Даже у океана есть дно но никому не измерить гору моей тоски по тебе Твой уход вырвал ломоть из персика моего сердца. Мне ль совладать с торпедами! Мои скипидарные слезы затопили б аптеку. Если ты хочешь покинуть сушу, можно, я завяжу глаза, пока мы опять не встретились; я принял тебя за амброзийную птичку, не смыслившую в акустике. А может, мне уже поздно завязывать глаза: ведь я промокашка в брызгах чернил — слов, напоминающих мне о тебе. Простоволосый воздушный замок, ты была прекрасна, словно метла из волос и плоти. Когда ты ушла, я был не в силах угнаться за своей безумной тоской, и теперь-то я знаю, что скорбь может сбежать только вместе с рассудком из безутешного, словно лестница, тела.

Январь бинтует раненую лапу, Январь-воришка прячет бриллиант заката, замирив его багровой кровью. День исписался, проронив стихи, И те артачатся, как конь пред бездной ночи. А завтра эта рана станет глазом: вверх по щеке взбежит росинка, как слезка, у которой поменялись планы.

Без чувств как локти аисты свалились Она мне по затылку лупит лёгким И кто-то где-то кличет Пикассо Лассо любви удавлен призрак счастья Гнетущая печаль мешка сластей китайских Дупло в скале как след усилий моря Безлицый зритель со слезами, не бросающими тени И ради этих пустяков я загубил свои стихи В этой постели негде спать, Танги И провод, по которому нам подавали сон, оборван И номер ночи, номер дня един — один! Песчинки угрожают как скульптуры Фонтан огня ждет, когда спустят расписной крючок И гвозди, что забил ты в землю, проросли Мадонны и машины пыток отмеряют время Ты тронул тучу дождь овеществился Лyка его дуга — радуга, стрела — Египет Мишень его неведома, а жертва — страх Всё это лишь скелеты, спрятанные доныне Из леденцов их кожа и нет во рту языка Ловушки новые для древних снов расставил О приручи их до того, как угодят в силок! В этой постели негде спать, Танги Всё место занято могилами сердец разбитых