—  7,5-8-

Кэроллу Чатему было пятнадцать, когда из-за его опытов в соседнем доме выбило стекла. Пытливый подросток прочитал в учебнике, что алмазы — это тот же самый графит, только в другой форме, поэтому он плеснул смесь из графита и расплавленного железа в емкость с жидким азотом в надежде, что смесь остынет и уголь превратится в прекрасные кристаллы. Может, он упустил из виду, а может, в учебниках 1930-х годов просто позабыли указать, что именно таким образом можно сделать дымовую бомбу. Экспериментатору еще повезло, что он в тот момент был не в лаборатории, которую обустроил в подвале, а сидел на корточках рядом с домом. Отец пришел в ярость.

«Поищи себе другое хобби, Кэролл!» — орал он.

Мальчик внял доброму совету родителя. И к тому моменту, когда молодой калифорниец отметил двадцать первый день рождения, он уже вырастил свой первый изумруд.

Вообще-то идея не нова. Алхимики веками пытались воссоздать драгоценные камни. Еще древнегреческий ученый Демокрит из Абдера прославился тем, что создал искусственный изумруд. Как писал Сенека, он «смог вложить огонь и цвет изумруда в обычную гальку». А в 1848 году немецкий ученый Эбельман изготовил. как он это назвал, «восстановленный изумруд», расплавив берилл, измельченный в порошок, с борной кислотой, хотя в результате у него получились лишь крошечные кристаллики. Затем, на заре XX столетия, у французского ученого Огюста Вернейля появилась та же мечта, но уже касательно рубинов. В 1902 году он сварил «рубиновый суп» из порошка оксида алюминия, причем на очень сильном огне, в надежде, что субстанция затвердеет и превратится в подобие рубина. И хотя «вернейли» (так называли эти искусственные камушки) были очень дешевыми, качество их оставляло желать лучшего. Для наглядности приведу такой пример. Сравним две школьные фотографии. На первой детки чинно сидят в классе на занятиях, а на второй им объявили, что урок окончен. Скажем так, составные элементы там и там одинаковые, разница только в порядке. Так вот, рубины Вернейля — это вторая фотография: те же элементы, но полнейшее отсутствие порядка. Позднее Вернейль синтезировал тем же методом сапфиры, но с изумрудами так и не преуспел. Тридцать лет спустя в фашистской Германии сотрудники химического картеля «Фарбен» синтезировали изумруды, дабы пополнить военный бюджет, в научной статье 1948 года эти камни назвали «игмеральдами». Но поскольку они были слишком маленькими, компания вскоре отказалась от экспериментов по причине дороговизны.

Камни, которые удалось получить Кэроллу Чатему летом 1935 года, кардинально отличались от всех описанных выше. Он применил метод выращивания изумруда как кристалла, воспроизводя природный процесс, при этом получались камни от десяти карат и больше. Самый большой из его кристаллов весит чуть больше тысячи карат и ныне хранится в Смитсоновском институте. Процесс до сих пор держат в секрете, лаборатория Чатема предъявляет очень строгие требования к потенциальным сотрудникам, туда нанимают только людей с неоконченным средним образованием, а уж кандидатов и докторов наук не подпустят и на пушечный выстрел. Мы знаем только, что используется так называемый флюсовый метод, когда рост начинается с маленького осколка натурального изумруда, вокруг которого формируется синтетический кристалл. Кроме того, известно, что кристаллы чувствительны к перепадам электроэнергии. На Тусонской ярмарке 2003 года компания представила небольшую коллекцию почерневших и обожженных изумрудов — результат скачков напряжения в Калифорнии годом раньше.

Для начала Чатмен изучал геоды — пустоты, в которых происходит формирование определенных драгоценных камней. Он заметил, что изумруды возникают там, где перегретая вода циркулирует по геоду и расплавляет минералы, и иногда при таких условиях начинают расти кристаллы. Но, несмотря на подсказку, разработать технологию процесса оказалось делом не из легких. Первый изумруд в 1935 году получился практически случайно, когда молодой человек собирался уже отказаться от дальнейших экспериментов, не видя никаких результатов. Через двадцать лет Чатмен скажет в одном из интервью:

— Устав от бесплодных попыток, я практически забыл об этом.

Экспериментатор не заглядывал в раствор дольше, чем планировал, а потом вдруг обнаружил в нем темно-зеленый мутный камень весом около карата.

Однако за следующие три года молодой ученый не сумел вырастить ни одного нового камня. Все его попытки неизменно оказывались бесплодными.

— Я уже собирался было сдаться и тут вспомнил об одной мелкой детали, которая показалась мне столь незначительной, что я даже не потрудился ее записать.

Это было такое обыденное действие, ну все равно что передвинуть книжку на столе, но я решил попробовать еще разок. Оказалось, что это и есть тот самый недостающий нюанс! С тех пор ни один из экспериментов не заканчивался провалом. Забавно, но я до сих пор не совсем понимаю, как все произошло.

При использовании метода Чатема кристаллы изумруда вырастают за девять месяцев. В результате получается камень, который любитель не отличит от настоящего изумруда. Правда, опытный геммолог сразу же разглядит характерные включения, а иногда и маленькие кристаллики платины, которые могут попасть из кристаллизатора. Тем не менее, как и лучшие натуральные изумруды, искусственные кристаллы обычно получаются очень яркими, словно маленькие леденцы, и напоминают камешки, которые Томас Николс в 1692 году описал следующим образом: «Они такого сочного зеленого цвета, что если сравнить свежую зелень луга и изумруд, то созерцание изумруда принесет больше удовольствия».

Правда, американским ювелирам открытие Чатема не доставило ни капли удовольствия. Робкий молодой исследователь усовершенствовал процесс и вскоре поеле этого отправился на медовый месяц со своей молодой женой Барбарой в Нью-Йорк. Новобрачные решили воспользоваться случаем и показать синтетические изумруды одному из известных ювелиров. Искуствен-ные камни оказались такими же ярко-зелеными, как и натуральные, это и привело к тому, что молодой чете в ювелирном салоне на Пятой авеню оказали вовсе не тот прием, на который они рассчитывали. Чатем развернул бумажный кулечек, высыпал сотни самых красивых камней, какие только доводилось видеть управляющему, и поинтересовался:

— Что вы о них думаете?

Управляющий позвал секретаршу и, притворившись, что любуется камнями, тихонько шепнул ей по-французски, что задержит парочку молодых проходимцев, пока она вызывает полицию, поскольку решил, что заполучить столько прекрасных камней можно только одним способом — украсть их. Барбара знала французский и поняла, о чем речь. «Я шепнула Кэроллу, что надо сматываться, он быстро сгреб свои камни, и мы пулей выскочили из магазина». В тот день они усвоили важный урок. Несмотря на многовековые мучения алхимиков, основная трудность заключается вовсе не в том, чтобы вырастить в лаборатории кристалл. Главная проблема — это потом продать его.

Вы удивлены? Если искусственные изумруды стоят в разы дешевле натуральных и при этом на первый взгляд не заметно разницы, то почему так сложно убедить клиентов покупать искусственные камни? В книге «Мир потребления» Мэри Дуглас пишет о стремлении человека к роскоши: например, приобретая драгоценные камни или дорогое шампанское, мы таким образом не просто красуемся, а передаем сложный комплекс информации о своем социальном статусе.

То, что мы едим, пьем или носим, — все это говорит окружающим о том, кто мы и что из себя представляем. Недаром люди обожают тех, кто умеет производить впечатление, — кинозвезд, которые на премьерах фильмов демонстрируют безупречный вкус, всегда элегантных жен президентов, не прилагающих к этому видимых усилий. А тех, кто не способен произвести впечатление, поднимают на смех. К примеру, одна богатая дама в 1890 году в Нью-Йорке пыталась обойти соперницу, которая во время приемов дарила всем гостям драгоценности. Она решила завернуть в каждую салфетку хрустящую стодолларовую купюру и очень удивилась, когда гости высмеяли хозяйку за подобную «щедрость».

Мы можем говорить, что покупаем драгоценности, потому что они красивые, но это лишь часть правды.

Мы приобретаем их не только потому, что они что-то значат для нас, но и потому, что хотим передать определенную информацию о себе окружающим. Символизм изумруда — вещь довольно запутанная, и, пожалуй, у каждого из владельцев этих ярких камней он свой. Но, для того чтобы хоть как-то разобраться в этом вопросе, понять историю изумруда, давайте для начала поговорим об одной очень известной и невероятно стильной даме — я имею в виду Клеопатру, правительницу Египта.

 

Изумруды Клеопатры

Клеопатра продолжала династию правителей, начало которой положил приспешник Александра Великого, генерал Птолемей. Она унаследовала трон после смерти отца в 51 году до нашей эры в возрасте двадцати лет. Традиция предписывала ей выйти замуж за своего двенадцатилетнего брата Птолемея XIII, но новоиспеченной правительнице не нравились ни сама идея, ни ее младший брат. Два года спустя Птолемей отправил строптивую сестрицу в ссылку в Сирию, и с того момента Клеопатра начала «делать себе имя». Для начала она собрала вокруг себя армию и навербовала множество сторонников (позднее ей удалось вернуть трон), а кроме этого, прославилась в Риме и далеко за его пределами благодаря романам с влиятельными мужчинами, редкой красоте и обаянию, безжалостному решительному характеру и удивительным драгоценностям.

Первое упоминание об интересе Клеопатры к изумрудам связано со знаменитой историей о соблазнении Юлия Цезаря после его победы над Помпеем в 48 году до нашей эры. Клеопатре в ту пору было двадцать два, и она отчаянно нуждалась в поддержке римлян в борьбе против брата. Большинство авторов того времени интересовало лишь то, что советники Цезаря пришли в ярость и поставили на Клеопатре клеймо «шлюха», обвинив ее в желании прибрать к рукам Рим, но вот начинающий поэт Марк Анней Лукан, который писал стихи в жанре, говоря современным языком, глянцевых журналов о знаменитостях, в своей десятитомной эпической поэме расставил акценты иначе. Он описал интерьеры дворца Клеопатры, включая колонны из порфира в гостиной, коридоры, отделанные слоновой костью, и будуар, инкрустированный изумрудами.

Ну разве мог римский полководец устоять, когда пред ним «лежала дева, чуть дыша под весом золота и самоцветов»? Разумеется не мог. Для Цезаря первый вечер, проведенный с Клеопатрой, стал уроком, как с помощью роскоши демонстрировать власть, и, вернувшись в Рим, он тут же издал целую серию законов, регулирующих потребление предметов роскоши, при этом кое-что, например пурпурные тоги и ряд драгоценных камней, дозволялось иметь только самому Цезарю.

Клеопатра же извлекла урок иного толка: как использовать роскошь, чтобы добиться влияния. Когда после поражения младшего брата она стала единолично править Египтом, то отправила солдат и рудокопов на находившиеся на подчиненной ей территории прииски самоцветов, поскольку твердо усвоила — и подала пример многим последующим властителям, — что популярность ее как правительницы по большей части зависит от производимого ею эффекта. Драгоценности буквально кричали на весь мир, что пусть даже некогда Клеопатра и была свергнута, но она все равно настоящая царица.

Сегодня многие предпочитают изумруды, потому что хотят носить что-то красивое, но в то же время не такое кричащее, как бриллианты. Однако два тысячелетия назад изумруды говорили о своем владельце иное. В Древнем Риме и Египте они входили в число самых дорогих самоцветов, как сегодня самые роскошные бриллианты. Кроме того, у них была и другая роль. Изумруды служили синонимом Египта: поскольку Клеопатра носила эти камни, любила дарить их, позировала в них для портретов, то это стало своего рода знаком патриотизма. Точно так же президент Ирландии носит зеленый галстук, а королева Елизавета II ездит на автомобиле отечественного производства.

 

Прииски Клеопатры

Когда я впервые услышала об этих приисках, то решила, что это фикция, такая же, как копи царя Соломона в Южной Африке или легендарные сокровища пресвитера Иоанна. Но, как выяснилось, эти прииски действительно существовали. В определенный период времени жители целых городов в южной пустыне Египта посвящали свои жизни поиску драгоценностей для царицы. Согласно запискам путешественников XIX века и данным археологов XX, следы тех приисков до сих пор можно найти в пустыне. Услышав об этом, я поняла, что просто обязана увидеть их своими глазами.

Для начала я связалась с доктором Ианом Шоу из Ливерпульского университета, который специализировался на изучении добычи полезных ископаемых в Древнем Египте. Мы пошли в суданское кафе неподалеку от университета, и не успели нам еще принести заказ, как Иан вытащил из портфеля четыре коробочки с образцами.

— Это то, что осталось от приисков Клеопатры, — сказал он, освобождая коробочки от содержимого.

Внутри оказались крошечные кусочки камня фисташкового цвета — размером с гранулы сахара и не слишком хорошего качества. В изумрудах почти всегда встречаются посторонние включения. Это означает, что при их покупке надо держать ухо востро, и не только из-за появления синтетических камней. Просто веками изумруды промасливали, а в последнее время стали использовать полимеры, чтобы замаскировать трещины, и к этому уже так привыкли, что никто особо этого и не скрывает. Ювелиры называют включения «садами»: действительно, очень похоже на сад, прорастающий внутри кристалла, а если посмотреть на благородный изумруд через микроскоп, то возникает ощущение, будто ныряешь в море и рассматриваешь подводные рифы: кругом растут причудливые растения и поднимаются пузырьки воздуха. Но если рассматривать в микроскоп египетские изумруды, то кажется, что плаваешь в грязи. Я даже расстроилась. Доктор Шоу согласился, что камни никудышные.

— Но, собственно, это то, что старатели забраковали.

Когда доктор Шоу был маленьким, он любил читать книги Генри Райдера Хаггарда и средневековые истории о загадочном пресвитере Иоанне, правителе мифического восточного царства, которому, по легенде, принадлежал скипетр, сделанный из целикового изумруда.

— Мне нравились эти истории. С раннего детства меня неизменно привлекало все, что касалось поиска кладов. Правда, став археологом, ты уже не можешь говорить об этих находках как о кладах.

Иан нарисовал на салфетке маленькую карту, как добраться до приисков со стороны Красного моря: отъехать от побережья, повернуть на юг вдоль пустыни, а потом на восток. Он поставил два крестика, обозначив основные прииски изумрудов, после чего импровизированная карта превратилась в настоящую карту сокровищ. Одно из мест называлось Сикайт, там две тысячи лет назад в скале высекли храмы, а второе — Забара, причем оба находились на разных склонах горы Смарагдус, что в переводе означает Изумрудная гора.

По словам доктора Шоу, сейчас в этих местах никто не живет и можно встретить разве что временные поселения бедуинов. Представляете, когда он сам побывал там десять лет назад, то чуть было не пропустил шахты из-за отсутствия каких бы то ни было опознавательных знаков. Да и добраться туда целая проблема, предупредил он, так что если я найду водителя, который согласится меня отвезти, то первым делом нужно убедиться, что автомобиль оборудован системой навигации. Шахты найти очень трудно, а «пустыня кажется бесконечной». Я спросила, чего следует особенно опасаться во время путешествия. И получила ответ:

— Скорпионов.

 

В пустыню!

Как и предупреждал доктор Шоу, организовать экспедицию в пустыню оказалось задачей не из легких, так что пришлось пережить множество фальстартов. Наконец я нашла турфирму, сумевшую получить для меня разрешение посетить район добычи изумрудов, который обычно закрыт для туристов. Гкд по имени Томас предупредил меня, что «вероятность того, что мы доберемся-таки до Забары, составляет девяносто процентов, тогда как шансы получить разрешение съездить в Сикайт — уже пятьдесят на пятьдесят». Но я была полна оптимизма и через несколько недель все-таки оказалась в Южном Египте — ехала в белом джипе на юг вдоль Красного моря, мимо курортов и всматривалась в бесконечную пустыню. Этот берег облюбовали дайверы, и бетонные постройки здесь тянулись на мили. Но после КПП в Марса-Аламе отели кончились, дюны опустели, мы въехали в пыльный городок с пятью тысячами жителей, из достопримечательностей — только заправка, торговцы верблюдами и стая белых катеров, курсировавших вдоль берега, словно акулы.

Мы пополнили запас воды в маленькой лавке, которая принадлежала египтянину с вставным стеклянным глазом. Что ж, хорошее предзнаменование, ведь изумруды зачастую ассоциировались именно с глазами и зрением. Еще Нерон приспособил их в качестве биноклей, чтобы более четко видеть Олимпийские игры, а полированные камни из семейства бериллов, самым ценным представителем которого является изумруд, так долго использовали как линзы для очков, что даже немецкое слово Brille («очки») происходит от названия «берилл».

В мифологии многих народов считалось, что если вставить статуе глаза из изумруда, то она обретет волшебные свойства. К примеру, у римлян бытовала легенда о мраморном льве с острова Крит, который со скалы смотрел изумрудными глазами на море рядом с рыбацкой деревушкой. Однако блеск его глаз распугивал тунца, и только когда местные жители выковы-рили драгоценные камни из мраморных глазниц, косяки рыб снова попались в их сети. При этом изумруд ассоциировался со зрением не только в Средиземноморье. У древних будд в Бамиане (Афганистан), которых уничтожили в 2001 году талибы, якобы раньше тоже были глаза из изумрудов, и путешественники видели их блеск за многие мили, словно маяк.

Ну, положим, в Египте изумруды не видны за многие мили, но к югу от Марса-Алама, как я уже упоминала, возвышается гора с говорящим названием Изумрудная. Это самый высокий пик в горной цепи, и в его тени расположены изумрудные шахты Забары. Никто не знает, сколько им лет, хотя первое упоминание о приисках встречается еще в сочинении греческого автора Страбона в 24 году до нашей эры, который писал в своей «Географии»: «Затем будет перешеек недалеко от Берениса, где арабы находят камни, выкапывая глубокие подземные ходы». То есть предположительно шахты существовали и какое-то время до этого, возможно, даже в эпоху фараонов. Изумруды известны человечеству с древнейших времен. Правитель по имени Птахотеп около 2200 года до нашей эры писал: «Подходящее слово порой сложнее найти, чем изумруд, который в горах ищут рабы». Однако с берега Изумрудная гора казалась очень далекой и зловеще темной.

Я снова посмотрела на свою карту-салфетку. Мы не поехали по ломаной, как советовал доктор Шоу, а рванули напрямую.

— Э-э-э-э… у нас есть спутниковая навигация? — поинтересовалась я, вспомнив совет Иана.

— Нет, — засмеялся Томас, — у нас только проводник-бедуин, ну и я запоминаю дорогу.

Когда он это сказал, наш водитель Мухаммед свернул с дороги и поехал прямо по песку. За нами последовал пикап, груженный непонятно чем.

— Вы же не думали, что мы поедем на одной машине? — спросил Томас.

Оказалось, что кроме Томаса и Мухаммеда в моем распоряжении имелись Али Саз, второй водитель, повар Наим, проводник-бедуин, а еще горы еды, всевозможные инструменты и запас воды на несколько дней для такой оравы.

Узнав о том, что у меня теперь имеются команда из пяти человек и две машины, я ощутила себя руководителем масштабной экспедиции. Однако по сравнению с группой из шести англичан, которых отправили в этот же район в 1899 году, мы были почти невидимы.

В ту группу вошли трое ученых под руководством Дональда Макалистера, ему предстояло составить карту местности, и трех корнуолльских шахтеров, которые, собственно, и должны были спуститься в туннели. Их багаж перевозили сто тридцать верблюдов, причем на каждого из животных навьючили по сто пятьдесят килограммов груза, включая оборудование, палатки и провиант, которого должно было хватить на четыре месяца, пока экспедиция искала изумруды.

А условия в пустыне были еще те. В доисторические времена, когда все континенты составляли единое целое, здесь, наверное, находился самый юг, потому что даже в октябре средняя температура составляла плюс тридцать семь градусов, а летом жара стояла просто невыносимая. Древняя надпись периода Срединного царства около 1900 года до нашей эры описывает погоду в египетской пустыне с поэтической простотой: «Летом здесь пекло, и горы обжигают кожу». Сразу понятно, что имел в виду автор.

Я ожидала, что «восточная пустыня» — это бесконечные дюны, однако передо мной простиралась гористая местность с широкими долинами «вади», которые выглядели как русла высохших рек и в каком-то смысле ими и являлись. Раз в десять лет здесь случаются наводнения, и именно они сделали пейзаж таким.

— Эго очень серьезные бедствия, — сказал Томас. — Начинается эпидемия холеры. Дороги размывает. Все рушится. Люди не могут никуда поехать.

Но потом вода скапливается в резервуарах, и за счет ее люди и животные могут просуществовать несколько лет. Во времена Клеопатры дожди шли почти каждый год. Если бы здесь и тогда были такие же погодные и экономические условия, как в наши дни, то шахты просто не могли бы функционировать.

Пейзаж показался мне до ужаса голым, единственными растениями были низкие кустарники и акации, которые могут расти и без воды. Акация — священное дерево богини Хатор, которая покровительствовала старателям, возможно, потому, что корни акации ищут трещины и расщелины в почве, где иногда попадаются и самоцветы. Издали мне показалось, будто на ветвях дерева уселись птицы, но, подойдя поближе, мы увидели, что это вовсе не птицы, а вещи местных бедуинов: они оставляют свои пожитки и еду прямо на ветках, чтобы не украли хищники. В старину бедуины верили, что драгоценные камни могут лечить и обладают различными волшебными свойствами, и носили их как амулеты. По легенде, драгоценности — это джинны, которых обратили в камни, и они могут даровать силу и защиту своему владельцу.

Через несколько часов мы повернули в долину, в которой находилось мусульманское кладбище. Это и была Забара. Сотни зазубренных надгробий подтверждали, что несколько веков здесь занимались разработкой недр, даже после того, как отсюда ушли Птолемеи и римляне. Большинство могил разграбили, как будто кто-то посчитал, что старатели могли взять с собой на тот свет драгоценности. За кладбищем сохранились остатки домов двухтысячелетней давности и здания контор XX века. На фасаде одного из строений мы увидели вполне читаемую табличку, сделанную большими буквами на французском, которая гласила, что некий инженер по имени Леонидас «исследовал сии шахты с 22 ноября 1846 года по 18 января 1846 года» (sic!). Но был и другой, даже более интересный признак, свидетельствовавший о том, что мы прибыли на место. Почва изменилась. Скалы стали другими. Они буквально сияли.

Египетские изумруды формируются в породе, которая называется слюдистый сланец. Это метаморфическая порода, то есть такая, что образуется в результате метаморфоз, например извержения вулкана или столкновения двух континентальных плит, в итоге осадочная порода приобретает совершенно новые свойства. Температура при этом должна быть чрезвычайно высокой; будь она ниже, никаких изумрудов мы бы тут не увидели. Интересно, что английское название сланца происходит от греческого schizo, которое означает «расщепляю», к этому же корню восходит и слово «шизофрения». Это и правда порода с раздвоением личности, она может расслаиваться в определенном направлении. Именно поэтому мы увидели блеск, который подсказал нам, как и египтянам две тысячи лет тому назад, что как раз здесь и следует искать изумруды.

Чуть дальше стояли большие квадратные дома с хорошо сконструированными печами и добротными полами, плитка на которых сохранилась до наших дней, — доказательство того, что некогда изумрудным приискам отводилось почетное место. Египет стал римской провинцией в 30 году до нашей эры, вскоре после самоубийства Клеопатры, и следующие три столетия территорией этой управляли из Рима. Затем столицу перенесли в Константинополь, ныне Стамбул. Римляне пытались выжать из колонии как можно больше денег, поэтому вскоре после захвата они установили контроль за добычей драгоценных камней по всей стране. Возведение дорогостоящих зданий позволяет предположить, что римляне отправляли сюда своих наместников, дабы контролировать работу и гарантировать, что прибыль попадет в государственную казну, а не осядет в карманах частных лиц.

Результат работы местных рудокопов пополнял шкатулки и сокровищницы римских правителей, хотя и не только их одних. Всего через каких-то семьдесят лет после смерти Клеопатры третья жена императора Калигулы Лоллия Паулина появилась на балу в сказочных украшениях «из жемчугов и изумрудов, которые переливались у нее на шее, в волосах, в ушах, на пальцах и на голове». Шестнадцатилетний Плиний тоже присутствовал на том балу, и эта сцена произвела на него неизгладимое впечатление. Много лет спустя он писал в «Естественной истории», что Лоллия Паулина не могла удержаться и всем хвасталась направо и налево, что ее украшения стоили сорок миллионов сестерциев — на эти деньги в Риме можно было отстроить двадцать роскошных особняков. Но она слегка переусердствовала. Изумруды рассказывали окружающим не совсем то, что требовалось для поддержания социального статуса, и гости натянуто улыбались, но в душе не одобряли императриц}’. Дело в том, что драгоценности Лоллия Паулина унаследовала от деда, который печально прославился вымогательством и взяточничеством и которого вынудили покончить с собой за все эти преступления. Плиний писал с отвращением: «Он принял яд, чтобы внучка красовалась в украшениях стоимостью в сорок миллионов сестерциев!» Остается только надеяться, что молодая женщина сполна насладилась минутой славы, поскольку через год император с ней развелся и выслал с глаз долой на окраину Рима, чтобы освободить место для новых любовниц.

Мода на египетские изумруды продолжалась как на протяжении всей римской истории, так и в более поздние времена. В Британском музее хранится портрет египтянки, жившей во II веке нашей эры, на котором изображена женщина в изумрудном ожерелье. Примерно в то же время Климент Александрийский язвительно писал о том, что аметисты, изумруды, хризолиты и яшма входят в число камней, «кои некоторые глупышки вставляют в золотую оправу и носят как ожерелье». Запись историка Элия Лампридия позволяет узнать, какое приданое давали за богатыми римскими невестами в III веке: некая дама после гибели жениха оставила у себя «девять ниток жемчуга, одиннадцать сеток для волос с изумрудами, четыре браслета с застежками из чистого гиацинта циркона».

Некоторые из римских изумрудов могли привозить с территории нынешней Австрии, где тоже добывали изумруды. Последние исследования позволяют предположить, что единичные камни могли доставлять из Восточного Афганистана, но большую часть все-таки добывали в Египте, и в свое время прииск в Забаре был очень оживленным местом, именно поэтому здесь сохранилось много осколков керамики разных эпох. Я читала об этом, но не ожидала, что всевозможных черепков окажется настолько много. Кругом валялись отбитые ручки и донца от больших амфор, а я даже умудрилась найти носик масляной лампы. Томас сказал, что не так давно здесь еще можно было отыскать целые сосуды.

— А потом мы однажды приехали, а тут все перебито.

Он сказал, что это дело рук археологов, которые все тут изучили, сфотографировали, запротоколировали, а потом уничтожили, чтобы не досталось другим.

Я посмотрела на холмы и вдруг поняла, что вся долина буквально завалена булыжниками: это отвалы породы, которую рудокопы вытаскивали из лабиринтов. В некоторых случаях только эти отвалы и являлись подсказкой, что некогда здесь существовали шахты, поскольку выходы в них были замаскированы, но часть туннелей очистили, и я даже разглядела ведущие к ним тропинки. Этим мы в основном обязаны одному французу, и вовсе не инженеру Леонидасу, победоносно нацарапавшему свое имя в 1840-х годах, а молодому минералогу, прибывшему сюда два века назад во главе такой же маленькой экспедиции, как и моя. Сегодня его с определенной долей восторга называют тем самым иностранцем, который вновь открыл миру прииски Клеопатры.

 

Изумруды паши

Фредерик Кальо родился в Бретани в 1787 году. В детстве он постоянно слышал рассказы наполеоновских солдат, а также ученых и инженеров, побывавших в Египте в конце XVIII века, о том, что страна эта — колыбель блистательной и потерянной цивилизации. В 1815 году, будучи по горло сыт Европой, которую раздирали постоянные войны, двадцативосьмилетний Фредерик сел на корабль и отправился в Александрию в надежде на приключения. Вместо этого он увидел страну, осажденную туристами и охотниками за сокровищами. В тот момент Египет был очень популярным местом, и здесь царил полный хаос, поскольку европейцы толпами стекались сюда в поисках сокровищ. Вот что Кальо писал в мемуарах: «Руины Карнака были разделены демаркационными линиями, отмечавшими, где чья территория — французская, английская, ирландская, итальянская и т. д.

Некоторые английские леди перелезали через обломки, чтобы пробраться в катакомбы. Несмотря на жару и усталость, все высунув языки носились туда-сюда, жаждая найти или купить какую-нибудь старинную вещь, поэтому копали днем и ночью».

Через год после приезда Фредерика официально назначили придворным минералогом паши, правителя Египта в составе Оттоманской империи, и первая его миссия была связана с изумрудами, пользовавшимися в тот момент большой популярностью во Франции. Во-первых, зеленый был любимым цветом Наполеона, но помимо этого император хотел воссоздать величие Древнего Рима. Неудивительно, что изумруд с его давней историей стал любимым камнем нового французского правителя. Во время короткого набега на Европу Наполеон захватил Рим и разграбил сокровищницу Ватикана, прихватив с собой немало сокровищ, включая огромный изумруд, который оставил себе.

Через несколько лет он вернул камень папе Пию VII, причем не просто камень, а эффектную тиару, в центре которой блистал изумруд. Реакция папы была неоднозначной. Он был рад возвращению изумруда, но при этом счел сам подарок оскорбительным, поскольку Наполеон специально сделал тиару слишком маленькой для головы папы.

Император любил дарить изумруды женщинам, которые что-то для него значили. По словам известного художника Жана Батиста Изабе, году эдак в 1809 императрица Жозефина собралась позировать ему для своего портрета в миниатюры. Дело было незадолго до того, как Наполеон официально объявил, что разводится с ней. Когда художник спросил, какие украшения Жозефина собирается надеть, та посмотрела на него с невыразимой грустью и ответила:

— Нарисуйте меня в изумрудах.

Она показала прекрасное ожерелье, которое муж подарил ей, когда еще был влюблен.

— Я хочу, чтобы оно символизировало свежесть моего горя, — сказала Жозефина, добавив, что читала где-то, якобы брошенные мужьями англичанки носят зеленый, чтобы все видели, что их бросили.

Это же изумрудное ожерелье сыграло еще одну небольшую роль в истории. Через несколько месяцев после того, как Изабе изобразил ожерелье на миниатюре, его украли из шато Жозефины в пригороде Парижа. Наполеон испугался, что недруги могут обвинить его в организации похищения, поэтому тут же отправил главе секретной службы приказ найти пропажу, и немедленно. Но дело в том, что в те дни тайная полиция занималась только выслеживанием политических противников, а вот для раскрытия уголовных преступлений не годилась. Поэтому полицейским, дабы выполнить приказ императора, пришлось нанять известного преступника Франсуа Эжена Видока, способного буквально поставить на уши криминальный мир. Видок нашел ожерелье за три дня, и в благодарность Наполеон простил ему былые прегрешения. Впоследствии Видок стал одним из самых известных детективов, настоящим мастером маскировки и слежки, и первым шефом знаменитой «Сюрте женераль».

Поскольку изумруды то и дело мелькали в заголовках газет и многие новоиспеченные французские богачи подражали семье императора, то паша, разумеется, первым делом попросил придворного минералога посмотреть свежим взглядом на старинные месторождения. Однако, когда дело дошло до конкретных инструкций, паша растерялся. Никто, казалось, и понятия не имел, где, собственно, находятся шахты. Страбон писал, что прииски расположены где-то рядом с портом Беренис, а в XIII веке путешественник Мухаммед бен Мансур подтвердил эту информацию, добавив, что шахты находятся «на границе с краями чернокожих, но принадлежат Египетскому царству». Именно туда, на юг, и устремился Фредерик со своей маленькой экспедицией. Молодой ученый ориентировался на две отсылки в классических книгах и песни бедуинов, в которых говорилось о пещерах в горах, где находят зеленые камни. Однако, опираясь на карты, знания по минералогии и помощь местных жителей, Фредерику удалось сузить область поисков до нескольких долин. И вот восьмого ноября 1816 года, спустя три месяца после отъезда из Каира, они наткнулись на первые признаки того, что двигаются в правильном направлении. «После пятичасового перехода мы в конце концов добрались до долины и пешком дошли до подножья горы, которую местные называют Забара», — записал Кальо.

Они миновали то же мусульманское кладбище, что и я, увидели блеск сланца и заметили пещеры в склоне горы. Правда, в отличие от нас, члены той давней экспедиции не знали наверняка, туда ли они пришли. «Мы приблизились к пещерам, и оказалось, что это и есть шахты, — писал Фредерик, — но я, признаться, растерялся, когда понял, как они устроены». Кальо велел трем арабам расчищать проход, а сам присел на камень отдохнуть. «И тут мой взгляд вдруг упал на маленький кристалл изумруда. Радость и удивление заставили забыть об усталости. Мне не терпелось попасть внутрь, поэтому я, подбадривая арабов, начал работать вместе с ними. Вскоре мы расчистили вход и проникли в шахту».

Но уже через сотню шагов идти дальше стало опасно. «Напуганные арабы повернули назад, переводчик тоже счел проход слишком узким и начал топтаться на месте. Я продолжил спуск в одиночестве». Затем Фредерик обнаружил, что путь преграждает огромный кусок слюды, упавший с потолка, и он не в состоянии сдвинуть его с места. «Я уже собрался было подниматься, расстроенный тем, что ничего не нашел, и тут увидел в слюде шестигранный изумруд. Я осторожно выковырил его вместе с рудой».

И тут факел Фредерика начал гаснуть, а ведь предстоял еще тяжелый подъем назад. В конце концов тишину нарушил голос переводчика, который подсказал, куда идти. «Первым делом переводчик спросил, нашел ли я что-нибудь. Я специально ответил «нет», но таким тоном, чтобы он решил, что у меня полные карманы изумрудов. Это было более суровое наказание, чем любые мои упреки».

За несколько дней до отъезда в Египет я перечитала мемуары Кальо и несколько обеспокоилась. Каким образом я смогу увидеть все то, что увидел молодой француз в заброшенных шахтах? Осмелюсь ли я? Не хотелось уподобляться переводчику, который нервно переминался с ноги на ногу у входа в пещеру, думая о том, какие изумруды сокрыты внутри. Поэтому я позвонила в Дербиширскую ассоциацию спелеологов и уже через пару дней встретилась с Мэттом Робинсом, чтобы вместе с ним отправиться на свинцовый рудник в горах, известных под причудливым названием «Высоты Авраама». Мэтт сообщил мне три главных принципа исследования шахт. Во-первых, всегда надевать каску. Во-вторых, обязательно брать с собой запасной фонарик. И наконец, в-третьих, в узкие дыры пролезать ногами вперед, чтобы можно было выбраться, если застрянешь. Кстати, мы тренировались в таких узких ходах, что мне пришлось даже отстегивать от пояса блок батарей.

 

Изумрудные шахты

Надев каску и вооружившись фонариком, после всех наставлений и тренировок, я почувствовала себя готовой проникнуть в лабиринт Кальо.

Но сначала нужно было его обнаружить, поскольку в горах виднелись сотни пещер, выбирай любую.

Я остановилась на самой, на мой взгляд, подходящей — метр в высоту и окруженной целыми горами отвалов породы. Я радовалась, что потренировалась заранее: для того, кто залезал в расщелины шириной с дамскую сумочку, щель шириной со спортивный рюкзак — сущая ерунда. По сравнению с пещерами в Англии, в которых хлюпала грязь, египетские казались просто роскошными. Однако меня порядком смущали скорпионы. Протискиваясь в заваленную камнями лазейку, трудно не потревожить ее обитателей, скрывающихся в засаде. Вход в пещеру изрядно зарос кустарником, и, хотя я постаралась расчистить себе дорогу, колючки все-таки вгрызались в меня, пока я, соблюдая правила, лезла ногами вперед. Кругом валялись осколки римской керамики, чаще всего некрашеные, хотя попадались и красные, похожие на самосскую посуду, которая некогда очень ценилась. Да, определенно, эта шахта классом повыше.

Примерно через десять метров я увидела кое-что необычное: на высоте примерно метра над полом в стенах были выбиты небольшие ниши для ламп. Мне уже доводилось видеть нечто подобное, но в этот раз все было выполнено с чрезмерной аккуратностью. Затем я увидела большую пустую нишу в левой стене: сантиметров семьдесят в высоту и десять в глубину, с квадратным уступом, по форме напоминающую арочное окно. Я преодолела еще тридцать метров и увидела такую же нишу, но уже двойную. Складывалось впечатление, что когда-то в этих нишах стояли миниатюрные статуи. Туннель через двадцать метров заканчивался тупиком, но не просто обрывался, как это часто бывает в шахтах, а именно заканчивался аккуратным закруглением, словно такова и была задумка людей, которые его прорыли. И тут меня осенило, и я заверещала от восторга.

— Ты что, нашла изумруды? — оживился Мухаммед.

— Лучше! — завопила я. — Мне кажется, я нашла алтарь!!!

Несколько лет назад я уже видела нечто подобное на серебряном руднике в Боливии — маленький подземный алтарь, посвященный злому духу, хозяину шахты, на который старатели клали в качестве подношений листья кокаинового куста и сигареты. Да и в Египте подобные подземные алтари не то чтобы совсем не известны. Сущесгвует, к примеру, очень интересный образчик в шахте в пустыне Синай, где раньше добывали бирюзу, — алтарь, посвященный богине Хатор, о которой я уже говорила выше. Тем не менее подобные алтари — редкость, и этот еще раз доказывает, насколько высоко ценились изумруды.

Пока я была в туннеле, Томас и Мухаммед занимались поиском маленьких зеленых кристаллов в отвалах породы.

— Если все время думать о зеленом цвете, то найдешь изумруды, — поделился со мной секретом Томас.

Я присоединилась к ним, но ничего не нашла. В смысле — изумрудов. Зато обнаружила осколок римского стекла яркого сине-зеленого цвета, нечто среднее между изумрудом и аквамарином. Зеленое стекло сыграло странную роль в истории изумрудов.

В 529 году нашей эры византийский император Юстиниан издал закон, по которому носить изумруды, жемчуга и сапфиры могли только аристократы. В Северной Италии в местечке Равенна сохранилась церковь, в которой можно увидеть две потрясающие мозаики, изображающие Юстиниана и его супругу в полный рост. На обоих многоуровневые короны, сережки, броши и ожерелья из жемчугов, сапфиров и изумрудов.

Изображение явственно говорит зрителю, что это не просто люди, обладающие властью, а исключительные личности, действительно сильные мира сего. Вышеупомянутый закон появился отчасти потому, что византийское общество было строго структурировано и всякие там случайно разбогатевшие выскочки-нувориши просто не имели права выглядеть как члены знатных родов или императорской фамилии; кроме того, золото и драгоценные камни тогда являлись основой международной торговли. Прибыль от торговли ими с чужеземными государствами, например с Индией, кормила армию. Юстиниан не хотел, чтобы эта «валюта» оседала вокруг запястий, шей и пальцев его подданных.

Примерно в то же время хождение получили и бусины из зеленого стекла. Если дамы, занимавшие высокое социальное положение, не могли себе позволить купить изумруды, они заказывали ожерелья из зеленого ограненного стекла. Стекло это было очень высокого качества, так что соперницам пришлось бы долго разглядывать украшения вплотную, чтобы понять, что это лишь искусная подделка. Если взять за основу теорию Мэри Дуглас о том, что драгоценности суть носители информации, то это был весьма разумный способ заявить о собственном статусе, даже если обычными средствами это делать запрещалось.

 

Дорога в Сикайт

Забару и Сикайт разделяли каких-то двадцать километров, но между ними не было проходимой дороги. Имейся у нас верблюды, мы могли бы выйти через горный перевал напрямую к еще одному месторождению египетских изумрудов. А так нам пришлось снова трястись на побережье, а потом свернуть чуть южнее, в очередную долину вади, которая изначально называлась Вади Гемал, то есть долиной Верблюдов. Сейчас ее часто называют Вади Джамил, то есть Прекрасная долина, и это подходящее название для национального парка, открытого там правительством Египта. Однако, несмотря на новый статус, долина остается весьма диким местом, и с трудом верится, что некогда здесь проходил основной путь к Нилу, главной реке, связывающей порт Беренис и район, который Редьярд Киплинг в свое время назвал «огородом» Египта.

Когда-то эта полоска земли, ныне лишенная всяких ориентиров, была настоящей римской дорогой, по которой везли «изумруды, золото и мальчиков-певцов», а также другие предметы роскоши, например ладан, мирру и индийский перец. Теперь от былого величия не осталось и следа, и я вдруг поняла, что в этой стране пара шахт запросто может бесследно исчезнуть. Если закрыть какое-то предприятие, то рабочие уедут, а пустыня быстро залижет существовавшие некогда дороги, и через пару десятилетий от цивилизации не останется и следа.

Правда, благодаря геологическому строению, было четко видно, что мы движемся в нужном направлении: розовые скалы прорезали черные прожилки, в которых блестел кварц, создавая совершенно безумные узоры, как будто какой-то малыш разрисовал из озорства скалы краской. Правда, в этом безумии наблюдалась своя система, словно из доисторической эпохи до нас дошла надпись «Я был тут», свидетельство того времени, когда континентальное плато столкнулось с океанским и все скалы сморщились, съежились, перевернулись вверх тормашками, чтобы приспособиться к новой ситуации.

А ведь это и есть ключ к пониманию истории изумрудов. У бериллов, к которым принадлежит и изумруд, очень сложная формула. К примеру, собственно берилл состоит из бериллия, алюминия, кремния и кислорода и редко присутствует в земной коре. Изумруды приобретают зеленый цвет благодаря хрому, который попадается еще реже. При этом бериллий и хром при обычных условиях не должны встретиться друг с дружкой ни за что на свете, и только случайность, например столкновение двух тектонических плит, делает подобную встречу возможной.

Если бы вместо хрома с бериллом встретилось железо, то мы бы сейчас ехали не на изумрудные, а на аквамариновые шахты Клеопатры и искали бы зеле-новато-голубых братьев изумруда, которые названы так из-за цвета и из-за того, что, по легенде, приносили удачу морякам. Путешественники, отправляющиеся в море, часто надевали амулеты из аквамарина, чтобы задобрить бога Посейдона, а во время шторма бросали амулеты в море, пытаясь усмирить волны.

А если бы вместо хрома с бериллом в момент формирования кристаллов встретился марганец, то мы отправились бы на поиски морганита — абрикосового цвета камня, чье название стало в XIX веке воплощением американского капитализма. Джон Пирпонт Морган родился в семье влиятельного нью-йоркского банкира. С детства мальчик страдал от угревой сыпи, из-за которой его нос напоминал огромную красную картофелину. Когда Джон вырос, то стал шутить, что его нос — часть американского бизнеса, но все равно из-за своего недуга чувствовал себя уродливым и подсознательно тянулся ко всему красивому. Морган стал коллекционером, его пристрастия менялись очень быстро. Он собирал только лучшие образцы предметов антиквариата, будь то табакерки, гобелены или картины, а собрав коллекцию чего-то одного, тут же переходил к другому. Как-то раз сестра спросила, не хочет ли он встретиться с одним из самых известных торговцев греческим антиквариатом, но Морган лишь отмахнулся: «Хватит с меня греков, займусь лучше египтянами!»

С помощью Фредерика Кунца, ювелира компании «Тиффани», Морган собрал одну из самых замечательных коллекций минералов в мире, которую потом, когда камни ему надоели, передал Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке. Коллекция была настолько велика, что ее перевозили в двух вагонах. В знак благодарности в честь Джона Моргана назвали новый вид розового берилла, открытый на Мадагаскаре в 1911 году, — морганит. Этот камень оранжево-розового цвета сначала кажется неприметным, но, если его прокалить, приобретает очень красивый малиновый оттенок. Моргану камень понравился, несмотря на то что всю жизнь он видел тот же оттенок на своем лице, а может, именно поэтому.

 

Изумрудный город Сикайт

Когда мы добрались до руин города Си-кайта, был уже вечер, и на какое-то мгновение все вокруг оказалось залито как раз таким малиновым светом заходящего солнца. Последний отрезок пути мы двигались вдоль каменистой римской дороги, совсем как торговцы в древние времена. Машины разделились, и пикап обогнал нас. Повар Наим уже сидел на корточках и месил тесто, чтобы приготовить хлеб по рецепту, который бедуины передают из поколения в поколение на протяжении веков, — лепешка прожаривалась прямо на раскаленном песке. Позади возвышался каменный храм, о котором мне говорил доктор Шоу. Мы увидели его в малиновом зареве предзакатного солнца. Храм с четырьмя колоннами и тремя алтарями, которые связывала гигантская каменная балка, построили еще во времена Птолемеев.

Внутри мы обнаружили граффити, оставленные неким Ланонинасом де Критом, который побывал здесь, вооруженный перочинным ножом, 5 июня 1844 года. А чуть выше нацарапаны значки, похожие на Луну и Солнце — символ богини Хатор, призванный защитить шахты. В храме была такая же ниша, что мы видели в пещере в Забаре. Уж не знаю, в какой именно момент истории кто-то устроил в этом храме настоящие раскопки, желая посмотреть, не спрятаны ли и здесь сокровища: вдруг обнаружится тайник с изумрудами или вход в шахту. Охотник за кладами не так уж и безрассуден, как может показаться на первый взгляд. Старинные аквамариновые шахты на Синае часто строили именно в форме галерей с колоннами и рельефами. Но если бы наш авантюрист чуть лучше изучал историю и геологию, то сэкономил бы массу сил, поскольку здесь только полировали камни и, возможно, торговали ими, а шахты располагались совсем в другом месте.

На склонах холмов я видела очертания домов и храмов, в которых когда-то толпились торговцы, солдаты, рабы и священники.

Кальо, вернувшись на Изумрудную гору во второй раз и найдя Сикайт, записал в дневнике: «Как же велико было мое удивление, когда мы обнаружили в этом забытом Богом месте настоящий город, да еще в хорошем состоянии. Я с интересом ходил из дома в дом, из комнаты в комнату». Он обнаружил следы очагов, осколки ваз и гранитные жернова. «С безграничной радостью я приветствовал город, неизвестный путешественникам, безлюдный вот уже две тысячи лет, но почти совсем не разрушенный». Царившая здесь тишина отличалась от молчания руин европейских, где дождь смывает следы прежних жильцов. В Сикайте с его сухим климатом возникает ощущение, будто горожане снялись с места не так давно, кажется, словно бы можно еще найти на древней керамике отпечатки их пальцев. Интересно, а что останется через две тысячи лет от современных бетонных городов, возведенных вдоль побережья Красного моря? Боюсь, что намного меньше.

Археологи обнаружили здесь множество артефактов, включая монету Набатеи, что говорит о торговых связях с районами, которые входят в состав современной Иордании, а также жемчужины и бусы из Индии и даже Шри-Ланки. Найденные украшения позволяют предположить, что в городе жило довольно много женщин, возможно, некоторые из них были легкого поведения, поскольку в Сикайте стоял гарнизон, а значит, здесь вполне могли иметься и публичные дома.

 

Привидения в вади

Долгое время считалось, что бериллы могут наделять владельца умением видеть события потустороннего мира. В1696 году Джон Обри, английский антиквар и любитель всего загадочного, написал, что «в берилле есть еле заметная примесь красного, отсюда магам и приходят видения». Во времена Древнего Рима, когда эти шахты вовсю работали, изумруд считался камнем Меркурия, который отвечал не только за дороги, но и за сны и сновидения. Может, из-за этого, а может, в силу особенностей местного климата, людям в долине часто снились странные сны. Кальо несколько раз упоминает в своих мемуарах: местные жители уверены в том, что долина кишит злыми духами. «Как-то раз я крикнул, чтоб принесли веревку, но мне никто не ответил, так они боятся духов». Кстати, мой собственный гид Томас рассказал, что однажды он проснулся посреди ночи и ему померещилось, будто отряд из десяти центурионов марширует по долине к Нилу. «Они выглядели очень правдоподобно». В другой раз Томас был здесь со своей девушкой, и ему привиделся кошмар, будто ее изнасиловали призраки. «Самое удивительное, что наутро она рассказала, что и ей приснилось то же самое».

Через несколько часов я проснулась в кромешной тьме. Было очень тихо. Я не увидела центурионов, зато вспомнила поэму римского автора Секста Проперция, жившего примерно в те же времена, что и Клеопатра. Он представил, что вернувшаяся к нему в виде призрака возлюбленная Цинтия обвинила его в том, что он так быстро забыл ее. Огонь опалил подол ее платья с одной стороны, и от жара треснул берилл в кольце, которое она носила. В тот момент, когда я лежала, представляя Цинтию, бредущую по пустыне, я вполне могла понять суеверия бедуинов. Это место казалось куда более зловещим, чем Забара. Но луна освещала долину, словно футбольное поле, и сегодня здесь определенно не было никаких теней и призраков.

 

Шахты Сикайта

На следующее утро мы наконец отправились на самое крупное месторождение изумрудов Клеопатры в нескольких километрах к северу от входа в долину. Скорее всего, город и шахты разнесли из соображений безопасности. Это обычная практика в местах добычи драгоценных камней: если не подпускать торговцев к месторождениям, то они с большей вероятностью приобретут камни через официальный канал. Мы припарковались у подножия холма и увидели впереди римскую дорогу, которая шла к развалинам. На обоих концах дороги стояли сигнальные башни, кроме того, по пути нам встретились несколько сторожевых башен и караульных постов — наглядное свидетельство того, насколько раньше важны были эти прииски. Мы протиснулись в полуразрушенные домики, где, по-видимому, жили рудокопы, которых на ночь запирали и стерегли солдаты. Рядом с одним из таких домиков фасадом на восток стояло трехэтажное здание, вокруг которого валялись самые красивые черепки. Скорее всего, это церковь.

Собственно сама добыча изумрудов была процессом весьма примитивным. Дональд Макалистер предупреждал в статье 1900 года: «Древние просто копали туннели в тех местах, где, скорее всего, могли встречаться залежи изумрудов, в результате получалась разветвленная сеть ходов и переходов, достаточно широких, чтобы туда можно было протиснуться». Он вместе с товарищами провел в Сикайте несколько недель и осмотрел более сотни шахт, «сквозь некоторые пришлось ползти на корточках больше часа».

Над разрушенным поселением мы обнаружили кучу пещер, над каждой из которых виднелся выцветший номер, нарисованный белой краской. Самым большим из всех, какие нам удалось отыскать, оказался номер 91. Мне стало интересно, уж не Макалистер ли оставил эти отметки. Большинство туннелей были совсем короткими, и когда я светила фонариком, то видела заднюю стенку. Другие же представляли собой глубокие шахты, и их нельзя было осмотреть без веревки.

Затем я обнаружила пещеру, номер которой стерся. Это был короткий туннель, в конце которого находился колодец. Я протиснулась по проходу, а потом спустилась в лабиринт на глубину около двух метров. Наконец-то мне выпала возможность осмотреть настоящую шахту. От нее ответвлялись еще три туннеля, на стенках которых сохранились отметины молотков давно почивших шахтеров. Мне стало интересно, чьих рук это дело — рабов или свободных людей. Археологи не могли точно ответить на этот вопрос. Доктор Шоу сказал, что существовал иероглиф, употреблявшийся, когда речь шла и о солдатах, которых отправляли на войну, и о, выражаясь современным языком, призывниках, которых посылали в каменоломню. «Видите ли, разработка полезных ископаемых приравнивалась к военным походам, ведь и в том и в другом случае предстояло отправиться в отдаленное и опасное место, куда далеко не все попадали по собственной воле».

Нам ничего не известно об условиях труда на изумрудных приисках, но во II веке до нашей эры греческий историк Агатархид так описывал ситуацию на нубийских золотых рудниках всего в паре сотен километров к югу: «Правители Египта собирали и ссылали туда осужденных за преступления, военнопленных, а заодно и жертв ложных обвинений… иногда в одиночку, иногда целыми семьями. Эти несчастные в кандалах работали денно и нощно, им не позволяли отдыхать вовсе и строго охраняли, дабы пресечь любую попытку побега. Поскольку в качестве охранников нанимали иноземных солдат, узники не могли разжалобить их разговорами о своей тяжкой доле… Все это сопровождалось поистине каторжным трудом, поскольку сама природа позаботилась о том, чтобы золото было тяжело добывать, а желание его заполучить было велико…» Возможно, рабский труд использовался и здесь, и это еще одна причина, по которой поселение и город были разнесены географически. Владельцы шахт хотели быть уверены, что рабочим не удастся сбежать.

Через какое-то время отметины на стенах туннелей стали напоминать иероглифы и осмысленные рисунки — словно смотришь на ночное небо над пустыней и различаешь очертания созвездий: вот лебедь, вот летящий конь, вот оса… Ой! Оказалось, что оса более чем реальна и очень сердита. Я задела каской ее гнездо — на потолке туннеля висели сразу несколько гнезд, напоминавших перевернутые ячейки для яиц, хотя подобное сравнение недалеко от истины. Оса попыталась ужалить меня. Я втянула голову, постаралась не обращать внимания и поползла дальше. Туннель растянулся на несколько километров. Я то и дело оглядывалась, желая удостовериться, что смогу найти дорогу обратно к свету, поскольку ходы разветвлялись, переплетались, резко сворачивали, а потом всегда обрывались вниз. Вскоре я поняла, что приближаюсь к гигантской черной дыре. Я еще немного продвинулась вперед, и тут из дыры прямо мне в лицо вылетело какое-то создание с белым брюшком. Я решила, что это летучая мышь, хотя больше было похоже на ласточку с открытым клювом. Тут из дыры выпорхнула еще одна ласточка, и обе закружились вокруг меня. Сколько лет прошло с тех пор, как кто-то тревожил их гнезда в последний раз? Возможно, последними это сделали три корну-олльских шахтера в составе британской экспедиции сто лет назад, которые, скорее всего, к этому моменту уже поняли, что, сколько бы шахт они ни облазали, драгоценную жилу им все равно не найти. Как и я, они добрались до приисков, но не до изумрудов.

И тут, застыв на краю глубокого подземного колодца, я увидела кое-что и поняла, что все мои страдания были не напрасны: на краю обрыва блестел маленький зеленый кристалл. Он ничего не стоил, поскольку был полон разных посторонних включений, — такой же манящий, но испорченный, как сама Клеопатра, но я ощутила настоящий восторг, ибо впервые нашла самоцвет в темноте и тишине древней шахты. Если бы меня не ждали мои спутники в нескольких сотнях метров наверху, то я, наверное, нашла бы еще и другие изумруды, чище, лучше и больше, во всяком случае, я бы продолжала поиски до тех пор, пока, как и факел Фредерика Кальо в пещерах Изумрудной горы двести лет тому назад, мой фонарик не начал бы гаснуть.

 

Украшение короны

Два дня спустя я оказалась в Египетском музее в Каире. Внутри, как всегда, царил ужасный беспорядок. Кругом теснились витрины и ящики, словно все экспонаты только что откуда-то привезли или, наоборот, запаковали, чтобы куда-то отвезти. Я нашла изумрудные шахты Клеопатры, узнала их легенды и даже обнаружила парочку отбракованных кристаллов, но так и не увидела пока тех прекрасных зеленых камней, ради которых безымянные рабы или узники столько лет потели под землей. Я надеялась увидеть в музее кольца с изумрудами, такие крошечные, что они годятся только детям или взрослым на мизинец, поскольку, судя по картинам и статуям, именно так их и носили, но, несмотря на то что Египет славился добычей изумрудов, в музее я их не нашла. Возможно, сон Проперция о треснувшем кольце — это не только метафора проходящей страсти, но и свидетельство того, что римляне имели привычку сжигать кольца вместе с их владельцами, поэтому их почти не осталось.

Смотрители объявили, что музей закрывается, и я уже совсем было собралась уходить, как вдруг в самом последнем зале, куда редко заглядывают посетители, увидела в витрине две короны, в каких обычно изображают королей в детских книжках, с явными отметинами в тех местах, где серебряные зубцы прибивали к ободу. Эти короны обнаружили в Нубии, в датированных V веком могилах короля и королевы. Об этих властителях совсем ничего не известно: ни имен, ни дат жизни, ни чем они знамениты, мы даже не можем расшифровать надписи на надгробиях. Сохранились только кости и кое-что из утвари, помещенной в могилу, и еще эти короны, которые, когда могилы вскрыли в 1930-х, все еще были надеты на головы покойных, демонстрируя, что они собираются править и на том свете тоже. Серебряные короны украшены драгоценными камнями, по большей части красным сердоликом, но в центре, словно символ власти двух забытых правителей, горят два изумруда. Это большие камни размером с перепелиное яйцо, естественной шестиугольной формы, намного темнее, чем современные колумбийские изумруды. Они потускнели и уже не производят должного впечатления, но сам факт, что камни разместили в центре корон, позволяет предположить, что, по крайней мере в рамках данной культуры, изумруды считались самыми ценными камнями в мире.

Но, увы, время египетских изумрудов прошло точно так же, как канули в Лету короли Нубии, Птолемеи, римские императоры и многие другие правители. Добыча изумрудов продолжалась вплоть до XVI века, но потом шахты закрылись навечно, если не считать экспериментов паши в 1810-х годах и пары неудачных попыток реанимировать прииски в начале XX века, после экспедиции Макалистера. И дело тут не только в том, что египетские шахты полностью выработали весь свой ресурс. Самая важная причина заключается в том, что в начале XVI столетия было обнаружено куда более богатое месторождение, чем все, доселе известные Старому Свету.

 

Сокровища Колумбии

Когда испанские поселенцы в начале XVI века впервые высадились на берегах Америки, они сжимали в руках ружья и держали в памяти все истории, которые слышали об этой земле. Ружья превосходили все оружие, которое имелось в распоряжении местных жителей, а истории — о горах золота и самоцветов — собственно и привели сюда конкистадоров, как и слепая вера, что драгоценности могут сделать их счастливыми. Когда после открытия Колумбом в 1492 году Нового Света испанская колониальная машина впервые пришла в движение, трудно было убедить людей сняться с насиженных мест и отправиться в неведомые и опасные края. Но как только поползли слухи о сокровищах и несметных богатствах Нового Света, а это произошло после публикации дневников Америго Веспуччи и других путешественников (такая вот, говоря современным языком, своеобразная рекламная кампания), добровольцы стали записываться тысячами.

Наиболее известен миф о городе, построенном целиком из золота, который вошел в историю под названием Эльдорадо. Но существовала и еще одна история, подогревавшая жадность первых конкистадоров, — легенда об огромном изумруде. Впервые ее записал человек, именовавший себя Инка Гарсиласо: его отец был капитаном испанского судна, прибывшего в Перу в 1530-х годах, а мать — индианкой из знатного рода, племянницей императора инков. Так вот, он писал, что в городе Манта на перуанском побережье «жители раньше поклонялись огромному изумруду величиной со страусиное яйцо. По праздникам его выносили из храма, чтобы показать толпе, и ради этого некоторые люди проходили несколько миль, желая увидеть святыню». Он рассказал о том, как жрецы придумали целую систему привлечения капитала: убеждали простых людей, что маленькие изумруды — дети священного камня и самая лучшая жертва — вернуть детей родителю. В результате их сокровищницы ломились от изумрудов, и хотя, когда прибыли конкистадоры, большой камень уже куда-то исчез, его драгоценные «дети» все еще томились, запертые в храмовых сундуках, и их, как писал Инка Гарсиласо, нашли Педро де Альварадо с товарищами, среди которых был и его отец, Гарсиласо де ла Вега.

Но этих сокровищ испанцам было мало, им хотелось еще, а местные не спешили делиться секретами, поскольку считали, что свет изумрудов — это воплощение Божественного начала, и хотели защитить камни от чужеземцев. Однако дыба, костер и другие методы испанской инквизиции оказались весьма убедительными, и вскоре завоеватели узнали, что месторождение находится в горах, в семидесяти пяти километрах от нынешнего города Боготы. Именно там испанцы в 1537 году открыли первую шахту в местечке Чивор, названном в честь народа чибча, который некогда владел этой землей, а теперь попал в рабство. Именно отсюда пошла легенда об Эльдорадо, основой которой стала традиция чибча: раз в год вождя на тростниковом плоту вывозили в центр озера Гуавита, где жрецы смазывали его тело жиром, а сверху посыпали золотой пудрой. Кульминацией ритуала становился момент, когда вождь нырял в священные воды и вплавь добирался до берега, а вслед ему кидали изумруды и статуэтки из чеканного золота, чтобы умилостивить водные божества.

Камней такого качества в Европе, Азии и Африке еще не видели. Большинство египетских изумрудов были светлого оттенка, в них встречалось слишком много посторонних включений, да и размер оставлял желать лучшего. Южноамериканские изумруды кардинально отличались, поскольку сформировались иначе, чем в Сикайте, миллионы лет назад, когда возникли Анды. Горячая волна поднималась наверх, проходя через слои отложений, растворяя и унося с собой элементы, из которых потом и образовались изумруды. В большинстве случаев вода, попадая на воздух, просто испарялась, но иногда она наталкивалась на непроницаемый слой черной глины, который ее задерживал. По мере того как нарастало давление, образовывались подземные источники, которые медленно остывали, а по их краям формировались кристаллы, именно поэтому колумбийские самоцветы зачастую больше своих собратьев по размеру и лучше их по качеству. Кроме того, это означает, что, если наткнешься в Андах на слой черной глины, есть шанс найти там изумруды. Собственно, тот оттенок, который называют «изумрудной зеленью», — это оттенок именно колумбийских изумрудов: яркий, сочный цвет свежей травы, цвет, который расположен в самом центре спектра. Камни с прииска в Чиворе радовали глаз, но те, что добывали в Музо, в ста пяти километрах к северу от современной Боготы, оказались еще лучше.

Рынок буквально с ума сходил по новым драгоценностям. Миссионер Джозеф д’Акоста записал в дневнике, что корабль, на котором он возвращался в Испанию в 1587 году, вез около ста килограммов изумрудов, то есть примерно полмиллиона карат. В 1622 году у берегов Флориды затонул испанский галеон «Нуэста сеньора де Атоха», а в 1985 году его нашли дайверы.

Эта находка позволяет представить масштаб торговли — вокруг корабля обнаружили шесть тысяч неогра-ненных камней и несколько готовых украшений. Один из любителей, помогавших археологам, вспоминает любопытный случай: как-то раз он работал под водой и, подняв голову, вдруг увидел целое облако зеленых камней. Их высосали специальным «пылесосом», который применяют для откачки ила с затонувших судов. «Мы все буквально купались под дождем из изумрудов, и каждый пытался поймать как можно больше». На самом деле «дождь из изумрудов» — это лишь малая толика затонувших сокровищ. Документ, обнаруженный Мелом Фишером, который нашел затонувший галеон, позволяет предположить наличие еще более ста двадцати пяти тысяч карат изумрудов, то есть примерно двадцать пять килограммов. Мало того, «Атоха» входила в состав флотилии из трех кораблей, а сколько таких галеонов курсировало в те годы через Атлантику!

Сначала изумруды надевали исключительно члены испанской монаршей фамилии, демонстрируя ново-приобретенные (вернее, новоукраденные) богатства.

В Кастилии в XVI веке носили темные платья, контрастировавшие с белым кружевом, и воротники настолько высокие, что шея оставалась полностью закрытой, видны были лишь лицо да кисти рук. Яркие драгоценности оживляли строгий наряд, и зеленые изумруды как нельзя лучше подходили на эту роль. С середины XVI столетия подобная мода воцарилась при дворах почти всех европейских монархов.

Однако, как вы понимаете, решающим фактором, определяющим ценность того или иного драгоценного камня, является не красота и даже не яркость, но его редкость. В 1150 году автор мусульманского лалида-рия Тейфаши ставил изумруды на ступеньку выше алмазов, сапфиров и рубинов, поскольку они были самыми редкими драгоценными камнями. Но когда после завоевания Америки изумруды стали привозить сундуками, на рынке произошел обвал цен. В английском лапидарии 1652 года Томас Николс рассказывает историю об испанце, который продемонстрировал итальянскому ювелиру «изумруд, прекрасный по форме и блеску». Ювелир оценил его в сто дукатов. Затем тот же испанец принес еще один камень, еще больше и чище. Ювелир оценил второй изумруд в триста дукатов. Тогда обрадованный испанец повел ювелира к себе домой и показал целую шкатулку изумрудов, однако итальянец, увидев такое изобилие, воскликнул: «Синьор! Эти будут стоить уже по лире (одна восьмая дуката) за штуку!»

Если бы «Атоха» миновала Ки-Вест, не попав в шторм, и довезла свой груз до Кадиса, то его продавали бы не только в Европе, но и в Персии и Индии, где шахи и махараджи готовы были платить большие деньги за самые прекрасные на свете изумруды. Для мусульман изумруды имели особое символическое значение. Зеленый — это цвет одеяния пророка Мухаммеда, а потому и цвет ислама. И сегодня зеленый цвет присутствует на флагах многих мусульманских государств. Таким образом, нося изумруды, ближневосточные правители демонстрировали не только несметное богатство и власть, но и то, что их защищает Аллах.

К XVII веку в Индии и на Ближнем Востоке было уже такое изобилие южноамериканских изумрудов, что когда французский ювелир Жан-Батист Тавернье в конце 1670-х годов посетил те края, он написал, что на Востоке вообще не добывают настоящих изумрудов: «Большинство ювелиров и художников, видя изумруды темно-зеленого цвета, называют их «восточными изумрудами1*, но это ошибка! Да, с тех пор, как открыли Америку, из Перу на Филиппины везут изумруды, которые потом переправляют в Европу, но это еще не повод именовать их восточными».

 

Кинжал Топкапи

Среди самых известных изумрудов исламского мира — три крупных южноамериканских камня, вставленных в рукоять кинжала. Древний кинжал Топкапи — один из ценнейших экспонатов в музее Топкапи в Стамбуле, правда, он вполне мог находиться сейчас и в Тегеране. В 1747 году султан Мехмед I отправил правителю Персии Надир-шаху, чтобы наладить отношения, целый сундук даров, в том числе и новенький кинжал, инкрустированный драгоценными камнями. Но не успело посольство добраться до Багдада, как Надир-шаха убили повстанцы, и со свойственным дипломатам прагматизмом они повернули обратно, прихватив с собой дары, включая и кинжал.

Если бы кинжал доехал до места назначения, то входил бы сейчас в состав более эффектной коллекции — я имею в виду сокровищницу иранского шаха. Официально власти республики Иран отрекались от этой богатейшей коллекции ювелирных изделий, объяснив свои действия следующим образом: «Хотя сокровищница безусловно демонстрирует культуру и цивилизацию иранской нации с ее богатым прошлым, однако она в то же время воплощает и слезы угнетенного трудового народа, которому приходилось работать в поте лица, чтобы правители могли похвастаться золотом и украшениями, и напоминает о кровавом и болезненном периоде истории, который ни при каких обстоятельствах не должен повториться».

Ныне коллекция хранится в сейфе банка Мелли в Тегеране как обеспечение финансовой системы страны, но ее можно посмотреть, правда, меры безопасности предприняты беспрецедентные. Посетители должны пройти через несколько рамок металлоискателей, прежде чем попадут в здание хранилища, где разрешено в полутьме лицезреть сокровища, в том числе из шахт в Музо и Чивора.

— Ну, ваще! — потрясенно воскликнул молодой американец передо мной. — Просто офонареть можно!

Я не могла не согласиться — этой коллекции практически нет равных ни по количеству, ни по качеству. Большинство изумрудов наверняка из старых шахт, поскольку после первых интенсивных лет добычи изумрудов в Южной Америке более ничего подобного уже просто не удалось найти. В коллекции есть короны, троны, табакерки и богато украшенные кальяны. Одна из корон, которую в свое время носил последний шах Мухаммед Реза Пехлеви, весит более двух килограммов. В ней три тысячи триста восемьдесят маленьких бриллиантов, два сапфира, триста шестьдесят восемь натуральных жемчужин, но самые внушительные драгоценности — это пять больших изумрудов общим весом в сто девяносто девять карат. Отец Мухаммеда Реза Пехлеви, в 1923 году организовавший заговор, в результате которого свергли тогдашнего шаха, хотел, чтобы эта корона напоминала короны эпохи персидских царей династии Сасанидов. Ему нужны были определенные регалии, чтобы окружающие не считали нового шаха самозванцем, и поэтому выбор пал на изумруды, которые символизировали ислам и власть древних правителей.

Один из последних экспонатов — золотой глобус, инкрустированный пятьюдесятью одной тысячей драгоценных камней, которые пылились без дела в сокровищнице, пока в 1869 году шах Насер эд-Дин не решил, что их следует куда-то пристроить. Но, видимо, мастера не слишком хорошо знали географию, поскольку очертания материков, выложенных сапфирами, рубинами и бриллиантами, оказались весьма приблизительными, хотя любого английского туриста наверняка впечатлило бы, что родная Британия, в отличие от других государств, полностью бриллиантовая. Но самое интересное — это океаны, которые сделаны целиком из изумрудов, привезенных из Южной Америки. Если бы этот глобус изготовили в другое время и другие мастера, то он стал бы очередным чудом света, а так получилось нечто уродливое, бестолковое и кричащевульгарное: обидно, учитывая, сколько в эту безвкусную вещь вложено страданий людей, причем не только в Персии, но и на другом конце земного шара — в Колумбии.

Условия работы на «старых» шахтах были настолько чудовищны, что в 1593 году глава вице-королевства Новая Гранада, включавшего в себя территории современных Колумбии, Панамы, Венесуэлы и Эквадора, даже издал беспрецедентный закон, защищающий права рабов, трудившихся в шахте. Девять лет спустя король Филипп III Испанский приказал претворить закон в жизнь, но, увы, было уже поздно: умерло слишком много местных жителей и производство постепенно сходило на нет. В 1675 году шахту в Чиворе закрыли, хотя прииск в Музо продолжал функционировать, сначала обеспечивая Испанию, а потом Францию, поскольку Наполеон хотел выстроить свою империю по образу и подобию Древнего Рима. Но в 1830-х годах положение шахт в Музо тоже пошатнулось, поскольку им пришлось конкурировать с вновь открытым месторождением изумрудов в Уральских горах в России, где некий угольщик случайно увидел что-то блестящее. Открытие это наделало тогда немало шуму, и, как и в случае с египетскими приисками, южноамериканские шахты забыли в погоне за чем-то новым.

К концу XIX века от шахты в Чиворе и следов не осталось, тем примечательнее оказалось открытие инженера Пачо Рестрепо, у которого не было никакой карты сокровищ. Он руководствовался единственной подсказкой — фразой из рукописи XVII века, найденной в доминиканском монастыре в Эквадоре в 1888 году. Там говорилось, что Чивор расположен так, что «оттуда через горный перевал видна долина реки Ориноко». Восемь лет Рестрепо лазал по горам, осматривал горные перевалы. В конце концов он на-шел-таки шахту, хотя и чисто случайно. Как-то раз в 1896 году один из его помощников заметил сурка, который шмыгнул в какую-то дырку. Парень бросился за сурком, желая его поймать, а через минуту вернулся со странным выражением лица и позвал Пачо. Преследуя шустрое животное, помощник Пачо нечаянно обнаружил туннель, прорытый когда-то рабами-индейцами. Рестрепо понял, что он нашел мифическую шахту чибча.

Шахты эти открыты и по сей день, хотя отправиться туда — полное безрассудство, если только у тебя нет особых связей. Изумрудные бароны так же влиятельны, как и кокаиновые, у них в распоряжении собственные армии, а в горах полно вооруженных контрабандистов и партизан. Похищение людей здесь — обычное дело. В процессе работы над книгой я познакомилась с американским геммологом Джо Тенхагеном, который регулярно бывал в этом районе начиная с 1970-х годов, и сказала, что собираюсь съездить в шахты.

— А вы умеете обращаться с ружьем? — с сомнением спросил он. — А то придется прихватить как минимум два.

 

Никому не говори…

В1994 году Том Чатем, сын изобретателя синтетических изумрудов Кэролла Чатема, полетел в Музо вместе с группой дилеров. Пригласившие их владельцы шахт приставили к гостям охрану. Чатем, возглавивший компанию отца после его смерти в 1983 году, всегда возил в кармане несколько образцов искусственных кристаллов. Он подарил одному из шахтеров маленький кристалл в качестве сувенира, но охранник тут же предупредил:

— Никому не говорите, что у вас это есть.

— Но мы уже шестьдесят пять лет выращиваем изумруды.

— Однако в Южной Америке об этом лучше помалкивать.

А потом он предложил начать совместное дело, что не особенно удивило Чатема-младшего. По его словам, отцу так часто поступали всякие странные предложения «сотрудничества», что у него даже имелась целая папка с наклейкой «Бредятина».

— Неужели у вас ни разу не возникло искушения создать искусственные камни, которые можно выдавать за настоящие? — спросила я у Чатема, когда мы встретились в его офисе в деловом районе Сан-Франциско.

Он в ответ сказал, что и без него попыток было предпринято достаточно. Например, французский ученый Пьер Гклсон, прославившийся своими синтетическими опалами, изготавливал также искусственные бирюзу и изумруды.

— Он был одаренным человеком, — рассказывал Чатем, зачерпывая искусственные кристаллы из небольшой чашки и пропуская их сквозь пальцы, словно конфетки.

По его словам, были и другие одаренные ученые, занимавшиеся синтезом кристаллов, однако руководствовались они разными причинами.

— Некоторые считали, что их недооценивают, и хотели нанести удар по системе, которая не помогла им. Но лично я всегда держался того мнения, что обманом больших денег все равно не заработать. А потому мой принцип — это полная открытость.

Том сказал, что рано усвоил, насколько важно не потерять доверие.

— Папа был типичным сумасшедшим изобретателем!

Мой собеседник весело смеется, вспоминая все шрамы, которые получил его отец, испытывая в тринадцать лет самодельные фейерверки, а также его грандиозные прожекты — изобрести таблетку от рака, автомобиль на ядерной энергии и способ опреснить океанскую воду, чтобы решить проблему нехватки воды в мире.

Кэролл Чатем любил науку больше, чем бизнес, и предпочитал проводить время в лаборатории, пытаясь вырастить рубины, александриты, опалы и сапфиры (все эти попытки, кстати, увенчались успехом), а не на переговорах с целью повысить чистую прибыль. Поэтому первые двадцать лет он продавал все свои синтетические камни некоему загадочному англичанину, имевшему офис в Лозанне.

— Папа ничего не смыслил в бизнесе, ему так было проще. Как-то я поинтересовался, куда мы сбываем свою продукцию. Он отвечал весьма неопределенно: дескать, готовые кристаллы полируют в Германии, а потом они расходятся в десятки мест.

Тома такой ответ не удовлетворил, а потом таинственный покупатель совершил фатальную ошибку.

— Он предложил открыть на мое имя счет в швейцарском банке при условии, что я не буду совать свой нос куда не надо. Взятка за молчание в пятьдесят тысяч долларов! Я сказал отцу: тут что-то нечисто, а мы и понятия не имеем, что происходит.

Вскоре Том окончил химический факультет университета и возглавил отдел маркетинга в компании отца. Он решил, что залогом успеха станет новый подход к продажам. Во времена Клеопатры самым привлекательным в изумрудах была эксклюзивность, а Том рассудил, что отныне ключевым словом станет «доступность».

— Попробуйте прийти к любому поставщику драгоценных камней и спросить у него десять изумрудов размером семь на пять миллиметров, овальной формы и одинакового оттенка. Он испепелит вас взглядом, а потом вежливо пошлет куда подальше, сказав, что на это уйдут месяцы.

Том же готов предложить то, чего не могут предложить поставщики натуральных камней, — любую огранку по выбору заказчика и любое их количество, хоть десять тысяч одновременно. Стоит это удовольствие дорого, поскольку часто от изначального кристалла остается только процентов пятнадцать, но после нескольких лет борьбы за клиента в лабораторию стали поступать крупные заказы.

В прошлом только очень богатые люди могли себе позволить такие изумруды — яркого цвета, идеальной огранки и без малейших изъянов. Но теперь качественные камни по карману куда большему числу людей. Их можно купить через Интернет или даже в «Магазине на диване» по цене пятьсот пятьдесят долларов за карат, что в пять раз дешевле натуральных камней, причем никто, кроме профессионала, не сумеет заметить разницу.

Клеопатре бы, разумеется, это новшество не понравилось, однако она была человеком творческим и изобретательным, а потому просто выбрала бы себе какой-нибудь другой эксклюзивный камень, о котором простые смертные могли только мечтать.