С Абдул-Хамидом II история обошлась более жестоко, чем с любым другим султаном. Подобно тому, как это случилось с Сулейманом I или, как его называли на Западе, Сулейманом Великолепным, легенды и вымыслы заслонили собой подлинные обстоятельства его жизни. Но если Сулейманом повсюду восхищаются, как образцовым султаном, то Абдул-Хамид является воплощением всего самого предосудительного, что Запад связывал с Османской империей. До наших дней дошел образ «Абдула Проклятого» или «Красного султана» — жестокого, страдающего паранойей отпрыска правящей династии, дни которого сочтены. Этот образ является отражением умонастроений европейских политиков того времени, которые алчно присматривались к владениям этого султана. В 1876 году, после столкновений на национальной почве и массовых убийств, имевших место в том году в Болгарии, Уильям Гладстон осудил султана и его народ, заявив, что «с первого злополучного дня своего появления в Европе они остаются самой антигуманной разновидностью человечества».

В современной Турции есть два противоположных взгляда на Абдул-Хамида: недавно один исследователь эпохи его правления написал, что политических деятелей того времени приходится «защищать и от порочащих их кемалистов, и от их же собственных «почитателей» из числа самых ревностных сторонников турецкого права», и кроме того, от западных очернителей Абдул-Хамида. «Порочащие их кемалисты» — это люди, оценивающие последние годы существования Османской империи как наполненное мракобесием и довольно постыдное прошлое, от которого их страна избавилась благодаря руководству и прозорливости Мустафы Кемаля [Ататюрка]. С точки зрения кемалистов правление Абдул-Хамида стало тем переходным периодом, который привел к новой эпохе, начавшейся с окончательного крушения империи и создания в 1923 году Турецкой республики. С точки зрения «ревностных сторонников турецкого права», Абдул-Хамид, напротив, является героем, султаном, который после экспериментов с реформами танзимат вернулся к более консервативному курсу, вновь сделал акцент на исламском характере османского государства и отстаивал интересы именно мусульманской части населения, причем в их толковании немусульмане рассматриваются как главная причина кризиса, который привел империю к ее краху.

Если отправной точкой западных суждений об Абдул-Хамиде является утверждение, что поздняя Османская империя была инертным государством, то в турецких версиях используются те аспекты исследуемого периода, которые соответствуют современным политическим целям. Несмотря на всю свою противоположность, эти оценки выявили поворотные моменты, указав на такие важнейшие события, как разрешение так называемого «восточного вопроса», использование Абдул-Хамидом ислама как консолидирующей силы, скрепляющей его разваливающуюся империю, страдания, которыми сопровождался конец этой империи, и поиск новой и незыблемой структуры национальной государственности. Но эти оценки необходимо исследовать в контексте того времени, когда они были сделаны, а не использовать их как доводы в пользу реализации каких-либо современных планов.

До сих пор непонятны причины, сделавшие Абдул-Хамида столь подозрительной личностью. Не исключено, что до восхождения на трон формирование его личности проходило под влиянием какие-то внешних факторов, но насилие, которым это восхождение сопровождалось, могло привести в замешательство даже человека, обладавшего самой устойчивой психикой. Вот мнение одного современного специалиста:

В нем поразительным образом сочетались решимость и мягкость, проницательность и фантазия, которые скрепляла его потрясающая житейская осмотрительность и врожденное понимание основных принципов использования власти. Его часто недооценивали. Судя по документам его архива, он был грозным правителем для своих подданных и весьма умелым дипломатом.

Будучи ценителем драматического искусства и европейской музыки, Абдул-Хамид построил в своем дворце Иылдыз очаровательный театр, где наслаждался и тем, и другим. Подобно Мураду V, он был умелым мебельщиком, и приписываемые его авторству предметы мебели можно и сегодня увидеть во дворцах Йылдыз и Бейлербеи. Оказывается, ему очень нравилось слушать детективные истории о Шерлоке Холмсе, которые ему читали перед отходом ко сну. По мнению хорошо его знавшего венгерского ученого и британского агента Арминия Вамбери, он был «подлинным воплощением буржуазного монарха».

В самый разгар шумных протестов, которые предшествовали смещению султана Абдул-Азиза, Мурад, как престолонаследник, заявил, что, став султаном, он будет благоприятствовать принятию конституции. Когда стало ясно, что он больше не может оставаться на троне, похожее обязательство было взято с Абдул-Хамида, который дал его скрепя сердце. Хотя в речи, которую новый султан произнес, как только взошел на престол, не было никаких упоминаний о конституции, он сдержал свое обещание и провел совещания, на которых обсуждались достоинства различных конституций. Казалось, что то, к чему так стремились младотурки (которых было совсем немного), наконец-то могло быть реализовано. Они не были едины в своих целях и в методах достижения этих целей, но их идеи можно было охарактеризовать как «защита либеральных ценностей с помощью исламских аргументов». Это отличалось от того, что младотурки рассматривали как предпринятую «бюрократами реформ танзимат» имитацию западных норм, которая привела к отрыву османской политической культуры от ее исламских корней. 23 декабря 1876 года, через три месяца после своего вступления на престол, и как раз в тот момент, когда великие державы обсуждали способы выхода из кризисов в Боснии-Герцеговине и Болгарии, Абдул-Хамид объявил о принятии османской конституции и создании османского парламента.

Возглавив комиссию по созданию конституции, Мидхат-паша предпринял решительные шаги, направленные на то, чтобы придать ей такую форму, которая бы гарантировала выполнение новых политических договоренностей. За четыре дня до ее обнародования он был назначен великим визирем, но уже через шесть недель после этого его выслали из Стамбула в Бриндизи, что было редкостью, так как обычно отправляли в ссылку в какой-нибудь дальний угол империи, а не за границу. Абдул-Хамид всегда относился с недоверием к Мидхат-паше, который низложил двух султанов. Конституция 1876 года (в отличие от указов 1839 и 1856 годов) не смогла удовлетворить европейские державы, которые решали судьбу империи, а Россия продолжала проводить военную мобилизацию. Оставленное Мидхатом политическое наследие просуществовало до 14 февраля 1878 года. В тот момент, когда британская эскадра вошла в Мраморное море и мирные переговоры с русскими должны были вот-вот начаться, султан Абдул-Хамид приостановил действие конституции и назначил перерыв в работе первого османского парламента. Это случилось менее чем через год после его официального открытия, состоявшегося 19 марта 1877 года. Абдул-Хамид не был уверен в том, что непроверенная и не вполне понятная форма государственного управления может спасти империю от кризисов, которые на нее обрушились. Он считал, что спасения можно достичь, только повернув вспять либеральные и конституционные течения, представленные Мидхат-пашой и его сторонниками, и вернув султану те властные полномочия, которые в результате реформ танзимат перешли к правительству и бюрократии. Главным приоритетом Абдул-Хамида было удержать то, что еще осталось от владений Османской империи, на что была направлена вся его последующая политика.

Один из членов группы, в которую входили младотурки, самым удивительным образом оказался в центре общественного внимания. В мае 1878 года радикальный журналист Али Суави возглавил заговор, целью которого было восстановление на троне Мурада V. Это была третья за время правления Абдул-Хамида попытка вернуть на престол бывшего султана, и она оказалась самой драматичной. После восхождения на трон Абдул-Хамида Али Суави вернулся в Стамбул из Парижа, где он находился в изгнании, и был назначен на должность в правительстве, но вскоре впал в немилость. Он стал открыто высказывать свое мнение и писать в прессе о тяжелом положении империи, а 20 мая 1878 года ворвался во дворец Чыраган во главе отряда из 250 забияк — недовольных мусульман, которых недавняя русско-турецкая война заставила переселиться из Болгарии в Стамбул. Осведомленный об этом заговоре, Мурад был одет и ожидал их, но Али Суави и 23 его сообщника были убиты дворцовой охраной, еще 30 получили ранения, а многих других арестовали. Мурада сначала перевели в один из павильонов дворца Йыл-дыз, находившегося на холмах, возвышавшихся над дворцом Чыраган, а потом его держали под строгим наблюдением во дворце Ферийе, где закончил свои дни Абдул-Азиз. В ходе расследования этого инцидента выяснилось, что в нем принимали участие интеллектуалы и политики, которые впоследствии были приговорены к трем годам каторжных работ, денежным штрафам, тюремному заключению или ссылке в отдаленные районы империи.

Султан Абдул-Хамид рассматривал Берлинский договор как сговор направленный против Османской империи и ислама. По условиям этого договора империя лишалась восьми процентов своей территории (в основном богатых и плодородных земель) и почти двадцати процентов населения. Из приблизительно 4–5 миллионов бывших подданных империи большинство составляли христиане. Следствием этого стало увеличение доли мусульманского населения империи. Эта доля увеличилась еще больше за счет того, что во время войны 1877–1878 годов и после ее окончания имел место значительный приток мусульманских беженцев с Кавказа, а также из Крыма, Казани и Азербайджана. Многим из тех, кто находился во власти, как впрочем и тем, кто был в оппозиции, стало как никогда прежде ясно, что единство внутри империи является условием, необходимым для оказания эффективного сопротивления ее дальнейшему территориальному расчленению великими державами и их балканскими сателлитами, и что в условиях изменившейся после Берлинского договора демографии империи ее населению необходимо дать какие-то новые основания для того, чтобы оно испытывало верноподданнические чувства. «Османизм» реформаторов танзимат, который должен был препятствовать желанию считать себя империей различных религий и национальных стремлений, больше не подходил государству, население которого на три четверти было мусульманским.

Недавние события в очередной раз показали, насколько эфемерными могут быть сделанные европейцами заверения о дружбе, в особенности те, которые исходили от британцев, на помощь которых в войне с Россией тщетно надеялись турки. Но в одном уверенность турок оставалась непоколебимой: подобно своим предшественникам Абдул-Хамид и его политики по-прежнему считали себя равными своим европейским коллегам, а османское государство ставили в один ряд с европейскими державами. Казалось, что либеральный характер конституционных монархий Британии и Франции поощряет любого, кто проповедует идеи сепаратизма, поэтому Абдул-Хамид предпочитал изображать себя надменным деспотом, наподобие германского кайзера или австрийского императора (хотя любое сходство с не менее деспотичным русским царем Александром II всячески преуменьшалось). Самое поразительное, что султан и его окружение изображали и себя, и свою страну «современными» и поэтому заслуживающими уважения: любые публичные проявления «османизма» (такие как неожиданные для европейцев сцены и непривычного вида стенды в турецких павильонах всемирных выставок), которые могли быть истолкованы зрителями как экзотические или нецивилизованные, были строго запрещены на том основании, что это может сделать империю объектом насмешек. Что касается вопросов религии, то здесь Османская империя самым очевидным образом отличалась от европейских государств, но это турки никоим образом не считали признаком более низкого положения. Напротив, Абдул-Хамид извлекал из этого выгоду, используя исламскую веру большинства своих подданных приблизительно в тех же целях, в каких его европейские коллеги использовали этнический и лингвистический национализм.

Абдул-Хамид понимал, что еще до его вступления на трон безнадежно устарела концепция реформ танзимат, согласно которой непохожие друг на друга народы империи представляют собой единую сущность, так как все они являются османскими подданными. Имея перед собой такие угрожающие примеры, как российский панславизм, не говоря уж о панэллинизме и пангерманизме, он поддержал принятие нового и более адекватного идеологического принципа. Абдул-Хамид воспользовался глубинными представлениями о том, что османский султан является халифом, и приспособил эти представления для того, чтобы добиться преданности не только своего собственного народа, но и всех мусульман. Он с большей настойчивостью, чем любой из его предшественников, декларировал свои потенциальные права на титул халифа и правомерность ислама как средоточия лояльности государству. По мнению сэра Генри Лайярда, который в период между 1877 и 1880 годами был британским послом в Стамбуле, Абдул-Хамид считал титул халифа выше, чем титул султана, а значит и важнее. Если дело обстояло именно так, то потому, что он не видел иного способа сохранить империю.

В начале царствования султаны всегда подчеркивали свою преданность исламу. Для церемонии опоясывания, которая с 1566 года, когда на трон взошел Селим II, стала частью обряда коронации, выбор сабли имел большое значение, о чем нельзя было забывать и в ту эпоху. Еще совсем недавно султана Махмуда II во время коронации в 1808 году опоясали двумя саблями, предположительно принадлежавшими пророку Мухаммеду и Осману I (являвшихся первыми османскими султанами), что было сделано в подтверждение его династических и религиозных претензий. То, что он выбрал саблю Османа (которую потомки называли «гази», т. е. «воин»), а не какого-нибудь другого султана, можно объяснить тем, что этот шаг символизировал его намерения восстановить военную мощь империи. Однако в 1839 году набожный отец Абдул-Хамида султан Абдул-Меджид избрал для себя опоясание только саблей халифа Омара, второго исламского халифа, принявшего титул «военачальника правоверных», что должно было стать свидетельствовом его духовной власти над зарождавшимся мусульманством. В 1861 году подобным образом поступил и Абдул-Азиз, а вот Абдул-Хамид, подобно Махмуду, опоясался саблей Османа и саблей халифа Омара. Абдул-Меджид доказал, что обнародованный вскоре после его коронации Указ Гюльхане носит исламский характер. Провозглашенная Абдул-Хамидом конституция опиралась на притязания Османской империи считаться «высшим исламским халифатом».

Начиная с правления Селима I, османские султаны использовали титул халифа, но они нечетко и не вполне открыто определяли его политическое значение. В основе стремления османских султанов унаследовать духовную власть халифа над всеми мусульманами лежала не только их вера в то, что после кампании по завоеванию Египта, предпринятой в 1517–1518 годах, Селим привез оттуда мощи Пророка, но и то, что полномочия халифа ему передал последний представитель династии Аббасидов. Представление о том, что османский султан является халифом, то есть «представителем Всевышнего на земле», стало той новой силой, которую дал султану Ахмед Кевдет-паша. Описывая церемонию опоясания Абдул-Азиза, он указывал на следующее обстоятельство:

Когда султан Селим [I] завоевал Египет и привез Аббасида Халифа в Стамбул, Аббасид Халиф опоясал султана Селима саблей [Омара] и таким образом передал Исламский халифат династии Османа.

Разработанный Ахмедом Кевдет-пашой миф создавал исторический прецедент. По многим вопросам своей исламской политики султан Абдул-Хамид обращался за советом к Ахмеду Кевдет-паше, который посвятил множество своих произведений теме халифата. Сделанные в этих работах выводы нашли отражение в политике султана.

После завоевания Селимом Египта время от времени вставал вопрос о политической и правовой роли султана как халифа (например, во время правления Сулеймана I и Мехмеда IV), но главным фактором, который заставил турок придавать особое значение религиозному верховенству султана как халифа над всеми мусульманами, стали начавшиеся в конце XVIII столетия нападения австрийцев и русских на османские территории. Более полное осознание функций османского султана как халифа пришло, когда империя лишилась Крыма, который оказался под сильным влиянием России: духовная власть султана над татарами (которую ему давал титул «халифа всех мусульман») была закреплена в положениях Кючук-Кайнарджийского договора 1774 года. Однако в 1783 году императрица Екатерина объявила об аннексии Россией Крыма. Одним из результатов потрясения от потери этой мусульманской территории стало то упорство, с которым турки настаивали на сохранении роли султана как защитника всех мусульман независимо от того, кем был их светский правитель. Прошло совсем немного времени, и эта идея была оформлена в печатном виде. Одно из первых упоминаний об официальной передаче халифата Селиму I появилось в печати вскоре после 1774 года. В 1787 году об этом было написано в знаменитой газете «Tableau general de l’Empire othoman» стамбульского армянина Игнатия Мураджла д’Оссона, который начинал свою карьеру как переводчик шведской дипломатической миссии и, поднявшись по служебной лестнице, стал полномочным представителем министра и главой миссии.

Несмотря на давнюю вражду между двумя государствами, в делах касавшихся ислама в Крыму, русские цари с почтением относились к султану-халифу. Такие отношения, хотя и с перерывами, продолжались начиная с 1863 года (а возможно и еще раньше) и вплоть до 1914 года. Султан направлял высокопоставленного посланника всякий раз, когда царь посещал свои летние резиденции в Ливадии, неподалеку от Ялты, в Севастополе или в Одессе, чтобы приветствовать его на территории, где духовным лидером был османский султан. Европейские державы признавали султана халифом, когда это отвечало их интересам, но чаще именно исламские лидеры Азии, государства которых становились колониями европейских стран, обращались к нему как к халифу, то есть как к своему защитнику.

Потенциальным камнем преткновения, мешавшим принятию этой новой доктрины султана Абдул-Хамида, являлась та давняя традиция, согласно которой халифом должен быть человек, предки которого принадлежали к роду Курайши из Хиджаза, потому что именно из этого рода был сам пророк Мухаммед. В сфере исламской юриспруденции османское государство поддерживало учение Ханафи, последователи которого терпимо относилось к этому вопросу. Впрочем, и представители других направлений (Шафли, Ханабали и Малики) уже давно не чинили никаких препятствий. Ахмед Кевдет-паша доказывал, что в прошлом халифом становился человек из рода Курайши только потому что представители этого рода были в большинстве. Шумные проявления недовольства османским правлением, которые время от времени происходили в различных регионах арабского мира, вызывали беспокойство Абдул-Хамида. В особенности султан опасался того, что арабы могут выдвинуть возражения против него как халифа на основании его неарабского происхождения. Но еще больше Абдул-Хамида беспокоило, что британцы могут воспользоваться в своих целях любым намеком на то, что какой-нибудь араб, оспаривающий титул халифа, провоцирует движение за отделение арабских провинций от империи. События, имевшие место в Египте в 1881–1882 годах (когда то, что начиналось как военный мятеж, нашло широкую поддержку гражданского населения, объединившегося в своем желании избавить экономику страны от контроля европейских держав, но закончилось тем, что британцы оккупировали страну, которая формально все еще оставалась османской провинцией), только усилили опасения того, что от британского вмешательства не гарантированы и другие провинции.

Опасения Абдул-Хамида, вызванные тем, что британцы могут вступить в тайный сговор с каким-нибудь арабским претендентом на титул халифа, не были лишены оснований: почти в самом начале царствования Абдул-Хамида выяснилось, что, прикрываясь внешними проявлениями лояльности султану, его весьма честолюбивый представитель в Хиджазе, Шариф Хусейн пытается вступить в переговоры с британцами. В начале XIX века священные места Мекки и Медины были спасены от ваххабитов при помощи Мехмеда Али из Египта, но этот турок удерживал в своих руках земли, которыми должен был владеть султан, чтобы претендовать на первенство в глазах мусульманского сообщества, которое явно нуждалось в укреплении своих позиций. Поскольку ежегодно священные места посещали тысячи паломников, вопрос о том, кто ими владеет, волновал весь мусульманский мир. Ответственность за безопасность и благополучие паломников лежала на османском султане и его доверенных лицах, и было ясно, что теперь нужно уделять бульшее внимание, как паломникам, так и арабским подданным султана, ведь до сих пор их проблемами в Стамбуле благодушно пренебрегали.

Поэтому в начале 80-х годов XIX века положение в Хиджазе, в том числе инфраструктура этой провинции, стало меняться в лучшую сторону благодаря усилиям предпринятым ее энергичным губернатором, Османом Нури-пашой, целью которого было расширить проникновение государства в этот удаленный и требующий особого обращения район. По всей провинции развернулось финансируемое государством строительство. Были построены казармы и военные госпитали. Осман Нури интенсивно занимался общественными работами, издавал провинциальные альманахи и отремонтировал место поклонения в Мекке, а также систему городского водоснабжения. Подозрения относительно намерений британцев дополнял тот факт, что местные бедуинские племена были непокорны и не желали подчиняться никакой власти, кроме власти своих собственных вождей. Наряду с «кнутом» усилившегося присутствия центральной власти в Хиджазе и других арабских землях были «пряник»: теперь в официальных реестрах сначала шли арабские провинции, а после них балканские и анатолийские. Кроме того, губернаторы арабских провинций получали более высокие оклады. Это был обновленный вариант старой османской политики стимулирования сотрудничества среди местных лидеров, в преданности которых не было полной уверенности.

Роль османского султана как главного покровителя мусульманских святых мест приобрела небывалое значение, поскольку теперь на смену «османизму» пришел «исламизм», а ревностное отношение Абдул-Хамида к святым местам привело к тому, что он чувствовал для себя угрозу всякий раз, когда другие исламские лидеры преподносили дары этим святыням. Он не только запретил подобную практику, но также отказывал им в разрешении на приобретение собственности в Хиджазе. Построенная в период между 1900 и 1908 годами и соединившая Дамаск и Медину Хиджазская железная дорога была еще одним обязательством Османской империи перед мусульманами всего мира. Она невероятно облегчила паломничество.

Свой дворец в Йылдызе Абдул-Хамид превратил в «исламский Ватикан». Для осуществления политики, направленной на то, чтобы арабы оказали поддержку его стремлениям стать халифом, а также для того, чтобы усилить присутствие центральной власти в арабских землях, он предложил арабским религиозным лидерам переселиться в Стамбул и стать его советниками. Абдул-Хамид включал их в состав делегаций, направлявшихся в арабские провинции. Подобно «заложникам», которых в прежние времена держали при дворе, они несли ответственность за примерное поведение оставшихся на родине земляков. Те немногие арабы, которых султан приблизил к себе, вызывали любопытство у его соплеменников. Клеветники называли их прорицателями и астрологами. Одним из этих арабов был шейх Мухаммад Абу Лхуда аль-Сайяди, сириец, который помимо того, что в своих писаниях обслуживал интересы Абдул-Хамида (так, среди прочего, он утверждал, что абсолютизм якобы возник одновременно с возвышением ислама), использовал свое влияние для того, чтобы подделывать родословные своих сторонников в Сирии, что позволяло им как потомкам пророка претендовать на гораздо более высокое общественное положение. Абдул-Хамид подтверждал эти мифические родословные и освобождал подопечных Абу Лхуда аль-Сайяди от военной службы, поскольку таким правом обладали потомки пророка. Другим следствием тесных контактов между султаном и арабскими религиозными лидерами стала щедрая помощь, которую государство оказало некоторым орденам дервишей. Эти вознаграждения должны были способствовать еще большему почитанию султана-халифа в провинциях. Такое же почтение выражал в своих памфлетах и Абу Лхуда аль-Сайяди.

Однако в Сирии, через тридцать лет после того, как в 1856 году был обнародован указ о реформах с обещанием предоставить равные гражданские и политические права как мусульманам, так и немусульманам, и после независимых от центра реформ, проведенных в провинции в 60-е годы, постепенно сформировалось национальное самосознание, в основе которого лежали географические и лингвистические, а не религиозные особенности. Этому содействовало объединение трех сирийских провинций: Дамаска, Сидона и Триполи в одну «сверхпровинцию», что превратило Сирию в отдельную географическую и административную единицу. Что касается идеи объединения людей различных вероисповеданий, то и в этом отношении реформы танзимат прошли здесь успешнее, чем во многих других местах, по той причине, что все население говорило на одном языке, а местные интеллектуалы содействовали тому, чтобы люди прежде всего считали себя арабами, а не приверженцами различных вероучений. Поскольку со всем этим плохо сочеталась отстаиваемая Абдул-Хамидом идея, согласно которой ислам является основой лояльности османскому государству, такие влиятельные пропагандисты, как Абулхудааль-Сайяди, играли важнейшую роль, содействуя осуществлению его «исламистской» политики в Сирии, особенно после того, как на посту губернатора оказался Мидхат-паша, который правил этой провинцией с 1878 по 1880 год. Распространению «исламистской» пропаганды способствовала цензура сирийской прессы и надзор за местной печатной продукцией, который должен был предоставлять на рассмотрение Стамбула контрольные образцы. Манипуляции Абдул-Хамида с границами провинции также помогали отучить людей воспринимать себя членами сирийской целостности.

Планируемое Абдул-Хамидом принятие на себя политических полномочий халифа шло вразрез с практикой его недавних предшественников, которые дорожили возможностью появляться во всем своем великолепии перед подданными и считали этот ритуал важным проявлением светской власти султана. Стимулирование представления о святости султана-халифа было совсем другим делом, и уж во всяком случае по своему характеру Абдул-Хамид был склонен к уединенному образу жизни. Он удалился во дворец Йыл-дыз и лишь изредка появлялся на публике (например, когда он направлялся на пятничную молитву в мечеть, построенную им неподалеку специально для этой цели), и эти мимолетные появления должны были усилить мистический ореол его личности. Имевшиеся у него опасения того, что его низложат, были вполне оправданны: помимо неудавшихся государственных переворотов, которые имели место в начале его правления, оппозиционеры пытались сместить его в 1895 и 1896 годах, а в 1895, 1896, 1902–1903 и 1905 годах разрабатывали планы его убийства.

Хотя к тому времени в Османской империи преобладали мусульмане, ее население было далеко не однородным. Официально принятая вера должна была найти отклик среди всех этнических и религиозных групп: турок и курдов, арабов и албанцев, суннитов и шиитов, поскольку ее религиозная доктрина и особенности обрядов не подходили ни одной из этих категорий. В суннитской Османской империи приверженность к шиитскому вероучению в принципе считалась такой же подрывной деятельностью, как и национализм балканских христиан, а религиозные убеждения туркменского населения восточной Малой Азии издавна вызывали беспокойство у официальных властей: в центре османо-иранских отношений всегда находились неуклюжие попытки Стамбула склонить на свою сторону тех, кого подозревали в сочувствии к шиитам, ведь значительная часть населения османских провинций Басра, Багдад и Мосул состояла из шиитов, йеменские зайдиты также были шиитами. Лояльности султану-халифу добивались путем раздачи почестей и наград шиитам и приверженцам вероучений, которые противоречили суннизму. Впрочем, эта официально принятая версия ислама также распространялась с помощью миссионерства и через систему образования. Кроме того, предпринимались усилия, направленные на обращение всего населения в суннитский ислам, которые в тех же самых провинциях наталкивались на исходившие из священных для шиитов городов Карбала и Наджаф, попытками «перевести» в шиизм формально считавшиеся суннитскими племена этого региона. Что касается самой метрополии, то необразованность мусульманского населения центральной Малой Азии требовала отправки туда проповедников, «чтобы учить религии и устранять отклонения от вероучения». Во время антиправительственных волнений, имевших место в Эрзуруме в 1906–1907 годы, было решено, что там следует построить начальную школу, «чтобы устранять искажения религиозных заповедей алавитами и расстраивать их преступные планы». Спасение душ мусульман-суннитов стало делом крайней необходимости, поскольку после провозглашения указа о реформах 1856 года, включавшего в себя обязательство гарантировать свободу вероисповедания, христианское миссионерство резко активизировало свою деятельность.

Для мусульман, находившихся за пределами Османской империи, признание Абдул-Хамида в качестве своего халифа и защитника было равносильно обязательству оказывать противодействие европейским колониальным империям. За призывами оказать помощь сопротивлению португальцам, с которыми в XVI веке обращались к султану мусульманские правители государств, выходивших к Индийскому океану, теперь последовали просьбы, исходившие от мусульманских подданных империалистических держав, которые оказывали сопротивление французам в Алжире и Тунисе (как мы сейчас называем эти страны), голландцам в Индонезии и Малайзии, британцам в Индии и оккупированном Египте и русским в Средней Азии. Прежние османские султаны не всегда отдавали приоритет желаниям мусульман. Так было во время восстания сипаев, которое вспыхнуло в Индии всего через год после того, как султан Абдул-Меджид, в угоду британцам, обнародовал указ о реформах. Тогда британцы обратились к нему за помощью, и он ради сотрудничества, ответил письмом, которое должны были зачитать во всех индийских мечетях. В этом письме султан предписывал всем мусульманам сохранять спокойствие.

Теперь почти все мусульманское население Африки оказалось за пределами Османской империи: вслед за учреждением французских протекторатов в провинциях Алжир (в 1830 году) и Тунис (в 1881 году), а также британской оккупацией Египта в 1882 году, провинция Триполи осталась единственной североафриканской территорией, которая формально все еще находилась под управлением Османской империи. Отношения с мусульманскими лидерами Центральной и Восточной Африки считались особенно важными и прежде всего потому, что этот регион недавно стал интересовать европейские державы, которые уже утвердили свое присутствие в Северной Африке. Вследствие этого расширилось использование ислама, как инструмента, позволявшего добиться верности султану-халифу, и был выработан новый внешнеполитический курс, направленный на укрепление того, что еще осталось от прежнего османского влияния на этом континенте. Сразу же нашлось оправдание: автор одной книги, написанной по наущению султана, отмечал, что Африка является «темным континентом», куда «цивилизованные» державы направляют своих колонистов, и далее он указывал на то, как полезно распространять «свет ислама» на эти «дикие» области. Первоначально турок не пригласили на Берлинскую конференцию 1884–1885 годов по вопросам будущего Африки, но они отстояли свое право присутствовать на этом форуме, а их делегат получил указание защищать исторические права Османской империи, ее моральные и материальные интересы, а также «священные права великого халифата». Однако турки не стремились устанавливать прямой контроль над своими собратьями-мусульманами, которые ценили такую сдержанность. Награды и почести раздавались иностранным мусульманским лидерам, начиная с султана Занзибара, который в 1880 году получил от султана Абдул-Меджида орден Месиди, и заканчивая вождями малочисленных африканских племен, которым в 1894 году вручил османские флаги специальный агент, направленный Стамбулом в Африку для выполнения задания по сбору сведений. Этот агент рекомендовал наградить вождей халатами, вручить им имперский указ и экземпляр Корана, а взамен надеяться на то, что они включат имя султана в свои пятничные молитвы. Российские и китайские мусульмане также были объектами внимания Османской империи: когда Россия продвигалась в глубь Средней Азии, турки пытались остановить это продвижение с помощью более настойчивых обращений к мусульманам Средней Азии. А в 1901 году один молодой офицер, в будущем печально знаменитый Энвер-паша, посетил Шанхай, где оставил двух сопровождавших его священнослужителей. После визита еще одной делегации, направленной султаном в Китай в 1907 году, в Пекине было открыто мусульманское высшее учебное заведение.

В 1903 году в османское правительство поступило предложение должным образом отпраздновать четырехсотую годовщину передачи османским султанам титула халифа, который до этого был прерогативой династии Аббасидов: «Похоже, мы почему-то уже пропустили три годовщины этого важного события, и если мы снова о нем забудем, то нам придется ждать еще сто лет, прежде чем у нас появится очередная возможность его отпраздновать». Предполагалось, что участниками празднования будут мусульманские лидеры из всех стран мира, в том числе даже «исламские лидеры Австралии». Впрочем, планируемая конференция так и не стала реальностью, потому что в 1917 году Европа находилась в состоянии хаоса, а Османская империя стремительно распадалась. Прежде годовщины передачи титула халифа не праздновались просто потому, что это событие не считалось слишком важным.

Разработанный султаном Абдул-Хамидом план сохранения того, что еще осталось от Османской империи, был консервативным как по своему подходу к проблеме государственного управления, так и по выработке соответствующих идеологических основ. И хотя Абдул-Хамид воздерживался от характерных для предыдущих лет новшеств в сфере организации бюрократического аппарата, он, несмотря на весь свой консерватизм, принял меры, которые, по его мнению, должны были сделать его государство процветающим. Он понимал, что для достижения поставленных им целей необходима сильная экономика, так как без модернизации инфраструктуры и коммуникаций потенциал османских сельскохозяйственных и промышленных ресурсов останется неиспользованным. Хотя в годы его правления расходы на военные и административные нужды резко возросли (и в среднем составили около 60 % государственных расходов), общая сумма, потраченная государством на общественные работы, образование, здравоохранение, сельское хозяйство и торговлю в среднем составляла всего лишь 5 % ежегодного бюджета. Препятствием, которое мешало осуществлению мечтаний Абдул-Хамида, стало то, что на обслуживание государственного долга уходило почти 30 % ежегодных доходов.

После того, как в 1871 году умер Али-паша, пришел конец и стабильности курса, проводимого великими визирями в годы осуществления реформ танзимат, когда этот пост попеременно занимали Фуад-паша и Али-паша. За те почти пять лет, которые прошли между кончиной Али и смещением султана Абдул-Азиза, должность великого визиря девять раз переходила из рук в руки, что было следствием фракционной борьбы и прихотей султана, снова препятствовавших нормальной работе правительства. Абдул-Хамид тоже часто менял своего великого визиря: из шестнадцати человек, занимавших этот пост в первые шесть лет его султанства, только один продержался на нем больше года. Период между 1882 годом и низложением Абдул-Хамида в 1909 году отличался гораздо большей стабильностью, и Мехмед Саид-паша, Мехмед Камиль-паша, Ахмед Кевад-паша, Халиль Рифат-паша и Мехмед Фарид-паша оставались в этой должности дольше, чем их предшественники. В отличие от Абдул-Азиза, который на протяжении большей части своего царствования перекладывал решение всех государственных вопросов на плечи двух своих визирей, Абдул-Хамид сам интересовался проблемами управления империей и вступал со своими визирями в обстоятельные и зачастую горячие дебаты относительно выработки политического курса. Даже если он предъявлял более убедительные аргументы, его самые заметные визири имели возможность открыто выразить свое мнение. Впрочем, ценой сомнений в правильности его окончательного решения была отставка. По словам одного историка, он мог подчинять ближайших советников своей воле по причине

.. неспособности [правительства] достичь согласия в отношении «структуры власти», то есть организационной структуры, в рамках которой следует поддерживать баланс между противоречивыми интересами в новых обстоятельствах, созданных западной угрозой, и при постепенном размывании существующих принципов законности.

То, что султан требовал от государственных служащих беспрекословной личной преданности, полностью соответствовало одной из особенностей османского национального характера, и при Абдул-Хамиде эта особенность проявлялась в самой полной мере. В прошлом тех, кто не соответствовал этому идеалу, наказывали и либо казнили, либо отправляли в изгнание, а тех, кто раскаивался, возвращали на прежние места. Так в XVII веке, несмотря на яростное противодействие правящему режиму, тем из мятежных анатолийских губернаторов, которые раскаялись в содеянном, были предложены новые должности, причем зачастую вдали от империи. Что касается нераскаявшихся, то их подвергали преследованиям. В XIX веке стали предоставлять государственные должности лицам, находившимся в политической оппозиции. Так, выдающийся младотурок Намык Кемаль, который, как и Мидхат-паша, принимал участие в работе над конституцией, в 1877 году был заключей в тюрьму, а потом выслан из Стамбула на острова Эгейского моря, где занимал государственные должности, сначала на Лесбосе, потом на Родосе и наконец на Хиосе, где он и скончался.

Сосредоточение всей власти в руках султана было крайним выражением опасений Абдул-Хамида относительно децентрализации, которая, по его мнению, уже предоставила балканским провинциям возможность отделиться от империи. Такой способ обеспечения дальнейшего существования империи представлял собой полную противоположность тому, что предлагал Мидхат-паша. Будучи достойным представителем группы оптимистов, проводивших реформы танзимат, он считал, что лучшим способом противодействия сепаратистским тенденциям может стать демонстрация тех выгод, которые дает «хорошее государственное управление».

Одним из самых удручающих эпизодов правления Абдул-Хамида было то, как он третировал Мидхат-пашу. Находясь в изгнании в Бриндизи, Мидхат-паша много путешествовал по Европе, но в 1878 году ему разрешили вернуться в империю, определив местом внутренней ссылки остров Крит. Это случилось незадолго до того, как его пригласили вернуться в состав аппарата, на сей раз в качестве губернатора Сирии. На этом посту он попытался провести реформы, подобные тем, которые за пятнадцать лет до этого начал осуществлять в Дунайской провинции и в Багдаде. Получив сообщения, которые заставили его поверить тому, что Мидхат-паша пытается присвоить себе властные полномочия, выходившие за рамки губернаторских, Абдул-Хамид отозвал его из Сирии и назначил губернатором провинции Айдын в западной Малой Азии, полагая, что находясь в непосредственной близости, Мидхат-паша будет представлять меньшую угрозу. 17 мая 1881 года, всего через несколько месяцев пребывания в этой должности, Мидхат-паша был арестован. Ахмед Кевдет-паша, который теперь был министром юстиции, отправился в Измир и оттуда привез его в Стамбул, где вместе с тринадцатью другими подозреваемыми, он предстал перед судом по обвинению в убийстве султана Абдул-Азиза. Это был удивительный поворот событий, вообще-то было принято заключение о самоубийстве, причем даже самим Ахмед Кевдетом, который теперь был одним из обвинителей.

Дознание и судопроизводство совершались во дворце Йылдыз. Некоторых подозреваемых пытали, чтобы добиться признаний. Камергер Абдул-Азиза, Фахри-бей, оставил леденящее душу описание мучений, которым его подвергали. По его словам, среди тех, кто его мучил, был и сам Абдул-Хамид. Виновными были признаны одиннадцать человек, в том числе Мидхат-паша, Фахри-бей и два родственника Абдул-Хамида, Дамад Махмуд Джелаледдин и Дамад Мехмед Нури. Они и еще пять человек были приговорены к смертной казни, а двое других — к десяти годам каторжных работ. Вынесенные приговоры были пересмотрены, и хотя большинство, включая Ахмеда Кевдет-пашу, были за их исполнение, султан заменил меру наказания на пожизненное тюремное заключение, опасаясь, что казни вызовут неблагоприятную реакцию. Осужденных направили в Таиф, в Хиджазе, где они отбывали наказание в крепости. Там они находились в самых неблагоприятных условиях и были лишены всяких контактов с внешним миром. Шейх-уль-ислам Хасан Хайрулла-эфенди, который в свое время выдал фетву в пользу низложения Абдул-Азиза, уже отбывал там тюремное заключение. В 1884 году Мидхат-паша и Дамад Махмуд Джелаледдин были убиты по приказу султана. В живых остались только трое осужденных, в том числе Фахри-бей, которые вернулись в Стамбул в 1908 году, когда режим Абдул-Хамида был свергнут.

Убийство Мидхат-паши, человека, которого так опасался Абдул-Хамид, считая его ведущей фигурой движения за принятие конституции, ограничивающей, как он полагал, власть султана, показало, насколько ненадежным было его положение. Абдул-Хамид прекрасно понимал, что он совершает недопустимое деяние, и поэтому оно не получило огласки. Убийство Мидхата было первым убийством ведущего государственного деятеля после 1837 года, когда негодование, вызванное казнью Пертев-паши, великого визиря Махмуда И, способствовало принятию правовых норм, поставивших эту прерогативу султана вне закона. Судьба конституции 1876 года уже продемонстрировала то, что теперь султан не может в угоду своим прихотям остановить действие реформ танзимат: конституцию не отменили, а лишь приостановили ее действие, она осталась в своде законов и на нее продолжали ссылаться в ежегодном списке государственных законопроектов и резолюций.

Если обусловленная положениями Берлинского договора 1878 года потеря большей части преимущественно населенных христианами балканских территорий империи уже доказала, что разработанные Мидхат-пашой планы реформ в провинциях были чрезмерно идеалистическими, то появление сепаратистских настроений среди албанцев, приблизительно 70 % которых были мусульманами, могло только укрепить такое мнение. И если восприимчивость арабов к уговорам британцев оказалась для османского государства потрясением, то еще большее потрясение у него вызвали волнения среди албанцев, которые традиционно считались одними из самых преданных османских подданных. В основе албанского сепаратизма лежали настроения, которые мало чем отличались от настроений, ставших причиной заигрываний Шарифа Хусейна с британцами: мрачные предчувствия того, что дальнейшее территориальное расчленение империи не заставит себя долго ждать.

Установленные турками в 1432 году границы провинции Албания затем неоднократно изменялись, и к 1878 году «Албанией» назывался регион, населенный этническими албанцами (преимущественно мусульманами, но также католиками и православными) и включавший территорию, которую занимали провинции Шкодер, Косово, Монастир и Янина. На севере региона жили геги, а на юге — более оседлые тоски. Поскольку лояльность албанцев давно считалась само собой разумеющимся делом, их «национальные устремления» практически не учитывались в ходе административных преобразований, предпринятых в начале XIX века с целью урегулирования проблем, вызванных более агрессивным национализмом греков, сербов и болгар.

10 июня 1878 года, за три дня до открытия Берлинского конгресса, несколько активистов, ставших участниками митинга в Призрене, сформировали «Албанскую лигу», целью которой было выражение несогласия с возможной оккупацией какой-либо иностранной державой территорий, населенных албанцами. Сначала этим активистам удалось получить поддержку в Стамбуле, но оккупация австрийцами Боснии-Герцеговины и передача османских территорий Греции и Черногории вскоре привели к раздору между правительством и лигой, теперь проявлявшей стремление к получению национальной автономии. Это стремление поддерживала Британия. Когда настало время исполнить еще невыполненные положения Берлинского договора, включавшие в себя лишение Османской империи ее владений в албанских провинциях, в них вспыхнуло вооруженное восстание, которое к сентябрю 1881 года было подавлено султанской армией. После трехлетней активной деятельности лига была распущена.

Вспышки насилия, имевшие место на востоке Малой Азии в середине 90-х годов, снова сделали правительство Абдул-Хамида весьма непопулярным за границей. В атмосфере разочарования, наступившего после заключения Берлинского договора, были сформированы несколько армянских организаций националистической направленности. Две из них (организация гнчаков, созданная в 1887-м политическими эмигрантами в Женеве, и в большей степени антирусская организация дашнаков, основанная в Тифлисе в 1890 году), признавали насилие одним из способов сохранения независимости Армении, и для того, чтобы привлечь к себе внимание за рубежом, не гнушались провоцировать мусульман на применение репрессивных мер. В 1891 году обеспокоенный возможностью того, что у русских есть свои планы в отношении отдаленных и плохо управляемых провинций восточной Малой Азии, Абдул-Хамид сформировал из курдов полки нерегулярной кавалерии «Хамидийе», которые должны были поддерживать порядок в этом регионе и стать силами безопасности быстрого реагирования. Курдские племена ревностно хранили свою независимость, и, создавая на их основе воинские формирования, султан надеялся на то, что этим он обуздает творимые ими беззакония и укрепит их преданность находившемуся в далеком Стамбуле правительству. Для проведения такой акции едва ли можно было выбрать более неудачное время: совпавшее с усилением революционной деятельности армянских организаций, формирование курдских полков нарушило непрочное равновесие сил в этом регионе. Полки «Хамидийе» принимали непосредственное участие в беспорядках, а отличавшиеся особой свирепостью столкновения между ними и армянами, которые имели место в 1894 году в провинциях Сасун и Битлис, привели к вмешательству Британии, Франции и России, которые предложили провести административные реформы. Впрочем, они так и не смогли прийти к согласию, а султан так и не стал участником этих прений. Недовольные отсутствием какого-либо прогресса, гнчаки решили обратиться за помощью к Стамбулу. 30 сентября 1895 года, в надежде оказать влияние на исход дискуссий, которые тогда шли полным ходом, они попытались пробиться в штаб-квартиру правительства и вручить петицию. По пути им пришлось вступить в столкновение с войсками, и в наступившем хаосе многие стамбульские армяне были убиты толпами мусульман.

Международная реакция на этот инцидент заставила Абдул-Хамида согласиться на проведение некоторых реформ в восточных провинциях, признать право немусульман на места в местной администрации и согласиться с тем, что полки «Хамидийе» следует вооружать, только когда они находятся на действительной воинской службе. Абдул-Хамид без всякой охоты пошел на уступки и целый год не предавал широкой огласке принятый им декрет: он считал, что лучше, чем великие державы, понимает сложившуюся ситуацию и возможность отрицательной реакции со стороны мусульманского населения региона, и в этом он оказался прав. Оставшиеся месяцы 1895 года и 1896 год были отмечены дикими проявлениями насилия, поскольку правительственные силы, армяне, курды и турки так яростно сражались друг с другом, что названия городов этого региона и прежде всего Харпута и Зейтуна (ныне Сулейманли), надолго запомнились (благодаря обилию поступавших из региона донесений консулов, главным образом британских, и миссионеров, главным образом американских, с описаниями страданий, очевидцами которых они стали) как места, где шла межнациональная бойня. В августе 1896 года дашнаки попытались ворваться в штаб-квартиру Османского банка в Стамбуле, что также было сделано с целью привлечь к себе внимание за рубежом. Они же организовали в городе серию взрывов. И снова это привело к репрессиям, в ходе которых были убиты сотни, если не тысячи живших в Стамбуле армян. Опасаясь, что это может привести к вмешательству иностранных государств, Абдул-Хамид опубликовал декрет о реформах, на проведение которых он согласился в минувшем году, причем распространил их действие на все свои владения за исключением Хиджаза. Тем самым, он еще больше отвратил от себя мусульманское население империи, в сохранении лояльности которого так отчаянно нуждался. Многие османские армяне сами были глубоко встревожены тем, какой оборот принимают события, так как российские армяне, которые 90-е годы прибыли в Анатолию и Стамбул в качестве агитаторов, теперь угрожали, а порой и убивали их за отказ от предоставления финансовой помощи или за то, что они продолжали проявлять лояльность к османскому государству.

В последние годы XIX столетия армяне и албанцы были далеко не единственными подданными султана, которые, применяя насилие, выражали свое глубокое недовольство существующим режимом. Крит еще оставался османской провинцией, и мятежи там не были редкостью. Как и греческие националисты, король Греции Георгий хотел аннексировать остров и в 1897 году направил туда военную эскадру и солдат. Под давлением великих держав Абдул-Хамид был вынужден предложить Криту автономию в рамках османского государства, но вскоре были приведены в боевую готовность греческие войска в Фессалии, на северной границе Греции с Османской империей. После того как были приняты унизительные для турок условия Берлинского договора, Абдул-Хамид обратил свой взор на Германию, великую державу, которая никогда не проявляла интерес к Ближнему Востоку и которая могла оказать ему поддержку в противостоянии другим державам. Когда Германия пришла на смену Британии и стала страной, которой более всего доверял султан, ее гражданские и военные советники стали проявлять невиданную прежде активность. Греческие вооруженные силы не шли ни в какое сравнение с обученной и оснащенной немцами османской армией, и вскоре греки потерпели поражение. Теперь Греция должна была выплатить туркам непосильную контрибуцию, в качестве компенсации за территорию, захваченную ею в Фессалии и возвращенную Османской империи по условиям мирного договора. Кроме того, выплата процентов по греческим долгам перешла под контроль международной финансовой комиссии. Теперь европейские державы приняли сделанное Абдул-Хамидом предложение дать Криту автономию.

Интеллектуалы полностью разделяли стремление Абдул-Хамида сохранить то, что еще осталось от османской территории, но не одобряли методов, с помощью которых он пытался достичь этой цели. У них вызвал недовольство и его автократический стиль управления государством, и его явная неспособность противостоять разделу империи. В первые годы правления несогласие высказывали представители многих слоев общества, от либералов-романтиков и конституционалистов до священнослужителей и масонов, от бюрократов до придворных. Вся эта оппозиция была такой же неорганизованной и разобщенной, какими в свое время были младотурки. По этой причине, как и по многим другим, они на первых порах не могли добиться успеха. Основанному в 1880 году министерству полиции оказывала содействие неофициальная сеть осведомителей, которые работали во дворце и выдавали инакомыслящих.

Только в 1889 году недовольные Абдул-Хамидом и его политикой (которая в конечном счете оказала такое же разрушительное воздействие, как и насилие армянских активистов), стали создавать организованные структуры. В том году несколько студентов военно-медицинского колледжа основали тайное общество, целью которого было восстановление конституции и парламента. Однако общество было раскрыто, а те из его участников, которым удалось избежать ареста, уехали в Париж, где они продолжили свою оппозиционную деятельность. В 1894 году произошло объединение разрозненных групп недовольных режимом Абдул-Хамида. Тогда различные подпольные организации вошли в единую структуру под названием «Комитет единства и прогресса» (КЕП), членов которой попросту называли «младотурками».

В последующие годы деятельность этого оппозиционного движения носила скорее умозрительный характер, но постепенно претерпела изменения и приобрела черты весьма прагматичного политического курса. Периоды крайне высокой активности чередовались с периодами распрей и интриг среди членов КЕП, находившихся на родине, и особенно среди тех, кто оказался в изгнании. Неудивительно, что в эпоху политических брожений они поддерживали разнообразные и зачастую противоречившие друг другу идеи. Низложение Абдул-Хамида было тем единственным пунктом, с которым все они были согласны. Членами КЕП были представители всех энических и религиозных групп, и вскоре отделения этой организации появились во всех регионах империи и в Европе. Однако во многом КЕП представлял собой элитарное движение, его члены не пытались привлечь на свою сторону массы.

Абдул-Хамид весьма успешно подавлял деятельность КЕП внутри империи и пытался делать это за рубежом. В 1899 году при посредничестве своих германских союзников он попросил европейские государства, в которых действовали представители КЕП, принять против них меры. Швейцарцы согласились провести расследование, но французы отнеслись к его просьбе с меньшим энтузиазмом. В декабре того же года родственник султана Дамад Махмуд Джелаледдин-паша (носивший то же самое имя, что и другой его родственник, убитый в 1884 году в Таифе) уехал из Стамбула в Европу вместе со своими сыновьями принцем Сабахеддином и принцем Лутфуллахом, где они приняли участие в оппозиционном движении. В тот период, когда КЕП находился в тяжелом положении, Сабахеддин и Лутфуллах предложили провести съезд тех, кто находился в оппозиции османскому режиму. Этот съезд состоялся в Париже в 1902 году, после того, как французское правительство (главным образом благодаря усилиям принцев, депутатов французского парламента, журналистов и государственных деятелей) осудило правительство Османской империи и выдало необходимое разрешение. Участников съезда тщательно отбирал принц Сабахеддин (которого все называли Сабахеддин-беем). Среди делегатов были члены армянских оппозиционных организаций, вступившие в союз с фракцией Сабахеддина (которая разделяла их убежденность в том, что вмешательство внешних сил является лучшим средством решения проблем, с которыми столкнулась империя), направленный против фракции во главе которой стоял эрудит и бывший чиновник Ахмед Риза. Он категорически отвергал возможность иностранного вмешательства в дела империи. Хотя на съезде эта фракция находилась в меньшинстве, Ахмед Риза и его сторонники играли доминирующую роль в деятельности КЕП с момента основания организации. Группа Сабахеддин-бея хотя и являлась частью численного большинства, но лишь незадолго до съезда вошла в состав КЕП. Европейская пресса, разумеется, приветствовала ту фракцию, которая поддерживала идею внешнего вмешательства, но последующие события показали, что Ахмед Риза и его сподвижники обладают большей жизнеспособностью.

После Парижского съезда фракция Сабахеддин — бея поддерживала тесные связи с армянскими, а также албанскими и македонскими оппозиционными группировками и вызывала неприязнь у своих оппонентов, поскольку ратовала за то, чтобы сбросить режим Абдул-Хамида с помощью внешних сил. Султан предпринял против них решительные меры, на которые они ответили тем, что при поддержке британцев разработали детальный план государственного переворота. Что касается коалиции Ахмеда Ризы (идеология которой разительно отличалась от идеологии фракции Сабахеддин — бея), то она усердно трудилась над тем, чтобы обеспечить прочную основу для будущей организации. Она приглашала к сотрудничеству все народы, населявшие территории, еще оставшиеся в составе империи. Или, по крайней мере, те радикальные группы, которые считались представителями этих народов. Ахмед Риза и его последователи предпочитали называть подданных султана «турками», а не «османами», и считали нереальными все попытки найти общие цели с нетурецкой (т. е. немусульманской) оппозицией. Они рассматривали ислам не как религию, а как средство распространения зарождавшегося национального самосознания.

Программа Ахмеда Ризы была программой постепенных перемен, а те члены его коалиции, которые предпочитали более энергичный подход, на первых порах почти не обладали влиянием. Ситуация изменилась в 1905 году, когда за связи с КЕП был сослан в Эрзинджан Бахаеддин Шакир, являвшийся личным врачом второго претендента на трон, принца Юсуфа Изеддин а. Оттуда он бежал и примкнул к парижскому отделению этой организации. Он был за отказ от эволюционного способа преобразований в пользу революционного и зато, чтобы в той или иной форме взаимодействовать с революционными армянскими группировками. Но армяне отвергли его предложения. В январе 1906 года он назвал свою фракцию Комитетом прогресса и единства (КПЕ), а вскоре после этого ее члены приняли важное решение — предложить военным принять участие в деятельности комитета. Судя по всему, инициатором этой идеи был прусский солдат и писатель Кольмар Фрайхерр фон дер Гольц. На протяжении более десяти лет, в 80-е и 90-е годы, фон дер Гольц занимался реорганизацией османской армии (в которой он дослужился до чина старшего офицера) и продолжал поддерживать с ней тесные связи. Хотя реформаторы XVIII и XIX столетий пытались осуждать подобные отношения, но на протяжении многовековой истории Османской империи военные и политики всегда взаимодействовали друг с другом, и поэтому идея участия военных в политической деятельности была вполне допустимой. Но эта идея ставила в невыгодное положение тех членов КЕП, которые в принципе ее отвергали.

События, имевшие место за рубежом, вселяли оптимизм в тех, кто добивался низложения Абдул-Хамида. Первая русская революция 1905 года стала потрясением для царя Николая II и заставила его провести некоторые конституционные реформы. Кроме того, она отвратила тех русских либералов, которые были сторонниками постепенных перемен, от крестьян и рабочих, которые убедились в том, что некоторых улучшений (хотя и не вполне достаточных) удалось добиться с помощью забостовок, протестов и убийств полицейских. После почти ненасильственной революции, которая совершилась в Тегеране в 1905–1906 годах, Иран отвоевал у своих правителей из династии Каджаров изложенную в письменном виде конституцию и выборное собрание. Участников этого движения вдохновляли младотурки, которые находились в оппозиции режиму Абдул-Хамида, а их успех заставил КПЕ считать, что настало время действовать с гораздо большей настойчивостью.

В период между 1905 и 1907 годами недовольство народа деятельностью правительства вылилось в полномасштабное восстание, которое вспыхнуло в самом центре Османской империи, в Анатолии. В то время там, как и повсюду в империи, проводился призыв всех годных к военной службе мужчин, которые должны были принять участие в новой фазе непопулярной войны в Йемене. В 1872 году турки вновь оккупировали Йемен, но там их войска постоянно подвергались нападениям местного арабского населения. Мобилизация вызвала народное недовольство, а ценой проведения военной кампании в Йемене стали прорехи в бюджете Османской империи. Восстание показало, что когда дело касалось жизни конкретных подданных султана, вся тщательно продуманная Абдул-Хамидом кампания по убеждению народа в святости халифа ничего не стоила, а его попытки укрепить свое самодержавное правление оказались далеки от успеха. Уже не в первый раз налогообложение стало одним из главных бедствий сельского и городского населения Анатолии, поскольку стало совершенно невыносимым налоговое бремя, возложенное на него государством, тщетно пытавшимся покрыть издержки, вызванные обслуживанием государственного долга, а также модернизацией инфраструктуры и вооруженных сил.

С момента своего восхождения на трон Абдул-Хамид прекрасно понимал, что ему необходимо улучшить отчаянное положение, в котором находилось большинство его подданных, и одним из его первых шагов стало создание финансовой комиссии, которая должна была продумать способы реорганизации системы налогообложения сельских жителей. Однако проблемы административного управления и недостаточное понимание бюрократами особенностей сельскохозяйственной экономики препятствовали точному выполнению рекомендаций этой комиссии и привели к незаконному присвоению средств теми, кто был назначен собирать налоги, будь то государственные служащие или откупщики налогов. В начале XX века были введены два новых сельскохозяйственных налога, ставших дополнением к уже существовавшей сельскохозяйственной десятине, которая теоретически составляла 10 процентов всей сельхозпродукции и являлась самой значительной статьей государственных доходов. Понятно, что и то и другое вызывало недовольство налогоплательщиков: новый подушный налог оказался непосильным бременем для бедняков и выплачивался за счет более состоятельных, тогда как налоги на домашний скот непродуманно повысили вместо того, чтобы привести их в соответствие с рыночными ценами. В дополнение к этим проблемам османские производители обнаружили, что им все труднее конкурировать на мировом рынке, так как цены на сельскохозяйственные товары упалй. В особенности это затронуло такую важную статью экспорта, как зерновые, что, в свою очередь, привело к оттоку инвестиций.

Хотя все население восточной Малой Азии давно испытывало недовольство, вызванное условиями повседневной жизни, волнения вспыхнувшие в целом ряде анатолийских городов были вызваны различными, вполне конкретными причинами. После первого бунта в Диярбакыре в августе 1905 года на протяжении еще двух лет происходили серьезные волнения в Эрзуруме, Синопе, Кастамону, Трабзоне, Самсуне, Гиресуне, Сивасе, Кайсери, Ване и многих других городах.

Беспорядки 1906–1907 годов в Эрзуруме вызвали особую тревогу у властей. Там армяне и мусульмане вместе протестовали против подушного налога и налога на домашний скот. 31 марта 1906 года, через три недели после начала этого бунта, протестующие перерезали телеграфную линию, которая связывала Эрзурум со штабом армии в Эрзинджане. Для изучения ситуации в Эрзурум были направлены войска. Был назначен другой губернатор, а новый налог на домашний скот был отменен. Когда выяснилось, что это не успокоило протестующих, новый губернатор пообещал отменить и подушный налог, но правительство не поддержало это устное обязательство и настаивало на том, что нужно найти способ собирать и тот и другой налог. Когда просочились сведения о том, что губернатор арестовал трех зачинщиков бунта, демонстранты схватили его самого и держали заложником до тех пор, пока не обменяли на арестованных. Правительство объявило амнистию, и в марте 1907 года оба налога были отменены на всей территории империи. Лишенные повода к продолжению беспорядков, протестующие быстро перешли к новым формам неповиновения: жившие в сельской местности армяне во множестве переходили в ислам, тем самым получая налоговые льготы, а солдаты гарнизона крепости Эрзурум подняли бунт, требуя погашения задолженностей по оплате. Обанкротившееся казначество бьио не в состоянии удовлетворить требования солдат, что привело к еще большим беспорядкам. Но когда представители центрального правительства сбежали, а местные жители взяли административное управление в свои руки, волнения полностью прекратились. Через несколько месяцев регион стал испытывать нехватку зерна, что снова вызвало беспорядки. Эта новая волна неповиновений в конечном счете была подавлена правительственными войсками, а тех, на кого возложили ответственность за продолжавшиеся полтора года волнения, отдали под суд, и им были вынесены приговоры.

КПЕ не имел никакого отношения к анатолийским бунтам, зато активную роль в них сыграла «Лига частной инициативы и децентрализации». В отличие от КПЕ, который делал ставку на чиновников, интеллектуалов и армейских офицеров, эта находившаяся в Париже организация, которую Сабахеддин-бей создал в ответ на отделение КПЕ, установила прочные связи с провинциальными лидерами Анатолии и имела своих доверенных лиц в этом регионе. Своим сотрудничеством с дашнаками Сабахеддин-бей добился того, что армяне и мусульмане выступили единым фронтом против правительства, причем не только в Эрзуруме, но и в других местах, где в 1905–1907 годах происходили массовые волнения. Один авторитетный в недавнем прошлом исследователь сделал следующий вывод: «Мы можем с уверенностью утверждать, что младотурки за границей и в восточной Малой Азии были инициаторами преобразования беспорядков регионального уровня в окончательно сформированное движение, боровшееся за принятие конституции».

В 1907 году в Париже состоялся второй съезд османской оппозиции под председательством Ахмеда Ризы, Сабахеддин-бея и представителя дашнаков Хачатура Малумяна. Съезд проходил в напряженной атмосфере, и сомнения КПЕ в необходимости союза с армянской организацией (на самом деле их сотрудничество с самого начала было неискренним) впоследствии стали вполне очевидными благодаря документальным свидетельствам лидеров КПЕ. Как бы там ни было, но провал, которым закончилась эта попытка объединить ведущие младотурецкие организации, был отодвинут на второй план ходом последующих событий, когда факел протеста перешел от эмигрантских организаций, вынужденных распространять свои послания через печатное слово к активистам внутри империи. Участие, которое младотурки приняли в анатолийских беспорядках 1905–1907 годов, было лишь предвестием грядущих событий.

В сентябре 1906 года в Фессалониках была основана тайная организация, получившая название «Османское общество свободы» (ООС), которая стала новой базой КПЕ внутри империи. Главной фигурой в ООС являлся почтовый служащий, (Мехмед) Талат-бей, а среди других членов-учредителей (многие из которых прежде входили в состав старого КЕП) были землевладелец, бухгалтер и лейтенант. Другие офицеры армии, которая дислоцировалась в районе Фессалоник, также были привлечены в ООС, и среди них был майор (Исмаил) Энвер. В сентябре 1907 года произошло слияние ООС и КПЕ. И хотя Османское общество свободы лишилось своего названия, оно продолжало существовать как автономная организация. В документе, определявшем условия, на которых эти две организации объединялись, утверждалось, что «главной целью» объединенного комитета является «приведение к исполнению провозглашенной в 1876 году конституции Мидхат-паши».

Слияние позволило КПЕ использовать в качестве надежного фундамента присутствие ООС в Фессалониках и переориентировать эту организацию на решение новых задач, а также убедить ее в необходимости как можно быстрее сместить Абдул-Хамида и восстановить конституционное правительство. Обновленный КПЕ составил свои нормативные документы, взяв в качестве образцов положения, которыми руководствовались активисты-дашнаки и члены Внутренней македонской революционной организации (ВМРО), основанной в Фессалониках в 1893 году. Целью этой организации было создание Македонского государства на пространстве, включавшем в себя территории многонациональных османских провинций Косово, Монастир и Фессалоники. Это южнобалканское государство должно было простираться от Албании до Фракии. В 1895 году внутри ВМРО появилась раскольническая фракция, выступавшая за освобождение Македонии от турок и превращение ее в часть объединенной Великой Болгарии. В это же время граничившие с Македонией недавно созданные государства Болгария, Сербия и Греция, выдвинули неприемлемые территориальные претензии, которые ВМРО пыталась опровергать. Борьба, которую вели эти соседние государства за то, чтобы утвердить свои права на Македонию, сначала носила религиозный и культурологический характер и велась в первую очередь институтами, которые могли сплотить сторонников той или иной конфессии. Болгарский экзархат был создан в 1870 году, а интересы греков поддерживал патриарх в Стамбуле. Сербия, находившаяся в худшем положении, все же добилась формальной конфессиональной независимости от патриарха, когдав 1902 году учредила епархию Скопье. Энергичное пропагандистское соперничество с целью добиться преданности христиан этих османских провинций стало причиной серьезного беспокойства правительства Абдул-Хамида, которое понимало, что вскоре последует вмешательство великих держав.

Тем временем КПЕ становился подлинно революционной организацией, которая вербовала людей, готовых пожертвовать собой ради идеи, поощряла политические убийства и санкционировала ликвидацию любого, кого она считала «источником опасности». Но в ней проводились довольно забавные ритуалы: тем, кого принимали в ее ряды, завязывали глаза, одну руку кандидат должен был положить на священную для исповедуемой им религии книгу, а другую на кинжал, или револьвер, или османский флаг. Кроме того, у КПЕ был свой герб, который один из самых современных исследователей этой организации описывал следующим образом:

Наверху покоится конституция в виде книги под сияющим солнцем. Знамена с надписями «перо» и «оружие» свисают с дротиков, обрамляя правую и левую сторону соответственно. Снизу каждый дротик опирается на пушку. В отличие от пушки на османском имперском гербе эта пара пушек палила, символизируя идеологический динамизм. В центре изображен большой перевернутый полумесяц с надписью «братство, свобода, равенство». Над центральной частью полумесяца — слово «справедливость». Ниже полумесяца извивается лента с красочной надписью «Османский комитет прогресса и единства», а в самой нижней части герба, ниже ленты, две пожимающие друг друга руки символизируют взаимопонимание народов Османской империи.

Опыт ведения партизанских действий, которым обладала ВМРО, лег в основу тактики ударных отрядов, сформированных из входивших в КПЕ офицеров, в то же самое время партизанские группы из мусульман были организованы в тех районах Македонии, где уже действовали отряды противников ВМРО. Эти партизанские группы предложили свою помощь КПЕ ради того, чтобы спасти оставшиеся европейские провинции империи от дальнейшего расчленения. После слияния двух организаций КПЕ за год с небольшим удалось открыть свои отделения в более чем 75 балканских городах и в самом Стамбуле, хотя в Анатолии успехи оказались скромнее. Обновленный КПЕ считал революционные преобразования невозможными без участия в них армии, на которую он возлагал все свои надежды. Комитет тщательно разрабатывал агитационную деятельность и особое внимание уделял пропаганде среди войск, которые несли службу на западном побережье Анатолии, поскольку именно эти подразделения должны были использоваться для подавления революции.

«Македонский вопрос» был одной из сложнейших проблем, с которыми столкнулось османское правительство. Не было той основы, которая могла бы объединить три провинции в единую македонскую общность, а османские силы безопасности не справлялись с возложенной на них задачей по пресечению вспышек насилия между разнообразными этническими и религиозными группировками. В 1897 году русский царь Николай II и австрийский император Франц-Иосиф заключили тайное соглашение о разделе османских Балкан. Спровоцированный ВМРО кровопролитный мятеж 1903 года вновь свел вместе русского царя и австрийского императора. Результатом их обсуждений (в ходе которых были приняты во внимание рекомендации Великобритании) стал ряд предложений, включавших в себя назначение русского и австрийского советника губернатору каждой из трех македонских провинций, передачу командования силами безопасности в Македонии европейцу, и комплектацию сил безопасности христианами и мусульманами пропорционально тому, какую часть от общей численности населения они составляли. Кроме того, на Россию и Австрию возлагалась ответственность за обеспечение спокойствия в назначенной для каждой из них части Македонии. Турки были вынуждены в целом принять эти предложения, но с помощью умелой дипломатии и всякого рода увиливаний сумели воспрепятствовать их реализации. В апреле 1905 года в Македонии имели место бунты, направленные против подушного налога и налога на домашний скот. По своим масштабам, эти бунты были сравнимы с аналогичными волнениями в Анатолии.

Опасения, заставлявшие Абдул-Хамида уступать давлению европейских держав, стали движущей силой тех преобразований, которые зарождались внутри КПЕ. Издававшийся в Париже журнал организации почти полностью сосредоточился на обсуждении «македонского вопроса». Его публикации наряду с использованием других средств массовой агитации убедили мусульман и немусульман в том, что революция неизбежна. Хорошо понимая, что призывы к одним мусульманам (или туркам) контрпродуктивны, поскольку они только оттолкнут многочисленных христиан Македонии, КПЕ пытался привлечь внимание не только мусульман, но и вообще всего населения этого региона. К 1908 году наряду с призывами к «туркам» как к авангарду движения, которое должно было спасти империю, появлялись призывы к «исламистам» и «османистам». Этот плавный переход помог КПЕ постепенно наладить связи с разнообразными революционными группировками Македонии.

Стремительный рост сторонников КПЕ, который имел место после его переезда в Фессалоники, и успеха предпринятых им пропагандистских усилий означал, что он уже не может оставаться исключительно подпольной организацией. Османское правительство давно было осведомлено о существовании ополчившихся против него тайных организаций и в первые месяцы 1908 года произвело несколько арестов. Подлинные амбиции и возможности КПЕ, а также степень той угрозы, которую он представлял, были выявлены, когда 13 мая правительство получило ультиматум, предупреждавший султана о том, что если не будет восстановлена конституция, то «будет пролита кровь и династия окажется в опасности». Военному министру посоветовали уйти в отставку, поскольку в противном случае ему угрожало убийство. Тяжелое положение в Македонии стало поводом для встречи царя Николая II и короля Эдуарда VII, проходившей в период с 9 по 12 июня в эстонской столице Таллине (Ревеле). В ходе этой встречи были продолжены дискуссии по «македонскому вопросу». В условиях надвигавшегося вмешательства России и Британии проводимая КПЕ революция вступила в активную фазу, отмеченную целой серией политических убийств и партизанских действий, направленных против доверенных лиц правительства в этих трех провинциях. Несмотря на это, КПЕ продолжал настаивать на своих либеральных целях.

В начале июля по региону стали передвигаться группы пустившихся в бега мятежных военнослужащих и вооруженных гражданских лиц. Пользуясь методами борьбы балканских борцов с ненавистным режимом, эти группы по мере своего продвижения агитировали за конституционное правительство. Майор Энвер был одним из тех офицеров среднего командного состава, которые сыграли самую заметную роль в принятии партизанской тактики действий, и поскольку правительственные структуры разрушались, КПЕ при содействии армии сумел установить свой контроль в Македонии. Ответственность за детали проведения революции была возложена на отделение КПЕ в Монастире. После двух дней активных действий, в ходе которых город оказался под полным контролем КП Е, комитет провинции Монастир направил всем своим отделениям указание завершить революцию к 23 июля. Он уведомил губернаторов и других провинциальных чиновников высшего уровня о том, что, начиная с этого дня, действие османской конституции будет восстанавливаться силой. В ультиматуме правительству потребовали вновь ввести в действие конституцию и пригрозили, что в случае неподчинения 26 июля войска двинутся на Стамбул. Демонстрируя свое желание добиться примирения, Абдул-Хамид сместил великого визиря и главнокомандующего армией. Но этого оказалось недостаточно. После срочных совещаний со своими советниками он издал опубликованный 24 июля декрет, в котором распорядился восстановить действие конституции. Когда известия о революции и ее последствиях постепенно достигли отдаленных провинций империи, первая реакция на них была неоднозначной. Где-то эти известия были встречены с энтузиазмом, а где-то им просто не поверили.

Так начиналось то, что историки современной Турции называют «вторым конституционным периодом». Абдул-Хамид остался на троне, но в качестве конституционного монарха. После того как эйфория утихла, руководителям КЕП (после революции КП Е вернул себе это название) стало совершенно ясно, что решение задачи по приостановке крушения Османской империи потребует новой стратегии, которая будет до самого конца (а они его предвидели) эксплуатировать навеянные революцией идеалистические ожидания. Сложность заключалась в том, что призыв к восстановлению конституции предполагал и возобновление работы парламента, учреждения, которое должно было ограничивать произвол власть имущих. По мнению современных историков, в намерения КЕП «не входило создание многопартийной политической системы, в которой различные партии и общества проводят свою политику. Напротив, его лидеры предполагали создать одну головную организацию, объединяющую все этнические, религиозные и социальные группы, которые бы функционировали, не выходя за рамки ограничений, четко обозначенных КЕП». Хотя в те недели, которые предшествовали государственному перевороту, лидеры КЕП испытывали сильное желание использовать в своих целях народные настроения, они рассматривали парламент только как «расширение современного бюрократического аппарата, находящегося под контролем просвещенной правящей элиты».

В оставшиеся летние месяцы 1908 года КЕП выдвинул различные политические предложения. Не было ничего нового в желании КЕП завершить модернизацию государства путем реформирования финансовой системы и системы образования, а также стимулирования общественных работ и сельского хозяйства. Не отличалось новизной и намерение способствовать соблюдению принципов равенства и справедливости, раскрытое в политическом манифесте этой организации, опубликованном перед парламентскими выборами, проходившими в октябре и ноябре 1908 года. В нем КЕП вновь подтвердил то, что все османские граждане обладают равными правами и обязанностями, независимо от своей расовой и религиозной принадлежности. Однако христианские общины тех балканских территорий, которые еще осталось у Османской империи, уже не считали, что КЕП является представителем их стремлений, и выражали надежду на то, что права, обещанные им реформаторами танзимат (а именно так они это поняли), будут в полной мере им предоставлены. Те, кто стоял в авангарде реформаторского движения, узурпировали понятие «османизм», но проблему для них представляли противоречия, которые, как предполагалось, неизбежно дадут о себе знать в ходе практической реализации этой идеологии, то есть когда придется убеждать мусульман и немусульман в том, что достижение подлинного равенства между ними влечет за собой принятие на себя теми и другими не только прав, но и обязанностей.

В октябре 1908 года новый режим испытал серьезный удар, вызванный окончательной потерей трех территорий, которые формально находились под властью империи. В первую неделю этого месяца османская Болгария объявила о своей независимости от империи и о своем объединении с независимой Болгарией (полу-автономная Восточная Румелия уже стала частью Болгарии в результате государственного переворота 1885–1886 годов), Австро-Венгрия формально аннексировала Боснию-Герцеговину, а Крит, который уже десять лет находился под управлением греческой администрации, заявил о своем объединении с Грецией. Единственным слабым утешением было то, что турки могли надеяться на возмещение территориальных потерь теми, кто оказался в выигрыше, и то, что была признана духовная власть султана-халифа над мусульманами этих регионов.

Выборы нового парламента проходили в соответствии с тщательно подготовленными и детально разработанными в смысле применения их положений законами и сопровождались горячими дискуссиями, проходившими в атмосфере всеобщего ликования. Оппонентами поддерживаемых КЕП кандидатов были ставленники недавно сформированного Либерального союза (ЛС), в который вошли некоторые из тех, кто испытывал неприязнь к КЕП. Сабахеддин-бей, который в сентябре 1908 года вернулся из длительного изгнания, не входил в число основателей ЛС, но являлся своего рода «серым кардиналом» этой партии, которая поддерживала его убежденность в том, что в провинциях с неоднородным этнорелигиозным составом населения лучше всего иметь децентрализованные структуры управления. Однако деятельность партии была плохо организована в провинциях, и поэтому она не смогла убедить многих набравших недостаточное количество голосов кандидатов в том, что им следует продолжить выборную борьбу, встав под знамена ЛС. Кроме того, плохая организация не позволила партии перейти к оказанию постоянной поддержки старому режиму в менее развитых регионах. Кандидаты КЕП получили большинство мест, и 17 декабря 1908 года двухпалатный парламент был открыт султаном Абдул-Хамидом.

Должно быть султан и его ближайшие советники надеялись на то, что прохладная реакция на его вступительную речь не отражает общее настроение. Но реакция либералов на недовольство Абдул-Хамида возобновлением деятельности парламента оказалась настолько негативной, что было решено пригласить депутатов на банкет во дворец Долмабахче, где они могли бы сами удостовериться в добрых намерениях султана. Его главный секретарь Али Кевад-бей сумел уговорить своего владыку принять содержание речи, которая должна была убедить депутатов. В своем отчете о событиях 1908–1909 годов он сообщает, что все депутаты встретили эту речь рукоплесканиями. Однако прессу это не удовлетворило, и она продолжала выступать с нападками на султана, а он, считая, что выполнил свой долг, в свою очередь, отказался переезжать из дворца Иылдыз во дворец Чыраган на побережье, чтобы дать там традиционный прием в честь праздника Байрам. Кроме того, он отказался появляться перед парламентом даже в тех случаях, когда протокол требовал его присутствия.

Одновременно с драматическими событиями лета 1908 года шла беспрецедентная либерализация социальной и экономической жизни, особенно в крупных городах и прежде всего в Стамбуле. В 1901 году женщины снова стали объектами применения законов, регулирующих потребление предметов роскоши. Эти законы четко определяли длину и толщину чадры, которую они должны были носить (даже в автомобиле, когда речь шла о тех женщинах, которым посчастливилось в них ездить), и как только эти ограничительные законы стали менее строгими, образованные женщины сразу же воспользовались свободами, которых до этого они были лишены. Теперь они одевались по собственному вкусу и стали принимать более заметное участие в общественной жизни, посещая собрания и основывая филантропические и учебные ассоциации. Именно в 1908 году выдающаяся интеллектуалка и активистка Халиде Эдип основала «Общество борьбы за возвышение женщин», которое имело связи с британским движением суфражисток. Но старые взгляды менялись слишком медленно, и после того, как в октябре 1908 года империя показала свое бессилие, когда она смирилась с территориальными потерями, тодпы людей вышли на улицы, требуя закрыть театры и таверны, запретить фотографирование и снова заставить женщин (многие из которых к этому времени уже перестали носить чадру) скрывать лицо и фигуру. Более того, имели место даже призывы вернуться к полномасштабному применению исламского права.

Другой группой, которая теперь без колебаний выражала протест против условий своего существования, были рабочие. Османские подданные всегда обладали правом обращаться к властям с прошениями исправить то, что воспринималось ими как несправедливость, и это средство защиты их интересов сохранилось, даже когда в ходе индустриализации экономики вместе с незнакомыми формами и условиями работы появились и новые, нетрадиционные способы выражения протеста, которые в 1845 году были запрещены законом, представлявшим собой не что иное, как перевод на турецкий французского закона 1800 года. Этот закон запрещал деятельность профсоюзов и забастовки, но он так и не смог полностью предотвратить случаи непримиримого противостояния и проявления насилия. И вот в 1908 году, несмотря на риск подвергнуться репрессиям со стороны полиции и войск, протестующие отважились выразить свое недовольство, которое прежде не могло найти выхода. Количество протестов множилось, так как все больше и больше рабочих устраивали забастовки, требуя повышения зарплаты и улучшения условий работы в шахтах, на фабриках и железных дорогах, где они трудились. Первое после 1845 года антизабастовочное законодательство было принято правительством в октябре 1908 года (еще до того, как был открыт парламент), после забастовки на Анатолийской железной дороге. В течение трех месяцев после революции произошло более сотни забастовок: главным образом они проходили в Стамбуле и Фессалониках, но незатронутыми остались лишь немногие регионы империи, и было подсчитано, что в то время в забастовках приняли участие три четверти промышленных рабочих, то есть от двухсот до двухсот пятидесяти тысяч человек, включая и мужчин, и женщин. Волна забастовок 1908 года показала, что недовольные больше не желают находиться на положении рабов, как это было в прошлом, а отступление репрессивного режима Абдул-Хамида предоставило каждому человеку возможность, хотя и ограниченную, добиться улучшений условий своей жизни и работы. Однако, по словам современного исследователя того периода, османских забастовщиков «усмиряли с помощью канонерских лодок, батальонов регулярной армии и антизабастовочных законов, их деятельность пресекалась, и восстанавливалось доминирующее положение государства». Как и у Абдул-Хамида, и его предшественников, у КЕП не было времени прислушаться к голосу «народа», и в любом нарушении общественного порядка он видел угрозу спокойствию государства. Поэтому доверенные лица комитета получали разрешение подавлять любые беспорядки.

Для многих своих подданных султан Абдул-Хамид все еще оставался вне критики, являясь «тенью Всевышнего на земле»: так, во время продолжавшихся с 1905 по 1907 годы налоговых бунтов в Анатолии население ликовало и в молитвах просило даровать ему долгие годы жизни, всякий раз когда он вмешивался и снимал с должностей бюрократов и администраторов, которые считались продажными. Такой почет и благоговение заставили политических активистов искать другие поводы для того, чтобы мобилизовать антиправительственное общественное мнение. Февраль и март 1909 года оказались беспокойными месяцами, так как недовольство новым порядком возрастало: либеральная оппозиция в парламенте громогласно обвиняла КЕП в авторитаризме, а в конце марта была сформирована ассоциация, получившая название «Мусульманский союз», которая через свой рупор, газету «Волкан» («Вулкан») подстрекала мусульман выступать против КЕП.

В день, который турецкие историки вспоминают как 31 марта 1909 года (на самом деле 13 апреля по григорианскому календарю), начался контрпереворот. В его основе лежал традиционный союз между недовольным духовенством и недовольными войсками. На сей раз это были военнослужащие Первой армии, размещенные в Стамбуле, и легкая пехота Третьей армии, находившейся в Фессалониках. За полгода до этих событий легкая пехота Третьей армии получила известность, когда некоторое количество ее расквартированных в Стамбуле военнослужащих усмирило взбунтовавшихся солдат, которые отказались ехать на продолжавшуюся тогда войну в Йемене. В середине марта 1909 года их снова вызвали, на этот раз для того, чтобы подавить мятеж размещенных во дворце Йылдыз албанских войск, которые отказывались служить вместе с анатолийскими войсками. Оказавшись свидетельницами прибытия пехоты Третьей армии, женщины гарема, предчувствуя, что будет кровавая баня (а она несомненно должна была произойти), подняли визг, что привело к отмене приказа открыть огонь: напряженная обстановка была разряжена без единого выстрела. Но теперь раздраженные войска вышли из своих казарм, находившихся на другой стороне Золотого Рога, и хлынули в Старый город. На ипподроме, который в прошлом был ареной многочисленных мятежей, они присоединились к другим недовольным. Конечным пунктом их маршрута был уже не дворец Топкапы, а здание парламента, до которого было рукой подать. Постепенно поступали известия о том, что военнослужащие Первой армии и пехотинцы Третьей взяли под арест своих офицеров. Лозунгом, который их вдохновлял, когда они маршировали по городу, был призыв к восстановлению исламского права. Мятежные войска утверждали, что при реформаторском режиме, которому служила армия, им не давали времени на религиозные обряды. Абдул-Хамид всегда отдавал предпочтение офицерам, выдвинувшимся из рядовых: он считал их более консервативными и менее склонными к либерализму. Многие из таких офицеров были исключены из рядов КЕП после революции 1908 года, во главе которой стояли выпускники военной академии, а не выходцы из низших чинов. Обездоленные, которые теперь пытались наверстать упущенное, имели такое же социальное происхождение, как и присоединившиеся к их протесту представители духовенства среднего и низшего уровня. В тот период, когда в империи происходили перемены, эти священнослужители быстро теряли свою роль в общественной жизни. После того как военнослужащим, находившимся в регионах с особо неблагоприятным для здоровья климатом, таких как Ирак и Йемен, срок воинской службы был уменьшен до двух лет, стали распространяться слухи, что в целях увеличения численности личного состава в армию, впервые за всю историю империи, будут призываться учащиеся богословских школ. Это только подлило масло в огонь.

Толпа требовала головы высокопоставленных политиков, входивших в КЕП. Шейх-уль-исламу, который выступал в роли посредника, передали пять требований: уход в отставку великого визиря, военного министра и председателя парламента; смещение некоторых видных деятелей КЕП; полномасштабное применение исламского права; увольнение офицеров, которые были выпускниками военных академий, и восстановление в должностях тех, кто начинал карьеру с низших чинов; и обещание султана, что он не будет никого наказывать. Затем последовала стремительная развязка ситуации, в которой противоборствующие стороны оказались 13 апреля: правительство ушло в отставку, бунтовщики были помилованы, а султан пообещал уделять гораздо больше внимания исламскому праву. Некоторые историки считают этот контрпереворот делом рук Абдул-Хамида и его придворных, поскольку за «инцидентом 31 марта» явно стояли члены османской династии, среди которых был один из сыновей султана и один из его племянников, а также высокопоставленные придворные. Они же принимали участие и в планировании последствий контрпереворота.

КЕП быстро отреагировал на то, что он расценил как сделку между Абдул-Хамидом и бунтовщиками. Правительство действительно подало в отставку (хотя и под давлением), но действия султана были действиями самодержца, не связанного никакими статьями конституции и бросающего вызов парламенту. Спустя десять дней султан и его приближенные оказались изолированными во дворце Йыл-дыз, который был взят в осаду так называемой «армией действия». Это были войска, в основном входившие в состав главных сил Третьей армии. Во главе со своим командиром, Махмудом Шевкет-пашой, они спешно прибыли из Фессалоник. По словам Али Кевад-бея, к 27 апреля солдаты со штыками заполнили весь дворец, за исключением гарема, обитатели которого были изолированы и страдали от голода. Махмуд Шевкет уверял, что его войска пришли не для того, чтобы низложить султана, но на следующий день после горячей дискуссии в парламенте делегация депутатов, включавшая армянина Арама-эфенди, еврея Карасу-эфенди из Фессалоник и двух мусульман, Арифа Хикмет-пашу и Эсад-пашу, прибыла во дворец и объявила, что «народ» низложил султана. Попросив, чтобы ему разрешили удалиться во дворец Чыраган, Абдул-Хамид, который был не в состоянии признать, что он сам виновен в своем падении, повернулся к Али Кеваду и распек его за то, что тот присутствовал на церемонии принесения клятвы верности его брату, Решаду, который теперь стал султаном. Али Кевад сообщает о том, как он вытирал горькие слезы, когда уверял в своей преданности Абдул-Хамиду и государству. Али Кевад ожидал, что Абдул-Хамид переедет в Чыраган на следующий день, и был удивлен, когда той же ночью офицеры из окружения Махмуда Шевкета прибыли в Йылдыз и приказали сообщить султану о том, что он должен немедленно отбыть «ради его же собственной безопасности» в Фессалоники, где дислоцировалась Третья армия и находилась штаб-квартира КЕП. Абдул-Хамид с небольшой сумкой в руках и его ближайшее окружение (младший сын, Мехмед Абид-эфенди, пятый сын Абдурахим Хайри-эфенди и несколько наложниц) разместились в четырех экипажах и поехали на железнодорожный вокзал, откуда они отправились в изгнание. В прессе сообщалось, что на вокзале низложенный султан выпил стакан воды и наградил щедрыми чаевыми того человека, который принес ему воду. Огорченный неблагодарностью своего владыки, Али Кевад-бей наблюдал за тем, как они уезжали, а утром удалился в свой дом, находившийся в деревне Бебек, на берегу Босфора. В конституции не было предусмотрено низложение султана, и не признавался принцип народовластия, поэтому парламент не обладал исключительным правом санкционировать смещение султана. Руководители КЕП считали себя изъявителями воли народа по той причине, что именно их партия несла ответственность за восстановление конституции и за изменение государственного устройства после контрпереворота. Однако подобная точка зрения юридически ничем не подкреплялась. Но поскольку конституция провозгласила ислам государственной религией, его все еще можно было использовать для оправдания действий тех, кто управлял государством. Таким образом, решение низложить Абдул-Хамида получало законную силу, если это решение допускалось исламским правом, то есть фетвой шейх-уль-ислама. Делегация, которая отправилась в Йылдыз, чтобы сообщить султану о его низложении, располагала таким документом.

Если контрпереворот («Инцидент 31 марта») был почти бескровным, то кара, которую затем воздал за него КЕП, оказалась безжалостной. Среди почти восьмидесяти человек, сразу же отданных под трибунал и повешенных, было более пятидесяти солдат, два паши, и издатель газеты «Вулкан», Дервиш Вахдети, а также члены семейства Абдул-Хамида. Многие другие были заключены в тюрьмы, а простых солдат, которые приняли участие в мятеже, послали строить дороги на Балканах. «Инцидент 31 марта» получил резонанс в провинциях. Во время вспыхнувшего 13 апреля мятежа войск в Эрзинджане (вызванного слухами о том, что будет вновь введено исламское право), было разрушено местное отделение КЕП. В период между 14 и 16 апреля, в силу обстоятельств, которые до сих пор не вполне понятны, в Адане и в прилегающих к ней районах было совершено массовое убийство тысяч армян, а значительная часть города сожжена. В то время появились сообщения, в которых, ссылаясь на вполне надежные сведения, утверждалось, что сам султан распорядился произвести убийства и ликвидировать местное отделение КЕП, которое по-прежнему использовало идею «османизма» и рассчитывало на поддержку как мусульман, так и христиан, и что в этот регион были направлены агенты-провокаторы, которые подстрекали мусульманское население. Впрочем, в самом городе Адана мусульманские религиозные лидеры осудили бойню и выразили свою солидарность с армянской церковью.

Брат Абдул-Хамида, Решад, взошел на трон под именем Мехмеда V. Парламент признал, что османская конституция устарела, и в своем исправленном варианте, созданном летом 1909 года (с учетом тех испытаний, которым она подверглась во время недавних событий), конституция стала документом высшего приоритета. Властные полномочия султана официально были настолько ограничены, что теперь он мог только царствовать, а не править. Его функции в управлении государством теперь сводились к тому, что он только подтверждал решения, принятые парламентом или кабинетом министров. Это был весьма значительный отход от традиций прошлого. Благодаря «Инциденту 31 марта», на политической арене появилась такая сильная личность, как Махмуд Шевкет-паша, который теперь обладал значительной властью, так как являлся главным инспектором Первой, Второй и Третьей армий, дислоцированных в Стамбуле, Эдирне и Фессалониках соответственно. В сущности этот пост ставил его выше парламента и выше КЕП, инструментом которых он являлся во время руководимого ими низложения Абдул-Хамида. Недавно наделенный верховной властью парламент лишился ее еще до того, как был утвержден его состав. Причиной этого стало военное положение, введенное, когда Махмуд Шевкет шел маршем на Стамбул, чтобы низложить Абдул-Хамида и которое продолжало действовать в последующие годы.

Султан был отстранен от управления государством, и в последующие годы шла борьба за власть между новыми претендентами. Махмуд Шевкет-паша никогда не был членом КЕП и поэтому настаивал на том, чтобы армия оставалась вне политики: вскоре он обозначил свое намерение действовать, не взирая на конституционные ограничения. На выборах 1908 года КЕП получил большинство в парламенте, объединив своих кандидатов в единый блок под названием «Ассоциация за общественное благо». Однако грань отделявшая тех его членов, которые занимались исключительно политической деятельностью, от тех, кто принимал участие в военных акциях, была весьма размытой, как, впрочем, и грань, отделявшая официально признанных депутатов, получивших свои места благодаря попечительству КЕП, от «невидимок» из непарламентского подпольного комитета. Эти противоречия стали исчезать в 1909 году, когда комитет отказался от конспирации и стал официально зарегистрированной политической партией — партией единства и прогресса, которую также называли юнионистской партией.

Лидеры КЕП считали, что сохранение целостности империи требует применения драконовских методов, и в конце 1909 года были приняты меры, включавшие в себя еще один антизабастовочный закон и законы, ограничившие свободу собраний. Это позволило эффективно сдерживать проявления недовольства деятельностью правительства. Однако самым значимым стало принятие закона о призыве немусульман на военную службу. Как это уже случалось в прошлом, данный закон вызвал протесты лидеров немусульманского меньшинства, которые требовали, чтобы их единоверцы служили отдельно от мусульман. Что касается освобождения от воинской службы, то как и прежде, его покупали те, кто мог себе это позволить.

Парламент медленно входил во власть, но в 1910 году он выразил свое несогласие с проектом государственного бюджета, тем самым продемонстрировав, кому действительно принадлежат рычаги управления. Махмуд Шевкет-паша был назначен в правительство в качестве военного министра в надежде на то, что это ограничит ему свободу действий, но он энергично выступил против снижения военных расходов (финансовые ресурсы были недостаточными, и его коллеги желали направить их на другие цели) и добился своего. Он также одержал победу в деле о судьбе сокровищ дворца Йылдыз: военных подозревали в разграблении дворца, занятого ими к моменту низложения Абдул-Хамида, но он успешно заблокировал призывы провести расследование.

Если гражданские парламентарии не могли полностью контролировать военных, поскольку их интересы представлял Махмуд Шевкет-паша, то и КЕП не мог полностью контролировать политический процесс. Вскоре после того, как КЕП стал политической партией, от парламентской «Партии единства и прогресса» откололась группа, называвшая себя «Народной партией». За стенами парламента репрессии КЕП привели к появлению оппозиции в виде целого ряда политических группировок, похожих друг на друга только своей неприязнью к политике жесткой централизации, которую проводил КЕП. Но совершенное в июне 1910 года убийство либерального журналиста положило начало новому витку антиоппозиционной деятельности. Похожее убийство произошло всего за несколько дней до «Инцидента 31 марта», поэтому власти были настороже. Последовали аресты, и пронесся слух о готовящемся заговоре с целью свержения правительства.

В ноябре 1911 года партия под названием «Либеральный союз» (которая после своего появления в 1908 году была распущена, а потом вновь сформирована) оказалась в центре оппозиции правительству и в ходе дополнительных выборов в Стамбуле получила место в парламенте. В ответ на это исполненный решимости усилить свое давление на парламент КЕП воспользовался тем, что его фракция находилась в большинстве, и в тот момент, когда в Йемене и Ливии шла война, добился роспуска парламента. Прибегнув к тактике запугивания и подтасовки голосов, КЕП вновь получил места в парламенте, став партией большинства после выборов, состоявшихся в начале 1912 года. На примере КЕП оппозиция убедилась в том, что неконституционные действия быстрее приводят к желаемым результатам, чем терпеливое ожидание того, когда парламент обретет достаточную уверенность в себе и утвердится без поддержки извне. И вот в июле 1912 года тайная организация офицеров, которые были ярыми противниками КЕП, снова добилась роспуска парламента. Султан объявил о проведении новых выборов, но еще до того, как они завершились, империя вступила в войну на Балканах. Выборы были отменены, и прошло больше года, прежде чем их снова сумели провести.

Привыкание к новым концепциям государственного управления, принятым вместе с учреждением конституционной монархии, оказалось болезненным процессом, который осложняли продолжавшаяся напряженность в провинциях и давление со стороны иностранных государств. До революции 1908 года албанцы, как и многие другие этнические и конфессиональные группы, входили в состав тогда еще нелегального КЕП. Оказывается, что в действительности революция началась 3 июля (то есть более чем за две недели до начала событий в Стамбуле), когда один албанец, капитан Ахмед Ниязи, а с ним еще 200 человек ушли в горную местность, находившуюся между провинциями Охрид и Монастир, и оттуда он от своего собственного имени направил требование восстановить конституцию. После революции цензура была отменена, что предоставило албанцам, как и другим подданным империи, свободу выражать свое мнение. Это привело к тому, что активная пресса сразу же воспользовалась случаем оказать содействие росту национального самосознания. Албанцы всех вероисповеданий и политических убеждений выдвинули целый ряд громких требований в отношении предоставления им большей степени самоопределения. Но затем последовал контрпереворот 1909 года, и руководство КЕП в Стамбуле стало с недоверием относиться к албанскому национальному движению и оказывать ему решительное сопротивление, поскольку уступить его требованиям значило признать то, что внутри считавшегося единым мусульманского сообщества есть противоречия. Идти на уступки было немыслимо по стратегическим причинам: Албания являлась буфером, который защищал сердце империи от алчных европейцев. Для правительства Албания, на лояльность которой теперь нельзя было рассчитывать, стала источником беспокойства. Главной проблемой, с которой так или иначе были связаны другие спорные вопросы, стало постановление КЕП, объявившее незаконным публичное использование латинского алфавита для албанского языка. Эта непродуманная мера вбила клин межцу общинами христиан и мусульман, которые до этого выступали с единых позиций, и привела к вооруженному сопротивлению, которое и те и другие стали оказывать представителям центральной власти в этом регионе.

Чтобы гарантировать лояльность жителей беспокойного региона, который в прошлые столетия дал империи так много выдающихся политических деятелей и отважных солдат, КЕП решил использовать авторитет самого султана-халифа. Пятого июня 1911 года султан Мехмед V морем отправился из Стамбула в Фессалоники, где навестил находившегося в изгнании Абдул-Хамида и дал множество аудиенций, во время которых беседовал с местными аристократами и государственными чиновниками. Там он принял и «благородного борца» капитана Ниязи, а потом отправился на поезде в глубь региона и посетил Скопье и Приштину. 15 июня, в годовщину победы, которую в 1389 году одержал султан Мурад V, разгромивший на Косовом поле сербского короля Лазаря и его армию, Мехмед привел группу мусульман на место битвы, чтобы совершить там молитву. Во время поездки по Балканам его приветствовали толпы народа, но на Косовом поле его встретило меньше людей, чем ожидалось. Приветствуя его возвращение в Стамбул, газетные передовицы высказывали мнение, что султан «вернулся, завоевав сердца жителей Румелии». Но на самом деле ни его визит, ни сопутствовавшие этому визиту уступки требованиям местного населения (такие как, например, амнистия всем отбывающим наказание за исключением тех, кто совершил убийство) не смогли предотвратить последующие волнения.

Как в Албании, так и в арабских провинциях империи общность по географическому признаку становилась более мощным фактором единения, нежели принадлежность к одной религии. Характерная для арабской культуры рассудочность и чувство собственного достоинства стали проявляться, начиная с реформ танзимат, и особенно в период правления Абдул-Хамида, когда арабы, в течение длительного времени не назначавшиеся на высшие должности в центральном правительстве, были привлечены Абдул-Хамидом для того, чтобы придать законность его исламистским претензиям и преградить арабам путь к независимости от империи. У арабов было двойственное отношение к переменам, которые произошли в далеком Стамбуле после низложения султана. В 1908 году более четверти из приблизительно 280 депутатов парламента были арабами. Как и армяне, многие арабы, принимавшие участие в официальной политике (либо на местном уровне, либо в Стамбуле), оказались более склонными к либерализму, нежели к радикализму или даже к насилию, свойственному КЕП. Поставив целью достижение «османской» лояльности, КЕП взял курс на проведение политики централизации с ее отказом от признания регионального многообразия как основы парламентского представительства, и этим сильно уязвил арабов. Навязанное комитетом введение турецкого языка в средних школах и судах империи привело к тому, что в некоторых арабских кругах это стали воспринимать не только как удар по самим основам арабского самосознания, но и как покушение на ту неприкосновенную составляющую религии, которая объединяла турок и арабов. И это восприятие использовалось для того, чтобы поддерживать осознание угрозы, поскольку политика КЕП рассматривалась именно как угроза той широкой автономии, которой издавна пользовались арабские провинции. Ахмед Кевдет-паша предупреждал Абдул-Хамида о том, насколько важно относиться к арабам с уважением, поскольку их язык был языком ислама, и указывал на то, какой вред наносили государственные чиновники, которые оскорбляли арабов, называя их «феллахами», то есть крестьянами.

Предпринятые КЕП и правительством попытки распространить центральную власть на районы, контролируемые местными племенными вождями, привели к серьезным волнениям, которые в 1910 и 1911 годах имели место в Сирии и в особенности на Аравийском полуострове. Реакция арабов на драматические события в Стамбуле была неоднозначной: так, египетские интеллектуалы смотрели на столицу в надежде на то, что происходившие там события дадут импульс их борьбе с чужаками-британцами, и подчеркивали свою верность султану-халифу. Совсем иные чувства испытывали сирийские интеллектуалы, которые покинули свою родину и уехали в Каир, чтобы избежать посягательств османского центрального правительства на их традиционные свободы.

В то же самое время рухнули надежды Абдул-Хамида на то, что он сможет сорвать планы европейских держав относительно колонизации Северной Африки. В 1870 году завершился процесс объединения Италии, и вслед за Францией, которая в 1881 году оккупировала Тунис, итальянское правительство стало заявлять о своих интересах в этом регионе, а итальянская пресса стала убеждать в необходимости захвата Триполи. На всем протяжении 90-х годов XIX столетия Италия продолжала предъявлять претензии на этот регион, а в 1902 году местные представители встретились с итальянским консулом в Каире, чтобы выяснить, не входит ли в намерения Италии оккупировать провинцию. Консул ответил, что Италия всего лишь пытается воспрепятствовать посягательствам других европейских держав, но что если возникнет необходимость в оккупации, то она будет проявлять уважение к исламу. Вскоре итальянцы стали вооружать местное население, сражавшееся с французами. К огорчению КЕП итальянские деловые круги быстро закрепились в Триполи, а Италия стала соперничать с империей в борьбе за влияние в регионе. В 1910 году в провинцию был направлен новый губернатор, но итальянцы выразили недовольство тем, что он препятствует их интересам. В конце 1911 года, когда борьба за колониальные владения еще больше обострилась, Италия осуществила вторжение. К этому времени находившиеся в провинции османские вооруженные силы были отправлены в Йемен, где вспыхнул очередной мятеж, и оборона Триполи (который, по признанию военного министра Махмуда Шевкет-паши, был непригоден для защиты) была поручена офицерам, привлеченным из КЕП, среди которых были молодой офицер Мустафа Кемаль и майор Энвер, который подстрекал членов местного племени сануси вести партизанскую войну на востоке провинции. В угоду иллюзиям Энвера, считавшего провинцию своим собственным «королевством», его имя произносилось первым в пятничных молитвах, и даже на бумажных деньгах стояла его подпись. Он продержался до осени 1912 года. В апреле 1912 года итальянские военные корабли обстреляли берега Дарданелл, а в мае захватили острова Додеканес. Мирный договор, заключенный в октябре 1912 года в местечке Уши, близ Лозанны, юридически оформил потерю османской провинции Триполи, которая отошла к итальянцам. С тех пор и до самого своего крушения в 1923 году Османская империя почти непрерывно вела оборонительные войны.

Едва империя завершила войну в Йемене (в 1911 году) и приступила к мирным переговорам с Италией, как на Балканах началась гораздо более опасная схватка. Там небольшие государства, которые недавно появились на карте этого беспокойного региона, пытались удовлетворить свои националистические претензии и соперничали друг с другом даже тогда, когда делали вид, что сотрудничают. После того как началась война с Италией, между Сербией, Черногорией, Грецией и Болгарией были заключены различные союзы, и эти страны перешли кдействиям в начале октября 1912 года, когда, потребовав проведения далеко идущих административных реформ в балканских провинциях Османской империи, они мобилизовали свои силы против плохо подготовленных к войне турок. Так началась Первая Балканская война. Еще оставшиеся у империи балканские территории имели для нее неизмеримо большее значение, чем Триполи, и в конце 1912 года Энвер уехал из Северной Африки на Балканы, уверенный в том, что он сможет эти территории защитить. Но к тому времени, когда он и его офицеры прибыли в Стамбул, османская армия уже отступила к линии обороны Чаталка (созданной в 1877–1878 годах для защиты столицы от нападений русских войск), проходившей в пятидесяти километрах к западу от Стамбула. Османские войска удерживали этот рубеж, и в декабре балканские союзники согласились прекратить огонь. Дискуссии, имевшие место в ходе последующей мирной конференции в Лондоне, затянулись по причине несовместимости требований, выдвинутых различными балканскими государствами.

Впрочем, некоторые из условий будущего мирного договора стали понятны еще на ранней стадии обсуждений, в том числе и то, что Эдирне, все еще окруженный болгарскими войсками, должен перейти в их владение. Османское правительство, во главе которого стоял великий визирь Камиль-паша (которого называли «Инглиз» [ «англичанин»] Камиль по причине того, что он более двадцати лет находился в тесных связях с Британией), было готово пойти на столь немыслимые уступки, что снова заставило военных, этих «стражей государства», предпринять действия, направленные на исправление недостатков действий парламента. 23 января 1913 года воозглавляемая Энвером группа военнослужащих ворвалась в зал заседаний кабинета министров, застрелила военного министра Назим-пашу и под угрозой применения оружия заставила Камиля подать в отставку. Затем Энвер и его сподвижники реквизировали автомобиль шейх-уль-ислама и поехали во дворец Топкапы, где они заставили султана назначить Махмуда Шевкет-пашу на освободившийся пост великого визиря. Кроме того, он снова получил пост военного министра, с которого ему пришлось уйти за несколько месяцев до событий. В результате поспешных и неконституционных действий ответственность за проведение внутренней политики и решение задачи по отражению атак внешних врагов легла на Махмуда Шевкет-пашу: его правительство отвергло условия мирного договора, выдвинутые на Лондонской конференции, и болгары возобновили артиллерийский обстрел Эдирне. Обратившись к Махмуду Шевкету, Энвер заявил, что он возглавит атаку на болгар с запада, но план снять осаду с города потерпел неудачу, и 24 марта 1913 года Эдирне пришлось сдать болгарам. 30 мая в Лондоне было подписано мирное соглашение.

Переворот Энвера сверг правительство, но он нисколько не повысил боеспособность османской армии и не помог ей защитить границы империи, и вполне вероятно, что именно после этого переворота КЕП лишился политической опоры. Катастрофа, которой закончилась Первая Балканская война, дискредитировала Махмуда Шевкет-пашу. 11 июня 1913 года он стал жертвой убийства по политическим мотивам, а двенадцать человек, которые якобы несли ответственность за его гибель, были повешены. Это убийство предоставило КЕП возможность расправиться со своими оппонентами. Вторая Балканская война началась, когда внезапное вступление Болгарии, Сербии и Греции в междоусобную борьбу за раздел территорий привело к тому, что Болгария перебросила в Македонию свои войска, стоявшие на новой восточной границе во Фракии. Османские войска двинулись на запад, чтобы заполнить вакуум, оставшийся после ухода болгар, и дали КЕП шанс реабилитироваться. Эдирне был возвращен империи. К огорчению корпуса, который собственно и освободил Эдирне, Энвер въехал в город во главе победоносных войск. Перейдя рубеж Марица — Тунджа, армия двинулась дальше. По условиям мирного договора, который впоследствии был заключен между империей и Болгарией, Эдирне остался за турками, а западная граница Турции была установлена там, где она проходит в наши дни.

После январского переворота 1913 года лидеры КЕП по-прежнему держали правительство мертвой хваткой, но во время Балканских войн партия лишилась политической опоры в Македонии. Британская пропаганда, распространявшаяся из Египта, стала еще более резкой в стремлении разобщить турок и еще более бесстыдной в попытках вбить клин между ними и арабами. Правительству в Стамбуле стало ясно, что нужно расположить к себе эту крупнейшую нетурецкую группу населения империи. Статья в «Независимой газете» от 22 апреля 1913 года продемонстрировала, что в этом возникла крайняя необходимость:

Имеет место напряженность между семитскими мусульманами и турецкими мусульманами. Основным фактором является расовая принадлежность. Турок физически отличается от араба, как ломовая лошадь от скаковой. Еще более заметными являются отличия интеллектуального и духовного порядка между неторопливым, спокойным, уравновешенным, властолюбивым, материалистичным, несозерцательным и неэстетическим турком и сообразительным, неугомонным, демократичным, политизированным, романтичным, артистичным и непостоянным арабом.

Центральное правительство (которое с удивительной щепетильностью отнеслось к своей прежней позиции по этому вопросу) теперь изо всех сил старалось соответствовать требованиям арабов, стремившимся добиться более приемлемого для них стиля управления провинциями. Возврат к употреблению арбского языка в судах и средних школах, а также в прошениях и официальных сообщениях вызвал весьма позитивную реакцию: всего за несколько лет до этого использование турецкого в качестве общего для всей империи языка рассматривалось как средство интеграции, но требование повсеместно его употреблять вызвало озлобленность среди арабских подданных султана. В течение какого-то времени рассматривалось и другое предложение, которое состояло в том, чтобы перенести столицу из стратегически столь уязвимого Стамбула в центральную часть империи, возможно, в одну из арабских провинций. Эту идею поддерживал Махмуд Шевкет-паша, который был родом из Багдада. Он считал, что, став столицей, Алеппо заставит арабов не испытывать чувство отдаленности от центрального правительства. Другие, опасаясь, что арабы скоро выйдут из состава империи, предлагали перенести столицу в один из городов Анатолии.

Но величайшим компромиссом 1913 года, на который, подчиняясь логике обстоятельств, вынуждено было пойти контролируемое КЕП правительство, стало то, что ему пришлось использовать ислам в качестве политического инструмента, укреплявшего лояльность арабов османскому государству и его халифу, то есть как средство, сдерживающее сепаратистские тенденции. Это напоминало методы Абдул-Хамида, который использовал религию в тактических целях: в условиях, когда потеря территорий заставила считать «османизм» не более чем пережитком старины, судя по всему, не было никакой альтернативы той версии «исламизма», которая была приспособлена к текущей обстановке и стала средством обеспечения лояльности мусульман-арабов. Результатом выборов 1914 года стало то, что арабы получили в парламенте больше мест, чем когда-либо прежде. Как и многие другие этнические группы, которые отвратило от себя властолюбивое центральное правительство, османские арабы в целом все еще не могли представить себе какое-либо иное политическое оформление своего существования: даже Ливийская война, которая показала неспособность османской армии защитить земли арабов-мусульман от иностранной агрессии, лишь несколько ослабила преданность арабов империи.

Ставшая итогом Балканских войн потеря западной Фракии, Македонии и Албании нанесла тяжелый удар по Османской империи, которая еще с XIV века контролировала значительную часть этих территорий. Повторилась катастрофическая ситуация с беженцами, которая неоднократно имела место в XIX веке, когда балканские мусульмане в массовом порядке бежали в направлении Стамбула. Одним из тех, кто покинул Македонию задолго до того, как это сделали его бывшие подданные, был низложенный султан Абдул-Хамид. В октябре 1912 года его посадили на германский корабль, стоявший в Фессалониках, и доставили в Стамбул, в босфорский дворец Бейлербеи, где он и жил до конца своих дней. Этот дворец не был таким уединенным местом, как дворец Йылдыз. В Бейлербеи он не мог отгородиться от окружающего мира, который стремительно менялся прямо у него на глазах.