радость. Как ни странно, он считал женщин своими врагами. Может, оттого что в начальной школе у него преподавали одни женщины. Он был упрямцем и не мог убедить их в том, что не дурак. Ведь в школе его считали тупоумным. Однако дураком он не был — просто боялся, что о нем плохо подумают, если он сделает что-нибудь не так, и отказывался отвечать. Маленький, грустный мальчуган — так говорил о нем отец. Коротышка, как я. Маленький и грустный. Мне он тоже запомнился грустным еще с того времени, когда я был совсем малышом, а он уже четырнадцати или пятнадцатилетним. Он всегда хотел заслужить одобрение людей, но не знал как. И, похоже, считал, что ему требовалось от людей разрешение на то, чтобы жить.

Мерси слушала и ничего не говорила.

На веранду вошел Рэгс, потерся о ногу Люка, уселся на пол и приступил к сложнейшему процессу умывания: мордочка, ушки, лапки, грудка — все пушистые места, которые отличали его персону от других котов. У каждой кошки все — и холка, и бакенбарды, и уши в своем роде уникальны, а все вместе создают образ именно этого животного. Давно наблюдая за кошками, Мерси пришла к выводу, что людям стоит у них поучиться, как себя преподносить. Кошка всегда грациозна, никогда не теряет достоинства. В кошке живет ощущение собственной личности, а человек либо успел его забыть, либо никогда не знал. Все, что у вас есть, — это вы сами. Вы сами — это то, что вам дано. Все, что вам дано, — это определенность вашей персоны.

Люк наконец откинулся назад, открыл вторую бутылку «Слимана» и глотнул пива.

— Почему тебе кажется, что ты знаешь этого человека — торговца или кто он там? — спросила Мерси.

— Голос. Надтреснутый, грубый, злой. Такие слышишь только в глухой тьме: Ща я тя уделаю, — голос полуночника.

— Интересно, — хмыкнула Мерси, — таких голосов никогда не бывает у женщин. Только у мужчин. Ни разу не слышала, чтобы женщина говорила подобным голосом, хотя женщина, если захочет, может нагнать на человека еще какой страх божий. Но ее голос не… как бы это сказать… не…

— Не убивает, — подсказал Люк. — Леденит душу, но убить не способен, — он грустно улыбнулся.

— Так ты считаешь, что встречался с этим человеком?

— Возможно. Совсем не исключено. Один из тех типов, что торчат по темным переулкам, причем только по пятницам и субботам, когда копы заняты большой наркоторговлей. Скорее всего, промышляет чем-нибудь. Не марихуаной — поднимай выше — героином.

— Уж тогда не поднимай, а падай, ниже некуда, — заметила Мерси.

— Пусть так, — согласился Люк. — Большая шишка… и с крышей.

— А это что значит?

— Ну, у него есть кто-то в полиции — сильная рука, короче.

— И оружие?

— Разумеется. Без этого нельзя. Но сам он его не носит. Чтобы не нарваться на ННО.

— Не поняла.

— Не хочет сесть за незаконное ношение оружия. Скорее всего, за ним приглядывают со стороны. И не исключено, что со стволами.

— Похоже на плохое кино.

— Есть немного… Хотя не все эти фильмы плохие. Помнишь «Криминальное чтиво»? Потрясающе — наркоманы, наркоторговцы…

— Да, да, — тихонько рассмеялась Мерси. — Обожаю Джона Траволту. Под настроение нравится Брюс Уиллис. И эта тоже ничего — как ее…

— Ума Турман.

— Ах да, — новый смешок. — Не знаешь, что это за имя?

— Может быть, немецкое или скандинавское. Она блондинка.

— Искусственная.

— Они все немного искусственные. Они же кинозвезды.

— И все же, — продолжала Мерси, — я хоть и восхищаюсь, как это сделано: прекрасные актеры, все правдоподобно, но, господи боже мой, совсем не перевариваю насилия. Неужели в жизни так поступают — убивают, словно перед ними не люди, а манекены из витрин?

— А как насчет Ленор Арчер?

Мерси опустила глаза в пустой стакан.

— Да, — прошептала она, — добрались и до нашего города.

В воздухе повисли непроизнесенные слова из «Бикон-геральд»: «В Стратфорде совершено второе убийство».

Мерси налила себе вина. Рэгс прыгнул и растянулся у нее на коленях. Она гладила его по спине, пока он не замурлыкал. Потом ее рука замерла.

— Что ты собираешься делать?

— Отыскать его.

— Ради бога, не надо, Люк. Пусть сам вернется. Ведь те, другие…

— Никуда не денутся. Не дадут же они деру только оттого, что я вышел на улицу.

Послышался крик совы.

— В этом году, должно быть, много сов, — заметил Люк. — У меня тоже живет. По ночам сидит на крыше. А по утрам я нахожу на газоне маленькие круглые бляшки — то, что она не могла переварить: перышки, мышиные хвосты, зубы, кости, коготки. И закапываю в клумбы.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Потому что я занимаюсь этим. Хороню в землю то, чего не хочу видеть или о чем не хочу знать.

— Мне известно, сколько горестей было в твоей жизни. И я сочувствую тебе. Иногда не могу понять, как ты выдерживаешь все это — с Джессом, один. А мне кажется, что ты один все время. Но ты выстоял. Пересилил все. И ты жив. Я тобой восхищаюсь, Люк. У тебя должны учиться.

— Не говори так, Мерс. Не надо. Начать уж с того, что в этом отношении ты сама любого переплюнешь. Все потеряла. Все и всех. И Тома, и дочь… Но ведь тоже жива.

— Я должна жить.

— Вот именно. Должна. И я тоже должен. Бог знает, что случилось бы, не будь нас.

— Да.

— Не знаю, как ты к этому отнесешься, — проговорил Люк, не глядя на Мерси, — только можно мне сегодня переночевать здесь?.. Я хочу сказать, на диване или даже в шезлонге. Я просто не могу… не могу…

— Идти домой?

— Да. — Ответ прозвучал едва слышно.

— Я понимаю, это не страх, — мягко произнесла Мерси. — Но тогда что? Боишься, он придет, а ты не будешь знать, что делать?

— Отчасти да.

— А отчасти?

— Что он придет не один. И…

Мерси ждала. Ее пальцы покоились на спине старого кота. Все можно пережить, думала она. Все, но только не одиночество, если ты больше никому не нужен. И когда все надежды улетучились, когда больше не рассчитываешь на какую-то перемену к лучшему, единственный выход — кого-нибудь найти, какую-нибудь открытую дверь.

— Я боюсь, — наконец заговорил Люк, — что он придет и расскажет, что натворил. И я этого не вынесу.

— Конечно, ты можешь остаться, — ответила Мерси. — Диван занят кошками, и я закрываю дверь между домом и верандой. Поэтому ты можешь спать наверху со мной. — Она улыбнулась. — Не беспокойся — я не строю никаких планов. Для меня все это в прошлом.

2

Вторник, 23 июля 1998 г.

— А что мне еще остается думать? У нас была большая любовь. У нас ребенок. Мы вместе стремились в голубые дали — к голубым горизонтам, которые вдвоем воспевали. А теперь все кончено? Так? Всему конец? Точка?

— Почему ты решила, что все кончено?

— Ты не показывался не меньше недели. Целую неделю! Я ни о чем не спрашиваю. Какой смысл? Все равно ты солжешь.

Они говорили на кухне. Потные тела и запотевшие стаканы, потолочные вентиляторы и нарушенные обещания — и, можно сказать, разрушенные жизни. Все было налицо — в каждой черточке, в каждом сердцебиении. Взгляды не встречались, руки не соединялись. Даже стулья не желали приближаться к столу.

— Ты живешь в другом месте?

— Ты прекрасно знаешь, что я прихожу домой. Я почти всегда ночую здесь. Но ты так злишься…

— Я никогда не злюсь.

Стук пальцев по столу и передергивание плеч, которое немилосердно и безжалостно говорило: «Хорошо — никогда не злишься…»

— Значит, черт возьми, выходишь из себя, — произнес он вслух.

— Это называется «беспокойство», «тревога». Кто-то же должен испытывать эти чувства. А с твоей стороны я не ощущала ничего подобного.

Молчание. И затем:

— Ты слишком много куришь.

— Ты тоже. Но разве теперь это имеет значение?

Пауза.

— Ради бога, скажи же что-нибудь. Объясни. Можешь не говорить, кто она. Мне теперь все равно. Господи боже мой, я хочу только знать, что ты не валяешься где-нибудь в канаве.

— Почему я должен валяться в канаве?

— Ты что, не знаешь: в городе убивают. Изнасиловали и задушили женщину. Вторую за месяц. Не слышал, что говорят люди? Или так ушел в свою тайную жизнь, что видишь только одну… как ее там… а остальной мир пусть крутится сам по себе? Не читаешь газет и даже на заголовки не смотришь? Не включаешь ни телевизор, ни радио? Где ты, черт возьми? Где?

Гриффин выпил и только после этого ответил:

— Я здесь. Прямо перед тобой. Ты меня просто не видишь.

— He вижу — абсолютно с тобой согласна. Сейчас ты вполне способен играть Человека-невидимку без компьютерной анимации. К чему все это новомодное техническое дерьмо, когда есть ты? Свет! Камера! Мотор! Вперед! И ты звезда! Невидимая звезда — постоянно отсутствующая звезда.

В стаканы опять полилось сногсшибательное мартини.

Джейн посмотрела на часы.

Было за полночь.

— Что у нас теперь? Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье?

— Не один черт?

— Мне — нет.

— Четверг, переходящий в пятницу.

— Да, да, четверг, переходящий в пятницу. Завтра тебе опять играть в гольф, как тогда, когда мне нужно было, чтобы ты пришел на генеральную репетицию «Ричарда». Значит, домой ты явился только затем, чтобы забрать свои клюшки, в том числе и ту, которую я, как дура, подарила тебе на день рождения? За этим, а не ради меня? Подонок! Впрочем, почему я продолжаю называть это место домом? Не понимаю! Просто перед игрой — перед тем как предстать во всем блеске перед вечерней публикой — ты решил отоспаться в удобной кровати.

— Отоспаться после чего?

— После двенадцатидневного блуда. Или что там у тебя было?

Никакого ответа.

— Ради всего святого, скажи, — попросила Джейн. И добавила: — Это… Зои?

— Нет.

Вот так — «нет», и все. Но что прикажете делать с этим «нет»?

— Тогда кто?

Опять никакого ответа.

— Сколько ни смотри в пол, не поможет. — Джейн даже улыбнулась его ребяческой неспособности признаться в чем-то. Гриффи, это ты вытащил из моего кошелька десять центов? Ты? Скажи мамочке.

При этих словах весь мир ребенка сужался до пола под ногами и возникал внезапный интерес к тому, что происходило за открытыми окнами и дверями.

— Неужели тебе нечего, абсолютно нечего сказать?

Красная, как колода карт, пачка «Дю Морье», не виденная раньше золотая зажигалка с инициалами, которую он поглаживал с незнакомой, почти чувственной нежностью, пока извлекал огонь и подносил к кончику сигареты с фильтром. Вздох, постукивание пальцами, край бокала прижат к губам, глоток, застенчивая, необычная улыбка и отведенный взгляд.

— Я получил роли, которые хотел. Бируна и Меркуцио.

Господи! Что на это сказать?

— Ну, что ж, поздравляю. Тебе повезло.

В Джейн шевельнулось… что?

Подозрительность, недоверие, замешательство.

Что он сделал? Как сумел заполучить их назад?

Она посмотрела на мужа.

Нашел все-таки способ? И поэтому так долго пропадал?

Но разве можно задавать такие вопросы?

Нет, нельзя.

— Я рада за тебя, — сказала она наконец. — Правда. Рада и горда. Ты их заслужил.

— Знаешь… я доволен.

Доволен… и все? После того как хватался в доме за все, чем можно убить себя, после того как разорвал мне сердце, рыдая на лестнице и мыкаясь из угла в угол по кухне? Просто доволен?

— Откуда ты узнал? Ведь еще ничего не объявляли.

— Мне сказали.

Сказали? Понятно.

— Кто?

Пожал плечами.

— В «Тщетных усилиях любви» твоей партнершей будет снова она?

— Господи, прекрати!

— Я только задала вопрос.

— Тогда вот тебе мой ответ — не знаю.

Джейн ждала. Пожалуйста, добавь, «мне все равно». Пожалуйста, скажи, что тебе все равно.

— И если уж на то пошло, мне абсолютно все равно.

Ну вот, хоть какие-то молитвы услышаны.

— Не представляешь, почему они передумали? По поводу тебя?

Он снова пожал плечами. Сделал еще глоток мартини. Сидел, явно настолько измотанный, что едва мог пошевелиться.

Джейн вздохнула и произнесла:

— Дорогой…

Гриффин поднял глаза.

— Я должна тебе кое-что сказать. Я встретила мужчину…

— Извини, не понял. — Он подался вперед и коротко хохотнул. — Ты встретила мужчину?

— Ну да. Он…

— Ты?

— Я. — Джейн поневоле улыбнулась. В его голове явно не укладывалось, что у нее может появиться какой-нибудь другой мужчина, и он ей не поверил. Забавно — и очень типично для неверных мужей, подумала она.

— Как его имя?

— Милош.

— Итальянец?

— Нет. Я думаю, поляк.

— Поляк! — фыркнул Грифф. — Вот это сподобилась. Принцесса и полячишка.

— Не говори так. Это недопустимо!

— Ну еще бы: наша мисс Красавица-Южанка до мозга костей своего белейшего тела лишена предрассудков.

Джейн посмотрела в темноту за окном.

— Когда ты с ним познакомилась?

— Это несущественно.

— Ну, конечно… тебе его, случайно, не на крыльце оставили? Какой-нибудь незнакомец? А подарочная обертка на нем была?

— Ты просто…

— Что я?

— Смешон. Стоило не твоим пальцам оказаться в пушку — и смотри, как изменилось твое отношение.

— Говорят: «рыльце в пушку», а не «пальцы»! Господи, какая же ты тупая!

Вот она — защита — нападения. Переложить свою вину на меня. Джейн собиралась его только подразнить. Сказать, что Милош согласился позировать ей. Но Гриффин сразу же сделал неправильный вывод, и это даже к лучшему. Пускай.

— Он сегодня явится, этот полячишка?

— Естественно, нет.

— Мне тоже, пожалуй, пора удалиться. — Он поднялся, отвесил преувеличенно глубокий поклон и направился к боковой двери.

— С собой ничего не беру, — тон его был невероятно ядовитым. — Слава богу, у меня есть друзья, у которых найдется все: чистые постели, бритвы, свежее, подходящее по размеру белье, зубные щетки, расчески, дезодоранты. Чистые кровати с чистыми простынями в чистых прохладных комнатах. Потолочные вентиляторы. И никаких женщин.

Гриффин отомкнул замок и распахнул дверь.

— А мне что делать? В конце концов, у нас ребенок. Если не забыл, его зовут Уилл. Тебя не волнует, что мы с ним будем делать?

— Честно говоря, нет.

Грифф долго ждал, чтобы это сказать.

Превосходный уход со сцены.

Вот только у Джейн и Уилла не было завтра, не было Тары, куда можно вернуться, и женой Гриффа была вовсе не Скарлетт О’Хара.

Джейн заперла за мужем дверь.

Я никогда не испытывала такого страха, думала она, и теперь не могу от него отделаться. Наверное, это следствие поражения. Нет, черт побери! Не поражения — потери!

Возвратившись на кухню, Джейн машинально подняла руку, намереваясь отвести с лица волосы.

Я же постриглась — неделю назад. Только неделю. А теперь…

Господи!..

В ту ночь Ленор Арчер была повсюду.

3

Суббота, 25 июля 1998 г.

Зазвонил телефон.

Мерси подняла трубку.

— Это миссис Кинкейд?

— Нет. Это Мерси Боумен. Миссис Кинкейд нет дома. Ей что-нибудь передать?

Несколько секунд звонивший не откликался. А затем сказал:

— Мерси?

— Да. Могу я чем-то вам помочь?

— Это я, Милош.

— Милош Саворский?

— Ваш сосед.

— Я знаю, кто такой Милош Саворский. Привет. Как поживаете? Все в порядке?

— Пока да. Я звоню по просьбе миссис Кинкейд.

— Что-нибудь по поводу телефонов? Какая-нибудь поломка?

— Нет. Она просто просила, чтобы я позвонил.

— А… ясно… — Мерси ждала объяснений, но ничего не последовало. — Так вы хотите оставить для нее сообщение?

— Нет. Не могли бы вы сказать, когда она точно будет дома?

Мерси покосилась на часы:

— Скорее всего, в половине шестого. В крайнем случае — в шесть. Она в театре. Мы собрались пойти куда-нибудь поужинать. В таких случаях она никогда не опаздывает.

— Передайте ей, что я звонил. И снова перезвоню. Ровно в шесть.

— Непременно. Звоните. В шесть она придет.

— Спасибо.

— Милош?

— Я слушаю.

— Как ваш сын?

— Не очень. С ним Агнешка. Она никогда его не оставляет… — Похоже, он хотел сказать, что жалеет об этом, но не посмел, возможно, потому, что рядом стояла и слушала жена.

— Надеюсь, Милош, она позволит вам что-то предпринять. Вы же понимаете, что так нельзя. Ваш сын в серьезной опасности.

— Я знаю.

— Всего хорошего, Милош. Я передам миссис Кинкейд, что вы позвоните в шесть.

— Спасибо. До свидания.

Бедняга, подумала Мерси, не выпуская из руки трубку. Попался в лапы ненормальной. Хватал бы ребенка и бежал от нее подальше.

Но он этого не сделает.

Нет, не сделает.

Если бы хватило духу, давно был бы далеко.

Мерси положила трубку на место и отправилась прибраться на террасу. Уилл закончил складывать большой пазл и приступил к новому — круглому и чисто белому. Ничего, кроме белого. И никакого намека на форму внутри формы — только круг.

Внешний круг было несложно заполнить — все элементы имели одинаковую дугу с одного краю, и Уилл справлялся без труда. Но средний представлял собой сплошную загадку. Однако Мерси не сомневалась, что мальчик решит и ее. Казалось, молчание и загадки — это все, что его интересовало: читать книги, решать головоломки и погружаться в колодцы безмолвия — волнующее и возбуждающее занятие. Уилл не разговаривал даже с Редьярдом — лишь чесал пса за ухом, будто и его побуждая только слушать. Их прогулки больше не искрились радостью и превратились в занудное времяпрепровождение: Уилл обычно либо шел впереди, либо плелся сзади — один.

Глядя на пазл, Мерси почему-то вспомнила о Люке.

Еще одна тайна?

Нет. Не совсем. И не головоломка.

По крайней мере, он — не головоломка. Головоломка — это то, что с нами случится. Наше будущее. Все частички перед глазами, но никакого представления, как они сложатся.

Мерси вздохнула. Она сама удивилась, насколько удобным ей показалось не знать, что произойдет с Люком. Она вновь занялась уборкой, тихонько напевая что-то себе под нос.

Джейн вернулась, когда Мерси взбивала подушки. На часах было пятнадцать минут шестого.

— Да здравствует дом и свобода, — пропела Джейн. — Отменный денек. «Ричард» получился что надо. Вся труппа пришла в восторг. Для остальных актеров это был последний шанс посмотреть постановку — на сегодняшней репетиции в костюмах. Видели бы вы их лица. Просто ошарашенные.

— По мне, звучит не слишком здорово, — отозвалась Мерси. — Ошарашенные — это когда случилась какая-то катастрофа.

— Нет, нет, — рассмеялась Джейн. — Я хотела сказать — взволнованные, все буквально лишились дара речи. Зрелище было и впрямь потрясающее. Кстати, мои окна прекрасно смотрелись, и о них потом много говорили. Так что я возгордилась.

Джейн швырнула рабочую сумку на кухонный стол и отправилась в столовую за своим любимым вином.

— Давайте отпразднуем!

Мерси передернулась.

Вино, вино и опять вино. Куда она катится?

Джейн принесла бутылку на кухню, но при этом уронила на пол штопор.

— Вы только посмотрите: я так переволновалась, что дрожу, как при землетрясении. Придется открывать вам. Только не тяните. Давайте. А то я сейчас взорвусь.

Джейн выложила из сумочки сигареты и спички и пододвинула к себе пепельницу.

— Готово. — Мерси наполнила бокалы.

— Не уносите бутылку, — попросила Джейн.

— Хорошо, но я надеюсь, что мы все же пойдем ужинать.

Мерси села. Они прикурили от одной спички, и Джейн подняла бокал:

— За «Ричарда Третьего» — полный триумф!

— За «Ричарда Третьего» — поздравляю!

Джейн выпила.

— О, этот восторг театра, восторг всего, что там происходит, — старая песня, но это правда. Бывают моменты — согласна, их не так много, — когда чувствуешь, что это магия. Чистая магия: все сходится воедино — аж мороз по коже. И если ты тоже в этом участвуешь… Я так горда, что сейчас расплачусь.

Джейн снова наполнила свой бокал и вздохнула.

— Сегодня я заснуть не смогу. Глаз не сомкну. Ну и пусть! — Она помрачнела и потянулась к пепельнице. — Грифф опять не пришел. Но почему? Это была последняя возможность посмотреть репетицию и… мои окна. А теперь увидит только фотографии. Черт бы его побрал.

— Вполне согласна, — отозвалась Мерси. — И сочувствую.

— Понятия не имею, где он. Ни малейшего понятия. С кем он и что у него на уме.

Тараторит так, будто куда-то безумно спешит, подумала Мерси.

— Понимаю, — нарочито спокойно проговорила она. — Не вспоминайте об этом. Наслаждайтесь своим успехом.

— Да! Да! Да! Наслаждаться успехом! Он так мимолетен! Но он… — Джейн не стала продолжать.

— Вам звонили, — проговорила после недолгой паузы Мерси.

— Мне? Кто?

— Я не знала, что вы с ним знакомы. Мой сосед — Милош Саворский.

— Ах да. — Джейн попыталась изобразить безразличие. — Телефонист, — и стала рыться в сумочке, словно хотела что-то найти. Мерси внимательно наблюдала за ней.

— Совершенно верно.

— Он мне что-нибудь передал?

— Только то, что перезвонит в шесть.

— В шесть?

— Да. А сейчас без пятнадцати.

— Без пятнадцати.

Они выпили.

— Как получилось, что вы с ним познакомились? — спросила Мерси. — С Милошем Саворским. Он мне об этом никогда не говорил. Да и вы тоже.

— Понятия не имела, что вы соседи. Он приходил чинить телефон, когда Люк перерубил лопатой кабель. Три или четыре недели назад — точно не помню.

— А… Значит, тогда.

Люк…

Мерси улыбнулась.

— Вас, кажется, не было, когда он приходил.

— Не было. Я гуляла с Уиллом и Редьярдом. А когда мы вернулись, вы сказали, что телефонист все исправил. Надо же, чтобы им оказался мой сосед. Я знала, что Милош работает в компании «Белл», но мне и в голову не приходило, что это он чинил ваш телефон. — Мерси рассмеялась. — Что ж, бывают вещи и поудивительнее. И с чего это он вам звонит? Вы не против, что я спрашиваю?

— Нисколько. Просто он меня заинтересовал. Я решила, что из него может выйти неплохой натурщик.

— Натурщик? — Мерси насторожилась.

Так вот откуда те рисунки.

— Ну да, будет мне позировать. Разве я вам не говорила? Теперь, когда нет старины Джей Ти, я решила заняться натурой в классе Эдны Мот, — солгала Джейн. — Я и еще человек пять-шесть. Она нашла женщину. А мужчину найти никак не может.

— Это в городе, где полно расфуфыренных актеров? — удивилась Мерси. — Странно.

— И тем не менее… — пожала плечами Джейн. — Расскажите мне о нем. Я знаю только его имя. Встретила как-то на улице, подумала: вот совершенное тело. И пригласила позировать.

— Так просто?

— Так просто. А почему бы и нет?

— Но вы ведь его не знаете. Почти. Я хочу сказать: вы же не подойдете к незнакомому мужчине в ресторане и не попросите его вам позировать?

— Попрошу, если он покажется мне подходящим.

— Гм… Господь всемогущий, а смелости вам не занимать. Обнаженным, я полагаю. Раздетым?

Все уже свершилось, подумала Мерси. Она мне пудрит мозги.

— У него прекрасное тело.

— Ну-ну…

— Расскажите мне о нем. Он мне показался каким-то загадочным, странным. Не пугающим — нет. Совсем напротив. Скорее безгрешным.

— Согласна. Он как ребенок. — Мерси немного подумала и продолжила: — Печальная история, должна вам сказать.

И поведала все, что знала: об Агнешке, о маленьком Антоне, о врачах, о религиозной войне между супругами и о том, что малыш, скорее всего, погибнет, если Милош не отыщет способа его спасти. О растущем отчаянии Милоша, о его боязни, что он может совершить нечто роковое, чтобы сохранить младенцу жизнь.

— Опасная ситуация, — заключила она. — Потенциально.

Джейн посмотрела в сторону.

Когда рассказ подошел к концу, она налила еще вина и наконец сказала:

— Как только он позвонит, поедем в «Паццо».

Я проголодалась. — Она опять солгала. Есть ей совсем не хотелось. Джейн нервничала: из-за Милоша и из-за отсутствия Гриффа. Она поймала себя на том, что хотела бы отправиться по всем ресторанам искать мужа и спрашивать: может, его кто-нибудь видел?

— Надеюсь, вы не против, что я поделилась с вами проблемами моего соседа, у вас ведь и своих хватает, — сказала Мерси.

— Вовсе нет. Мне полезно это знать. Возможно, мы сумеем чем-нибудь помочь.

— Хорошо бы помочь. Если удастся.

Телефон зазвонил в шесть ноль одну. Минута в минуту.

Сама точность, подумала Мерси.

Она подняла трубку.

— Да, Милош, миссис Кинкейд пришла, — и передала телефон Джейн.

Та прикрыла ладонью микрофон.

— Собирайте Уилла. Я быстро — несколько секунд.

— Хорошо. — Мерси направилась к лестнице, но не очень спешила и поэтому услышала, каким тоном заговорила с Милошем Джейн.

— Привет… Да… Спасибо…

Томным. Или каким? Что-то в нем было…

Но что?

Редьярд сидел на лестнице. Неужели и он бросил Уилла?

Мерси рассчитывала найти мальчика в гостиной, перед телевизором. Но там его не оказалось.

Она глянула на его пустую кровать.

Тогда где?

Может быть, в ванной?

Нет.

Где же, черт возьми?..

Из дома он выйти не мог — они бы заметили.

Хотя…

Мальчик наловчился прокрадываться. Ночные набеги на кухню. Видео не для малышей — магнитофон он включал в гостиной без звука.

Мерси направилась к передней двери, вышла на тротуар и посмотрела в обе стороны улицы.

Никаких признаков Уилла.

Она повернулась к дому и подняла глаза. Мальчик сидел на крыше.

Она уже пару раз заставала его там. Впервые — недель пять назад. Тогда она спросила, какого черта он там делает.

— Кормлю свою ворону, — ответил Уилл.

— Твою ворону?

— А кого же еще. Это моя новая зверушка. С ладони она пока не берет. Но вокруг трубы есть выступ. Я кладу на него сухой корм Редьярда. Ей очень нравится. Она прилетает, даже когда я здесь — только если сижу спокойно и не шевелюсь.

— Кормить ворону — это полный финиш, — заметила тогда Мерси.

Теперь Уилл сидел справа от трубы над западной частью дома. Мерси пошла по подъездной дорожке во двор.

Мальчик рассматривал расположившихся на дереве ворон.

Мерси пересчитала их — пять — и снова повернулась к нему.

— Ты не думаешь, что пора слезать? — Она старалась говорить как можно спокойнее.

— Зачем?

Он даже не посмотрел на нее.

— Мы собираемся в «Паццо» есть пиццу. Забыл?

— А мама уже пришла?

— Конечно. Полчаса назад.

Уилл ответил не сразу.

— Я не голоден, — наконец бросил он.

— Перестань. Это же твоя любимая еда.

— А папа дома?

— Сомневаюсь, — сказала Мерси.

— Я хочу видеть папу.

— Он сегодня играет.

— С кем?

В самую точку, подумала Мерси.

— Играет в театре. Где же еще?

— Не знаю. Может играть где угодно — куда ходил все последние дни.

— Он вернется.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Обманываешь.

Мерси не двигалась. Замерла.

Обманываю?

Да. Он прав. Я обманываю — я понятия не имею, вернется ли Грифф. Почему я сказала, что вернется?

Потому что он должен вернуться. Должен, господи боже мой…

— Слезай — ты нам нужен, мы по тебе соскучились: я, мама, Редьярд.

— Я учусь быть как папа. Уходить с глаз долой. Пропадать.

— Слезай. Ты замерзнешь до смерти, если останешься там на ночь.

— Не замерзну. У нас волна жары..

— Твоя ворона еще не прилетала кормиться?

— И не прилетит, пока ты тут стоишь.

Как его уговорить? Сумеет ли она? Подобное никогда раньше не случалось.

— Если ты не пойдешь с нами, то что собираешься есть?

— Не знаю. Мне все равно. Я не голоден. Может, собачий корм, — Уилл отвернулся.

Мерси следила за ним, но он на нее не смотрел.

— Грибы, — увещевала она, — кусочки бекона, лук…

Уилл потер ладонь о коленку.

— И никаких анчоусов. Чтобы запаха их и близко не было. Пусть остаются на кухне.

— Но кто-нибудь может заказать пиццу с анчоусами.

— Только не за нашим столом.

— Мама их любит.

— Нет.

— Ты любишь.

— Ты прекрасно знаешь, что не люблю.

Они помолчали.

Господи, только бы Джейн закончила разговор с Милошем. Не хватало, чтобы Уилл услышал.

— Ты меня поймаешь, если я прыгну?

— Шутишь? Ты весишь целую тонну.

— Я даже ста фунтов не вешу.

— Думаешь, я только и делаю, что целыми днями ловлю мешки с мукой?

— Я не мешок с мукой.

— Я решила, что ты обидишься, если я скажу «мешки с сахаром». — Мерси улыбнулась, но мальчик не ответил ей улыбкой.

— А что плохого, если сказать «мешки с песком»?

— Ну хорошо, я не привыкла целыми днями ловить мешки с песком. Пошли, дорогой. Пора собираться. Возьмем с собой Редьярда — сядем на улице. Мама уже заждалась.

— Она говорит по телефону со своим любовником.

Господи. А это откуда он взял?

— Что, разве не так?

— Уилл, у твоей мамы нет никакого любовника. — Будем надеяться.

— Я думал, может, она говорит с папой. Разве она не любит папу?

Ехидничает, значит.

Он улыбался — не широко, а только уголками губ.

— Не будь ты таким остряком, я бы тебя выпорола, — заметила Мерси.

— Ты никогда меня не порола.

— Все еще впереди. Не воображай, будто я не способна тебя выпороть. Я всегда готова. Все зависит от того, куда тебя поведет.

— На крышу.

— Очень остроумно. А теперь давай спускайся.

Он встал.

— Хорошо. Я прыгаю.

— Валяй. Я отвернусь. — Мерси так и сделала.

Уилл — ну, пожалуйста…

Несколько мгновений стояла тишина. Потом она услышала, как он карабкается по кровле.

Только не обдери колени!

Мерси поняла, что он добрался до окна своей спальни и нырнул в комнату.

Она ждала.

Пожалуй, об этом лучше не рассказывать. Иначе у Джейн случится инфаркт.

На газон выбежал Редьярд.

— Мы его возьмем? — спросил Уилл. — Ты же обещала.

Он стоял на веранде, потирая задницу.

— Непременно. Я заранее позвоню и попрошу, чтобы нам зарезервировали столик снаружи. А ты, мистер Хокинз, иди помой руки.

Уилл смотрел на нее — почти без улыбки.

Мерси шутливо погрозила ему пальцем:

— Ну, беги, мы все тебя ждем.

Уилл подошел к двери с сеткой и оглянулся на Мерси через плечо:

— Когда я сказал, что прыгну, ты повернулась ко мне спиной.

— И что?

— А если бы я в самом деле прыгнул?

— Я бы тебя поймала. Или постаралась перехватить. Если действительно собираются прыгнуть, говорят более уверенно.

— Я правда собирался. С минуту.

— Пару секунд. He больше. — Мерси широко улыбнулась. — Смывай смолу. А я пока пойду позвоню. Два против одного — я справлюсь быстрее: ты еще и руки намылить не успеешь.

Уилл скрылся в доме. Мерси подняла глаза. Самая старая из ворон — главная из всех — снялась с дерева и села на трубу — клевать корм.

Мерси покачала головой. Господи, благослови все сущее на свете и сделай так, чтобы Уилл ни на что не обращал внимания.

Входя на веранду, она услышала голос Джейн:

— Куда, черт побери, вы все подевались?

— Нас только двое, — ответил мальчик. — Мы с Мерси, еще Редьярд.

— Это уже трое, — сказала Джейн, и Мерси поняла, что она улыбнулась. Имея дело с Уиллом, приходилось постоянно проявлять чудеса догадливости, чтобы просчитывать все на шаг вперед.

— Иди сюда, Редди. Давай наденем твой поводок.

Мерси вошла в дом, и пес последовал за ней.

О крыше упомянуто не было. Мерси набрала номер «Паццо» и попросила зарезервировать столик на улице.

— Но мы просим, чтобы пиццу принесли снизу, — добавила она. — Это очень важно.

4

Суббота, 26 июля 1998 г.

— Хочешь еще?

— Конечно.

Джонатан и Грифф сидели в гостиной номера в «Пайнвуде». Гриффин отыграл в утреннике «Много шума…», а потом они поели в ресторане «Пайнвуда». Опять «Шатобриан». Это превратилось в традицию.

Джонатан налил по второму бокалу «Гранд Марнье», подал один Гриффину и открыл окна на заднюю поляну, теннисный корт и плавательный бассейн.

— Я всегда любил запах леса под вечер, — сказал он. — Переход природы от вдоха к выдоху. Деревья, цветы, трава — все источает свой собственный аромат. Это как дыхание — человеческое дыхание. За исключением одного: природа никогда не пахнет чесноком, — он улыбнулся и сел.

Гриффин уже снял пиджак, расстегнул рубашку и расположился в кресле, перекинув одну ногу через ручку.

— Не надо так разваливаться, — заметил Джонатан. — Это слишком вызывающе.

Грифф оставил ногу там, где она была.

— Я много думал о «Тщетных усилиях любви», — продолжал режиссер, одновременно отточенно закуривая сигарету. Именно отточенно — ибо Грифф уже много раз наблюдал, как он касается сигареты пальцами, держит ее, управляет ею, словно инструментом, реквизитом. Все было под контролем — курение как манипуляция последовательностью жестов, которые рассказывали о своем, в то время как слова Джонатана вели совсем иное повествование. Все это были знаки — отражение, эхо того, что Джонатан пальцами, руками и губами делал Гриффу и с Гриффом в постели.

Его губы, язык и даже зубы были исключительно соблазнительны.

И он это знал.

А пальцы, с длинными, прямоугольными ногтями и чувственными подушечками знали толк в соблазне. С помощью сигареты Джонатан мог изобразить все, что угодно и, создавая завесу дыма и перекатывая комочки пепла по краям пепельницы, способен был буквально заворожить восприимчивого зрителя, который распознавал в его жестах всевозможные проявления секса. Он уже делал с Гриффом такое, чего тот не мог бы даже вообразить. И все это без генитального проникновения. Он признавал множество других форм проникновения, но только не генитальное. Здесь он проводил черту сам и не позволял переступать ее партнеру. Мы не трахаемся.

Причиной тому был СПИД, и Гриффин впервые в жизни испытал благодарность к этому недугу. Страх Джонатана избавлял Гриффа от необходимости нарушить запрет, который он, в свою очередь, установил сам себе. Чтобы защитить себя от нарушения этого запрета, он способен был пойти на убийство. И это, с точки зрения Гриффа, вносило в их отношения удивительный аспект. Если бы Джонатан попытался его трахнуть или даже выразил желание это сделать, Гриффин избил бы Джонатана. Но ничего подобного не происходило.

И поэтому они сидели здесь вдвоем.

— Расскажи мне о «Тщетных усилиях», — попросил Грифф.

— Начать с того, что я перемещаю пьесу во времени — и в пространстве.

О Господи, только без футуризма…

— Действие происходит не в королевском парке Наварры, а в Англии, в Кембридже. Когда? Летом тысяча девятьсот четырнадцатого года.

Грифф молчал. Картина уже вставала у него перед глазами.

— Все эти красивые молодые люди в рубашках, блейзерах, канотье и облегающих белых брюках, дружески-невинно держащиеся за руки, и доктринеры, Холофернис и Натаниэль, в черных мантиях, и французская принцесса, и ее дамы в эдвардианских нарядах для приемов в саду, прячущиеся под зонтиками…

— Очаровательно, — сказал Грифф. — Просто очаровательно. Продолжай.

— И военные мундиры…

— Мундиры?

— Да, мундиры. Сначала, возможно, на доне Армандо — этом фантастическом испанце, потом на втором, третьем, четвертом, пятом — на дюжине. Постоянное, но ненавязчивое увеличение числа молодых людей в мундирах. Европа — лето 1914…

Гриффин потягивал «Гранд Марнье» и слушал. Он словно плыл вниз по течению к Грантчестеру по реке Кем, а вокруг луга. Идиллия.

— Идиллия, — произнес он вслух.

— Так и задумано. Каждый, кто когда-либо писал об этом лете, называл его прекрасным: солнце, тепло, цветение и все такое… Но вот набегают облака — идет дождь. За кулисами ждут своего часа важные события. И по мере того как разворачивается шаловливая игра спектакля, небеса темнеют, множатся люди в мундирах, все явственнее военные цвета и ура-патриотическая музыка, пока — в сцене, которую я еще не продумал — не появляется Меркад и не сообщает, что умер король Франции. И мы понимаем: его убили, как эрцгерцога в Сараево. Расставаясь, молодые люди и девушки дают обещания вечной верности и преданности и уславливаются встретиться через год, но мы каким-то образом — каким я пока не знаю — понимаем, что грядет первое августа четырнадцатого. И, естественно, с этого момента все юноши обречены, а будущее женщин разбито.

— Прекрасно, Джонатан. Но почему это должно кончиться столь трагически? Для всех?

— Для всех. Потому что, дорогой, в этом смысл комедии. И историй о юности тоже. Ничто прекрасное не длится вечно.

Юные?

Молодые?

Мы.

Конец.

— Значит, ты хочешь… не знаю, как это правильно выразить… но ты хочешь убить нас всех: меня, Найджела, остальных. Убрать нас всех. Хочешь сказать: раз вы не мои, я вас всех убью. Только ты не убиваешь. Конечно, не убиваешь. Во всяком случае, не при помощи оружия.

— Грифф…

— Извини.

— Не стоит. Я все понимаю.

— Ненавижу менторов.

— Я не ментор.

— Знаю.

— Не уходи от меня.

— Не собираюсь. «Не уходи»? Да я не смог бы ни уковылять, ни уползти.

Они рассмеялись.

— Откинься на спину.

— Хорошо.

— Вот так. Одну ногу сюда…

— Да… вот эту.

— Да, эту… А теперь…

— О!

Господи боже мой…

Грифф лег на спину…

Лучший способ секса. Когда тобой овладевают. Когда ты во власти другого. Когда ты настолько желанен, что…

Хватит… Ни о чем не думать.

— Не возражаешь, если я тебя раздену? — спросил Джонатан.

— Нисколько. Нет, нет, нет.

Все это уже случалось.

Джонатан встал на колени между ног Гриффина.

— Дорогой, тебе надо кое-где побрить. Хочешь, я этим займусь. Или оставь так. Я и только я буду любить все как есть.

5

Понедельник, 27 июля 1998 г.

Грифф вернулся в дом на Камбриа-стрит в свой выходной.

Его никто не ждал. Он обошелся без предупреждений. Ни сообщений на автоответчике, ни звонков. Ничего. Просто в половине одиннадцатого по подъездной аллее подкатил «лексус».

Джейн дома не было. Она отправилась забрать кое-что из чистки и навестить Клэр Хайленд. Мерси готовила на кухне салат из креветок. Телевизор в гостиной бубнил о беженцах из Косово, Монике Левински и Линде Трипп, а Мерси мурлыкала под нос мелодию «Встань перед своим любимым», которая всегда вызывала у нее усмешку — с тех пор, как Мерси услышала эту песню в исполнении Мори Хендерсона в «Марате» на «Вечере кабаре». Он был в парике «Моника», голубом платье и, переиначив текст, пел: «Встань на колени перед любимым». А в конце приподнял юбку и показал свой гульфик.

Боже! Неужели это было так давно? Хотя года еще не прошло, но уж точно не вчера.

Уилл был на террасе — занимался круглым пазлом — и уже сложил треть его сверхсложной середины.

Услышав, как на подъездную аллею въехал «лексус», спящий у ног мальчика Редьярд заворчал.

— Тихо… — велел ему Уилл. — Это папа. — Он узнал машину по звуку ее супердвижка.

Когда Грифф вошел через заднюю дверь, Мерси постаралась не выказать удивления. Ничего странного — вполне обычная вещь: блудный муж и отец является домой и говорит: «Привет… вот решил заглянуть…» Все нормально.

Но Гриффин сказал совершенно иное:

— О… вы здесь… а я рассчитывал, что в доме никого нет.

Мерси покосилась на него и продолжила чистить креветки.

— Тем не менее заходите. Мы не кусаемся.

Уилл сгорбился над пазлом. Редьярд зевнул и поднялся.

— Не надо, — шепнул ему мальчик.

Пес сел.

Грифф вошел в кухню. Мерси больше не смотрела на него. Она включила холодную воду и мыла креветки в дуршлаге под струей.

— Вы что как чужой? — спросила она.

— Ну, ну, — Гриффин подошел сзади и чмокнул ее в шею.

— Прекратите это, — огрызнулась Мерси, не на шутку разозлившись.

Грифф сделал несколько шагов в сторону.

— Я только хочу взять кое-какие вещички.

— Ага… А мы-то думали-гадали: может, вы обзавелись новым гардеробом, начиная с исподнего? Где, черт побери, вы пропадали? Хотя и так ясно.

— Двадцать центов, что не догадаетесь.

— Двадцать центов — нормальная вам цена, учитывая, что вы вытворяете. Здесь, между прочим, живет ребенок, который бог знает сколько времени не видел отца, а отец ни гугу, где он обретается.

— Правильно. Это должно оставаться секретом.

— Я так и поняла. Сколько она вам платит?

— А вот это зря, Мерс. Все совершенно не так.

— Не так? А мне кажется, именно так. Бросил все и удрал с актрисочкой! Или это вы ей платите?

Уилл заткнул уши.

— Довольно! — отрезал Гриффин. — Если у нас не получается нормальной беседы, я иду забирать вещи, — и направился к двери в коридор.

— Браво, — бросила ему в спину Мерси. — Заслужил пирожок. Нормальную беседу ему подавай. С кем? Со мной? А ведь я даже не долбаная жена тебе…

— Что за выражения!

— Второй пирожок! Думаете, Уилл сто раз не слышал такого? Значит, вы оглохли и не разбираете своих собственных слов.

— Может, я так и говорю, но вам не следует.

— Совершенно верно — я не произношу ничего подобного, пока нет рядом вас. Пока не вспомню словцо «Гриффин» или еще того хуже — «Гриффин Кинкейд». Вся эта мерзость — ваша: крутится, как облако нечисти, у вас вокруг головы — вж-ж, вж-ж, вж-ж…

Грифф переступил порог.

— Даже не спросите, как они? — возмутилась Мерси и вышла из закутка у раковины на середину кухни. — Не поинтересуетесь, живы или нет!

Гриффин повернулся, стараясь усмирить ее взглядом.

— А мы по вас скучали, сукин вы сын, — ее глаза затуманились слезами. — Забыли, что здесь вас ждут? Что здесь ваш дом?

Грифф ступил на лестницу и начал подниматься на второй этаж.

Мерси вернулась к раковине. Вывалила креветки в чистое чайное полотенце, сложила его краями и на одном краю обнаружила рисунок: Гриффин в костюме Фердинанда из «Бури», и перед ним на коленях Зои.

На коленях перед любимым.

Ну еще бы…

К Мерси подошел Уилл:

— Где он?

— Наверху.

— Он уезжает?

Мерси сгорбилась:

— Когда наконец до тебя дойдет? Он уже ушел от нас.

Мальчик повернулся и направился к коридору. Редьярд побежал за ним.

Мерси посмотрела вслед Уиллу и махнула рукой:

— Мне очень жаль.

Но мальчика уже не было в кухне.

Грифф положил на кровать чемодан и складывал в него белье, носки и носовые платки. Рядом ждали очереди рубашки поло, брюки и пара пиджаков на плечиках.

На пороге появился Уилл:

— Ты куда?

— Ухожу.

— Но куда?

— Не беспокойся. Со мной все в порядке.

— Ты даже не хочешь повидаться с мамой?

— Не теперь. — Грифф продолжал сворачивать вещи и набивать чемодан.

— А мама хочет тебя видеть.

— Мы с ней поругались.

Уилл прошел на середину комнаты. Вся одежда отца была выстирана — рубашки, белье, все… Он никогда не стирал сам. И Уилл тоже. Наверное, мужчинам не положено заниматься стиркой.

— А мы с тобой поругались? — спросил мальчик.

— Конечно, нет.

— Тогда почему ты уходишь? Ты нас больше не любишь?

Гриффин закрыл чемодан и щелкнул замками. Мгновение он молча смотрел на чемодан, потом произнес:

— Так иногда случается, Уилл… в семье, между друзьями, даже между теми, кто любит друг друга. Случается, и все.

Грифф сел на кровать.

— Иди сюда, — позвал он сына.

Уилл подошел.

Редьярд ждал на пороге.

— Нам надо отдохнуть, — продолжал Грифф. — Вроде как тебе на каникулах. Надо тебе… мне… маме. Отдохнуть друг от друга и побыть одним.

— Почему?

— Черт возьми, перестань спрашивать «почему?». Я не могу тебе ответить. Я не знаю никаких «потому что». Нам надо побыть одним — вот и все.

— Но ты не один. Ты с кем-то еще.

Гриффин закрыл глаза.

Это была сцена прощания. За свою жизнь он их насмотрелся вдоволь и знал, что следовало говорить. Расставание отца и сына, расстроенный сын не может получить ответа от отца… все то же вечное дерьмо, проклятый ублюдок бросает семью.

Ради бога, скажи же что-нибудь… Даже если это не твои слова, а дрянной текст из дрянного кинофильма или пьесы…

Скажи что-нибудь…

Он опустился на колени и заглянул Уиллу в глаза. Улыбнулся.

— Наступит день, — сказал он, — и ты поймешь. Возможно, когда самому придется уйти от тех, кого любишь. Но сейчас не сомневайся — я вернусь. Я тебя люблю, Уилл. Потребуется время — не знаю сколько. И мама тоже не знает. Но я вернусь, обещаю.

Гриффин обнял сына, прижал к себе, но тот не ответил на его объятие.

Грифф встал.

Погладил сына по голове.

Уилл отпрянул:

— Не надо.

Гриффин взял чемодан и пиджаки на плечиках и направился к двери.

Редьярд посторонился.

На пороге Грифф обернулся:

— Я тебя люблю. Правда.

— Нет, неправда, — отозвался сын.

Гриффин спустился по лестнице, на ходу бросил «до свидания» Мерси и, не придержав двери, вышел к «лексусу».

На кухне Уилл и Мерси слышали, как открылся, а затем закрылся багажник и хлопнула дверца.

Только один Редьярд видел, как отъезжала машина.

Мальчик схватил со стола креветку и съел.

— Хорошо, что мамы здесь не было.

— Да, — ответила Мерси. — Она на заднем дворе — увидела машину и оставила свою на улице. Беги к ней. Вот — отнеси ей стакан вина и скажи, что обед будет готов через полчаса.

Мальчик взял стакан и уже собрался идти на веранду.

— Уилл, — позвала его Мерси.

Он обернулся.

— Не задавай ей вопросов. Дай возможность с этим справиться. Может быть, когда-нибудь потом. А пока… ни слова.

— Хорошо, мэм.

Мерси улыбнулась:

— Знаешь что? Ты ведь не называл меня «мэм» с трех лет.

— Вырвалось, — пожал он плечами.

— Я понимаю. Но все равно спасибо.

— Угу, мэм.

— Ну давай, будь молодцом.

Уилл ушел.

Редьярд заскулил было у двери, потом вздохнул и лег перед порогом.

Мерси оперлась о стол руками, нависла над креветками, пару раз моргнула и выпрямилась.

— Н-да… — проговорила она. — Как-нибудь обойдемся. Полагаю, больше ничего не поделаешь.

Когда Уилл принес Джейн стакан вина, она сказала:

— Спасибо.

Мальчик уже собрался уходить.

— Почему ты не отвечаешь «пожалуйста»? — спросила она.

— Мерси велела, чтобы я ничего не говорил.

— Понятно… Но все равно спасибо.

Уилл вернулся в дом и вновь занялся пазлом.

Джейн глотнула вина, закурила девятнадцатую на сегодня сигарету и откинулась на подушку.

Она слышала все, что Грифф сказал Мерси, и все, что Мерси ответила Гриффу, — и одобрила ее слова. Все до единого.

Потом она слышала, как хлопнула дверь, завелся мотор, «лексус» уехал.

Ушел.

Свершилось.

Кончено.

Ну и ладно…

Все это было слишком знакомо. Слишком напоминало ее собственное бегство из Плантейшна. Когда же это было? В тысяча девятьсот восемьдесят каком-то… Какая разница? Убежала, и все.

Собрала чемоданы в полночь — знала, что уедет в час тридцать на заказанном заранее такси. Последний поезд из Плантейшна в Новый Орлеан. Забронированный номер в гостинице. На следующее утро — самолет в Нью-Йорк и потом Нью-Йорк — Торонто. Все обеспечено местным транспортным агентом. Как можно дальше на север…

Последняя трапеза: Джейн — на своем твердо установленном месте сбоку, Мейбел — в дальнем конце, во главе стола. Джошуа подает креветки по-креольски с рисом, зеленый салат, земляничное печенье и взбитые сливки — всегда с коричневым, а не с белым сахаром. Вино. Кофе. Любимое Мейбел «Коинтро». Апельсиновое.

— Мама?

— Да, дорогая.

— Я собираюсь уехать.

— Уехать откуда?

— Из Плантейшна. Из Клауд-Хилл. От тебя.

— Ора Ли, радость моя. Невозможно просто так взять и уехать. Из дома, от семьи. Так не делают. Клауд-Хилл — это история, история семьи Терри. А ты наследница всего, что нам дорого. Последняя из своего поколения, кто унаследует славу прошлого. Ты не можешь уехать. Если тебя не будет, у Мейбел никого не останется. Никого. Ни единой души. Все мои предки умерли и похоронены. Твоя сестра Ретта, и Гарри, и Луций уехали. Ора Ли, у меня ничего не останется. Ничего — и это после всех усилий, которые я приложила, чтобы дать вам жизнь. О нет, ты не уедешь.

В этот момент Джейн отложила вилку. Ей почудилось, будто креветки смотрят на нее с тарелки и говорят: «Видишь, что с нами произошло? Мы погибли!»

— Мама, я художник, — проговорила она, умоляя небо ниспослать ей нужные слова. — Мне здесь нечего делать. Мне надо ехать туда, где я смогу работать.

— Думаешь, я не знаю, что ты взяла билет в Нью-Йорк, где окажешься одной из десяти тысяч людей с одинаковыми целями и устремлениями? Думаешь, я этого не знаю?

Джейн решила не упоминать Торонто.

— И что ты там собираешься делать? Голодать?

— У меня есть доход, который оставил мне папа. Со мной все будет хорошо.

Над ней склонился Джошуа:

— Вы закончили, мисс Ора Ли?

Джейн едва дотронулась до еды.

— Да, спасибо, Джош. У меня просто нет аппетита… передай Лорелей, все было превосходно.

— Хорошо, мэм. — Джошуа забрал ее тарелку и отправился к дальнему концу стола.

— Вы, миссис Терри?

Ее тарелка была безукоризненно чистой.

— Спасибо.

Джейн переждала, пока Джошуа не скрылся в кухне:

— Лорелей готовит отменные креветки.

— Это ее работа, — веско отозвалась Мейбел. — Единственная причина, почему я ее наняла. Не люблю креолов, но она знает свое дело. Это все, что имеет значение на кухне.

Она мяла в руках салфетку: складывала, разворачивала и опять складывала.

— Почему ты хочешь меня бросить? — голос прозвучал осуждающе. — Искусство, желание стать художником — это не ответ. Почему ты бежишь от себя самой?

Джейн положила руки на стол и медлила.

— Потому что, — наконец ответила она, — я никогда не была той Орой Ли, о которой ты говоришь, никогда не была Терри — душой и телом. И никогда не буду.

Мейбел откинулась на стуле и закрыла глаза.

— Не могу и не хочу в это поверить. Ты Терри до мозга костей.

— Ничего подобного, мама. Я — это я. И только.

— Ты — это ты, и только?

Женщины умолкли.

— Мне следовало бы обладать властью прокурора. Как бы я хотела иметь такую власть, — заговорила Мейбел.

— Зачем, мама? Какой от этого толк?

— Я могла бы запретить тебе.

— Что? Уехать?

— Потеряться. Сбиться с пути.

— Я иду своим путем, мама. Тем, что выбрала сама. У меня есть единственная вещь, которой у тебя никогда не было, — выбор. И теперь я намерена им воспользоваться. Я хочу жить своей жизнью, а не твоей. Завтра я уезжаю.

Потрясенное лицо Мейбел — отражение ее собственного — стояло перед ней сейчас. Не уходило из памяти.

Неужели именно так поступил Гриффин? Как я тогда?

Я хочу жить своей жизнью, а не твоей. Он тоже так говорит?

Но что это может значить — в случае Гриффа?

Джейн выпила еще вина.

Ну вот. Что ж…

Мы так стремимся в дикую голубую даль…

Да.

И вот она, эта даль. Прямо над головой.

К двери подошла Мерси:

— Как насчет того, чтобы воссоединиться с родом человеческим?

— С удовольствием, — откликнулась Джейн. — Каким бы он ни был.

Мерси рассмеялась:

— Один его представитель стоит прямо здесь. А другой — на кухне: мальчик по имени Уилл. Уж он-то, по-моему, настоящий человек.

Да. А послезавтра еще и Милош.

Еще один представитель рода человеческого. Только не вполне настоящий, подумала Джейн, вспомнив его ангельскую внешность.