Покрыла ночь лицо свое смелой, Сатурн, Меркурий, Марс оделись мглой. Луна как будто собралась в дорогу, Но, двигаясь по своему чертогу, Увидела: вселенная темна,— Ей стало страшно, съежилась она, Почти погас венец ее державы,— И стынет воздух ночи, пыльный, ржавый. Ночь, двинув войско, с пологом пришла, Что был черней вороньего крыла. Как сталь, заржавел свод небес просторный, Лицо измазал он смолою черной. Куда ни гляну — Ахриман-злодей С разъятой пастью движется, как змей. Холодный вихрь на черном взвился лоне, Как будто негр сдувает пыль с ладони! Вскипели волны мрака, клокоча,— Темно в саду и около ключа. Для жизни сил у солнца не осталось, Небесный свод почувствовал усталость. Казалось, в сон земля погружена, Над ней шатром восходит тишина. Самим собой напуган мир, и даже Звонков не слышит он полночной стражи. Не свищет птица, и не воет зверь, Добро и зло немотствуют теперь. Не видно ни подъема, ни обрыва, На сердце от бездействия тоскливо. Я с места встал и обратился к той, Что украшала мой приют простой. Сказал я: «Выйди в сад, моя отрада, Свечу поставь среди ночного сада». Она: «К чему тебе огонь свечи? Ужель заснуть не можешь ты в ночи?» «Не спится мне, — подруге я ответил, — Да будет сад ночной, как солнце, светел. Вина мне принеси, устроим пир, На чанге заиграй, о мой кумир!» Она пришла, мой идол, собутыльник, В ее руках — сияющий светильник, Вино, айва, гранаты и лимон И кубок, что для шаха сотворен. Играла, пела и пила, как будто Меня пленяла чарами Харута, Мир озарила силой колдовской, Вернула сердцу моему покой. Послушай, что подруга мне сказала, Меня вином обрадовав сначала. Сказала мне прелестная луна: «На благо людям жизнь тебе дана! Одно сказанье, наслажденья ради, Тебе из древней я прочту тетради. Когда мою услышишь быль,— стократ Превратности судьбы тебя смутят: Быль о любви, о битвах, хитрыx чарах, О знатных людях, о чертогах старых». Сказал я так: «О юный кипарис, Со мной сказаньем древним поделись». Она в ответ: «А ты, о друг мой близкий, В стихах рассказ поведай пехлевийский». Возлюбленную попросил я вновь: «Начни — и нашу ты умножь любовь. Быть может, в это окрылишь мгновенье Мое мятущееся вдохновенье, Уйдя от смуты, отдых обрету, Твою благословляя доброту. Сказанье это я в стихи оправлю, Ни слова не прибавлю, не убавлю, И буду я вознагражден творцом, О нежный идол с ласковым лицом!» Подруга, прекратив мое терзанье, Прочла из свитка древнего сказанье. Ее рассказ в стихах я передам: Внимай же всей душой моим словам!

Когда Хосров пришел на бой суровый, {34} Чтоб в мире утвердить порядок новый, Померк Туран, исчез его престол, Величье солнца Кей-Хосров обрел. Был дружен светлый небосвод с Ираном, Он обласкал мужей, высоких саном, Сей мир, иранцам милости даря, Водою верности омыл царя. Мудрец не станет отдыхать вовеки В тех руслах, где когда-то были реки. Две трети мира захватив, Хосров За Сиявуша стал карать врагов. Воссел однажды весело властитель, Воителей призвал в свою обитель. Престол велел украсить он светло, Надел венец жемчужный на чело. Он пил вино из чаши — из рубина, И пело сердце с чангом воедино. Богатыри сидели по бокам: Здесь были Фарибурз и Густахам, Гударз, Фархад и Гив, отважный воин, Гургин, Шапур, что ловок был и строен, Могучий Тус, гроза царей и стран, Смельчак Хуррад, воинственный Бижан. Вино, достойное царя такого, Пьют витязи — сторонники Хосрова. Пред ними розы белые блестят, Вино играет в чаше, как агат. Красавицы стоят пред властелином, Благоухая мускусом, жасмином, Они, подобны пери на пиру, Явились, как рабыни, ко двору. Вдруг вышел из-за полога привратник, Начальнику поведал этот латник: «Посланцы из Армении пришли, Хотят узреть властителя земли. За помощью к царю пришли армяне. Что ищут правосудия в Иране». Обдумав эти важные слова, Пришел к царю служителей глава. Велел владыка, чтоб начальник стражи Тех страждущих привел к нему тотчас же. Армяне, поднимая вопль и крик, Вошли, предстали пред царем владык С руками на груди с земным поклоном, С рыданием, и жалобой, и стоном. Сказали: «Вечно, властелин, живи, Достоин ты бессмертья и любви. Ты помоги страдальцам чужестранным, Чье царство — меж Ираном и Тураном. Арменией зовутся те места, А наша просьба, о Хосров, чиста. Ты царствуй вечно в радости, в покое, Всей мощью подавляя все дурное. Ты — царь семи частей земли; везде, Всем странам помогаешь ты в беде. С Тураном через нас идет граница, Не можем там спокойно мы трудиться. На рубежах иранских лес растет — Источник беспокойства и забот. Мы там работали, трудолюбивы, Цвели сады, и колосились нивы. Опора наша, там стада паслись... О шах, на эту просьбу отзовись! Явились кабаны невесть отколе И захватили лес, луга и поле. Клыки слоновьи, телом — крепче гор, От них армянам горе и разор. Кабанье стадо топчет наши пашни, Оно уничтожает скот домашний. Деревья, что для счастья взращены, Зубами разорвали кабаны. Перегрызут и камни эти зубы... Ужель судьбе отныне мы не любы?» Услышав скорбь и слезы в тех речах, Расстроился всем сердцем шаханшах. В нем состраданье вызвали армяне, Он кликнул смелых, созданных для брани». Сказал им: «Тот из витязей моих, Кто ищет славы в схватках боевых, Пусть двинется на битву с кабанами,— Да будет возвеличен всеми нами. Пусть обезглавит кабанов мечом,— Героя наградим и вознесем». Велел Хосров, не тратя слов впустую, Чтоб разостлали скатерть золотую, Чтоб на нее насыпал-казначей И золота, и дорогих камней. Вот привели, в уздечках и попонах, Коней, Кавуса именем клейменных, Украшенных румийскою парчой. Не где же всадник с гордою душой? Затем сказал властитель величавый: «Герои, удостоенные славы! Кто хочет боль мою делить со мной, С тем поделюсь я царскою казной» Богатыри стояли молчаливо. Один Бижан, сын доблестного Гива, Вдруг вышел из толпы богатырей И начал восхвалять царя царей: «Да в мире без тебя дворца не будет, Да в мире дням твоим конца не будет! Пойду — и в бой вступлю в стране чужой, Тебе я предан телом и душой». Смутился Гив, услышав речь Бижана: Увы, беда обрушилась нежданно! Восславил Гив и шаха и престол, Затем, вздыхая, к сыну подошел. Сказал: «К чему намеренье пустое, Бахвальство, безрассудство молодое. Пусть юноша разумен, именит,— Без опыта в бою не победит. Сперва спознайся с добротой и злобой, Соленое и горькое испробуй. Оставь неверный путь и не срами Себя пред шаханшахом и людьми». Бижан, добру и разуму привержен, Словами Гива крепко был рассержен. Сказал: «Отец, непобедимый Гив! С чего ты взял, что слаб я и труслив? На речь твою отвечу я отказом: Я молод по трудам, но стар мой разум. Бижан, сын Гива, победит в лесу: Всем кабанам я головы снесу!» Речь витязя, не знающего страха» Обрадовала молодого шаха. Сказал он: «Доблести твоей хвала, Ты — щит, который нас хранит от зла. Мужами, равными тебе, владея Безумен шах, боящийся-злодея». Затем Гургину приказал: «Бижан Не знает, как идти в страну армян. С ним поезжай на скакуне крылатом, Бижану будешь другом и вожатым».

Бижан, готовясь в путь, для бранных дел Преопоясался и шлем надел. Он двинулся на бой вдвоем с Гургином, Помчался по нагорьям и равнинам. С воителем — гепарды, сокола: Охота тяжела, но весела! Как лев, он рыскал но дорогам края, Онагров и газелей, истребляя. Напав на ланей — самку иль самца,— Гепарды вырывали их сердца. Как бесов — Тахмурас на поле бранном, Бижан онагров уловлял арканом. Фазанов настигали сокола, Кровь на кусты жасминные текла. Так проскакал Бижан с Гургином рядом,— Им показался путь прелестным садом. Но вот и край, где лес издревле рос, Что ныне людям столько зла принес! Когда Бижан взглянул на ту чащобу, Он вспыхнул, и почуял в сердце злобу. Не знали кабаны в краю лесном, Что прискакал Бижан на вороном. Он въехал в лес, горя одним желаньем: Сразиться с диким полчищем кабаньим! Сказал Гургину: «Хочешь — ринься в бой, А нет — за темной притаись листвой: У озера — удачная засада. Лишь стрелы я пущу в кабанье стадо,— Забота будет у тебя одна: Взять булаву, услышав кабана. Я промахнусь,— взмахнешь ты булавою, Зверь со своей простится головою!» Сказал Гургин: «С властителем земли Мы по-иному разговор вели. Тебе дана богатая награда, Чтоб уничтожил ты кабанье стадо. Я за других сражаться не привык, Я не соратник твой, а проводник!» Остолбенел Бижан широкоплечий. Когда услышал он такие речи. Вступил он в лес, уподобляясь льву, Натягивая лука тетиву. Как вешний гром, пугал лесные сени, Листву с дерев сметал, как вихрь осенний, Пошел на кабанов, как пьяный слон, В руке — булат, что в битвах закален. Но кабаны, друг друга призывая, Вдруг ринулись, клыками прах взрывая. На витязя напал один кабан, Кольчугу разорвал, как Ахриман. О щит свои клыки, широкомордый, Он тер, как сталь острят о камень твердый. И вепрь и витязь бешенства полны, И вся поляна — в пламени войны. Бижан ударил вепря в грудь булатом, Покончил с этим чудищем проклятым! Все кабаны в испуге затряслись, И сделались они смирнее лис. Их головы Бижан рубил как мститель, Вязал их к торокам коня воитель. Разбрасывая туши на пути, Клыки решил он шаху привезти, Чтоб витязя отвагу и дерзанье Явили знатным головы кабаньи. Горою взгромоздились торока: Свалила б ноша буйвола, быка!

Гургин, исполнен злобы и досады, В смущенье появился из засады. Синел вдали необозримый лес... Он превознес Бижана до небес. Почувствовал он в сердце боль и горе, Со страхом думал о своем позоре. Ему внушил нечистый Ахриман Предать Бижана, совершив обман! Такой Гургину был начертан жребий, Что он забыл о господе на небе: Кто роет яму для другого, тот Сам в эту яму, низкий, попадет! Гургин с отважным юношей слукавил: Тенёта на пути его расставил. Сказал Бижану: «Витязь молодой, Ты смел, умен, сияешь красотой, И происшествий множество с тобою Случится: так предписано судьбою. Послушай, что скажу тебе сейчас. Бывал я в этой местности не раз, Я с Гивом здесь бывал на поле чести, С Ноузаром, Тусом и Рустамом вместе. Здесь много одержали мы побед, И много с той поры промчалось лет, Когда себе мы добывали славу, А властелину юному — державу. В двух днях пути отсель, ты должен знать, Есть место, где всегда пирует знать. Земля одета в зелень и багрянец, Привольем наслаждается туранец. Цветник пылает, и звенит ручей В прибежище туранских силачей. Земля — атлас, а воздух — мускус томный, И соком роз наполнен ключ укромный. Цветы — кумиры — дышат в забытьи, Язычниками стали соловьи. {35} Их пеньем оглашается долина, Красуются фазаны вкруг жасмина. А скоро дни за днями пролетят,— То место расцветет, как райский сад. В садах, в горах, и днем, и в полнолунье, Там будут периликие колдуньи. Там дочь Афрасиаба, Манижа, Взойдет, как солнце,— как весна, свежа. В ее шатре — сто девушек-служанок, Сто идолов, сто молодых тюрчанок, Ланиты их завешены, а стан У каждой из красавиц — как платан! Венчают их цветы, глаза — чуть пьяны, А губы их даруют сок багряный. Здесь предаются девушки пирам, Кумирню здесь найдешь — китайский храм, И если путь в Туран тебе отраден, То к месту празднеств мы прибудем за день. Из луноликих лучших отберем, Затем предстанем с ними, пред царем». Был очарован и взволнован разом Доверчивый Бижан таким рассказом. Был молод, сладострастием томим И поступил, как должно молодым.

Они в далекий путь помчались оба: В одном — восторг, в другом — пылает злоба. Воитель, что отважно воевал, Устроил между двух лесов привал. Два дня, с гепардами и соколами, Охотничьими тешились делами. Был пестрым лес, как петушиный глаз, Когда туда царевна собралась. Бижан услышал от Гургина вести О празднествах, о девушке-невесте. Сказал Бижан: «Взгляну, пойдя вперед, Как веселится тамошний народ, Увидеть я хочу на той поляне, Как празднуются праздники в Туране, Затеюм коня обратно наверну,— Своим копьем задену я луну. Начну с тобою после этой встречи Иные, рассудительные речи». Потом сказал ему: «Достань венец, Что надевал на пиршестве отец И праздничную озарял беседу,— Затем, что я теперь на праздник еду. Ты серьги, мне на счастье, дай сейчас. Мне царское запястье дай сейчас». Венец, запястье, серьги — все, что надо, Богатырю вручил хранитель клада. Украсив перьями Хумы венец, {36} Надел парчу румийскую храбрец. Велел коня седлать, как перед схваткой, Достал ремень с наследственной печаткой. Он перебросил ногу чрез коня, Помчался, к Маниже его гоня. Едва Бижан приблизился к поляне, Почувствовал томленье и пыланье. То зноем, то желанием палим, Под кипарисом скрылся молодым. Стоял он пред шатром красиволикой, И сердце страстью обожглось великой. Красавицы, как куколки нежны, Сверкали всеми красками весны. Земля, наполненная пеньем, звоном, Как бы встречала витязя с поклоном. Увидела царевна пред шатром Воителя, что был богатырем. Йеменскою звездой горят ланиты,— {37} Иль то жасмин, фиалкою обвитый? Блестят венец и рукоять меча, И на груди — румийская парча. Откинула царевна покрывало, К влюбленному любовью воспылала. Сказала мамке: «Ты поторопись, Ступай туда, где виден кипарис. Узнай, кто этот витязь неизвестный: То Сиявуш воскрес? То дух небесный? Спроси пришельца: «Кто твой проводник? Зачем сюда ты прибыл, в наш тайник? Ты Сиявуш иль ты пришел из рая, Сердца своей красой испепеляя? Иль как предвестник Страшного суда С огнем возмездья ты пришел сюда? Здесь я пирую каждою весною, Окружена прохладою лесною. Никто не знал, где заповедник мой, Но ты пришел, о собеседник мой! Ты человек иль пери отпрыск чудный,— Любовь принес ты в этот край безлюдный! Войди, о луноликий, в мой приют, Скажи мне, витязь, как тебя зовут?» Кормилица предстала пред влюбленным, Приветствовала витязя с поклоном, Вопросы повторила госпожи,— Расцвел Бижан от речи Манижи! Ответил богатырь с душою властной: «Послушай, посланная сладкогласной. Не Сиявуш, не дух я неземной, Мой знатный род высок в стране родной. Бижан, сын Гива, я рожден в Иране, Я вепрей уничтожил силой длани, Кабаньи туши разбросал в лесу, Теперь клыки царю преподнесу. Лишь я узнал про сей приют приятный, К отцу я не пустился в путь обратный, Помчался я неведомым путем, Надеждой беспокойною ведом: Быть может, мне судьба дарует милость, Чтоб дочь Афрасиаба мне приснилась. Я здесь с душою пламенной стою: Как пред китайской храминой стою! Мне должное воздай ты без пристрастья,— Венец получишь, серьги и запястья. Меня к месяцеликой проводи,— Да вспыхнет страсть ко мне в ее груди». Та речь была кормилице желанна,— Царевне принесла ответ Бижана. «Вот так,— сказала,— создан он творцом, Таков он ростом и таков лицом». И был ответ царевны: «Ненароком Нашел ты, что искал в лесу далеком. Ко мне походкой гордой поспеши И сумрак озари моей души. Прозрею, лишь тебя окину взглядом, Сухая степь цветущим станет садом». Блеснул Бижану путеводный свет, Как только мамка принесла ответ.

Он вышел из-под кипарисной тени, За мамкой вслед пошел в тайник весенний, Направился, судьбу благодаря, Он к дочери туранского царя. Бижан вступил в щатер, высок и строен. Был в золотой кушак затянут воин. Царевна подошла, как день светла, Обняв его, кушак с него сняла. Спросила: «Хороша ль была дорога? Была ли в битве у тебя подмога? Зачем ты свой красивый лик и стать Привык на поле боя изнурять?» И мускусом, и розовой водою Ему помыли ноги пред едою. На скатерти была обильца снедь, Служанки не давали ей скудеть! От музыки бежали все печали, Вином и пеньем гостя услаждали, Напев рабынь был нежен и крылат, И чанг звенел, и не смолкал барбат. Парча блестела, как наряд павлиний, Казалось,— шкура барса на долине! Шатер пленял резьбою золотой, Благоухал он амброю густой. Вдвоем с Бижаном из хрустальной чары Пила царевна сок хмельной и старый. Три дня, три ночи было им дано Спать, обниматься, петь и пить вино!

Настал для двух счастливцев час прощальный, И головой поник Бижан печальный. Любимым, как душою, дорожа, Служанкам приказала Манижа Смешать с вином, что пил Бижан доселе, Сознания лишающее зелье. Он выпил — и свалился, погружен В забвение, беспамятство и сон. С тем спящим, что ей близок стал отныне, Отправилась царевна в паланкине: Удобно было в паланкине том Лежать вдвоем и отдыхать вдвоем! Был паланкин сработан из сандала, И ложе мускусом благоухало. У городских ворот, ночной порой, Богатыря завесила чадрой. Чтоб не заметил их никто случайно, Царевна во дворец вступила тайно. Лег на айване юноша в постель,— Владели им беспамятство и хмель, И вот ему впустили в уши зелье, Чтобы вернуть сознанье и веселье. Бижан проснулся, голова свежа, В объятьях — трепетная Манижа. Сюда попав таинственно и странно, Лежит он с дочерью царя Турана! Бижан взмолился, чтоб ему господь Помог владыку мрака побороть: «О боже, если я отсель не выйду, Узнай мою печаль, мою обиду. Быть может, за содеянное зло Гургина покараешь тяжело: Дурной вожатый сотней заклинаний Привел к тому, что я теперь в капкане!» А Манижа: «Не плачь и пей вино, Все — прах, чему свершиться суждено. Для витязя всему приходят сроки: Сегодня — праздник, завтра — бой жестокий». И пиршествовать принялись опять, Не зная, смерти или счастья ждать. Красавиц созывали, украшая Тех девушек парчою из Китая, И звонкий руд, и песни — день и ночь, Прошли, как сон чудесный, день и ночь! Так миновали сутки, и в охране Один слуга проведал о Бижане: Пустой хвастун всегда приносит вред, Всегда раскачивает древо бед! Сперва тайком, обдуманно, умело Исследовать решил он это дело. Кто сей пришелец? Из каких земель? Какую здесь преследует он цель? Чтобы спасти себя, исполнен страха, Осведомить решил он туран-шаха. Вот опустил он полог за собой, Пошел к владыке быстрою стопой. Сказал он шаху: «Весть моя плачевна,— С иранцем тешится твоя царевна». «О боже!» — возопил Афрасиаб, Подобно иве в бурю, стал он слаб, Слезами окровавились ресницы, Сказал, не зная бешенству границы: «Несчастлив тот, на чьем челе венец, Кто в то же время — дочери отец!» Туранский шах царевной был расстроен. Был призван Карахан — почтенный воин. Шах молвил: «Дочь моя низверглась в грязь. Как поступить? Увы, беда стряслась!» Ответил Карахан царю державы: «И в этом деле нужен разум здравый. Ты время попусту не трать сейчас: Не все, что слышал слух, увидит глаз!» Афрасиаб согласен был с ответом, Он внял вельможи знатного советам. Сказал он Гарсивазу: «Сколько ран Еще готов нам нанести Иран! Найдется ль выход в нашем долгом споре? Убьем юнца,— Иран повергнем в горе! Пусть двинутся с тобой богатыри, Дворец ты снизу, сверху осмотри, И если есть там обитатель новый,— Сюда приволоки, закуй в оковы!»

Подъехав ко дворцу в вечерний час, Шум пиршества услышал Гарсиваз. Томленье чанга, звучный стон рубаба Звенели во дворце Афрасиаба. Был сразу же дворец со всех сторон Отрядом Гарсиваза окружен. Хоть заперты ворота были глухо, А бульканье вина дошло до слуха. Снял Гарсиваз руками с петель дверь И прянул во дворец, как дикий зверь. Затем в покои двинулся туранец, Где, понял он, скрывался чужестранец. Когда предстал пред ним незваный гость, В душе вельможи закипела злость. Рабынь-красавиц в доме было триста: Играли, пели, пили сок искристый. В кругу красавиц восседал Бижан, Полунагой, он весел был и пьян. Воскликнул Гарсиваз! «Эй, отпрыск блуда, Куда ты душу унесешь отсюда? В когтях у льва погибнешь ты в борьбе, Неведом станешь самому себе!» Бижан ответил в этот миг тяжелый: «Как я начну сраженье, полуголый? Со мною вороного нет коня, И счастье отвернулось от меня. О, где ты, Гив, Гударза сын бесстрашный? Ужель умру не в битве рукопашной? Из родичей не вижу никого, Надеюсь лишь на бога моего!» За мягким голенищем из сафьяна Всегда кинжал хранился у Бижана. Из ножен быстро вынул он кинжал И, подбежав к дверям, себя назвал: «Из рода я Кишвада-полководца, Зовусь Бижаном и готов бороться! Никто с Бижана шкуры не сдерет, А кто содрать задумает — умрет. Хоть мир погибни — боя не покину, Вовек врагам не покажу я спину!» Он крикнул Гарсивазу: «Пред тобой Стою сейчас, обманутый судьбой. Ты знаешь, кто я, из какого дома, Тебе мое прозвание знакомо. Ты хочешь боя? Что же, я в бою Омою вражьей кровью длань свою! Ты хочешь крови? Меч я окровавлю, Я множество туранцев обезглавлю. Но если к шаху ты со мной пойдешь,— Всю правду расскажу, развею ложь. Ступай же к шаху с просьбой в каждом слове,— Чтоб шах не проливал невинной крови». Подумав, Гарсиваз взглянул опять На остроту его когтей и стать. Увидел, что воитель жаждет брани, Что жаркой кровью умывает длани,— И клятву дал, что, движимый добром, Он защитит Бижана пред царем. Он отобрал кинжал у сына Гива, Затем словами, сказанными льстиво, Связал Бижана, как цепного пса... Что слава, если лживы небеса? Тому, кто мягок, небосвод горбатый Являет грубость, злобою объятый! В слезах и в смуте, в путах и в пыли Бижана к туран-шаху повели. Так, в путах, с головою непокрытой, Предстал пред шахом витязь именитый. Воскликнул он с достоинством в очах: «Ты вправе правды требовать, о шах! Здесь не найдешь виновных: право слово, Сюда без умысла попал я злого. Я с кабанами встретился в бою, В туранском оказался я краю: Сюда мой сокол залетел в то время, А я — за ним, забыв свой дом и племя. Блуждал в лесу, вдали от всех дорог, В тени под кипарисом я прилег. Я стал добычей сонного бессилья. Явилась пери, распростерла крылья И унесла меня до рубежа, Где двигалась со свитой Манижа. Бежали слуги, караван покинув. Охраны не нашлось у паланкинов. Но, вдруг, раздвинув зелени навес, Вступили всадники-туранцы в лес. Я паланкин увидел посредине, Был полог шелковый на паланкине. В шатре красавица, как день светла, Венец на ложе положив, спала. В союз вступила пери с Ахриманом. Он всадников развеял, став бураном. Заколдовал царевну враг добра, Низринул он меня под сень шатра. Я спал, не слыша говора лесного, Лишь во дворце пришел в сознанье снова. Я чист перед тобой, о царь страны, На дочери владыки нет вины. Познал я муки плена в полной мере: Я — жертва колдовства коварной пери». Афрасиаб сказал ему в ответ: «Настал твой горький день, погас твой свет! Иранец, ты за славой боевою С арканом поскакал и булавою, Теперь, подобен связанной жене, Как пьяница, болтаешь ты о сне. Чтобы спастись, хитришь передо мною? Мол, колдовской обман всему виною!» Сказал Бижан: «О государь, сперва Спокойно выслушай мои слова. По-разному сражаются с врагами: Когтями лев силен, кабан — клыками, Чтоб недругов насмешливых рассечь, Отважному нужны стрела и меч. Но голый пленник победит едва ли Противника, на ком наряд из стали. Пусть в сердце льва — победоносный гнев, Но без когтей что может сделать лев? О, если хочет шах, стремясь ко благу, Чтоб выказал я здесь свою отвагу,— Коня и меч подай мне поскорей, На тюркских двинусь я богатырей. Коль всех не уничтожу до едина, То я готов признать: я не мужчина!» Властитель на Бижана бросил взгляд,— Стал темен ликом, яростью объят. Затем он бросил взгляд на Гарсиваза И гневно вымолвил слова приказа: «Сей Ахриман, что в мерзости погряз, Смотри, злоумышляет против нас. Того, что натворил, мерзавцу мало,— Он бранной славы жаждет для кинжала! Вот так, в цепях, злодея уведи, Ты землю от него освободи. Ты виселицу у ворот построишь, Со всех сторон ты к ней проход откроешь. Знай, что излишни разговоры здесь: Преступника ты сразу же повесь. Иранцы устрашатся этой кары, Не подойдет к нам близко недруг старый!» Увел назад Бижана Гарсиваз. У пленника текла вода из глаз, Смешалась со слезами пыль дороги, И в той грязи его увязли ноги. Сказал он: «Если суждено творцом, Чтоб в день печальный стал я мертвецом, То не боюсь, что я погибну рано,— Боюсь насмешек витязей Ирана: «Как труса, заарканили его, Повесили, не ранили его!» Пред шахом, предками, везде и всюду Я после смерти опозорен буду. Перед отцом исполненный стыда, Куда мой дух сокроется, куда? Увы, обрадуется враг в Туране, Увы, умру я, не свершив желаний, Увы, далек я от царя царей. От Гива, от друзей-богатырей... Помчись в Иран, о ветер быстроногий, Скажи владыке в царственном чертоге,— Скажи: «Бижан уже едва-едва Трепещет в лапах яростного льва. Скажи Гударзу, что я мир покину,— Проклятие бесчестному Гургину: Меня в такую он поверг беду, Что я уже защиты не найду». Скажи Гургину: «Витязь безрассудный, Бижану что ты в день ответишь Судный?»

Но сжалился над молодостью бог, От гибели страдальца уберег. Вбивали в землю два столба глубоко,— Как вдруг Пиран примчался издалека. Увидел в землю врытые столбы, Услышал на дороге шум толпы: То виселица высится сурово, Петля на перекладине готова. Спросил Пиран: «Кого сейчас казнят? Кто перед нашим шахом виноват?» Ответил Гарсиваз: «Бижан лукавый! Он к нам попал из вражеской державы». К Бижану скакуна погнал старик. Был пленник наг, он головой поник, Закован в цепи, за спиною — руки, Рот пересох, и взор исполнен муки. Спросил Пиран: «Как в наш попал предел? Иль ты кровопролитья захотел?» Бижан правдиво старику поведал, Как спутник обманул его и предал. Заплакал старец, витязей глава, Когда Бижана выслушал слова. «Повремени,— сказал он Гарсивазу,— Ты пленника не должен вешать сразу. Поговорю с царем. Уверен будь, Наставлю я царя на добрый путь». Чтобы спасти Бижана от расправы, Отправился Пиран к царю державы. Вошел, потупив перед шахом лик, И руки на груди скрестил старик, Приблизился, почтительность являя, Афрасиаба громко восхваляя. Не сел пред шахом богатырь седой, А простоял, как долг велит святой. Шах понял, что, рожденный для свободы, Недаром не присел седобородый. Спросил, смеясь: «Ты с чем сюда пришел? Мне честь твоя дороже, чем престол! О царстве ты мечтаешь? Иль о злате? О дорогих камнях? О грозной рати? Мне для тебя моих богатств не жаль: Они дешевле, чем твоя печаль!» Когда Пиран услышал слово шаха, Устами сей мудрец коснулся праха: «Вовеки троном золотым владей, Вовеки будь счастливей всех людей! Ты внемлешь государей славословью, И солнце о тебе поет с любовью. Благодаря тебе я всем богат: Есть кони, люди и в руке — булат. Не о себе прошу с тоской глубокой, Нет бедных под рукой твоей высокой, Мне больно, шах, из-за твоей страны И знатных, что для счастья рождены, Мне больно, что меня ты не тревожишь, Мое, пожалуй, имя уничтожишь! Не я ли шаху в прежние года, Как поступить, советовал всегда? Но ты отверг, о шах, совет мой правый, И удалился я от дел державы... Надеясь на твою любовь, пришел К нам Сиявуш, чей жребий был тяжел. Сказал я: «Сиявуша ты не трогай, Не то Рустам воздаст нам карой строгой, Настанет для туранцев смертный час, Иранские слоны растопчут нас! Но, влагу жизни напитав отравой, Убил ты Сиявуша в день кровавый. {38} Иль ты забыл, свой трепет притаив, Что доблестен Рустам и грозен Гив? Иль ты забыл о той несчастной брани, Когда Иран торжествовал в Туране, Когда стонали нивы и луга, Растоптанные конницей врага? Опомнись, шах, твои надежды ложны На то, что меч Дастана спрятан в ножны. С мечом отца нагрянет вновь Рустам, И кровь туранцев брызнет к небесам. О царь, покоем жертвовать не надо,— Ты нюхаешь цветок, что полон яда! Убьешь Бижана — сразу хлынет рать, Чтоб за него туранцев покарать. Ты — царь, покорны мы твоим приказам. Так поступай, как наставляет разум. Ты вспомни: пострадал ты, зло творя, Ты месть познал иранского царя. Живешь покуда мирно с ним в соседстве, Но станет плодоносным древо бедствий. О государь, глаза свои открой: Грозит нам гибель от войны второй! Ты знаешь лучше всех, как бьются в сече Отважный Гив, Рустам широкоплечий. Могучий, грозный, прянув, словно барс, За внука отомстит тебе Гударз!» Пытался пламя погасить вельможа, Но шах ему ответил, гнев умножа: «Не знаешь ты, что мой позор глубок, Что на меня Бижан его навлек. Смотри, я стар, а ныне обесчещен Я дочерью, презреннейшей из женщин! На поруганье отдала она Тюрчанок непорочных имена! Престол мой опозорен, и повсюду Страной и войском я осмеян буду. Когда Бижана смерти не предам,— Весть грянет по селеньям, городам, Тогда я кончу дни свои в позоре, Я буду слезы лить в тоске и горе». Сказал Пиран, владыку восхвалив: «О шах, ты счастлив, мудр и справедлив. Согласен я с реченьями твоими: Лишь доброе ты защищаешь имя. Но все-таки разумен мой совет. Подумай прежде, чем ты дашь ответ. Да, приговор ты изреки суровый, Но виселице предпочти оковы: Иранцам ты урок хороший дашь, Не будут больше край тревожить наш. Тот в книге дней исчезнет со страницы, Кто попадет на дно твоей темницы!» С той речью разум шаха был един, Совет Пирана принял властелин... Исполнился престол туранский света От мудрого и доброго совета.

Властитель Гарсиваза вызвал вновь: «Оковы и темницу приготовь. Ты нечестивца с этого мгновенья Держи в наручниках, чьи тяжки звенья, Их заклепай, и друга Манижи Цепями с головы до ног свяжи, И брось вниз головою в подземелье,— Да позабудет счастье, свет, веселье! За камнем, что зиждителем небес Из моря брошен был в китайский лес, {39} Ты на слонах отправься с караваном И привези: мы счет сведем с Бижаном! Избавит нас тот камень от невзгод,— В пещеру дива закрывал он вход. Ты камнем завали нору темницы, Да сохнет в ней иранец юнолицый! Оттуда поспеши к блуднице в дом, Покрывшей своего отца стыдом. Лиши ее дворца, нарядов, свиты, Венец у недостойной отними ты. Скажи: «Такой ли ждал тебя конец? Ты осквернила царство и венец!» Пред всеми опозорен, я тоскую, Склоняя голову свою седую. Босую к яме ты приволоки: Птенец попал не в гнездышко — в силки! Скажи: «Была ты для него отрадой, Теперь как сторож узника порадуй!» От шаха удалился Гарсиваз, Чтоб этот злобный выполнить приказ. Богатыря, связав его цепями, Поволокли от виселицы к яме. Наручники надели на него, И сталь цепей на теле у него. Оковы заклепал кузнечный молот. Несчастного, что был красив и молод, Вниз головою бросили во тьму И камнем завалили вход в тюрьму. Затем с дружиною, как ветер гневный, Ворвался Гарсиваз в чертог царевны. Ее чертог разграблен был вконец, Тот захватил кошель, а тот — венец. В чадре, простоволосая, босая, Царевна появилась молодая. В пустыню Манижу поволокли, И слезы по лицу ее текли. Сказал ей Гарсиваз: «Живи в пустыне, Ухаживай за узником отныне». И вот осталась девушка одна. Печали собеседница она. Пустыней побрела в слезах и горе. День миновал, и ночь минула вскоре,— Она пришла к темнице поутру, Отверстие прорыла в ту нору, Ушла, когда заря зажгла все небо... Как нищенка, просила всюду хлеба, И, накопив за долгий день запас, К темнице возвращалась в поздний час, И опускала хлеб на дно, рыдая... Так стала жить царевна молодая.

Семь дней в лесу Бижана ждал Гургин, Семь дней в лесу он пребывал один, Везде его искал, блуждал дубравой, Лицо свое омыл водой кровавой. Где друг его? Расстраивался он, В предательстве раскаивался он. Гургина конь доставил быстроногий В лесную глушь, где сбился друг с дороги. Воитель обошел безмолвный лес,— Нет никого, исчез Бижан, исчез! Вот перед ним — зеленая поляна. Быть может, здесь найдет Гургин Бижана? Как вдруг увидел он издалека Коня Бижана возле родника. Седло свалилось набок, сбруя сбита, Уздечка сорвана, в грязи копыта. Он понял, что Бижан попал в капкан, Что не вернется он теперь в Иран. Где он теперь? В тюрьме? Петлей удавлен? Мечом Афрасиаба обезглавлен? Раскаиваясь, он искал пути, Не знал Гургин, как честь свою спасти. К шатру погнал он скакуна Бижана, Всю ночь не спал и вышел утром рано, Пустился в путь, домой, в Иран спеша, Утратила покой его душа. Дошли до шаха о Гургине вести: Мол, сына Гива не было с ним вместе, Но шах от Гива эти скрыл слова, Решив с Гургином встретиться сперва. Услышал Гив,— шумели повсеместно,— Что храбрый сын его пропал безвестно. Гив зарыдал и головой поник, Из дома раздавались плач и крик. Стонал он: «Где Бижан? Что с ним случилось? В лесу, в стране армян, что с ним случилось?» Седлать велел он, горем удручен, Коня, что был вскормлен для похорон. Скакун Кишвада убран был на диво, И ярость клокотала в сердце Гива. Вот богатырь вскочил в седло, и конь Помчался, точно ветер и огонь. Подумал Гив: «Увижусь я с Гургином, Узнаю от него, что стало с сыном. А вдруг, враждой иль завистью влеком, Он зло Бижану причинил тайком? Всю правду рассказать его заставлю, А если предал сына — обезглавлю!» Гургин скакал, чело в тоске склоня. Увидев Гива, он сошел с коня, Приблизился к нему с земным поклоном, С лицом, в тоске истерзанным, смятенным. Сказал: «О ты, что храброго храбрей, Советник шаха, вождь богатырей! Ты вышел со слезами мне навстречу. Что я тебе скажу и что отвечу? К чему мне жизнь, хотя она сладка? Она сильна? Сильней моя тоска! Как без стыда в глаза тебе я гляну? Я плачу, я тоскую по Бижану! Но будь спокоен, сын твой невредим, Я расскажу тебе, что стало с ним». Стоял в поту, в грязи, с потухшим взглядом, С конем Гургина конь Бижана рядом. Его увидев, Гив упал с седла, Окутала его сознанье мгла. Приник воитель головою к праху, Порвал он богатырскую рубаху. Он вырвал волосы из бороды, Казалось, обезумел от беды! Он говорил: «Создавший хлябь и сушу, Любовь и разум ты вселил мне в душу. Тебе назад я душу отдаю: Пропал мой сын в глухом лесном краю! Ты знаешь лучше всех, как я горюю, Ты душу унеси мою больную: Любви и горя, брани и похвал На сей земле с избытком я познал. Но сын сокрылся в месте потаенном, И я теперь захвачен в плен драконом!» Затем сказал Гургину: «Расскажи, Как было дело, но чуждайся лжи. Убит ли он на поединке бранном, Иль призраком он был похищен странным? Скажи: он умер от смертельных ран Иль задушил его судьбы аркан? Ответь мне словом ясным и правдивым: Быть может, сын мой уничтожен дивом? Где ты без всадника нашел коня? Скажи мне: где Бижан? Не мучь меня!» Сказал Гургин: «Вот речь моя прямая. Себя возьми ты в руки, мне внимая. Сейчас о том слова произнесу, Как с кабанами бились мы в лесу. Узнай о происшествии тяжелом, О, богатырь, владеющий престолом! Достигли мы армянской стороны, Где буйствовали эти кабаны. Растоптанных полей, побитых пашен И рощ поваленных был облик страшен. Здесь превратились кабаны в господ, Постигло злое бедствие народ. Когда мы копья подняли и с криком Вступили в битву в этом месте диком, Предстал кабан, огромный, как скала, За ним — другие, злобным нет числа. Как львы, чьей доблести чужда пощада, Громили мы вдвоем кабанье стадо, Свалив их к кучу, мощны и крепки, Мы вырвали у кабанов клыки. Оттуда мы в Иран коней помчали, Охотились, не ведая печали. Онагр из чащи выбежал на луг, Как дивный идол, появился вдруг. Сед, как Гударз, он мчался — беломастный, Казалось, это сам Фархад прекрасный! Иль то коня Бижана был собрат? При этом, как Симург, он был крылат! С ногами, как у ветра, с гривой львиной,— Как будто с Рахшем крови был единой! Он встал, как слон, пред нами, а Бижан Тотчас накинул на него аркан. Онагр-красавец вырвался из плена, Бижан вдогонку ринулся мгновенно. Бежит онагр, а верховой — за ним. От бега на лугу вздымался дым, И волны праха друг на друга лезли, И тот онагр и твой Бижан исчезли, В их поисках прошел я сто дорог, Мой конь от долгих странствий изнемог,— Простыл Бижана след, лишь вороного Я встретил, изнуренного, больного. «Но где Бижан,— я думал в этот миг,— Онагра он догнал иль не настиг?» Я поисков не прекратил, однако, Я пробыл там до наступленья мрака. Я понял: нам дорогу преградив, В онагра обратился Белый див!» Внимал отец, внимал, утратив сына, И усомнился в чистоте Гургина. Рассказ, хотя и полон был прикрас, До глубины души его потряс. Смущенье скрыть стараясь безуспешно, Гургин дрожал, а сердце было грешно. Подумал Гив, что речь его — обман, Что глупо так не мог пропасть Бижан. Старался Ахриман, исчадье скверны, Чтоб Гив, озлоблен, выбрал путь неверный, Внушал ему: «За сына отомсти, Те, кто врагам прощает,— не в чести!» Терзался Гив, тоскуя и пылая, Не сразу появилась мысль благая: «Враг мира цель преследует свою. Что пользы, коль Гургина я убью? Что пользы, если я убийцей стану? Иначе надобно помочь Бижану! Лжецу могу я голову рассечь, И даже стену рассечет мой меч. Пойду, предстану взорам властелина, Пускай вину он выявит Гургина». Сказал Гургину: «Вижу твой обман, Воистину ты злобный Ахриман! О, где мой сын, мой шах, моя денница? Бижану ты помог с дороги сбиться! Меня поверг ты в страшную беду, Я выхода, несчастный, не найду. О, где мой сон и отдых, где лекарство От твоего обмана и коварства! Вступить я должен с шахом в разговор: Тебе не дам покоя до тех пор. Затем прибегну к верному булату: За сына, за себя начну расплату».

Явился к шаху Гив, не пряча слез. Желанье мести он с собой принес. Приблизился к властителю с приветом: «Будь вечно счастлив, осиянный светом! О ты, юдолью правящий земной, Не видишь разве, что стряслось со мной? Был сын возлюбленный моим оплотом, Он жил, отцовским радуясь заботам. Я знал, что жизнь его полна тревог, Боялся разлучиться с ним, берег. Теперь Гургин вернулся в наше царство: Вздор на его устах, в душе — коварство. Явился он с известием дурным О том, кто был советчиком моим. Лишь скакуна, лишь друга боевого,— От сына знака не привез иного. Суди Гургина, правящий в стране: Я стал несчастным по его вине!» Сочувствовал Хосров отцовской боли, Надев венец, сияя на престоле, Он ощутил в душе тоску и гнев, И вопросил он Гива, побледнев: «Что говорит Гургин? Какое слово? Где спутника покинул молодого?» Пред шахом речь Гургина повторив, О храбром сыне вновь заплакал Гив. Воскликнул шаханшах: «Рыдать не надо, Верь и надейся: ждет тебя отрада. Да будет снова твой удел хорош: Потерянного сына обретешь! Беседовал я долго с мудрецами, Советовался с нашими жрецами. С Тураном, ради чести и добра, Мне начинать сражение пора. За смерть отца, в долгу пред Сиявушем, Мы отомстим, мы весь Туран разрушим, Бижан пойдет на битву с тем врагом, Туранской рати учинит разгром. А ты не плачь, будь твердым: ты — мужчина. На правый суд я вызову Гургина!» В тоске, в слезах покинул Гив дворец. О милом сыне тосковал отец. Гургин пришел, приказ услышав строгий. Отважных в царском не было чертоге: Ушли богатыри за Гивом вслед С тоской: Бижан пропал во цвете лет! Он во дворец вступил, как виноватый, Приблизился к царю, стыдом объятый. Он землю пред царем поцеловал, Сказал реченья, полные похвал, И преподнес, восславив царский разум, Клыки, ценою равные алмазам: «С победой ты навек вступил в союз, Все дни твои да будут как Ноуруз, Да всех врагов ты в пламени расплавишь, Как этих кабанов, их обезглавишь!» Шах на клыки взглянул и произнес: «Какую весть сегодня ты принес? Скажи мне, где оставил ты Бижана? Ужели стал он жертвой Ахримана?» Пытливый взгляд вонзил в него Хосров. Гургин застыл столбом от этих слов. Потом он побледнел, охвачен дрожью. Рассказ наполнен вздором, сердце — ложью. Он про онагра бормотал и луг, Бессвязные слова терзали слух, Не порождала следствия причина,— Разгневался Хосров, прогнал Гургина, Воителя, чья совесть не чиста, Но не раскрыл для ругани уста! Спросил: «Тебе известно изреченье? Сказал Дастан отважным в поученье: «Погибнет лев, наказанный судьбой, Вступив с потомками Гударза в бой!» Когда б дурной я не боялся славы И кары, что пошлет господь всеправый, Я палачу поднять велел бы меч, Как птице, голову тебе отсечь!» Велел, чтоб кузнецы пред ним предстали: «Оковы сделайте из крепкой стали!» Пошел Гургин и кандалы повлек: От них да будет грешнику урок! А Гиву шах сказал: «Мужайся ныне, Ищи его у нас и на чужбине, А я пошлю во все концы земли Бойцов, что в битвах славу обрели. Поверь, я много приложу стараний, Ловить я буду вести о Бижане. А если весть не прилетит сама,— Не торопись и не сходи с ума. Пусть только фарвардин придет весенний, Пора благоуханных дуновений, Пора, когда цветы цветут в садах, Когда и наши головы в цветах, Земля в парчу зеленую одета, Цветы росою плачут до рассвета, Когда сверкает каждый лист и куст, Когда благословляет нас Ормузд! Тогда предстану перед богом с чашей, Где отражение вселенной нашей. Увижу в этой чаше семь планет, {40} Все царства мира, весь подлунный свет. Я восхвалю и праотцев и бога, Который судит праведно и строго. Тогда-то, светом чаши осиян, Скажу я, где находится Бижан!» И Гив освободился от печали, Когда слова такие прозвучали. Сказал, царя за доброту хваля: «О шах, живи, пока живет земля! Ты покори судьбу, дружи с победой, От злого глаза ты вреда не ведай. Ты трон возвысил, царскую печать, Тебя всегда мы будем величать!» Покинул Гив дворец, вкусив отрады. Во все концы отправил он отряды. Объехали воители весь свет, Чтоб отыскать хоть признак или след, По всей земле искали неустанно, А не нашли пропавшего Бижана.

Пришла весна, весь мир животворя, И Гив спросил о чаше у царя: Явился он с поникшей головою, Но все-таки с надеждою живою. Увидел шах, что он тоской объят, Что горших не знавал еще утрат. Тогда Хосров надел наряд, в котором Он представал перед господним взором. Молясь творцу, что вечен и един, Воспламенился гневом властелин; О помощи взывал к творцу вселенной,— Да будет попран Ахриман презренный! Из храма шах вернулся в свой чертог, Надел венец, не ведая тревог, Взял чашу, глянул в светлом напряженье,— Семи планет увидел отраженье. Узнал он — что, и сколько, и когда Ему пошлют грядущие года. Блистали в дивной чаше все созвездья, День милости вставал и день возмездья, Сатурн, Юпитер, Марс, чей страшен гнев, Венера, Солнце, и Луна, и Лев. Все, что свершится, все надежды наши Волшебник-шах увидел в этой чаше. Он посмотрел на семь подлунных стран,— Нигде, нигде не виден был Бижан! Лишь на земле Гургсара, в темной яме, Узрел Бижана вещими глазами: Он в кандалах, он стал добычей зла, Он просит, чтобы смерть скорей пришла, Но девушка, по облику — царевна, Заботится о бедном каждодневно. Воскликнул шах с весельем: «Сын твой жив! Будь счастлив, горе в сердце сокрушив! Он в кандалах, а дом его — темница, Но ты не должен за него страшиться. В Туране твой Бижан, воитель наш, Красавица — при нем прилежный страж. Увы, я вижу, болью отягченный, Как мучается в яме заключенный. Они скорбят, печаль их глубока, И плачут, как весною облака. Он смотрит безнадежно и тоскливо, Трепещет, как беспомощная ива, А мысль его в Иран устремлена, Он произносит ближних имена. Как облако в дождливую погоду, Он смерти ждет, он рад ее приходу. Но кто помочь несчастному готов? Кто пленника избавит от оков? К дракону кто пойдет по доброй воле? Кто вызволит Бижана из неволи? Один Рустам, Рустам, чья длань сильна: Поднимет он кита с морского дна! Помчись в Нимруз, о воин именитый, Но в тайне этот замысел храни ты. Ни днем не отдыхая, ни в ночи, Мое письмо Рустаму ты вручи. Я расскажу ему об этом деле, Прогонишь ты печаль, достигнув цели!»

Затем Хосров писца призвал к себе, Поведал о Бижановой судьбе. Послание Рустаму он составил, В котором предводителя восславил: «О ты, что всех сильнее и храбрей, О богатырь — глава богатырей! От предков ты достался мне в наследство, Ты для сражений препоясан с детства. Ты — сердце шахов, ты — царей оплот, Твой меч всегда спасение несет. Погибнет леопард с тобою в споре, Ты страхом устрашил всех чудищ в море, Бесовских войск развеял ты дурман, Освободил от них Мазандеран. О, сколько венценосных властелинов Ты уничтожил, в пыль и прах низринув! Ты недругов коварство прекратил, В развалины ты царства превратил. Ты воинов вожатый величавый, Защита и могущество державы. Ты палицей низвергнул силы зла, Царей твоя десница вознесла. Твое читаем имя на печати Хакана и главы туранской рати. Узлы ты завязал: кто захотел Их развязать,— познал дурной удел. Лишь ты один то, что связал, развяжешь, Лишь ты царям к величью путь укажешь. Тебе господь немало дал щедрот: И мощь слона, и знатный, славный род, Дал для того, чтоб силою десницы Ты вызволял несчастных из темницы. Возникла цель, достойная тебя: Приди на помощь, благо возлюбя. На весь Гударза род, кознелюбивы, Низринулись туранцы, точно дивы! Седой Гударз и Гив перед тобой Теперь стоят с надеждой и мольбой. Ты знаешь, как ценю я их уроки, Их доблесть, ясный ум и сан высокий. Ты нам во имя дружбы послужи, Есть для тебя оружье и мужи. Подобные удары роковые Низверглись на старинный род впервые. Бижан для Гива правой был рукой, У старика опоры нет другой. Нам предан Гив, он окружен почетом, Моей семье он был всегда оплотом, Придут напасти — он всегда со мной, В беде иль в счастье — он всегда со мной! Едва получишь от меня известье, Сюда примчись поспешно с Гивом вместе. Начнем немедленно с тобой вдвоем Держать совет о малом и большом. Не пожалеем ни бойцов, ни денег, Но только бы на волю вышел пленник. Иди в Туран, иди путем побед, Да счастье движется тебе вослед! Получишь все, что нужно, что желанно, Иди в Туран, освободи Бижана!»

Лишь на письмо поставил шах печать, Стал богатырь Хосрова восхвалять. Для Гива было то письмо утешно, Он в Сеистан отправился поспешно. С собою взял он двадцать верховых, Творца в молитвах поминал своих. Он вдоль Хирманда рысью по пустыне Скакал, как вестник, думая о сыне. Он сокола затмил бы мощью крыл, Двухдневный путь за сутки он покрыл. Он мчался по тропам долин и взгорий, А в сердце, словно меч, вонзалось горе. Дозорный страж на всадника взглянул И закричал, чтоб услыхал Забул: «Какой-то витязь, конных возглавляя, Примчался из неведомого края, Рукою меч сжимает боевой, И реет бранный стяг над головой». Дастан, услышав донесенье стражи, Сел на коня проворного тотчас же, Навстречу поскакал смельчак седой: «Быть может, люди прибыли с враждой?» Но посмотрел Дастан — увидел Гива: В тоске, в слезах, он ехал торопливо. Подумал: «Новая стряслась беда, Затем-то Гива шах послал сюда». Казался Гив бессильным от недуга. Приветствовали витязи друг друга. Спросил Дастан, как поживает шах, Затем спросил о доблестных мужах. Воскликнул Гив: «Тебе, о седоглавый, Поклон от шаха и вельмож державы!» Он о своей кручине рассказал, Об узнике, о сыне рассказал. «Ты видишь, как лицо мое увяло? От слез, как шкура барса, пестрым стало!» Внимал ему с волненьем старый Заль, В душе почуяв ярость и печаль. Несчастный Гив спросил о слонотелом, Сказал: «К нему я прибыл с важным делом». Ответил Заль: «Охотится Рустам, Но близится конец его трудам». Промолвил Гив: «Коня к нему направлю. Ему письмо Хосрова я доставлю, А ты Рустама жди в жилье своем, Вернемся — побеседуем втроем». А Заль: «Останься здесь, гони заботы, Вернется скоро мой Рустам с охоты». Они пошли к Дастану во дворец, В пути с отцом беседовал отец. Вдруг топот Гив услышал поседелый: С охоты возвратился мощнотелый! Прибытием Рустама просветлен, Сойдя с коня, отвесил Гив поклон. Лицо его в слезах, в пыли одежда, А в сердце с горечью слилась надежда. Рустам увидел, что беда стряслась, Что лик его омыт водою глаз. Подумал: «Видно, горькая година Настала для страны, для господина». И, Гива к сердцу своему прижав, Спросил он о властителе держав, О Тусе, о Гударзе, Густахаме, О воинах, что были смельчаками, О храбрых, как Руххам, Шапур, Фархад, Бижан, Гургин, что знатностью богат. В душе у Гива запылала рана, Когда он имя услыхал Бижана. Стонал, и плакал, и стонал опять. В слезах Рустама начал восхвалять: «Привет тебе, вожатый исполинов, Оплот земли, избранник властелинов! Обрадовался я тебе, Рустам, Твоим расспросам и твоим речам. Погибшему вернешь ты душу снова, И превратишь ты старца в молодого. У тех, кого назвал ты, жизнь светла, От них тебе привет, поклон, хвала. Один Бижан томится в темной яме, Он, сказывают, скован кандалами. О богатырь, ты посмотри, я стар, А принял от судьбы такой удар! Я был отцом возлюбленного сына, Из-за него гнетет меня кручина,— Он с глаз моих исчез: у нас в роду Кто испытал подобную беду? Вот почему на долю мне досталось, Как солнце, мчаться, позабыв усталость. В безумии влачу печаль свою И всем вопрос о сыне задаю. Но чашу поднял щах благословенный, В той чаше — отражение вселенной. Молясь творцу, восславил властелин Добро Ормузда, месяц фарвардин. Покинув храм и думая о боге, Венец надел он в царственном чертоге, Взглянул на чашу, словно чаровник,— Весь мир в ее сиянии возник! Увидел шах, что мой Бижан в Туране Скорбит в цепях под бременем страданий. Тогда Хосров послал меня скорей К тебе, вожатому богатырей. Я пожелтел, в тоске смыкаю вежды, А все же не утратил я надежды: Поможешь мне, избавишь от беды,— Ведут ко благу все твои труды!» Сказав, замолк и вздох издал глубокий, Кровавой влагой оросились щеки. Письмо вручив, прибавил он к письму, Что шах Гургина заключил в тюрьму. Взял богатырь письмо, огнем пылая, В нем ненависть к врагам зажглась былая, К Афрасиабу ненависть зажглась, Из-за Бижана кровь текла из глаз. Рустам с семейством Гива породнился. На дочери Рустама Гив женился, Был на его сестре Рустам женат, Был Фарамурз, их сын, умом богат. Бижан — отваги, доблести вершина — От дочери родился исполина... Сказал он Гиву: «Не горюй теперь. Я с Рахша не сниму седла, поверь, Пока спастись не помогу Бижану! Как божий гнев, я на врагов нагряну, Разрушу я оковы и тюрьму, Верну свободу сыну твоему».

Затем в чертог Рустама поспешили, Во всем совместно действовать решили. Рустам письмо Хосрова прочитал,— Остолбенел от множества похвал, Которые вознес глава державы Богатырю, чей славен меч всеправый. Сказал Рустам: «О Гив, спокоен будь. Слова Хосрова указуют путь. Узнал я боль твою, твою кручину, Узнал я горя твоего причину. Я высоко тебя ценю, и есть Там, где злодейство,— мстители и месть. За Сиявуша и в Мазандеране Я с местью вел бойцов на поле брани. Пустился в путь, приехал ты сюда, Забыв про старые свои года. О Гив, мне твой приезд принес веселье, Но плачу я, что сын твой в подземелье. Мне больно, что печаль тебя гнетет, Что ты придавлен тяжестью невзгод. Но, как велел Хосров, я месть взлелею, Я головы своей не пожалею, Пойду, Бижана вызволить спеша: Из-за него скорбит моя душа. Пусть только мне господь оставит душу,— Пойду и подземелье я разрушу, Я все богатства, и себя, и рать Готов за сына твоего отдать! Я силой опояшусь богоданной, Мой шах светить мне будет в битве бранной. Пойду, свободу пленнику верну, Приеду с ним в иранскую страну. А ты три дня побудь в моем жилище, Познай отраду от вина и пищи. Мой дом принадлежит тебе — со мной, С моей душой, и телом, и казной. Три дня мы проведем за чашей пира В честь витязей и властелина мира, А на четвертый день, в рассветный час, Помчимся к шаху, как гласит приказ». Тогда поднялся Гив, прогнал тревоги, Поцеловал Рустама в руки, в ноги, Вознес хвалу: «Ты, всепобедный вождь, Явил величье, славу, доблесть, мощь. В тебе одном смогли соединиться Могущество слона и ум провидца. С тобой да будут свет и торжество, Смыл ржавчину ты с сердца моего!» Когда он успокоил душу Гива, То сам уверовал в конец счастливый. Сказал слуге: «Всех мудрых позови, Отважных, седокудрых позови». Гив, Завара и Фарамурз с Дастаном Воссели за столом благоуханным. Красавица, сияя, как кумир, Игрой и пеньем радовала пир. Вином пылала чаша круговая, А чанг звенел, сердца и слух лаская. Так пировал Рустам три светлых дня И сесть не торопился на коня.

Четвертый день пришел, настало время, Чтоб оба друга вдели ногу в стремя. Велел Рустам в столицу двинуть рать, Все нужное для воинов собрать. Богатыри стояли у твердыни, Загородив дорогу на равнине. Рустам, в парче из Рума и в броне, Мгновенно оказался на коне. Он сел на Рахша с палицею деда, А цель его — над силой зла победа. Пронзило ржанье Рахша небосклон, А сам Рустам — над солнцем вознесен! Что нужно — взял, а лишнее отправил, В Забуле Фарамурза он оставил. Он вместе с Гивом отобрал бойцов — Сто тысяч сеистанских храбрецов. Отправились в иранскую столицу, Для битвы приготовили десницу. Лишь к городу приблизился Рустам — Чертог царя предстал его глазам. Казалось, благодатный ветер жизни Воителя приветствовал в отчизне. Сказал Рустаму Гив: «Помчусь вперед, Пусть от меня к владыке весть придет, Что в это утро счастье нам блеснуло, Что прибыл ты на Рахше из Забула». «Будь радостен,— сказал Рустам в ответ Да никогда Хосров не знает бед!» Покинул Гив и войско и Рустама, К властителю страны помчался прямо. Он шаху поклонился до земли, Его уста привет произнесли. Спросил Хосров: «Скажи, страдавший много, Где Тахамтан? Трудна ль была дорога?» А Гив: «Звезда Хосрова так светла, Что все его свершаются дела. Внимает наш Рустам твоим приказам, Тебе он сердце посвятил и разум. К письму, что написал глава владык, Рустам глазами и лицом приник. Свои поводья сблизил он с моими, Твое, о шах, благословляет имя. Я прибыл раньше, чтоб сказать: «Рустам Покорен, как слуга, твоим словам!» Воскликнул шах: «Но где же тот, который Стал для меня и для страны опорой? Он любит нас, он добрых дел творец, Его с почетом примет наш дворец». Ответил Гив: «О шах, глава народа! Опередил я на два перехода Рустама и его богатырей. Чтоб эту весть доставить поскорей». Шах приказал жрецам и ратоборцам, Всем родичам своим и царедворцам Сесть на коней, встречать богатыря: Он прибыл, волю шахскую творя. Гударз, насупивший седые брови, Фархад и Тус — воитель царской крови, Две трети войскоборцев-силачей, Владетелей и палиц и мечей, Пошли, как завещал Кавус когда-то, Встречать Рустама, что сильней булата. И все слилось: и пыль, и небосклон, И ржание коней, и блеск знамен. Приблизившись к Рустаму в день погожий, Сошли с коней воители-вельможи. Сошел с коня и тот, кто всех сильней. Он радостно приветствовал друзей, О государе он спросил великом, О солнцеликом и месяцеликом. Вновь сели в седла, двинулись вперед. Азаргушасп, казалось, их ведет! Приблизился к царю могучий воин И, кланяясь, подумал, что достоин Сей государь и славы и похвал, Что по заслугам он любовь снискал. «Вовеки,— он сказал,— по божьей воле Ты восседай на золотом престоле. Да будешь ты Ормуздом осиян, К тебе да будет милостив Бахман, А в месяце урдибихишт — в лазури Пусть Марс тебе сияет и Меркурий. Настанет шахривар — веди войска, О государь, чья доблесть высока. В счастливом спандармузде всей душою Ты радостью возрадуйся большою. С тобой да будут Дей и Фарвардин, Чтоб ты печальных не знавал годин. Да будешь, наделенный светлым даром, О царь, обласкан месяцем азаром. Пусть в месяце абан твоя судьба Тебе покорной станет, как раба. Пусть каждое твое умножит стадо Свет благодатный месяца мурдада. Сын славных предков, чья держава — сад, Пусть радует твою страну Хурдад!» Рустам замолк, и всех обвел он взглядом. Шах посадил его с собою рядом. Сказал Хосров: «Злодейская рука Пусть от тебя пребудет далека. Все тайны мира ты постиг чудесно, Твоя лишь тайна миру неизвестна! Царей избранник, родины броня, Ты охраняешь войско и меня. Рустам, тебя увидев, я ликую, Как будто душу я обрел другую. Здоровы ли — желаю им добра — Дастан, и Фарамурз, и Завара?» Рустам сказал, склоняясь: «Царь Ирана, Ты, чья судьба вовеки недреманна! Они живут, не ведая обид: Бессмертен тот, кто шахом не забыт!»

В цветник царя пришел слуга придворный, Украсил он для пира сад просторный, Под ветвью цветоносной и густой Велел престол поставить золотой. Коврами устлан и в парчу одетый, Сад засверкал сверканием планеты. Так осенило дерево престол, Что тень бросал на трон могучий ствол. Ствол — серебро; на яхонтовых ветках — Не ягод гроздья, а жемчужин редких. Не лист на ветке и не плод блестит: Как серьги — сердолик и хризолит. На ветках апельсины золотые: Снаружи — золото, внутри — пустые, Но, как тростник внутри просверлены, Они вина и мускуса полны. Кто сядет на престол в саду лучистом, Обрызган будет мускусом душистым. Пришел и на престол воссел Хосров. На шаха лился мускус из плодов. Увидел всех, с кем сердцем был он дружен, Украшенных венцами из жемчужин. Звенели весело их голоса, На всех — запястья, серьги, пояса, Они стояли, золотом блистая, На всех — парча из Рума, из Китая. У всех пылают лица, как тюльпан, Все пьют из чаши, а никто не пьян. Объяло всех веселье удалое, Играли, громко пели, жгли алоэ. К престолу соизволил шах позвать Гударза, Туса и другую знать. Решил он побеседовать с могучим, И сел Рустам под деревом пахучим. Рустаму государь сказал тогда: «О благородный, чья светла звезда! Ты — наш оплот. Иран тебя восславил: Ты крылья, как Симург, над ним расправил. В столице иль на дальнем рубеже В дни бедствий ты всегда настороже. Ты знаешь, каковы Гударза дети: Им царь царей дороже всех на свете, Их службу, их советы я ценю, Я вижу в них надежную броню. Я мучился, но моего призыва Никто, никто не слышал, кроме Гива! Беда низверглась на моих друзей: Потерян сын,— что может быть страшней? Откажешься,— мы не найдем другого, Чтоб вызволил из бедствия такого! Бижан — в Туране, где кругом — враги. Подумай и Бижану помоги. Казну, коней, людей, вооруженье Я отдаю в твое распоряженье». Рустам пред шахом прах поцеловал, И встал, и много произнес похвал: «Как солнце, ты распространил пыланье, Чтоб каждое исполнилось желанье. Ни гнева, ни нужды не знай, о шах, Твои враги да превратятся в прах! Ты — царь Ирана, мудрый и нетленный, И прах у ног твоих — цари вселенной. Вовек тебе подобного царя Не видели ни месяц, ни заря. Ты злых от добрых отделил законом, Ты победил, ведя борьбу с драконом. Лишь для того, чтоб ты не ведал бед, Родился я от матери на свет! Я подчиняюсь шахскому приказу, Куда пошлешь, туда помчусь я сразу. И палица, и свет, царя земли Бесовский край разбить мне помогли. Пусть воздух превратится в пламень ярый, Во имя Гива нанесу удары. Пусть враг вонзит в мои глаза копье,— Продолжу я сражение мое. Во славу шаха буду я бороться,— Не надо ни бойцов, ни полководца». Гударз и Фарибурз, Шапур и Гив И прочие, Рустама восхвалив, Удачи пожелали перед битвой И обратились к господу с молитвой. Вино лилось, и каждый стал румян, И в здравице помянут был Дастан. Пил государь, перед весною ранней Раскрыв с весельем все врата в Иране.

Узнав, что прибыл славный исполин, Ключ от своей беды нашел Гургин. Послание Рустаму он отправил: «О ты, кто трепетать врагов заставил! Ты — древо славы, милостей врата, Броня от бед и мира доброта! Боюсь, что я тебя побеспокою, Но поделюсь с тобой моей тоскою. Горбатая судьба на этот раз {41} Решила, чтобы светоч мой погас. Свершилось, что должно было свершиться, Моим жилищем сделалась темница. Готов я стать добычею огня, Но лишь бы шах помиловал меня! Избавит он меня от доли черной, От старости ненужной и позорной, И ты мне разрешишь помчаться в бой,— Архаром диким двинусь за тобой! Найду Бижана, обойдя всю землю, Я голосу добра отныне внемлю». К Рустаму слово узника пришло. Прочтя письмо, вздохнул он тяжело. Он знал: Гургин заслуживает кары,— И все ж его жалел воитель старый. «Вернись назад! — он приказал гонцу,— Скажи тому злодею, наглецу: «Иль ты забыл рассказ, как победила Коварная пантера крокодила? Над разумом восторжествует страсть,— И ты погибнешь, должен будешь пасть, Но если страсть твою поборет разум, Тебя, как льва, прославят гордым сказом. Коварство ты свершил, как старый лис, Не видел, что силки тебе плелись. Не заслужил ты, низкий и презренный, Чтоб я тебя назвал царю вселенной, Но вижу я: настал твой тяжкий миг, Отчаянья предела ты достиг. Зажгу твою звезду, что омрачилась,— Да государь тебе дарует милость. Как только покарает бог врагов, Бижан освободится от оков,— На волю будешь выпущен ты сразу, Помилован по шахскому указу. Но если не найду его следа, То откажись от жизни навсегда. Я первый, чтоб врагов карать сурово, Пойду по воле бога и Хосрова, Но если я погибну в той борьбе, То Гив за сына отомстит тебе». С царем,— а сутки пролетели скоро,— Не начинал воитель разговора. Но снова день сияющий взошел, Воссел Хосров на золотой престол. Рустам-воитель с просьбою великой Предстал пред миродержцем и владыкой: О бедном, о Гургине он скорбел, Об узнике, чей горестен удел. Ответил шах: «Не будь к нему пристрастен. Иль я карать и миловать не властен? Поклялся я престолом и страной, Венерой, Марсом, Солнцем и Луной, Что, если к нам Бижан не возвратится, Сразит Гургина царская десница. Проси, что хочешь,— трон, венец, печать, А в этом вынужден я отказать». Сказал Рустам: «О царь, царей потомок, Ты правду вывел к свету из потемок, Подумай сам: раскаялся злодей, Готов он жизнью жертвовать своей, И если будешь с ним суров без меры, То отвратишь его от чистой веры. Кто разума не следует путем, Наказан будет за грехи потом. Гургин, ты вспомни, воевал с бесстрашьем, Твоих границ всегда был верным стражем, Тебе и предкам честным был слугой, Он охранял страну и твой покой. Прости его ради меня, подумай,— И так наказан он судьбой угрюмой». Рустама ради был Гургин прощен, Хосровом на свободу возвращен.

Спросил Рустама властелин державы: «С какою ратью в бой пойдешь ты правый? Что хочешь, из казны и войск,— бери, Да победят твои богатыри. Боюсь: Афрасиаб, чье сердце грешно, Бижана гибели предаст поспешно. Душа туранца хитростей полна, Учился он у дива-колдуна. Его внезапно ненависть ужалит,— И пленника он с ног секирой свалит». Сказал Рустам: «Под обликом чужим, Мы втайне это дело совершим. Перехитрим туранцев и обманем, Противника запугивать не станем. Мы снарядим торговый караван, Мы вступим тихо, как купцы, в Туран, Не будем торопиться в этом деле, Сейчас не время, чтоб мечи блестели, С камнями, золотом и серебром, С опаской путь надежды изберем. Дай ткани мне, ковры, что блещут ярко,— Как для продажи, так и для подарка». Тогда призвал властитель слуг своих, Велел достать из древних кладовых Поболее казны и одеяний, Вручить Рустаму золото и ткани. Принес казнохранитель кошели И развязал их пред царем земли. Рустам взглянул на жемчуга, динары, И, сколько нужно, взял воитель старый, На сто верблюдов нагрузил добро, На десять — жемчуг, злато, серебро. Из тех стрелков, что закалились в войнах, Он выбрал только тысячу достойных. Сказал: «Из витязей и воевод, Кого упомяну, со мной пойдет: Гургин, Занга,— им равных мы не встретим, Льва-Густахама назову я третьим. Четвертым будет грозный Гураза, Воюя, смерти смотрит он в глаза. Руххам, Фархад, что стал оплотом нашим, Пойдут совместно с витязем Ашкашем. Я выбрал этих славных семерых — И войска и казны сторожевых». Навьючили казну, товаров груды,— Готовы в путь и люди и верблюды.

Отважным, независимым, Рустам, Сказал своим семи богатырям: «Как только сторожей наступит смена, В ночной поход отправимся мгновенно». Запели петухи в рассветной мгле. Вот у слона — литавры на седле. Рустам явился с палицей, с арканом: Могущественным высился платаном. Проехал через царские врата, Хвалу царю произнесли уста. Богатыри — пред ним, а войско — сзади, Готовы жизнь отдать победы ради. У каждого — копье, стрела, булат, Чтоб кровь пролить, они вперед летят. Вот наконец туранская граница. Рустам велел стрелкам остановиться. Сказал: «Спокойно, с разумом дружа, У этого останьтесь рубежа. Пусть даже я умру на поле чести,— Должны вы пребывать на этом месте, Но копья заостряйте и мечи, Готовьтесь к битве утром и в ночи». Вступил в Туран, семь витязей возглавил, А на границе тысячу оставил. Оделись по-купечески они, Достали домодельные ремни, И, вместо серебра, парчи, атласа, В одежду облачились из паласа. Они в туранский двинулись предел. И караван благоухал, блестел. Коней скакало восемь в караване, Семь — хороши, а Рахш — венец мечтаний. На ста верблюдах — ткань, что дорога, На десяти верблюдах — жемчуга. Рожок напоминая Тахмураса, Звонки звенели, дол гудел и трясся. Так двигался, так прибыл караван В Хотан, которым управлял Пиран. Был этот город близко от границы, Дворец виднелся, крепость и бойницы. В тот день Пиран, воитель и мудрец, Охотился, был пуст его дворец. Он возвращался, радостен и светел. Издалека Рустам его заметил. Насыпал жемчуг в кубок золотой, Прикрыл его румийскою парчой, Двух дорогих коней украсив златом, И серебром, и жемчугом богатым, Посыльным их вручил и, как купец, Отправился к Пирану во дворец. Сказал: «Ты доблестью на поле брани Прославился в Туране и в Иране. Ты — богатырь, ты царственно велик, И на земле немыслим твой двойник!» Хотя Пиран Рустама видел прежде,— В купеческой не распознал одежде. «Что ты за человек? — спросил Пиран,— В наш город из каких ты прибыл стран?» А витязь: «Твой слуга перед тобою. Стоянку в городе твоем устрою. Проделал из Ирана тяжкий путь, Чтоб у тебя торговлю развернуть. Любую вещь куплю, продам любую, Увидишь ты, как бойко я торгую. Я шел к тебе и уповал светло: Меня возьмешь ты под свое крыло! Жемчужины я распродам бессчетно, Четвероногих я куплю охотно. Хочу,— пусть мне твоя поможет мощь,— Из тучи дружбы лить жемчужный дождь!» Затем из кубка, что царя достоин, Рассыпал жемчуг пред Пираном воин. Вручил дары — уладились дела: Понравились и жемчуг и хвала. Вручил коней, что зренье ослепили: Их гривы и следа не знали пыли! Пиран взглянул на кубок золотой, На жемчуг, удивлявший красотой, Торговцу ласковым ответил словом, Дал место на сиденье бирюзовом, Сказал: «Тебя устроим возле нас. Пойди, вернись без страха в добрый час. Ты за свое имущество не бойся, Никто не отберет, не беспокойся. Пойди и ценный привези товар, Где пожелаешь, там устрой базар. У сына моего остановись ты, Как родич ты мне будешь, сердцем чистый!» Сказал Рустам: «Для славных горожан Мы приведем сюда наш караван. Твоим словам доверившись всецело, Займусь я куплей и продажей смело. Найдешь у нас,— поклясться я готов,— Ты жемчуга всех видов и родов, И если ты не дашь купца в обиду, Из города с душой спокойной выйду». Сказал Пиран: «Доставь сюда всю кладь, Ты будешь под охраной торговать». Рустам доставил ценную поклажу И, в дом вступив, решил начать продажу. Узнали горожане, что в Хотан Явился из Ирана караван. Был весь Хотан взволнован и разбужен Известием о продавце жемчужин. Стекались люди под приютный кров Для купли жемчуга, парчи, ковров. Рассвет взошел над миром светозарный. Так начался в том доме торг базарный.

Узнав о караване, Манижа Явилась в город, плача и дрожа. Перед купцом, прославленным молвою, Предстала с непокрытой головою. С ресниц смахнула слезы рукавом, Сказала о событье роковом: «Трудись, безгрешною стезею следуй И разочарования не ведай. Судьбой да будешь взыскан в добрый час Пускай тебя дурной не сглазит глаз. Осуществи желанья в полной мере, Вовек не знай убытка и потери. Всегда урокам разума внимай, Да будет счастлив твой иранский край. Какие вести об иранском войске? Где Гив, Гударз? Где знатный род геройский? Известно ль, что Бижан попал в тюрьму? Помогут ли сородичи ему? Ужель таких богатырей потомок Умрет в цепях, не выйдет из потемок? Железом скован с головы до ног, Бижан в цепях тяжелых изнемог, В его оковы гвозди крепко вбиты, Лохмотья кровью жаркою покрыты. Из-за него забыла я о сне, Я плачу, скоро слез не хватит мне». Рустама испугала речь такая, Царевну грубо он прогнал, ругая: «Прочь от меня ступай, да побыстрей, Не знаю никаких богатырей, До Гива и Гударза нет мне дела, А болтовня твоя мне надоела!» Взглянула с укоризною тогда, Заплакала от горя и стыда, Сказала: «Я пришла с душой больною, Зачем ты грубо говоришь со мною? Не хочешь отвечать? Так не гони! В тоске и горе провожу я дни. Кто в жалости отказывает нищим? Ужель в Иране мы таких отыщем?» Сказал Рустам: «Эй, Ахримана дочь, Эй, женщина, ступай из лавки прочь! Я грубо говорю с тобой недаром, Ты мне мешаешь, занят я базаром. Твой день уныл, суров ли,— не мешай, Иди, моей торговле не мешай! Я даже и не думал там селиться, Где Кей-Хосрова гордая столица. Мне эта неизвестна сторона И Гива и Гударза имена». Велел Рустам помочь несчастной нищей, И слуги перед ней предстали с пищей. Затем остался с ней наедине, Сказал: «Свою печаль поведай мне. Зачем ты спрашиваешь об Иране? О шахе? О бойцах? О поле брани?» А Манижа: «Купец, не будь жесток! Поймешь ли горя моего исток? От пленника сейчас я удалилась, К тебе пришла, с надеждою на милость, Спросить о том, что замышляет шах, О Гиве, о Гударзе, о бойцах. Но ты меня, как стражник, встретил криком. Иль ты забыл о господе великом? Я — Манижа, Афрасиаба дочь. Еще не видели ни день, ни ночь, Ни люди моего нагого тела, А ныне в нищенстве я пожелтела, Лепешек я прошу из ячменя... За что же бог так покарал меня? Скажи, чей на земле печальней жребий? Услышит ли меня господь на небе? Бижан — в темнице, он лежит на дне, Забыл о блеске звезд, о светлом дне. Закованы в железо ноги, руки, С ничтожной жизнью жаждет он разлуки. Вот почему тоска в меня впилась, Вот почему я слезы лью из глаз. Когда вернешься,— может быть, в Иране Гударза встретишь ты — главу собраний, Иль к шаху во дворец войдешь, и там Тебе предстанут Гив или Рустам,— Так передай им, что Бижан — в неволе, Что он умрет, пускай не медлят боле, Что смерть к нему все ближе с каждым днем, Что камень есть над ним, а цепь — на нем». Сказал Рустам: «Царевна, ты прекрасна, Не проливай же слез любви напрасно. Зачем к отцу ты с просьбой не пошлешь Великодушных родичей, вельмож? Быть может, дочери своей в угоду, Смягчится, пленнику вернет свободу? Боюсь, обижен будет твой отец, Не то бы одарил тебя купец». Он поваров призвал в свое жилище,— Да принесут побольше всякой пищи. Велел он птицу подогреть чуть-чуть И в мягкую лепешку завернуть. Как дух, что внемлет властному заклятью, Он быстро спрятал там кольцо с печатью. Сказал: «Ступай ты к пленнику с едой: Ты стала для беспомощных звездой».

Пришла к темнице, где томился пленный. За пазухой — платок с едой отменной. Вот опустила сквозь нору платок Тому, чей жребий жалок и жесток. Был изумлен Бижан печальнолицый. Воззвал к царевне из своей темницы: «Любовь моя, откуда ты пришла? О, где такие блюда ты нашла? Я стал причиной твоего недуга, О любящая, нежная подруга!» А Манижа: «К нам прибыл караван, Пришел купец, чья родина — Иран, Привез в Туран товары для продажи, Его богатства не опишешь даже, На нем печать ума, добра, трудов, Он жемчугом торгует всех родов, Он блещет сердцем, разумом, нарядом, Он свой базар с дворцом устроил рядом. Сей праведник мне дал платок с едой, Сказал: «Во имя благости святой Ты накорми страдальца молодого, Поест,— вернись ко мне за пищей снова». Бижан лепешку развернул, и вдруг Как бы светлее сделалось вокруг. Он руку протянул к вареной птице,— Кольцо с печатью вспыхнуло в темнице. Улыбка засияла на лице: «Рустам»,— прочел Бижан на том кольце. Казались буквы тонкими, как волос, От счастья сердце чуть не раскололось: То дерево надежды расцвело, То ключ от радости блеснул светло! Раздался смех, он был могуч и громок, Дошел он до царевны из потемок. Уж не рехнулся ли Бижан в уме? Как может узник хохотать в тюрьме? Решила Манижа: «На дне колодца Лишь тот, кто разума лишен, смеется». Спросила удивленно: «Что за смех? Тебе смеяться грех,— спроси у всех! Как можешь хохотать в колодце этом? Иль ночь ты спутал с днем и мрак со светом? Открой мне тайну: иль увидел ты Судьбы счастливой светлые черты?» Бижан ответил: «Будет перемена! Надежда есть, что вырвусь я из плена! И если дашь мне верности обет, Чтоб жертвою не стал я новых бед, Я расскажу об этом человеке, Но только клятвы не нарушь вовеки, Известно всем, что женщины язык Узды не знает и болтать привык». С обидою воскликнула царевна: «За что судьба меня карает гневно? Зачем в печали жизнь моя прошла, Не ведая страданиям числа? Я всем пожертвовала для Бижана, А он не верит мне, боясь обмана! Отец, друзья и вся моя родня С презреньем отвернулись от меня. Я золотом, дворцом, венцом владела,— На разграбленье отдала всецело. Я на тебя надеялась, любя,— Надежду потеряла на тебя. Да видит бог, что мерой правды мерит: Возлюбленный возлюбленной не верит!» Сказал Бижан: «Права ты, Манижа. Ты потеряла все, любви служа. Нет, не должна печалиться подруга! Услышь меня, страдалица-подруга! В тюрьме я разума утратил свет,— Поможет мне разумный твой совет. Сей благодетель, продавец жемчужин, Который с добротой и лаской дружен, Пришел в Туран из-за моей беды: В делах торговых нет ему нужды. Быть может, бог узрел мою обиду — И на простор земли я скоро выйду. Тебя, когда свободу мне вернет, Избавит он от ласковых забот. К нему пойди ты с речью сокровенной: «О богатырь, о друг царей вселенной! Помочь страдальцу в силах ты один. Скажи, не ты ли Рахша господин?» Как ветер понеслась, покинув яму, Слова Бижана принесла Рустаму. Узнав, что, жизнью друга дорожа, О помощи взывает Манижа, Что ей, своей возлюбленной прекрасной, Доверил тайну пленник тот несчастный, Рустам сказал: «Красавица, живи, К любимому всегда полна любви. Из-за него ты вынесла немало, Из-за него такой печальной стала. Скажи ему: «Так пожелал творец,— Владелец Рахша прибыл наконец. Он много приложил трудов, стараний В Забуле, и в Иране, и в Туране». Но тайну лишь Бижану ты открой И будь настороже ночной порой. Днем собери дрова, а ночью темной, Царевна, разведи костер огромный». Его ответ отраду ей принес, И сразу высохли глаза от слез. Она отправилась на то нагорье, Где пленник пребывал во тьме и в горе. Сказала: «Речь твою передала Тому, чей ум высок, душа светла. Он молвил мне: «Да, верно, я тот самый, К кому Бижан взывал из темной ямы. А ты, что плачешь кровью слез, а ты, Что сделалась добычей нищеты,— Скажи ему: «Ты не сгниешь в могиле,— Мы, словно барсы, когти заострили. Теперь, когда твой отыскался след, Мечам разящим удивится свет. Разрою прах своими я когтями, Я брошу камень в небо, прянув к яме». Еще сказал: «Как станет потемней, Ночь вырвется из солнечных когтей,— Ты разведи костер, чтобы темница Могла, как днем, сверканьем озариться, Чтоб видно было, как пройти к тюрьме, Чтобы с пути не сбился я во тьме». Слова, что прозвучали в подземелье, Душе Бижана принесли веселье. Воззвал он к богу, счастья не тая: «О чистый, всепрощающий судья! В беде ты мне помог, добром владея. Стрелою праведной пронзи злодея, От подлых защити меня, как щит,— Ты знаешь, сколько я познал обид. Быть может, я вернусь в страну родную, Покину край, где плачу и тоскую... А ты, подруга, нищей стала вдруг, Из-за меня познала столько мук. Ты отдала мне душу, сердце, тело, Из-за меня так много претерпела. Из-за меня решила потерять Венец, престол, родных, отца и мать. Но если вырвусь из драконьей пасти И юности мне улыбнется счастье,— Как бог велит, достигну торжества, Я засучу для битвы рукава, Тебе служить, как самодержцу, буду, Я за тобой последую повсюду. Вновь ношу подними. Она трудна, Но верю, будешь ты награждена». ...Вот за дровами в лес она стремится, Порхает по сухим ветвям, как птица. Ей светит солнце, а в руках — дрова. В лесу вступает ночь в свои права. Уходит солнце за гористый выступ, А войско ночи движется на приступ. Уже объемлет землю тишина И в тайну явь земли превращена. День обращает в бегство рать ночная И солнце угасает, отступая. Пошла царевна, пламя развела. Ночь,— скажешь,— загорелась, как смола! Вдруг слышит,— не кувшин звенит ли медный? То Рахша топот, звон копыт победный!

Рустам облек в кольчугу мощный стан, Стянул ее завязки Тахамтан. Он обратил к Йездану взор открытый, Он попросил опоры и защиты. Сказал: «Бижана я хочу спасти,— Да слепнет недруг на моем пути!» Семь витязей своих собрал он вместе, Велел им опоясаться для мести. Помчались, чтобы уничтожить зло, Под каждым — тополевое седло. Был впереди Рустам, пред ними — пламень, Который озарял Аквана камень. {42} Когда они подъехали к костру, Увидели и камень и нору, Сказал Рустам блистательной дружине: «Лицо земли топтать мы будем ныне. За труд возьмемся с пылом боевым, От камня вход в тюрьму освободим». Семь витязей сошли на землю живо, Чтоб камень отвалить морского дива. Изнемогли в поту, в грязи, в пыли, А камень с места сдвинуть не могли. В бессилье задыхался каждый воин, И только этот камень был спокоен. Рустам сошел с коня и сделал шаг, Заткнул подол кольчуги за кушак, Молясь творцу, чтоб силу зла низринул. Уверенно он камень с места сдвинул, Забросил в лес китайский, далеко,— Земля, дрожа, вздохнула глубоко. Воззвал к Бижану, что познал мученье: «Как чувствуешь себя ты в заточенье? Ты мог от мира столько взять услад, Но кубок взял, в который налит яд!» Бижан ему ответил из колодца: «Был труден путь в Туран для полководца? Явился ты,— расстался я с бедой: Весь яд вселенной стал живой водой! А я живу, почти не видя хлеба, Земля железом стала, камнем — небо. Уже я смерти ждал, я изнемог Из-за обилья горя и тревог». Сказал Рустам: «Страдать не будешь боле, Тебя всевышний вырвал из неволи. Теперь, безгрешный, чья душа честна, Есть просьба у меня к тебе одна. Даруй Гургину светлое прощенье, Да не живет в твоей душе отмщенье». Сказал Бижан: «Ты разумом богат,— Узнай, как предо мной он виноват! Не знаешь ты, всесильный, величавый, Какой вкусил я от него отравы! Пусть попадет мне в руки прежний друг,— Не вырвется Гургин из этих рук!» Рустам воскликнул: «Если, злоедушен, Моим словам не будешь ты послушен, Оставлю я тебя, вернусь домой, А ты сгниешь, замученный тюрьмой», Услышав речь Рустама, заключенный Издал из глубины темницы стоны: «Забыл я, каково сиянье дня, Нет витязя несчастнее меня: Я должен даже в этот день безвинно Стерпеть коварство и простить Гургина! Ну что ж, его прощаю навсегда, Ушла из сердца моего вражда». Тогда Рустам аркан закинул в яму, И вот Бижан, в цепях, предстал Рустаму: Он грязен, как дикарь, и волосат, И гол, и ногти длинные торчат. Все тело в язвах гнойных и кровавых От кандалов — железных, острых, ржавых. В оковах тело с головы до пят,— И закричал Рустам, тоской объят. Он разорвал оковы заточенья, Рассыпались цепей железных звенья. К Рустаму, продавцу жемчужин, в дом Бижан и Манижа пошли вдвоем,  Еще не смея радоваться встрече, Рустама восхваляя в каждой речи. Рустам велел подать Бижану снедь, Богатыря помыть, переодеть. Припал к ногам Бижана сын Милада, Сказал Гургин: «Да будет мне пощада!» Он попросил прощения при всех За то, что совершил тяжелый грех. Бижан к нему почуял в сердце жалость, И сердце от возмездья отказалось. Навьючили верблюдов в добрый час И сели на коней, вооружась. Рустам — на Рахше, за Рустамом следом — Воители, привыкшие к победам. Отправил груз, устроил все дела, Теперь стезя к сражению вела. Послал вперед Ашкаша, верхового, Что был ушами войска боевого. Велел Бижану: «Вместе с Манижой С Ашкашем ты покинешь край чужой, А я о сне и отдыхе забуду, С Афрасиабом ночью биться буду. Такой в его чертогах бой пойдет, Что завтра высмеет его народ! А ты, познавший беды и несчастья, Не принимай в сражении участья». Сказал Бижан: «Уехать я могу,— Вы отомстите за меня врагу».

С заботой о вернувшихся с дороги Спокойно шах воссел в своем чертоге, Бижану приказал прийти к нему, Поведать про оковы и тюрьму. Бижан повел рассказ о темной яме, О тяжких путах с острыми гвоздями, О камне, о превратностях судьбы, О войске, поскакавшем для борьбы. Внимал властитель повести ужасной, Сочувствуя той девушке несчастной. Сто платьев, ослеплявших красотой, Жемчужин редких, ткани золотой, Венец, рабыню, кольца и браслеты, Ковер и в десяти мешках монеты Вручил ему, сказал богатырю: «Я все твоей страдалице дарю. С ней обращайся ласково, не строго, Из-за тебя она страдала много. Будь предан ей и думай лишь о ней... Ты видишь ли круговращенье дней? Оно одних на самый верх поставит, От горестей и тяжестей избавит, Других низвергнет вниз, в непрочный прах. Где сплошь и рядом — горе, смута, страх. Того, кого лелеяло на воле, Вдруг бросит в яму нищеты и боли, Другого из темницы до высот Престола и короны вознесет. Судьба кознелюбива и упряма, Ни перед кем она не знает срама. Она сильна в хорошем и в плохом, Заботиться не хочет ни о ком. Добра и зла вожатый постоянный,— Таков сей мир и все его обманы. Из-за дирхемов горестным не будь, Ты избери великодушья путь. Где тот, кто смотрит на казну с презреньем, Кто жизни рад и всем ее твореньям?!» Я передал правдиво этот сказ: Таким он с древности дошел до нас. Бижану много посвятив стараний, Расскажем о Гударзе и Пиране.