— Все, лета больше не будет — сказал кто-то, глядя на льющий за аркой дождь, серые лужи и мокрые деревья. Тяжелый полог при входе в гостиницу был откинут. Служанка проветривала зал, утренней прохладой заставляя засидевшихся гостей пойти домой, или подняться к себе в комнаты, наверх. Те ворочались от холода, бурчали себе под нос что-то нечленораздельное, зябко кутались в свои мантии, поправляли шарфы, накидывали на головы капюшоны и полы плащей. Елозили на скамейках, с недовольством поднимались, придерживаясь руками за столы, оглядывались осоловелыми, заспанными, налитыми кровью глазами, с грохотом толкаясь о мебель, спотыкаясь на лестнице, покорно ковыляли куда-то прочь из зала, чтобы где-нибудь снова упасть и провалиться в тяжелое похмельное забытье.

Где-то в курятнике хрипло и неровно, как гулявший всю ночь пьяница, запел петух. На дворе фыркали от падающих на морды капель, трясли гривами, бряцали упряжью лошади. Спешащие выехать пораньше люди завершали свои суетливые приготовления, ходили по двору, окликали друг друга, ругались, курили. Потертые в дороге, но все также по-городскому респектабельные путешественники в высоких модных сапогах и длинных плащах с пелеринами, бодро отдавали распоряжения своим мрачным слугам готовить повозки и кареты. Кто победнее, просто вскакивал на свою телегу и катил за ворота гостиницы. Мелкие торговцы вместе со своими помощниками, подвернув штаны, босиком, шлепали по мокрой траве, громко перекрикиваясь через весь двор, проверяли фургоны и лошадей.

— Обожаю осень! — глядя на всю эту картину, поделился мыслями с бросающей в лужу у порога свежие щепки и сено, простоволосой девицей в лаптях на босу ногу, детектив. Та, смерила его быстрым, оценивающим взглядом и, убедившись для себя, что он совсем не похож на веселого деревенского парня-кузнеца с могучими ручищами и огромным молотком, только и фыркнула.

— Дождь как дождь! — и больше не удостоила его ни словом, ни взглядом, ни улыбкой.

Упершись локтем в свод арки, неудобно изогнувшись, детектив стоял в проходе, курил, смотрел на мокрый от накрапывающего дождя двор и прохаживающихся по нему людей.

— Слышали про синюю кошку? — словно чтобы сказать хоть что-то, спросили у него за-за спины — ночью, говорят, была тут. Ее сторожа видели, ходила вокруг, разговаривала с ними…

— Если пить как здесь, и табурет заговорит! — хриплым, надтреснутым голосом отвечали ему — то ли еще будет как доберемся до Гирты!

— Да ничего не будет — обернулся к ним, отомстил за хамство служанки, детектив — напьетесь и упадете, голова будет болеть с похмелья.

— Да что вы! — растирая кулаками посиневшие глаза, вычесывая ладонью перья из всклокоченный бороды, весело и натужно заявил ему второй мужик — мы же вообще не пьем!

— Юва? — протянул им свою кружку, отпивая из которой, пытался унять боль во лбу после вчерашнего, детектив.

— Ага! — ответил собеседник и сделал большой глоток — ну все, Элайя, готов? Всё на месте? — весело толкнул он с нарочитой, похмельной, аккуратностью пакующего на скамейке тюк, который навьючивают на лошадь, наперсника — так, винище не забыли? Можно ехать!

И они, подхватив на плечи свой багаж, тяжело шлепая по лужам и мокрой траве, направились по коням. С помощью мальчика-конюшего приторочили тюки и сумки и, взобравшись в седла, припав к самым гривам, чтобы не опрокинуться в седле, забили пятками по бокам лошадей, выехали за ворота гостиницы.

Через некоторое время в питейный дом зашел веселый доктор с зеленым зонтиком. За небольшую плату раздал всем желающим болеутоляющие таблетки. Пилюли брали охотно. Кое-кто даже по нескольку штук. Взял себе и лейтенанту и Вертура. Проглотил, запил ювом, сразу две.

От лекарства стало гораздо легче, но ничуть не менее тошно и противно.

— Ну, что будем делать? Продолжим поиски барона? Или в Гирту? — поинтересовался он у спустившегося в зал, свирепо глядящего на дождь за аркой входа коллегу. Тот тяжело упал на скамью и теперь сидел, бессмысленно расчесывая выжженным из дощечки деревянным гребешком волосы, тупо глядел перед собой, пока юво, которое он выпил, не ударило ему в голову, не прояснило спутанные тяжелым похмельем мысли.

— Сейчас… — сказал он и полез в поясную сумку, достал тубус. Еще некоторое время они тупо смотрели перед собой на разложенную на столе, прижатую с обеих сторон кружками так и норовящую свернуться обратно в рулон карту местности, пытались разобраться в ней.

— Вот — кое-как угадав их местоположение, указывая пальцем на карантинный дом, к которому от основного тракта вели две дороги: одна через просеку с поворота рядом с переправой, другая от какой-то деревеньки неподалеку от городка в котором они остановились, показал детектив — если ему вставили диск, то он уже не человек. Но, если его не поймали, так как его саквояж нашли далеко в поле как свидетельство того, что он все-таки убежал, то ночью по бездорожью в непогоду вряд ли он ушел далеко, так что должен быть где-то здесь…

Лейтенант кивнул.

— Очертим круг в десять километров. Это для неподготовленного человека. Вряд, он такой же опытный следопыт как вы с сэром Фанкилем…. Вот. В полутора километрах к югу река. Если дойти до нее, потеряться не получится физически. На восток переправа и тракт. Там бы его точно подобрали, вон сколько в город народу едет. К северу тоже, но тут до него девять километров по лесу. К востоку — берег, холмы и несколько червоточин. Наверное та тварь из церкви в лесу вылезла из них… Вот тут, у дороги, есть пара деревень, но они все далеко. Остается только два места. Либо он сгинул в тайге к востоку, либо вот этот поселок лесорубов, что между карантином и дорогой. Либо он тут, либо… его там нет.

— Ну проверим — кивнул лейтенант Турко, закурил и как бы пояснил чтобы оправдаться перед собой, что он не прогибается под детектива — заедем, посмотрим. Все равно по пути.

Через некоторое время они уже стояли у своих коней, чтобы успокоить тревожные с похмелья души, терли им морды, хватали за гривы. Лошади сторонились, воротили головы с явным отвращением, но терпели.

— Лесенку? — глядя на усталых полицейских, хамовато прогудел мальчишка-конюший надтреснутым прокуренным тенором.

— Ага — ответил Вертура и когда мальчик подтащил им лесенку чтобы безопасно залезть в седла, разместившись, достал из поясной сумки пряник и вручил ему вместо денег — на, угостись.

С нескрываемой ненавистью, мальчишка принял подношение и убрал лесенку. Детектив и лейтенант поехали со двора. Вертура не стал надевать капюшон. Моросящий дождь приятно освежал разгоряченный лоб, холодил лицо и шею. Капли скатывались по толстой шерстяной ткани его темно-серого плаща, по широким рукавам мантии, стекали за шиворот.

По улице тянуло опавшими листьями и дымом. Ритмично елозила зубьями пила, с грохотом завертелся ворот колодца, зазвенела цепь, гулко плюхнулось ведро — женщина в старом, отсыревшем сером плаще и коромыслом пришла набрать воды. Под навесами уже снова жгли костры, горели ремесленные печи. Где-то за дождем впереди нестройно пиликала гармошка. Какая-то компания продолжала свое веселое путешествие на праздник в укрытом от дождя брезентовым пологом кузове телеги.

От холода и утренней осенней свежести становилось как будто легче и веселей. Лейтенант снова взялся за свою флейту. Ее унылые завывания перекликались с пением кукушки, шелестом дождя, звуками городка и стоящего совсем рядом, сразу за домами леса. Седой туман клубами стелился по полю в низинах. Мокрые папоротники и мхи покрывшие вековые стволы и камни темнели холодной и печальной зеленью.

Детектив и лейтенант выехали с главной улицы, проехали еще несколько деревянных домиков перемежающихся плетеными заборами, какой-то двухэтажный каменный дом с желтыми занавесками на окнах и часовню, построенную прямо в склоне холма. Миновали пару длинных укрытых дерном землянок — не то жилищ, не то погребов и какую-то руину похожую на давно сгоревший, порушенный дом, и, свернув за очередной поворот дороги, выехали в лес. Детектив обернулся — как будто и не было здесь рядом никакого поселка, никаких людей — только старая, размытая дорога с бездонными желтыми лужами, мокрые камни, шум падающих капель и высокие, поросшие вековым мхом деревья. Вокруг стояла глухая и суровая чащоба, чуждой всему человеческому, живущей по своим законам, источающей ароматы подгнивших листьев, мокрого папоротника, грибов и еловой смолы, безлюдной северной тайги.

* * *

— Лео — вошел в зал инспектор.

В комнате было одновременно накурено, свежо и сыро. Не переставая ни на час, все также, со вчерашнего вечера, шел дождь. Окна в зале были открыты, ветер колыхал занавески, за ними стояло пронзительное серо-белое небо. С улицы тянуло размокшим лошадиным навозом, лужами и пряными, уже начавшими подгнивать, первыми опавшими листьями. Шелестели капли, потоки стекающей с крыши воды звонко журчали в желобах и стоках, плескались в приставленных к ним ведрах, переливались через край, журчали под стенами. Приглушенные звуки улицы, голоса и шум копыт сплетались с этим бесконечным журчанием и шелестом воды в неповторимую августовскую песню.

Фанкиль, Инга и Мариса, накинув на плечи плащи, сидели за самым большим столом. Рядом стоял горячий чайник, накрытый, чтобы не остывал, меховой шапкой, которую вчера денем подарили Инге. Все трое сжимали в зубах, курили трубки, перебирали принесенные на проверку газеты.

Подготовленный в печать, но еще не вышедший номер «Скандалов Недели», «Курьер» и еще несколько газет, что выписывали из Мильды и Лиры и с большим запозданием перепечатывали с цензурой уже здесь в Гирте, «Герольд» — листок бумаги на один разворот с городской информацией о важных событиях и «Всё для всех» — напечатанная убористым, почти что нечитабельным без очков шрифтом на худой бумаге газетенка, плацдарм для частных объявлений за две медные монеты. На этих страницах продавали и покупали все, разве что не женщин и детей — это запрещалось законом и каралось смертью, так что в основном это была мебель, аренда комнат, инструменты и самые разные необходимые в хозяйстве и на мелком производстве материалы и предметы. Тут же размещалась и реклама наемных артелей, домовых обедов, лавок, магазинов и мастерских. К осени этот второй по популярности еженедельник Гирты прибавлял пару страниц: к обычным объявлениям прибавлялись еще многочисленные предложения продажи дров, угля и прочих запасов, которые надо было сделать к зиме.

Но в последние недели, в преддверии фестиваля и ярмарки, объявлений было намного больше чем обычно, и в силу явления в город большого количества заезжих искателей удачи и мошенников, издание особенно нуждались в тщательной проверке. Чем сейчас и занимались Инга, Мариса и Фанкиль — функцию цензора в Гирте выполнял отдел Нераскрытых Дел. Проверять все не успевали, так что просто следил за тем, чтобы не печатали ничего противозаконного и лишнего.

Обычно за два дня до печати в отдел присылали готовые к выпуску, написанные от руки макеты, а доктор Сакс, Мариса и Фанкиль внимательно просматривали их. Помечали красной тушью то, что надо было изъять или изменить, а после выпуска обязательно проверяли еще раз, насколько верно были исполнены эти указания и если неверно, выписывали штраф или назначали проверку.

— Это что, из вашего котика уже сделали? — с подозрением глядя на новую меховую шапку, спросил инспектор — в тапочек нагадил, или ночной горшок опрокинул?

— Нет, это подарок от жертвователей — весело ответил ему Фанкиль и продемонстрировал от плеча разворот «Всего для всех» — все не уймутся, вот опять, смотрите.

— Даже не хочу знать, за какие заслуги вам это подарили. И что такого в этой писанине? — глядя на разворот страницы, не сразу догадался инспектор.

— «Дешево, качественно, долго» — как само собой разумеющееся, прочел акронимом в месиве мелких букв, рыцарь — «Фильте 2» — и пояснил — это улица командора Фильте дом 2.

— Вот опять за свое, все никак не уймутся. Нашли лазейку — нахмурился инспектор — и перед печатью не придерешься. Очень заметно?

— Ну, я сразу увидел — пожал плечами Фанкиль.

— Да, удивительно, что это были не мэтр Сакс, а вы — забирая газету, присмотрелся к ней повнимательнее, покачал головой, инспектор.

— Распознавать грех с первого взгляда — умение каждого духовного рыцаря! — с наигранной хвастливостью ответил Фанкиль.

— Ладно — забирая газету, проигнорировал шутку инспектор — пойду к сэру Гессу, пусть отправит кого-нибудь, потрясет их.

— Так как всегда, даже пальчиком не погрозят, только мзды возьмут, не поделятся — возразил Фанкиль — может мы хоть разок съездим? И бюджеты пополним. А то ни дров, ни угля, ни сахару нет.

— Лео никогда не разгонял бордель — обстоятельно, с едкой издевкой в голосе, пояснила Инга — как настоящий духовный рыцарь, он хоть раз в жизни обязан сделать это.

— Хорошо, придумаем что-нибудь. Как-нибудь решим вашу проблему — смягчился инспектор — как у них вечером аншлаг будет, так и поедете. Лео, а что вы вообще сидите? Мэтр Сакс и Анна без вас все сделают. Я же вам говорил утром, у нас на повестке еще один труп. Банкир Рочче. Езжайте с котом, найдете, кто его убил. Личное поручение Хельги. Потом ко мне. И еще, у меня тут спрашивают, пропал мэтр Трасс, он был вчера в морге на ночной, вас там с углем видели. У вас там что, что-то случилось, а вы молчите?

— Да нет, все сожгли — пожал плечами, ответил Фанкиль — все в журнале, вот выписка.

— Ну я подозревал, что он мог нас обмануть… Чисто теоретически… — нахмурился рыцарь, когда инспектор поднялся к себе и, сев за рояль, ударил по аккордам, вдавил в паркет педаль, добавляя тоски к и без того сырому и дождливому утру своим любимым, сыгранным уже по тысячному разу одновременно торжественным и печальным полонезом.

— Да — начал рассуждать Фанкиль — такое бывает, но это редкий случай — и объяснил недоумевающей Марисе — чаще всего они сразу распахивают глаза, начинают кричать, удивляться, впадают в истерику. Бывает кусают за палец, если какой-нибудь дурень вздумает сунуть руку им в рот. Но если он затаится, то при полном отсутствии рефлексов и сердцебиения, нужен томограф, чтобы определить, работает ли нервная система, жив ли мозг, или нет.

— А томографа-то у нас и нету — саркастически развела руками Инга.

— А как же они без сердца? — окончательно забросив работу, поинтересовалась Мариса.

— Активные агенты б-серии — объяснил Фанкиль — это синтетические вирусы, которые перенастраивает вегетативную систему организма, так что она регенерирует часть клеток и пережигает для их питания остальные, которые по ее мнению не нужны. Какое-то время им не требуется ни кислорода, ни крови, чтобы поддерживать нервную систему и мышечную активность. Этот препарат изобрели для тех случаев, когда пациент лишается большего количества крови, или получает несовместимые с жизнью повреждения. Например, когда человека разрывает пополам, этот стимулятор позволяет сохранить жизнь оставшейся половине. Вернее обеим половинам, если ввести его и в оторванную конечность. Впоследствии их можно сшить и срастить. Но оживлять им мертвецов не показано инструкцией. Гипоксия мозга вызывает необратимые изменения в центральной нервной системе, что приводит к тому, что реанимированные мертвые уже не будут полноценными личностями, какими они были до момента полного угасания жизненных функций организма. Это если исключить тот теологический момент, что оживляя мертвеца, мы возвращаем в тело его душу, пока она не успела окончательно разлучиться с ним.

— А это разве не запрещено? — спросила Мариса, явно заинтересовавшись разговором, и налила себе из чайника горячего кофе, добавила в фужер «Лилового номер один» из припрятанной под диваном бутылки.

— Конечно же это грех — с готовностью ответил рыцарь — особенно если реанимируют тело по истечении сорока дней. Но тут мы руководствуемся библейским принципом пророка Елисея — любое действие, если оно происходит, то происходит заслуженно. Так как основное решение принимает Бог, а не законы химии и тем более не мы. Если проще — раз не удастся поднять мертвеца, а тем более с полными функциями организма — значит не было на то воли Божией. Но в соответствии с заветом «не искушать Господа Бога твоего», подобные действия запрещены церковью и законодательством Северного Королевства.

— По-вашему послушаешь — возразила Мариса — так можно оправдать любое злодейство.

— Ничего не поделаешь — развел руками Фанкиль и улыбнулся — так устроен наш мир, не нам судить. Наше дело следовать заветам Единой Соборной и Апостольской церкви Христовой, выполнять заповеди Божие и нести свое служение.

— Да уж — покачала головой Мариса и сделала большой глоток из своего фужера — вот я все жду, а когда же в моей жизни по Воле Божией случится что-нибудь хорошее, кроме обязанностей и служения.

— Вы никогда не узнаете об этом — ответила ей Инга — как случится, так вам сразу будет не до размышлений. Когда все хорошо, Бог не нужен.

— Это точно — согласился Фанкиль — схожу к мэтру Фарне, раз такие дела, надо проверить череп из кремационной печи, пока он еще в лаборатории, пусть глянет зубы, кого мы вчера сожгли. Есть у меня подозрение… Инга, готовьте мэтра Дезмонда, вернусь, поедем к этому банкиру.

Он встал, оправил свою потрепанную длиннополую мантию и собранные в густой серый хвост волосы и, так и не прикоснувшись к своему фужеру с кофе, вышел из отдела.

— Как вам ваш детектив? — откладывая газеты, спросила у задумчиво глядящей в окно Марисы Инга.

Та промолчала, потом лукаво и мрачно одновременно отвернулась в сторону, словно этот внезапный вопрос сбил ее с толку, и она стеснялась честно на него ответить.

— Он дурак! — резко бросила она, закатывая глаза и пряча рукой улыбку.

— Совсем не похож на героя из книжки?

— Похож! — все также резко ответила Мариса и поспешила обиженно добавить, словно чтобы оправдаться — на карикатуру недели…

Но вышло совсем фальшиво. Инга улыбнулась и поправила съехавшую в сторону с чайника свою манерную мохнатую шапку с хвостом, почти такую же, как у лейтенанта Турко, только свежую и новую, какие носят охотники из тайги и щеголеватые деревенские ухари и сельские рыцари.

— Вот отправил его мэтр Тралле с Йозефом, с бестолочью с этой! — снова закатив глаза вздохнула, пожаловалась Мариса — а он же дурак, не знает ничего здесь!

Полонез наверху давно прекратился. Инспектор Тралле сидел в своем кабинете, курил трубку, от холода пытался топить камин, но кажется в трубе что-то засорилось, или на чердаке ненароком перекрыли заслонку так что тянуло не в дымоход, а в помещение, вниз, в отдел.

* * *

Первый раз детектив и лейтенант свернули не на ту дорогу. Просека не была помечена на карте и привела к обширной, простирающейся на насколько сотен метров вокруг северного склона какого-то холма вырубке. То там, то тут, вокруг желтели подрубленные топорами на конус, узловатые пни и наваленные неопрятными горами обрубленные ветви деревьев. На размытой дождями земле отпечатались глубокие борозды по которым волоком тащил поваленные стволы. Клочковатыми зарослями вокруг особенно мощных пней, зеленели целые рощицы молодых, только недавно давших ростки берез и осин. Но людей видно не было, не было слышно, ни звука топора ни иного инструмента, стоящий вокруг черный, непроглядный лес был тих.

В глинистом склоне холма впереди темнел кирпичный обод штольни. Несколько разрушенных, сгоревших построек и большая, сложенная из слепленных глиной валунов печь-гута под обрушившимся навесом указывали на то, что совсем недавно, здесь добывали и плавили свинец.

— Браконьеры — покачал головой лейтенант Турко — вырубали лес вокруг печи, пережигали руду. Это еще в прошлом году их тут оштрафовали за то, что работали без лицензии, налогов не платили. А теперь вот снова были здесь — и усмехнулся — видать поссорились, пожадничал кто-то. Погнали их отсюда, все пожгли.

Вертура и лейтенант объехали оставшееся от нескольких срубов и навесов пепелище и заглянули в штольню, вход которой был вроде как взорван и засыпан, но под самым сводом были видны следы раскопа, как будто там был проход только слегка прикрытый кусками глины.

— Местные — глядя на достаточно свежие, отставленные телегами и копытами лошадей, залитые мутной глинистой водой, следы.

— Здесь его точно нету — покачал головой, созерцая эту печальную картину разгрома, согласился детектив.

Лейтенант промолчал, только посмотрел на него исподлобья, и они развернули коней и поехали прочь, обратно не дорогу на Гирту.

* * *

— Барона Визру? — сразу угадав в полицейских людей таких же подневольных, как и он сам, лукаво спросил у них староста лесной деревеньки — маленького поселения в несколько больших, сразу на две-три семьи бревенчатых домов на склоне холма в лесу — да, баронов, тут у нас вообще что-то давно не было видно.

Лейтенант и детектив настолько устали и вымокли, что пропустили мимо ушей эту глупую хамскую шутку, спешились и вошли в дом, огляделись. В длинной, притулившейся задней стеной вплотную к каменистому склону избе с земляными полом и маленькими, без стекол окошками, какие в непогоду и на ночь просто закладывают ставнями, было сумрачно и сыро. Дымно горел очаг. На большой кровати, укрытой горой тряпок, лохматых шкур и шерстяных пледов, весело прыгали, визжали дети, но увидев незнакомцев с мечами и в броне, тут же спрятались под набитые ароматным сеном, расшитые заботливой женской рукой подушки и притихли. Девицы у окна в дальней комнате встрепенулись, опустили свое шитье и во все глаза уставились на гостей через отодвинутую в сторону, разделяющую зал на две комнаты вместо двери, плетеную из лыка занавеску. Весело зашептались, кто это там еще приехал, зашушукались, с улыбками закрестились на темную, висящую на самом видном месте, украшенную расшитыми черными и желтыми полотенцами икону Богородицы Девы Марии.

— Кашу будете? — вошел за полицейскими отец семейства и гордо задрал к потолку бороду, демонстрируя угощение.

И вправду. На огне, в открытом, сложенном под городской камин из лесных, промазанных глиной валунов очаге клокотал большой чугунный котел с ароматной, приправленной лесными травами и ягодами вареной пшеницей. На столе были приготовленные к обеду деревянные ложки, горшок с медом и миски.

— Нам бы кваску — указал рукавом на бочку у входа детектив — а где нам этого барона искать-то теперь?

— Спросите у хозяйки Гранне — указал им куда-то вверх на холм староста, наливая им в большие кожаные кружки ароматный, отдающий хлебом, напиток. Кружки горчили воском, но от крепкого, забродившего кваса стало приятно и легко на душе. Детектив и лейтенант выпили еще и переглянулись.

— А из карантина вас не беспокоят? — поинтересовался детектив.

Отец семейства только скривил рот, обернулся к стене, перекрестился на иконы, махнул рукой и как-то неохотно ответил.

— Не беспокоят, слава Богу. Места глухие, гиблые, брать у нас нечего, к нам сюда разве что ревизоры и шерифы, и те нечасто, ездят.

— А возчика Дролле часто тут видите?

— Бывает и видим — хитро покачал головой отец семейства — часто не часто, не знаю, мне в окна пялиться, знаете ли, времени нет. А к хозяйке Гранне, это вам по дорожке и на вершину. Только придется пешком или в обход, лошади не проедут.

Вертура и лейтенант вышли из избы и, проскальзывая по мокрым камням и осыпям, придерживаясь руками за кусты, направились вверх по крутой глинистой, размытой дождем тропинке, и уже было поднялись по слону на несколько десятков метров, когда услышали позади шелест ветвей и торопливые шаги. Придерживая за подол крупно расшитую по рукавам и вороту красной нитью лейну, по широкой дуге, видимо зная более пологий подъем, за ними бежала одна из тех девушек, что сидела в доме за рукодельем.

Перекинув малиновый шерстяной шарф через плечо, чтобы не цеплял за кусты, она обогнула полицейских по склону и остановилась метрах в двадцати над ними, уставилась вниз. Растрепанные русые волосы рассыпались по плечам, серые глаза смотрели бойко и весело. Поднимаясь по кручине, она ничуть не запыхалась от бега. Вертура и лейтенант ускорили шаги и, хватаясь за мокрые ветки, обрывая пожелтевшие листья, с треском и шумом взобрались к ней, где и обнаружили ранее не замеченную ими извилистую, но более пологую и удобную тропинку.

— Я Майя Гранне! — засмеялась девушка — это дядя над вами подшутил! А вы кого-то ищите?

Глаза ее смотрели хитро и весело, словно оценивая полицейских. Она была крепкой девицей среднего роста шестнадцати, может семнадцати лет. Румянец проступал на щеках, к босым немытым ногам налипли опавшие иголки и листья. Подол лейны промок до колен. Через плечо был перекинут, обмотан вокруг талии как у солдат, что летом на марше повязывают так свои плащи, заколот огромной манерной заколкой из серого железа длинный, серо-зеленый плед. Ее крепкие руки сельской девицы были сжаты в кулачки, а у нее самой был настолько веселый, лукавый и непосредственный вид, что Вертура и лейтенант не сговариваясь, потупили взоры и уставились в землю, как будто бы обоим стало за что-то стыдно.

— Лейтенант Марк Вертура — честно и по-рыцарски, как, по его мнению, было положено разговаривать с молодыми особами, представился детектив, галантно приложил руку к груди, попытался улыбнуться. Но вышло зажато и криво, от чего девица только еще больше развеселилась.

— Разыскиваем сэра Визру — пояснил лейтенант, глядя в сторону, в листья.

— Не знаю никакого Визры-мизры! Не видела, не брала, не ела! — воскликнула девушка и, засмеявшись, бросилась вверх по тропинке с такой скоростью, что детектив и лейтенант вздрогнули. Казалось что следом за ней невидимой, но ощутимой ударной волной поднялся ветер и стряхнул на полицейских всю воду, что была над ними на ветках. Только малиновый шерстяной шарф мелькнул выше по склону, среди серо-зеленой мокрой листвы.

— Вот ведь ведьма — покачал головой лейтенант, глядя ей вслед.

— Идем наверх — кивнул детектив, и они снова начали свой подъем по крутой и извилистой тропинке.

Почти на самой вершине холма, на скале, стоял дом, совсем непохожий на те, что были внизу, в деревне. Почти как городской, с каменным основанием и стенами из тесаного бруса, вытянутый, наверное, в три комнаты, с двумя соснами, растущими перед крыльцом с красивыми резными перилами. Тут же, неподалеку, под еще одной сосной, было устроено маленькое кладбище: два креста, вырезанных из дерева с досками-крышами стояли над ухоженными, засаженными маленькими лесными цветами, обложенными булыжником могилами. К сосне была подвешена деревянная колотушка с пустотелыми трубками, что на ветру, который постоянно дул здесь на каменистой вершине, издавала мелодичный и гулкий стук, похожий не какую-то замысловатую музыку, необычайно уместно вплетающуюся в звуки стоящего вокруг дождливого леса. Рядом с домом был разбит огород, в котором росли какие-то кустистые травы и поздние цветы, похожие на те, из каких доктора делают настои и лекарственные порошки.

— Действительно ведьма. А, так Гранне, помню эту фамилию, про нее у мэтра Тралле целая папка в его кабинете есть… — оглядывая хозяйство, покачал головой лейтенант Турко — известная семья, растят какие-то замысловатые травы для знахарей и аптек Гирты…

Они миновали большой плоский камень у крыльца и вошли в дом.

В горнице, куда они попали было светло. Большие, забранные разноцветными матовыми стеклами окна были пробиты в трех стенах так, что с какой бы стороны не светило солнце, свет всегда падал на стол, заставленный алхимической посудой, коробками с травами и пузырьками с готовыми зельями. У стола, спиной к полицейским, стояла и аккуратно отмеряла на весах порошок уже немолодая, но высокая и симпатичная женщина. В ее русых и густых, как у дочери, заплетенных в косу волосах, светлели траурные, бело-синие, ленты. Она была статна фигурой и облачена в городскую, уже не новую, по длине, мужскую, до колен, темно-зеленую, мантию, а не в деревенскую лейну, как все остальные жители поселка, которых детектив и лейтенант видели внизу, в деревне.

— Ищите барона? — обернулась она к полицейским. У нее были такие же, как у дочери округлые румяные щеки, приятная улыбка человека, который занят любимым делом и монокль, на шнурке, который при появлении гостей, она вынула из глаза и повесила к себе на шею, убрав за воротник. Вертуре еще бросилось в глаза, что кроме монокля на ней не было другого шнурка или цепочки, на которой носят нательный крест.

— Да… — оглядывая комнату травницы, ответил детектив. Рядом скрипнуло дерево. Их юная проводница, не особо скрываясь, с внимательной, хищной улыбкой наблюдала за гостями из соседней комнаты, чуть приоткрыв дверь.

— Он пропал здесь? — уточнила женщина и, подойдя к совсем новенькой почти как в городе, кривоногой печке с железной трубой и матовой стеклянной дверцей, проверила, горячий ли котелок с кипятком, в котором она, по всей видимости, собиралась готовить очередное магическое зелье.

— Мы точно не уверены… — объяснил детектив — но у нас нет других вариантов, либо он где-то тут, либо его схватили люди Солько. Лейтенант Марк Вертура — продемонстрировал он ей бронзовый ромб на плаще и подвеску лейтенанта полиции Гирты. Отдел Нераскрытых Дел. По личному поручению леди Тралле…

— Хельги? — уточнила хозяйка и очень внимательно посмотрела на полицейских. На миг детективу показалось, что ее глаза полыхнули лиловым огнем, как будто бы в них отразился какой то яркий, как будто удар невидимой, далекой молнии, свет.

— Да — с напористой полицейской ленью и скукой кивнул лейтенант, как будто бы он ничего не заметил — вы знаете ее? Хельга Тралле — куратор безопасности Гирты.

Хозяйка дома проигнорировала его слова, прихватила рукавом горячий котелок с печи, налила в кружки отвар из паяного медного чайничка, залила его кипятком, внимательно посмотрела на гостей. Вертура вздрогнул. У него закружилась голова. Даже несмотря на то, что в комнате и так пахло травами, экстрактами и терпким ароматом сушеных цветов и корней, по помещению разлился, как будто ударил в голову, необычайно густой и приятный горьковатый запах какого-то терпкого травяного настоя, букет которого детектив угадать не сумел.

— Майя! — звонко позвала хозяйка, и ее веселая дочка выбежала к ней. Все вчетвером они сели за обеденный стол, что стоял у окна у западной стены. На столе, в корзинке, на чистой льняной подстилке под тряпицей оказались нарезанный и засушенный белый хлеб, и крупные осколки печатного, давно зачерствевшего мятного пряника посыпанного сахарной пудрой и орехами. Лейтенант и детектив забегали глазами, ища иконы, чтобы перекреститься, но не найдя их, просто преклонили головы и осенили себя крестными знамениями.

— Мухоморы! — внезапно обратил внимание на связки под стропилами детектив.

— Да, это они — согласилась, кивнула хозяйка, пристально глядя на него — некоторые доктора используют их для микстур, а другие заказывают как дурманящее средство.

— Вы вдова? — глядя на ее косу, уточнил детектив.

— Да — кивнула она и ответила бесстрастно, в сторону — муж погиб на воине. Вы же из Мильды? — и, заметив смущенный взгляд Вертуры, чуть улыбнулась — нет, не на той, о которой вы подумали. Задолго до этой. Вы стыдитесь, хотя родом вы совсем из других мест.

— Да, есть такое… — отвел глаза, согласился детектив. Под внимательным взглядом этой женщины, ему с одной стороны было неловко, с другой он почувствовал какое-то необычайное и теплое доверие к ней, как к давней подруге или к сестре. По возрасту она была, быть может, на год или два младше него, наверное, лет тридцати шести, но жизнь в лесу и невзгоды придали ее облику какую-то высшую власть и мудрость, так что, сидя напротив нее за столом, глядя на нее, Вертура отчего-то почувствовал себя робким малолетним мальчишкой рядом со взрослой и строгой женщиной.

— Вы выращиваете травы для города? — оглядывая комнату, снова спросил детектив, чтобы не молчать под внимательным взглядом ее чарующих серых глаз, от которого его начинала пробивать волнующая дрожь, когда она смотрела на него, и становилось не по себе. Что-то глубокое и невыразимо мощное было в этом взгляде, что-то, что придавливало, парализовывало волю, словно неумолимо надвигающаяся на него шторм, с каждой минутой все сильней и сильней бушующий в его сердце.

Лейтенант Турко сидел рядом, держал, крутил на ладонях горячую глиняную кружку, от которой валил пар, рассеянно смотрел в окно, казалось бы совсем не чувствуя того, что происходило сейчас с коллегой.

— Мы, Гранне — улыбнулась хозяйка дома детективу, словно читая в его глазах все его мысли — хранители этой земли. Мы присягнули Булле и, как дракон черного Собора приняли это служение Богу, потому что всегда защищали людей от опасностей Ночи, Леса и Зимы. А травы — это мое любимое дело. Как ваше — советник Марк Вертура, история и книги.

Ее глаза сверкнули лиловым грозовым огнем. Детективу показалось, что ее властная рука провела по его лицу мягкими горячими пальцами, по-хозяйски благосклонно коснулась его щеки. Миг и видение снова исчезло. Хозяйка налила полицейским какого-то необычайно терпкого и приятного, отдающего лесными травами, вина из оплетенной лозой, подвешенной в углу под потолком бутылки. Лейтенант выпил, отчего словно очнулся от прострации с кружкой и начал рассказывать что-то, показавшееся Вертуре полной несусветицей. Началась какая-то беспредметная и неясная беседа. Потом они пошли в сад, говорили о травах и каких-то рецептах. Вышли на большой плоский камень на восточной части вершины холма, над крутым, заваленным обломками скалы обрывом. Здесь, упираясь в небо, стоял высокий и толстый, почерневший от нагара железный столб, намертво вбитый в гранит. Камни вокруг него были обожжены ударами молний, а над головами серым покровом бежало холодное и безбрежное дождливое небо. Вертуре стало страшно. Он уже видел такое же небо. Там, на сеансе иллюзионных искусств, под сводами Димсток Тулла, тогда, перед самым пожаром, когда коварный мастер-иллюзионист маркиз Эф показывал зрителям далекие, неведомые, земли. Такой же простирающийся на многие, бесконечные километры черно-серый лес вокруг и такие же пасмурные и низкие облака-волны бегущие над ним…. Или, быть может, тогда они были совсем другими?

Он стоял под дождем под этим печальным северным небом. Ветер трепал его распущенные волосы. Дождь заливал лицо, вечерело. Мелкие капли бесшумно падали на камни. Внизу, под обрывом, темнел непроходимый, заваленный обломками скал и буреломом, серый и унылый, мокрый от дождя, лес. Детектив стоял, держа хозяйку таинственного дома под руку, и смотрел на далекий, неровный горизонт. Лейтенант куда-то исчез и Вертура так и не смог уловить тот момент, как они с ней остались на вершине холма одни.

— Что со мной? Это сон? — одними губами прошептал детектив.

Его спутница обернулась к нему. Ветер подхватил пряди ее светлых волос, что выбились из под ее мягкого платка цвета дубовой коры. Держа ее под руку, под ее тяжелым коричневым плащом, он сжимал ее ладонь, сводя ее пальцы со своими. Она улыбалась, смотрела на детектива. Длинные концы ее темно-зеленого шарфа летели по ветру.

— Нет — отвечал ему в голове тяжелый, но ласковый, как налитые водой, надвигающиеся на город грозовые тучи голос — но ты будешь думать, что тебе это только приснилось.

В столб на холме ослепительно ударила молния и тут же с треском, оглашая округу невероятно мощным гулом, как молот по наковальне, ударил гром. Где-то далеко внизу, под склоном холма отчаянно заржали лошади. Вылетел из седла, упал и ударился об землю лейтенант Турко, заплакали в доме напуганные этим внезапным и резким ударом дети. С силой и напором грянул ливень.

— Да что же это такое! — кричал, выбегая под дождь к лежащему в луже лейтенанту, староста, потащил его в дом, принялся трясти его за лицо, жив ли тот или нет.

— Вы там что, совсем что ли озверели? — закричал он вошедшей следом в дом младшей Гранне. Но та ему не ответила. Жуткий белый и торжествующий оскал промелькнул на ее лице в новой вспышке молнии, когда она стояла в раскрытых дверях на фоне уже черного от внезапно обрушившейся на лес и поселок непогоды неба. Староста вскочил от лейтенанта, сжал зубы и отчаянно перекрестился.

— Позаботься о нем! — ледяным властным и пронзительным голосом приказала Майя Гранне старосте и другим мужчинам, что вернулись в дом из леса, и не по годам властно и холодно повелела — положите его на постель и накормите лошадей!

От ее приказа, казалось бы, затряслись стены, задрожала посуда на столе. Жалобно хлопнула дверь. Снова ударила молния, загремел гром, было сникший после первого удара дождь, припустил с новой силой. В страхе забились под одеяла на кровати в углу комнаты, еще пуще заплакали дети.

— Не бойтесь! — подошла к ним девушка, ловко подвернув подол лейны, встала перед постелью коленями на земляной пол, протянула руку, ласково погладила по мягоньким головкам — это просто гроза. Она пройдет. А меня ждут, мне надо идти.

Она обняла самого маленького, вручила ему мятный пряник, поцеловала его и, весело сверкнув глазами, выбежала из дома под ливень.

* * *

К вечеру вернулся Фанкиль, принес туесок с котом. Поставил боком на стол. Кот лежал в туеске и не думал из него выходить. В зале было холодно, очень душно и сыро. Во всем здании полицейской комендатуры шпарили газовые рожки, которые служащие для тепла выкручивали до предела. Окна были по-прежнему раскрыты. Снаружи было темно и ветрено. Снова били молнии, толстыми мощными струями лил дождь. Мерцающими размытыми ореолами через них светили горящие на проспекте Рыцарей фонари.

— Ну как, все выяснили? — требовательно спросил инспектор Тралле, издалека, разглядывая горделиво задранную к потолку мохнатую, обрамленную аккуратными, роскошными бакенбардами морду кота Дезмонда. Подсел к ближайшему столу и раскрыл свою лиловую папку, достал перо, окунул его в чернильницу. Фанкиль с грохотом подвинул тяжелый стул, сел к его столу, наклонился к инспектору так, чтобы Дюк у двери в коридор, за столом дежурного и доктор неподалеку, за шумом разыгравшейся непогоды, не смогли услышать его ответа.

— Это дело рук мастера Роффе и его людей — негромко объяснил он — найти исполнителя было несложно. Местный аптекарь. Насыпал банкиру не те пилюли, результат — остановка сердца.

— А при чем тут мэтр Роффе? — поинтересовался инспектор, делая в своих бумагах пометку.

— При том, что когда мы привязали этого доктора к его же зубоврачебному стулу и прошлись по зубам напильником, тот сразу рассказал нам, что с ним договаривался один из помощников заместителя мастера Роффе, вот при чем — пояснил Фанкиль — врать ему смысла не было. Тем более сдавать такого важного человека.

— И где он сейчас? — снова макнул перо в чернильницу инспектор.

— Доктор? Мы оставили его — объяснил Фанкиль — не стали передавать полиции, иначе бы он был бы задушен в камере еще до начала следствия. Так что теперь эту тайну знаем только мы впятером с леди Ингой и мэтром Дезмондом.

— Да, кот наш такой, даже с сэром Булле не станет говорить — важно покачал головой инспектор — а вам с Ингой все равно никто не поверит. Вот Лео, можете же вы быть адекватным человеком. Почему не ведете себя так все время?

— Чтоб поддерживать авторитет Ордена и полиции — бодро и громко, как будто уже был давно готов к этому вопросу, ответил Фанкиль — у вас все готово со штурмом того заведения?

— Поедете без меня — покачал головой инспектор — у меня совещание, Хельга сказала срочно. И где этих лейтенантов носит? Анна, вы написали в газету письмо с требованием больше таких объявлений не давать ни в каком виде, иначе передадим в канцелярию во дворец? Списки торговцев готовы? Сверили все с архивом? Все, на сегодня вы свободны, можете идти.

— А, погодите, у нас же тут еще несколько трупов! — спохватившись, поднял от своего письма голову доктор. За своим, беспорядочно заваленном папками с рукописями рабочим столом он сидел в шапочке и плаще, так что его нисколько не смущали ни холод, ни сырость. Пишущая машинка, которую он привез с собой в Гирту из Столицы и на которой он, за неимением иных доступных технических средств, собирался печатать свою монографию и статьи, стояла в углу, в стороне. У нее заедали клавиши, и мэтр Руксет, полицейский инженер, все никак не находил времени чтобы ее смазать и починить. Но доктор, похоже, уже привык писать пером и в какой-то момент даже начал находить в этом какой-то свой шик. Сегодня он был настолько увлечен своей рукописью, что почти весь день молчал, никого не дергал, не отвлекал от дел. Как он загадочно сказал днем — процесс пошел и, снова углубился в написание своей монографии, ничуть не стесняясь того, что занимается своими делами на рабочем месте.

— Вот — доктор Сакс протянул инспектору принесенный курьером лист — никого не было, а я забыл. Ну вы же знаете, я же творческий человек…

Инспектор Тралле выхватил из его пухлой изнеженной ручки листок бумаги и быстро прочел его.

— Ибурка. Опять это чудовище. Где этот Алистер? — только и бросил он, вложил листок в свою папку и приказал — как появится, сразу ко мне! А вы Лео, готовьтесь, мы согласовали вашу идею с веселым домом. С вами поедет Герман, поможет, если справляться не будете. Все я ушел. Дюк, вы на ночном. Остальным быть в конторе утром в семь.

И, оправив ворот мантии, пригладив рукой выбившиеся из косы волосы за ушами, быстрым шагом покинул отдел.

— А Марка все нет — встала в позу пред Ингой Мариса и выразительно заломила руки за спину.

— Вы же его ненавидите — лукаво и криво улыбнулась Инга в ответ так, что стало видно, что у нее не хватает половины зубов с левой стороны.

— Еще как! Жгуче ненавижу — ответила, согласилась, покачала головой Мариса и нетерпеливо ударила шапочкой о бедро — но он должен был вернуться! Я же говорила Валентину…

— Молитесь о нем — посоветовала Инга.

— Вот еще! — презрительно фыркнула Мариса и, схватив свой плащ, надела на плечи и, подхватив свой зонтик и шляпу, выбежала из отдела.

— Правда это замечательно наблюдать, как томится ожиданием встречи разгоряченное чувствами радостное влюбленное сердце? — спросила Инга, подойдя к коту, и погладила его по голове. Тот жеманно повел своей широкой, с мохнатыми полосатыми бакенбардами мордой, и важно хлопнул хвостом о борт своей корзинки.

— Действительно, где мои сорок лет — пожал плечами, вдохновенно согласился Фанкиль. Он вернулся из арсенала, неся с собой мешок потертого угля из которого мешали дымный порох и старое железное ведро, хитро уставился на доктора — мэтр Сакс! Вы так любите смеяться над людскими пороками, описывать их в наущение потомкам со всей едкостью и сатирой. Не желаете ли поехать с нами, получить очередное незабываемое впечатление для вашей книги?

* * *

Снова гремела гроза, снова отключили свет. Полицейская карета в сопровождении мрачных драгун, облаченных в черные, с кожаными вставками на плечах плащи, колонной покинула в этот вечер комендатуру, выехав из боковых, ворот у конюшен на улицу Котищ. Переулками, миновав улицу Гамотти и проспект Цветов, объезжая понизу гору, на которой стояла крепость, проследовала к северной стене, к Морским воротам города, туда, где на улице командора Фильте, почти что у самого северо-западного бастиона, находилось предлагающее всем дешево, качественно и долго заведение. В салоне экипажа ехали доктор Сакс и Инга, придерживали снаряжение, чтобы в дороге не растрясти его, не рассыпать по дну кареты. Фанкиль и капитан Глотте сидели на козлах. Следом ехали драгуны ночной стражи во главе с сержантом Алькарре, мрачным пожилым мужчиной с рябым уродливым лицом, развороченным близким выстрелом из фальконета. Этот жуткий человек был правой рукой начальника ночной смены и навевал ужас на горожан не только своим видом. Как драгунский сержант, по совместительству он служил еще и мастером допросов, помогал доктору Фарне в его нелегкой работе и, поговаривали, что зачастую на казнях, надевая черно-белую маску и парик, именно он был тем самым черно-белым, безликим палачом, когда дело доходило до рубки голов приговоренным к смерти. Он жил один в своей коморке где-то на соседней улице рядом с полицейской комендатурой, и, поговаривали, что у него есть две дочери, которых он давно выдал замуж и отправил подальше, чтобы их семьи не тревожили тяготы его полицейской жизни. Была история, что как-то к сержанту заявились трое обиженных им по службе горожан, вроде даже как рыцарей, якобы на разговор, но он покалечил всех троих топором, да еще и сдал в полицию за вооруженное нападение. Никто не желал связываться с этим человеком, хотя никто никогда не разу не видел его пьяным, либо творящим какой служебный произвол или беспредел.

Не доезжая полквартала до цели, сержант Алькарре обогнал карету, первым спрыгнул с седла на мостовую и в предвкушении кровавой расправы, скривился на ярко освещенные, призывно лучащиеся радостным теплом в ночной мгле, красные и синие витражи.

Все также лил дождь. По правую руку возвышалась темная крепостная стена. Под наглухо заложенными кирпичами арками казематов бастиона темнели тяжелые, проклепанные медными полосами двери. Где-то в окошке караульной наверху, на стене, горел огонь керосиновой лампы или свечи. Над ярко освещенными витражами и серым фасадом веселого дома возвышалась непроглядная и темная скальная стена. В вышине через завесу дождя едва просматривались огоньки стоящих на вершине, рядом с крепостью Гамотти строений. Дальше по улице, темнел черный пожарный пруд, с другой же стороны, с той, откуда подъехали и остановились, чтобы заранее не спугнуть своих жертв, полицейские, стояла необъятная пятиэтажная громада доходного дома. Здесь не было фонарей и тусклое сияние подсвеченных понизу керосиновыми лампами и свечами окон многоквартирного дома, не давая тени, казалось только усиливало темноту в узком проулке между заслонившей полнеба скальной стеной над головами и пятиметровой глухой громадой крепостной стены. Но вокруг было не безлюдно: презрев непогоду, дождь и опасности темных подворотен и улиц Гирты, какие-то сумрачные личности по одному, по два, а иногда и по три человека, бодро шагали к заветному дому с витражами. Оставляли далеко за углом экипажи и кареты, отправляли восвояси слуг, давая им на юво и вино, чтобы тоже весело провели вечер, и инкогнито заходили в заведение через низкую и неприметную боковую дверь. Кто-то обратил внимание на отряд верховых и черную карету и, развернувшись, вжав голову в плечи, заспешил прочь, как будто бы он тут совсем не у дел. Несколько человек остановились неподалеку, под козырьком двери ведущей в каземат бастиона, посмотреть, что тут будет происходить, достали вино и весело закурили.

— Ну что, готовы? — закуривая, важно, с насмешкой, спросил капитан Глотте у Фанкиля. Сержант Алькарре, усмехнулся, ожидая распоряжения командира, звонко хлопнул по ладони своей уже успевшей промокнуть плетью.

— Сейчас выкурим! — доставая из кареты ведро прикрытое толстой шерстяной рогожей, чтобы дождь не залил содержимое, деловито сообщил всем рыцарь, поднял глаза к небу, быстро прочел про себя молитву и перекрестился. Глядя на его суетные приготовления, капитан и сержант только усмехнулись, но не стали портить его план, предоставили ему инициативу.

— Жечь будете? Это когда ж вас нашим инквизитором, а преподобный, благословили? — громко и грубо спросил у Фанкиля сержант Алькарре и сплюнул жевательный табак себе на сапоги.

— Бог благословил — нашелся, бодро продемонстрировал ему крест на рукаве Фанкиль и вдохновенно пояснил — душа закостенелого нечестивца мучается в этом развратном, истощенном грехом теле, рвется к Господу. Так что милостиво выпроводить ее отсюда, освободить от оков — прямая обязанность любого христианина.

Мрачные люди засмеялись его короткой проповеди и все устремились к дому, встали и приготовились у окон и дверей. Фанкиль улыбнулся. В его глазах горел боевой азарт. Его трясло от предвкушения намечающегося действа.

— Открывай! — загремел в боковую дверь ногами, грозно и требовательно зарычал он — я владыка Дезмонд!

— Чего? — сдавленно возмутились, распахнули ему дверь какие-то люди, но не успели опомниться, как сержант Алькарре ворвался в коридор и двумя меткими ударами своей тяжелой плетки, заставил обоих упасть, хватаясь за контуженные разбитые лица. Перешагнув через тяжело дышащих, держащихся за разбитые головы лакеев, Фанкиль, капитан Глотте, сержант Алькарре, Инга, доктор и еще несколько драгун ночной стражи вошли в низкий, подсвеченный густо коптящими алыми и белыми ароматическими свечами холл веселого заведения. Тяжелый смрад вызывающих все самые низменные чувства благовоний стоял под сводами, где-то наверху играла какую-то омерзительно-развязную мелодию, пиликала на весь дом граммофонная пластинка, отовсюду доносились самые омерзительные тяжкие, похотливые ритмичные и неритмичные звуки, стоны, смех и крики. Жарко горели камин и газовые рожки. Из боковой двери, из под низкой арки под лестницей, к полицейским выбежала голая женщина в одних сандалиях на высокой шнуровке и с подвязанными к локтями и коленям кусками красной и синей газовой материи, хвостами развевающимися на сквозняке. Шумно глотнула из фужера, утерла голой рукой рот, и с невменяемым, распаленным вином и творящимся вокруг беспределом похотливым интересом уставилась на новых гостей. Ее тело лоснилось от пота, щеки горели. Она была одурманена опиумом и, похоже, появление вооруженных людей с плетьми для нее показалось просто каким-то новым этапом сегодняшней, в преддверии фестиваля особенно буйной и веселой, сессии.

— Ахаха! — засмеялась было она и, раскинув руки, бросилась к Фанкилю, но грозно шлепнула усиленная цепью плеть и девица без единого вскрика повалилась на ковер на колени. Кровь уродливой грязью растекалась наискосок ее груди, заливала рассеченное ударом лицо, стекала по плечам и шее. Больше ничего похотливого и страстного не осталось в этой обнаженной красно-белой корчащейся на полу, неспособной даже стонать от боли женщине.

Капитан Глотте опустил свою плеть.

— Наружу ее! — рычащим голосом приказал он. Двое полицейских бесцеремонно подхватили под руки и поволокли ее на улицу под ливень.

Похоже, в пьяном угаре за шумом дождя, ревом граммофона и другими звуками идущей наверху сессии, никто не догадался, что только что случилось в холле на первом этаже.

Фанкиль же поставил перед собой ведро, достал пропитанный селитрой шнур, машинально, по привычке, поставил и крутанул свой стеклянный волчок, проверить, будет ли гореть.

— Мэтр Сакс — убедившись, что прибор вращается как положено, сохраняет равновесие, с сосредоточенной серьезностью, держа в руках запал, обратился к коллеге рыцарь — кричите, как уговорились. Орите что есть сил.

Зажег фитиль от газового рожка на стене, бросил его в ведро и поспешно отстранился.

Доктор снял свои очки, распахнул свой рот, стыдливо огляделся на приготовившихся внимательно слушать его полицейских и, вдохнув побольше воздуха, давая петуха, заголосил.

— Пожар! Горим!

Уголь с селитрой в ведре вспыхнули, повалил необычайно густой и едкий белый дым, что быстро заполнил весь холл, пошел на лестницу и верхние этажи. Полицейские, дежурящие внизу, держа наготове оружие, припали на корточки, чтобы не задыхаться в нем, предупредительно заняли боевые позиции.

— Пожар! Спасайтесь! Бегите! — не унимался, размахивая руками, кричал доктор. На секунду все звуки наверху стихли, как будто бы все резко начали прислушиваться к его отчаянным печальным выкриками, потом за стенами тоже закричали, засуетились. Там, на втором и третьем этажах, дым уже видимо пошел из щелей в полу и с лестницы. Дом наполнился полными отчаяния и страха возгласами и криками. Толкаясь, падая, давя друг друга, по лестнице толпой, кто в чем был, побежали вниз полуодетые, а некоторые даже и вовсе голые мужчины и женщины.

Им навстречу выскочили полицейские, забили плетьми, яростно и страшно, ворвались в эту бессмысленную напуганную толпу, спасающихся от пожара, не понимающих что вообще происходит, одуревших от опиума, вина и страха, бегущих людей. Беглецы с криками хватались за ушибленные головы и лица, из последних сил, обливаясь кровью, ползли к спасительным дверям, лезли, разбивая локтями, разрезая руки и ноги, в окна, босиком на осколки прыгали в них. На несколько секунд в холле стоял настоящий, кромешный ад, как с картин, в городском магистрате, где черти пытают мздоимцев в огненной геенне. Обнаженные мужчины и женщины, толкаясь, падая друг на друга, роняя прихваченные в суматохе тряпки, рубахи и плащи, с криками метались в дыму, ища выхода. Наверху с треком лопнуло стекло. Кто-то прыгал в окна. Снаружи тоже доносились опасливые, полные ужаса и боли крики — спасаясь от пожара, гуляки выбегали под дождь через главные двери, но там их уже поджидали заранее расставленные вокруг дома полицейские. Со свистом и воем рожков, верховые лупили плетьми, гнали все еще опьяненных вином и опиумом, ничего не понимающих голых гуляк по улице через дождь, давили их лошадьми. Мужчин били что есть сил, прогоняли в темноту, загоняли в парадные и дворы. Женщин хватали, валили на мостовую, с хрустом выкручивали руки, волокли за волосы обратно в помещение.

Несколько минут и все было кончено. Сержант Алькарре с подчиненными поднялся наверх, выволок из комнат нескольких абсолютно невменяемых настолько, что ни крики о пожаре, ни дым, ни кровавая расправа внизу не произвели на них совершенно никакого впечатления посетителей, выстроил рядком в холле рядом с лестницей дюжину голых девок и пятерых наемных работников заведения. В том числе и тех двоих, кто открывал дверь Фанкилю. Один, могучий и огромный, по всей видимости, местный охранник, попытался сопротивляться, но ему сломали руку обухом топора, опрокинули на колени и ударом ноги отправили лицом в пол. Поставили на колени и остальных мужчин. С ними в один ряд уронили на пол и толстую, с жирными бедрами и узкими икрами ног, тоже голую и уродливую от мерзостности собственной натуры женщину, с развратным престарелым, морщинистым, но, с насурмлеными глазами и накрашенными дряблыми губами, лицом. Она дергалась, визгливо и злобно требуя, чтобы от нее убрали руки, пыталась вырваться. Капитан Глотте подошел к ней, уставился мрачно и страшно, словно решая, что с ней делать.

— Герман, ты что? — омерзительно скривив напомаженные лиловые губы, понизив голос, зашипела она грозно и требовательно — почему? Это что, Август приказал тебе?

Но капитан не дал ей договорить, коротко, без замаха, ударил шестопером ей по скуле так, что захрустели кости, а сама она с хрипом откинулась навзничь на ковер и жалобно заплакала, заохала, хватаясь за искалеченное место.

— Постойте! Послушайте же! — кажется, все еще не веря, что сейчас произошло, попытался было толстый, с неприятным лицом человек в серой одежде конторского служащего, но капитан Глотте подошел и к нему и без лишних разговоров ударом шестопера проломил ему череп. Тот тяжело вздохнул и молча повалился лицом в ковер, который тут же окрасился в неприятный грязно-кровавый цвет. Следующим на очереди был охранник, которому перебили руку за сопротивление.

— Нет! Не надо, прошу! — когда второе беспомощное тело с грохотом упало на пол, взмолился, запричитал один из оставшихся арестованных мужчин, судя по одежде — переднику и забрызганной жиром мантии, повар — я только готовил еду, я не с ними…

— Работа говоришь? — рассердившись от его шумной низменной мольбы, потребовал ответа капитан, его черные глаза полыхнули беспощадным огнем — деньги?

— Да! — обливаясь слезами, упал лицом в пол, как перед распятием, сознался повар — мне надо кормить семью…

— Чтоб твоя семья, как и все вы, были навеки прокляты Богом и горели в бездне! — прогремел капитан Глотте — несите колоду.

С заднего двора прикатили высокую изрубленную колоду и топор для колки дров.

Доктор Сакс, что до этого прятался под лестницей, чтобы не задели, испуганно жался в углу, при виде этих страшных инструментов, поджал локти, пролепетал «извините…», боком протолкнулся между полицейскими и выбежал вон из помещения. Инга и Фанкиль остались смотреть. Голые женщины у стены сбились в дрожащую от страха кучу. Их стерегли двое драгун с мрачными, решительными лицами, держали наготове плетки, за каждый крик, всхлип или неловкое движение, били.

Капитан Алькарре подбросил в камин дров и начал разогревать кочергу.

— Нет! — заплакали пленные. Один внезапно попытался вскочить, но капитан Глотте схватил его за плечо и уронил на плаху лицом. Сержант Алькарре подошел к нему, взял за правую руку и пока тот не успел опомниться, с хрустом прижал ногой к колоде и рубанул топором прямо по кисти.

Страшно закричали женщины. Кто-то из полицейских вздрогнул. За первым пленником последовал и второй. Обоим прижгли кровь раскаленной кочергой и повалили на окровавленный ковер. Последним был повар.

— Знал, тварь, для кого кашу готовил? Или дурачка будешь корчить? — спросил у него начальник ночной смены.

— Знал! — взмолился повар.

— Жрать дома было нечего? На котлетки с винищем денег не было? — с презрением глядя ему в глаза, присел на корточки рядом капитан — детишкам игрушки покупал, жене зонтик и поясок, служба хорошая говорил?

В глазах повара стояли страх и слезы, «да, да!», в раскаянье плакал он, отчаянно кивал головой, соглашаясь с капитаном, стонал в отчаянной и готовой на все, только чтобы простили и не тронули, мольбе.

— Ну вот принесешь домой свою отрубленную ручку и котлеток из нее и навертишь — продолжил капитан — пусть твои детки знают, какая ты мразь на самом деле.

И он встал во весь рост. Хрустко ударил топор. Покалеченный повар с сипящим стоном повалился на ковер, хватаясь левой рукой за культю, скорчился, забился в мучениях.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешника! — сорвал со своих черных, седеющих кудрей форменную шапочку капитан ночной стражи и перекрестился на дождь в сторону распахнутых дверей. По его примеру, глухими ворчливыми, привычными к грозным боевым окрикам голосами забубнили слова молитвы, осенили себя крестами и остальные полицейские.

Сверху вернулись трое драгун. Принесли с собой большой мешок ценного, что собрали в комнатах и кабинете смотрительницы заведения.

— Возвращайтесь к своим отцам, братьям и детям как есть! — приказал капитан Глотте, мрачно ткнул пальцем, жмущимся у стены голым женщинам — и чтоб вас здесь никогда больше не было.

— А с этой-то что? — указывая сапогом на контуженную, хрипло стонущую смотрительницу публичного дома, спросил какой-то полицейский.

— Оставьте тут — скривился капитан — все равно помрет, пусть горит.

И он опрокинул на ковер и доски пола еще дымящееся ведро и раскидал сапогами угли. Пламя медленно, словно неохотно схватилось за пропитанный кровью ковер. Полицейские выволокли под дождь оставшихся в холле живых мужчин и женщин. Страшно щелкая над головами плетьми, с насмешками погнали скорбной толпой в сторону проспекта Рыцарей. Убедившись, что пожар не потухнет, капитан Глотте вышел из дома последним, отошел на середину улицы и мрачно закурил.

— Я вот думал немного по-другому — бодро кивнул ему Фанкиль, тоже достал трубку, встал рядом, словно любуясь проделанной работой — но так тоже неплохо вышло…

— Вы бы зашли, сказали, всем расходиться? Палкой начали грозить? — хрипло засмеялся капитан, яростно блеснул глазами и презрительно уставился на рыцаря как на мальчика в первом бою обмочившего штаны — вы, Лео на небесах живете, святой вы человек, место вам на ските. Сколько раз вам говорили и я, и Валентин и Хельга, не лезьте вы, по лесам бегайте, искажение меряйте, протоколы пишите. Ну не знаете вы как надо с ними, не понимаете, не умеете. Прирезали бы вас здесь в подвале с вашей сестрицей Лео. Расчленили и жаркое бы из вас сделали, к столу подали, чтоб мясо зря не переводить — и с отвращением кивнул на вырывающееся из окон пламя — а нищим потом бы еще и супа наварили. Меценаты-благодетели.

И, развернувшись, зашагал к остальным драгунам, что скупо обсуждая происшествие, ожидали его в стороне.

— А что в отчет-то писать теперь? — догнал его, накидывая на мокрую голову капюшон, как бы невзначай, осторожно спросил Фанкиль. К горящему дому, оглашая улицу ревом гнусавого рожка, уже мчались оснащенная ручной помпой пожарная телега.

— Пишите, что лампу при задержании опрокинули — с мрачным задором ответил капитан Глотте и махнул рукой — езжайте, мы с Хельгой и Валентином все оформим, а вы потом сделаете копию, подпишите.

Фанкиль вернулся в экипаж. Держа на коленях фонарь, в угол забился бледный от пережитого доктор. Огонек пробивался сквозь ладони. Доктор Сакс сбивчиво шептал «Господи помилуй». Ему было страшно, его колотило. Инга смотрела на огонь пожара за окном. Держала в руках шапку, насквозь промокшую под ливнем.

— Омерзительно… — простонал, поежился доктор — зачем вы позвали меня… Зачем так сразу Лео? Это же люди. За что их? А я вот сегодня книжку по психологии писать думал, а вы…

— Ерунда эти ваши книжки по психологии и личностному росту, вот что — покачал головой Фанкиль и прибавил строго — и вы что, серьезно думали, они такие несчастные и голодные и деток им кормить нужно, особенно тому самому жирному? Кому семью содержать, у кого мать и отец старики, тот сидит и работает в три пота, света белого не видит. А кто по кабакам, по девкам, тот и ворует, и грабит, и мошенничает. Все они на допросах, как поймают, кто друга защищал, кто женщину, кто для матери украл больной — сосредоточенное напряжение прошло, Фанкиль начал распаляться, его голос опустился до рыка, глаза вспыхнули запоздалой злобой и агрессией — и никто же не скажет, что по пьяни убил, что воровал на выпивку. А девки эти, что они от голода пухли что ли? Жизнь их побила, чтоб так телом и душой торговать, рук не было работать честно? Да они вам таких историй понарасскажут, как им жрать было нечего, что муж помер, что ребенок калека, что на десять ваших книжек хватит, Густав. Все, чтобы только вы думали, что они тоже люди. Мрази они конченые, ленивые и продажные вот кто они все. Пусть мужей нормальных, не пьяниц, найдут, вышивают, с детишками сидят, огород копают, тарелки лепят. Мало ли что ли дел? Нет же, им так проще. Нравится так им. Легко, фривольно, весело. Деньги, тряпки, вино, мужчины. Распущенность, свинство и лень, вот это что. Герман свое дело знает. Туда им всем и дорога. На костер и в бездну.

Инга утвердительно кивнула в ответ. Доктор вжался в угол, притих. Фанкиль застучал пальцами по борту кареты, приказывая кучеру трогать. Они возвращались в отдел.

* * *

Над лесом гремел гром. Ветер и дождь яростно бились в окна, сотрясали стены. Вертура распахнул глаза. Страшные сны снились ему наяву. Он чувствовал как тысячи горячих, ужасающих своими ласками рук хватают его, касаются его лица и груди. Ощущал, что ему и жарко и холодно одновременно, чувствовал каждый удар молнии, что жаром охватывал, сжимал, его тело. Слышал стоны и вой, похожие на шум ветвей и скрип пригибающихся под ударами непогоды вековых деревьев, слышал голос, что проникал ему в мозг и понимал, что что-то нечеловечески-чудовищное происходит с ним. Он не знал, сколько времени прошло, вернее, он потерял ему счет, так как все, что происходило вокруг, казалось ему каким-то безумным, головокружительным падением в дождливую грозовую мглу, сводящим с ума своей бесконечностью, летящим кружением вниз и вниз по краю какой-тор бездонной бесконечной ветреной бездны. Он чувствовал одновременно и ужас и какой-то болезненный, наркотический восторг, чувствовал что-то мягкое и раскаленное, но не мог понять что или кто это, и ему казалось, что сейчас он бьется в каком-то нескончаемом горячечном бреду. Черно-лиловые, рассеченные сполохами молний, раскаленные клубы заполняли его мозг попеременно с воем ветра и дождем, а он все летел и летел вниз и вниз в эту постоянно меняющуюся черноту, и не было ни конца и не края этому падению…

Так уже было — отчаянно кричал сам себе он. Я помню… тогда, давно…

— Ледяная дева! — воскликнул он и проснулся. Фосфоресцирующие, нечеловечески-безумные и дикие глаза горели пред его лицом, прямо над ним и казалось, сполохи грозы мерцают в них, озаряя комнату пронзительным вспыхивающим и тут же угасающим светом. Тяжелые горячие руки крепко придавливали его за плечи к жестким меховым шкурам, толстым покровом накиданным на просторную, почти во всю небольшую комнату, низкую постель. Тяжелые растрепанные, дышащие какой-то грозовой свежестью волосы падали ему на плечи, а рядом на маленьком низком столике, чадя каким-то пряным смоляным дымом, горел огонек не то лампады, не то свечи.

Хозяйка дома на горе вскинула голову и, последний раз, с силой прогнувшись спиной, всем весом навалилась ему лицом на грудь, припала у ней. Ее тяжелое, дыхание обожгло его лицо и шею. Его руки сами собой обнимали ее плечи и бедра, но он не спешил убирать их. Повинуясь мужскому порыву, он захотел поцеловать ее в губы, чтобы испытать во сне это все, или на самом деле, но она отвела лицо, уткнулась ему в шею и приложила к его губам свою горячую ладонь, сделала предупредительный жест, прошептала твердо и тихо.

— Нет.

За окном полыхнула молния, ударила где-то совсем рядом, наверное, в железный столб на холме.

— Почему? — лаская ее растрепанные густые волосы и мягкие бедра, только и спросил он, удивляясь, насколько она не похожа на Марису. Мариса была резкой, порывистой, но ласковой, искренней, эта же женщина была с одной стороны раскаленной и буйной, как шторм и одновременно нечеловечески сильной, властной и безответной.

— Потому что, если мы сомкнем губы, я не отпущу тебя, и тебе придется остаться со мной навечно — прошептал глубокий, пробирающий до самого сердца голос, звучащий в его голове.

— Но я хочу остаться с тобой — лаская ее, хрипло и тяжело прошептал детектив, попытался повернуть ее голову к себе.

— Зачем тебе это?

— Я устал, мне нет места на этой земле.

— Нет — снова ударила молния, и над лесом и камнями снаружи, за стенами, прокатился долгий, похожий на смех, рокот грозы — ты и так уже будешь со мной, не мечтай о большем, ты нужен другой женщине. Той, что ждет тебя в Гирте.

Она открыла глаза, обхватила его руками и бедрами, взяла ладонями за его лицо, потерлась об его подбородок волосами и лбом, улыбнулась, как улыбаются, когда гладят мохнатую теплую кошку, или ласкают лошадиную гриву.

— Расскажи мне про южные земли — внезапно попросила она обычным человеческим языком тихо-тихо и положила голову ему на грудь — ты вздрагивал, когда ударял гром. Почему ты боишься грозы?

— Я боюсь, когда трясутся стены — ответил детектив и внезапно испугался, что может сказать лишнего, разрушить это дикое и сладкое наваждение.

— Не бойся — ее голос снова звучал в его голове — я и так знаю все о тебе.

— Зачем тогда просишь рассказать? — спросил детектив.

— Чтобы увидеть картины и образы, которые будет рисовать твой внутренний взор — ответила она и еще крепче сжала его бедрами, повела раскаленной и мягкой ладонью по его груди.

— Я… — он прикрыл глаза и вздрогнул, попытавшись вспомнить налетающий на побережье шторм. Жаркий летний ливень, что, ударяя, моментально скрывает горячее июльское солнце. Песчаный берег и небо, которое вмиг становится черным от туч, синие волны залива реки Эсты, и гуляющие по нему бурлящие черно-синие валы. Подхватывающий и раскачивающий на рейде суда штормовой ветер, пелену дождя, надвигающуюся сплошной серой стеной за которой не видно ни пиний в саду, ни стен окрестных домов — только серо-черная шипящая водой марь и дикий, горячий морской ветер… Он снова начал проваливаться в забытье. Его руки сомкнулись на ее спине, тело свело судорогой. Лесная хозяйка тяжело задышала, изогнулась, издала тяжелый и низкий стон, снова опустила голову ему на грудь, обхватила его за плечи.

— Кто ты? — пересиливая себя, словно продираясь разумом через этот бушующий в его голове как наяву южный ветреный шторм, спросил детектив.

— Ты сам знаешь кто — прошептал в его голове гулкий, сливающийся с воем ветра и шелестом волн ответ.

— Скажи — пытаясь сбросить с себя наваждение, из последних сил прошептал он.

— Зачем тебе знать? — засмеялась она в голос. У нее был глубокий и глухой, но певучий смех. Казалось, она впервые говорила и смеялась в голос, совсем как обычный человек.

— Я должен — чувствуя, как чары отступают, ответил он ей и поймал ее руки в свои. Но она резко перевернулась на бок и откатилась от него в сторону с такой необычайной ловкостью и силой, что ему пришлось ее отпустить.

— А если это тебя убьет? — засмеялась она, лежа рядом, обнимая его за плечи и толкая в бедро коленями. Вертуре стало страшно. Ему показалось, что сейчас рядом с ним лежит не та женщина, с которой они гуляли под руку по каменистому холму, а ее юная дочь: те же черты, тот же веселый, игривый и хитрый взгляд ясных серых глаз, те же растрепанные серо-русые волосы, та же белая в свете сполоха молний, задорная и почти по-детски наивная улыбка.

— Все равно — повернувшись к ней, внимательно пригляделся к чертам и, понимая, что он все-таки ошибся, бережно взял ее за плечи, обхватил их пальцами, твердо заверил ее детектив.

— Хочешь узнать, кто я и кем будет твоя дочь? — засмеялась она, игриво укрываясь мохнатой шкурой огромного серого волка, одной из тех, что во множестве покрывали ее постель.

— Да. Хочу, чтоб ты произнесла это вслух — переворачиваясь на спину, прикрывая свои бедра другой шкурой, заложив одну рука за голову, а другой привлекая хозяйку дома к себе, глядя в темный, обшитый досками, потолок, ответил детектив — да я знаю, ты можешь поразить меня молнией, лишить меня разума, убить одним прикосновением мысли. А я могу причинить тебе боль именем всемогущего Господа нашего Иисуса Христа и молитвой. Но все это будет глупо. Быть может для вас, мы, обычные смертные люди, как тени, что приходят и уходят, а наш короткий век, это всего лишь мимолетное мгновенье на вашем пути, но раз я в твоем доме как гость, и ты вернула мне мой разум здесь, а не утром посреди сырого леса, то вряд ли тебе будет в радость играть со мной, как с безответной игрушкой, или глупым зверем.

Она не ответила ничего, улыбнулась, словно знала что-то очень важное, но не собиралась ему об этом говорить, лежала рядом, внимательно разглядывая его облик в трепетном свете лампады, словно любуясь им.

— Мне нравится твоя порода. Как и той, другой, в Гирте — произнесла она, выждав некоторое время, и прибавила с улыбкой — твоя дочь будет красивой женщиной.

— Я уже понял, что тебе нужна была только моя кровь — утвердительно ответил Вертура, касаясь ее руки.

— Не только — она снова перекатилась через бок и уселась на него сверху. Накинула на плечи и голову шкуру огромного волка так чтобы его нос и пасть закрывали ее лицо. Повязала передние лапы у себя на груди. Ее длинные серые волосы выбивались из-под шкуры, задние лапы чудовища укрывали ее бедра, а передние плечи.

— Твои ласки, твои воспоминания, твои чувства, твои мысли — она припала к груди Вертуры, уткнувшись ему в лицо своей волчьей личиной. Тяжелый застарелый запах животного смешивался с ароматами грозы и терпкого травяного настоя, которым были напоены ее волосы и постель. Ее серые глаза горели через пустые глазницы волчьей морды, острые, сушеные края и нос царапали ему лицо и шею. Он протянул руки, ласково пропустил их между шкурой волка и ее телом и обнял ее за плечи.

— Хозяйка Грозы… — произнес он мечтательно, нежно и тихо.

— Пусть так — со смехом ответила она, припадая к нему всем телом — но не мечтай обо мне, мы больше никогда не встретимся.

— Тогда зачем все это? — спросил детектив.

— У меня была голубоглазая дочь, была темноглазая — перечислила она — есть сероглазая. А когда она найдет себе мужа и уйдет, а это случится уже очень скоро, у меня будет зеленоглазая дочь и у нее будет твоя кровь. А когда ты станешь королем, принц-изгнанник Марк Вертура, она найдет тебя, придет и отберет у тебя твое королевство!

Вертура покачал головой.

— Не выйдет. Я никогда не стану королем — ответил он — Каскас не королевство, это городок через залив от Лиры. Но почему волк?

Коснулся пальцем волчьей морды детектив.

— Он был из тех мужчин, что когда-то считали, что они сильнее, хитрее и остроумнее всех — скидывая с себя шкуру и пренебрежительно отбрасывая ее в сторону, на пол, ответила хозяйка дома. В ее голосе проскользнуло презрение, словно неприятные воспоминания на миг омрачили ее мысли. За окном снова ударила молния. Потянуло холодным ветром и чувствуя обжигающий жар ее рук, бедер и тела, детектив внезапно почувствовал холод, как будто он лежал не на постели в доме, а на мокрой и твердой скале. Он подтянул одеяло и укрылся им. Заметив что он дрожит, хозяйка дома села на кровати рядом с ним и налила ему в искусно вырезанный из корня дерева ковш горячего, отдающего лесными травами зелья. Держа в обеих руках, поднесла ему пить.

— Постой — сказал он ей — ведь когда я выпью это, я забуду все что было?

— Да — утвердительно кивнула она в ответ.

— И иначе нельзя — согласился он, в его голосе проскользнуло сожаление.

— Нельзя — кивнула она — таков закон нашей семьи.

— Хорошо — ответил он, принимая у нее ковш — только скажи мне одно. Ты же видишь прошлое и будущее так ведь?

Она чуть улыбнулась и кивнула в ответ.

— Скажи…

Она благосклонно ждала его вопроса, который он боялся задать, глядела немного печально и отстраненно, склонив голову, как будто хотела его пожалеть. Гроза за окном ушла. Редкие молнии неясными дробными раскатами гремели где-то далеко в стороне. Огонь в глиняном светильнике с ароматным маслом почти потух, за непрозрачными, укрытыми цветным стеклом окнами было темно и тихо. Только шелестели капли дождя, и мелодично постукивала деревянная колотушка на сосне.

В последний момент детектив устыдился свой слабости и, покачав головой, спросил совсем не то, о чем думал всего пару минут до этого.

— Анна… — только и сказал он.

— Женщина с темными глазами и косой? — грустно улыбнулась одними глазами хозяйка дома и ответила — не потеряй ее, и она станет тебе женой. Твоей единственной самой верной и любящей женщиной.

Он кивнул и, начал пить из ковша пряное, необычайно крепкое и горячее вино и с каждым глотком мир вокруг него становился все темнее и темнее. С каждой выпитой каплей он все больше ощущал, что все, что с ним случилось с ним сегодня, все, что происходило в этот день и вечер — все это всего лишь необычно яркий и чарующий сон из тех, что бесследно истает утром, по пробуждению, но навсегда отпечатается в его душе, останется где-то в самом потаенном уголке его сердца, на всю оставшуюся жизнь.

Когда последняя капля была выпита, ковш выпал из его рук и мягко скатился на устланную многочисленными волчьими шкурами постель. Высушенные и выдубленные, они были мягкими и колючими одновременно. Их шерсть не согревала. У некоторых было больше одной головы.

* * *

Мариса вернулась домой. По проспекту ее подвезли в повозке знакомые полицейские, по какому-то важному происшествию выехавшие в город со двора центральной комендатуры Гирты. Поднявшись на второй этаж, она вошла в темную и холодную комнату, где все было точно также, как она и оставила сегодня утром, с разочарованием убедилась в том, что детектив так и не приходил. В комнате было темно и холодно, Мариса зажгла лампу, раздвинула шторы, чтобы было не так сумрачно и грустно, затопила печь. Фонарь за окном снова не горел. Где-то далеко сверкали вспышки молний, озаряли небо над домом графа Прицци. Мариса подвинула стул, подсела к столу, сложила руки на коленях. Ее плащ и черный, с красными цветами, нарядный платок, который она купила сегодня днем в лавке на проспекте, укрыла им голову и плечи, красиво выпустив из под него челку, помокли насквозь, мокрыми были и сапоги, которые давно пора было отдать в починку. Ликера в бутылке осталось только на дне. Сыр и хлеб для вчерашних бутербродов уже успели зачерстветь.

Ее взгляд упал на стоящую на полке в алькове икону — старый, нарисованной в замысловатой схематической манере образ святого Брендана, покровителя путешественников, с книгой под мышкой и подзорной трубой в руке. Мариса встала, подошла и взяла его в руки, отерла ладонью пыль. Отчего-то ей стало страшно и волнующе, предчувствие беды наполнило ее усталое и смятенное сердце. Она поставила икону на место и, приложив пальцы троеперстно ко лбу, осенила себя крестным знамением. Тихо прочла «Отче наш» и прибавила тихо, словно сама испугавшись, того что смеет хоть что-то просить.

— Господи, спаси его и сохрани… — пошептала она, глядя на лежащий рядом с иконами на полке крест. Помолчала несколько секунд, как будто в недоумении и вдруг, не выдержав воскликнула.

— Ну хоть раз помоги! Не как обычно! Ведь никто же никогда не поможет! Всем же всегда все равно! Ну хоть ты, хоть один раз в жизни!

Всплеснула руками, рассердилась. Резко развернувшись, подошла к столу, запрокинула голову, допила остатки ликера, который хотела выпить вчера с Вертурой сидя на кровати перед жарко растопленной печкой, запустила руки в корзинку, где осталось немного еды, откусила зачерствевшего сыра. Все было не так, все было отвратительно и чуждо, печаль ушла, ее снова обуяли ненависть и обида.

* * *

Стояла уже глубокая ночь. Принц Ральф и Эмиль Фрюкаст сидели, грелись напротив печки. Не такой, как в комнате Вертуры с матовой стеклянной дверцей, и не массивной печи с глянцевыми красно-белыми изразцами, что в большом доме через угол обогревает сразу четыре комнаты. Эта печка была старой и ржавой, с кривой, трубой, коленом выходящей в стену, в дымоход, через который в мансарду под крышей тянуло дымом из печей нижних квартир. Печка стояла на кирпичах в ящике с песком и дверца у нее была тоже железной, с тремя неровно просверленными дырами, через которые яркими рыжими лучами в холодную и сырую темноту побивался обжигающий и трепетный свет.

Принц Ральф и сэр Фрюкаст расположились в старых, казалось-бы уже обязанных давно развалиться, но сделанных добротно, словно на века, ободранных креслах. С отвращением переставляли шахматные фигуры, на пододвинутом к креслам маленьком и низком, таком же затертом, облезлом и скрипучем, как и вся остальная мебель в этой мансарде, столе.

В былые времена, наверное, за этим столом собиралась веселая компания каких-нибудь городских бездельников или студентов. Пили, курили, смеялись, вырезали на память имена, клялись собраться тем же составом на этом же месте, день в день, через год, через два года, через десять лет…. Когда это было? Где эти Вальтеры, Марты, Ульрики и Луве, кто так весело выскребал ножами свои инициалы на этих старых дубовых досках, балках и стенах? Сколько им сейчас лет? Успели состариться в этих мансардах, подворотнях и комнатах, остепенились, теперь поучают жизни внуков и детей. Или беспробудно пьют в кабаках, из последних сил побираясь на кружку юва и корку хлеба? Всё видели эти, построенные еще во времена герцога Конрада, более века назад из крепких кирпичей и массивных гранитных блоков толстые каменные стены. Всякому были свидетелями эти комнаты, коридоры и лестницы. Видели они и бедняков, что умом и прилежанием, или честью и отвагой добились многого и беспутных наследников, кто остался в нищете, промотав накопленное старательным и бережливым отцом наследство. И тех же бедняков, кто как был беден, как и отец и дед, и так и сам, не добившись ничего в жизни, так и не смог вырваться из нищеты. И богачей, что преумножили свое состояние, кто праведным путем, а кто бесчестным обманом, подлогом, воровством или мздоимством. Видели ютящиеся в одной комнате большие нищие семьи со множеством веселых, шумящих детей. Видели и вечно недовольных всем единственных наследников богатых отцов, уныло бродящих среди зеркал, комодов и дорогих интерьеров. Видели генералов, мастеровых, докторов, студентов, рыцарей и полицейских, а сегодня видели и самого наследника Гирты. Печального, злого, сидящего перед раскаленной ржавой печкой в этой убогой мансарде, где дождь бьется в окно и крышу так, что кажется вот-вот и польется на голову, за шиворот. Где молнии лупят в громоотводы на башнях и колокольнях города, озаряя резкими, зловещими вспышками комнату, и гром ударяет прямо в окно не давая уснуть, навевая самые дурные и беспокойные мысли. Именно так сейчас лежал, не спал, тревожно ворочался в бреду, укрытый всеми плащами и какой-то старой ветошью на низком ложе в углу Шо. Поворачивался на бок, сбрасывал старое походное одеяло, бился в горячих объятиях болезни, шептал какие-то заклинания, тихо плакал, просил о чем-то во сне.

Уже в первые дни в Гирте, бродя по городу, он попал под дождь и заболел. Неизвестная у него дома, на юге, северная, обычная простуда, подкосила его. По личной просьбе сэра Фрюкаста, приходил доктор из квартиры снизу, осмотрел иноземца, покачал головой. Сказал, что если простуду лечить, то пройдет за семь дней, если не лечить, за неделю. Пописал пилюли, мед и горячий чай с набором трав из аптеки.

Вот только денег ни на мед, ни на пилюли не было, а болезнь Шо становилась все тяжелей. Принц Ральф и сэр Фрюкаст позвали сидеть с больным какую-то девку, что жила этажом ниже. Днем она приглядывала за ним, вязала на продажу какой-то свитер. У нее была толстая, соломенного цвета коса, вульгарные манеры и зычный голос уличной торговки, что когда оно говорила, гремел сразу на несколько этажей. С ней как-то в комнату зашел ее приятель, не стесняясь больного, что попеременно, то шептал что-то в бреду, то впадал в забытье, они шумно валялись на кровати принца Ральфа, когда их обнаружил сэр Фрюкаст. В ярости он несколько раз ударил обоих железным рыцарским кулаком, после чего ни сиделка, ни ее дружок больше не появлялись в этой комнате. Надо ли говорить, что и больному от этого не стало легче.

— Когда я стану герцогом — тряся пустой бутылкой, рассуждал принц Ральф, намекая на то, что у них кончилось пить — я всем припомню! И сэру Кибуцци и мэтру Диллету и Карине… и Симону, и мастеру Роффе, а особенно Августу, как он нас на улицу без денег выставил! Все припомню! Личная просьба сэра Вильмонта для них важней! Лицемеры! Скоты! А о будущем они подумали, кто станет следующим Герцогом? Берн? Вилмар? Потом на коленях прощения будут просить! А я не прощу! Не будет им прощения!

— Это вы о сэре Прицци? — уточнил сэр Фрюкаст, быстро допивая все, что осталось в его фужере.

— Да! — кивнул принц Ральф — мразь этот Август последняя и подлец. Обчистил до нитки, обобрал как бандит! Нас на дороге так не грабили, Эмиль, как дома, в Гирте! А эта тварь Бронкет! Ах уходи, дядя Вильмонт не велел! Все к сестрице теперь лезет, Вероника такая умная, такая модная! И художник приедет из Столицы к ней! И парикмахер и шампунь, от которого даже у лысого волосы дыбом полезут! Духи ей, туфли, граммофонные пластинки, апельсиновое вино и кружевные трусы! Вот все, чего эта Карина стоит, гадина продажная, белобрысая! Все они такие здесь!

— Может вам тоже сходить к леди Веронике? — резонно уточнил рыцарь.

— Эмиль, ты что, совсем озверел? — возмутился принц — кто тут принцесса, она что ли?

— …Замолвит слово перед сэром Герцогом…

— Черта с два! — в ярости воскликнул принц и сунулся под стол, загремел пустыми бутылками, но так и не нашел ни одной, в которой бы осталось хоть немного выпить — вот приедет моя Йекти, будет им всем! И золотой паланкин, и унитаз со стразами от Козловского и Августу клизма! А эту Веронику, видать, давно розгами не лупили! Возомнила о себе! Я тут Булле, а кто ее отец, вообще неизвестно!

— Не стоит так — поморщился сэр Фрюкаст и аккуратно откупорил свою фляжку — услышит кто, одумайтесь, извинятся же придется, будет некрасиво. И вообще. У вас еще есть два брата и сестра. На вашем месте я бы и рассуждать не стал, кто станет Герцогом, чтоб лишний раз не было искушения.

— Да Берн в Басоре! — запальчиво бросил принц и требовательно затряс рукой, чтобы рыцарь передал ему фляжку с крепленым вином — гоняет по пустыне бармалеев! Вместе с Гандо в замке вино хлещет! Эмиль, они с Гандо друзья, ты понимаешь это? Он за Мильду, никому он не нужен здесь. Вилмар каким-то советником сделался. Что ему теперь Гирта? Ты его здесь давно видел? Я не припомню. А Агнесс только за Вероникой и ходит. Тоже хочет в Столицу, учиться ей, университет… Чтобы там за ней мужичок бегал с ипсомобилем. Уедет, не вернется, а я вот он, я здесь. Ты понял меня Эмиль? Я тут, настоящий Булле! Мне и быть Герцогом. Эмиль, позови девку, пусть сходит купит вина и поесть!

— Она же еще вчера сказала и за комнату и за выпивку деньги вперед — покачал головой сэр Фрюкаст — у меня кончились, больше нету.

Принц Ральф грозно нахмурился, чтоб ответить.

Кто-то осторожно постучал в дверь, но сидящие в комнате не сразу поняли это, подумали, что это гром, дождь, или что-то сломалось за окном или на лестнице. Но в дверь постучали еще более настойчиво. Потом с силой так, что загремели расшатанные, давно нуждающиеся в замене замок и петли.

— А ну! — вздрогнул, схватился за меч принц Ральф и вскочил с кресла, завращал глазами, сосредоточенно поджал губы, молодцевато взмахнул кулаком — кто там еще? Эмиль ну-ка посмотри!

Рыцарь поднялся с кресла и, держа в левой руке шестопер, отодвинул засов свободной рукой. На пороге стоял Патрик Эрсин.

— А ты кто еще такой? Что за петух разряженный явился? — пьяно заморгал глазами, осмелел, увидев, что Поверенный пришел в одиночку и не вооружен, принц Ральф Булле и принял грозный и властный вид.

— Петух — важно и назидательно ответил ему Эрсин, пригибаясь под низкой притолокой, чтобы войти в комнату — это такая птица, которая бывает жаренной, когда петушится не в меру. А я друг и наперсник сэра Жоржа Ринья. К вашим услугам, Патрик Эрсин. Побегать пришлось, чтобы найти ваш насест. Высоковато взлетели.

Он оглядел комнату, прошел на середину и возвысился над принцем, который слегка отстранился от него в кресле.

— Сэр Жорж шлет вам наилучшие пожелания! — пристально и весело глядя в глаза наследнику Гирты, заверил его Эрсин.

— Присаживайтесь к нашему столу — спохватился, что это его шанс, принц Ральф и указал на кресло сэра Фрюкаста перед печкой. Эрсин уселся в него, развязно закинул ногу за ногу и, бросив из-за своего модного лакированного сапога, взгляд на шахматную доску пренебрежительно повел скулой. Поднял глаза на принца.

— Больной? — кивнув в дальний угол, где лежал Шо, как бы невзначай, уточнил Поверенный.

— Да — ответил сэр Фрюкаст — похоже грипп.

— Ага, местный штамм опасен для людей с востока — согласился Эрсин.

— Что желает сэр Ринья? — с грубой учтивостью намекнул Поверенному принц — мои наилучше пожелания ему и его семье…

— Сэр Жорж — обстоятельно пояснил Эрсин и выразительно глянул на пустые бутылки, что в беспорядке стояли и валялись по всему помещению — узнал, что в связи с вашей размолвкой с отцом и ссорой с сэром Августом Прицци, вы уже как несколько дней пребываете в весьма бедственном положении.

— Это пустяки! — возвращая себе достойный вид, ответил принц Ральф — мы уже два года как в пути и не такое видели… Так сэр Ринья беспокоится о наших проблемах?

— Ну, как ваш добрый родственник и благодетель Гирты, сэр Жорж прислал меня сюда, чтобы засвидетельствовать вам, как сыну своего шурина, свое почтение…

— Денег бы лучше одолжил — уже утомившись этой беспредметной беседой, прямо намекнул принц, чем нисколько не смутил Поверенного.

— Вот и он точно также подумал — невозмутимо ответил Эрсин, переставляя на доске черную фигуру и важно, но не без тени издевки, прибавил — ведь все благородные особы из современного высшего общества образованны, гуманны и всегда готовы прийти друг к другу на выручку.

Принц нахмурился еще больше, но Эрсин, не мешкая, достал из-под полы своей мантии и поставил на стол припечатанную ярким зеленым сургучом шестиугольную стопку завернутых в свежий перманент монет.

— Полагаю, этого хватит на некоторое время.

— И какую услугу сэр Ринья попросит за это? — не прикасаясь к деньгам, как будто презрев их, уточнил принц.

— Что вы! — отмахнулся Поверенный — абсолютно никаких услуг, это просто дружеский жест.

— Мы благодарим вас — принимая тяжелую стопку монет, кивнул принц Ральф — мое почтение сэру Ринья.

Но эти слова прощания ничуть не смутили Эрсина. Тот так и остался сидеть в кресле, глядя на шахматную доску, словно она интересовала его в этой комнате больше всех других персон и вещей. Протянув руку и бесцеремонно передвинув еще одну фигуру, он как бы между делом, снова кивнул в угол, где лежал больной иноземец.

— Вы же не портив, если я приеду завтра, привезу лекарство? А то вы тоже можете заразиться.

— Мы не против — покачал головой принц Ральф и машинально переставил белую ладью — очень приятно, если вы поможете, и он выздоровеет…

— Лучше походить ферзем — холодно посоветовал Эрсин. Он поднялся с кресла и, окинув диспозицию последним взглядом, сообщил коротко.

— Белым мат в четыре хода — и, ни с кем не попрощавшись, никому не поклонившись, вышел.

Когда сэр Фрюкаст задвинул за ним засов и, прислушавшись, убедился, что грохочущие шаги Поверенного затихли на лестнице внизу, он вернулся к столу и уставился на доску, оценивая диспозицию.

— Хоть денег принес… — поспешил оправдаться принц Ральф, разворачивая стопку монет, и разочарованно добавил — серебро. Заплатим за комнату, купим вина и еды. На празднике поищем, кто еще одолжит…

— Действительно мат в четыре хода — основательно подумав, сообщил ему сэр Фрюкаст. Они с принцем мрачно переглянулись.

Внизу, на улице ярким электрическим светом вспыхнули фары ипсомобиля. Экипаж отчалил от парадной, помчался через дождь и скрылся за углом. В комнате повисло предчувствие беды. Не сговариваясь, и у принца и у рыцаря возникло желание вымыть и вытереть руки, оба непроизвольно затерли ладонями по одежде, как будто пытаясь их отереть, но ни один из них не признался даже себе, зачем он это только что сделал.