Прежде Эйран не часто появлялся при дворе Мэссленда, чем заработал репутацию таинственного отшельника. Впрочем, бог сторонился придворной жизни вовсе не из неистребимой тяги к одиночеству.

В его мятежной душе жило двойственной чувство. С одной стороны, мужчина привык к уединению и получал истинное удовольствие от глубоких исканий, которым посвящал немалое время в тиши башни, окруженной непролазными дебрями и зловонными топями, однако, с другой стороны, незаконнорожденный сын короля Лоуленда вожделел славы, признания, грезил о власти. Но мечты оставались мечтами, покуда Бог Магии и Политики ни могуществом, ни знатностью родапохвастаться не мог.

Эйран проявил несвойственную его возрасту мудрость, не став лезть на рожон в попытках добиться желаемого любой ценой. Он взвесил все 'за' и 'против' и понял: шансов немедленно добиться цели у него практически нет. А потому молодой бог с утроенным усердием окунулся в учение. Он копил силы и ждал. Время играло на стороне полукровки. Черно-рыжий маг обратил свою репутацию одиночки, чурающегося света, себе на пользу, он редко являлся пред троном и потому неизменно привлекал внимание, пусть пока не так, как мечталось; но иных его сверстников и вовсе игнорировали, считали ничтожествами, да держали за шестерок и шутов.

Мэссленд, огромный, полный древних тайн, жестокий и вечно переменчивый Мэссленд не заметил, как из тени колдовской башни, затерянной среди болот, вышел могущественный бог. Эйрана признал своим сыном Лимбер! Уже одного этого, не считая статуса постоянного посла, было достаточно, чтобы новость прогремела взрывом дракона, наглотавшегося огненных камней.

Единственным негативным эффектом, досаждавшим свежеиспеченному послу и омрачавшим легкой тучкой безбрежную голубизну небосвода его внутреннего ликования, явилась чрезмерно активная охота, объявленная на Эйрана незамужними дамами Мэссленда и более почтенными матронами, имевшими дочерей подходящего статуса. Стоило богу явиться при дворе, как леди устремлялись к сыну Лимбера, как мухи на мед. Во всяком случае, мужчина предпочитал сравнивать себя именно с медом, а не с иным привлекательным для насекомых продуктом. Холостой, красивый, богатый, незамеченный в кутежах, погромах, порочащих связях с опасными культами, посолказался женщинам практически идеальной кандидатурой. Вот только сам Эйран совершенно не стремился нацепить на руку брачный браслет и ярмо в виде супруги на холостяцкую шею.

В этой ситуации приятелю пришел на помощь Элегор, припомнивший, как отшивал назойливых особ Лейм. Когда-то едва явившемуся в свете принцу с невинно-зелеными глазами и нежной улыбкой приходилось так же туго, как Эйрану. И теперь циничный мэсслендец взял на вооружение тактику кузена. Он с искренним вдохновением расписывал волшебную прелесть Богини Любви, стоило какой-нибудь особе с матримониальными намерениями начать строить глазки и планы.

К слову сказать, это действовало не только как оборонительное оружие, но вдобавок повышало вес мага в обществе. Очень многие мужчины Мэссленда завидовали богу, обзаведшемуся такими знакомствами. Элия — красавица из далекого и грозного Лоуленда — казалась кавалерам куда привлекательнее местных богинь, может быть, исключительно потому, что являлась легендарной принцессой легендарного Лоуленда, слухи о котором щедро питали сплетников Мэссленда. Словом, Эйран — сын короля Лимбера и мэсслендец в одном лице — стал новой модой сезона при дворе.

Именно туда он и перенесся для того, дабы начать решение задачки, подкинутой родственниками. Чтобы подчеркнуть лоулендское происхождение, черно-рыжий бог поступал просто — он одевался в стиле родины своего отца. Но вот досада, какое бы новшество принц не демонстрировал при дворе, буквально в считанные дни его тут же копировала добрая треть щеголей Мэссленда(,) и вся оригинальность внешности сходила на 'нет'. К примеру, стоило Эйрану выстричь на виске магический символ огня, как прически модников запестрели самыми разными значками и рисунками, выбриваемыми по всему периметру головы. Мэссленд ни в чем не знал удержу!

Вот и сейчас, надев приталенный темно-красный с зеленым шитьем камзол, застегнутый на тонкие цепочки плоского плетения, маг гадал, что из этого нововведения способны сотворить повернутые на оригинальности пижоны. Вериги? Кольчуги? Наращенную по всему телу чешую?

Усмехнувшись про себя, Эйран Из Черной Башни, ныне звавшийся Эйраном Лоулендским, поднял серебряный бокал с одним деликатесным настоем омерзительно-бурого цвета, вкусом ржавчины и запахом жженой резины. Осушив его до дна, бог выждал несколько секунд, пока успокоится желудок, и прислушался к резко обострившимся ощущениям. Мир, и без того пронзительно-четкий и яркий, блиставший миллионом оттенков запахов, красок, звуков даже не снившихся смертным, засиял с утроенной силой. Чувства бога легко воспринимали и анализировали каждую из мельчайших деталей многослойной реальности, не перегружая сознание. Позднее, спустя ровно десять дней, за такую стимуляцию организма придется заплатить несколькими часами ничем не излечимой головной боли, но Эйран готов был принести эту жертву. Ему было необходимо не упустить ни малейшей детали происходящего.

Принц уничтожил бокал с остатками напитка, успевшими окислиться на воздухе до состояния яда, смертельного для не слишком выносливого божества, привел в действие постоянное заклятье телепортации и оказался на площадке перед королевским замком Мэссленда.

Сооружение сие без сомнения производило не менее грандиозное впечатление, чем Лоулендское, но на иной лад. Огромный массив, сотворенный из жидкого живого камня, способного менять форму, цвет, температуру и даже размер по желанию повелителя — короля Мэссленда, соединенного с ним магическими узами, на сей раз походил одновременно на бредовый сон футуриста, ядерный гриб и перевернутый торт, испеченный на именины вампира. Здание, расширяющееся от фундамента до кривых, саблеобразных шпилей, переливалось от темно-синего до цвета пурпура с избытком черных тонов. Вместо именинных свечек то загорались, то затухали многочисленные окна, а химеры переползали с места на место, щерили зубастые пасти, взрыкивали, ухали или злобно зыркали красными глазищами.

— Мило, — задумчиво кивнул Эйран, оценивая метаморфозы, произошедшие со времени его последнего визита. Тогда замок был точной, увеличенной в несколько раз, копией дворца Светлых Дивных эльфов.

Бог шагнул к гигантским дверям — переплетению змей, шипов, драконов и других, весьма омерзительных с виду тварей. Сапоги зазвенели от соприкосновения с темным металлом двора, вплетаясь в перестук, выбиваемый обувью других гостей, прогуливающихся в округе. Эйран коснулся кольца из свернувшегося хвоста рептилии. Та лениво скосила на посетителя желтый глаз с вертикальным зрачком, и створки бесшумно, издеваясь над законами жанра, распахнулись.

Ходили слухи, что, прикасаясь к дверям, любой посетитель замка, хочет он того или нет, сообщает о своих намерениях больше, чем способен выдать в самой приватной беседе. И если замку придется не по нраву настрой гостя, тот может никогда не войти внутрь или, напротив, навеки сгинуть в его глубинах; впрочем, такие же слухи, насколько знал Эйран, ходили и о коридорах лоулендского замка. Но насколько они были правдивы, не смог бы сказать никто, ведь камень на то и камень, чтобы не трепаться о своих намерениях. Однако многочисленной стражи у Мэсслендского замка не было, впрочем, лоулендская охрана, как доходчиво объяснили магу родственники, по большей части защищала гостей от опасностей замка, а не наоборот, государь же Мэссленда Млэдиор просто не желал тратить время и ресурсы на такие пустяки. Хватило глупости вляпаться, выпутывайся самостоятельно, выживешь — молодец, а нет — подыхай, нация здоровее будет.

Даже снаружи ощущалась сильнейшая концентрация магических плетений, окружавших замок, буквально пронизывающих каждый камень: Одни чары настолько искусно были слиты с другими, что разобраться в их предназначении смог бы разве что лишь самый искусный маг, затратив на сие занятие немалое даже по меркам богов время. В этом плане Мэссленд тоже весьма отличался от Лоуленда, где старались не злоупотреблять магией в королевском замке. Но это отличие служило той же цели. Там, где немного чар, легко заметить чуждые вкрапления, там, где чар много и они пребывают в идеально сбалансированном состоянии, колдовать легко, а вот тайком прибавить к имеющимся заклятиям что-то свое — уже серьезная задача, вроде старинной игры в 'мелочевку'. Когда игроки соревнуются, накладывая различные по весу и конфигурации мелкие предметы один на другой, а проигравшим считается тот, чей предмет пошатнет хрупкое равновесие.

Никакого холла внутри не обнаружилось. Эйран, ощутив легчайшее касание заклятья избирательного телепорта, сортирующего новоприбывших по коэффициенту силы, мгновенно перенесся в один из приемных залов. Он был отделен от других таких же иллюзией полога, замаскированного под сплошную стену, декорированную лепными украшениями и живыми картинами на темы охоты.

Негромко звучала музыка, считавшаяся модной в этом сезоне. Под пиликанье скрипок, печальное бренчанье еще десятка струнных и веселый высвист пары флейт плавно двигались танцующие и беседовали гости. Причем музыкантов видно не было: либо они играли в другом помещении, либо звуки являлись записью с кристаллов. Словом, бал как бал, ничем не отличный от других таких же, виденных в Лоуленде Эйраном.

В Мэссленде с поиском темы или причины для подобных мероприятий напрягались еще меньше, чем в Лоуленде. Балы просто следовали один за другим. Король Млэдиор отнюдь не стремился присутствовать на каждом. Он вообще не был большим охотником до танцев, скорей уж государь предпочитал охоту. Но слухи, гости со всех концов государства, возможность держать настроение подданных под незримым контролем- все это обязывало Его величество регулярно отстегивать деньги из казны на 'танцульки', а его сыновей, хотя бы одного для приличия, присутствовать.

Насколько знал Эйран, прямой очередности в отбывании повинности не было. Чаще всего маг видел в замке Натаниэля — среднего сына Млэдиора, Бога Изящных Искусств, предпочитавшего обретать вдохновение, не удаляясь на значительные расстояния от отчего дома. Роэнора, Бога Коммерции, и вечно спорящих близнецов Шанкара, Бога Магии, и Тивандора, Бога Баталий, Эйран наблюдал гораздо реже, а уж о старшем сыне его величества — принце Дельене, Страже Мэсслендских границ, — и вовсе говорить не приходилось. Тот откровенно презирал пустые сборища и являлся лишь на официальные мероприятия по прямому и категоричному приказу отца.

На этой пятерке перечисление официально признанных потомков короля заканчивалось. То ли Млэдиор не обладал бешеной плодовитостью своего политического противника, то ли противозачаточные заклятья держались на нем лучше. Как бы то ни было, в прямых родственниках у монарха Мэссленда числился еще племянник Иовэль, сын покойной сестры, о которой даже лучшие сплетники двора не могли припомнить ни одной гадости. Принцесса Лорелинда — очаровательная и болезненно хрупкая — умерла родами, не помогли никакие целительные заклинания. Слишком сильно светлая душа стремилась выбраться из замкового гадючника. Кстати, и сейчас шепот придворных напомнил черно-рыжему магу шипение змей.

— О, лорд посол, — от группы что-то горячо обсуждающих кавалеров отделился блондин с длинными, ниже поясницы, волосами, разделенными зигзагообразными проборами на три части. Ярко-синие с зелеными искрами глаза осветились искренним оживлением. Принц Натаниэль гостеприимно обратился к Эйрану:

— Вы тоже решили присутствовать?

— Ваше высочество? — выгнул бровь Эйран, выбрав честность в качестве лучшей из тактик. — Боюсь, я не совсем понимаю, о чем речь.

— Что ему до пустого спора, Нат, — панибратски именуя принца, ввязался в разговор его наперсник — герцог Фрэган. Циничная ухмылка легла на узкие губы мужчины, а разноцветные — зеленый и лиловый — глаза заблестели в предвкушении, — принц Эйран теперь верноподданный Лоуленда, его шпионские цели гораздо шире. Вероятно, король Лимбер требует от сына раскрытия наших самых страшных секретов, не так ли, дорогой друг?

— Герцог, герцог, увы, — печально покачал головой посол, внутренне возликовав. Первый же разговор, благодаря склонности к издевкам циника-Фрэгана, попал в нужное русло. Теперь оставалось только чуть-чуть потянуть время до момента 'икс'. — Я и рад бы раскрыть отцу все наши зловещие тайны, но вот беда, о чем бы ни зашла речь, ему уже все известно. Кроме того, король Лимбер не пылает маниакальной жаждой вызнать любые мелочные подробности о Мэссленде. Что я могу? — Эйран развел руками, — разве что сообщать вместо еженедельника о том, кто умер, женился, подрался, расстался, родился или пропал без вести.

Последняя фраза прозвучала до странности громко из-за эффекта магической трансформации. Она эхом разлетелась по залу, неожиданно для присутствующих слившемуся с чередой других в один гигантский зал — такие фокусы помещение проделывало не в первый и не в последний раз, развлекая гостей. Живой камень в доли мгновения изменил конфигурацию, но Эйран, благодаря чудесно обострившимся чувствам, слышал тихую песню преображения и предвидел момент перехода, к нему принц Лоулендаи подгадал кульминацию своей шутливой речи.

Язык бога еще продолжал нести изящную остроумную чепуху, губы — вежливо, но не без тайного ехидства улыбаться собеседнику, но слух и боковое зрение с предельным напряжением отмечали малейшие реакции окружающих, скорее всего прошедших бы в иной час мимо внимания принца. Более всего маг сосредоточился на Герцогах — Повелителях Стихий — весьма многочисленном Клане Мэссленда, условно делящемся на Владык Водных Просторов, Тучегонителей, Колебателей Земли и Властителей Огня. Разумеется, эти пышные титулы не являлись официальными и не способны были отразить в полной мере многогранные таланты богов, зато дошли из глубин тысячелетий и являлись предметом гордости герцогов. (Пусть даже какой-нибудь Колебатель не был способен сдвинуть с места и песчинку, зато, постаравшись, превращал самую бесплодную почву в плодородную ниву). В одной семье с тесно переплетенными генеалогическими ветвями, корнями и иными отростками одновременно могли присутствовать представители всех четырех 'видов', но все-таки чаще один из талантов был выражен ярче, что позволяло фамилии примкнуть к той или иной группе.

Как мгновенно подметил Эйран, сегодня в замке Мэссленда было немало Пироманов и Мокриц, а вот Землеедов и Ветродуев куда меньше. (Ироничные прозвища, коими за глаза, а если хотелось подраться, то и в глаза именовали Повелителей Стихий, также пришли из глубокой древности и продолжали использоваться с неослабевающим энтузиазмом). Впрочем, насколько помнил принц, у Ветродуев в эти дни проходило какое-то ритуальное собрание на вершине Хумранга, а вот немногочисленность Колебателей бог взял на заметку и с утроенной силой сосредоточился на анализе воспринятой информации, каждая деталь реальности четко отпечатывалась в мозгу.

Из этой ветви герцогов в залах замка присутствовали лишь сам Громердан, считавшийся одним из патриархов Колебателей, и его младшая и единственная, из ныне здравствующих, сестра Ульяда. Именно они сильнее всех прочих среагировали на шутливые слова мага, касающиеся ребенка.

Стройный, подтянутый, с лицом бога, лишенным возраста, Громердан мог бы сойти за ровесника Эйрана. Мог, если б не вечно коричнево-черный с зеленой отделкой (фамильные цвета) камзол, тяжелые (опять-таки фамильные) драгоценности в грубоватой очень древней, темной от времениоправе, надменно стиснутые губы, вековечный холод в бледно-бледно-зеленых, как осколки древних ледников, глазах и старомодная выправка проглотившего кол аристократа.

Сестра Ульяда, во всем поддерживающая брата, казалась на его фоне беспечной смешливой девочкой. Только сколько искренности в улыбке богини с облаком золотых, словно спелая пшеница, волос, никто сказать бы не смог. Ее слишком привыкли воспринимать как тень грозного Громердана, являвшегося истинным Колебателем Земли не только по крови, но и в силу талантов. Мощи бога достало бы на жонглирование материковыми плитами где-нибудь между коллекционированием шлемов (собрание герцога занимало не один зал в его родовом замке) и разведением охотничьих собак.

Так вот, своими сверхобостренными чувствами Эйран уловил горечь и бессильную до скрежета зубовного ярость, промелькнувшую в запахе Громердана, развороте его плеч, силе руки, стиснувшей фамильный (не смейтесь!) кинжал на поясе, напряжении во всем теле и пролегшей меж бровями ломаной складке. На ясное чело его сестры на миг тоже словно набежала тучка, впрочем, Ульяда быстро взяла себя в руки и вновь лучезарно засияла.

К кому иному Эйран мог бы приблизиться, завести разговор, полный намеков, экивоков и двусмысленностей. Но с Колебателем Земли — богом старой закалки, привыкшим сначала рубить врага, а потом во всем разбираться (очень может быть, именно такая позиция помогла ему дожить до столь почтенных тысячелетий), — молодой бог 'играть в поддавки' поостерегся. Какими бы ни были секреты Громердана, вызнавать их у него самого или его окружения было излишне рискованно для желающих следовать примеру патриарха по части продления срока жизни и сохранения здоровья.

Еще несколько секунд маг обдумывал возможность обращения за информацией к Источнику Мэссленда, но отмел ее, как бесперспективную. Тот еще был весьма сердит, большей частью ревниво сердит, на перебежчика. Даже Элия посоветовала брату пока не соваться в обитель оскорбленных Сил, дабы дать им время свыкнуться с ситуацией и соскучиться по своему блудному избраннику. Рано или поздно Источник должен был сообразить, что лучше делить Эйрана почти поровну с Лоулендскими Силами, чем вообще не участвовать в дележке.

Впрочем, Силы не были монополистами по части обладания великими секретами Мэссленда. Обожавший тайны Эйран знал, кто или что (с этим вопросом определенности не существовало) может ему помочь, если, конечно, изъявит желание.

Разумеется, сразу ускользнуть из зала принц не мог, ему еще предстояло потереться среди придворных и выслушать порцию свежих сплетен, в том числе ту, что так жаждали сообщить Фрэган и Натаниэль.

— Сегодня позабавимся, тебе будет, чем развлечь Лимбера! — разноцветные глаза Фрэгана поблескивали одинаково-садистским удовольствием. — Тивандор прилюдно себе ладонь отсечь обещался за проигранное Шанкару пари.

Натаниэль небрежно, даже слегка скучающе, — предмет спора был ему чужд и малоинтересен, — пояснил:

— Спорили о том, сможет ли Шанкар разделаться с бандой ублюдков, шлявшихся по Кавадросским пустошам, не один караван торговцев скоты растрясли. Наш воитель горел желанием разделать их под орех собственноручно, но братец-маг ему перешел дорожку. Обещал без заклятья уничтожения мерзавцев порешить. И ведь порешил: загнал чарами-манком в Мертвый Лес и границу заклятьем-замком припер.

— На радость принцу Дельену, — злорадно поддакнул Фрэган, беспрестанно кривя губы, зачастую казавшиеся не частью лица, а его самостоятельным компонентом, живущим собственной жизнью. — Лес-то на самых границах с Топями, только в него даже адских гончих не загонишь, а коней тем паче, животные верную погибель чуют. Только двуногие самоубийцы и лезут. Бандиты теперь в Лесу сдыхать будут, смрад по всем топям пойдет. Как вам, ваше высочество, подходящая тема для баллады?

— Слишком мрачно, — раскритиковал предложение Натаниэль, почесывая мочку острого уха, — и никакой глубинной эстетики. Примитивный кошмар и грязь!

— А грязи в топях и без того хватает, — согласился с суждением принца Эйран.

— О, вот они! — оживленно прокомментировал Фрэган, кивнув на появившихся в залах мужчин, впрочем, и без указки сплетника на них невольно обращали внимание.

Снежно-белый, с искрящимися, как друзы хрусталя под солнцем, волосами, бело-голубыми, почти прозрачными глазами, затянутый в черную кожу воин и черноволосый, настолько черноглазый, будто в зрачок вылили чернила, маг в белых струящихся шелках. Братья-близнецы — отраженья друг друга, вечно ссорящиеся, спорящие, жестоко дерущиеся, но никогда не разлучавшиеся надолго. Шанкар и Тивандор магнитами притягивали взоры.

Публика, осведомленная о споре принцев и следившая с неослабевающим вниманием за его течением, замерла в предвкушении кровавого финала развлечения. Между тем, заложив пальцы за серебряный, инкрустированный белыми альвиорами узкий пояс, Шанкар раздумчиво сообщал брату, по-хозяйски оглядывая его левую кисть:

— Пожалуй, я сделаю из нее подставку под перо. Забавно будет видеть твои мертвые пальцы, перепачканные чернилами, а, братец?

— Чернилами? Неужто ты все-таки выучился писать? Или специально заведешь раба, чтобы мазать мою конечность? — беспечно удивился Тивандор…

Эйран едва заметно поморщился и, уверенный в том, что внимание масс крепко приковано к моменту усекновения конечности его высочества, отвернулся, собираясь выскользнуть из зала.

— Вы стали чувствительны к виду крови, лорд посол? — нагнал его вопрос Натаниэля. — Уверяю, у Тивандора уже заготовлены чары ускорения роста, он обретет новую длань, способную разить без промаха, еще до полуночи.

— Нет, — невозмутимо обронил Эйран, — скорее наоборот, подобные зрелища меня, как и вас, Натаниэль, с некоторого времени не привлекают. Должно быть, немного повзрослел.

— Или брезгуете нами, после Светлого Лоуленда? Неужто там развлечения менее кровавы? — в голосе бога под привычной издевкой слышался жадный интерес и потаенная зависть к богу, пред которым распахнули свои границы оба мира.

— О, в жестоких забавах там недостатка нет, — отрицательно покачал головой Эйран. — Вот только рубить руки брату на спор никто бы из моих родственников не стал, грубая и пустая трата личной силы, не сочтите сие мнение оскорбительным для себя лично или Мэссленда. Если они ссорятся, то предпочтут обычную кулачную драку или поединок в тренировочном зале подобным 'остроумным' пари.

— Должно быть, Богиня Любви смягчила нрав принцев, — слишком безразлично для того, кого это и в самом деле не интересует, предположил Натаниэль.

— Не уверен. Характер моей сестры мягким не назовешь, хотя, в чем-то вы можете быть правы, как Богиня Логики, она способна придать действиям родственников большую целесообразность, — ответил Эйран, неторопливо, как рыбак, вываживающий крупную рыбу, продолжая двигаться вместе с принцем к выходу из залы. Формирующийся Бог Политики умолчал, что в эти мгновения думал не только и не столько об Элии, но о младшей кузине — чудесной, полной солнечной радости малышке Мирабэль. Вот кто действительно мог смягчить родственников, пробуждая их лучшие чувства исподволь и так незаметно, что даже они сами не отдавали отчета изменениям, происходящим под загрубевшей защитной коркой души. Впрочем, о юной принцессе Эйран умолчал. Не следовало распространяться при Мэсслендском дворе даже в беседе с самым миролюбивым (все во Вселенной относительно) из принцев о не вступивших в полную силу и оттого уязвимых родичах.

— Руководствуешься личным примером? — бросил иезуитский вопросик сын Млэдиора.

— Отнюдь, я не агрессивен по натуре, и общение с Элией принесло мне иные богатства, — заверил сын Лимбера, позволив своим губам расплыться в мечтательной улыбке при воспоминании о дивных поцелуях богини, и замолчал, не собираясь делиться с Натаниэлем переживаниями сердечного характера. Пусть принц гадает сам, о чем думает его собеседник, гадает и завидует. Вкус этой зависти Эйран просто чувствовал на корне языка сладчайшим вином и терпким ароматом в носу. Эмоции, запахи, ощущения переплетались и становились неразделимыми друг с другом, давая богу яркую картину каждой детали реальности. Принц Мэссленда завидовал ему, незаконнорожденному сыну Лимбера!

Свернув беседу с Натаниэлем, маг под шумок покинул замок, его исчезновение, в отличие от появления, осталось практически незамеченным. Эйран собирался продолжить охоту за информацией в ином месте, более того, вероятно, и в иной реальности. Он направлялся в Храм Забытых Сил — то самое таинственное место, пребывание в котором его мать предпочла жизни светской.