1

Воскресенье, 9 августа 1998 г.

Джейн все еще не привыкла просыпаться одна: рука по-прежнему тянулась найти Гриффа, глаза пытались обнаружить его в постели, уши — различить его дыхание, ей недоставало запаха его кожи и прикосновений беспокойных пальцев его ног.

Но… он исчез.

Зато появился другой мужчина — не ее, а женщины, чье имя ни выговорить, ни написать — Агнешка. Джейн и не называла его — только помнила произнесенным голосом того, кого почти не знала, но тем не менее любила.

Джейн откинула одеяло.

Уилл ее ждет.

Хотя нет, не ждет — бросил ждать много дней назад. Теперь его выживание всецело в руках Мерси.

Босая, но в халате, который однажды в шутку был наречен пеньюаром, она слушала с верхней площадки лестницы доносившиеся из кухни звуки. Закрыла глаза и втянула носом аромат кофе, тостов и ветчины — исключительно воскресной еды. За ее спиной в спальню прошмыгнул Редьярд, никак не прореагировавший на присутствие Джейн. Он тоже скучал по Гриффу, и, более того — все еще ждал его возвращения.

Джейн обхватила пальцами перила балюстрады.

Держаться!

Деревянные ступени холодили ей ноги. Должно быть, где-то открыта дверь. У кого-то косили траву, скорее всего, у миссис Арнпрайр: она назначает мальчишке приходить к семи — раз уж не спится самой, пусть не спят и другие.

Зимой по воскресеньям он сгребает снег, осенью — собирает граблями листья, весной — поливает подъездную аллею и громыхает мусорными баками. Джейн подозревала, что он чокнутый. Какой нормальный подросток добровольно лишит себя единственной за неделю возможности отоспаться? Паренька звали Норманом Феллоу, и он рассчитывал, что через двадцать лет его имя затмит имена Эйнштейна и Хокинга. Что ж, может, и так. Но пока, по мнению Джейн, он был настоящей занозой в заднице. Да еще зарабатывал на этом!

А вот запах свежескошенной травы ей всегда нравился.

— И то слава богу, — пробормотала она. На этот раз не Норман был повинен в ее раннем пробуждении, а пустота подле нее в постели.

На кухне Джейн поставила чашку на столешницу и налила кофе.

— С добрым утром, — улыбка далась ей нелегко.

Ни Мерси, ни Уилл не ответили. Как только Джейн села, Мерси поднялась со своего места.

— Джесс Куинлан умер, — сообщила она и направилась к плите. — Есть хотите?

— Чуть позже. — Джейн опять улыбнулась и взъерошила и без того лохматые волосы сына. — Ты когда-нибудь пользуешься расческой?

— По будням. А по воскресеньям — нет. Где папа?

Подлянка.

Уилл на это мастак: начинает об одном, а заканчивает совсем о другом. Причем всегда рассчитывает на то, чтобы огорошить. Дать по мозгам.

Господи!

— Ты же знаешь, что он ушел.

— Хорошо… Но куда?

Джейн взяла сигареты и спички.

— Отсюда. Отсюда — и все.

— Тебе нельзя курить в доме, когда я здесь, — сказал мальчик. — Ты сама установила это правило. Не я. Мне-то все равно, что ты делаешь.

Но Джейн тем не менее отложила в сторону сигареты и спички.

— Ты правда не знаешь, где папа? — спросил Уилл.

— Правда не знаю.

— Я видел его вчера на улице — на другой стороне Онтарио у «бентли». Я ждал, но он не посмотрел в мою сторону.

Джейн не стала задавать естественного вопроса.

Но мальчик сказал сам:

— Он был один.

— Понятно.

Мерси переворачивала на сковороде ветчину.

— Хочешь яйца? — спросила она Уилла.

— Одно. Только одно.

— Ты что, за ночь забыл слово «пожалуйста»? — одернула сына Джейн.

— Я не обязан говорить «пожалуйста» Мерси. Она прислуга.

Джейн ударила его.

Ладонью — больно, но не опасно.

Он ответил тем же.

Джейн была поражена. Онемела.

Уилл встал и направился на террасу. На пороге обернулся и без всякого выражения произнес:

— Почему бы вам всем не пойти на хрен? Даже не вопрос. Просто слова: Почему бы вам всем не пойти на хрен?

И закрыл за собой дверь.

Не хлопнул — тихо закрыл.

Все происходило, как в замедленной съемке. Джейн ждала; чиркнув спичкой, затянулась.

— Вот так, — только и произнесла она.

Затем встала, сходила в столовую, взяла бутылку «Коте де Рон», вылила свой кофе в раковину, наполнила чашку вином, выпила и налила снова.

— Что вы сегодня намерены делать?

Мерси выключила конфорку и накрыла сковороду крышкой.

— Если бы я не любила Уилла, ушла бы от вас.

— Интересное заявление, — хмыкнула Джейн. — Я хочу сказать, интересное — из уст прислуги. Простой прислуги.

— Я на него не обиделась, потому что понимаю: он сказал это вам, а не мне.

— А я его ударила только потому, что вы стояли рядом и все слышали.

— Значит, если бы меня не было и я бы не слышала, вы бы его не ударили?

— Мерси, вы знаете, что я имела в виду не это. Если бы вас здесь не было, я бы могла его пристукнуть, вышибить из него дух. Господи, Мерси, я это сделала ради вас.

— Спасибо, конечно, только в следующий раз попридержите руки. Я сама с ним разберусь.

— Он мой сын!

— Да неужели? Верится с трудом.

Мерси взяла пустой стакан и присела к столу.

— Можно немного вина?

— Конечно.

Она налила себе и Джейн.

— Учтите, если вы напьетесь до полудня, то пропустите встречу.

— Какую встречу?

— А разве вы не встречаетесь с некоей Элспет?

— Ах да… Спасибо, что напомнили. Она фотограф.

— Вас будут снимать?

— Очень смешно.

— А что вы будете говорить: «сыр» или «слива»?

— Ни то, ни другое. Буду говорить «дерьмо». Запомните на будущее: невозможно сказать «дерьмо», не улыбнувшись.

Мерси рассмеялась и стащила у нее сигарету. Джейн притворилась, будто не заметила.

— А куда девать всю эту ветчину?

— Мы ее съедим. Вы, я и Уилл. Он вернется. Уилл мальчик. Знаете, он из тех юных созданий, которым каждую неделю требуется новая пара обуви, потому что он растет. И зовется мальчишкой. Совсем не похож на девочек. Мы росли только по воскресеньям. В такие дни, как сегодня. Именно поэтому нам надо есть ветчину — это наш день — ваш и мой. А если вспомнить, то когда-то это был и мой выходной. Вот так…

Джейн взяла ее за руку.

— Господи, спасибо Тебе за милость, что послал мне Мерси. И спасибо вам. — Она поцеловала Мерси руку и опустила ее обратно на стол.

Наступила тишина.

Ни одна из женщин не двигалась.

А потом Мерси нарушила молчание:

— Вы слышали — я сказала: умер Джесс Куинлан?

— Нет. Боже мой! Бедный Люк.

— Люк нашел его в парке у реки. Скончался от передозировки.

— Этого следовало ожидать.

— Вероятно.

— А где он был? Я думала, он убежал.

— Гм… вернулся.

2

Воскресенье, 9 августа 1998 г.

В два часа Джейн, как и договаривались, приехала на Морнингтон-стрит к Элли Бентон, где у той был дом, он же студия. В отличие от многих зданий на этой улице, дом Элли не поражал размерами, зато радовал глаз прекрасным эдвардианским стилем. Как и два соседних — очевидно, их проектировал один архитектор.

Элспет Бентон было под сорок. Почти ровесница Джейн, она иногда тоже посещала занятия Джей Ти Уатерби. Элли считалась фотографом-портретистом, но любила делать «портреты» помещений и садов без людей. Правда, люди при этом словно бы присутствовали. Джейн ей как-то сказала: «Ты снимаешь призраков».

И угодила в точку: знаменитейший снимок Элли, завоевавший национальные и международные премии, запечатлел завиток дыма, оставшийся после того, как, по ее просьбе, Орсон Уэллес поднялся со стула и отошел в сторону. Орсон Уэллес, кроме всего прочего, был известен тем, что курил сигары. И Элли подумывала, не уговорить ли его отказаться от курения на время сеанса, как поступил Юсуф Карш, когда работал над портретом Уинстона Черчилля. Но ей не нравилось слово «подражатель», и поэтому она попросила свою модель как следует, по-уэллесовски, затянуться, выдохнуть и уйти из кадра. Подпись под фотографией была проста: «Орсон Уэллес, 1982».

Открыв дверь и пропуская Джейн в дом, Элли немного иронично заметила:

— А я уж опасалась, что ты струсишь и не объявишься.

В студии на столе лежал большой коричневый пакет с напечатанными фотографиями, на котором было написано «Джейн».

— Ну вот… — Элли улыбнулась. — Полагаю, мне не следует спрашивать, как у тебя там все было…

Джейн пожала плечами.

— Ора Ли, так не годится. Пожать плечами — ничего не сказать. В чем, собственно, и цель. Хочешь бокальчик красненького?

— Конечно.

Джейн отставила сумку и села. Пакет, заполненный Милошем, был помещен — возможно, специально — на середину стола. Стол был круглый, обтянутый зеленым сукном, словно женщины собрались играть в карты.

Элли вернулась с вином, налитым в гигантские шарообразные фужеры на толстых ножках. Поставив фужеры, она шлепнула рядом пепельницу.

— Ну что ж, скажу откровенно, недурно. Господи, да он просто потрясающий! — Она плотоядно ухмыльнулась и выпила.

Джейн проделала то же самое, но без ухмылки.

Элли наклонилась к ней через стол:

— Как его зовут?

— Милош. Он не модель.

— Друг?

— Знакомый.

— Понятно. Я бы не прочь его пофотографировать. Только в одежде.

Джейн рассмеялась.

Потом посерьезнела:

— В самом деле?

— Да.

— Знаешь, лицо у него не бог весть что. В одежде он… — Джейн запнулась, подыскивая слово, — не очень выразителен.

— Нет. В нем кое-что есть.

Джейн отвела глаза.

Элли взяла конверт, открыла и высыпала снимки на зеленое сукно. Разместила их так, чтобы каждый смотрел на Джейн. При этом Элли касалась фотографий только ногтями, словно боялась оставить отпечатки пальцев.

— Ора Ли, дорогая, я вижу здесь не изучение натуры. Это — любовные послания.

Джейн по-прежнему смотрела в сторону.

— Они хороши?

— Да.

— И означает ли это, что передо мной открывается совершенно новая карьера: фотографирование голых мужиков? О, пардон, мужских ню?

— Нет. Но, возможно, перед тобой открывается совершенно новый способ видения.

— Неужели?

— Точно.

Джейн откинулась на спинку стула.

— Могу я тебе кое-что сказать? — спросила Элли.

— Разумеется.

— Все то время, пока ты думала, будто снимаешь его задницу, его плечи, его член, ты снимала его. На этих снимках не просто раздетый парень. Здесь личность. Цельная, но не связанная со всеми нами. Неземная. Может быть, даже ангел.

— Как ни странно, я все время мысленно называла его «мужчина-ангел». Только ангелы не раздеваются перед дамами.

— А этот разделся.

Джейн промолчала. И выпила.

— Почему ты на них не смотришь? — поинтересовалась Элли.

— Я их боюсь, — призналась Джейн. — Наверное.

— Взгляни вот на этот. — Элли протянула ей один из снимков. Но Джейн только покосилась на фотографию. — Бери, бери. — Элли помахала снимком в воздухе. — Держи и рассматривай.

Джейн поставила шарообразный фужер на стол и взяла у Элли снимок.

— Что это, по-твоему?

Джейн не ответила.

— Это Ора Ли, дорогуша. Это ты: ты, какой сама себя никогда не видишь.

Одно лицо, глаза смотрят вверх, губы чуть-чуть раздвинуты в улыбке.

Она была красива.

В самом деле. Но не только. Она выглядела потерянной.

Элли взяла ее за руку:

— Никто из нас не способен видеть себя. Мы можем видеть только друг друга.

Джейн прикусила губу, отложила снимок и посмотрела на Элли со слезами на глазах.

— Он даже не фотограф. Просто щелкнул, и все.

— В нужный момент. Он тебя поймал. В этом суть фотографирования. Ловить людей, когда они того не сознают. Даже стул, стол и лампа понимают, если кто-нибудь садится, дует пиво или щелкает выключателем. Но секрет видения — настоящего видения — это когда стул только что освободили, стакан опустошили, грязные приборы положили на тарелку и свет выключили…

— Как в тот раз, с Орсоном Уэллесом?

— Да, как в тот раз, с Орсоном Уэллесом. — Элли взяла фотографию Джейн. — Я колебалась, отдавать тебе ее или нет. Решила: неподходящий момент. Может быть, потом, когда ты станешь достаточно старой.

— Достаточно старой? — изумилась Джейн.

Элли улыбнулась:

— Я не собираюсь ничего объяснять. Никогда не извиняться и ничего не объяснять. Кредо каждого художника. Ты только вдумайся: эта фотография разбила мне сердце и в то же время вылечила меня. Я расплакалась, когда твое лицо стало возникать в проявителе, но когда процесс завершился, мне хотелось смеяться. Это ты, Ора Ли. И пора тебе это знать.

Элли не отличалась привлекательностью. У нее был другой сорт красоты. Честность. Подавать она умела только свои фотографии, но не себя. Всегда носила волосы не той длины: или слишком длинные, или слишком короткие, одевалась не в те тона, вероятно, потому, что, как многие фотографы, видела мир черно-белым. А на ноги нацепляла то, что сама именовала обувью Греты Гарбо — грубые башмаки слишком большого размера.

Джейн подняла глаза, положила свой снимок поверх других, перетасовала с остальными, словно колоду карт, и опустила в конверт. Но все время продолжала смотреть на Элли.

— Знаешь, есть такая книжка о жестоком обращении с детьми — называется «Наш маленький секрет». Так вот, это будет нашим маленьким секретом.

— Ясно.

— Я их внимательно посмотрю, когда буду одна.

— Наверное, разумно.

— Ты в курсе, что Грифф от меня ушел?

— Конечно. Это всем известно. Он постарался.

— Неужели?

— Еще бы…

— А где он сейчас?

— Ты что, не знаешь?

— Иначе бы не спрашивала.

Элли отвела глаза. И солгала:

— Понятия не имею, где он сейчас. Не мое это дело. И, честно говоря, мне все равно.

Но ей было далеко не все равно. Уже потому, что это касалось Джейн. Такова была основа их дружбы — да и любой дружбы Элли. Она не испытала романтической любви. Любовь ей заменяли люди. Если она их ценила. В своем отношении она почти не делала разницы между тем, что ее привлекало: между мужчинами, женщинами, детьми, собаками, кошками и совсем иным — пейзажами, ангелами, дневным и лунным светом, тьмой. Все это дары, когда умеешь их принять.

Джейн открыла сумку, положила в нее фотографии и достала кошелек:

— Я расплачусь наличными, Эл, — не хочу никаких записей.

— Ты что, свихнулась?

— Надеюсь, что нет.

— Ора Ли, дорогая… Я не возьму ни пенни. Мне нужно только знать, как с ним связаться.

— А вот этого я тебе сказать не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу. Это не его профессия. Он этим не занимается — не зарабатывает на жизнь. И я просто не могу тебе сказать.

— О’кей, — улыбнулась Элли. — Тогда обещай мне одну вещь.

— Постараюсь.

— Когда в следующий раз влюбишься и позаимствуешь аппарат, возвращайся более счастливой.

— Решено. Если такое случится.

— Обязательно случится. Я даже знаю, как его зовут.

— Неужели?

— Да. — Элли поднялась со стула. — Его инициалы Г. К. Он вернется. Верь в это. Я верю.

Через полчаса Джейн сидела в парке на самой уединенной скамейке, вдали от дорожки.

Она достала из сумки конверт, но еще не открыла.

9 августа. За один месяц весь ее мир рухнул. Она могла бы поверить, что такое может произойти за год. Но чтобы за месяц…

Трой. День рождения Гриффа. Страстное желание приобрести дом. Перебитый Люком телефонный кабель. Появление Милоша — не только в доме, но и в ее жизни. Таинственное поведение Гриффа. Его слезы ярости и бессилия. Потеря обещанных ролей. Невообразимое исчезновение из семьи. Популярнейший из актеров покидает сцену и закатывает представления исключительно у себя дома — в этом было что-то загадочное и зловещее. И влияние всего этого на Уилла, который уходил от нее с каждым днем все дальше, в полную невозможность общения: ни ей с ним, ни ему с ней. Почему бы вам всем не пойти на хрен. Господи! И Редьярд тоскует. И Джесс мертв. И Лоретта потеряна и скончалась. И Мейбел далеко. И Милош… Что Милош?

Как в дымке… увиденный, испробованный, но все еще незнакомый.

Все быстро началось и так же быстро закончилось. Неужели? Именно. А сможешь? Да. Прощай.

Прощай.

Она коснулась лежащего подле нее на скамье конверта.

Посмотри.

Не могу.

Ее руки дрожали.

Что, если кто-нибудь увидит, как она рассматривает фотографии голого мужчины?

Никто ее не увидит — Джейн это знала, но не хотела поверить.

Паранойя — спутник всякого тайного любовника — так что ты, по крайней мере, не одинока.

Джейн достала фотографии, но некоторое время держала на коленях изображением вниз.

Милош.

Джейн.

Она отделила свой снимок и, чтобы не видеть себя, положила под конверт.

Мимо пролетела стая уток.

Дикие кряквы и чирки.

Джейн следила за ними, пока утки не улетели вниз по течению, где послышался шум, когда они сели на воду. Кряканье и детский голос: мамочка! утки! утки!

Мамочка, утки, утки! Как часто она слышала это от Уилла, кричавшего таким же писклявым голоском.

Птицы.

Джейн зацепила пальцами одну из фотографий.

Милош сидит, подняв колено — голова откинута назад, к балке, кожа поблескивает.

Господи, помилуй.

Она подняла снимок выше, в сочившийся сквозь листву свет.

Какого цвета у него глаза?

Джейн не могла вспомнить.

Темные.

Просто темные.

Кажутся черными, потому что зрачки расширены и фотография немного мутновата из-за витавшей в воздухе пыли.

Джейн положила снимок обратно и не стала смотреть другие. Память о заснятых моментах была лучше, чем их вещественное воспроизведение.

Она закрыла глаза и сидела в полной неподвижности.

После того как был снят последний кадр и камера отложена в сторону, Милош повел ее по ветхим ступеням на сеновал.

Они лежали бок о бок на солнце — теперь оба нагие, оба в пыли и, когда целовались, ощущали привкус красного вина и друг друга.

Их пальцы встретились, соприкоснулись. Она направила его к своей груди. Милош положил одну ладонь ей на живот, а другой накрыл грудь.

Никто не произнес ни слова. Над ними метались и пищали ласточки. По дороге проехала машина, в небе пролетел самолет, на соседнем поле тарахтел трактор.

Джейн скользнула вниз вдоль его тела, волосы струились вслед; она гладила его, ощупывала, ласкала языком.

Милош раскинул руки, даря себя, как драгоценное яство.

Откуда мы это знаем? — удивлялась Джейн. Откуда знаем, что делать? Что можно, а чего нельзя?

Она владела им так же полно, как обычно мужчина владеет женщиной. Нашла в мечтах, когда тянулась за стаканом вина. А теперь упивалась им.

Наконец она откатилась в сторону — ее рука на его бедре, его рука на ее плече. По-прежнему молча.

Птицы затихли. Все замерло.

Когда они проснулись, начинались сумерки: еще не стемнело, но день клонился к закату.

И только в машине по дороге обратно в Стратфорд Милош произнес:

— Спасибо.

И все.

Высаживая Милоша на углу Эри и Онтарио, Джейн сжала его ускользающую руку так, что заболели пальцы. И отпустила.

— До свидания, Милош.

— До свидания.

Он так ни разу и не назвал ее Джейн.

Теперь, в парке, Джейн посмотрела на свою фотографию.

Qui va la? Кто это?

Я.

Просто я.

Но вся.

Джейн сунула снимки обратно в конверт, конверт положила в сумку, бросила сигарету, загасила каблуком, затем подняла окурок и опустила в карман.

И отправилась домой на Камбриа-стрит.

Ночью Джейн приснилось, будто она на вечеринке, где все гости — и мужчины и женщины — одеты, как Моника Левински, — в голубые платья с пятнами. И это никому не казалось ни странным, ни скандальным.

Люди в платьях Моники Левински не прятались — были самими собой. Джейн и знала и не знала, кто они: так бывает во сне — видишь незнакомцев, но кажется, что они ближайшие друзья.

Кто-то пел песню.

Не настоящую — услышанную во сне.

Она была и грустная, и счастливая — то приятная, то какая-то далекая: одни диссонансы.

Все будто бы находились на борту корабля — посреди моря. Солнце то ли всходило, то ли закатывалось — Джейн так и не разобралась. Но это было не важно. Судно куда-то следовало, однако пункт назначения никого не интересовал. Джейн нисколько не боялась. И никто другой не казался напуганным.

Она подошла к борту посмотреть на море — и с ней вместе некто чужой, кого она и узнавала, и не узнавала. Они положили руки рядом на поручни, но не коснулись друг друга. Появлялись и исчезали звезды. Солнце — луна, свет и тьма, а они, одинокие, все стояли бок о бок.

Где мы? — гадала во сне Джейн. Откуда взялись? Отправляемся или прибываем, спешим домой или оставили дом?

На корабле не было детей. И животных тоже. Только мужчины и женщины в одинаковых голубых платьях.

Рано утром Джейн пришла в свою студию и положила конверт с фотографиями в шкаф.

Минуту стояла, соображая, во сне она или наяву.

Заперла ящик, однако ключ продолжала держать; он холодил ей руку, и Джейн поняла, что вернулась домой.

И еще этот ключ ей напомнил, что она пережила кораблекрушение.

Одежда на ней была насквозь мокрая.

Она сняла ее, бросила в сторону и, все еще сжимая в руке ключ, забралась в постель.

Посмотрела на часы; шесть. Еще два часа можно поспать.

3

Понедельник, 10 августа 1998 г.

В половине третьего Джейн стояла в зале супермаркета «Зерс». В руке пластиковый пакет с луком-латуком, зеленым луком, сельдереем и двумя консервными банками тунца. И еще — с майонезом «Хеллман». Все для салата.

За ее спиной сгрудились магазинные тележки, а какая-то женщина, стоявшая рядом, хотела свою сдать.

— Простите, пожалуйста, вы не подвинетесь, — вежливо попросила она. — Я не могу проехать.

— Да, да, — ответила Джейн. — Конечно… извините, но…

— Вам плохо?

— Мне…

— Мэм?

— Я… вы не знаете, где здесь общественный… — Что?

В самом деле… что?

Господи боже мой!

— Общественный туалет? Вам нехорошо?

— Нет… общественный… — наконец она вспомнила слово, — телефон.

— На автомобильной стоянке. Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Да, да… спасибо.

Наконец Джейн протолкалась к двери. Телефоны оказались слева снаружи. Она вошла в одну из будок. Дверь хлопнула, но не закрылась.

Она поставила сумку с покупками на пол и, разыскивая монету, чуть не выронила кошелек.

Опустив четверть доллара в аппарат, с трудом вспомнила номер Клэр.

На другом конце линии раздался звонок.

Четыре, пять, шесть гудков — прежде чем ответила запыхавшаяся Клэр.

— Алло! Извините. Я была в саду.

— Клэр?

— Джейн?

— Нам надо увидеться. Немедленно.

Клэр поняла, что это в самом деле очень срочно.

— Хорошо. Хью отправился играть в гольф. Можешь заехать?

— Да.

— Ты где?

— В «Зерсе».

— В «Зерсе»? Потеряла карточку и хочешь позаимствовать тридцать долларов?

— Нет.

— Тогда что?

— Здесь не могу говорить. Скажу, когда приеду.

— Ну давай, детка. Жду. Я дома.

Сумка.

Что?

Сумка. Салат из тунца.

Джейн нагнулась, подхватила сумку, уронила, взяла снова и с трудом справилась с упрямой дверью телефонной будки.

Где же «субару»?

Она обвела взглядом стоянку.

Вон там.

Через десять минут (хотя хватило бы и пяти, но Джейн повернула не там, где надо) машина подкатила к дому Хайлендов на Шрузбери.

Клэр ждала ее у дверей:

— В чем дело?

Джейн переступила порог и прошла прямиком на кухню.

— Ты мне что-то привезла? — Клэр ткнула пальцем в сумку, которую Джейн держала в руке.

— Ах, это… Нет… Забыла оставить покупки в машине.

Клэр уже открыла бутылку и поставила бокалы.

— Садись.

Джейн опустилась на стул.

Клэр налила вино. И ждала.

Молчи, думала она. Пусть заговорит сама.

Джейн сгорбилась и невидящими глазами смотрела в пустоту. Потом распрямилась:

— Мне только что сказали… я только что узнала… никак не могу поверить…

Вот оно… То, чего я ждала.

— Что?

— В отделе свежих овощей толкалась эта чертова стерва… Мери Джейн Рэлстон. А я брала сельдерей и зеленый лук.

— И что же?

Джейн пригубила вино.

— Мы только что пальцами не цеплялись, когда выбирали сельдерей, а она все притворялась, будто не замечает меня, хотя прекрасно видела. А потом подняла глаза и сказала: «Так это бывшая жена Гриффина Кинкейда?» — «Что это значит?» — удивилась я. «Ну как же, — хмыкнула она, — все давно ждали, когда же откроется дверца шкафа. Вот и открылась».

— Джейн, не надо!

— Она говорит, что Гриффин спит с Джонатаном Кроуфордом!

— Джейн…

— С Джонатаном долбаным Кроуфордом, господи помилуй!

Клэр коснулась ее запястья.

— Не надо, — повторила она.

— Что значит «не надо»? У Гриффа связь с мужчиной! У Гриффа! У Гриффа! У моего мужа! Отца моего сына! А ты говоришь: «не надо»!

Джейн сникла, достала платок и высморкалась. Зажала в трясущихся губах сигарету, тщетно пытаясь прикурить.

— Господи, не могу даже спичку зажечь!

Клэр помогла ей.

— Боже мой, Клэр, скажи, что это неправда! Не верю, не могу поверить!

Клэр откинулась на спинку кресла:

— Послушай, ужасно, что приходится тебе это говорить, но это правда.

Джейн в упор посмотрела на подругу:

— Ты знала?

— Да… больше недели… даже больше двух недель.

— Так почему не сказала мне? Почему ты мне не сказала?

— Дженни… как я могла тебе такое сказать?

— Ты же моя подруга.

— Да, я тебя люблю. Да, я считала, что должна тебе сказать. Но потом — правильно или нет — подумала: она все узнает от Гриффа. Так или иначе выяснит сама. И ей будет неприятно, что знаю я.

— Но ты знаешь!

— Да. И никому не сказала ни слова. И не собиралась говорить. Даже Хью.

— А как ты выяснила?

— Слишком часто видела их вместе. И еще слышала, что он живет у Найджела и Сьюзен, и понимала, что там не может быть никакой любовной связи. А Зои Уолкер занята, бегает за Ричардом Хармсом. И потом…

— Что?

— Я видела, как Джонатан поцеловал Гриффина в «Балди». И Грифф поцеловал его в ответ. И слышала про многое другое…

— Вот и Мери Джейн Рэлстон то же самое говорила. Сказала, что видела, как Джонатан гладил Гриффина в парке. Надо же, чтобы именно наша местная Линда Трипп подглядела это!

Клэр пожала плечами.

Джейн отвернулась и понурилась.

— Что же мне теперь делать? — спросила она тоном вконец растерянного ребенка.

— Ничего.

— Ты с ума сошла.

— Нет. Ты ничего не станешь предпринимать. Следующий шаг за Гриффом. Если ты устроишь ему скандал, он хлопнет дверью у тебя перед носом.

— А разве он этого уже не сделал?

— Нет. Потому что ему не известно, что ты в курсе.

— Я его люблю. — Джейн опустила голову.

— Знаю.

— А как быть с Уиллом? Что станется с Уиллом? Что, если и до него дойдут слухи?

— А это, как говорится, в руце Божией. Но мне не верится, что Грифф не вернется. Просто не могу в это поверить. И не верю.

— И что теперь? Господи… с мужчиной! Грифф…

— Не забывай, чего он добивается, Джейн. И не забывай, кто он. Грифф Кинкейд, увы, один из тех людей, о ком мы читаем, но кого не рассчитываем встретить в реальной жизни. Он из тех, кто пойдет на все, лишь бы получить то, что он хочет.

— Но он… он — порядочный человек.

— Мы все порядочные — до поры. И все поступали непорядочно — так или иначе. Каждый из нас. Все.

— Да.

Милош.

Джейн взяла Клэр за руку:

— Неужели после такого можно выжить?

Клэр попыталась улыбнуться, но это оказалось непросто.

— Ты выжила, несмотря на свою мать, детка. И более того, ты знаешь, что ты собой представляешь. Вот что значит выжить. Выжить — это знать, что ты собой представляешь.

— Да.

— Тебе не стоит заглянуть к доктору Фабиану?

— Да.

— Хочешь еще вина?

— Да.

— Если ты не прекратишь говорить «да», я тебя ударю. — Клэр рассмеялась.

— Меня сегодня уже ударили один раз, и этого вполне достаточно, так что спасибо, не надо.

— Хочешь, пойдем посидим в саду?

— Хорошо.

— Послушаем птиц, и я тебе расскажу о том, как в двенадцать лет я обнаружила дома старый томик «Пейтона», а мать вошла и увидела это. Только я уже прочла на форзаце ее имя. Знаешь, что она мне сказала?

— Нет.

— Она сказала: «Господи, а я-то гадала, куда эта книга запропастилась!»

Женщины посмеялись, взяли бокалы и бутылку и вышли в знаменитый садик Хью.

— Мы живы, детка. Помни об этом.

— Да. Живы.

4

Вторник, 11 августа 1998 г.

Доктор Фабиан, как обычно, едва помещавшийся в кресле, откинулся назад и почти молитвенно сложил руки, касаясь пальцами губ.

— Интересно, — проговорил он. — Вы превосходно рассказали: мне казалось, что я смотрел фильм — корабль, люди, море голубых одеяний.

— Да, все было поразительно живо. Но почему меня охватила грусть? Ведь эта сцена скорее комическая.

— Нет. Совсем нет. Она печальна. Печальна до предела. Печальна и по-своему мудра.

— Мудра?

— Именно. Сны обладают определенной цельностью. Не сомневаюсь, что вы об этом знаете. А с цельностью часто соседствует мудрость. Сны — это мы; сон демонстрирует человека. Говорит: я покажу, кто мы такие, — врач отвел взгляд. — На этом социальном маскараде — особенно у нас, в Северной Америке — мы так долго носили костюмы и маски, что убедили себя, будто более невозможно увидеть, какие мы на самом деле. Мы думаем, будто теперь нам нет необходимости тревожиться, что нас разглядят. Но под личиной на каждом из нас — запятнанное голубое платье. И никто не в состоянии избегнуть испытующего взгляда. Никто. Хотя все считают по-другому: не я… не мы… Немыслимо, возмущаемся мы. Как вы смеете сомневаться во мне? Мне нечего скрывать. Но, пожалуй, это самые опасные слова, которые способен произнести человек. Полагать, что вам нечего скрывать, равносильно признанию вины.

Несколько мгновений Джейн не отвечала, а потом произнесла:

— Мне не нравится слово «вина».

— Да, оно резкое, — согласился врач. — Но не я его придумал. Дело в том, что вина в каждом из нас. Что еще?

— Еще?

— Что еще вы хотели мне рассказать?

Джейн закурила.

— Я обнаружила, где Грифф.

— Неужели? И где же?

— Он живет у наших друзей Декстеров — Найджела и Сьюзен.

— Ах да, я знаю: они актеры.

— Учились вместе с Гриффом еще до того, как я с ним познакомилась. Моя подруга Клэр мне сказала. Кажется, я вам о ней упоминала. Клэр Хайленд.

— Как-то говорили. Она преподает.

— Да. Историю. Так вот… — Джейн обвела глазами комнату и остановила взгляд на висевшем за спиной врача трагическом портрете ученого работы Пауля Клее. — Она знает, с кем мой муж.

— С ней?

— Нет.

— Так с кем же?

— Я зашла в «Зерс», хотела приготовить салат из тунца… — Джейн не отрывала глаз от портрета. В этот момент ей показалось, что он — отражение ее самой. Куда все подевалось? — И там встретила женщину, которая работает у нас в театре в отделе реквизита… ее зовут Мери Джейн Рэлстон. Она первая мне сказала. Ее слова были жестоки. А Клэр — поведала о том же, но спокойно и, на мой взгляд, тактично.

Она перевела взгляд в окно.

— Говорите, Джейн, — ободрил ее врач. — В интерпретации любой из них. Тон не важен. Итак, кто это?

— Джонатан Кроуфорд.

— Понятно.

— Учитывая, что я сказала, вы восприняли все удивительно спокойно.

— Что ж… я не собираюсь делать вид, будто такие вещи легко принять. Для вас. И тем не менее…

Джейн рассмеялась:

— Что значит ваше «тем не менее»? Вы этого ожидали?

— Нет. Но не особенно удивлен.

Джейн затушила сигарету.

Фабиан молчал.

— Вы хотите убедить меня, что это нормально? Что это одно из условий удовлетворения амбиций? Так считает Клэр. «Не забывай, кто такой Грифф, — сказала она. — И к чему стремится».

— И в каком-то смысле она права. Совершенно права.

Джейн потерла ладонь о ладонь, сделав вид, будто аплодирует.

— Именно. В самую точку. Вот тебе мой зад и дай мне мои роли! А почему бы и нет? На жену, на семью, на ребенка — на все наплевать. Тьфу! Зато мои роли при мне — я их добыл!

— В самом деле? Добыл?

— Да. Обе.

— Понятно.

— Что понятно?

— А вы?

— Что значит «вы»?

— Это вопрос о ваших желаниях и мотивах. Неужели вы никогда не хотели чего-нибудь так сильно, что готовы были на все?

Джейн подозрительно покосилась на врача.

— Похоже, вы нервничаете? Не желаете отвечать? Напомнить вам о том молодом человеке? Который работает в компании «Белл»?

— Не надо.

— Понятно.

— Понятно… — Джейн смотрела на Фабиана. Он улыбался. — Понятно… Понятно… Понятно… — Пожатие плечами — и снова пожатие плечами. — Вот так устроен мир…

— Так устроен мир, в котором вы выбрали место для себя. И множество других миров. Вы полагаете, Ивана Трамп в самом деле любила Дональда? Или Дональд любил ее? Ничего подобного. Однако они получили то, что хотели: он — красивую женщину; она — деньги.

— Но театр на самом деле не такой.

— Совершенно согласен. Только и в театре есть такие люди. Становятся такими, когда им это надо.

Джейн вздохнула.

Реальность оказалась сильнее ее — в каком-то смысле. Но в то же время, не зная почему, она чувствовала себя умиротворенной.

— Вы получили от своего молодого человека то, что хотели?

Джейн помолчала, а потом ответила:

— Да.

Только, пожалуйста, не говорите «Понятно».

Несколько мгновений Фабиан не нарушал молчания.

— Как Уилл? — наконец спросил он.

Джейн посмотрела ему в глаза:

— Уилл?

— Ну да, Уилл. Как он?

Джейн отвела взгляд.

— Вы умный человек, Конрад.

— Допустим. Но каков ответ?

— Я его теряю.

— Тогда верните его.

— Но как?

— Показав, что вы с ним. С ним, Джейн. С ним. А не в винном тумане и не погружаетесь в совсем не идущую вам жалость к себе. Встряхнитесь! Возьмите себя в руки. Дайте ему понять, что вы — это по-прежнему вы.

Джейн затушила недокуренную сигарету:

— И вы полагаете, он вернется?

— Который из них?

Джейн снова сдержанно улыбнулась.

Ах ты, сукин сын. Но умный сукин сын.

— И тот и другой. Оба.

— Да.

— Откуда вы знаете?

Доктор Фабиан улыбнулся своей странной, заговорщической улыбкой, разомкнул пальцы и наклонился вперед.

— Потому что я тоже надевал голубое платье. И знаю, наступает такое время, когда хочется его сбросить. На самом деле, просто необходимо сбросить, чтобы продолжать жить. И когда такое случится, вы будете с Гриффом вместе. И Уилл с вами.

5

Среда, 12 августа 1998 г.

В воскресенье вечером, расставшись с Джейн, Милош пошел на автостоянку у Театра Тома Паттерсона забрать свой фургон, но полчаса просто так просидел за рулем и в полной тишине выкурил две сигареты — никакого радио, никаких кассет.

А потом вернулся домой. Агнешка ничего не сказала ему, только «Привет» и не обернулась от плиты, на которой тушила голубцы. За ужином они тоже не разговаривали. Антон лежал рядом в стоявшей на полу колыбельке. Он спал — как почти все время теперь.

После еды Милош взял ребенка на руки и прижал к плечу — от мальчика странно попахивало. И не потому, что он испачкал пеленку. Так пахнет от умирающих, которые лежат и ждут конца. Почти что благостный запах — возродившегося естества — когда всевозможные ароматы присыпок и благовоний повседневной жизни сменяются духом самой жизни. Плоть и только плоть. Ничего более.

— Он хоть просыпается? — спросил Милош.

— Мало, — ответила Агнешка, по-прежнему не глядя на мужа. Теперь все больше и больше казалось, что она разговаривала с кем-то за его спиной, или стоявшим в стороне, или только с собой. Она убрала со стола грязные тарелки, вилки и ложки и сложила в раковину — в такую горячую воду, что обожгло пальцы.

Милош опустил сына в колыбельку и поднялся наверх.

В понедельник он вернулся на работу.

О своих проблемах не распространялся.

Не было такого человека, с кем бы он мог поговорить: никто бы не понял. К тому же единственный совет, в котором он нуждался, был ему недоступен — совет врача.

И Агнешка тоже сникла: ушла первоначальная паника по поводу здоровья Антона, но ушли и надежды, что Бог вмешается и все исправит. Она считала себя подвижницей, хотя в истинном смысле таковой не была. Вдохновенно родила и мечтала об одном — быть женой и матерью. И не желала для себя ничего другого. Все ее устремления сводились к тому, чтобы достигнуть положения «независимой» дамы, и это ей давал брак с Милошем. Она стала замужней женщиной. В традиционном понимании своей культуры и религии обрела судьбу. Но слабо воспринимала действительность и ее последствия. Не то чтобы не хватало разумения — вовсе нет. Просто она заключила с действительностью соглашение: если ей гарантированы надежность и уверенность, она станет подчиняться правилам.

И теперь расплачивалась за это соглашение в ситуации, которую едва ли могла оценить. В Польше, где сторонников секты Свидетелей Иеговы презирали и преследовали, родители обещали, что в другом месте жизнь пойдет по-иному.

Но этого не произошло.

Враг просто принял новую личину — вот и все. Раньше он представал в образе человеческого невежества и подлости духа, а теперь стал безликой природой, которой наплевать на людские чувства и собственные ошибки в подборе генов.

Вряд ли Агнешка была способна все это выразить словами, но она это чувствовала, переживая — или пытаясь пережить — то, что происходило с ней, ее ребенком и Милошем, все больше и больше отдалявшемся от нее.

Милош старался не замечать растущей ненависти к жене, которая отказывала сыну в той единственной помощи, что еще способна была его спасти. И к тому же она не хотела спать с мужем, утешать его и не позволяла утешать себя, становилась все более молчаливой, все так же раболепно страшилась Бога и униженно подчинялась тому, что по-прежнему считала Его волей.

Бездействуя, Милош не мог не мучиться чувством вины, но, одновременно, как часто бывает с людьми, когда дело касается их личной ответственности, склонен был обвинять кого-то другого.

Большую часть вторника Милош провел в размышлениях: вызовов было немного, он сидел в укромном уголке «бентли» и пил пиво — не напивался, но стакан из рук не выпускал.

И все время вспоминал Джейн — и то, что они с ней вместе совершили. Она ушла, как будто ее и не было. И он думал о последствиях их встречи — сделан еще один шаг в направлении будущего, и это его ослепило. Стала видна вся протяженность дистанции, и Милошу, как он и опасался, она не сулила абсолютно ничего достойного. Эта определенность убедила его прекратить дальнейшее движение вперед. Главная укоренившаяся в мозгу мысль требовала: «Стоп!» Подобное ощущение безнадежности не могло длиться вечно, Милош об этом не знал.

В ночь со вторника на среду он ждал, когда Агнешка уляжется, и, как только она заснула, встал со своей кровати и оделся.

Зашел в ванную, ополоснул лицо, почистил зубы, воспользовался туалетом, но воду не спустил. Потом вынул Антона из кроватки и положил в переносную колыбельку, которую Агнешка держала на столе рядом с ванночкой, всякими детскими присыпками, маслами и мылами.

Выключил весь свет, кроме ночника, ушел на кухню, выпил бутылку пива, выкурил сигарету и написал жене состоящую всего из трех слов записку: «Уехал в больницу».

Милош припарковался на стоянке Стратфордской главной больницы, вынул колыбельку, наклонился и поцеловал сына, запер фургон и поднялся по ступеням в приемный покой.

Врач появился только в три утра. Его фамилия была Скарлет, и выглядел он моложе медиков, которые смотрели Антона раньше.

Доктор Скарлет пригласил их в кабинет, и Милош объяснил все как мог.

Затем врач произвел осмотр ребенка.

— Он не спит, мистер Саворский. Он в коме.

Последовали другие осмотры, на которые Милоша не пустили. Да в этом и не было необходимости — он все равно бы ничего не понял.

Но он понял, какой они вынесли вердикт — Антону суждено умереть.

В каком-то смысле он был уже мертв. Мальчика приговорили врожденные пороки и бездействие матери.

В шесть часов доктор Скарлет отозвал Милоша в сторону и сказал:

— Как это ни печально для вас и для вашей жены, но Антону не выжить. Его мозг неполноценен, инстинкты моторики чрезвычайно ущербны. Остается загадкой, как он до сих пор был способен дышать. Ему ничто не поможет. Его жизнь кончилась при рождении.

— Он может умереть здесь? — спросил Милош. — Под вашим присмотром. Я не доверяю жене и ее родителям.

— Конечно, — ответил врач.

— Как вы думаете, когда это произойдет?

— Боюсь, что сегодня. А если нет — то завтра.

— Понимаю.

— Вы хотите побыть один?

— Только если вместе с ним.

Через десять минут сестра со слезами на глазах принесла завернутого в белое одеяльце Антона.

— Если я понадоблюсь, позвоните в звонок, — сказала она.

— Спасибо.

Светало.

Милош взял сына на руки.

Как могло такое случиться? И что это означает?

Ничего.

Обыкновенная история жизни.

Он поднес Антона к окну.

Будет хороший день. Ни облачка. Ни ветерка. Только небо, птицы и деревья.

— Посмотри, — сказал сыну Милош. — Вот мир, в который ты пришел.

Ребенок открыл глаза, но их по-прежнему застилал сон. Отец поднял его ручку.

— Мы делаем вот так. Понимаешь? — и он помахал ручонкой мальчика. — Привет! Привет!

Глубоко из горла Антона вырвался звук — звук, который Милош никогда не забудет и который от этого мгновения эхом прокатится по всей его жизни до самой смерти.

Милош прижал сына к себе — так сильно, как только осмелился, — надеялся своим дыханием вернуть его к жизни, надеялся, что утренний солнечный свет возвратит младенцу жизнь, как дарит жизнь всем, кто ползает, ходит и плавает. И летает.

Небо. Птицы. Деревья.

Антон помахал обеими руками. Единственный раз.

И снова погрузился в сон.

Милош перецеловал все его пальчики на руках и ногах, уши, глаза, нос, губы.

И начал качать — как лодка раскачивала бы пассажиров на крупной зыби.

Надо бы для него спеть, подумал Милош. Но его голос не подходил для этого. Он не был матерью. Всего лишь отцом. А отцы беспомощны в такие минуты. У отцов нет грудей, нет молока — только руки.

Он сел на кровать.

И просидел больше двух часов.

Потом позвонил сестре. Ребенок умер.

Передавая сына в руки доктора Скарлета, Милош произнес только: «Спасибо», — и направился к лифту.

В приемном покое толпились люди: кто-то приезжал, кто-то уезжал. Окружающее, как всегда после случившейся смерти, казалось обыкновенным, нормальным, почти до смешного приземленным. Люди все так же смеялись, заказывали в буфете кофе с пирожками, пролистывали спортивные страницы газет и окликали друг друга по именам.

Милош подошел к двери, переступил порог, увидел перед собой дорожку, но не мог вспомнить, где оставил фургон. И повернул назад, в больницу.

Нет, здесь он уже был. Здесь все кончено.

Когда наконец он нашел фургон, то обнаружил на переднем сиденье Агнешку. Она была в том же синем жакете, в котором он привез ее сюда рожать Антона.

Оба всю дорогу молчали.

Не было таких слов, что они могли бы друг другу сказать.

Через две недели Агнешка переехала в дом родителей. Потом Милош время от времени встречал ее на углу Онтарио и Дауни-стрит с брошюрами в руках. Но они больше ни разу не разговаривали. Агнешка отворачивалась, Милош проходил мимо.

Случалось, Мерси видела Милоша в окне кухни. Или во дворе: он мыл фургон или подстригал траву. Он завел собаку — черного лабрадора. И назвал его Шопс — может быть, в честь Шопена — Мерси не спрашивала. Женщин у него больше не появлялось. Мерси судила не по тому, что видела, а по тому, что слышала: музыку и голоса немолодых мужчин, приходивших играть в карты.

Теперь от Милоша веяло покоем — так бывает после того, как человек покорился и даже обрел смирение. Мерси знала по себе. Когда умер Том…

Милош никогда не здоровался.

Но он махал рукой.

И улыбался.

Улыбался и махал рукой.

Мерси не требовалось иных — и лучших — знаков того, что Милош выживет. Хотя бы потому, что он этого хотел. В конце концов, ведь существовала еще целая новая жизнь, которую надо было наследовать и осваивать.

6

Пятница, 14 августа 1998 г.

Мерси накормила завтраком Уилла. Сок, тост и мармелад. Уилл не доел тост, и Мерси впервые видела, чтобы он выпил лишь половину чашки кофе с молоком.

Джейн не появлялась. Мерси это не тревожило, разве что только из-за мальчика. Она ясно понимала, что происходит; когда распадается брак, человек скисает. Но это пройдет.

— Хочешь в парк?

— Нет.

Уилл, не выпуская из руки чашку, развалился на стуле и постукивал каблуками по перекладине.

Мерси чувствовала — она обязана что-то делать — как-то его спасать.

— Тогда пойдем куда-нибудь еще, — предложила она.

— Чтобы мама могла привести сюда друга, пока нас нет?

— Какого друга?

— Мужчину.

— Какого мужчину?

— Того, с которым она трахается.

Мерси не ответила. Ругать его за подобные слова — делать только хуже. Подталкивать к еще большему сквернословию. Уилл прошел до конца путь, на который детей толкает полное разочарование во взрослых. Мальчик выглядел на десять лет старше — бледный, худющий, страшный. Волосы словно выцвели и безжизненно повисли. А ведь ему всего семь лет. Безжизненный и семилетний — не очень вяжется.

Мерси беспокоилась, не хотела об этом думать. Но мальчик сделался неузнаваемым. Глаза превратились в щелочки, уголки губ опустились, зубы стиснуты. И руки — то сжаты в кулаки, то хватаются за все подряд. Он с грохотом передвигал посуду, топал по комнатам, громыхая дверями, или оставлял двери открытыми, и тогда в дом врывались полчища мух и комаров. Он больше не собирал головоломок и не читал книг — так и не закончил «Остров сокровищ». И каждый раз, когда соизволяла появляться Джейн, вставал и уходил. И еще он начал кампанию сопротивления Мерси. Недоедать за столом было только частью его войны.

Уилл прекратил общаться с друзьями — никого не хотел видеть. Друзья требуются только в школе — для того чтобы поболтать о том о сем, потрепаться о хоккее и обменяться карточками с портретами хоккеистов. Детские игры его не забавляли: Все равно постоянно проигрываешь. А если выиграешь, тебе говорят, что ты жульничаешь. Единственной игрой, которая ему нравилась, был крокет. Но мои придурки родители испортили газон — устроили на его месте идиотскую клумбу. А когда Мерси напомнила, что это не Грифф и Джейн, а хозяин распорядился сделать клумбу, он ответил: Могли хотя бы возразить. Рассказать про крокет. На это Мерси не нашла что ответить.

Сейчас она направилась к задней двери и сказала: «Мы идем в парк». Не спросила, хочет ли Уилл, а сообщила — «идем».

— Возьмем напрокат лодку и поплаваем по озеру. Я куплю пепси.

Мерси гребла, а Уилл сидел на задней скамейке, надвинув на лоб козырек кепки, чтобы в тени не было видно его глаз.

Редьярд сидел на носу.

— Через три недели начинаются занятия в школе. На следующий день после Дня труда.

Уилл ничего не ответил.

— Пойдешь в третий класс.

— Угу.

— И все твои друзья тоже.

— Да, но у меня будет велосипед. Тогда мне не придется ни с кем гулять.

— Посмотрим, что на это скажет твоя мама.

Мальчик пропустил ее слова мимо ушей.

— Велосипед будет синий, — продолжал он, поглядывая на сады вокруг домов на противоположном берегу. — Всегда хотел синий. Десятискоростной.

— А это не слишком опасно?

— Все на свете опасно. Велосипедистов убивают каждый день придурки взрослые, которые не умеют водить машины. Не все ли равно, как умереть — под колесами или от чего-нибудь другого.

— Давай сменим тему.

— Почему?

— Потому. Я не расположена говорить о мертвецах. И тебе не советую. Посмотри, какой прекрасный день.

Подплыли два лебедя и стали к ним присматриваться. Птицы привыкли к присутствию людей — чего тут только не было: прогулочные катера, гребные лодки, водные велосипеды и каноэ. Но лебеди все равно проявляли любопытство: кто это там? Нет ли тут еды?

Дома, незаметно для Мерси, Уилл сунул в карман недоеденный кусок тоста и теперь извлек его и разбросал крошки по воде.

Подплыл самец, попробовал. Неплохо. И только после этого к нему присоединилась самка.

— Лебеди сходятся в пары на всю жизнь, — заметил Уилл.

— Я в этом не уверена, — возразила Мерси. — Гуси, те — да.

— Значит, мои мама и папа лебеди.

Лучше бы они были гусями, подумала Мерси. И потом: Я все-таки не считаю, что все кончено. Черт возьми, ради Уилла, надеюсь, что это не так.

Час спустя они сидели за столиком на тротуаре перед «Паццо» и ели пиццу.

Редьярд дремал у ног Мерси.

— Что значит «гей»? — неожиданно спросил Уилл.

— Веселый. Счастливый.

Мальчик подозрительно посмотрел на нее.

— А я думал, что-то другое. Плохое. — Он разрезал пиццу и отложил нож.

Мерси ждала. А потом сказала:

— Это слово может означать иные вещи.

— Какие?

— Ну, например… — Она пригубила вино и пожала плечами. — А почему ты спрашиваешь?

— Вон тот человек только что сказал сидящей с ним женщине, что он гей. Он мне не кажется очень веселым.

Мерси посмотрела в ту сторону и поняла, что мальчик говорил о двух молодых актерах из труппы.

— Ну так как? — не отступал Уилл. — Если он не веселый, что он имел в виду?

— То, что он любит мужчин, а не женщин.

Объясняй как можно проще.

— Почему?

— Любит, и все. И никаких «почему».

— А зачем он сказал ей об этом?

— Может, она в него влюбилась, — улыбнулась Мерси. — Иногда так бывает.

— Это плохо?

— Что?

— Быть геем.

— Не плохо. Просто он не такой, как другие.

— Другие — кто?

— Другие — мужчины, которые любят женщин.

— Как папа?

— Совершенно верно.

— А я знаю кого-нибудь из геев?

— Понятия не имею. Какое это имеет значение?

— Просто интересно.

Мерси покосилась на мальчика. Выражение лица у него было странное. Почти отсутствующее, но это только казалось.

— Хорошо было на лодке? — спросила она.

— Нормально.

— Хочешь доесть мою пиццу? — Уилл свою уже прикончил.

— Если только она без анчоусов.

— Откуда? Ты же знаешь. Хорошая пицца: полно грибов.

— Давай. Один кусочек.

Мерси переложила пиццу на тарелку Уилла и посмотрела вдоль улицы.

Редьярд внезапно сел и завилял хвостом.

— Что там? — спросил мальчик.

Пес вышел из-под стола и приблизился к перилам.

— Твой отец, — сообщила Мерси.

Гриффин прошел мимо с Найджелом, который играл Калибана; они направлялись в Фестивальный театр на дневное представление «Бури». Ни один из мужчин не сказал ни слова.

Уилл и Редьярд наблюдали за их удаляющимися спинами, как люди, брошенные на берегу, наблюдают за отплывающим судном, на которое они опоздали.

Мерси налила себе второй стакан вина.

— Хочешь еще пепси?

— Нет, спасибо. — Уилл оттолкнул тарелку.

Редьярд так и остался сидеть.

— Может, пойдем? — спросил мальчик.

— Сейчас, минутку. Только заплачу по счету.

— Давай побыстрее. Здесь так противно.

— Успокойся! — резко проговорила Мерси. — Они нас не видели — спешили. А если бы увидели, то наверняка бы остановились.

Уилл подался вперед и отхлебнул вина из стакана Мерси.

— В следующий раз спрашивай, — сказала она и придвинула вино к себе.

— Если бы я спросил, ты бы мне не дала.

Они помолчали.

— Мама сказала, что отец живет у Найджела и Сьюзи, — проговорил мальчик.

— Так и есть.

Уилл подумал и добавил:

— Наверное, для этого и нужны друзья.

— Иногда, — улыбнулась Мерси.

Принесли счет. Мерси расплатилась, и они отправились в долгий путь домой.

7

Суббота, 15 августа 1998 г.

В половине восьмого, когда Мерси готовила утренний кофе и чай, явился Люк. Уилла на кухне еще не было.

— Я еду к Шеппардам. Можно на минутку?

— Конечно. Садись. Кофе сейчас поспеет. Люк расстегнул куртку и сел за стол.

— Ты в порядке? — спросила Мерси.

— Да. Только немного устал. Шеппарды хотят добавить еще роз. Я их убеждал, что сейчас не лучшее время сажать, но они настаивают. Ну ничего, может быть, все обойдется. Они у меня в грузовике.

— Кто, Шеппарды?

— Нет, — рассмеялся Люк. — Боже упаси — там жена — истинная заноза в заднице. Одни розы. Шесть штук.

— А если цветы не приживутся, виноват, конечно, будешь ты.

— Ну и ладно — они же платят.

— Еще бы.

Мерси подала кофе, молоко и принесла кружки Люку и себе.

— Ты как? — спросил он.

— Ничего. Вот Уилл меня беспокоит. Очень его жалею.

— Да… паршивая ситуация для ребенка.

— Хуже некуда. Боюсь, это плохо на него подействует. А что можно сделать? Только подбодрить — и все. Самое печальное, что он начинает ненавидеть родителей.

— Гриффа, наверное, не видите?

— Только на улице. Вчера встретили.

— А как Джейн?

— Ушла в подполье — мы почти не разговариваем.

— Скверно. Она хорошая женщина.

— Да.

Люк помешал кофе.

— Я вот зачем пришел. Хочу пригласить тебя на ужин.

— С удовольствием. Когда?

— Завтра нормально?

— Отлично.

— Я здорово готовлю спагетти под соусом. И салат. Подойдет?

— Еще как. Когда приходить?

— В семь. По-моему, для выпивки как раз.

— Договорились. Я очень рада. Бог знает сколько времени не была в гостях. Что-нибудь принести?

— Только себя. И, может, немного сыра.

— Хорошо. Я собиралась сегодня в «Соби». Удачно, что ты успел.

Люк обвел глазами комнату — никого, кроме Мерси.

— Мне их недостает.

— Мне тоже. Так что ты не один такой.

— До завтра.

Мерси улыбнулась.

Люк ушел.

Она слушала, как заработал мотор, посмотрела, как грузовик отъехал от дома, и вернулась к столу.

Даже Редьярда нет.

Вороны улетели из сада и теперь не вернутся дотемна. Миссис Арнпрайр распахнула окна. Мерси с грустью вспомнила вот такие же утренние часы в детстве: приезжали фургоны молочника и пекаря, а почтальон тогда приходил три раза в день — уж на их-то появление можно было точно рассчитывать. Но постепенно все это сошло на нет. И теперь не появлялся никто.

8

Суббота, 15 августа 1998 г.

Жара давила сверх всякого разумения.

Неужели там, снаружи, еще осталось что-нибудь живое, думала Джейн.

Она лежала на кровати в белье — опасалась, что может войти Уилл, иначе бы разделась донага.

Электровентилятор на туалетном столике поворачивал голову туда-сюда и мурлыкал нечто, похожее на какой-то электрический мотивчик, сочиненный одним из этих юных умников, бритоголовых и в толстых очках, которых телевидение упорно рекламирует как гениев «поколения некст».

В дверь тихонько постучала Мерси и просунула в комнату голову. А увидев, что Джейн не спит, вошла.

— Что такое?

— Хотела вам кое-что показать.

— А нельзя попозже?

— Нет. Уилл катается на роликах с сыном Роузкуистов. Вам надо посмотреть это, пока он не вернулся.

Джейн села в постели.

— Что он натворил? Пристукнул миссис Арнпрайр, а труп запихнул себе под кровать? Порой мне даже хочется, чтобы он это сделал. Вы ее не слышали вчера вечером, а я слышала. Заклинания луны! — Джейн принялась напевать: — «О Луна, Луна, любезная Луна…» Совсем у нее мозги расплавились.

— Неудивительно, при такой-то жаре. Ну, пойдемте.

Джейн последовала за Мерси в комнату Уилла.

— Я убирала в шкаф чистое белье и кое-что нашла. Подумала, что должна вам показать.

Кровать мальчика была, как всегда, аккуратно застелена — уголки по-больничному подогнуты, подушки расправлены. Этому его научила Мерси, сказав: Тут дело в самоуважении. Как сам к себе относишься, так к тебе станут относиться другие.

— Ну, что? — спросила Джейн. — Где?

— В шкафу. На дне.

Джейн пересекла комнату и заглянула в шкаф.

— Ботинки?

— За ними.

Джейн пошарила рукой и через мгновение наткнулась на четыре обрывка бумаги, затвердевшей от краски. У нее перехватило горло.

— Господи, — пробормотала она. — О Боже!

Джейн стояла и вертела обрывки в руках.

— Не могу поверить.

— И я тоже, — кивнула Мерси.

Эти обрывки были тем, что осталось от акварельного рисунка Уилла, за который весной мальчика наградили в классе; с тех пор рисунок висел, пришпиленный к его доске для объявлений в самом центре, среди прочих сокровищ Уилла.

Тема рисунка — семейный пикник. Джейн и сейчас могла распознать каждую фигуру: вот Уилл кормит Редьярда, а Мерси наливает из термоса лимонад. Грифф, обняв Джейн за плечи, смеется. Лица мальчик набросал карандашом и каким-то образом сумел придать матери выражение спокойной безмятежности.

— Так… — протянула Джейн. — По крайней мере, не выбросил.

— Что нам теперь делать? — спросила Мерси.

— Не знаю. Подержу пока у себя в студии. Может, потом удастся склеить. А в остальном — понятия не имею. — Джейн отвернулась. — Господи, как мы докатились до такого?

Это был риторический вопрос.

9

Воскресенье, 16 августа 1998 г.

Сент-Мерис. Карьер.

— Мы раньше часто сюда ходили, — сказал Уилл.

На нем была майка и шорты. Мальчик надеялся выглядеть взрослее. Купанье не очень для этого подходило. Скрыть свой возраст не удавалось. Руки и ноги Уилла были худенькими — а его идеалом был Гриффин.

Джейн ничего не ответила, хотя все понимала. Но когда человеку семь лет — восьмой, ему многого не объяснишь. Со временем Уилл возмужает и станет таким, каким хочет быть. Но пока он всего лишь ребенок.

Карьер Сент-Мерис был популярным местом купанья — особенно среди тех, кто имел отношение к Стратфордскому фестивалю. Там даже тонули. Если точно — двое. И это придавало месту печальную, несколько романтическую ауру, словно здесь обитали привидения. Утонули не актеры, a — что было не менее трагично — двое подростков из фермерских семей, где так и не оправились после потери. Их расположенные по соседству фермы с тех пор пошли под городские застройки.

Два паренька — четырнадцати и пятнадцати лет — росли вместе. Их подружки были сестрами и жили через дорогу. Родились, росли, умерли.

Поздним вечером летом 1946 года они все вместе отправились к карьеру. Война окончилась. Атомные бомбы были сброшены. Ребята ничего не застали — по молодости. И теперь им принадлежал весь мир.

Но вот…

Джейн об этом Уиллу не рассказывала.

Зачем?

Спасателей здесь по-прежнему не было. На спасателей нужны деньги. Зато имелись многочисленные объявления, предупреждающие об опасности. И веревки, которые ограждали зону купания. Ходили слухи, будто этот карьер — а может, так оно и было — не имел дна. И вел прямиком в ад.

Достоверно одно: там, внизу — не рай.

И тем не менее карьер Сент-Мерис был любимым местом Уилла.

— Что бы ты хотел съесть? — спросила сына Джейн.

— Сэндвичи с копченой говядиной, — ответил Уилл.

Они закончили трапезу и грелись на траве под солнцем. Неподалеку находились столики, но Уилл предпочел траву. Только слабаки сидят за столами.

— Мы раньше часто устраивали пикники.

— Да.

— Мама?

— Что?

— Ты только мне не ври. Папа вернется?

Джейн посмотрела на воду и стряхнула муравья с левого колена.

— Не знаю, — а что еще можно ответить? — Но думаю, что да. И… — Она помедлила. — Я правда верю, что он вернется.

Уилл потер пальцы одной ноги о пальцы другой. Ему следовало бы постричь ногти, но Джейн так и не научила его это делать.

— А если нет, то как нам быть?

— В каком смысле?

— У нас есть деньги?

Джейн коснулась ладонью лба сына и откинула ему волосы с глаз.

— Дорогой, у нас всегда будут деньги: во-первых, мое наследство. И еще — я хочу, чтобы ты это усвоил — у меня есть работа, я каждый день зарабатываю деньги. Так же, как папа.

Уилл отвел взгляд.

— А где мы будем жить?

— Там же, где и теперь. Почему бы и нет?

— Но без папы… Может, придется переехать…

А у меня друзья. Третий класс. Моя ворона. Кто ее станет кормить?

Джейн взяла сына за руку.

— Ты, — сказала она.

— Обещаешь?

— Да. Твердо.

Уилл выдернул руку и вскочил:

— Теперь я знаю, что ты врешь. Всегда обещаешь и никогда не выполняешь.

Ну что тут ответить?

После этого они почти не разговаривали.

Наконец Джейн решила, что пора собираться домой. И велела сыну подобрать разбросанный мусор, положить в пакет из-под сэндвичей и отнести в бачок рядом со столами для пикников. А сама принялась укладывать вещи в рюкзак.

О рисунке семейного пикника она не упомянула. Джейн надеялась, что ее предложение устроить пикник подтолкнет сына к откровенности и он сам все расскажет.

Но…

Не получилось.

Они даже плавали молча — тишину нарушал только смех других семейств, пришедших охладиться в воде карьера.

Джейн заткнула пробкой бутылку вина и глянула в сторону столиков: нашел ли сын бачок для неперерабатываемых отходов?

Но Уилла нигде не было видно.

Она встала.

У столов его точно нет.

Обвела глазами сидящих там и сям на траве людей.

— Уилл!

Никто не откликнулся на ее крик.

Взгляд уперся в воду.

Господи!

Джейн подбежала к берегу и оглядела торчащие над водой головы.

Боже!

— Уилл!

Ей никто не ответил.

В этом месте стены карьера уходили отвесно вниз. Джейн прыгнула в воду.

— Уилл!

Тишина.

Она поплыла вперед. Нырнула, пытаясь рассмотреть, что там, на глубине.

Бездонная пропасть.

Она вынырнула и повернула обратно.

Помогите! Мне нужна помощь! Скорее! Кто-нибудь!

Уилл стоял на краю карьера.

Они посмотрели друг на друга.

И, обменявшись взглядами с сыном, Джейн догадалась: он решил ее напугать. Как Том Сойер:

Пусть все они обо мне поплачут, а я явлюсь на свои собственные похороны.

Выбравшись на берег, она решила не обсуждать эту тему.

— Мне стало жарко, — только и сказала она — словно от нее требовалось какое-то оправдание.

— Ясно.

— Да, мне стало жарко. Иди к машине.

Вечером, когда Джейн пришла поцеловать его на ночь, Уилл сказал:

— Спасибо, мама.

— За что? — спросила она. Но оба все понимали. Когда Джейн вышла из воды, выражение лица выдало ее. Я думала, ты утонул. Это не было произнесено. Только написано на ее лице.

10

Воскресенье, 16 августа 1998 г.

Дом Люка на Маккензи-стрит в семь часов вечера был освещен довольно ярко. Из сыров Мерси выбрала «Стилтон». Проблема заключалась только в том, что от него несло до самых небес, с чем она пыталась бороться, завернув сыр в коричневый пластиковый пакет, который берегла для подарков.

Мерси была в платье из пестрого хлопка — желтые и голубые цветы на белом фоне. Рукава длинные и свободные, ворот с фестонами. Она надела также искусственный жемчуг и вымыла голову.

Машину она припарковала на дорожке и вернулась к передней двери. На затянутой сеткой веранде стояли стулья, плетеная кушетка и несколько старых столов.

И еще там был горшок с трепещущим цикламеном. Красным.

А он что-то планирует, подумала Мерси. Хочет показать, что культурный.

Она позвонила снаружи, хотя вполне могла бы прямо пройти в дом.

Люк вышел на веранду в белой рубашке, заправленной в безукоризненного покроя джинсы.

— Вот и славно. Добро пожаловать, — сказал он. И открыл перед ней дверь.

Сначала они сидели на веранде — пили вино и пиво и обменивались обычными любезностями. Никак не удавалось расслабиться — оба нервничали из-за нового поворота в их отношениях. Они уже спали вместе, но ни разу не сидели вместе за столом — в официальном смысле. Оба чувствовали неловкость, словно их дружба только зарождалась, а не была в самом разгаре.

— Спасибо за сыр.

— Надеюсь, ты такой любишь?

— Да. — Люк помолчал и добавил: — Очень. Обожаю датский голубой с плесенью.

— Это «Стилтон».

— Ах да, какой же я дурак. Конечно, «Стилтон».

Пауза.

Мимо прошли несколько мужчин — у каждого небольшие красные пакеты с золотыми кистями.

— Привет, Люк!

— Привет!

— Привет!

— Привет, ребята!

Они скрылись, и Мерси спросила:

— А эти пакеты… что в них такое? Они идут на вечеринку?

— Нет, там обувь для боулинга. «Краун-роял».

— Понятно. Это их команда?

— Нет. Сорт хлебной водки, — улыбнулся Люк. — Покупаешь бутылку, а пакет потом используешь для чего-нибудь другого.

— Значит, обувь для боулинга?

— Обувь для боулинга.

Снова молчание.

Тема Джесса висела в воздухе.

Наконец, глядя в окно на улицу, Мерси спросила:

— Ты не сомневаешься, что это несчастный случай?

— Что?

— Смерть Джесса.

— Да.

— А последствия какие-нибудь были? Ты ведь говорил о наркоторговцах?

— Нет. Ничего. Больше ни одного звонка.

— А полиция?

— При чем тут полиция?

— Ну как же… они всегда интересуются… человек умер в общественном месте. Что они говорят? Все в порядке?

Люк поскреб левую щеку у губ. Молчи. И ответил:

— Да.

Мерси не поверила. По крайней мере, поняла: что-то недосказано. Но не стала больше расспрашивать. Было ясно, Джесс так и останется загадкой, пока Люк когда-нибудь не заговорит. Но это зависело только от него.

— Дай огоньку, — попросила она.

— Конечно, — он поднес зажигалку к ее сигарете и закурил сам.

Мерси сделала глоток вина, положила ногу на ногу и откинулась на спинку стула.

— Ты часто сюда приходишь? — спросила она.

Люк на мгновение смутился, но, заметив ее улыбку, расхохотался:

— Частенько. Почти каждый вечер. Но тебя ни разу здесь не видел.

— Я работаю в другом районе.

— Понятно, — молчание. — Ты замужем?

— Я вдова.

— О! — недолгая пауза и взгляд на руки. — Собираешься снова замуж?

— Ну… не знаю… это от многого зависит.

— От чего?

— Смогу ли я освободиться. От прошлого. Есть такие связи, которые я не в состоянии порвать.

— Какие, например?

— Речь о человеке по имени Том. По фамилии Боумен. Ну и другое.

— Продолжай.

Люк долил вина в стакан Мерси и открыл еще одну бутылку пива.

— У меня есть дети.

— Наслышан.

— Да. Но это взрослые дети. О них никак нельзя забывать.

— Разумеется. Зачем же забывать?

— Не хочу, чтобы они стали проблемой для кого-то еще.

— А почему ты думаешь, что дети — это проблема?

— Есть люди, которые не переносят чужих детей. Особенно если у них самих детей нет.

— У меня был Джесс. Джесс и все остальные. Все остальные, включая мать и отца.

— Это не дети.

— Дети. Во всех отношениях, кроме одного.

— Какого?

— Возраста. Все мои дети были пятидесятилетними подростками.

— А теперь умерли? Все?

— Мать и отец. Джесс. Гек. Он первый, после Бет. Она умерла при рождении. Марбет после этого так до конца и не оправилась. Роды были тяжелыми, очень тяжелыми, а потом Бет скончалась. Прожила всего дня четыре, но достаточно, чтобы Марбет и Проповедник ее полюбили. Печально.

— Да. Как у моих соседей, Саворских. Их ребенок недавно умер.

— Это не у того парня, из компании «Белл», который приезжал чинить телефон, когда я перерубил кабель?

— У того самого.

— Он показался мне славным малым.

— Хороший парень.

— Ты знала моих родителей? Марка и Эбби?

— Нет. Но слышала о них. Я думаю, все слышали: в ту пору Стратфорд был совсем маленьким городом. Каждый знал о других все.

— И что ты о них слышала?

— Что они много пили. Ссорились на людях. Даже не ссорились, а дрались. И порой полиции приходилось вмешиваться. А когда они умерли, их сын остался один. Вот только твоего имени я не слышала. В те времена. Извини, что я это говорю. Но дебоширы Куинланы были у всех на устах. Им постоянно перемывали косточки.

— Все нормально. Еще повезло — могло быть хуже, учитывая, что они сотворили со своими жизнями. Только Бог ведает, были ли они когда-нибудь счастливы. — Люк на мгновение задумался и продолжал: — Если вспомнить, удачных браков не так уж и много, верно?

— Мой был удачным. С Томом. А не с тем сукиным сыном, Стэном. С Томом — да.

— Мне казалось, вы не были в браке.

— Не были. Но лучшего замужества не представить.

— Ты его любила?

— Да. — Мерси помолчала. — Ты его помнишь? И всех его кошек?

— Конечно. Я заправлялся у него, когда начал водить машину. Его колонка стояла в южной части города, куда моих родителей никогда не заносило.

— А когда ты начал ездить?

— В тринадцать лет.

Мерси удивленно подняла брови:

— Но у тебя в те годы не могло быть машины.

— И не было. А зачем мне? Я катался на их машине. Родители дошли до такой кондиции, когда лучше сидеть дома, чем выходить на улицу.

— А как же магазины? Им же нужно было покупать продукты. Покупать выпивку.

— Нужно… И поэтому…

— Поэтому?..

— Поэтому я их возил. На стоянке перебирался на пассажирское сиденье, а они шли в магазин и дурили продавцов. «Зерс» назывался тогда «Лоблоз». Я составлял для матери список покупок, а она врала продавцам, будто почти слепа и ей требуется помощь…

— Ха!

— Да, да, — хмыкнул Люк и состроил гримасу. — «Пожалейте меня: я почти ничего не вижу. Помогите!» Конечно, как тут что увидишь, когда зенки зальешь. Цеплялась за прилавок руками, чтобы не упасть. Отец составлял свой список сам. Ковылял по рядам, возвращался с полной тележкой бутылок, и я перегружал их в багажник.

— А кто за все платил? Они же не работали.

— В итоге я. А до этого было отцовское наследство. Он получил дом и приличную сумму денег.

— Дом?

— Вот этот дом.

— Понятно. Но деньги? Ведь были и другие дети?

— Проповедник понимал, что другие заработают себе на жизнь. Так более или менее и случилось. А отец никогда бы себя не обеспечил. И Проповедник не хотел, чтобы тот умер в нищете.

— О таких вещах говорят: «подать богатому».

— Справедливо. Отец был богат тем, что, по его мнению, ничего не имел. Богат нуждой. Нужду он превратил в образ жизни, в оправдание бегства от мира. Никто никогда мне ничего не давал. Только материнскую любовь, крышу над головой и стол, как всем детям. Отцу этого было недостаточно. Он хотел большего. Он хотел убежища на всю жизнь.

— Как Джесс?

— Нет, у Джесса было иное оправдание — страх поражения. Отец обожал поражения. Они подкрепляли его статус достойного пьяницы.

Мерси посмотрела на деревья.

Листья трепетали на ветру. Сухие, но яркие. Зеленые.

— Как хорошо, что они у нас есть, — проговорила она и показала на деревья рукой. — Они по-своему рассказывают нам историю наших жизней.

— Да, — улыбнулся Люк. — Наверное, поэтому я — садовник.

Они допили пиво и вино и отправились в дом.

Ужин получился на славу. Еда была простой, но богато приправленной специями.

— А ты хороший повар, — заметила Мерси, нарезая сыр.

— Я прилично готовлю два-три блюда, — рассмеялся Люк, — фритату, креветки под чесночным соусом — все в этом роде. И жаркое из говядины. Но редко приходится готовить. Для себя почти никогда. Слишком усталым возвращаюсь домой. В основном питаюсь кемпбелловскими готовыми супами. Прекрасная вещь для одного. И еще ужинами «Крафта».

— А что это за фритата?

— Никогда не ела?

— Как-будто нет.

— Итальянский омлет. Заполняет всю сковороду. Можно положить лук, помидоры, зеленый и красный перец, немного грибов. И, конечно, яйца. Люблю фритату. И вообще плотно поесть. То, что надо в конце дня.

Они ели салат, сыр и молчали. Люк открыл две бутылки «Вальполичеллы».

— Раз ешь итальянское, значит, надо и пить итальянское.

Мерси уже успела изучить столовую: длинный, широкий стол, двенадцать стульев с гладкими, прямыми спинками, викторианские буфеты, зеркала, канделябры и люстра из красного стекла. И главная достопримечательность — украшенный узором из клевера, дубовых листьев и желудей семейный девиз, дошедший от Марбет и Проповедника: «Стань самим собой». Мерси слышала его историю.

— Люк, почему я здесь? — спросила она.

Он посмотрел на свою тарелку и положил руки по обе ее стороны.

— Потому что этот дом слишком велик для меня одного.

Мерси помолчала, отпила вина и закурила.

— А привидений недостаточно?

Он не поднял глаз и ответил едва слышно:

— Нет.

Она внимательно разглядывала его. Люк сидел и казался таким далеким: серые, седеющие волосы, хорошей формы уши, мускулистые плечи, руки с навсегда въевшейся грязью под обломанными ногтями, лоб, брови, скулы, губы. Опущенный к самой тарелке подбородок, веки с девичьими ресницами. Его полупустой стакан. Белоснежность рубашки. И тело под ней. Наклоненное вперед, но не ссутулившееся. Люк никогда не сутулился.

А он изящен, подумала Мерси. Редкое качество для мужчины, если он не выступает перед публикой — не актер, не танцор, не певец, не хоккеист и не звезда бейсбола…

— Это все, что ты хотел сказать? «Дом слишком велик»?

— Ты тоже одинока, — заметил Люк, словно предлагая Мерси сравнить их жизненные обстоятельства.

— Да, я тоже одинока.

— Зачем оставаться одиноким, если в этом нет смысла?

— Я не хочу быть заменой Джессу, Люк. Кем-то, о ком ты обязан думать и заботиться.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так. Меньше всего я думал об этом. — Он запнулся и добавил: — Ты мне нравишься.

— Тебе нужна сожительница, чтобы не таскаться одному по всем этим комнатам. Туда-сюда. Туда-сюда.

— Конечно, нет. Я просто…

— Ты просто не знаешь, как сказать: «Я тебя люблю».

Он поднял на нее глаза.

Мерси улыбнулась, но движения навстречу не сделала. Расслабься.

Люк снова потупился и прикусил губу. Передвинул стакан, затем поставил на прежнее место. Опустил руки на колени.

— Нам не нужно говорить, что мы любим друг друга, — продолжала Мерси. — Мне достаточно того, как ты сказал: «Ты мне нравишься». Потому что ты мне тоже нравишься.

— Это означает «да»?

— С определенными условиями.

— С какими?

— Я сохраню фамилию Боумен. Буду продолжать заботиться об Уилле, пока он во мне нуждается. Я привезу кое-какие свои вещи, чтобы сделать комнаты повеселее. Привезу кошек. И еще: мы разделим обязанности — я буду подстригать траву, а ты — пылесосить ковры.

Люк улыбнулся ей, но очень застенчиво; и именно в этот момент Мерси поняла, как сильно он хотел того, что произошло.

— И еще: я надеюсь, ты не станешь возражать, если я всем расскажу, что живу с человеком младше себя. Я буду этим гордиться. Меня спросят: «И сколько ему?» А я отвечу: «Пятьдесят. Неплохо для такой старушки, как я». И все согласятся.

Люк встал и подошел к ней.

— Договорились?

— Договорились.

Они пожали друг другу руки.

И в ту ночь спали в одной постели.

Ближе к утру Мерси проснулась и пошла в ванную.

Сколько тут комнат, думала она, переходя из одной в другую… И Уиллу я не вечно буду нужна… Столько комнат… Оклеить новыми обоями, покрасить. Сделать еще два туалета. Я всегда мечтала об этом… стать хозяйкой гостиницы.

«Гостиница Маккензи: ночлег и завтрак». А почему бы и нет?

Когда она вернулась в постель, Люк опять потянулся к ней, и рассвет они не заметили.

11

Воскресенье, 16 августа, 1998 г.

В тот самый вечер, когда Люк и Мерси ели спагетти, Грифф, Найджел, Сьюзи, Зои и Ричард Хармс вместе ужинали в «Паццо». По воскресеньям не было вечерних спектаклей, только утренние, и рестораны работали лишь в обеденное время. Но в этот день половину «Паццо» заняли приехавшие на автобусе из Буффало, штат Нью-Йорк, дамы. Они смотрели утреннее представление «Стеклянного зверинца» и теперь подкреплялись. Поэтому вторая половина «Паццо» была открыта для местных клиентов.

По понедельникам спектаклей не было, и в воскресный вечер актеры, если хотели, могли расслабиться и как следует погудеть. И сегодня они настроились именно на это.

Во время первого круга голубого мартини возникла атмосфера праздника.

— Я приняла решение, — заявила Зои, — и хочу, чтобы вы его одобрили.

— Может, одобрят, а может, нет, — хмыкнул Ричард и взял ее за руку. Он явился один, объяснив, что предпочитает провести вечер с друзьями, а не с занудной каргой, именуемой моя жена.

Зои, разумеется, была в восторге.

— Решения, решения… — проговорил он. — Но какое это будет решение? Готов поспорить, Зои хочет бросить театр и начать совершенно новую жизнь в качестве гонщицы. — Ричард подмигнул собравшимся.

— Так о чем идет речь? — спросила Сьюзи.

— Я решила поменять имя, — расплылась в улыбке Зои.

— О нет, — всполошилась Сьюзи. — Дорогая, не надо. Публика только-только начала узнавать твое имя.

— Сьюзи права, — подхватил Найджел. — Нельзя менять имя в середине карьеры.

— Я не в середине карьеры, Найдж. Я в самом начале.

— Но это было чертовски хорошее начало. Продолжай в том же духе.

— Я тоже однажды подумывал переменить имя, — вступил в разговор Гриффин.

— Ты мне никогда не рассказывал, — повернулся к нему Найджел. — На какое?

— Не знаю. Может быть, на Роберт де Ниро. Но кое-кто меня опередил. — Грифф ухмыльнулся.

— Ах ты шалопай! — Найджел стукнул его кулаком по руке, и оба рассмеялись.

— Не смейтесь, — оборвала их Зои. — Я серьезно. Решила и сделаю. И уже говорила с Робертом. Он попросил меня остаться в труппе на следующий год. И к тому времени я поменяю имя. Он согласился.

— Ну хорошо. — Найджел откинулся на стуле. — И какое же будет новое имя?

— Тоже Зои.

— Как? — в один голос воскликнули сидящие за столом.

— Зои. Но без диакритического знака.

— Что это за дьявольщина — диакритический знак? — поинтересовался Грифф.

— Мое имя пишется с двумя точками над последней буквой. А будет писаться без них. Опустить их — и все дела.

— Зачем? — это спросил Найджел.

— Потому что преклоняюсь перед Зои Колдуэлл. В ее имени нет никакого диакритического знака, и видите, как она преуспела. Я видела ее в «Мастер-классе» и буквально влюбилась. Она величайшая актриса нашего века. И вообще всех веков. Гениальная.

— Перемена имени не превратит тебя в гения, — заметила Сьюзи.

— Не принесет успеха в один вечер, — поддакнул Гриффин. — Успех зарабатывается годами.

— Давайте подождем и посмотрим, — возразил Ричард. — Дадим ей шанс. Мне самому не нравится эта идея. Но она хочет, а раз так — что ж, я не против.

— Трудно будет привыкнуть, — вздохнул Грифф. — Но если тебе действительно приспичило, Бог в помощь. — Он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.

— Спасибо, Грифф.

— И когда же мы приступим к перемене? — поинтересовалась Сьюзи.

— Давайте прямо сейчас, — предложила Зои.

— За это надо выпить по новой, — обернулся к ней Найджел.

— Идет.

Подошел официант Стив, чтобы принять у них заказ.

— Передайте Джеффу, что его искусство растет, — улыбнулся Гриффин. — Последняя порция была просто грандиозной.

Джефф, младший совладелец «Паццо», очень гордился своими коктейлями, и это было известно всем.

— Непременно. — Стив закатил глаза и поспешил обратно к стойке.

Зои заметно нервничала, но Ричард сжал ей руку и посоветовал расслабиться.

— Ничего, мы привыкнем, — сказал он. — Очень быстро забудем, что твое имя писалось как-то иначе.

— О, я так рада. Я боялась, ты меня обругаешь. — Она отняла руку и щелкнула зажигалкой.

— Когда ты начала курить? — спросил Грифф.

— Я курю только после шести. Всего четыре или пять сигарет. Сегодня эта — первая.

Они представляли собой очень симпатичную компанию молодых актеров. Все, кто их видел — а на них смотрели, — сразу понимали, что дело не только в приятной внешности этих людей. Они интриговали и привлекали внимание. В них чувствовались стиль и достоинство, и они развлекались, а не рисовались. Они также явно обладали чувством юмора и радовались обществу друг друга. Найджел был плотный и угловатый, а Гриффин — стройный и гибкий. Ричард отличался от них обоих — о таких говорят: скорее интересный, чем красивый. Подобная внешность была весьма удачной для него — уже немолодого характерного актера. Сьюзи представляла абсолютную противоположность Зои: пышная блондинка, наделенная природным пленительным обаянием.

— Мне здесь нравится, — объявила она и обвела глазами зал с многочисленными столиками и множеством официантов — юношей и девушек, одетых в черное и белое. Ресторан славился превосходной итальянской кухней и винами высшей пробы. А посетители состояли из актеров, туристов и местных жителей — поровну. Здесь всегда было много цветов, всегда звучала музыка. И всегда обнаруживался кто-нибудь из знакомых. Вот и сейчас за боковым столиком с каким-то нью-йоркским приятелем сидел Уильям Хат. Он пропустил сезон из-за операции на бедре, но до этого произвел фурор, превосходно сыграв роль Лира.

— О боже! — воскликнула Сьюзи и уставилась куда-то поверх плеча Гриффина.

— В чем дело? — спросил ее Найджел.

— Джейн.

Грифф нахмурился:

— С кем?

— С Уиллом.

— Так… — сказал Найджел. — Давайте подождем и посмотрим, где они сядут. Рано или поздно это должно было произойти. И по мне, лучше раньше, чем позже.

— А по мне, нет, — возразил Гриффин. — Я бы предпочел повременить — еще не готов.

Только Сьюзи, Зои и Ричард видели Джейн и Уилла, которые шли за Ларри, другим совладельцем «Паццо», к столику, стоявшему напротив и чуть наискосок.

— Они нас заметили?

— Джейн. А Уилл — нет. Он к нам спиной.

Принесли по второму мартини. Никто не говорил и не двигался, пока Стив расставлял бокалы.

— Готовы сделать заказ? — спросил он.

— Нет, — ответил Гриффин. — Сначала выпьем коктейль. Дайте нам время.

— Нет проблем. Но должен вас предупредить, у Дина сегодня филе миньон. И если кто-нибудь хочет порцию, лучше заказать заранее. У нас сегодня большой наплыв гостей.

— Есть желающие? — спросил Найджел.

— Да, — отозвалась Зои. Ее поддержали Ричард и Сьюзи.

— Я тоже возьму, — сказал Найджел. — Это уже четыре. А ты, Грифф?

— Нет, спасибо.

— Значит, четыре филе, — подытожил Стив и ушел.

— Грифф, ты уверен? — поинтересовался Найджел. — Его не поздно вернуть.

— Уверен. Я не голоден.

Возникла пауза. На Гриффа никто не смотрел.

Потратив на Джейн и Уилла всего несколько мгновений, Ларри, напевая под нос «Девчонки из Буффало», устремился на кухню мимо актерского столика.

— Веселая компашка в том зале, — бросил он, проходя. — Всем за семьдесят, но веселые. — Удивленный молчанием актеров, Ларри остановился. — Ладно, развлекайтесь, ребята. — Он улыбнулся и неторопливо двинулся дальше.

И еще с минуту никто ничего не говорил.

— Итак, — наконец предложил Гриффин, — давайте выпьем за Зои Уолкер, в скором времени величайшую кинозвезду, — и поднял бокал.

— Не надо так, — одернул его Ричард.

— Что значит «не надо»? Разве она этого не хочет?

— Не хочет. И ты прекрасно это знаешь. Не выпендривайся.

— Ричард, перестань. — Зои накрыла его руку своей. — Давайте все успокоимся. Сейчас для Гриффа непростой момент.

— Да, — поддержал ее Найджел. — Отстанем от него. Мы пришли сюда расслабиться и порадоваться друг другу. Предлагаю выпить за следующий сезон, в котором у нас у всех есть работа.

— Правильно, — подхватила Сьюзи.

— Конечно! — поддержала Зои.

Гриффин промолчал.

Все выпили.

Сьюзи наблюдала за Джейн и Уиллом.

Они заказали вино и пепси. Джейн явно заметила компанию актеров. Сьюзи кивнула и улыбнулась. Джейн ей ответила.

Сьюзи подумала, что Джейн выглядит измотанной — не столько уставшей, сколько подавленной, но ради Уилла старается казаться веселой и непринужденной. Застолья в воскресный вечер — любимая актерская традиция, и Джейн, наверное, хотела создать для сына особую атмосферу.

— А почему никто ничего не говорит? — поинтересовался Грифф.

Сьюзи метнула на Найджела многозначительный взгляд.

Он посмотрел в сторону, потом снова на жену.

— Скажи ему то, что говорил вчера вечером. — Сьюзи понизила голос: — Если не скажешь ты, скажу я.

Мгновение поколебавшись, Найджел повернулся к Гриффу:

— Послушай, друг…

Гриффин глядел на свои пальцы, в которых вертел бокал.

— Да?

— Пора. — Найджел произнес это совершенно спокойно.

— Что пора?

— Пора возвращаться.

Грифф поднял голову — очень медленно, словно неимоверно устал.

— Ты, конечно, шутишь. Ты что, не понимаешь? Не видишь простой истины: я не смогу вернуться. Никогда.

Сьюзи наклонилась вперед:

— Мы не знаем, что между вами произошло. И не хотим знать. Просто…

Грифф ударил костяшками пальцев по столу.

— Никогда! — повторил он.

Зои ближе придвинулась к Ричарду.

— По крайней мере, мог бы поздороваться, — продолжала Сьюзи. Она вглядывалась в лицо Джейн и читала на нем сожаление и тоску.

— Она твоя жена, — сказал Найджел. — А он твой сын. Не превращайся в дерьмо. Это тебя недостойно. Ты на самом деле не такой.

— Они не понимают, что происходит…

— Может быть, и нет, — подхватила Сьюзи. — Но прекрасно сознают, что ты от них ушел. И им глубоко наплевать почему. Почему — не имеет значения. Только факт, что тебя нет. Бум! И ничего — ни мужа, ни отца, ни семьи. Если бы у тебя хватило духу, только хватило духу на нее посмотреть, то совесть бы заставила подойти.

Грифф повернул бокал на триста шестьдесят градусов и выпил до дна.

— Ты не можешь вечно прятаться у нас, приятель, — продолжал Найджел. — Мы тебя любим — верно. Но мы любим того человека, каким ты был, а не того, каким стал. Сьюзи и я, Ричард и Зои — мы все верны тебе прежнему. Но не способны вечно хранить верность тебе теперешнему. Ты постепенно становишься для нас незнакомцем. Я здесь твой самый старинный друг. Но друзья ничто, если они не требовательны друг к другу.

Грифф молчал.

— Ради бога, — наконец заговорил и Ричард. — Никаких подвигов от тебя не требуется. Просто встань, пройди через зал и поздоровайся. Ты уже всех достал, и это становится скучным. Так что давай двигай. Делай что надо.

Грифф опять вздохнул.

Потрогал бокал и спросил:

— Где Стив?

— Ждет, чтобы ты встал и пошел куда следует. Как и все остальные.

Ричард не солгал: вся театральная публика понимала, что происходит. Каждый знал, что случилось с браком Кинкейдов. Они, как и Сьюзи с Найджелом, были одной из любимейших семейных пар труппы. К ним относились с искренней теплотой, и когда они расстались, это огорчило всех.

Грифф оттолкнулся вместе со стулом от стола.

— Хорошо. — Он встал и повернулся к друзьям. — Нет… не могу. — Он оперся кулаками о спинку стула. — Не могу. Извините.

И вышел из ресторана.

Джейн посмотрела ему вслед.

— Что там? — спросил Уилл.

— Ничего, — ответила она. — Думала, там знакомый, но обозналась.

— Вот сукин сын! — проговорил Ричард. — Ведет себя просто бессовестно!

— Перестань, — возразил Найджел. — Никакой он не сукин сын. Загнал себя в угол, а теперь не знает, как из него выбраться. Дома, с нами, он похож на часы с перекрученным заводом. Удивительно, как он еще может играть.

— Это правда, — подтвердила Сьюзи и снова посмотрела на Джейн. — Мне жаль их обоих. Этого не должно было случиться.

— А разве когда-нибудь происходило то, что должно было случиться? — поинтересовался Найджел.

— Да, — отозвалась Сьюзи и взяла его за руку. — Мы.

Найджел улыбнулся и подозвал Стива.

— По третьему мартини, а потом мы закажем. Гриффин пошел прогуляться.

— Понятно, — и Стив удалился.

Ричард сказал:

— Слышали, завтра Клинтон дает показания в Белом доме? Процесс импичмента закрутился. Бедняга! Почему бы им всем не заткнуться?

— Хорошая идея, — похвалил Найджел. — Нам бы всем тоже не помешало заткнуться.