Речений скатерть расстелив, дихкан О старых подвигах повел дастан. Вином наполнив золотую чашу, Гуштаспа вспомнил — быль седую нашу; Как Руиндиж сломил Исфандиар, Как путь ему указывал Гургсар. Когда Исфандиар из Гумбадана Примчался, он разбил полки Турана. На Руиндиж он двинулся потом, Гургсара взял с собой проводником. В глухой степи дорога разветвилась, И войско на привал остановилось. Исфандиар вина подать велел, Стол накрывать, певцов позвать велел. Костры перед шатрами запылали. Вожди за шахским ужином предстали. И повелел миродержавный шах, Чтобы Гургсара привели в цепях. Подряд четыре чаши дал Гургсару. Пей, раб злосчастный! — он сказал Гургсару.— Коль мне свою судьбу поручишь ты, Корону и престол получишь ты. Ответь мне правду и живи беспечно,— Я весь Туран отдам тебе навечно! И я тебя, когда Туран возьму, К блистающему солнцу подыму! Детей твоих и близких не обижу, Я возвеличу их, а не унижу. Но я тебя предупреждаю все ж, Что всем вам — гибель, если ты солжешь. Я изрублю тебя мечом вот этим, И горе родичам твоим и детям!» И отвечал трепещущий Гургсар: «О благородный муж Исфандиар, Ты поступай согласно чести шаха! Всю правду я скажу — не ради страха». И царь спросил: «Где Руиндиж? Ведь он От нас, я знаю, очень отдален. Дорога не одна туда, их много... Скажи: какая лучшая дорога? О Руиндиже все поведай нам — Как укреплен и сколько войска там?» И отвечал Гургсар: «О свет вселенной, Мой царь Исфандиар благословенный! Чтоб войско к Руиндижу привести Отсюда мне известны три пути. Одним путем — три месяца идти, Другим путем — два месяца почти. Путь первый — по долинам населенным, Возделанным и щедро орошенным. А путь второй — в два месяца. На нем Для войска пропитанья не найдем. Пески... Ни пастбища, ни водопоя, Ни места для привала и покоя. Есть третий путь — кратчайший. На коне Его проскачешь за семь дней вполне. Но там таятся волки, львы, драконы... Нет от чудовищ этих обороны. Там некой злобной ведьмы волшебство, Она страшней дракона самого. Кто б ни попался ей, она уносит За облака, потом на землю бросит. Там леденящий холод снежных бурь, Там крыльями Симург мрачит лазурь. Кто этот путь пройдет, тот в день восьмой Вдали увидит замок пред собой. Войсками полон, выше темной тучи Возносит башни Руиндиж могучий. Вокруг него, шумна и широка, Как море, разливается река. Арджасп, когда он замок покидает, На корабле реку переплывает. Ни в чем извне нужды в том замке нет, И он осаду выдержит сто лет. Там нивы, и плодовые деревья, И мельницы, и на горах кочевья». Исфандиар словам Гургсара внял, В раздумье время некое молчал, Сказал: «Должны мы двигаться поспешно. Путем кратчайшим мы пойдем, конечно!» Гургсар ему: «Пытались люди встарь Семь подвигов свершить, о государь. Все, кто доныне тем путем ходили,— Богатыри — там головы сложили». «Пойдешь со мною,— молвил Руинтан,— Увидишь: буду я как Ахриман. Ответь, с чем мне придется повстречаться, Чтоб я сперва обдумал: как сражаться?» Гургсар сказал: «Сначала, средь песков, О славный муж, ты встретишь двух волков — Самца и самку, в гневе неуемных, Как два слона, могучих и огромных. У них рога растут на лбах крутых. Львы в ужасе бегут, завидя их. Слоновым бивням их клыки подобны, Сильны они, неукротимо злобны». Гургсар умолк. И увели его В цепях туда, где стерегли его. А царь в короне кеев бирюзовой Велел пустить по кругу чашу снова. Когда светило мира поднялось, И покрывало тьмы разорвалось, И утро бодрое над спящим станом Походным загремело барабаном, Сел на коня могучий Руинтан И радостно войска повел в Туран. Лишь переход полдневный миновал он, Бывалого советника призвал он. Советник тот — Пшутан премудрый был — Душа, и страж, и око ратных сил. И царь сказал-: «Что ждет нас — я не знаю... Тебя главою войска назначаю. Я не хочу людей ввергать в беду; Вы стойте здесь, а я вперед пойду». У вороного подтянув подпруги, В степь выехал он в боевой кольчуге; Погнал коня, на смертный бой готов. И вот вдали заметил двух волков. Чудовища, увидев Руинтана, Громаду мощных плеч его и стана, Навстречу мужу медленно пошли, Как два слона, два стража той земли. На лук могучий тетиву надел он, Как кровожадный лев, на них взревел он. В двух Ахриманов ливень стрел пустил, Смертельно их — без промаха разил. От жал жестоких, застревавших в теле, От ран глубоких волки ослабели. И царь возликовал в душе своей, Увидев поражение зверей. Напал на них, отвагою кипящий, И обнажил индийский меч блестящий; И головы чудовищ отрубил, Ручьем кровавым землю затопил. И он сошел с коня, закончив битву, Чтобы Йездану вознести молитву. Сначала место средь камней и скал Не залитое кровью отыскал. В слезах, с душой предвечному открытой, Пал на колени воин знаменитый. Сказал: «О правосудный судия! Тобой силен и возвеличен я. Ты, на путях добра руководитель, Ты дал победу мне, миров зиждитель!» Когда Пшутан и войско подошли, Они царя «молящимся нашли. Увидев подвиг, полны изумленья, Богатыри стояли в размышленье. Воскликнули: «Мы сами назовем Исфандиара волком и слоном! Храни, предвечный, пахлавана мира! А без него ни войска нет, ни пира!» Уж вечер тени над землей простер, Мужи воздвигли царственный шатер. Постлали скатерть. Кубки заблестели. Князья вокруг царя за ужин сели.

Был опечален, огорчен Гургсар, Что поразил волков Исфандиар. Вновь привели его к престолу шаха, С лицом в поту, дрожащего от страха. Три чаши царь велел ему подать. Спросил: «Что можешь ты еще сказать?» И отвечал Гургсар: «О многославный Владыка с львиным сердцем, муж державный! Здесь не бросай ты вызова судьбе! Здесь лев и львица встретятся тебе. При виде их кровь леденеет в жилах, Сам Ахриман их поразить не в силах». И рассмеялся царь, и молвил он: «Эй, нечестивый, чем ты устрашен? Услышишь завтра, что мечом скажу я! Увидишь, как обоих уложу я!» Когда сгустилась тьма и пал туман, Исфандиар в поход свой поднял стан. Повел войска, во тьму глубокой ночи Вперяя налитые кровью очи. Вот солнце, разгоняя облака, Взошло, одето в желтые шелка. Увидел муж долину меж холмами. Усеянную белыми костями. И там Исфандиар с войсками стал. И так Пшутану мудрому сказал: «Пойду один. Войска с тобой оставлю. А я в бою меча не обесславлю». И он в долину львиную вступил, И мир для сердца львиного стеснил. Вот перед ним явились лев и львица, На мужа устремились лев и львица. Разящий меч блеснул, самец упал, И грива обагрилась, как коралл. От черепа до задних лап могучих Разрубленный — он пал в песках зыбучих. Тогда рванулась в бой подруга льва, И отлетела зверя голова, Как мяч, от богатырского удара, И кровь обрызгала Исфандиара. Сошел к потоку; с тела и лица Отмыл он кровь и восхвалил творца: «О правосудный! Весь я пред тобою! Ты хищников сразил моей рукою!..» Войска в ту пору близко подошли. Огромных видят львов — в крови, в пыли. Полны восторга, мужа восхвалили, «Поистине велик он!..» — говорили. Вот, завершив молитву, Руинтан К шатрам своим вернулся в царский стан. И засияла скатерть золотая, Чредою блюд и чашами блистая.

Вновь привели на пир Исфандиара В цепях железных злобного Гургсара. Три чаши царь налить ему велел. Когда же Ахриман повеселел, Спросил Гургсара пахлаван вселенной: «Что завтра ждет меня? Скажи, презренный!» Ответил тот: «О милосердный шах, Пусть ненавистник твой падет во прах! Не устрашась волков и львиной пасти, Ты одолел великие напасти. Но завтра ты предайся божьей власти, Надейся на свою звезду и счастье. Тебя беда такая завтра ждет, Что все былые беды превзойдет. Дракон дорогу дальше охраняет, Он вдохом рыб из моря извлекает. Огонь из пасти извергает он. Скале подобен телом тот дракон. И если ты отступишь, благодетель, Позора в том не будет — бог свидетель. Ведь если путь окружный изберешь, Сам будешь цел и воинов спасешь!» А шах: «Кругом ли, прямо ли пойду я, Тебя в оковах всюду поведу я! Увидишь сам — свирепый твой дракон Моей десницей будет истреблен!» Умелых плотников найти велел он, К себе в шатер их привести велел он. Повозку приказал соорудить, На ней мечи и копья утвердить. Сундук железный с крышкою добротной К повозке той приколотили плотно. Вот двух коней ретивых привели И в тот возок диковинный впрягли. Сел Руинтан в сундук, для испытанья, Погнал коней, как по стезе ристанья, И, радостный, он повернул назад, Проверивши премудрый свой снаряд. Меж тем померкло небо, ночь настала, Вселенная чернее зинджа стала, {43} В созвездии Овна взошла луна, Вступил завоеватель в стремена, Повел полки... И утро с небосклона Блеснуло, и поникли тьмы знамена. Броню и шлем Исфандиар надел, Блюсти войска Пшутану повелел. Опять играющих могучегривых В повозку запрягли коней ретивых, Сел царь в сундук, тугие взял бразды, Погнал упряжку, не страшась беды. Колес тяжелых гром дракон услышал, И ржание, и лязг, и звон услышал. Он поднялся, как черная скала. И от него на солнце тень легла. Кровавый взор горел безумьем гнева, Дым вылетал из огненного зева. И это страх, и это ужас был, Когда он, как пещеру, пасть раскрыл. Не дрогнул дух могучий Руинтана, Во всем он положился на Йездана. Визжали кони, бились что есть сил. Дракон коней могучих проглотил. Он проглотил коней с повозкой вместе И с сундуком, скрывавшим мужа чести. И тут мечи дракону в пасть впились, И волны черной крови полились. Мечей из пасти изрыгнуть не мог он, Теряя кровь, жестоко изнемог он. И брюхом пал на землю он без сил. Тут воин крышку сундука открыл, Свод черепа дракону сокрушил он, Мечом на волю выход прорубил он. Мозг раскрошил ему Исфандиар. Вставал от крови ядовитый пар, Взор омрачая и тесня дыханье. И пал могучий воин без сознанья. Когда Исфандиар упал во прах, Пшутана охватил смертельный страх. Со стоном, обливаяся слезами, Он поспешил к нему с богатырями. Все к месту боя полетели вскачь, В смятенье подымая вопль и плач. На темя шаха розовую воду Струил Пшутан, взывая к небосводу. Исфандиар вздохнул, глаза открыв, Сказал: «Не плачьте! Я здоров и жив, Но, задохнувшись, рухнул, как убитый, От испарений крови ядовитой!» Как пьяный, будто предан забытью, Он встал, шатаясь, и сошел к ручью. В потоке с головы до ног омылся И в чистые одежды облачился. Колени пред Йезданом преклонил, Создателя в слезах благодарил. Он молвил: «Разве я убил дракона? Ты мне помог, мой щит и оборона!» И воинство в восторженном пылу Творцу вселенной вознесло хвалу. Но горем омрачился дух Гургсара, Узнав, что спас творец Исфандиара.

Разбили близ реки на берегу Шатры на зеленеющем лугу. И царь созвал носителей кулаха. И поднял чашу, славя шаханшаха. Велел в цепях Гургсара привести, Велел ему три чаши поднести. Пил их Гургсар, сдержать не в силах стона. И царь, смеясь, напомнил про дракона. Сказал: «Эй ты, презренный! Где же он — Вчерашний мной поверженный дракон? Что завтра я страшней дракона встречу? С какою злою силой выйду в сечу?» Сказал Гургсар: «О царь, пускай всегда Тебя хранит высокая звезда! Войдешь ты завтра в некий край счастливый И с ведьмой встретишься сладкоречивой. Она сгубила сонмы ратных сил, Но ей никто вреда не причинил. Захочет — в море обратит пустыню, Затмит над миром солнца благостыню. Ту ведьму Гуль зовут, мой славный шах. Страшись запутаться в ее сетях! Ты не кичись пред небом благосклонным. Довольно и победы над драконом». Ответил царь: «Эй, наглый раб тщеты! Что завтра будет, сам увидишь ты. В петлю я эту ведьму взять сумею, Хребет у ведьмы я сломать сумею! Бог укрепит в моей деснице меч — И голова слетит у Гули с плеч!» ...Вот красные надело одеянья И закатилось солнце мирозданья. Царь поднял войско, снарядил обоз, Повел людей в поход при свете звезд. Шли ночь... И вот уж над земной чертой Блеснул им шлем рассвета золотой. Когда Овен, как яхонт, засветился, Дол, как весна, смеющийся открылся. В поход Исфандиар сбираться стал. Сосуд вина и золотой фиал, Тамбур сереброструнный взял с собою, Готовясь будто к пиру, а не к бою. Сел на коня и въехал, словно в рай, В благословенный и цветущий край. Тюльпанами лужайки красовались, Деревья над ручьями наклонялись. В зеленой чаще он сошел с коня, Где по камням родник бежал, звеня. Он сел и чашу осушил сначала. Когда же сердце в нем возликовало И пламя потекло в его крови, Под свой тамбур запел он о любви. Так пел Исфандиар мироискатель: «Отрады мирной не дал мне создатель! Всю жизнь в походе я, всю жизнь в боях. Львы и драконы на моих путях. Одни труды — ни радости, ни холи, И от любви и счастья нет мне доли! Пусть утолит мне сердце вечный свод, Пусть мне подругу милую пошлет!» Из чащи ведьма песню услыхала И видом как цветок весенний стала. Сказала: «В сети мне попался лев. Желанье счастья в сердце, а не гнев». Под чарами пленительной личины Сокрыв свой облик мерзкий и морщины, Она тюрчанкой стала, скажешь ты, В сиянии волшебной красоты. Стан — кипарис; как мускус, черен волос; Лицо как солнце; птичье пенье — голос. Ланиты, грудь — цветущая весна. Внезапно вышла к витязю она. Увидев пери, шедшую из чащи, Он громче заиграл, запел он слаще. Он пел: «О вечный, правосудный бог! Ты сам — в горах, в пустынях мне помог. Я пел о пери, я взывал о милой, О счастье в жизни трудной и унылой. И ты открыл мне милосердья дверь, Ты гурию мне въявь послал теперь». Он чашу налил ей вином старинным, И нежный лик ее зардел рубином. Но у него,— что ведьма не ждала,— С собою цепь заветная была. Пророк Зардушт, Гуштаспа одаряя, Цепь эту вынес из пределов рая. Цепь из небесной стали, как аркан, Стянул на шее ведьмы Руинтан. Внезапно ведьма львом оборотилась. За меч он взялся, помня божью милость, И так сказал: «Хоть гору сокруши — Ты безопасна для моей души. Хоть тигром зарычи, хоть пой по-птичьи, Вот меч — явись мне в подлинном обличье». Глядит — старуха мерзкая в цепях, С лицом, как сажа, в белых сединах. Мечом взмахнул он, ведьму обезглавил, Траву и меч кабульский окровавил. Едва он ведьму замертво поверг, Как в полночь — ясный небосвод померк. Завыла буря, туча навалила И черной тенью ясный день затмила. Сел муж в седло, на стременах привстал И, словно гром ревущий, закричал. Вновь посветлело, и Пшутан явился И делу пахлавана удивился. «О достославный шах! — воскликнул он.— Что пред тобою — ведьма, лев иль слон? Будь вечно счастлив, радуйся, живи! Весь мир нуждается в твоей любви!» Огонь рвался из темени Гургсара При вести о делах Исфандиара.

И преклонился пред лицом творца Носитель славный фарра и венца. В той чаще он шатер велел разбить И скатерть золотую расстелить. И старшему из стражников суровых Сказал: «Веди заложника в оковах!» Угрюмого, с поникшей головой Гургсара царь увидел пред собой. Вина велел открыть источник красный. Три чаши выпил вновь Гургсар злосчастный. Сказал Исфандиар: «Ну, кознодей, Взгляни, что стало с ведьмою твоей! Ты видишь — голова ее чернеет На дереве? А ведь она умеет,— Ты говорил мне,— светлый день затмить, Пустыню может в море превратить... Скажи: какое завтра чудо встречу, С каким врагом готовиться на сечу?» И встал Гургсар, отдав царю поклон, И отвечал: «Эй, ярый в битве слон! Бой предстоит тебе — былых труднее, Врага ты встретишь всех иных грознее. Увидишь гору в тучах и во мгле И чудо-птицу на крутой скале. Симург та птица, а земной молвою Наречена «Летающей горою». Слона увидит — закогтит слона, Акул берет из волн морских она; Возьмет добычу — унесет за тучи. Что ведьма перед птицею могучей?! По воле всемогущего творца, Есть у Симурга сильных два птенца. Когда они распахивают крылья, Тускнеет солнце, мир лежит в бессилье. Опомнись, царь! Помысли о добре! И не стремись к Симургу и горе!» А царь: «Своей стрелой копьеподобной Крыло к крылу пришью у птицы злобной! И завтра утром сам увидишь ты, Как я Симурга сброшу с высоты». Когда блистающее солнце скрылось И ночь над миром темная сгустилась, Исфандиар, раздумием объят, Велел готовить боевой снаряд, Повел войска в безвестные просторы. А на рассвете показались горы С вершиною заоблачной вдали. И солнце обновило лик земли. И царь Пшутану с войском быть велел, А сам опять в сундук железный сел. В повозке, ощетиненной мечами, Лихими увлекаемый конями, Вздымая тучу пыли, мчался он Туда, где подымался горный склон. Повозка стала под скалою дикой. Единоборства воин ждал великий. Когда Симург повозку увидал, Карнаи, клики войска услыхал, Он к небу взмыл, как туча грозовая Громадой крыльев солнце закрывая. Как барс на олененка, скажешь ты, Напал он на повозку с высоты. И грудь Симурга те мечи пронзили, И крови бурные ключи забили. Изранил крылья исполин и стих, Лишились мощи когти лап кривых. Над склоном, от крови его багровым, Птенцы взлетели с клекотом громовым. Кружили с криком горестным, темня Огромными крылами солнце дня. Симург о те мечи себя изжалил, Коней, сундук, повозку кровью залил. Встал Руинтан, сидевший в сундуке, Сверкающий булат в его руке. С мечом на птицу дивную напал он, И изрубил ее, и искромсал он. И, отойдя, простерся на земле Пред богом, что помог в добре и зле. Он говорил: «О вечный, правосудный, Ты дал мне мощь и доблесть в битве трудной! Развеял злые чары на ветру, Стезею правды вел меня к добру!» И вот карнаи медные взревели, Войска с Пшутаном к месту подоспели. Широкий склон горы Симург покрыл Громадой мертвой распростертых крыл. Под перьями земли не видно было. А кровь, струясь, долину обагрила... И — весь в крови — предстал войскам своим Могучий воин цел и невредим. И восхвалили подвиг Руинтана Вожди, князья и всадники Ирана. Когда Гургсар услышал весть о том, Что мертв Симург, изрубленный мечом, Лицо от ненависти побледнело, В груди его отчаянье кипело. На отдых стать велел счастливый шах. Всем войском сели пировать в шатрах. Шелками, солнца утреннего краше, Украсились, подать велели чаши.

И стражи царские в обоз пошли И вновь к царю Гургсара привели. Три чаши дать заложнику велел он. И выпил их Гургсар, и осмелел он. И царь сказал: «Эй, низкий, полный зла, Взгляни на небо и его дела! Где твой дракон с железными когтями? Где волки, львы и где Симург с птенцами? И встал Гургсар, согнул в поклоне стан: «О муж благословенный Руинтан, Йездан — твой щит от вражеского гнева! Плоды приносит царственное древо. Но завтра не помогут меч и щит, Неслыханное завтра предстоит. И палицею не с кем будет биться, И в бегство ты не сможешь обратиться. Снег высотой в туранское копье Завалит войско славное твое! Вас всех такой глубокий снег покроет Что в нем никто дороги не пророет. Вернись теперь с опасного пути! Мне за слова правдивые не мсти. Погибнут все, в снегах изнемогая, Остерегись, дорога есть другая. А здесь от стужи лютой и ветров Утесы треснут и стволы дерев. Но коль снега пройдешь ты невредимый, Увидишь даль пустыни нелюдимой. Там так палят полдневные лучи, Что обгорают крылья саранчи. На всем пути, в пустыне раскаленной, Ни капли влаги, ни травы зеленой. Лев по пескам пустыни не пройдет, Над ней не правит коршун свой полет. Там вьются смерчи, движутся пески, Как купорос, горят солончаки. На том степном безводном перегоне Богатыри слабеют, гибнут кони. Но коль преграду эту победишь, Пройдя пески, увидишь Руиндиж. Увидишь край цветущий, непочатый. Уходит в небо верх стены зубчатой. Пусть войск Иран сто тысяч ополчит, И пусть Туран сто тысяч ополчит, И пусть залягут на сто лет осады,— Не взять им неприступной той преграды, Ни худа, ни добра не обретут, Отчаются и прочь ни с чем уйдут». Ловя слова Гургсара чутким ухом, Богатыри Ирана пали духом. И молвили: «О благородный шах, Чего искать на гибельных путях? Тебе не станет лгать Гургсар трусливый! А если так — едва ль мы будем живы. Нам всем придется головы сложить, А не войска противника разить. Какие сам ты перенес напасти! Ты птицу-гору изрубил на части. И слава всех былых богатырей Со славой не сравняется твоей. Всегда в бою, ты — первый неизменно, Свидетель нам — Йездан, творец вселенной: Великие ты подвиги свершил, И честь у шаханшаха заслужил! Ты нас веди окружною тропою, И склонится Туран перед тобою. Не ввергни в беды войско и себя! Что делать будешь, войско погубя? О муж! Греха на совесть не бери ты! Пути судьбы от наших глаз сокрыты... Мы победили, так чего искать? Зачем на ветер жизнь свою бросать?» Угрюмо царь Исфандиар внимал им. Потом сказал сподвижникам бывалым: «Зачем стращать себя? Стращать меня? Кто дал вам волю поучать меня? У вас к высокой славе нет стремленья! Давайте дома ваши наставленья. Но если ваши мысли таковы, Зачем со мной в поход пускались вы? Наслушались раба и от испуга Дрожите, словно дерево под вьюгой! Забыли вы, как царь вас одарил? Забыли вы, что царь вам говорил? Забыли клятву перед вечным богом Идти за мной по боевым дорогам? Знать, не хватило доблести в сердцах, Мужами овладел постыдный страх! Идите в ваши мирные владенья. А мой удел — тревоги и сраженья. Создатель мира — щит мой на войне, Небесные светила служат мне! Мне не нужны помощники другие. Пойду в Туран — в пределы роковые, Сражу врага иль голову сложу — Я мужество и доблесть покажу! И скоро долетят до вас известья, Что нет на царском имени бесчестья. Клянусь создавшим Солнце и Кейван, Что этой дланью сокрушу Туран!» Когда мужи на шаха посмотрели, Презренье, гнев в глазах его узрели И головы склонили перед ним: «Прости нам — слугам преданным твоим! Глава ты нашим и телам и душам. Мы поклялись — и клятвы не нарушим. В беде, в бою не устрашимся мы. За жизнь твою, о царь, боимся мы. Средь нас, пока мы живы, ни единый В беде, в бою не бросит властелииа!» Услышав эти речи, славный шах Раскаялся душой в своих словах. Хвалу иранским воинам воздал он. «Ничем не скроешь доблести! — сказал он. И если рухнет вражеский оплот, Вас всех награда царственная ждет. Все тяготы вознаградятся ваши, Дома у вас наполнятся, как чаши!» Так, за беседой ночь на мир сошла, Дыханьем гор прохладу принесла. И под карнай, под грохот барабана Все всколыхнулось воинство Ирана, И тронулось в доход во тьме ночной, Как пламя по сухой траве степной. Когда заря нагорье осветила, Ночь власяницей голову укрыла, И, погоняя черного коня, Бежала от блистающего дня. Вот подошли полки, шумя, как море, К дневной стоянке на степном просторе. Был день весенний, словно дар творца, Отрадный и пленяющий сердца. Шатры по всей долине забелели, Наполнить чаши кравчие успели. Вдруг леденящий ветер с гор подул, Тревогой дух царя захолонул... Весь мир затмила туча тенью черной, Исчезли очертанья грани горной, Из тучи повалил косматый снег, Столбами закрутил косматый снег. Три дня, три ночи не переставая, Свирепствовала буря снеговая. В шатрах промерзших люди полегли И двигаться от стужи не могли. Скажу: утком был воздух, снег — основой. Царь стыл, беспомощен в беде суровой. Сказал Пшутану: «О, как тяжело! Какое злое горе к нам пришло! Как мужественно шел я в пасть дракона, А здесь ни меч, ни щит — не оборона!.. Молитесь же! Взывайте к небесам! Да слышит вас творец великий сам! И если он не сжалится над нами, Мы все бесследно сгинем под снегами». Наставник шаха на путях добра — Пшутан молился в темноте шатра. Все войско к небу простирало руки, Моля об избавлении от муки. И вдруг повеял теплый ветерок, Очистил небо. Заалел восток. Сердца надеждой утро озарило, И войско бога возблагодарило. И учредили пир богатыри. Три дня вкушали мир богатыри. Потом сошлись князья по зову шаха. И он сказал носителям кулаха: «Обоз оставим. Налегке пойдем — С оружьем, в снаряженье боевом. Чтоб не страдать от голода и жажды, По сто верблюдов в полк возьмите каждый. На них навьючьте бурдюки с водой, Зерно коням, бойцам — мешки с едой. В укрытье здесь оставьте груз излишний. Врата удач откроет нам всевышний. А кто не верит в помощь неба, тот Ни счастья, ни добра не обретет. Мы одолеем с помощью Йездана Могущество язычников Турана! И станет каждый всадник наш богат. Когда оплот Арджаспа будет взят». Когда в багрец вечерний облачилось И на закат светило дня склонилось — Навьючили верблюдов и пошли В неведомую даль чужой земли. Когда в походе полночь миновала, Протяжно в небе цапля закричала. Услышав цаплю, гневом вспыхнул шах. Велел Гургсара притащить в цепях. Сказал: «Ты клялся мне, что край безводен, Непроходим и к жизни непригоден? Но цапли водяной я слышал крик. Тебя погубит лживый твой язык!» Гургсар ответил: «Здесь, в степи спаленной, Есть где-то родники воды соленой. И есть потоки ядовитых вод, Но только зверь из них да птица пьет». Царь молвил: «Этот пленник, чуждый чести, Я вижу, помышляет лишь о мести». И быстро он вперед повел войска. Душа — отважна, вера в нем крепка.

Час миновал еще. Вдруг — что за чудо? — В дали степной раздался крик верблюда. Услышав, царь возликовал душой И поскакал вперед, покинув строй. Увидел под редеющею мглою Широкую реку перед собою. И караван большой на берегу. Вот первым нар-верблюд вошел в реку. И стал тонуть он, и ревел протяжно, Исфандиар шагнул в реку отважно, На берег нара выволок тотчас И с ним погонщика-беднягу спас. К царю Гургсара стража притащила,— Дрожал от страха тюрок из Чигила. «Зачем ты лжешь, презренный?—царь спросил.— Ты, змей, мое терпенье истощил! Ты разве нам не говорил, негодный, Что все мы здесь умрем в степи безводной? Ты, знать, хотел по ложному пути К погибели все войско привести?» Гургсар ответил: «Гибель силы вашей Дороже жизни мне и солнца краше! Я в муках у тебя, в плену, в цепях. Как не желать мне зла тебе, о шах?» И рассмеялся Руинтан безгневно. Судьба Гургсара впрямь была плачевна. «Эй ты, Гургсар безмозглый,— молвил он.— Как будет медный замок сокрушен И пленникам возвращена свобода,— Тебя я здесь поставлю воеводой. Всю власть тебе я здесь хочу вручить, Но ты мне должен правду говорить. Тебя я возвеличу, не унижу. Друзей твоих и кровных не обижу». Услышав, что сказал Исфандиар, Надеждой преисполнился Гургсар. Повергнут царской речью в изумленье, Он пал во прах и стал молить прощенья. Царь молвил: «То прошло, что ты сказал. От слов пустых поток песком не стал. Ты нам укажешь брод в реке глубокой, А там до Руиндижа недалеко». Ответил пленник: «Цепи тяжелы. Тот берег дальше, чем полет стрелы. Лишь от оков моих освобожденный, Брод я в пучине отыщу бездонной». Исфандиар ответил: «Так и быть!» И приказал с Гургсара цепи сбить. Взял под уздцы коня Гургсар, и в воду Вошел он по неведомому броду. Шел осторожно он с конем своим, И воины пошли вослед за ним. Поспешно бурдюки опорожняли И воздухом их туго надували, Привязывали лошадям под грудь, Чтоб невзначай в реке не потонуть. Достигло войско берега другого И ратным строем выстроилось снова. Фарсангов десять ровного пути До цели оставалось им пройти. Сел царь, чтоб силы пищей подкрепить И кубок, кравчим налитый, испить, И встал. Надел кольчугу, шлем румийский, Повесил на бедро свой меч индийский. Опять к нему был приведен Гургсар, И пленника спросил Исфандиар: «Ты от беды спасен звездой счастливой. Хочу услышать твой ответ правдивый: Когда главу Арджаспа отрублю И скорбный дух Лухраспа просветлю, Когда Кахрама, хищного гепарда, Убью в отмщение за Фаршидварда, Как будет Андарман в петле моей, Убийца тридцати восьми князей, {44} Когда я цвет Турана обезглавлю И, мстя за деда, землю окровавлю, {45} Когда я их повергну в пасти львов, На радость всех иранских храбрецов. Когда я их дома предам огню И жен и чад их в рабство угоню,— Ты будешь ликовать иль огорчаться? Какие помыслы в тебе таятся?» Все потряслось Гургсара естество, Проснулся дух воинственный его, Ответил он: «Ты полон злобой мщенья,— Не будет над тобой благословенья! Пусть небо на тебя обрушит меч И голову твою похитит с плеч! Пади во прах — волкам на растерзанье, Земля тебе — постель и одеянье!» От тех речей, что злобный вел Гургсар, Вспылил, разгневался Исфандиар. Свой меч ему на темя опустил, До пояса Гургсара разрубил. Он истребил Гургсара, гнева полный, И на съеденье рыбам бросил в волны. И, опоясав богатырский стан, Сел на коня суровый Руинтан. Вдали пред ним, на высоте надменной, Возник огромный замок медностенный. За тучи, неприступна и грозна, Вздымала башни хмурые стена. В ряд вчетвером верхом по ней скакали Дозорные, что город охраняли. На чудо-стену Руинтан взглянул И глубоко и тягостно вздохнул: «Взять стену с бою — силы не найдется. Мне злом на зло, как видно, воздается. Вот залетел я в чуждую страну, Но здесь одно отчаянье пожну». Печально ширь степную озирал он, И вдалеке двух конных увидал он. Стрелой летела желтая лиса, За ней гнались четыре гончих пса. Царь за ловцами теми устремился, С копьем в руке пред ними появился. Спросил их, сбросив на землю с коней: «Чья это крепость? Сколько войска в ней?» Ловцы ответили, дрожа от страха: «То — крепость мощная Арджаспа-шаха. Взгляни на башни — шапка упадет!.. Есть двое в этой крепости ворот. Одни из них обращены к Ирану, Другие — прямо к Чину и Турану. Там войско — богатырь к богатырю, Сто тысяч сильных — преданных царю. Снабженная водой, запасом хлеба, Твердыня неприступна, словно небо. Шах десять лет в осаде просидит, И войско голода не ощутит. А кликнет клич — из Чина и Мачина Придут войска по зову властелина, Прискачут — из любой спасут беды. И у Арджаспа нет ни в чем нужды!» Встал полководец, меч свой обнажил он, Двух простодушных тех мужей убил он.

Встал Руинтан, в шатер вернулся он, Вельмож и приближенных выслал вон. Премудрого Пшутана муж победы Оставил для совета и беседы. Сказал он: «Крепость приступом не взять, Осадой тюрков нам не испугать. Хоть я себя в глазах твоих унижу, Исхода, кроме хитрости, не вижу. Ты с войском здесь останься на виду. Я тайно в Руиндиж один войду. Тот, несомненно, муж и славный воин И трона Кеев и венца достоин, Кто не страшится множества врагов,— Акул в морях, на суше грозных львов. Но все ж — бывают взлеты и паденья, Нужна и хитрость на путях сраженья. Войду я в крепость в образе купца; Не знают тюрки моего лица. В успехе я уверен. В том порука И опыт мой, и ратная наука. А ты войска в готовности блюди. Поставь дозор надежный впереди. Коль днем дозоры дым густой увидят Иль зарево во тьме ночной увидят, Ты помни: это знак я подаю, Что срок настал — судьбу решать в бою. Тогда ты подымай войска Ирана, Мужей, чьи копья тяжелей тарана. Под знаменем моим людей веди, Сам на виду у всех и впереди, Иди в броне моей, могуч и яр, Чтоб все сказали: «Вот — Исфандиар!» Потом призвал наездников любимых, Испытанных, в бою неустрашимых. Велел им сотню рослых, молодых Пригнать верблюдов, на подбор гнедых. Навьючил на десять мешки с деньгами, На пять — тюки с китайскими шелками. На пять — мешки рубинов, наконец, На одного — престол свой и венец. И принесли сто сорок сундуков, С устройством хитрым потайных замков. Сто шестьдесят он взял мужей надежных, Выносливых, в засаде осторожных. Сто сорок в сундуки он заключил, Горбы верблюдов ими отягчил. А двадцати оставшимся избранным Он вретищем велел облечься рваным, Чтоб к Руиндижу караван вели, Чтоб за рабов-погонщиков сошли. И, плечи пыльным облачив халатом, Он с караваном двинулся богатым. Приблизился к воротам наконец И стражам объявил, что он купец. Цепями заскрипел тяжелый ворот. Ворота отперлись, вошел он в город. Все услыхали про его приход. Глазеть сбежался уличный народ. «Купец пришел! — встревожились базары,— Меняет он дирхемы на динары!» Сперва вельможи важные пришли Изделья поглядеть чужой земли. «Что продаешь купец? — они спросили.— Что нам предложишь? Золота, парчи ли?» Ответил он: «Довольно тут всего, Но лучшее — для шаха самого! Пусть шах великий гостя не обидит, Пусть посмотреть мои товары выйдет!» И вот вельможи царские купцу Велели ехать прямо ко дворцу. К царю пришел он с чашей золотою, Наполненной отборной бирюзою. Шелка Китая, яхонтов поднос И груду перстней шаху он принес. Румийскою парчой дары покрыл он, И амброй их бесценной окропил он. Наполнился благоуханьем зал, Когда перед Арджаспом он предстал. У ног царя рассыпал он динары, Речистой лести расточая чары. «Будь благосклонен к бедному купцу. Я — из Ирана — тюрок по отцу. Торгую в Руме дальнем я и в Чине, Пересекаю горы и пустыни. С богатыми товарами в Туран Привел я в сто верблюдов караван. О шах! Я честным торгом промышляю. Я продавец, а также покупаю. Надеюсь я, ты защитишь меня, О покровитель мира и броня! Так разреши заняться мне торговлей, Сложить товары под надежной кровлей. Укрой под сенью милости твоей Меня, моих верблюдов и людей!» Сказал Арджасп: «Ты — под защитой шаха! Развеселись душой. Торгуй без страха! Ты здесь — мой гость. И никаких обид Никто в Туране вам не причинит». И царь сказал своим вазирам слово, Чтобы они на площади дворцовой Обширный дом для гостя отвели И весь товар туда перенесли. Арджасп устроить там базар велел И от воров стеречь товар велел. Нехватки не было в могучих мужах, Таскавших сундуки на спинах дюжих. Один носильщик, весь в поту, спросил: «Чем сундуки приезжий нагрузил? Как будто мне,— хоть я и слон по силе,— Всей жизни тяжесть на плечи взвалили!» Открыл, украсил лавку Руинтан, Как будто по весне расцвел тюльпан. У входа пел речистый зазывала, Толпа у входа лавки вырастала. Ночь пробыл дома гость, а поутру Опять явился к шахскому двору. Перед Арджаспом преклонил колени И сплел узор цветистых восхвалений. Сказал: «По диким я прошел степям. Позволь дары сложить к твоим стопам! Не откажи, владыка благосклонный, Прими браслеты, перстни и короны! Пусть выберет твой главный казначей Сокровища — для милости твоей! И сколько бы ни взял он, честь мне будет; А моего богатства не убудет. Владыки дело — брать, купца — дарить. За бедный дар прошу меня простить». Арджасп развеселился, засмеялся, Все больше к гостю сердцем он склонялся. Спросил: «Как звать?» Ответил гость: «Харрад, Я — весельчак, из тех, кто жизни рад». Ответил царь: «Эй, странник благородный, Ты много выстрадал в степи безводной. Живи, торгуй. Я сам — защитник твой. Ко мне являйся прямо в час любой». Выспрашивать он начал Руинтана, Что делается на земле Ирана. Ответил тот: «Пять месяцев почти Я пробыл в изнурительном пути». Спросил Арджасп: «Что слышно о Гургсаре? Какие вести об Исфандиаре?» «Великий шах! — ответил лже-Харрад,— По-разному об этом говорят. Был слух: Исфандиар попал в немилость, И средь иранцев смута заварилась... Был слух, что войско поднял он в поход, Что он путем семи преград идет, Что он решил семь подвигов свершить И стены Руиндижа сокрушить». Захохотал Арджасп, сказал: «Пустое! Да никогда не сбудется такое! И коршун там не пролетит вовек, Будь Ахриман я, а не человек!» Склонился муж к подножию престола, Вернулся на базар с душой веселой. Велел он двери лавки открывать, Велел прохожих в лавку зазывать. Толпа росла, шумела и галдела, На шелк румийский с завистью глядела.

Когда заполыхал во тьме ночной Огонь костров над крепостной стеной, Когда костры увидел муж дозорный И на рассвете — дым густой и черный,— Он, обгоняя ветер, поскакал За холм, где лев-Пшутан известий ждал. В шатер вождя иранских сил вступил он, О пламени и дыме сообщил он. Пшутан воскликнул: «Цвет богатырей — Исфандиар слонов и львов грозней!» Велел от сна он воинство будить, Трубить в карнаи, в барабаны бить. С холмов полки на Руиндиж он двинул,— Скажи: на сушу море опрокинул. В кольчугах, в шлемах львы Ирана шли. Рассвет померк в клубящейся пыли. И поднялась тревога в Руиндиже, Что чья-то рать подходит к ним все ближе. Что это сам Исфандиар идет, Что древо злобы принесло свой плод!.. И встал Арджасп. И, руки потирая, Броней облекся, плечи разминая. Он вышел из дворца, как грозный лев, Войска вести Кахраму повелев. Потом сказал воителю Тархану: «Иди взгляни — кто там грозит Турану? Ты десять тысяч храбрых избери И крепости ворота отвори. Разведай, чьи войска на нас напали. Видать, они рассудок потеряли». В кольчуге, препоясанный мечом, Тархан поехал в поле с толмачом. Увидел войско, полное отваги, И барса желтого на черном стяге, И на Исфандиаровом коне Пшутана в шлеме и стальной броне, С быкоголовой палицей в деснице. Конь боевой его летел, как птица. Тархан подумал: «То — Исфандиар, Никто другой, готовит нам удар». Раздался клич. Густая пыль всклубилась. Блистающее солнце дня затмилось. Мечи блеснули, стая стрел взвилась, И кровь, как дождь из тучи, полилась. И грудь о грудь, сшибаясь в вихре пыли, Иран с Тураном снова в бой вступили. И выехал прекрасный Нушазар, Блистая шлемом, золотым, как жар. На поединок витязей Турана Он выкликал. Вскипела кровь Тархана. На вызов вышел он, любимец сеч. И сшиблись щит о щит и меч о меч. Бой был недолог: богатырь Ирана Рассек до сердца славного Тархана. Кахрам увидел — пал Тархан во прах, И охватил его великий страх. Тут яростно ряды в ряды ворвались, И оба строя ратные смешались. Как львы и тигры бились, ты скажи, Великие и малые мужи. И дрогнул сам Кахрам, и духом пал он. И, бросив войско, в крепость ускакал он. Отцу Арджаспу он вскричал в слезах: «Взгляни, солнцеподобный падишах! Нахлынули, как волны океана, Войска Исфандиара-Руинтана. Ведет на бой их сам Исфандиар. Вновь угрожает нам Исфандиар. Как молния, опять грозит бурану Его копье, подобное тарану». И помрачнел Арджасп, вздохнул: «Беда! Возобновилась старая вражда». Сказал он войску: «В поле выступайте. Мечом отпор пришельцам дерзким дайте. Эй, львы мои, богатыри, князья, Рассейте их, чтоб радовался я! Побейте всех, как прежде вам случалось, Да так, чтоб их на семя не осталось!» Врата раскрылись, тяжело скрипя. Рать вышла в поле, яростью кипя.

Глубокой ночью, втайне — без помехи, Исфандиар надел свои доспехи. Затем он отпер крышки сундуков, На волю выпустил своих бойцов. Принес всего им, в чем была потреба. Дал подкрепиться мяса им и хлеба. Когда же яств очистили поднос, Он по три чаши каждому поднес. Насытясь, воины повеселели. И царь сказал им: «Братья, мы у цели. Смелей! Да будет к счастью эта ночь! Теперь молите небо нам помочь». И он на три отряда разделил их, И верою в победу окрылил их. На площадь он послал один отряд, Чтоб тюрков убивали — всех подряд. Других послал — врага теснить в воротах, Бегущих с поля изрубить в воротах. А третьему отряду он сказал: «Убейте всех, кто нынче пировал! Они все пьяны. На стены взойдите, Всем головы мечами отсеките!» А два десятка он повел с собой, И вторгся во дворец, и начал бой. Вломился, все преграды сокрушая, Сердца рычаньем львиным устрашая. Царя-воителя громовый рык Пристанища сестер его достиг. Хумай на голос брата поспешила, А за руку Бихафарид тащила. Исфандиар увидел пред собой Царевен, схожих с юною весной; Сказал он сестрам: «Ничего не бойтесь, Но поскорей, как дым, отсюда скройтесь! Вот ключ вам. В доме спрячетесь моем В подвалах с золотом и серебром. И ждите там, пока я в битве буду,— Сложу главу или венец добуду!» И, полон жаждой мести и жесток, Ворвался витязь в царственный чертог. Мечом всему живому угрожая, Защитников бегущих поражая, Он трупами покои завалил, Чертоги морем крови затопил. Вот шум достиг опочивальни шаха И с ложа встал Арджасп, исполнен страха. Но гневом гордый дух его вскипел, Кольчугу он, румийский шлем надел. И выбежал, проклятья извергая, Из спальни, сталью ратною сверкая. И встретился лицом к лицу с купцом В кольчуге, с окровавленным мечом. Исфандиар сказал: «Ты град ударов Получишь от купца взамен динаров. Дар от Лyxpacпa я принес тебе, Печать Гуштаспа я принес тебе! Печатью заклейменный роковою, Покроешься ты черною землею!» И запылал в сердцах их бранный жар. Сошлись Арджасп и лев-Исфандиар, Удары сталью нанося друг другу И рассекая шлемы и кольчугу. И вот Арджасп могучий изнемог, Он в ранах весь от головы до ног. Как слон огромный, пал он, окровавлен, Мечом Исфандиара обезглавлен. Так вот что звезды смертному дарят,— То поднесут бальзам, то черный яд! С презрением на мир взирай, о мудрый! Ты в жизни — гость; так не страдай, о мудрый! Убив Арджаспа, грозный Руинтан Обрек разгрому замок и айван. Мечами стражу всю посечь велел он, Дворец со всех сторон поджечь велел он. Никто из обитателей дворца Не избежал кровавого конца. Казнохранилище царя Турана Оставив под надежною охраной, Пошел к конюшням царским Руинтан, В деснице — меч, в стальной кольчуге — стан. Коней арабских отобрать велел он, Мужам своим их оседлать велел он. И сели на могучих тех коней Сто шестьдесят его богатырей. Сестер привел он, в седла посадил их, Ликуя сердцем, что освободил их. Отряд оставил в крепости; Сава— Отважный муж — отряда был глава. Богатырю Саве сказал: «Как в поле Мы выйдем и очутимся на воле, Ворота городские ты закрой И у ворот неколебимо стой. Когда я своего достигну стана И снова встречу славного Пшутана, Вели кричать дозорным: «Да живет Наш царь Гуштасп, как вечный небосвод!» Когда в бою туранцы истомятся И вспять к вратам твердыни устремятся, Ты сбрось главу Арджаспа со стены, И пусть их души будут сражены!» И в степь он выехал во мгле тумана, Как слон, вломился он в ряды Турана. Сто шестьдесят за ним отважных шли И гибель и смятение несли. Достигли стана... Радостен и светел, Воителя Пшутан премудрый встретил. И кто опишет войска торжество Перед царем и доблестью его!

Когда, как царь с серебряного трона, Сошло светило ночи с небосклона, Раздался с башни клич богатырей: «Живет Гуштасп, великий царь царей! Цветет Исфандиар непобедимый! Луною, небом и судьбой хранимый! Святой закон мечом он защитил, Туранцам за Лухраспа отомстил! Арджаспа он железом обезглавил, Гуштаспа возвеличил и прославил!» Смутились тюрки, слыша этот крик, Не ведая — откуда он возник? От клича, что над полем разносился, Тревогой дух Кахрама омрачился. И Андарману, брату, он сказал: «Не распознаешь ночью, кто кричал. Что скажешь? Что-то будет нынче с нами? Мы всё с тобой должны разведать сами! Иль это пьяной стражи озорство У изголовья шаха самого? Какая дерзость у простого люда! Но этим крикунам придется худо. Всех надо, как изменников, казнить И преданною стражей заменить! Так поспешим! И коль застанем дома Врагов, что ищут нашего разгрома,— Мы по-турански их возьмем в зажим, Мы черепа им сталью размозжим!» Все громче голоса во тьме звучали, И на стене, и на холме звучали, Они со всех сторон теперь неслись. И души тюрков страху поддались. Войска роптали: «Голосов так много, Что только в крепость нам теперь дорога. Вернемся, братья, дом наш защитим. Запремся, всем врагам отпор дадим». Кахрама сердце ужасом сжималось, Лицо его страданьем искажалось. Сказал он людям: «За царя, за вас, О воины, в тревоге я сейчас! Теперь в укрытье отступить нам надо, А Руиндиж надежная ограда». И вспять, подобные морским волнам, Туранцы устремились к воротам. Но гнал Исфандиар их по пятам, Удары нанося то здесь, то там. Вот вскачь Кахрам достиг ворот, и что же — Врагов и в воротах он видит тоже. Сказал мужам: «Принять придется бой, И пусть судьба пошлет исход любой. Вы, в ком бестрепетны сердца живые, Все за мечи беритесь боевые!» Когда в глаза им глянула судьба, Отважным стала тягостна борьба. И щит о щит, и меч о меч схватились. И до утра два славных войска бились. Но утренней зари блестнул венец, Турана славе наступил конец. В сиянье раннем алого востока Сава явился на стене высокой. И голову убитого царя — Арджаспа, гордого богатыря,— Он кинул вниз. Лишь это увидали, Сражаться вдруг туранцы перестали. Ряды смешались, громко голося, И стон и плач великий начался. Два царских сына, две его опоры, Рыдая, содрогались, словно горы. Так неожиданно беда пришла, Что души сильных пламенем сожгла. Взывало войско: «Доблестный воитель, Наш полководец, лев и повелитель! Кем ты в ночи предательски сражен? Убийца твой — да будет проклят он! Кто управлять в походах будет нами? Кто на стене твое подымет знамя? Коль мы лишились нашего отца, Не будет пусть ни войска ни венца!» Халлух, Тараз отчаяньем вскипели, Все души жаждой смерти пламенели. И яростной, неистовой толпой, Ища конца, они рванулись в бой. В широком поле брань возобновилась, И тучей пыли небо омрачилось. Тела убитых грудами легли На окровавленной груди земли. Повсюду — смерть, стенания и муки, Отрубленные головы и руки. Над степью черная нависла мгла. Кровь у ворот потоками текла. Когда Исфандиар ворвался в сечу, Кахрам погнал коня ему навстречу. И сшиблись, затрещали их щиты. Они слились в одно — сказал бы ты. Исфандиар за пояс взял Кахрама, Сорвал с седла и вверх подъял Кахрама. И гневно грянул об землю его Под клич победный войска своего. Арканами Кахрама тут скрутили, В обоз полуживого утащили. Без полководца, словно горсть песка, Рассыпались туранские войска. Как листья под ударами метели, Под вихрем смерти головы летели. Над полем воздух гибелью дышал... Тот все терял, другой — все забирал. Повсюду шлемы, головы валялись. О трупы кони храбрых спотыкались. Кто день грядущий видит? Кто прочтет То, что от нас скрывает небосвод? {46} Немногих тюрков скакуны лихие В пески умчали за холмы глухие. А те, кому не удалось уйти, От смерти не могли себя спасти. Простые степняки в живых остались, Что за людей у знатных не считались. А воины, в отчаянье, в слезах, Щиты и шлемы побросали в прах. Молили: «Пощади нас, справедливый!» И были их глаза как день дождливый. Но в мести был безжалостен и яр Кровь проливающий Исфандиар. Всех всадников воинственных убил он. Ни одного вельможу не простил он. Не стало в Руиндиже никого, Кто б отстоял достоинство его. Убитым поле битвы царь оставил, В стан воротился, вечного прославил. Две виселицы у ворот градских, Две черные петли свисают с них. Там за ноги двух сыновей Арджаспа Повесил царь — в отмщенье за Лухраспа. Туранскую рассеянную рать Велел он догонять и избивать. Богатырей уничтоженью предал, Туран огню и разоренью предал. Всех, кто могли оружие носить, Велел он беспощадно истребить. Сказал бы ты: гроза прошла, сверкая, Дождь огневой на землю изливая. И сел в шатре, событья обозрев, За чашей, средь князей, иранский лев. И написать велел писцу посланье Гуштаспу о великом том деянье.