Проснулся Николай со всеми признаками похмельного синдрома. Хотелось пить, хотелось отлить, голова раскалывалась на части, а во рту погано.
Встать нет сил и здоровья, но встать надо… Стоная и держась за голову и остро жалея себя, несчастного, парень спустился осторожно по лестнице на первый этаж.
Похожая на куклу в небрежной упаковке, Машка, обмотавшись как попало куском материи, разглядывала свою одежду. Вчера ее выстирали, но не отгладили. Может утюгов тут и нет в природе?
— Живой, алкаш?
— Почему алкаш? О-о-о…
— Потому что пить не умеешь!
Сраженный женской логикой, Николай выбрался на улицу.
— С добрым днем, зема!
— Взаимно…
Дядя Федор здоровый и бодрый возился на паровозе с чем-то вроде масленки. Если бывают масленки размером с ведро…
— Мне бы того…
— Отлить? Запросто — там за углом у ограды чуланчик стоит.
Когда Николай доплелся обратно его уже ждала кружка самогонки и здоровенный бутерброд с ветчиной.
— Пора похмелиться, зема.
От вида самогонки и тем более бутерброда Николая замутило так стремительно, что он едва успел убраться за угол. Федор почесал затылок, прислушиваясь к утробным звукам. Поманил ближайшую к нему женщину.
— Эк, его выворачивает, болезного… Соня, тут опохмел не поможет. Неси из погреба холодного молочка.
Всем своим женам дядя Федор без сомнений выдал новые, русские имена. Мирекские женщины восприняли это крещение без малейших эмоций. Бледного, трясущегося Николая Федор усадил в тени у паровоза и почти насильно влил в него литр холодного молока.
— Ну, как?
— Тошно…
Николай закрыл глаза и приложился головой к холодной железяке.
— Ни чо, щас полегчает. Малотренированный ты товарищ. Ну, не боись, все наладим.
Из дома вышла Машка с ворохом одежды на руках. Широким шагом устремилась к Федору.
— Как спала на новом месте, красавица?
— Спала хорошо, спасибо, только посмотри, что твои лахудры уделали!
— Чего уделали? Постирали твою одежу и все. Плохо постирали?
— Хорошо. Но она мне стала велика! Штаны с бедер падают, а майка на размер больше стала! Как я в этом буду ходить?!
— Нет проблем, все ушьем по фигуре.
— У тебя тут и швейная машина есть?! — растерялась Машка.
— Маша, машинки пока нет, но есть две девчонки — шьют лучше всякой машинки!
Сонечка, ласточка, проводи Машу, пусть все сделают как надо.
— Иголки и нитки сам производишь? — спросил Николай, провожая взглядом задумчивую Машку.
— Ясен пень — не сам. Торгаши за золото чего хочешь привезут. Только вот мне кажется постирушка не причем тут. Загонял ты девку по лесам и горам, вот она и сбросила пяток кило. Но ей не повредило.
— Чего-то я не заметил.
«Похудеть за три дня, нажираясь до отвала — ни черта она не похудела!»
— Зря, за такой женщиной пригляд нужен. Ну что, оклемался?
— Вроде… Спасибо.
— Ни чо, поедем сейчас с ветерком к моим родичам.
— К кому?
— К мирекам в деревню. Они мне мяса свежего обязались приготовить, да и копченого тож, заодно покажу свою металлургию.
Одежду Машке подогнали, как следует, девчонки умелые оказались. Успокоенная и проголодавшаяся, она вышла на обширный двор простоквашинской крепости и не обнаружила паровоза.
Оказалось, что неугомонный дядя Федор укатил куда-то вместе с Николаем.
Женщины покормили ее. Машка заскучала. Понаблюдала за местными с крылечка и махнула рукой. В крепости все чем-то занимались, никто не загорал на солнышке. Суетились как муравьи или как китайские челноки на рынке в Люблино.
Из привезенных вчера бревен шустро складывали еще один домик. Топоры стучали без остановки. В крепости работали не только дети, было не мало и вполне взрослых мужчин.
С дальнего конца крепости доносился звон по железу.
Девушка поднялась в спальню и уснула прямо в одежде. Предыдущей ночью спалось плохо. В тишине скрипели ступени лестницы …От горящего в плошке фитиля по стенам колыхались жутковатые тени… Храпел под боком пьяный Колян, чтоб его…
Днем спать никто не мешал. Снилась ей, что она идет по родной улице, ладная, веселая, упакованная вся в Гуччи и Версаче, а следом все шепчут. «Кто эта красотка? Ким Кардашьян?»