В Тбилиси Шота поручили надзор за сокровищницей в царском казнохранилище. Обязанности необременительные, много времени не занимали. От царского постельничего не ждут, чтобы он расстилал постель, лошадей за конюшего чистят другие. Придворная должность означала, что Шота вошёл в круг писателей и учёных, чьи признанные таланты усиливали блеск двора. И всё же любое из поручений Шота выполнял добросовестно, с уважением к самому делу.

После дня, проведённого в праздности в гостеприимном доме Закарэ Мхаргрдзели, он с особым старанием взялся за подоспевшие хлопоты. Тамар пожелала оправить книгу в богатый оклад, чтобы сиял золотой переплёт чеканным узором и светился россыпью камней. Вельможные заказчики обычно посылали за златоваятелем. Шота не стал этого делать, хотя заказ исходил от самой царицы цариц. Он велел слуге оседлать Аргентума и отправился в верхний город.

Отшумел быстрый июльский дождь. Ветер подёргал прямые звонкие струи и угнал поредевшие тучи, как пастух своё стадо. И вот уже подняли водомёты брызг босоногие мальчонки, с весёлым лаем промчались собаки. Из зарывшихся в землю домов вышли на белый свет люди.

Путь лежал по бедным кварталам в сторону торговых рядов. Бесконечная узкая улочка тяжело переползала с уступа на уступ, словно решила добраться до неба. Под ноги Аргентума стремительно нёсся мутный ручей, лепёшки грязи пятнали лощёную шкуру коня редкой масти с серебристым отливом. Где-то вверху висел неумолчный гул. Он нарастал, приближался, с каждым уступом делался всё различимей и вдруг накрыл с головой, как морская волна.

Вместо домов в два ряда потянулись лавки. От пестроцветья зарябило в глазах. Горы красных и жёлтых яблок, багряные россыпи вишен, розовые от спелости персики, нежно-зелёные огурцы – шаткие, на подпорках, в заплатах сооружения едва выдерживали выставленный товар. Рядом с холмами пахучих трав высились стопки лепёшек, кругляши овечьего сыра. В горшочках плавился золотистый сотовый мёд.

Есть чем торговать городу Тбилиси. Сорок караванов выходят каждый день через его ворота и увозят на четыре стороны света мёд, воск и пшеницу, тонкопрядную шерсть, чистый хлопчатник, кожу, славные тбилисские ковры, ртуть, лошадей. Сорок караванов ежедневно въезжают в его ворота. Четыре стороны света посылают в Тбилиси дорогие ткани, одежду, посуду, благовонные смолы, цветные камни, меха.

Крики, возгласы, споры, людской водоворот.

– Не проходи мимо, попробуй медок. В Византию с пшеницей и кожей возим. Слаще сыщешь – даром отдам.

– Зачем обижаешь? Могу заплатить.

В уплату за пахнувший горным цветом мёд пошёл цветастый платок. Деньги пускались в ход редко, хотя монеты чеканились ещё со времён Давида Строителя. Чаще шла мена – товар на товар.

– Почём твои груши, хозяин?

– За пять мешков два ножа попрошу.

– Ножей не припас, возьми серп.

– Только для тебя, батоно чемо – господин мой.

В жаровнях на углях жарилось сочное мясо. Сделал покупку – порадуй себя, отведай. Из тугих бурдюков, с торчавшими по сторонам ножками, наливалось вино. Чего душа пожелает, всё предоставит торг. Пришла пора бороду подровнять – к услугам имелись брадобреи. Нужда приспела заклепать днище котла, выправить лемех – пожалуйте к кузнецу. Рядом с походной кузницей пристроился писарь – за малую плату письмо настрочит, составит прошение, жалобу, долговую расписку.

– Мясо с углей! Мясо!

– Побрить-постричь!

– Воды холодной, свежей, желает кто-о-о!

Расталкивая встречных, сквозь толпу то и дело пробирались подозрительного вида оборванцы. Кто такие, откуда? На покупателей непохожи. Или чиновники городского ведомства перестали следить за порядком в столице столиц?

– Воды холодной, свежей, желает кто-о-о!

Шота обогнал водоноса в высокой войлочной шапке, с бурдюками, перекинутыми через плечо, миновал кузницу. Возле чурбачка, за которым, как за столом, пристроился писарь, Шота придержал коня.

– Видно, братец, не томится без дела твоё перо?

– Какое там. Бегает день-деньской по бумаге, как жеребёнок по полю. Простого народа в Тбилиси, сам, господин, знаешь, что песка на морском берегу, а грамотных – по пальцам сочтёшь.

– Один почтенный историограф мне сообщил, что в Тбилиси проживает сто тысяч жителей.

Идущий мимо прохожий, могучего сложения человек, заросший до самых глаз рыжеватой нестриженой бородой, поравнявшись, присвистнул не то восторженно, не то удивлённо.

Шота обернулся, посмотрел прохожему вслед. Приметный встретился человек. Если по цвету волос судить, то кахетинец, по одежде и по квадрату сукна на голове, стянутого на макушке шнуром, – то уроженец Имерети. А если судить по росту и развороту плеч, то самым большим сходством прохожий обладал с могучим дэвом из сказки. Такими ручищами только скалы крушить, деревья выворачивать с корнем.

Шота позабыл о писаре и двинулся дальше.

Толпа заметно стала редеть. Лавки сменились арбами. Освобождённые от дышла буйволы жевали траву. В проходах громоздился привезённый на продажу товар. Но вот и это исчезло. Не стало животных, телег, мешков, остродонных корзин. Гул, висевший над торгом, качнулся назад, расплылся, как облако, и растаял.

Шота ехал теперь по тихой мощёной улице, застроенной крепкими домами в два яруса. Нижний ярус предназначался для скота. На улицу выходили глухие незрячие стены. Окна с открытой верандой во всю ширину стены обращены были в сад. Здесь жили люди с достатком, в основном, цеховые мастера.

Возле дома златоваятеля Бека Шота спешился. Откуда-то, словно из-под земли, выскочил оборванец, тенью метнулся в сторону. Шота не подумал посмотреть ему вслед. С конём на поводу он пересёк сад. Коня привязал к коновязи. По ступеням взошёл на веранду, растворил дверь.

Бека работал. Он сидел за длинным столом, склонившись над тонким, как пергамент, листом серебра. Молоток в его правой руке мелко и часто постукивал по зажатому в левой руке металлическому стержню-чекану. Стержень кружил по пластине, будто двигался сам, никем не понуждаемый. Кружение напоминало пляску. Серебро в лад пляске вызванивало тихонько.

Из окон под потолком, смотревших на север, лились потоки косых лучей. Мягкий свет лежал на пластине, на сильных руках златоваятеля. Светлые точки вспыхивали на бесчисленных молоточках, чеканах, напильниках, ножницах, иглах, скребках. Орудия, как выстроенные полки, рядами расположились на длинной столешнице, сбитой из толстых, до блеска заглаженных досок. Часть орудий перекочевала на лавки. Полки заняли горшочки с крышками, бруски металла. В тёмном углу, окружённый красноватым свечением, теплился горн.

Бека услышал скрип двери, не спеша отодвинул пластину, поднялся. Был мастер высок, сухощав и немолод. В чёрной волнистой бороде поблёскивали белые нити. На лбу, в уголках глаз и от крыльев тонкого с горбинкой носа пролегли резкие складки.

– Гость в доме – для хозяина праздник, гость в мастерской – праздник для мастера, – проговорил Бека, наклоняя голову. – Чем могу услужить господину?

– Как красиво ты работаешь, – сказал Шота и, спохватившись, поспешно добавил: – Благоденствие тебе, твоей мастерской и дому, прославленный Бека Опизари. Счастливцы, имеющие твои изделия, дорожат ими, как самым большим сокровищем. Я пришёл по воле царицы цариц, пожелавшей оправить книгу в оклад, какой только ты один в состоянии сделать.

Шота достал из сумки у пояса книгу в кожаном переплёте, положил на стол.

– Желание царицы цариц, чтобы кожу закрыло золото, изукрашенное узорами и камнями. Цвет драгоценных камней ты назовёшь сам, и я отберу нужное в царской сокровищнице.

– Камнями займётся мой ученик Липарит, – сказал Бека, внимательно разглядывая переплёт и не беря до времени книгу в руки. – В работе с металлом Липариту есть чему у меня поучиться, что же касается шлифовки камней, то в этом деле он превзошёл меня.

– Позови своего помощника, и, если ты разрешишь, мы тотчас отправимся за камнями.

– Беда, что не вернулся Липарит в Тбилиси. Вчера его поджидал – до сей поры нету. Сагир Хорнабуджский вызвал вставить в старинную цепь недостающие камни. Работа несложная, путь через перевал недальний. Что могло задержать, ума не приложу.

– Вернётся, пусть отыщет Шота Руставели.

– Твоё имя известно в Тбилиси, батоно чемо.

Шота не сразу покинул златоваятельную мастерскую. Бека достал из ларца готовые изделия, не отосланные заказчикам. Шота увидел чашу благородной и строгой формы с чеканным узором из трав, увидел блюдо, расцвеченное эмалью, словно цветами луг. Сердце забилось громче и чаще. Радостное волнение всегда отмечало встречу с истинной красотой.

– Металл покоряется тебе с любовью, мастер. Он верит тебе, – сказал Шота, беря в руки то чашу, то блюдо.

Бека с благодарностью поклонился.

Когда, распрощавшись с хозяином, Шота вывел коня на улицу и привычно взлетел в седло, не касаясь стремян, он вдруг подумал, что нет у него желания возвращаться в казнохранилище.

– Значит, отправимся к камню, – сказал он Аргентуму.

Конь выровнял уши, тихонько заржал, взял с места некрупной рысью.

«Камнем» Шота называл ступенчатую глыбу тёмно-коричневой брекчи, возле которой заканчивались обычно его одинокие прогулки по берегу Мтквари. Путь пролегал в противоположную сторону от Мцхета, древней столицы Грузии, расположенной в получасе быстрой езды на северо-запад. Между Тбилиси и Мцхета постоянно сновал народ. Дорога на юго-восток оставалась пустынной.

За городской оградой Шота ослабил поводья. Конь пошёл шагом. Тонкие в щиколотках ноги осторожно переступали среди камней. Плеть и поводья без дела повисли в узкой ладони всадника. Мысли Шота унеслись далеко, в неведомую до поры никому другому даль. Там бились за правду и справедливость, за свободу и счастье прекрасных дев благородные и отважные витязи. Тариэл, Автандил и Фридон – такие имена дал им Шота. И не справиться было бы витязям с путами зла, не разорвать тенета мрака, если б не озарялся их путь светилом ярким, как солнце. Называется это светило Дружба. Пуста и печальна без дружбы жизнь человека.

Постройки давно остались позади. Ущелье сузилось. На берег надвинулись нагромождения скал. Словно высланные на разведку передовые отряды, камни оповещали о наступлении гор.

Возле крутой в уступах скалы Шота спешился, опустился на нижний уступ, как на скамью. Плеть и поводья, слабо зажатые в тонкой руке, легли на колени.

Много ли, мало прошло времени? День постепенно стал угасать. Очертания склонов утратили ясность. Крепость на дальней вершине слилась с предвечерними облаками.

…Закутанный в шкуру тигра, у воды сидел Тариэл, молодой амирбар – военачальник индийских войск. Он был могуч и прекрасен, яростен, благороден и добр. Лев в бою, он становился мягче ягнёнка, когда дело касалось безоружных и побеждённых. Его дивный облик вызывал восхищение, сильная воля подчиняла себе людей. Но вот он сидел у реки одинокий, печальный. Разлука с любимой исторгала стоны из могучей груди.

Слова в стихах обретали жизнь, придуманное становилось явью. Сейчас царь прикажет пленить незнакомца. Начнётся бой. Свирепым делался Тариэл, когда у него пытались отнять свободу.

– Эй, господарь почтенный, не откажи в подарочке. Конь твой серебряный мне приглянулся, поездить желаю.

Шота не шелохнулся, повёл одними глазами.

От соседней скалы отделились семеро, одетые во что попало, в низко нахлобученных лохматых шапках. Занятый судьбой Тариэла, он не расслышал их приближения. Теперь приходилось расплачиваться за собственную беспечность.

– Добром отдашь или ножичек желаешь испробовать? – Вожак шайки выдвинулся вперёд, глумливо поиграл ножом. – Удостой, господарь, ответом.

– К камню от страха присох, в скалу обратился, – расхохотались грабители. Смехом они подзадоривали себя к действиям.

– Ты прав, что назвал моего коня серебряным. Ему и кличка Аргентум, что по-латыни значит «серебро», – тихо сказал Шота. Он обращался к одному вожаку, остальных словно не видел. – Масть редкая. На этом коне тебя вмиг опознают и вздёрнут на первом же дереве, как грабителя и душегуба. Что же касается прочей наживы, то кошелька с деньгами при себе не ношу, ахалух, сам видишь, не из заморского шёлка.

– А зачем к ювелиру ходил? К ювелиру без денег не ходят. С самого базара его выслеживал, до самых ворот проводил, – прохрипел из-за спины вожака тощий оборванный мужичонка.

Шота вспомнил метнувшуюся у дома Бека тень.

– Цыц! – осадил вожак мужичонку. – Сейчас мой клинок правду узнает.

Вожак шагнул к скале. Шота взвился, как потревоженный барс. Прыжком вскочил на приступку, рассёк плетью воздух.

Раздался вопль. Вожак выронил нож и покатился по земле.

Грабители бросились на Шота. Но ураганный вихрь, поднятый плетью, не подпустил к добыче, только что казавшейся такой лёгкой.

Плеть хлестала и била с неистовой яростью. Лавина ударов обрушивалась на плечи, головы, руки. Плеть выбивала из рук ножи.

Долго в такой обороне, однако, не выстоять. Двое грабителей обогнули скалу, чтобы взобраться наверх. Не переставая орудовать плетью, Шота левой рукой вырвал из ножен кинжал. Двоих или троих он успеет прикончить, прежде чем сверху прикончат его.

– Держись, иду! – раздалось со стороны Мтквари.

Шота обернулся. По берегу бежал тот самый прохожий, что встретился на торгу. Ещё больше, чем утром, великан был похож на дэва из сказки. Борода разметалась, рыжеватые волосы выбились из-под квадрата сукна. На бегу незнакомец с силой метнул кинжал. Неудача. Кинжал угодил в скалу и отлетел со сломанным лезвием.

– Прыгай! – заорал незнакомец.

Шота прыгнул в гущу грабителей. И в тот же миг на приступку, где он только что стоял, упал обломок скалы. Камень тяжело ухнул и покатился на землю, под ноги дерущимся. Всё произошло так быстро, что грабители не успели опомниться. Великан налетел, словно смерч. Он схватил первого, кто ему подвернулся, и, орудуя жертвой, словно дубиной, принялся молотить остальных. Грабители не выдержали подобного натиска. Они попадали на землю и взмолились о пощаде.

– Убирайтесь прочь, – зло сказал Шота. – Ваше присутствие оскверняет воздух. И тех, на скале, с собой прихватите.

Кляня судьбу и волоча под руки раненых, грабители поспешили покинуть место бесславной схватки.

Шота подошёл к великану:

– Ты спас мне больше, чем жизнь. Ты избавил меня от позора принять смерть от оружия негодяев. Скажи, каким поступком смогу я если не отплатить, то хотя бы выказать свою великую благодарность.

– Не собирался вмешиваться, на ночёвку шёл. Да разве вытерпишь, если семеро на одного, – пробормотал великан. Он не все слова произносил чисто, хотя понять его речь не составляло труда.

– Судя по говору, ты не здешний. Без коня трудно в пути. Доставь мне радость, возьми Аргентума. Конь выучки доброй.

– Жаль скотину. Раздавлю, коли сяду.

– Правда твоя, – рассмеялся Шота. – Для дэва арабский скакун не более зайца. Прими хотя бы кинжал взамен сломанного.

Великан протянул было руку, но тут же отдёрнул, как от ядовитой змеи.

– Богатый, с каменьями. Побираться не приучен.

Шота бросил кинжал на приступку, выбрал крупную гальку, несколькими ударами разбил бирюзу, вправленную в рукоять.

– Теперь возьмёшь?

– Возьму.

Великан засунул кинжал за пояс. От ножен отказался.

– Прощай, за мной не ходи, о случившемся никому не сказывай. Моя тропа в стороне от других пролегает.

– Позволь что-нибудь для тебя сделать, – вскричал Шота. – В Тбилиси ты, верно, прибыл не для развлечений?

– Человека ищу. След сюда вёл, да пока не вывел. И то на торгу сказывали, что в Тбилиси сто тысяч народа проживает. Среди такой людности одного не враз сыщешь.

– Расскажи, что за человек. Я занимаю должность при царском казнохранилище. Чиновники государственных ведомств по моей просьбе помогут в поисках.

Великан оглядел Шота и, ничего не сказав, зашагал прочь.

– Назови хотя своё имя, гордец! – крикнул вдогонку Шота.

Что-то похожее на Ивсе или, может быть, Авсе донеслось в ответ.