Вышедшая в 2014 г. книга Ирвинга Финкеля «Ковчег до Ноя», без преувеличения, стала сенсацией мировой гуманитарной науки, а ее автор в один день превратился из скромного хранителя клинописной коллекции Британского музея в героя новостных репортажей и телепередач. За короткое время результат трудов Финкеля стал известен ассириологам, библеистам, историкам, богословам, писателям и студентам. Однако это произошло лишь в том мире, где люди активно читают по-английски. И вот спустя два года бестселлер Финкеля предлагается вниманию русскоязычного читателя.

Ирвинг Финкель (род. 1951) – одна из самых интересных и своеобычных фигур современной ассириологии. Он получил образование в Бирмингеме, где его учителем был великий Вилфред Джордж Лэмберт, воспитавший несколько поколений специалистов по клинописи. Попав на работу в Британский музей, Финкель стал специализироваться на изучении вавилоно-ассирийских медицинских текстов и заговоров, в которых упоминаются болезни. Впоследствии он увлекся еще и историей настольных игр древности. Его перу принадлежит ряд статей о Царской Игре из Ура, связанной с идеей судьбы и с созвездиями вавилонского зодиака. Но все эти работы до сих пор были известны исключительно коллегам Финкеля. И только книга о Ковчеге сделала его труд достоянием мировой культуры.

По своему жанру книга Финкеля выглядит весьма эклектично. Она сочетает в себе рассказ об истории его жизни в науке, краткий ознакомительный курс по клинописи, лексикографические штудии, специальный ассириологический труд по транслитерации, переводу и комментированию вводимого в оборот нового текста. Несмотря на то что читателю гарантирована занимательность, книга потребует от него некоторой работы по освоению непростых вещей, которые для самого автора выглядят элементарными. В книге много эмоций, ассоциаций с классической английской литературой, с европейской живописью – но столь же много научной логики и даже математических расчетов. Иногда возникает ощущение, что от некоторых вставных сюжетов можно было бы отказаться и это не нанесло бы ущерба основной линии повествования. Но автор решил, что должно быть именно так. Сплав биографических деталей, эстетических пристрастий и скрупулезной научной работы призван убедить читателя в том, что книга о Ковчеге является основным итогом всей жизни ассириолога Финкеля.

Главная линия повествования призвана обосновать две группы тезисов автора. В первую группу входят тезисы о постепенном изменении формы Ковчега в шумеро-аккадских текстах о Потопе. Во вторую группу – тезисы о прямом заимствовании ветхозаветного рассказа о Потопе из клинописных источников. Рассмотрим обе группы.

Говоря о трансформациях образа Ковчега в клинописной литературе, Финкель утверждает, что в самой ранней шумерской версии мифа речь идет о длинной и узкой лодке magur(gur), а затем, уже в вавилонском эпосе об Атрахасисе, Ковчег начинают описывать как круглое и большое судно. Этому большому судну он произвольно дает название quppu, исходя из аналогии с современным арабским guffa – словом, которым в современном южном Ираке обозначаются такие суда. Попытка обоснования этого тезиса сталкивается сразу с двумя проблемами. Во-первых, в статье контекстного ассирийского словаря CAD Q, 308 quppu – это «корзина, клетка или ящик». Нет ни одного контекста, из которого следовало бы, что в такой корзине или в таком ящике постоянно сплавляются по воде. Приведенный аргумент с текстом о младенце Саргоне, положенном в корзину, недостаточно доказателен, поскольку Саргон просто лежал в корзине, обмазанной битумом и пущенной по реке, и никто его в этом плавании не сопровождал. Во-вторых, в самом вавилонском эпосе Ковчег называется makurkurru и носит имя Нацират-напишти («Спасающая душу»). Однако, несмотря на неубедительность выбора автором термина для данного типа судна, сам факт, что его форма в Табличке Ковчега сильно отличается от шумеро-аккадской длинной лодки, не вызывает сомнений. Что же касается ассирийского кубического ковчега, тут рассуждения автора еще менее убедительны.

Следующий тезис гласит, что в древнем Вавилоне существовала некая лодка tubbu, что соответствует еврейскому названию ковчега tēvāh. Это было судно типа баркаса. И наличие этого слова в клинописных текстах и в Библии является, по мысли автора, серьезным аргументом в пользу того, что сам сюжет о Потопе был заимствован древними евреями прямо из клинописных источников. С этим утверждением, однако, трудно согласиться. Дело в том, что слово ṭubbû встречается в аккадской клинописи ровно один раз. И это, скорее, указывает на его заимствование из другого семитского языка, нежели на постоянное бытование в аккадском. Однако сближение ṭubbû и tēvāh интересно для нас тем, что позволяет синхронизировать сам текст библейского мифа о Потопе с нововавилонским периодом: ведь в более раннее время это слово в клинописи не встречается.

Вторая группа тезисов гласит, что древние евреи периода пленения получили образование непосредственно по приказу вавилонского царя, и именно таким образом, по мысли автора, они оказались способны непосредственно воспринять все основные достижения вавилонской традиции, частным случаем чего стал миф о Потопе и образ Ковчега. В доказательство автор приводит строки из Книги Даниила об обучении иудейских мужей халдейскому языку и несколько строк клинописного текста, в котором упомянут один из иудеев, известных также по тексту Книги Даниила. Проблема, однако, в том, что наука давно уже не рассматривает позднюю по происхождению Книгу пророка Даниила как исторический источник, а упоминание в клинописи иудейского мужа не означает знакомства этого мужа с клинописью. Письмо, как и в большинстве случаев, могло быть составлено грамотным вавилонским писцом под диктовку неграмотного иноземца. В тех случаях, когда происходило знакомство одной традиции с другой по письменным источникам, оно выливалось в создание чуть исправленных версий предыдущего текста, с сохранением в искаженном виде всех имен персонажей. И напротив, когда мы видим столь большое число расхождений в именах и цифрах, следует говорить о влиянии некоей устной традиции – возможно, даже не одной, что в условиях многонационального и многоязычного Вавилона было неудивительно.

Несмотря на то что некоторые гипотезы автора книги не могут полностью убедить читателя, результаты его исследования значительны для ассириологии. Финкелю удалось прочесть и понять текст на плохо сохранившейся табличке начала II тыс. до н. э. По ходу своего исследования он сделал немало ценных частных наблюдений, которые пригодятся исследователям клинописных культур древнего Ирака. Читатель, не избалованный в последнее время описаниями жизни и открытий востоковедов, имеет возможность глубже вникнуть не только в тайны вавилонских табличек, но и в те подробности становления настоящего ученого, без которых не существовало бы самой западной цивилизации.