Громовой раскат победных пушечных залпов на берегах Днепра заставил Европу поежиться. Впервые за многие века дал о себе знать Великий Росс.

Едкий пороховой дым этих залпов заставил протереть глаза две морские державы, главенствующие в Европе. И Англия, и Франция никак не желали появления еще одной соперницы на морских просторах.

Первыми забеспокоились британцы на берегах Альбиона.

«Мы не имеем дальнейших подтверждений о битве между шведами и московитами, — писал небезызвестный герцог Мальборо министру Годольфину, — но если только верно, что шведы так решительно разбиты, как о том говорят, то как печально думать, что после постоянных успехов в течение десяти лет он в два часа неправильных распоряжений и неудач погубил себя и свою страну».

Вскоре Джон Черчилл потерял былое значение при дворе, но не скрывал своей неприязни к русским.

— Гляди-ка, что отписывает Матвеев из Гааги, — посмеивался Петр, — усмотрел я, что сей дук при своем падении еще скорпионовым хвостом не минул нас язвить…

Опечаленным покидал в дни штурма Выборга Москву другой англичанин, посол Чарльз Витворт. Он уезжал с беспокойством, что Полтава не только конец шведского могущества, а и появление в Европе новой морской державы на Востоке…

Ему откровенно вторил соперник Англии, французский король Людовик XIV:

«Царь совершил завоевания, которые делают его хозяином Балтийского моря. Оборона завоеванных земель, вследствие их местоположения, настолько легка для Московского государства, что все соседние державы не могли бы принудить возвратить эти земли Швеции. Этот государь обнаруживает свои стремления заботами о подготовке к военному делу и о дисциплине своих войск, об обучении и просвещении своего народа, о привлечении иностранных офицеров и всякого рода способных людей. Этот образ действий и увеличение могущества, которое является самым большим в Европе, делают его грозным для его соседей и возбуждают очень основательную зависть в морских державах. Его земли в изобилии доставляют все, что необходимо для мореплавания, его гавани могут вмещать большое количество судов».

Отправляя в Москву своего нового посла де Балю-за, король на словах, как бы сочувственно, понимал устремление Петра I против соперников Франции:

— Мы всячески должны поддерживать царя в его желании, чтобы торговать во всей Европе. Мы знаем, что это против интересов Англии и Голландии, которые желают быть перевозчиком для всех наций и одни желают производить мировую торговлю.

Теперь к Петру явился с «повинной» и саксонский правитель Август II. С необычайным почетом встретил он русского царя в конце сентября 1709 года.

«В 26 день, не доезжая Торуня за милю, король польский встретил государя на двух маленьких прамах, которые обиты были красным сукном, и как приехал король Август к судну государеву, тогда государь его, короля, встретил, и между собою имели поздравления и любительские разговоры о состоянии своего здравия и случившихся дел».

Царю все же нужны были союзники, и он «простил» саксонцу прежнюю измену тайного сговора с Карлом XII. При этом Петр знал истинную цену этому «союзнику» и припас на конец встречи сюрприз.

— Где же сабля, наш подарок тебе, брат мой? — не без ехидства спросил царь.

Пять лет назад, вступая с ним в союз, в знак особого расположения Петр подарил Августу необычную саблю, с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями.

Услышав вопрос, саксонец в первую минуту смутился, покраснел слегка, но быстро нашелся:

— Ваше величество, я позабыл ее в Дрездене…

Петр захохотал, хлопнул в ладоши. На пороге появился камердинер и с поклоном передал царю саблю, ту самую, о которой шла речь.

— Ну так вот, — продолжая смеяться, Петр протянул саблю Августу, — я дарю тебе новую саблю!

Лицо Августа стало пунцовым. Еще бы! Он-то доподлинно знал, что эту самую саблю он подарил Карлу XII три года назад в знак дружбы, когда заключил с ним, втайне от царя, позорный мир… Не ведал саксонец одного, что этот клинок нашли русские гренадеры в багаже бежавшего из-под Полтавы шведского короля…

Лукавил не только Август. Двойную игру по отношению к России вели Англия и Франция.

Отправляя к царю нового английского посла, Джорджа Мекензи, статс-секретарь Генри Сент-Джон внушал ему, что у Швеции уже нет сил на равных противостоять России и поддерживать равновесие на Севере Европы, так необходимое Британии.

По давней традиции, англичане привыкли «таскать каштаны из огня» чужими руками.

— Помощь королю Карлу могут оказать лишь его гостеприимные хозяева в Стамбуле, — развивал свои замыслы статс-секретарь, — в наших интересах разжигать пожар в тех местах, направляя действия османов против царя Петра.

В том же духе из Версаля часто пичкали депешами французского посла у султана, маркиза Дизальера, который публично хвастал своими интригами, разжигая страсти турок против России. Вручая султану послание Людовика XIV, маркиз увещевал за «короля шведского, дабы ему Порта помогала». Действовали морские державы осторожно, окольными путями.

Вскоре англичане вручили крупные займы Карлу XII для подкупа турецких сановников, натравливая их против России. В унисон с англичанами «трудились» и французы.

Получив письмо из Порты от посла в Турции, царь бранился:

— Слышь-ка, сызнова лукавит Людовик, на словах одно, а по делу другое, — поведал он Апраксину, — из Царьграда Толстой доносит, посол французский, будучи в Бендерах, в гостях у Карла, привез ему немалую сумму денег. Мало того, по указу Людовика внушал ему, а потом и Порту убеждал к разрыву с Россией.

Апраксин слушал царя, незаметно вздыхая. В душе холодило, понимал, что дело идет к войне.

— Чаю, Петр Лексеич, султан заново к нам вломится, да не один, а хана крымского пристегнет.

— Того не миновать, Федя. Азов бельмом у него в глазу сидит. Одначе сие нам не диковинка…

Возвращаясь в Петербург, Апраксин обычно, по заведенной привычке, не заходя домой, заглянул в Военный морской приказ. С тех пор как принял дела по новому ведомству, он завел строгий порядок. Все бумаги, от которых частенько зависело своевременное исполнение важных дел, в чем он не раз убеждался, докладывал ему секретарь канцелярии Андрей Паренаго. Письма подавались в двух папках, казенные и личные.

В этот раз, подавая папки, Паренаго, как всегда в таких случаях, сказал доверительно:

— Весточка из Голландии от племянничка.

Своих детей Апраксину Бог не дал, так генерал-адмирал нерастраченное душевное тепло питал к своим племянникам. Александра, сына старшего брата Петра, отправил с недорослями за границу, обучаться мудреному морскому делу. Ревностно следил за его успехами, но пока они не радовали.

Недавно Андрей Матвеев, посол в Голландии, по старой дружбе сообщил ему, что волонтеры в Амстердаме загуливают, мотают деньги, вскользь упомянул про Александра. Сейчас, сообщая, что отправляется в Англию, племянник намекнул на нехватку денег. «Так оно и есть, — вздохнул адмирал, — не иначе промотался». И взялся за перо.

«Как там в Библии сказано? наставь юношу в начале пути, и он не свернет с него до конца дней своих».

Отцу все некогда, а взыскивать надобно.

«Исполни волю монаршую, приложи труд и практикуйся дальше, от Гогланда до Англии практика невелика. Непрестанно ц. в. изволит упоминать, ежели кто из вас не обучится морскому плаванию на кораблях, хотя и с пасом приедет, почтен не будет, лучше не ездить. Для Бога прошу, — взывал дядя, — неленостно обучайся, чтобы мы возмогли тебя видеть в добром порядке, а не в бесчестии».

После обеда ноги сами собой направились в Адмиралтейство. У пристани англичанин Ричард Броун прихорашивал линейный корабль.

— Добрая конструкция, — похвалил корабль Скляев, — не зазорно кое-что перенять.

— Ты-то его в глаза не захваливай, — посоветовал Апраксин, — он и без похвалы себя превозносит.

— Есть малость, — усмехнулся Скляев, — но дело он, из прочих иноземцев, знает превосходно.

Вдвоем они прошли вдоль пристани к шняве «Лизетта».

Строил ее Скляев по чертежам Петра и гордился совершенством формы корабля.

— Пожалуй, «Лизетта» обгонит «Мункер». Неделю назад пробовали ее вдоль реки, лихо идет на волну, лавирует складно. — Скляев вдруг захохотал. — Надо же такую красавицу чучелом обозвать.

Апраксин тоже от души посмеялся, вспомнив, что царь назвал шняву по имени своей любимой собачки, из которой по ее кончине приказал изготовить чучело…

Из Адмиралтейства Апраксин на небольшом одномачтовом паруснике — верее сходил на верфь в Новую Ладогу, а оттуда в Олонец.

С покрасневшими от бессонницы глазами Гаврила Меншиков обустраивал линейный корабль. Помогал ему и присматривал управитель верфи Федор Салтыков.

— Государь уже окрестил его «Пярнов», — сообщил он Апраксину.

— Ведомо мне, не только твой детинец, еще два крестника таких же, на пятьдесят пушек, в Адмиралтействе стоят, «Выборг» и «Рига».

Царь распорядился назвать первые линейные корабли именем крепостей, взятых у шведов в эту кампанию.

Осенью адмирал крейсировал на новом флагмане «Рига». Эскадра ходила к Выборгу, на меридиане Гогланда шведов не обнаружили.

— Видать, Ватранг удила закусил, — посмеивался Апраксин, обращаясь к Крюйсу, — на будущее лето небось злее станет. Нынче у него последнюю базу в Ревеле отняли.

— Как ни крути, а ему теперь к нам незаметно не подобраться, — согласился Крюйс, — на Котлине можно присматривать стоянку.

— Погоди, чай, объявится, о том государь уже хлопочет.

Как обычно, флот ушел на зиму в устье Невы, в ее многочисленные протоки и рукава.

Накануне Рождества у генерал-адмирала Апраксина собралась компания: Крюйс, Боцис, брат Петр, Шереметев, приехавший из армии Брюс. Веселье затеял Федор Матвеевич. Во-первых, праздновали «графское звание» братьев Апраксиных. В этом же году царь пожаловал в графы и старшего Петра. Потом нашелся повод обмыть царские подарки за взятие Выборга: шпагу, усыпанную алмазами, и золотой стакан. Трижды заставили владельца опорожнить стакан с водкой…

Балагурили о разном, но часто заговаривали о предстоящей войне с турками.

— Слышь-ка, из Стамбула Толстой пишет, Нуман-пашу Карла подкупает, а Карле деньгу французы выдали, — не спеша рассказывал умудренный Шереметев. — Султан хорохорится, с крымским ханом вместе грозятся напасть в одночасье.

— Государь-то их не боится, а Карла, видать, позабыл, кто Полтаву воевал, — мурлыкал запьяневший Брюс.

— Так-то оно так, — согласился Апраксин, — токмо ежели воевать, по-умному надобно.

— Как же? — заинтересовался Шереметев.

— А как присоветовал в свое время патриарх Досифей, Борис Петрович. Я-то помню. Воевать турка надобно через Крым. Один рог в наших руках, Таганий. Другой в Очакове, там ты крепостцы недалече воевал, тоже рядом. Рога обломаем, пойдем на хана. Возьмем Крым, кораблики помогут с Азова, — считай, Черное море у нас под пятой.

Шереметев встрепенулся:

— И то дело говоришь, ан государь по-другому толкует.

— Как же?

— Шафирка да Рагузинский, твой приятель, все уши прожужжали ему, надобно, мол, иттить прямо к Царьграду. Там и валашские князья, и Кантемир, славяне под турком, ждут царя не дождутся.

— Опасно сие, места незнакомые, чем войска кормить, далече от баз-то в чужой стороне, — озабоченно потирал подбородок Апраксин.

— И я к тому же ему молвил. Слухать не желает, ты ево знаешь. Порешил — отрубил.

Крепкий лед сковал Неву и Финский залив в канун нового, 1711 года. Наконец-то бояре и вельможи облегченно вздохнули. По ледяному насту помчались легкие санки и возки на Васильев остров. Прекратилась наконец-то маята, установленная царем, переправляться через Неву только на лодках.

Сумрачным вечером вернулся Петр из Адмиралтейства в свой домик на берегу Невы. В небольшой прихожей его ожидал гонец от русского посла в Османской Порте.

Раздеваясь, царь подумал: «Никак, поди, турки мир порушили».

«Наскоро доношу, — видимо, в спешке писал Толстой, судя по каракулям, — что турки по многим советам утвердили короля шведского ныне отпустить вскоре со многими татары через Польшу… и войну с нами начать нынче через татар, а весною всеми турецкими силами, понеже во все свое государство указы разослали вчерасъ, чтобы рати все конные и пешие сбирались в Бендеръ как азиатские, так ирумелъские, в апреле».

Дочитав письмо, царь вскинул взгляд на гонца, а тот проговорил:

— Их сиятельство, графа Петра Андреевича султан в темницу бросил, в Семибашенный замок, я едва успел ноги унести…

Отпустив гонца, Петр велел послать за Апраксиным. Полученная «ведомость» его не удивила, он ожидал давно «турское нападение».

Вскоре после Полтавы в подтверждение мира писал дважды султану, но все без ответа. Пришлось тайно договариваться о союзе с валашским господарем Бранковичем. Обязался перейти под его руку и молдавский господарь Кантемир. Нынче на южных рубежах войска настороже, Шереметеву надобно туда двинуть полки из Лифляндии. Карл теперь не в зачет, с ним генерально покончено на материке.

Все эти и другие мысли Петр накоротке изложил Апраксину.

— Не сумлевайся, султана мы одолеем вскорости, гренадеры наши да пушкари поднаторели со шведом. Янычары им не чета.

Настрой царя не передался Апраксину:

— С ханом-то, Петр Лексеич, не так-то просто.

Но Петр не убавил оптимизма:

— Верно говоришь. Ты и станешь супротив хана в Азовском крае и на подступах Крыма. Тебе в придачу калмыцкие полки конные примкнут. Наиглавное — отвадить турка на море. После Рождества поезжай в Воронеж, Тавров, спускай по весне на воду все посудины до единой — и к Азову. Выходи в море. Турки наверняка эскадру пришлют к Таганьему Рогу. Надежа на тебя, выдюжишь.

Петр, шагавший из угла в угол комнаты, остановился у конторки, набил трубку, раскурил:

— Другая забота меня одолевает, Федя. На Балтике нынче против шведа мы не бойцы. Флота у нас нет. — Петр запыхтел трубкой. — Сам видишь, токмо три корабля в линию спустим на воду — «Выборг», «Рига», «Пярнов», вполовину без пушек, матросов более половины нехватка. По сути, сие пустые кузова на воде. А у шведа четыре десятка таковых грозных супротивников. Нам с ними тягаться на море не подсилу, а придет время, сего не миновать. Стокгольм-то за морем, быть может, сей град воевать станем.

Апраксин и сам нет-нет да подумывал, что не век же отсиживаться в устье Невы.

— Так-то оно так, государь, токмо догонять шведа на море споро не получится, каждому кораблю в линию не менее двух-трех годков для строения потребно. Бона, «Полтава» второй год на стапеле, а конца-края работам не видать. А экипажи сплотить на воде? Кампания уйдет.

Петр, слушая Апраксина, почему-то улыбнулся:

— И я о том же толкую, Федя. Надобно, штоб за шведом угнаться, готовые корабли иметь. Того для надумал послать в Европу Салтыкова, торговать у англичан или голландцев суда воинские. Как мыслишь, одолеет он такую ношу?

Лицо генерал-адмирала как бы выразило согласие, но брови поднялись, на лбу собрались морщинки.

— У нас, Петр Лексеич, подобных Салтыкову умельцев по пальцам перечесть, Скляев да еще Верещагин. Семь годов он в Олонце правит верфью. Под его началом англичане да голландцы. Поди, сотню судов в строй поставил. Жаль отпускать. — Апраксин перевел дух. — Да что поделаешь, лучше него для такого дела не сыскать. Умен, дело знает досконально да и языками европейскими владеет. Петр положил руку на плечо Апраксину:

— Сам ведаю, первейший он корабельный мастер. Одначе и то время не терпит. Да и верный он делу нашему, не всякому доверишь. Вели-ка послать кого на Олонец за ним.

Олонецкую верфь на речке Свири меж собой плотники величали Лодейным Полем. Такое прозвище получило и небольшое городище, где жили мастера, подмастера, плотники, кузнецы и прочие промышленные люди. За восемь лет уклад жизни здесь устоялся. Стапеля не пустовали; спустив судно на воду, следом закладывали то ли фрегат, то ли шняву, а более всего галеру. Эти легкие на подъем весельные суда являли грозную силу в финских шхерах. В прошлом году со стапелей сошел первый на Балтике линейный 50-пушечный корабль. Мастеровые люди трудились на верфи с огоньком, благо их управитель, Федор Салтыков, относился к ним заботливо. Жили они в добротных избах, жалованье получали исправно. Особняком поселились иноземцы, но и они не кичились, уважали управителя за знание дела и сметку.

После Рождества ранними сумерками из Петербурга примчался на санях посланец от генерал-адмирала:

— Их сиятельство требуют вас без промедления к себе. Велено без вас не отъезжать.

По дороге Федор размышлял, с чего бы это он срочно понадобился в зимнюю пору. Вроде бы на верфи все исправно, все ранее срока вершится. Неужто навет какой? Не Кикина ли, давнего завистника?

Таким же туманным, морозным утром сани остановились у дома генерал-адмирала.

Апраксин встретил приветливо, но загадочно улыбался. Угостив Федора чаем, повез его к царю.

Еще раз расспросив о прошлой поездке Федора за границу, о делах на верфи, Петр без околичностей объявил:

— Поедешь тем же путем по верфям, в Гамбург, Амстердам, Лондон, куда еще сподобишь. Осмотришься, суда отберешь исправные, ладной пропорции, одначе величиной не менее полсотни пушек или того же порядка. Приторгуйся по цене, отпишешь мне и жди указу. Деньгу получать будешь у Куракина в Гааге. О всем том обустраивай тайно, через подставных лиц, дабы англичане, тем паче шведы прежде времени не учуяли.

Петр подошел к Салтыкову, прочитал в глазах его некоторую грусть, переменил тон:

— Ведаю, прикипел ты к корабельному строению, да сия порука тебе наиважнейшая для державы. Флот российский становить надобно без промедления, силу на море поднимать.

Федор как-то собрался, перевел дыхание, а царь закончил:

— Дела покуда сдашь Пальчикову. Ступай.

От царя Апраксин повез Салтыкова к себе домой отобедать. Оставшись вдовцом, Апраксин старался в зимнюю пору всегда заполучить к себе гостя, а если можно — не одного. В Петербурге он уже слыл за большого хлебосола и добродушного, гостеприимного вельможу. Частенько у него бывал князь Меншиков, отводил душу за хмельным, не знал удержу.

Во время беседы царя с Салтыковым генерал-адмирал вспомнил об отце Федора. Из старинного боярского рода, его отец долго сидел Сибирским воеводой в Тобольске, потом правил Судным и Пушкарским приказом, был на виду у царя. Когда взяли Азов, по сути, Степан Иванович сидел там первым воеводой

и зачинателем судостроительных верфей. В Азове я сошелся Апраксин близко с Салтыковыми, присмотрелся к смышленому сыну Федору…

За обильной едой, неспешно, Апраксин расспрашивал своего тезку о делах на верфи в Олонце, особо выпытывал про иноземных мастеров.

— Англицкие мастера все знающие, трудятся на совесть, обжились, с нашими подмастерьями ладят. Токмо Броун заносится порой не по делу.

Апраксин прислушивался, прикидывал, скоро кого-то из них будет переводить на главную Адмиралтейскую верфь в Петербург…

— Нынче весть пришла из Царьграда, султан на нас войной идет, — проговорил разомлевший Апраксин, — потому вскоре отъеду я к Азову, в места тебе знакомые.

Слегка опешив, Салтыков отложил вилку. В Олонец скупо доходили вести из Петербурга. Все новости он узнавал из «Ведомостей».

Апраксин отпил вина из высокого бокала и продолжал как ни в чем не бывало:

— Ты-то государю, чаю, будешь по делу отписывать, а мне не смущайся, выкладывай все начистоту. Еще, будешь в Голландии, присмотри за нашими школярами, средь них и мой племяш Лександра — балует, по слухам… — Апраксин налил бокалы вином: — Ну, тезка, давай на посошок, когда еще свидимся.

Ни генерал-адмирал, ни Салтыков не ведали, что это была их последняя встреча в жизни земной…

Весна шла к концу, Федор уже передал верфь по описи своему напарнику и товарищу Филиппу Паль-чикову, но продолжал каждый день обходить стапеля, готовил суда к спуску на воду. В начале июня, по еще не просохшим дорогам верховой привез долго-Жданный указ генерал-губернатора Меншикова явиться в Петербург.

С князем Салтыков не один год общался на верфях, иногда с топором тесали дерева бок о бок с царем. После отъезда Петра к армии, на Украину, Александр Данилыч правил в Петербурге всеми делами.

— Нынче получен указ государя, — объявил он Федору, — сбирайся в дорогу. Ехать тебе в Данию, явиться к князю Долгорукову, он все пояснит. Король дацкий сулит суда за полцены у французов. Все выведай, отпиши государю. Поедешь для тайности через Ригу, пасс тебе Головкин изготовил на дворянина. Деньгу получи в казначействе на прогон.

Меншиков замолчал, испытующе глядя на Салтыкова, а тот без тени смущения ответил:

— Будя исполнено, ваша светлость. Меншиков кашлянул, улыбнулся. Уважал сведущих людей.

— Ты в иноземных делах наторел, но держи там ухо востро, интерес державы блюди.

Перед отъездом Салтыков прощался с Федосеем Скляевым, Наумом Сенявиным:

— Когда теперь судьба сведет.

Наум рассмеялся:

— Не горюй, Федор, мы с Захарием Мишуковым тоже завтра отъезжаем к армии. Государь затребовал. Переправы там многие учинять через реки великие надобно, струги ладить для войск.

Прибыв на верфи в Тавров, Апраксин ужаснулся. Наступила пора половодья, а блоки стапелей с построенными кораблями сиротливо торчали на берегу в десятках метрах от уреза воды.

— Нынче Дон-батюшка осерчал, не хочет пускать кораблики в море, — разводил руками адмиралтейский мастер.

Апраксин чесал затылок: «Чем воевать с турком? Прошлым годом старые кораблики сожгли, а новых не станется».

Как гигантские истуканы, замерли на берегу вось-мидесятипушечные корабли. Жаль было угробленного времени, денег и сил.

— Что поделаешь, — насупившись, отводил душу Апраксин в разговоре с Крюйсом, — не все в нашей воле. Хотя государь и гневается на меня, но совесть моя чиста.

Неторопливо прохаживались они вдоль пристани, где ошвартовались две новые шнявы, шесть скампавей. Поодаль, на стремнине, покачивались на якорях два недостроенных линейных корабля.

— Отъеду я в Таганрог, — продолжал Апраксин, — там кораблики настропалю, к Азову подамся. Кубанские татары, не дай Бог, нахлынут. Впрочем, там комендант надежный, полтавский генерал Келин. Комплектуй кораблики и спускайся к морю. Не ровен час, турки объявятся.

Две недели Крюйс с капитанами собирал экипажи из рекрутов. Разводили испуганных новобранцев по палубам, боцмана линьками загоняли их на ванты, заставляли карабкаться на салинги и марсы, разбегаться по реям. Тряслись руки, дрожали колени. Кто-то падал, зашибался. На якорях, в тихой заводи, кое-что получалось…

Пока держалась вешняя вода, Крюйс повел небольшой отряд к Азову. В июне на рейде Таганрога Апраксин с тоской осматривал суда.

— Срам какой-то, — бурчал он, — с дюжиной таких корабликов только и обороняться от турок, отстоять завоеванное.

— Не плошай, господин адмирал, — успокаивал Крюйс, — у нас в резерве лихие казаки на лодках. Дай мне побольше мушкетов.

Апраксин уехал в Азов, а Крюйс выслал в дозор две бригантины и десяток казацких лодок…

После полудня 2 июля разомлевшего от жары

Крюйса поднял с койки раскат пушечных сигналов с дозорной бригантины. На его палубе стоял прибывший накануне Апраксин.

В гавань неслись казацкие гички, поодаль, не спеша, под веслами, с обвисшими парусами, втягивались бригантины. Вдали на взморье, лениво шевеля парусами, медленно, один за другим, выплывали турецкие корабли.

— Тридцать два вымпела. — Апраксин протянул подзорную трубу Крюйсу. — Собрались-таки, окаянные, супротив нас. Полторы дюжины линейных кораблей и дюжина галер. — Апраксин окинул взглядом небосвод: голубая лазурь без единого облачка. — Авось Господь Бог поможет. Ветра покуда не предвидится.

Две недели безветрия прошли относительно спокойно. Турки явно не спешили, выжидали, но казаки не выдержали. Заметив как-то утром отбившуюся турецкую фелюгу, бесшумно выскочили из засады в камышах, захватили первую добычу.

Турецкий капудан-паша все же решил проверить русскую оборону. На рассвете его галеры подкрались к внешнему рейду Таганрога. Передвигались ощупью, фарватера турки не знали.

Но Апраксин давно наблюдал за каждым шагом неприятеля. Утром посвежело, наконец-то потянуло с верховьев Дона.

— Вызвать командиров, — распорядился Апраксин.

Прямо на палубе, у трапа, начался короткий совет.

Спустя полчаса навстречу туркам, набирая ход, двинулся пятидесятипушечный корабль под командой Крюйса и с ним три шнявы. Турецкие галеры не стали испытывать судьбу. Развернулись на обратный курс, удрали в море. Отошли к горизонту. Капудан-паша продолжал выжидать, осторожничал. Еще не известно, сколько вымпелов в Азове, — вдруг ударят с тыла. Пока же у него одна цель — попытаться задержать русских у Таганрога. Турецкая эскадра подошла ближе к берегу, с кораблей спускали шлюпки, готовили десант. Цепко следили за малейшими движениями противника сигнальные матросы, вахтенные офицеры на русских кораблях. Апраксин предупреждал каждый маневр неприятеля, замаскировал на берегу войска, батареи.

Не успели турки ступить на берег, шквал картечи обрушился на них из укрытых кустарником пушек. Выскочила пехота с примкнутыми штыками, ударили лихие казаки.

Поспешили янычары на корабли, оставляя убитых. Эскадра турок ушла в море.

Апраксин наблюдал за их маневром, кивнул Крюйсу:

— Бери пять вымпелов и припугни турок. Токмо далеко не суйся, но дай им знать нашу прежнюю хватку.

Турецкая эскадра, не ввязываясь в бой, ушла далеко за горизонт, и неделю турки не приближались к берегам.

Неожиданно ранним утром Апраксина разбудила пушечная стрельба. Выскочив на палубу, он нахмурился. Издали, распустив паруса, приближалась турецкая эскадра. Пушки палили беспрерывно, но ядра не вспенивали воду.

— Холостыми палят, — хмуро проговорил Апраксин, — не к добру это.

Отделившись от эскадры, в гавань медленно, выкинув белый флаг, входила турецкая галера под вымпелом капудан-паши.

Подобрав полы халата, ловко поднялся по трапу капудан-паша. Лоснившееся от загара лицо турецкого флагмана сияло открытой улыбкой. Казалось, он спешит кинуться в объятия своего недавнего врага…

«С чего бы это?» — тревожно захолодело вдруг внутри у Апраксина.

— Мой достопочтенный адмирал, — после взаимных приветствий начал торопливо гость разговор через толмача. Он вынул сверток бумаги и протянул Апраксину. — Только что я получил фирман. Наш султан и ваш царь заключили мир. Война закончена без пролития крови. — С лица турка не сходила улыбка, но в глазах светилось затаенное торжество. Он вдруг поднял обе руки и обвел ими вокруг, кивнул на побережье, повернулся в сторону далекого Азова. — Теперь и навсегда все это принадлежит высокочтимому султану.

Недоумевающий Апраксин развернул лист. Как в тумане вчитывался он в полученное известие: «Возвратить туркам Азов, уничтожить крепости в Таганроге, Каменном затоне, Самаре, уничтожить все корабли флота…»

Подняв голову, смотрел пустым взором мимо улыбающегося капудан-паши. «Што стряслось-то? Одним махом все труды насмарку? Ножом по живому телу! Кровушки-то сколько пролито, живота положено!» Протянул фирман турку.

— Мне не ведомо сие. Покуда от государя указ не поступит, действий никаких предпринимать не ста-ану. — Кивнул головой, мол, разговор окончен.

Согнав улыбку, так же ловко подхватив полы халата, капудан-паша быстро спустился по трапу, явно недовольный приемом.

Глядя вслед удаляющейся шлюпке, Апраксин вдруг подумал о Петре: «Воевал бы у моря, как Доси-фей завещал, а то ринулся очертя голову в омут. — Запершило в горле, закашлялся. — А ежели сие все правда?..»

На этот раз, обыкновенно осторожный, царь промахнулся, забыв поговорку «Не ставь неприятеля овцою, ставь его волком».

Битва с турками в излучине Прута могла бы привести и к успеху русских войск. Но, не зная всех сил неприятеля и опасаясь разгрома, Петр не стал рисковать, быть может, и сдрейфил. К тому же он больше прислушивался к Шафирову и Екатерине Алексеевне, чем к генералам…

По мирному договору царское войско покинуло место битвы с оружием, развернутыми знаменами. Под грохот барабанов… Как и водится у азиатов, турки взяли заложников: Шафирова и сына фельдмаршала, генерала Шереметева, чтобы заставить царя до конца выполнить обязательства. Царь, покинув армию, отправился с женой в Варшаву, а Апраксину послал весточку, где изливал душу:

«Хотя я николи б хотел и вам писать о такой материи, о которой принужден ныне есмь, однако ж, понеже так воля Божия благословила и грехи христианские не допустили… и тако тот смертный пир сам окончился, которое хотя и не без печали есть, лишиться сих мест, где столько труда и убытков положено, но однако ж чаю сим лишением другой стороны великое подкрепление, которое несравнительною прибылью нам есть».

Письмо несколько успокоило душу: Петр сглаживал свои промашки, старался приглушить их делом, вселить надежду в Апраксина.

— Мудро государь рассуждает, — сказал он Крюйсу, — теперича у нас единая забота — шведа побить до конца, флот Балтийский крепить. Давай-ка, вице-адмирал, поторапливайся, уводи кораблики, которые можно, да поезжай на эскадру в Петербург.

С болью в сердце уничтожали они корабли — разбирали, сжигали, некоторые добротные, как «Преди-стинация», «Ласточка», продавали туркам за десятки тысяч червонцев.

Добротные галеры Крюйс повел по Дону в Черкассы.

После Нового года Апраксин передал туркам Азов, спустя месяц взорвал крепость Таганрог.

На Азовском море прощались с флотом, а на Балтике распоряжался шаутбенахт Боцис: отгонял шведов от Котлина, прорывал блокаду, снабжал Выборг боевыми припасами и провизией.

Понемногу осваивали новые базы. В Ревеле появились новые купцы из Голландии и Англии. В разгар лета у входа в Ревельскую бухту показалась странная шхуна. Без флага, осторожно лавируя, приблизилась к берегу, бросила якорь. От борта отвалила шлюпка. Комендант крепости с недоумением рассматривал гребцов: «Какие-то бродяги, в рвани, бородатые». На корме шлюпки, приподнявшись во весь рост, сухощавый бородатый старик в полусгнившем кафтане размахивал шапкой, что-то кричал.

Как было коменданту угадать в нем Якова Федоровича Долгорукого, одиннадцать лет назад сгинувшего под Нарвой, обманом плененного с другими офицерами?..

Петр следил, чтобы с пленными офицерами обращались человечно. Кормили их наравне с солдатами. Использовали на строительных верфях Петербурга. Не раз обращался Петр к королю, предлагал разменять пленных. Карл отмалчивался.

Русских пленных поначалу отправили в Швецию. Так было под Нарвой, где Карл обманом пленил семьсот русских генералов и офицеров. В последующие годы Карл приказывал пленных русских убивать сразу, после сражения. Слишком стало накладно отправлять их в Швецию. Расправлялись с ними просто: связывали веревками, клали пластами по трое и кололи штыками или палашами. Лично Карл, в свободное от богослужения время, не однажды развлекался таким способом в походах… Благословлял такое изуверство пастор Нордберг…

Пленников, попавших в Швецию, использовали на самых тяжелых работах: на рудниках, шахтах, лесосеках, кормили как скотину. Большая часть их погибла, выживали немногие. Среди выживших оказался семидесятилетний князь Долгорукий. Когда-то он привез Петру астролябию из Франции, служил верой и правдой царю. Генералом попал в плен. Десять лет томился в неволе, но надежды не терял. Зимой 1711 года сорок четыре таких же пленных работали в лесу на финском берегу около Якобштадта. Еще когда везли морем из Швеции, зародилась мысль о побеге. Понимал, что сушей не доберешься. А тут прослышали, что русские уже в Ревеле. Зимой уговорил своих товарищей по несчастью бежать, сам стал вожаком. В июне за ними пришла шхуна, чтобы переправить сорока четырех пленников обратно в порт Умео на шведском берегу. На шхуне, как всегда, пленных держали в трюме, не выпуская, но было одно исключение. Набожные шведы разрешили иногда совершать молитву на палубе. Этим и воспользовались пленники.

Князь Долгорукий хоть и стар был годами, но боевой дух не поубавился. Распределив всех сорока четырех сотоварищей — кому сбить шведов на баке, кому на юте, сам с дюжиной пленников взялся сбить капитана.

— Како услышите на молитве «Аминь», тако враз все по местам — шведов крушить, — шептал он четверке подручных накануне вечером.

По условному сигналу сбили с ног караульных солдат, кого-то бросили за борт, завладев их оружием, остальных загнали в трюм. Стали к снастям, к парусам, к штурвалу. Шкиперу сказали коротко:

— Хочешь жить — веди шхуну в Ревель.

Так море сослужило добрую службу русским морякам в лихолетье. А без моря не видать бы им родной земли.

Петр при первой же встрече расцеловал старого верного служаку:

— Знать, силен бойцовский дух у русичей, сколько лет веру не теряли на избавление от неволи…

Последовал указ назначить Долгорукого начальником нового военного комиссариата, генерал-кригс-комиссаром и сенатором.

Так уж совпало нечаянно по времени возвращение князя Юрия Долгорукого на родную землю с другим событием, на другом конце моря Балтийского.

Племянник князя Юрия, опять же князь, Василий Лукич Долгоруков, посол российский при короле Дании, принимал царского посланца Федора Салтыкова.

Не первый раз вступал на землю островной державы корабельный мастер Салтыков. В прежние вояжи по Европе верфи Дании не привлекали особого его внимания. Первоначально, отправившись с Великим посольством за рубеж, он с другими стольниками трудился и осваивал «азы» строения кораблей на верфях Голландии. В Саардаме, Роттердаме, Амстердаме сооружали тысячи купеческих и военных судов. Они-то и составляли могущество и гордость богатой Голландии. Во вторую поездку он отправился уже заправским корабельным мастером. Да и цели у него были иные. Небольшие верфи Копенгагена, по сравнению с Голландией, выглядели худосочно, не привлекали его внимания ни новизной дела, ни оригинальностью корабельной архитектуры.

Теперь же он вынужденно прибыл в датскую столицу. Так повелел государь — начать свою миссию в Копенгагене.

Однако в столице посла не оказалось. Князь Василий следовал в армии за свитой короля Фредерика IV. Датские полки вступили только что в Померанию и двинулись к шведской крепости Штральзунд.

Нагнав королевскую свиту, Салтыков разыскал посла. Долгоруков хорошо запомнил делового мастера еще во время первого визита в Копенгаген. О его приезде он уже знал.

— Прислал мне весточку Александра Данилыч о тебе, — добродушно пояснил он гостю, — выкладывай, в чем суть да дело государево.

Слушая Салтыкова, он недовольно причмокивал губами:

— Писал-то я государю о судах малых, фрегатах, да поменьше, и все же наведаемся к министру Вебе, что он скажет.

По дороге Долгоруков предупредил Федора:

— Сей министр Вебе, лис хитрый, на словах к нам благоволит, а по делу сторону шведов держит.

В самом деле, словоохотливый, юркий министр с улыбкой выслушал молодого русского гостя, довольно бегло говорившего на его родном языке. Закатив глаза, он минуту-другую как бы размышлял, а потом неторопливо пояснил:

— Да-да, я прекрасно помню совет царю его величества нашего короля, но, насколько я знаю, в Дюнкерке вы не сыщите больших, многопушечных кораблей, разве что один-два фрегата, я рекомендую вам лучше всего побывать в Голландии.

«Ну, это-то я и без тебя знаю», — с досадой подумал Салтыков.

— Я завтра же доложу его величеству о вашем приезде, — щебетал Вебе, — надеюсь, что мы сумеем оказать вам содействие…

Долгоруков был рад приезду редкого гостя из России и вечером, за ужином, расспрашивая его о новостях в Петербурге, неожиданно проговорил:

— Слушок здесь прошел, будто государь с войском в конфузию попал с турками, на Дунае, хотя все миром кончилось, а цена оному великая. Будто султану вернули все завоеванное в Причерноморье — Азов, Таганий Рог.

Салтыков даже вспотел. «Как так? А флот, „Пре-дистинация“, „Ласточка“?»

— Суда-то воинские, что с ними? — с дрожью в голосе спросил он Долгорукова. Перед глазами встали десятки судов, которые он сам облазил, когда десять лет назад гостил у отца, Азовского воеводы.

— Вроде бы обещание дано султану пожечь все до единого.

Салтыков перевел дух и отпил вина. Долго сидели молча, но Долгоруков вдруг повеселел:

— Одначе, полагаю, все, што ни делается, к лучшему. Ныне у государя руки высвободились. Всей силой на Карла навалимся. Бона и Фредерик осмелел, про сию конфузию ни слова. Вместе с Августом против шведа выступили наконец. Знать, ведают, наше войско им на подмогу выступит.

Доводы посла подняли настроение Федора. «И в самом деле, замирение с турком против неприятеля здесь, на Балтике».

— И твоя польза ныне ко времени, — продолжал князь, — ноша на тебе великая, не знаю, выдюжишь ли? А ты ежели с Фредериком будешь якшаться, имей в виду, он свой интерес имеет. Желал с государя три мильона рехсталеров заполучить за свою подмогу. Ан сорвалось, кукиш получит, наш государь ныне в силе.

Фредерик в самом деле принял вскоре Салтыкова, довольно ласково обходился с ним. Свои впечатления Федор изложил в первом донесении царю: «…а королевское величество датское велел свой указ послать в Гаагу к министру своему, чтобы он во всем моем деле чинил мне всегда крайнее вспоможение».

Распрощавшись с Долгоруковым, он направился в знакомую ему прежде Гаагу, к послу князю Борису Куракину. Следовало определиться с денежными делами. Еще в Копенгагене Федор прикинул, что каждый корабль обойдется дороговато, около ста тысяч рублей…

В кампанию 1712 года царь впервые не поехал в Воронеж. Теперь делать там ему было нечего. Всех рабочих и мастеровых переводили на северные верфи, в Архангельский. Заводы, мастерские, кузни, весь де-ланный лес перевозили туда же. Разбирали суда на стапелях…

Каждое утро Апраксин затемно приходил на Адмиралтейскую верфь и редко успевал опередить царя. На стапеле сверкала свежевыкрашенными бортами «Полтава», и царь, забываясь в работе, готовил корабль к спуску. В этот год летние месяцы Петр проводил у моря и на кораблях. Видимо, хотел заглушить неприятные воспоминания прошлого года на сухопутье.

Вечером делился планами с Апраксиным, подозвал его к карте:

— Нынче у нас одна дорога к морю, ее будем мостить. Шведа нам не одолеть, покуда наше войско на его землю не ступит. Без флота сие немыслимо… Швед покуда нас мощнее, в эту кампанию соберем силы, корабли спустим со стапелей. Салтыков обещал прислать купленные. Для шхер построим сотни две скампавей. — Петр провел рукой по карте. — Попытаешь осенью оттеснить шведа от Выборга. На будущий год двинем берегом к Аландам, а там до Карла Рукой подать.

Морщинки на лбу царя разгладились:

— Финляндия нынче что титька для Швеции — не токмо мясом, а и лесом питается. Ежели летом выйдем до Або, шведская шея легче гнуться станет.

Апраксин слушал, удивленно покачивал головой: «Ну и Петр Лексеич, будто рукой сняло печаль с души».

— Сие ладно, господин шаутбенахт.

— То не все, генерал-адмирал. Принимай под свою руку Эстляндию, Ингерманландию и Карелию. Командовать будешь всем флотом Балтики и войском…

Едва сошел лед, не дожидаясь готовности эскадры Крюйса, Петр с Апраксиным ушел на «Лизетте» к Выборгу, проверил состояние крепости, вернулся к Котлину. Ошвартовались на шлюпке к новой пристани, вокруг торчали сваи, строили гавань.

— Из губерний в этом году три тыщи человек сюда придут, фортеции и жилье строить, — сказал Петр.

— Кому жилье-то? — спросил Апраксин.

— Для жителей города, — усмехнулся Петр. — Будя, Федор, сюда, окромя работных людей, селить шляхту, людей купеческих да ремесленных. Флоту базы надобны, гавань, верфи.

— Крюйсу время в море отправляться, — докладывал планы Апраксин. — Нынче думаю ему с эскадрой определить крейсирование на меридиане Выборга и далее к Ревелю. Пора обезопасить наши коммуникации.

— Добро, — согласился Петр, — командуй, распоряжайся самостоятельно, но дозоры выставляй беспрерывно. Из Стамбула доносят, опять Карл науськивает на нас султана. Не исключено, диверсию морем учинят. Я в Адмиралтействе, на «Полтаве», буду, — ежели что, дай знать немедля…

Только-только турки подписали мирное соглашение с русскими, в их лагере появился взбешенный шведский король.

Узнав в Бендерах о тяжелом положении армии царя, он вскочил на коня и гнал его почти сутки, но, увы, опоздал.

— Немедля порви договор с царем, — наступал он на Мехмет-пашу, — дай мне войско, я приведу его к тебе с веревкой на шее.

Ироническая улыбка блуждала на лице визиря. Он слушал, прищурив глаза, — уже привык к безудержным выходкам своего невольного гостя, нахлебника без войска…

— Ты уже отведал русской каши и ежели хочешь, то атакуй их своими людьми, а мира мы не нарушим.

С тех пор Карл не прекращал усилий вновь направить турок на Россию. В этом году его поддержала Франция. И не словами, а субсидией в один миллион ливров.

Деньги… деньги… деньги. Только с их магической силой связывал теперь свои надежды на будущее когда-то грозный полководец. Подкупить падких на подношения турецких министров и вновь натравить янычар на царя… А пока король верит в стойкость своих генералов Стенбока и Крассау. У них в Померании 15 тысяч войск, скоро флот перебросит подмогу в 10 тысяч рекрутов из Швеции. Они надежно прикрывают метрополию от датчан на юге, со стороны проливов. Все генералы и адмиралы выполняют только приказы короля. Он не теряет надежды свести счеты с Августом, а там с Божьей помощью и поквитаться с царем. Важно не упустить время и оградить королевство от русских на востоке, в Финляндии. Срочные депеши направлены генералу Либекеру и генерал-адмиралу Вахтмейстеру.

Как обычно, королевская Адмиралтейств-колле-гия собралась в полном состраве, когда поступили королевские приказы. За последние годы, после отъезда короля, меж адмиралами все чаще возникали распри. В основном флагманы не могли поделить между собой верховенство.

Вот и сейчас, собравшись вместе, адмиралы Ан-керштерн и Ватранг искоса поглядывают друг на друга, пыжутся вице-адмиралы Лилье и Шеблад, вытягивают шеи шаутбенахты Таубе и Эреншильд, не отстает от них и его наследник, старший сынок, недавно произведенный в контр-адмиралы.

Генерал-адмиралу уже за семьдесят. Он давно не выходит в море, но тянет лямку и не желает уступать свое кресло кому-либо, хотя ни для кого не секрет: и Анкерштерн, и Ватранг давно примеряют на свои плечи эполеты генерал-адмирала.

— Его величество, наш славный король, — трескучим голосом начал заседание Ганс Вахтмейстер, — предписывает нам исполнить на предстоящую кампанию две важные позиции. Первая из них — не допустить датский флот к нашим берегам и пробиться с подкреплением к генералу Крассау.

Генерал-адмирал взял небольшую паузу. Давно скрупулезно собирает он сведения от шкиперов купеческих судов, иноземцев, побывавших в России, о своем сопернике, появившемся на востоке. Делает выводы из докладов Анкерштерна и Шеблада, капитанов.

Никогда прежде не служивший моряком, русский генерал-адмирал Апраксин год от года теснит шведские эскадры на море и полки на суше. Неплохой вояка у русских голландец Корнелий Крюйс, да и венецианец Боцис не дает покоя в шхерах. Всем верховодит у московитов царь, и Апраксину втайне завидует Вахтмейстер. В отличие от короля, русский царь, по слухам, знает истинную цену морской силе…

— Все вы помните наши неудачи на востоке… — В горле запершило, и Вахтмейстер отпил глоток теплого глинтвейна, который адъютант всегда держал наготове. — Выборг, Нарва, Ревель, Рига — потерянные для нас базы, но остается еще Гельсингфорс. Мы должны стоять там до конца. Иначе московиты, не дай Бог, вырвутся из залива и овладеют Аландами. А там рукой подать до Стокгольма.

Флагман шведского флота не ошибался. Русский царь давно твердо уяснил значение для державы военной силы не только на суше, но и на морских рубежах.

Последние редкие льдинки плыли вниз по Неве, а царь вызвал Наума Сенявина:

— Готовь «Самсона», сходим за Котлин, пошукаем шведа.

На взморье эскадра Крюйса ушла далеко на запад, на горизонте паруса сливались с грядой курчавых облаков.

— Нынче шведа не видать, — доложил Апраксин, — ежели так пойдет, к осени пустим Боциса, пускай их пошпыняет, каперов разгонит.

— Через неделю приходи к Питербурху, «Полтаву» будем сталкивать на воду.

Разомлевший от весеннего солнца адмирал расплылся в улыбке, — жди опять Бахусовых забав.

В день спуска «Полтавы» работы в Адмиралтействе приостановились.

На «Полтаве» обычно трудились две-три сотни плотников. Сегодня они пришли одетые по-праздничному, привели жен и детей. Как-никак, и для них это торжество, каждый внес свою лепту в сооружение судна.

На всех эллингах пестрели флажки, «Полтава» украсилась сигнальными флагами по всему фальшборту.

Еще раз прошелся по всем эллингам слегка бледный Скляев с приказчиками и десятниками, цепким взглядом ощупывая весь стапель. Проверил готовность салазок, убраны ли все лишние бортовые подпоры, на месте ли топоры, кувалды, деревянный мушкель с длинной рукояткой — огромный молот для выбивания клина из-под кормового среза киля. Окинул еще раз смазанный салом слип, наклонный дощатый настил под килем, уходящий далеко в воду.

В солнечный полдень 15 июня Петр с Апраксиным, Меншиковым, офицерами, корабелами поднялся на верхний дек «Полтавы», прикрепил к фалам на корме Андреевский флаг. Заглянул в кают-компанию. Вокруг длинного, от борта к борту, стола с белой скатертью сновали вестовые матросы, денщики, расставляли приборы, штофы с вином и водкой, закусками.

Все направились вниз, а Петр похлопал Скляева по плечу:

— Все обойдется, Федосейка, не впервой. Штурвал одерживай, чтобы руль не забросило, вовремя якоря отдай.

На верхней палубе остался Скляев с палубной командой такелажников, боцманом и матросами. Все произошло быстро, четко. Осмотревшись, Апраксин перекрестился и крикнул в рупор:

— С Богом! Руби канаты! Бей подпоры!

Почти враз раздался характерный треск, упали разрубленные канаты. В тот же миг полетели подпоры, а Петр взмахнул мушкелем и выбил основной клин из-под киля.

Махина на стапелях заметно вздрогнула, чуть качнувшись, нехотя, дюйм за дюймом, двинулась к урезу воды, задымился слип…

Загрохотали пушки, загремели барабаны, заиграла музыка, матросы закричали «ура!».

Разрезая килем невскую воду, плюхнулась громадина разрисованной кормой. Запенились волны, закрутились водяные вихри. Нева нахлынула на берег. С бака полетели в воду два огромных якоря, натянулись, будто вожжи, два огромных каната, удерживающие вздыбившуюся махину. На кормовом флагштоке затрепетал на ветру Андреевский стяг. А на берегу перекатывался по праздничной толпе радостный крик.

К борту подошла верейка — большая прогулочная лодка Петра. На палубу поднялась с Петром вся свита, начались торжества на корабле и на берегу…

Первый тост держал Петр:

— Первенцу нашему линейного флота Балтийского семь футов под килем и ветра полного парусы!

На другой день пришло письмо из Лондона. Салтыков купил первые три пятидесятипушечные корабля и повел их в Копенгаген.

— Ко времени. Молодец, Федор, даром хлеб неест, — обрадовался царь: весомая прибавка для начала. — Бона Головкину повестили послы наши, Лондон да Голландия собираются послать эскадры на помощь шведам, дабы датчан принудить.

— Пошто им неймется? — спросил Апраксин.

— Каждый государь свой интерес имеет, — усмехнулся Петр. — Англичане не хотят пускать никого на Балтийское море, акромя шведов. Сие понятно. Так вона король Фридрих и тот голос поднимает, желает нам худа. Князь Куракин ведомости прислал, мол, прусский двор паче всех противным был нашему интересу.

— Все они косятся на Москву.

Петр задумался, но Апраксин осторожно напомнил:

— Так кого же за кораблями салтыковскими отрядим?

— Вестимо, Наума, самый лихой и знающий капитан. Боциса пора бы отправлять в море, да и Крюйсу проветрить паруса не мешает.

— На неделе Боцис пойдет в шхеры, вдоль финского берега розыск устроит шведам. Крюйса пошлю в дозор нынче.

— Добро. Нынче я отъеду с Меншиковым к войскам в Померанию. Не позабудь готовить припасы на тот год.

Петр окинул взглядом стапеля, — везде торчали ребра шпангоутов. На крайнем свободном стапеле, где стояла «Полтава», расчищали место для закладки нового корабля.

— Чуть не позабыл, передай Науму, пущай сбирается в путь. Со мной поедет в Померанию, а оттуда прямиком к Салтыкову.

В далекую Померанию царь спешил на выручку к своим союзникам — датчанам и саксонцам. Фредерик и Август сговорились дать бой шведскому корпусу генерала Стенбока, не дожидаясь русских полков, «ибо хотели одни славу одержать». И жестоко промахнулись. Стенбок разбил их в пух и прах.

— Сколь курьеров посылал к Фредерику — обождать наше войско, не ввязываться со Стенбоком, — возмущался Петр, — ан спесь заела, вот и намяли им бока. Слава Богу, што не всех побили.

Дело затянулось к зиме, кампания не удалась. Царь отослал Сенявина:

— Поезжай-ка в Копенгаген к Салтыкову, он тебя небось заждался. Накажи ему поспешать. В будущую кампанию шведа потесним на море.

Совсем недалеко, четыре сотни верст напрямую, в Копенгагене, встретились давние приятели Федор Салтыков и Наум Сенявин.

На рейде Копенгагена покачивались на легкой волне три первенца, купленных Салтыковым в Англии.

Федор на правах хозяина повел Наума сначала на 50-пушечный, двухпалубный «Святой Антоний». Сенявин едва поспевал за Федором, быстро семенившим по верхней палубе.

— Не ведаешь, сколь мороки с купцами испытать довелось, — на ходу рассказывал Салтыков, — каждый денежный интерес имеет, обмануть норовит токмо. А мне-то мало, что весь кузов обшарить от киля до верхней палубы надобно, все высмотреть, крепость проверить, нет ли где гнилости и течи. — Федор махнул рукой. — Ты сам же понимаешь, корабль три года сооружают сотни людей, а мне несподручно враз все обозреть. А еще государь велит, дабы пропорции соблюдать ему погожие да штоб кораблики резвы были на ходу. А рази сие усмотришь, ежели деньги проплачены. — Федор досадно поморщился.

— В самом деле, ты, Федор, мастак, а одному-то такое невмочь.

— Вот-вот, — засмеялся видимо польщенный Салтыков, — теперь ты доглядывай, што я недосмотрел. С экипажем столкуйся, особливо с капитанами. Тебе с ними в схватку на море вступать.

— Верно сказываешь, — проведя рукой по шершавой, с облупившейся краской мачте, согласился Сенявин, — тута работ на месяц.

— Правильно, — в тон ему ответил Федор, — но токмо на одно судно, а их еще два, — кивнул он в сторону стоявших рядом на якорях «Рандольфа» и «Эсперанса» и показал на открытые орудийные порты. — Не позабудь пушки оглядеть, а мне, брат, днями в Лондон отъезжать. Там еще пяток корабликрв присмотрел. Кто за ними-то притопает?

— Слыхал от Апраксина, будто братца моего, Ивана, снарядят.

— Ежели никого не пришлют, с англичанами отправлю…

По пути в Лондон Салтыков заехал в Гаагу к послу, князю Борису Куракину. Почти одногодки, они пока не расходились во взглядах на затеянное царем Дело по покупке кораблей.

Вместе они «волонтерами» отправились за границу с Великим посольством царя в 1697 году. Там пути их разошлись. Куракин поехал в Венецию, Салтыков — в Голландию.

Оба они выделялись из среды близких «дружков» царя, Меншикова, Скляева, Кикина и прочих «подлого» звания, своей боярской родословной.

— Покуда, Федор Степанович, государь исправно переводит деньги для оплаты моих векселей.

Куракин знал, что, выполняя царские наказы, Салтыков мечется туда-сюда, покупает суда во французском Дюнкерке, Гамбурге, Амстердаме. В последнее время он обосновался в Англии, убедился, что на лондонских верфях строят добротно и расчетливо по «пропорциям».

Об этом же напомнил ему и Куракин перед отъездом:

— Днями получил от государя письмецо, — посол достал из шкатулки вчетверо сложенный лист, — для вас, пишет государь, купить корабли пять или больше, а по конечной нужде три от шестидесяти до сорока осьми пушек, чтоб были доброй пропорции. Веревки и паруса каковы есть и запасных не надобно, ибо дома дешевле оное найдем. — Куракин отложил письмо и поднял глаза: — Государь, как всегда, о копейке печется…

В Лондоне Салтыков еще раньше сговорился о покупке пяти кораблей. Теперь следовало проверить все тщательно и лишь потом оформлять купчую. С утра до вечера досматривал — как всегда, на совесть — один корабль за другим. Поздним вечером возвращаясь в свою скромную каморку, Федор при свече принимался за другую, по его мнению, весьма важную работу.

Пятнадцать лет назад, впервые очутившись в Европе, Федор с изумлением взирал на жизнь и быт в Голландии. Все там отличалось от устоев жизни на его родине. Присматриваясь, он с горечью подмечал добротность и аккуратность в работе на верфях, порядок и уютность в домиках простых плотников и кузнецов, отлаженное времяпрепровождение, меру в питие, обходительность горожан друг с другом. Но кое в чем уже тогда Федор оказался на высоте.

Как-то царь познакомил его с бургомистром Амстердама Николаем Витсеном. Тот занимался географией. Заметив пристрастие Салтыкова к наукам, показал Федору свое сочинение «Северная и Восточная Татария», как называли тогда в Европе Сибирь. Увидев карту, Салтыков заспорил с Витсеном:

— Сия карта не есть истинная, у вас не можно добраться морем по северу от Енисея и Лены до Амура и Епона с Китаем. А сие совсем не так.

Витсен в недоумении посмотрел на Салтыкова:

— Позвольте, но я составил карту по документам из России. Откуда вам известно другое?

Салтыков сразу же ответил:

— Много лет проживал я в Тобольске с батюшкой. Зрил там немало доношений казаков наших Дежнева да Атласова, которые хаживали морем вокруг Святого Носа на Чукотке из Колымы к Анадырю.

Салтыков уверенно провел пальцем по карте, где Витсен изобразил сплошной материк, соединенный с Америкой.

— В том месте нет перешейка, а есть море-океан, но льды великие…

Еще в то время Салтыкова мучила обида за неустройство жизни на родине. Насмотрелся сын воеводы и в Москве, и в Тобольске, и в других местах на лихоимство и казнокрадство разных чинов, беспробудное пьянство и забитость «подлого» звания людей, произвол и беззаконие правителей больших и малых.

Теперь, в Лондоне, долгими вечерами и ночами просиживал он, собираясь с мыслями, излагал свое видение для обновления жизни в России.

Накануне нового, 1713 года решился поделиться своими замыслами с царем:

«При сем доношу вашему величеству, — писал он, сообщая о покупке кораблей, — между повелительными вашими указы, в свободное время, будучи здесь, прилежно потщился выбрать из правления уставов здешнего английского государства и прочих европейских, которое приличествует токмо самодержавию, а не так, как республикам или парламенту, по которому учинить в ваших государствованиях в прибылях, как внутренних, так и внешних, вновь доходы великие, которые еще у нас неведомые, а людям ни малой тягости не будет; такожде всенародное обучение во всяких свободных науках и во всяких художествах может исправиться и сравнятися в краткое время со всеми лучшими европейскими государст-вы, по образу, как и здесь сочиняется ныне, и ежели в. в-во изволите ко мне премилостивый свой указ прислать при подписании вашей властной монаршей руки, чтоб оное прислать, я немедленно сие учиню пунктами со всякою аккуратностью и демонстраци-ею и пришлю с нарочным курьером».

Канцелярией у Салтыкова с недавних пор заведы-вал секретарь Василий Шапкин. Его рекомендовал Федору сам Алексей Макаров, кабинет-секретарь царя Петра, которому Василий приходился племянником. Весьма прилежный и аккуратный, окончивший в свое время Навигацкую школу, он вел переписку с многочисленными коммерсантами, предлагавшими на продажу военные суда. Салтыков доверял ему оформлять и денежные документы. Кроме всего прочего, Василий обладал убористым каллиграфическим почерком. Все взгляды и размышления пропозиций, как называл их Федор, секретарь заносил в особую тетрадь.

День за днем трудился Салтыков, кратко излагая свое видение издалека многих сторон жизни в России, которые знал не понаслышке, а главное, предлагал верные, на его взгляд, меры по переустройству.

Были здесь и рассуждения о духовных, воинских, гражданских чинах, о мастеровых людях, боярских сынах и крестьянах, о школах и обучении простого народа.

Частенько Шапкин не понимал суть рассуждений Федора, все же допытывался, для чего все это.

— А того для, Василий, — обычно пояснял Салтыков, — што народ наш российский такие же чувства и рассуждения имеет, как и прочие европейские народы, токмо его потребно обучать и к верному пути направить.

Особо Салтыков выделял давнюю задумку об освоении сибирских земель, где он прожил почти десять лет. Так он и озаглавил свои позиции «О Сибири», в которых предлагал царю:

«Первое.

Велеть построить корабли на Енисейском устье и на иных реках, понеже оной реки устье позади Ледовитого моря, и в Сибири от Енисейского устья до Китая все надлежит вашему владению оной морской берег.

Второе.

И теми кораблями, где возможно, кругом сибирского берега велеть проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми бы мочно овладеть под ваше владение.

Третье.

А ежели таких островов и не сыщется, мочно на таких кораблях купечествовать в Китай и в другие островы, такожде и в Европу мочно отпускать оттуда леса, машты и доски, смолу и тар, понеже там изобилство великое лесов, а здесь, в Европе, зело в том великая нужда и дороговизна, и в том будет в государстве прибыль великая; а лесов там, в Сибири, великое множество…»

Минул всего месяц с небольшим, как, на диво, царь прислал ответ на высказанные Салтыковым рассуждения.

Воскресным утром Шапкин сходил на почту и вернулся с сияющей физиономией:

— Из Петербурга весточка, сударь, никак из канцелярии государя.

Салтыков вскочил с постели, распечатал конверт.

— Верный у тебя глаз, — засмеялся он, пробежав первые строчки. — Послушай, письмо-то без шифра. «Права, о которых вы писали, что вы выбрали из уставов аглицких и прочих европских, которые йадлежит, кроме республик, пришлите к нам».

Улыбка не сходила с лица Федора. Закончив читать, он положил письмо на стол:

— Ну, Василий, точи перья. Его величество, государь наш, благоволит к нам. Медлить не станем, все усердно исполним на пользу державе нашей.

Пятнадцать лет прошло, как приехал в Россию Корнелий Крюйс. Немалые деньги и чин вице-адмирала пожаловал ему государь. Видимо, и то и другое прельстило голландца.

За минувшие годы он исправно правил службу, выполнял добросовестно поручения царя. Выделялся из среды иноземцев крутым нравом, горячностью, считал себя самым большим знатоком морского дела. На этой почве спорил со своим земляком шаутбенах-том Яном Резом, даже пришлось разрешать спор на шпагах. Слава Богу, тогда оказался рядом Федор Апраксин, разнял их… С появлением в России шаутбе-нахта Ивана Боциса, флагмана галерной эскадры, Крюйс частенько вступал с ним в перепалку. За время войны со шведами Крюйс умело противостоял неприятелю на подступах к Котлину, но до сей поры Крюйс не вступал в боевое соприкосновение с неприятелем под парусами один на один. Только в таком поединке и есть возможность проявить себя и определить истинную степень мастерства и стойкость характера. Теперь это время для Крюйса приспело…

Проводив царя в Померанию, Апраксин распорядился Крюйсу выходить в крейсерство.

— Пора нашей эскадроне отсиживаться у Котлина. Чаю, у тебя нынче на ходу три корабля линейных, три фрегата да две шнявы. Возьмешь в придачу себе отряд скампавей Боциса.

Слушая генерал-адмирала, Крюйс недовольно сопел. Не питал он приязни к Боцису. Больно заносчив и всегда свое особое мнение имеет…

— Я-то нынче в Выборг отправлюсь, пойдем с полками берегом на вест. Попытаем шведа теснить, как получится, — пояснил Апраксин.

К вечеру 23 июля эскадра маневрировала к западу от Котлина, на флагмане с салинга закричали сигнальные матросы:

— На весте три паруса!

У Толбухиной косы в кильватерном строю шли три шведских корабля. Вице-адмирал Лилье послал их в дозор.

Не долго думая, Крюйс прибавил парусов и пошел навстречу шведам. Сумерки сгущались, темнота заволокла горизонт. Крюйс приказал эскадре стать на якоря: точных карт нет, недолго и на мель напороться.

На рассвете оказалось, что и шведы отстаивались на якорях и начали ставить паруса. Видимо, и неприятель опасался сесть на камни.

Крюйс отрядил в погоню за ними два корабля и шняву, но скоро заштилело и пришлось буксировать эскадру скампавеями отряда Боциса. Небольшие, два-три десятка метров длины, с дюжиной-пол-торы пары весел, эти юркие, быстроходные суда были гордостью царя. По его задумке лучший корабельный мастер Федосей Скляев сподобил эти необычные малые галеры для действий в шхерах.

«Уразумей, — пояснил царь Скляеву, — ты-то в Венеции бригантины великие строил. Нам же потребно в шхерах, меж камней, маневр иметь, потому скумекай по чертежам малую бригантину на новый манер».

Новоманерные бригантины, кроме гребцов, принимали полторы сотни солдат для абордажа или действий на берегу. В носу ощетинились одна-две небольшие пушки. С легкой руки далматинца Боциса, их прозвали на итальянский лад скампавеями — быстро исчезающими. При попутном ветре они поднимали паруса.

Стоя на корме флагманской скампавеи, цепким взглядом следил Иван Боцис за равнением буксируемых кораблей. Вскидывал подзорную трубу, оглядывал горизонт, не появились ли шведы. Переводил взгляд на старшего флагмана Крюйса. Вице-адмирал Крюйс во время буксировки пригласил к себе капитанов. «Небось рассиживают сейчас с Крюйсом, из бокалов вино попивают», — сердито подумал Боцис.

И в самом деле, в эти самые минуты «адмирал, обедая у себя с некоторыми из капитанов, пил уже на „доброе счастье“ рейнвейн». Но мореходы штофы опорожнить не успели, ветер засвежел, и наши суда, бросив буксиры, начали ставить паруса и отстали от шведов.

Волна развелась, забелели барашки, в откинутые пушечные порты залетали брызги.

Крюйс, лениво оглядывая нестройную колонну эскадры, подумал, что шведов не догнать.

— Поднять белый флаг! — бодро скомандовал капитану.

Тот недоумевал: «Сие значит прекратить погоню». Эскадра легла в дрейф, а шведы, заметив оплошность русских, нагло приблизились на два пушечных выстрела.

Видимо, Крюйса задело, и он, побагровев, решился на атаку.

— Поднять красный флаг!

Теперь шведы, не будь дураком, повернули на обратный курс и, имея превосходство в скорости, начали отрываться от русской эскадры…

Командир шведского отряда самодовольно улыбался. Он выполнил задание вице-адмирала Лилье, высчитал все суда русских, оценил их боевые возможности.

Наблюдая издали за маневрами эскадры, Боцис чертыхался вслух:

— Эти бездари под командой Крюйса позорят русский флаг!

Эскадра вернулась на Котлинский рейд, а Боцису скучать не довелось. Апраксин на исходе лета выступил из Выборга с Ингерманландским корпусом в Финляндию.

Тем временем Боцис лихим маневром прорвал блокаду шведской эскадры, прошелся вдоль южного берега залива и скрытно от неприятеля повернул на север, в финские шхеры. Русских не ожидали, и Боцис захватил с ходу 25-пушечную шняву, «Крефт», несколько 4-пушечных ботов. Две недели хозяйничал Боцис в шхерах, подвозил войскам боеприпасы, продовольствие. На суше русские теснили шведов. Отступая за речку Коска, шведы сожгли все мосты. Пока Апраксин раздумывал, наступила осень, пошли дожди. «Видимо, в эту кампанию нам не стоит особо рисковать, — размышлял Апраксин, — фронт для атаки велик, реку с ходу не перепрыгнешь, да и у Боциса силенок маловато».

Войска ушли на зимние квартиры в Выборг, флотилия Боциса разоружилась в Галерной гавани Петербурга.

Генерал-адмирал Вахтмейстер с бодрым настроением выступал в королевском Совете. Моряки были в минувшей кампании на высоте. «Шведы стали господами на море, и датский флот не так действует против шведов, как про него сказывали, ибо ныне транспорт шведский пропустили в 10 000 человек», — огорчался русекий царь.

Шведы высадили десант, и датчане отступили.

— Наш славный вице-адмирал Лилье, — хвастливо докладывал Вахтмейстер, — закупорил русскую эскадру Крюйса в устье Невы, а потому и войска Апраксина не посмели наступать в Финляндии.

Царь вернулся из Померании в конце зимы. Выслушав Апраксина, нервно пожевал верхней губой, подергал усики. Генерал-адмирал за четверть века с лишком хорошо познал привычки своего сродственника по младшей сестре. «Быть грозе».

Но Петр неожиданно ухмыльнулся, узнав, что три корабля, купленные Салтыковым, уже в Ревеле.

Вдруг вспомнив о чем-то, он порылся в конторке, вынул тетрадку.

— Салтыков письмо дослал. Головастый мужик, не только о корабликах печется, о державе заботу имеет. Слушай. Пропозиции его выбраны из управления разных уставов аглицких, французских, германских и прочих европейских, которые приличествуют нашему самодержавию. И он то описует, что на пользу можно употребить нашей державе.

— О чем же?

— Разные здесь прожекты — по економии, ремеслам ихних народов. Но не о том я. — Петр перелистал письмо. — Вона главка так и называется — «О Сибири». «Велеть построить корабли на Енисейском устье и на иных реках… и теми кораблями кругом сибирского берега велеть проведать, не возможно ли найти каких островов, которыми бы мочно овладеть под ваше владение… мочно на таких кораблях — купечествовать в Китай и в другие островы, також-де и в Европу мочно отпускать оттуда леса, машты, и доски, смолу…» Што скажешь?

Апраксин слушал внимательно, покачал головой:

— Мысли мудрые, но не ко времени.

— Салтыков поперед нас глядит. Я и то, грешным делом, не раз мнил, а ну как через Сибирь к океану проехать? Наши-то казаки хаживали до Японского моря.

Апраксин поневоле учился загадывать наперед у младшего по возрасту царя, которого опекал с четырех лет от роду.

— Нынче-то, Петр Лексеич, время приспело, скоро ледоход.

— И то верно. Сзывай генералов и флагманов. Потолкуем…

Успех кампании 1713 года прямиком зависел от действий флота. Апраксин, Крюйс, Боцис склонились над картой.

— Генеральная задача, — Петр размашисто провел рукой по карте, — вышибить шведов из Финляндии, она есть матка Карла. Выйдем к Аландам, там до Стокгольма доберемся. Приспела нам пора шведу показать флот русский. Гляди, адмирал, — царь поманил Апраксина, — с галерным флотом и войском пойдешь вдоль берега, штурмуешь Гельсингфорс, далее к Гангуту и Або. Всюду галерам и бригантинам десантировать пехоту морскую, подвозить припасы и провиант. Когда будешь с войском, Боциса флагманом оставишь.

Адмиралы слушали, вникали, запоминали. А Петр, кивнув Крюйсу, продолжал:

— Тебе с корабельной эскадрой занять позицию на меридиане Гельсингфорса, прикроешь нас на берегу от шведской эскадры. Действуй без мешкоты, гони неприятеля, силы у вас равные. — Петр лукаво улыбнулся, глянул на Боциса. — Слыхал я, в прошлую кампанию ты сплоховал, упустил шведа.

Крюйс скривил тонкие губы, сверкнул глазами:

— То есть навет, государь, невежество и глупость.

— Будя, Крюйс, не забижайся, — примирительно сказал Петр, — при случае потолкуем за рюмкой.

Никто не предполагал, что разбираться придется по-иному…

В конце апреля Петербург пришел в движение. Готовились к выходу 200 галер, скампавей, бригантин, шестнадцать тысяч войск.

Апраксин старался поспеть всюду, присмотреть за флотом, проверить войска, наладить работу на верфях в Адмиралтействе, наведаться на Котлин. Урывками заезжал в канцелярию. Чиновники редко принимали приказы на слух, им подай бумагу. Личную почту секретарь докладывал без промедления. Пришло письмо от племянника. Распечатывая конверт, Апраксин почему-то вспомнил о старшем брате. «Опять вдовцом остался бедолага, да и детки без матки». Год назад скончалась вторая жена Петра, княгиня Куракина, восемнадцати лет от роду, скоропостижно, при родах. «Хоть дитя не померло», — вздохнул Федор Матвеевич, читая письмо…

В первых числах мая галерный флот в двести вымпелов под флагом генерал-адмирала Апраксина поднял якоря. Авангардом головной колонны командовал контр-адмирал Петр Михайлов, как велел именовать себя Петр, а арьергардом так же контр-адмирал Иван Боцис.

Первый бросок десант произвел в Гельсингфорс, овладел им, но вскоре пришлось отступить. Шведы всю зиму готовились к бою, и русских встретил яростный шквал огня. Но бригадир Чернышев с ходу бросил в атаку морскую пехоту, шведы не выдержали и отошли.

Петр заскучал на берегу, его тянуло на корабли:

— Управляйся, Федор, с войсками, штурмуй Гельсингфорс, я на эскадру, до Котлина подамся.

Очистив от неприятеля тыл и овладев Борго, Апраксин вновь подтянул войска к Гельсингфорсу, а Боцис двинулся по морю к шхерам. На следующий день с юга, от острова Го гланд, донеслась канонада.

— Никак Крюйс со шведами столкнулся, — потягивая трубочку, усмехнулся Боцис, — не дает ему Лилье дрыхнуть…

Шведа заставили-таки откатиться на запад, без боя сдать Гельсингфорс. Флот получил надежную базу на финском берегу.

Крюйс, не желая расстаться со своей размеренной, спокойной жизнью, упорно отваживал царя от участия в морской кампании, ссылаясь на опасность.

Петр оскорбился.

— Восемнадцать лет, — ответил он Крюйсу, — как служу державе, и в скольких баталиях, акциях был, николи не отлучался, азардировал повсюду. Однако ж, поскольку ты не хочешь, Бог с тобой. Чтоб не быть причиной к нерадению, оставляю тебя. У меня дел невпроворот, но гляди, наши бригантины и войска бьются в Финляндии. Там эскадра вице-адмирала Лилье. Иди в море, ищи и тереби шведов, не допускай их к берегу.

Крюйс облегченно вздохнул. А зря Петр целиком доверился Крюйсу, но перед отъездом ему сказал:

— Мотри, сие первое нам испытание, не сплошай, круши шведа.

У трапа встретился с командиром линейного корабля «Рандольф» капитаном-поручиком Наумом Сенявиным. За эти дни Петр побывал на трех кораблях, которые Наум привел месяц назад из Ревеля. Пятидесятипушечные английские корабли на вид выглядели добротно. Только экипажи на них были неполными. Не хватало марсовых и шкотовых матросов и канониров. Да и те, что были, наполовину пришли недавно из рекрутов. Петр подробно расспрашивал Сенявина о мореходности «покупных» кораблей, обошел вместе с Наумом все палубы, заглянул в трюм — там было сухо.

— Слава Богу, течи нет.

Теперь, прощаясь с Сенявиным, он спросил:

— Ну, как корабль, господин капитан-поручик?

— Добрый, господин контр-адмирал, токмо к ветру приводится не сразу, вразвалку. А так пушки гавкают исправно.

Петр рассмеялся:

— Сие генеральное. Смотри не подкачай…

Отправляя эскадру Крюйса, царь радовался и тревожился. Начинается битва со шведом на море. Приближается решающая схватка. Кто одолеет, тот и хозяин на Балтике, тому и виктория…

Наконец-то к западу от Котлина реют десятки вымпелов на русских кораблях линейных, фрегатах, шнявах. В строю добрая сотня скампавей и бригантин для действий в шхерах. Где-то на переходе из Копенгагена еще купленные Салтыковым корабли. А шведы уже пронюхали о покупках, не перехватили бы их в пути…

Начавшаяся кампания без успеха на море немыслима, корабликов прибавляется, из Архангельского летось должны три корабля отправить, а матросов и офицеров нехватка великая… Надобно губернатора вразумить и все растолковать.

«Письмо твое, — размашисто выводил буквы Петр, — писанное февраля от 12 дня, до нас дошло, в котором пишешь, что 3 корабля отделаны и на воду спущены будут в июле месяце, а матросов у нас нет, — того для к сороку человекам, которые к вам уже отправлены, наймите еще у города Архангельского с чужестранных кораблей 2-х боцманов, 4-х под-боцманов, 2-х констапелей, 2-х подконстапелей, 2-х штурманов, 2-х подштюрманов, да русских взять в матросы с качей, также с лодей, морянок и карелок, выбрать добрых и молодых на корабль по 200 человек. И когда помянутые корабли на воду спущены будут, чтобы оные корабли поспели зимовать в будущую зиму а Датскую Норвегию близ Катагат, а когда будут в Зунде, то б, не останавливаясь у Копенгагена, прямо пошли к Ревелю и, чтоб было тайно, для того дай им два указа, запечатав: первый — что им иттитъ в Норвегию, чтоб распечатали против Колы, другой — что из Норвегии иттить к Ревелю, чтоб распечатали, пришед в Норвегию, в последних числах генваря. Также и у офицеров и у протчих, кои вновь приняты будут, возьми присягу в их службе и верности обыкновенную. И чтоб в будущем феврале или по нужде в марте в первых числах 1714 года могли оные корабли поспеть к Ревелю…»

Отправив с нарочным письмо в Архангельск, вице-губернатору Курбатову, царь далеко за полночь, благо белые ночи, слал указы Куракину в Гаагу о покупке кораблей. Долгорукову в Копенгаген: «Шведы проведали о покупках кораблей. Старайся их задержать и идти им только зимой». Долгоруков указ получил поздновато, корабли уже вышли в море. Один корабль в пути шведы перехватили и пленили.

Не терял царь надежды привлечь к морскому делу непутевого сына Алексея, которого не без умысла «оженил» в прошлом году на принцессе Софье-Шарлотте. «Ехать тебе в Новгородский уезд, где рубят леса для постройки скампавей, чтобы к сентябрю были напилованы дерева для 50 скампавей».

Распоряжаясь по флотским делам, царь каждый день невольно уносился мыслями на запад: «Как там дела у Крюйса»?

Капитан-поручик Наум Сенявин, командир «Рандольфа», заимел твердую привычку скрупулезно вести журнал, отражать все, что происходит на море.

9 июля эскадра вступила под паруса. Впереди, в расстоянии около мили, крейсировали фрегаты «Самсон», «Святой Петр», «Святой Павел» и «Наталия». Прочим судам хотя и был назначен строй в линию, но от неловкости ли, небрежности ли линия не соблюдалась, и все шли как попало. Крейсера имели довольно четкую инструкцию, но прочие командиры — никакой. Только Крюйс постоянно говаривал своим подчиненным, чтобы при встрече с неприятелем пороху напрасно не тратили. Такие наставления он подтверждал и на обеде у себя пред отправлением в море. «Когда с неприятелем сойдутся, чтобы без церемонии нелицемерно бой чинили, и как скоро время усмотрят, абордировать».

В полдень 10 июля крейсера пушкой известили флагмана: «Вижу неприятеля». Тут бы атаковать шведов, но Крюйс почему-то лег в дрейф, вызвал младших флагманов, капитанов-командиров Шель-тинга и Рейса. Посоветовавшись немудрено, решили:

— Гнаться за неприятелем до ночи, а потом идти в Ревель, если других известий о неприятеле не будет.

Ночи стояли светлые, эскадра со шведами сблизилась на дистанцию огня, но ветер стих, двинулся туман. Крюйс не подавал никакой команды…

Наум Сенявин целый день метался по шканцам с борта на борт, не мог разгадать намерение флагмана. «Чего он канителится, не дает сигнал к атаке?» Когда опустился туман, Наум распорядился спустить шлюпки, начал буксироваться. «Шведы где-то рядом, упустить их нельзя». За два месяца много сил приложил Наум, чтобы наладить сложный механизм корабельной команды. Ведь от каждого матроса часто зависит судьба всего корабля, а экипаж без малого три сотни человек.

С рассветом туман рассеялся, взошло солнце, и прямо по курсу открылся неприятель. С флагманского корабля донесся пушечный выстрел. Сенявин вскинул подзорную трубу. Все три флагмана подняли красные флаги, сигнал «Погоня»… «Слава Богу, наконец-то гнать неприятеля».

— Отрепетовать красный флаг! — скомандовал он. — Барабаны наверх дробь!

Матросы отдраивали артиллерийские порты, откидывали найтовы у пушек, из крюйт-камеры тащили картузы, снаряды… Передние корабли «Выборг» и «Полтава» вот-вот догонят шведов, но те внезапно отвернули «все вдруг» влево… «С чего бы это? — подумал не спускавший глаз с неприятельских кораблей Сенявин. — Неспроста это, ведь уходят от своего берега. Неужели банка?»

— Лево руля! — крикнул Сенявин рулевому. — Держать два румба левее по компасу!

Через несколько минут корабли шведов повернули на прежний галс.

— Так и есть! — невольно вскрикнул Сенявин.

Впереди идущий «Выборг» вздрогнул и остановился как вкопанный. Верхушку паруса по инерции понесло вперед, так что отломилась фор-брам-стеньга. Следом за ним и «Рига», флагман, вдруг тоже лихорадочно начал убирать паруса и приткнулся на мель. Неприятельские корабли на отходе дали залп. Одно ядро угодило в «Ригу», попало в крюйт-камеру, оттуда повалило облако пороховой пыли, по палубе в панике заметались фигурки. Красный флаг атаки неожиданно спустили.

— Э, черт, — выругался в сердцах Сенявин, вглядываясь вперед. Отдал приказание прибавить парусов и устремился на шведов.

Цепочку событий четко прописал капитан-поручик Сенявин:

«Как я вышеупомянутый флаг увидел, тогда со своим кораблем, как возможно, трудился, чтоб мне встать в свое место по данному мне указу от г. вице-адмирала, и был в готовности для абордажа к неприятелю. Только ожидал… сигнала…

В 8-м часу капитан-командор Шелтинг стал на мель и красный флаг спустил, и паруса связал… Тот час г. вице-адмирал стал… по левую сторону подле капитан-командора и красный флаг спустил… Мое еще мнение было, что неприятель от нас еще не освободился, потому мы еще… красный флаг имели.

В 9-м часу капитан-командор Рейс от неприятеля назад поворотил и мимо нас пошел, потому и мы все… последовали…»

Капитан-командор Рейс тоже вдруг спустил красный флаг и начал ворочать на обратный курс. «Что за чертовщина, — продолжал недоумевать Сенявин, — Рейс должен взять на себя команду, ежели Крюйс струсил, а он тоже улепетывает от шведа». Когда «Антоний» поравнялся с «Рандольфом» Сенявина, Рейс прокричал, что атака отменяется, и, размахивая руками, показал на «Ригу».

Строй кораблей смешался, один «Рандольф» продолжал погоню, но теперь это становилось рискованным…

До поздней ночи возились с тремя потерпевшими кораблями: «Ригу» стащили с мели, «Выборг» сел плотно, начался шторм, и к вечеру он переломился. В пределах видимости появилась шведская эскадра «и на радостях палила из пушек».

На рассвете, когда сняли всех людей, «Выборг» запалили и он сгорел. Эскадра Крюйса не солоно хлебавши направилась в Ревель.

В первом же боевом столкновении со шведами Крюйс сплоховал.

Запоздалые донесения о неудаче эскадры Крюйса привели Петра в гнев:

— Как же так постыдно опростоволосились? Токмо «Выборг» в строй вошел, и погубили корабль о пятидесяти пушках?!

Петр не стал ожидать возвращения эскадры, на быстроходном «Мункере» пошел в шхеры догонять эскадру Боциса. Флагман по-хозяйски осваивал новую гавань Гельсингфорса.

Бухта Петру понравилась:

— Здесь будем галеры, скампавеи и бригантины на зиму ставить, — распорядился он Апраксину. — Неча их в Питербурх гонять. Шведы далеко ушли?

— Маячат временами у горизонта, — усмехнулся Апраксин. — Проведали мы от рыбаков, что вице-адмирал Лилье стоит с кораблями на якорях у Гангута. Крепко уцепились, видимо.

Петр посмотрел на карту:

— Далее шведам отступать невмочь. Последний рубеж. За ним землица шведская.

Флот и войска выступили из Гельсингфорса одновременно. За пехоту Апраксин был уверен.

— Князь Михаил Голицын науку шведа гнать зело усвоил. С моряками в согласии, друг дружку выручают, — похвалил он генерала.

Флот наступал по шхерам, поддерживая пехоту. Голицын двинулся на запад к Або, Апраксин повел корпус севернее, к берегам Ботнического залива. На суше шведы сопротивлялись вяло, всюду отступали. Через три недели наши войска вышли к Ботнике, прочно закрепились на всем побережье от Або до Вазы. Надежно снабжать их можно было только морем.

По сути, Або, на западном берегу Ботники «княжества Финского город», войска взяли без боя.

Стоя на скалистом берегу, Апраксин полной грудью вдыхал живительный морской ветерок. Где-то за горизонтом Аландские острова, а там и Стокгольм.

Получив эстафету о взятии Або, Петр радовался:

— Нынче уже языки взятые развязались. В Стокгольме животы подтягивают, матка им мяса не шлет. Жаль, одначе, дорог туда по суше нет, а морем галеры застопорились у Ганге.

У оконечности полуострова плотной цепочкой выстроилась поперек шведская эскадра. Всего десяток кораблей, но каких — более шестисот пушек, отлично сплаванные экипажи. Дважды пытались прорваться галеры — сплошная стена огня преградила путь.

В последние недели Боцис занедужил, галерной эскадрой командовал его помощник, земляк и товарищ, капитан-командор Матвей Змаевич.

Ему-то Петр распорядился:

— Силы неравные, на абордаж их не возьмешь, неча людей понапрасну губить.

Змаевич нарисовал схему построения шведской эскадры, но Петр решил все увидеть своими глазами:

— Подбери мне молодцов хватких, пойду на шлюпке вечером шхерами к шведам.

— Господин контр-адмирал, я отвечаю за вашу жизнь, сие риск небезопасный, — нахмурился Змаевич.

— Волков бояться — в лес не ходить. Исполняй, как сказано.

В вечерних сумерках шлюпка ушла в шхеры. Обмотанные тряпьем весла беззвучно опускались в воду. Спустя два часа послышались пушечные выстрелы. Змаевич выслал по тревоге галеру, но все обошлось. К полудню шлюпка возвратилась.

— Все высмотрел, теперь со шведами разговаривать можно, — улыбался довольный Петр.

Из письма Петра адмиралу Апраксину из Твермине, подле Гангута:

«По отъезде от вашей милости я был блиско шведской эскадры и сколько всего в сие короткое время осмотрел, тут невозможно, кажется, ныне проехать, ибо близ материка, когда поехала наша шлюпка, то по оной стреляли и тотчас 2 корабля на парусах к нам пошли и, не дошед, паки повернулись; узкое место и мелкое. Место, где корабли неприятельские стоят, тесно, и весьма им в будущий год возбранить в сем месте мочно (что далее сего места, то не знаю), ибо зело внутрь земли есть и негде моря видеть, как у Борго, но еще проливы. Стоит неприятель зело осторожно, однако ж для него и зело опасно, для того что зело уско место, где стоит, а особливо в нынешния темныя ночи и утренние туманы; жаль, что время пропущено без опыту брандеров. Скампавея „С. Александра“».

Все разглядел у шведов зоркий глаз контр-адмирала, и не только разглядел, но и определил себе задачу на следующую кампанию. Место для шведов весьма неудобное… Но все-таки акватория-то незнакомая, а ну там сплошь камни под водой? Кого-то смышленого отрядить надобно, разведать, когда Лилье уберется восвояси, непременно схватки со шведами на море в этом месте не миновать в следующей кампании.

Остановил свой выбор на капитан-поручике Лиходееве, объяснил:

— Дождешься адмирала Апраксина и действуй по инструкции.

«Сыскав морские боты, осмотреть места, — читал Лиходеев полученный указ, — как около Твере-минде, где неприятельский флот стоит, осенью и зимой осмотреть все удобные места и Гангут. Сделать промеры, карты с глубиною и шириною проходов прислать в Питербурх в первых числах февраля…»

На зиму галерный флот и войска ушли на зимние квартиры в Гельсингфорс. В передовых базах Або и Вазе оставили надежное прикрытие.

Корабельный флот возвратился к Петербургу. Предстояло разобраться, что к чему и почему…

В отличие от своих предшественников, Петр завел определенный порядок рассмотрения действий людей, причинивших ущерб державе.

Он не упускал случившееся из поля своего зрения, пока все не прояснялось, а виновные не получали по заслугам.

В прошлую кампанию погиб на море новый пяти-десятипушечный корабль. Стоит он больших денег, ущерб явный, да при этом еще упустили неприятеля.

Дело шло к зиме, все флагманы и капитаны собрались в Петербурге.

«Общественное мнение сильно обвиняло Крюйса, и государь был глубоко огорчен неудачею. Назначенный по этому делу суд состоял из следующих чинов: лейтенанты Мишуков и Зотов, капитан-лейтенант Беринг, капитаны Нельсон, Кроненбург, Змае-вич и Сиверс, капитан-командор князь Меншиков, корабельный контр-адмирал Петр Михайлов и президент генерал-адмирал граф Апраксин.

По делу привлекались вице-адмирал Крюйс, капитан-командор Рейс, капитан-командор Шелтинг, капитан Дегрюйтер.

В ходе расследования выяснилось, что Крюйсу дополнительно вменяется в вину, „что не чинил погони за неприятелем“, еще в прошлую кампанию, 1712 года, когда адмирал, обедая у себя с некоторыми из капитанов, пил уже „на доброе счастье“ рейнвейн».

Однако по порядку следствие установило: шаут-бенахт Боцис доказывал, что неприятельские суда могли бы быть догнаны, если бы Крюйс раньше послал за буксирами, не прекращал погоню во втором часу и не стал на якорь перед вечером. Крюйс оправдывался, что иначе он не мог поступить, ссылаясь на указ, повелевавший не атаковать на известие, что у неприятеля были значительные силы. Некоторые обстоятельства оправдывают Крюйса, другие обвиняют; в показаниях много недомолвок и противоречий.

По второму делу:

«Горячо и гордо оправдывался Крюйс. Он укорял своих подчиненных в невыполнении их долга, доказывал, что Шелтинг мог бы сойтись с неприятелем еще прежде постановления корабля на камень, что крейсера, бывшие впереди, отстали и капитан Дегрюйтер поворотил еще во время погони, доказывая параграфами законов и примерами, что, с одной стороны, он должен был спустить красный погонный флаг, с другой — прочие не должны были принять это за сигнал отступления, уверял, что у него не было времени пересесть на другое судно, и на противное этому замечание капитана Рами отвечал, что морское искусство „выше его ума“ и „что он, лучше зная рейтарскую, нежели матросскую, службу, может быть, думает, что кораблем управляют, как лошадью“. Но и обвинения против него были сильны. Особенно восставал капитан-командор Шелтинг, называя Крюйса „глупцом“, позорящим всех иностранцев в России; настоящим виновником такой богатой потери, которую имели не только в трех видимых неприятельских кораблях, но и в других, которыми было бы возможно овладеть, даже прибегая к клевете, напоминая о каком-то галиоте с солью, приведенном из Ревеля в Кронштадт для продажи…»

Апеллировал Крюйс и к Петру, оправдывался, козыряя примерами морской истории, которую знал неплохо. Петр собственноручно, не без юмора писал язвительные ответы.

Крюйс лавировал: «Адмирал Овдам, будучи в датском флоте, против шведов в баталии, от пороху корабль разорвало». В ответ Петр усмехался: «Дворянин Микита Долгой, ехав Окою, имел бочонок пороху, который взорвало. Ему ноги переломило, и многих обожгло».

Крюйс приводил пример: «Адмирал граф Крус, на большом шведском корабле, именованном „Три короны“, который был против датских, також порохом подорвало».

Петр иронизировал: «Окольничий Засекин свиным ухом подавился».

Крюйс оправдывался: «Адмирал Шофель потерял свой корабль на одном камне».

На это Петр ухмылялся: «Ивана Ивановича Бутурлина палаты задавили».

Крюйс доказывал: «Адмирал Коломбург, через четыре года, только малое время отлучался от своея корабля, но оный от пороху разорван был».

Петр парировал: «Год тому назад, как делали фейерверк на Москве, только я вышел, подорвало и подполковника Страсбурга, Франца Тиммермана и прочих сожгло; о чем многие помнят».

Крюйс убеждал: «Адмирал Рюйтер сказывал, дабы морские люди были опасны, что они не так далеки от смерти, как доска от корабля толщину имеет».

В ответ Петр подтрунивал: «Неопасение человеку везде вредит».

Крюйс трусил: «Адмирал Тромп сказал: счастье и несчастье в баталии многажды состоит в одной пульке».

Но Петр стыдил: «Бояться пульки — не иди в солдаты, или кому деньги дороже чести, тот оставь службу».

Крюйс лукавил: «Ежели Вашего Царского Величества флот (чего Боже спаси) будет осажден от неприятели или от непогоды, какое препятствие учинится».

Петр попрекал: «Азардировать ни велят, ни советуют, а деньги брать и не служить стыдно».

Полемическая схватка контр-адмирала с вице-адмиралом нарушила субординацию. Крюйс явно потерпел поражение. Между тем суд определил вину Крюйса по первому делу.

«Понеже в прошлом 1712 году 24 июля во время бывшей за неприятелем погони господин вице-адмирал зело оплошно поступил, первое: указ о бригантинах дал, а для буксирования скампавеями ничего шаутбенахту не сказал… Второе: что удержал крейсера без причины, ибо сам послал к оным бригантины для помочи абордирования, а потом, медля два часа, паки красный флаг поднял… и тем временем несколько крейсеров увалили назад, а неприятель получил свободу… Третье: не чинил погони за неприятелем и такими худыми поступками неприятельские корабли упустил»…

По первому делу судьи также определили вину всех обвиняемых.

«Вице-адмирал многажды в своих очистительных письмах писал, что он ничего по морскому обычаю не пренебрег, но все чинил, как искусный морской человек… но оный во многом явился неисполнителен своей должности: не надлежало было, чтоб ордера давать за рюмками… Второе, будучи в погоне за неприятелем… на консилии письменной о погоне и повороте написано было, чтобы гнать до вечера и поворотить к Ревелю, и важное слово „абордирование“ не упомянуто; ниже то написано, чтоб всяк, как возможно, неприятеля атаковал. Третье: видел господин вице-адмирал, что офицеры долгое время в бою и не абордируют (и видел, что позитив-ордера нет)… то для чего не делал сигнала, хотя и чрезвычайно? Четвертое: когда сел его корабль на мель, то для чего не перешел на другой корабль…»

Бесспорно была доказана вина и остальных подсудимых. Меру наказания судьи определили самую жестокую.

«Вице-адмирала Корнелия Крюйса за его преступления в неисполнении своей должности… наказать смертью.

Капитан-командора Шелтинга, который достоин был жестокого наказания, но понеже на то ордера не имел, того ради от жестокого наказания избавляется, но осуждается быть в молодших капитанах.

Капитан-командора Рейса за неисполнение его должности… расстрелять. Капитана Дегрюйтера за незнание его дела выбить из сей земли абшиту.

При Петербурге. В 22 день января 1714 года».

В тот же день, 22 января, поутру, привели перед собранием судей всех обвиняемых, за караулом, и сентенция прочтена им публично. Затем объявлена монаршая милость: Крюйса «взять чин», послать в Тобольск; Рейса привязать с завязанными глазами к позорному столбу и приготовить к расстрелянию, а потом сослать в Сибирь; с Шелтингом и Дегрюйте-ром велено было «поступать по приговору».

Петр смягчил кару первым двум обвиняемым.

После суда имел долгий разговор с Апраксиным.

— Суд сей должен не токмо наказать обвиняемых, но и другим иноземным служакам быть для острастки. — Петр перевел дух: — Флот у России, Федор, образовался, но худо, распорядиться им некому, нет достатка командиров и флагманов. — Вдруг вспомнил — Досада великая: выследили-таки шведы, пленили «Болинбрук». Команда там аглицкие да голландцы. Тыщи по ветру пускаем.

Отпуская Апраксина, царь распорядился собрать военный совет:

— Вишь, год кончается, надобно не мешкать. Собирай генералов и флагманов.

На совете Петр был краток:

— Нынче Финское княжество под нашей пятой, а генеральная задумка на швецком берегу. До них морем плыть, а флот Карла ныне силен, преграда нам. — Петр остановился на мгновение. — Жаль, генерал-адмирал, осенью брандеров не было под рукой в Твере-мине. Лилье кучей стоял у Гангута, спалить их эскадру было в самый раз.

Апраксин добродушно заметил:

— Тепереча, государь, и наш флот силу набирает,

— Верно, генерал-адмирал, — ухмыльнулся царь, — в Ревеле скоро линейных кораблей десяток наберется, Салтыков грозится еще прислать. — С лица Петра исчезла ухмылка. — На доброй половине судов недобор экипажей великий, паруса ставить некому, пушки ворочаться без канониров не станут.

Петр зашагал по комнате, посасывая потухшую трубку:

— Нам-то флот на ходу завтра потребен, кланяться будем помощи королю дацкому…

Выслушав Апраксина, Голицына, реплики остальных, царь высказал главное:

— Стержень для всего нашего флота — галерные эскадры. Здесь мы превосходим шведа. Покуда оные дремлют, в зиму галерные суда надраить, солдат к абордажному бою настропалить, гребцов подобрать проворных.

Глубокой осенью Долгоруков получил предписание от царя договориться с королем о присылке весной в Финский залив датской эскадры. К берегам Швеции «через Аландсгаф, где никоими мерами от больших пройти невозможно, ибо на многие мили чисто, нигде островов нет, а мы большими кораблями не сильны, только имеем 11 линейных кораблей, и из тех иные по нужде годятся, понеже имеют меньше 50 пушек…» — так прописал Петр задание послу в Дании.

Долгоруков не мешкая начал переговоры, но вскоре понял, что без денег не обойтись.

Датский канцлер довольно прозрачно намекнул:

— Без субсидии России мы не сможем вооружить флот, для этого необходимо полмиллиона ефимок, провиант, парусина, пенька и порох.

«Сколь мерзко, нагло канцлер говорит, — соображал посол, — государь немало этих ефимок королю выдал, а толку мало».

Царь тоже возмутился и передал Гавриле Головкину:

— Не помышляет ли Фредерик с нас деньгу взять, а потом мир с Карлом учинить?

В Копенгаген Петр сообщил, что субсидию Фредерик получит по прибытии датского флота в воды Финского залива.

Поджав губы, канцлер передал ответ Фредерика:

— Его величество послать флот не может. А на что деньги будут издержаны, его величество ответ держать не будет…

Итак, помощь союзника растаяла как дым. Видимо, осталась надежда только на свои силы.

Но Долгоруков и Куракин сообщают о смуте в шведском королевстве. В сенате поговаривают о замирении с царем. А нешто? Прибалтика и Финляндия покорены, море отвоевано у шведов. Правда, аглицкие и голландские купцы остерегаются торговать через Балтику. Ан мы их заставим. Пускай столкнутся мордами аглицкие и голландские со шведскими, авось поумнеют. Перестанут шуры-муры за моей спиной водить.

Немного погодя вызвал канцлера Гаврилу Головкина:

— Сочиняй указ купцам нашим: «Отныне повелеваем лес и всякие поделки из оного, пеньку, смолу и прочие для корабельного строения изделия из Архангельского порта не возить, а токмо торговать из Лифляндии или Питербурха».

Головкин собрался уходить, но царь его остановил:

— Другой задел поразмысли. Надобно универсал наш через послов иноземных переслать к шведскому сенату. Брат Карл до сей поры замирения не желает, так мы поведаем шведскому люду о наших стремлениях.

После Рождества воззвание разослали русским послам. Вскоре «Универсал ко всей Свейской земле» через купцов и верных людей появился в Стокгольме.

Царь,

«…объявляя всю правду и несклонность короля к миру, призывает всех жителей королевства шведского выказать свою склонность к прекращению войны и, не теряя времени, понудить свое правительство к скорейшему заключению мира. Ежели же оное наше великое доброжелательство презрено будет и от того зло королевству шведскому от приближающегося воинского пламени произойдет, то сим объявлением перед Богом и светом будем оправданы».

Призыв русского царя, казалось, попал на благодатную почву.

В прошлые времена в столицу Швеции нет-нет да и залетали грустные вести о поражении королевской армии в России. Толковали на рынках торговцы, мастеровые в цехах, роптали втихомолку работные люди и окрестные крестьяне. Горбились и затягивали пояса купцы, росли налоги и поборы. Сиротели поля, король требовал новых рекрутов, пустела казна, пламень войны не затухал. И все же дворянство и купечество пока твердо держали сторону короля. Как так, десять лет кровопролития — и отдать навсегда России лучшие земли за морем?

Но в эту зиму на улицах Стокгольма появились беженцы с Аландских островов. Они сеяли панику, своими ушами слышали пушечную пальбу с финского берега, там в Або обосновались русские гренадеры. Столичные бюргеры пугливо втягивали головы в меховые воротники, — до островов-то рукой подать.

Воспрянули и в королевском Совете противники войны, сторонники Арведа Горна:

— Пора искать замирение с царем Петром. Иначе придут русские, и тогда всему конец. Король, видимо не осознает всей пагубности затянувшейся войны, к тому же и сам царь призывает к миру.

Здравые мысли советников отвергала Ульрика-Элеонора. Мстительная по натуре, она не скрывала, что презирает и ненавидит русских, и полностью разделяла чувства своего брата. Эти пришельцы с востока должны быть наказаны в полной мере и отомщены.

С годами Ульрика вошла в роль регентши, зная, что без ее согласия советники не могут что-либо предпринять. Потому она уверенно ответила Горну:

— В такое дело нельзя вступать без королевской воли.

Ульрика довольно часто прибегала к советам посла королевы Анны. Англичанин всегда льстил ей, одобрял ее твердость по отношению к русским:

— Ваша сестра, королева Анна, восхищается вашей мудростью.

В душе Ульрика завидовала именитой «сестре» и втайне мысленно не однажды примеряла королевскую корону к своей головке…

Однако же главный королевский советник Горн воспротивился мнению регентши и вместе со своими единомышленниками созвал съезд государственных чинов, дабы обговорить ситуацию в стране.

Ульрика тоже не дремала, сообщила брату о проделках королевского Совета.

Чиновные люди все же съехались в столицу, но, оказалось, напрасно. Королевский Совет получил указ Карла: «Запретить собираться государственным чинам, а ежели они прибыли, немедленно распустить съезд».

Вместо «Универсала» русского царя Арвед Горн в гробовой тишине объявил королевский указ…

Сильна еще была у шведов вера в божественное предназначение короля, а потому и безропотно подчинились они королевской воле…

Если чиновная братия проявляла иногда колебания, пользуясь долголетним отсутствием короля, то военачальники беспрекословно выполняли его приказы.

В минувшую кампанию король остался доволен своими адмиралами. Королевский флот запер русских в Финском заливе, надежно держит в своих руках коммуникации с важной крепостью на материке, Штральзундом, пленил линейный корабль, купленный русскими в Англии. Мало-помалу король начинает ценить важность господства на море и возрастающее влияние королевского флота на ход войны…

Обо всем этом неторопливо держал речь перед флагманами в Адмиралтейств-коллегий адмирал Густав Ватранг.

Второй месяц не покидает постель престарелый Ганс Вахтмейстер.

Видимо, дни его сочтены. Его величество назначил Ватранга старшим флагманом.

— Нам не следует упиваться успехами, — размеренно, взвешивая каждое слово, поглядывая на адмиралов, излагал свои соображения на предстоящую кампанию Ватранг. — Наши офицеры и матросы превосходно действуют против извечного неприятеля, неуклюжих датчан.

Говоря так, Ватранг не мог знать негласного указания датского короля — беречь корабли, не вступать в серьезную схватку со шведами.

— На востоке русские тоже не отваживаются меряться с нами силой на море.

Флагманы как бы очнулись от дремоты, повеселели.

Довольный Ватранг осторожно заметил:

— Все же признаемся, что царь Петр преуспел в одном. Он сумел построить не одну сотню галер и частенько господствует в прибрежных шхерах, где мы бессильны проявить свою мощь.

«Пожалуй, достаточно утомлять коллег, пора определить основные цели на предстоящую кампанию». Ватранг встал и повернулся к большой карте, развешанной на стене.

— Мы должны упредить неприятеля, занять выгодные позиции, прежде чем там объявятся русские. — Указка скользнула к северу. — Шаутбенахт Таубе с шхерботами, которых у нас, признаемся, маловато, прикроет Аланды от возможных десантов противника. — Ватранг перевел указку к востоку. — Царь Петр наверняка предпримет попытку вывести галеры флотилий в Ботнику, к Або и Вазе. Ваша роль, — Ватранг перевел взгляд на вице-адмирала Лилье, — запереть русских в Твермине и уничтожить все галеры и бригантины. В этом вам будет содействовать кораблями шаутбенахт Эреншильд.

Ватранг оперся на указку. Судя по довольным улыбкам флагманов, они поняли его замысел.

— Я сам поведу нашу армаду, мы исполним наш долг перед его величеством и Швецией.

Пятнадцатый год равнины Севера Европы почти беспрерывно окутывал пороховой дым, гремели раскаты оружейных залпов и пушечных дуэлей. На полях России, Речи Посполитой, Померании и Силезии сходились в штыковых схватках когда-то непобедимая шведская армия и ее противники по Северному союзу. Союзники России терпели от войск Карла XII одни поражения.

В боях с русскими в первые годы борьба шла с переменным успехом. Но чаша военной удачи неуклонно склонялась в пользу армии Петра I.

Полтава окончательно доказала превосходство русских войск над шведами. По сути, исход многолетней борьбы на суше для Карла XII был предрешен.

Что бы ни твердили присные Карла в оправдание сокрушительного его поражения, в схватке лицом к лицу властелинов двух держав победу одержал царь Петр.

И все же до сих пор оставалось в тени войны противостояние воюющих сторон на морских рубежах. Как и пятнадцать лет назад, на Балтике доминировал королевский флот Швеции. По своей мощи он превосходил своего противника Данию. Но если другие соперники в начале войны совсем не имели там каких-либо флотов, то теперь шведские адмиралы почувствовали реальную угрозу своему безраздельному превосходству на Балтике.

Несмотря на явное превосходство неприятеля на море, за все минувшие годы русские моряки не уступили шведу ни пяди завоеванной в боях прибрежной полосы. Неотступно оттесняя противника вдоль береговой черты Финского залива, нарождающийся русский флот постепенно становился твердой ногой в новых базах: Выборге, Гельсингфорсе, Нарве, Ревеле, Риге. Десятой навигацией открывали торговлю в новых русских портах купеческие суда Англии, Франции, Голландии, Гамбурга, Данцига. Морской путь самый быстрый и дешевый для товаров. Расчет и коммерческая выгода извечно довлеют над миром.

Собственно, замыслы Петра I осуществились. Но успех, как воды морской пучины, находился в весьма зыбком состоянии. Закрепить добытое кровью можно только миром. А неприятель его не хочет…

Каждую навигацию продолжались схватки, гремели орудийные залпы, шведы то и дело захватывали купеческие суда, следовавшие в Россию.

Петр знал о намерении короля продолжать борьбу до победного конца: «Пусть хоть вся Швеция пропадет, а миру не бывать».

Но и Петр давно уяснил, что «ныне вся сила шведов во флоте состоит».

Сокрушить сразу эту силу, подобно сражению на суше, невозможно. Для этого нужен мощный флот, которого нет. Значит, надобно исподволь, довольствуясь необходимым на сегодня успехом, рушить по частям противника. По плечу ли такие «малые» виктории русским морякам?

Два десятилетия минуло с той поры, как Россия вышла к морским рубежам на юге. Там без морской силы турков было не одолеть.

Жаль, что довелось без боя вернуть неприятелю то, что было завоевано кровью. Промахнулся царь на суше, расплачиваться довелось морем.

За одного битого двух небитых дают. Сторожко, опираясь на возрастающую морскую мощь, русские моряки готовятся к первой решающей схватке на море…

Февральские метели укрыли сплошь ледяной панцирь Финского залива. Петр велел Апраксину созвать флагманов:

— Покличь и генералов — Голицына, Бутурлина и Вейде. Речь будет об абордажных схватках. — Петр на мгновение остановился: — Нехай Змаевич распорядится быть там и всем бригадирам галерным.

Моряки прибыли первыми. Ввалились гуськом, вразвалку, топали в прихожей, отряхивали снег с ботфортов. Сначала в дверях появились капитан-командоры Вейбронт и Шелтинг и его напарник датчанин Петр Сиверс, теперь, после изгнания Крюйса, старшие флагманы на корабельном парусном флоте. За ними показался Змаевич, недавно проводивший в последний путь своего товарища, графа Боциса. В кильватер Змаевичу потянулись его подопечные по галерному флоту, бригадиры Волков и Лефорт. Немного погодя явились генералы Голицын, Бутурлин и Вейде, уселись впереди всех.

Встречая прибывших, генерал-адмирал, как обычно, добродушно улыбался. За долгие годы со многими из них бился он бок о бок с неприятелем — с турками и шведами. Нет крепче дружбы, чем воинское братство, закаленное в походах и боях.

По заведенному царем обычаю, присутствующие задымили трубками, начали перебрасываться прибаутками. Когда же распахнулась боковая дверь и появился царь, все мигом вскочили, второпях тушили зелье в трубках.

Петр, окинув всех взглядом, потянул носом, кашлянул:

— Начадили, да ладно, сам грешен.

Разговор завел издалека. Вспомнил консилиум прошлой осенью.

— Нынче повестил нам Долгоруков, подмоги от датского короля не предвидится. Ему токмо ефимки надобны. Одна надежа в море на наши эскадры. Глядишь, еще пяток купленных судов приволокет Наум Сенявин по весне из Копенгагена. Одначе там люди не нашенские, аглицкие, домой отъедут. Своих рекрутов сыщем, а ремеслу учить некогда, а то и некому.

Немало забот еще перечислил шаутбенахт Петр Михайлов, как указал величать себя государь при нахождении на кораблях. Дело морское требует большой выучки. Каждый матрос должен твердо знать, что ему делать и исполнять. Одна ипостась, когда судно на якоре или возле пристани. Другая — когда судно под парусами, третья — ежели вступает в бой с неприятелем. Да мало ли что на море случается. То штиль, то шторм. А службу-то править надобно. Иначе амба…

Рекруты вскорости придут, а где их обучать? Корабли-то все на зимней стоянке у Котлина. Там с них снежок стряхивают да ледок скалывают. Да и учителей нехватка, неохотно идут на службу офицеры иноземные. А доморощенных раз-два и обчелся. Другое дело у супостата, шведа. Их флот не первый век плавает. Все у них устоялось: и верфи в достатке, и людишки все при месте, обучены морской службе. Так что у нас покуда одна планида. В открытом море под парусами в стычку со шведом не ввязываться, разве что на худой конец.

Слушая пространные отступления царя, Апраксин про себя посмеивался: «Головастый Петр Лексе-ич, всю правду-матку выкладывает. Сие полезно, все должно знать подопечным, что к чему. Тогда при случае станут и сами по разумному службу чинить».

Петр прервал свою тираду, стал набивать трубку, кивнул собравшимся: «Закуривайте, кому невтерпеж». Генерал-адмирал поморщился, не переносил табачного дыма.

Царь задымил трубкой:

— Супостата все одно на море одолеем, одначе на свой манер. Шведы сильны в морском раздолье, под парусом. В шхерах да в узких каменистых протоках им несподручно. И судов для такого дела у них раз-другой и обчелся. — Петр выпустил облако дыма, озорно поглядывая на собравшихся. — Нам потребно туда их заманить, авось сплошают. На крайний случай будем брать корабли на абордаж. Как-никак, у нас сотня галер и скампавей.

Присутствующие оживились, давно спрятали трубки. Государь заговорил о близком:

— Покуда лед не сошел, проверить каждому кумандиру на своей галере, нет ли где течи или гнили, все ли весла целы и надежны, на месте ли якорные канаты, не разворовали ли какое имущество.

Кажется, прописные истины напоминал шаутбе-нахт Петр Михайлов, но слушали его с некоторой озабоченностью: а ежели и в самом деле чего недосмотрели?

— Воев определить на галеры и скампавеи, что ни на есть отменных. Из полков Ингерманландского, Преображенского, кто под Полтавой был, батальонов морских. Гребцов на весла прощупать каждого, не только ловких, а чтобы и пулькам не кланялися.

Досконально упоминал Петр о снаряжении абордажными приспособлениями, крючками, топорами, ружьями, фузеями. Пики, штыки, палаши наточить, порох беречь сухим…

Выслушал царь и флагманов: где чего недостает, сколько рекрутов потребно.

— О том подробную ведомость не мешкая генерал-адмиралу доложить, — распорядился, прощаясь, Петр. — Ежели где загвоздка, мне самолично без промедления рапортовать.

Задержав Апраксина и Вейде, напомнил:

— Послезавтра поутру, чуть свет, в Ревель наведаемся.

Затемно из Петербурга по санной дороге на запад, в сторону Раненбаума, и дальше, на Копорье, понеслись два крытых возка. Следом не отрываясь скакала полусотня драгун. Задувший ветерок переметал накатанную дорогу снежком.

В переднем возке, укрытые медвежьим пологом, дремали Петр и Апраксин. На ухабах возок встряхивало, седоки приваливались друг к другу, но это не выводило их из забытья.

Каждый в полусне думал о своем.

Царь еще не стряхнул с себя сладостного ощущения благости тепла пуховой постели. Наконец-то теперь его Катеринушку величают, как подобает, по праву законной супруги царя Всея Руси. Непутевый сын Алексей, кажется, остепенился после женитьбы. Невестка на сносях который месяц. Кто-то объявится, хотя бы наследник.

Апраксин перебирал в уме новости почты из Копенгагена. Вчера пришло письмо из Лондона от Федора Салтыкова. Опять этот вертопрах, племяш Сашка, встревожил душу генерал-адмирала. Хотя Салтыков и весьма деликатно старается сгладить неприятности, желчный осадок в душе нисколько не уменьшается. Как и прежде, назанимал кучу денег, кругом в долгах, должники теребят со всех сторон. Надо же, заимел кредиторов в Гишпании и Португалии и прочих местах. Знают пройдохи, что он сродственник графа, за ним не пропадут проценты… А Федор-то пишет обходительно, что не может подумать о моем унижении. Отвалил ему сто фунтов. Правда, взял у него вексель, деньги-то казенные… Так Александр еще в долгах остался на сумму более трехсот фунтов… Поганец!..

Беспокойные мысли вывели Апраксина из дремоты. Добро, хоть Салтыков умасливает душу, подсластил пилюлю, вестит, что имя мое стало известно в Европе по викториям прошлого года в Финляндии.

— Слыш-ка, — прервал молчание царь, — вче-рась ведомость от Долгорукова пришла с почтой. Зимует в Копенгагене Сенявин Ивашка. Привел-таки два фрегата архангельских. Теперича дожидается, покуда шведы с Зунда уйдут в Карлскрону. Дай Бог ему счастливо добраться до России. — Петр поежился, потянул за край полога. — Еще Федор Салтыков весточку подал. Ожидать нам в Ревеле летось кораблей аглицких пяток с ихними экипажами. Отписал я ему, в прошлый раз купил он суда против указу, малые. Одно гоже, что они доброй пропорции. Ты сам их ведал. Наказал ему присматривать суда, так, чтоб меж палуб пространство было, футов шесть, не менее, да пушек полсотни и более.

Апраксин, в бытность свою адмиралтейцем, постиг многие премудрости корабельного строения.

— Наиглавное, Петр Лексеич, почитаю, штоб судно в непогоду не валким было, а на ходу шибким.

— И я о том толкую каждый раз Салтыкову, дабы резвые были на ходу.

Апраксин снял рукавицу, почесал переносицу:

— Так-то оно верно, но токмо Федор-то присматривает корабли в гавани, у причала ли, а то на якоре. В море-то ему гонять судно никто не позволит, деньгу стребуют. А кроме прочего, ежели и выйдет из гавани, а погода ненароком заштилеет? Деньга впустую будет проплачена.

Когда дело касалось казны, царь считал каждую копейку, иногда скупился без меры. Апраксин знал от кабинет-секретаря Макарова, что за корабли деньги переводятся Куракину, а тот рассчитывается векселями. Частенько Салтыков жаловался на задержку выплат, и купцы ему досаждали и даже грозились судом.

Петр, видимо, рассердился, что Апраксин вступился за Салтыкова, но виду не подал и продолжал как ни в чем не бывало:

— Салтыков-то сказывает, не испробовать ли строить корабли в Англии по нашим чертежам. Будто бы выйдет выгода: дешевле, чем на наших верфях.

— Вишь, знамо мой тезка не зря хлеб жует, — засмеялся Апраксин, — об отечестве печется, копейку жалеет. Видимо, просчитал все доподлинно. Уж он-то по этой части кого хошь переплюнет. Знаю я его, восемь годков следил за ним в Олонце. Бережливый.

— Похвалил я его, а насчет постройки на аглицких верфях отписал узнать, может, на голландских дешевле.

Петр нагнулся, прислонился носом к слюдяному окошку. Вдали, версты с полторы, виднелись пригорки, а за ними сплошь укрытый снеговым покровом Финский залив.

«Берег-то пустынный, — пришло в голову Петру, — а неподалеку по воде корабельный фарватер. Ну-ка шведы объявятся, как уследить?»

Откинувшись на спинку, размышляя, прикрыл глаза. Спустя немного времени заговорил:

— У нас в устье, вокруг Котлина, ледок пройдет не ранее к Пасхе, а здесь, возле Нарвы, недели на две пораньше. Вот я и надумал, как снег сойдет, по всему берегу до Ревеля верховые разъезды нарядить. Чуть что заметят в море, до Питербурха доносить.

Апраксин слушал внимательно.

— Сие весьма кстати, Петр Лексеич, упредим не приятеля в замыслах, — без колебаний согласился Апраксин и в который раз удивился: «Смекалист гораздо государь и в заботах о деле беспрерывно»…

Ближе к полудню проглянуло солнце и вдали на высоком холме замаячили башни Вышгорода, старинной крепости Ревеля.

Комендант не ожидал приезда царя, уехал на берег бухты. Растерявшийся побледневший сержант, застегивая пуговицы кафтана, подгонял пинками солдат, выстраивал караул.

Схватив ружья, некоторые солдаты выбегали без подсумков, кое-как одетые.

— Проверь-ка у них караульню, — отрывисто бросил Петр генералу Вейде, — и поезжай сразу в батальоны, сыграй им тревогу. Я буду в гавани.

Вместе с Апраксиным он сел в возок и поехал вниз по направлению к бухте.

На берегу настроение царя переменилось. Всюду, занятые работой, копошились солдаты. На льду высились две огромные станины, и в них на канатах, перекинутых через блоки, ерзали вверх-вниз огромные каменные бабы. Падая, они забивали в дно толстые дубовые сваи. Не один десяток свай уже торчал в прорубях, цепочкой тянулся вдоль берега. В Ревеле сооружали причалы, обустраивали гавань для стоянки корабельной эскадры. Время торопило. Надо было успеть заколотить сваи, пока лед не растаял.

В отличие от Финского залива, в далеких Датских проливах тонкий лед давно растаял и остатки его унесло в сторону Северного моря месяц назад.

По обе стороны проливов всю зиму с нетерпением ждали весны. Но и в морозные дни в гаванях на ошвартованных у причалов купеческих шхунах и на стоявших на якорях посреди бухты военных судах явственно обозначались признаки кипучей деятельности. У купцов все ясно, время — деньги. Чем быстрей выгрузишь товар, тем быстрей он будет продан с большой выгодой. Тут же без мешкоты потребно загрузить трюмы купленными изделиями и спешить в другой порт, где покупку можно сбыть, естественно, с прибылью.

На военных судах в датских водах по-разному проистекала жизнь в минувшие зимние месяцы.

Экипажи кораблей датской эскадры не испытывали каких-либо неудобств, связанных со спешкой. Размеренно, без напряжения выполнялись повседневные корабельные работы, подвозили продовольствие и дрова, топили чугунные печки в кубриках. Почти каждый день офицеры и матросы имели возможность съехать на берег, особенно в дни получки. Такая, с виду беззаботная, жизнь, проистекала по воле короля. Дания не торопилась ввязываться в стычку со своим соперником, Швецией, на море.

В то же время король благосклонно, на правах дружбы, разрешил отстаиваться в датских водах русским военным судам.

В эту зиму на Копенгагенском рейде их скопилось около десятка.

Первыми на исходе осени стали на якорь два линейных корабля. Капитан-поручик Иван Сенявин, командир одного из них, «Рафаила», привел их из бухты Кола, на Мурмане.

Иван, старший брат Наума Сенявина, начинал службу с братом в Преображенском полку под началом юного царя. Участвовал в Азовских походах, штурмовал Азов. Побывал с царем в Великом посольстве, учился мореходству в Голландии. Войну со шведами прошел с первого дня. Раненым попал в плен, но царь его вызволил, обменяв на шведского офицера. Обогнал брата по службе, стал поручиком. Командовал отрядом бригантин у Боциса. Командуя шнявой «Лизетта», не раз плавал с царем, шаутбенахтом Петром Михайловым. В прошлом году командовал пяти-десятипушечным «Стратфордом», купленным Салтыковым в Англии.

Переход вокруг Скандинавии дался не просто. Матросы впервые встретились с океаном. Еще у Нордкапа корабли прихватил шторм. Один из трех, спущенных на воду в Архангельске, «Михаил», остался зимовать в Белом море, не успел в полную воду перескочить через бар в устье Северной Двины. Северное море тоже обошлось неласково с моряками.

Не раз меняли паруса, ставили запасной рангоут после жестоких схваток с бушующей стихией.

В минувшие месяцы стоянки экипажи привели корабли в должный порядок и были готовы на исходе зимы отправиться в Ревель.

Все бы ладно, если бы Балтика враз освободилась от ледяного панциря. Но матушка-природа распорядилась по-своему. Обычно зимой Датские проливы не замерзали вовсе, и только в сильную стужу их иногда прихватывало тонким льдом. Северная же половина Балтийского моря, начиная с широты Курляндии, сковывалась на зиму крепким льдом. Как правило, в открытом море лед таял с началом весны. На севере же Ботнический и Финский заливы освобождались от ледяного покрова не раньше мая.

Об этом напомнил Ивану Сенявину и Федор Салтыков. Он привел на рейд Копенгагена из Англии пять купленных кораблей.

— Вспомни-ка, наши полки с пушками к Выборгу по льду прошли, еще Пасхи не было, а галеры на подмогу генерал-адмиралу сумели пробиться только спустя месяц-другой.

— И то верно, — согласился Сенявин, — спешить покуда не стану, пускай матросики отдохнут лишний месяц.

— Кроме прочего, — заметил Салтыков, — нынче и шведы в море рыщут на перехват наших судов, вона прошлым летом прихватили купленный мной «Биленброк», так я до сих пор и маюсь. Экипажи там были аглицкие офицеры. Написали женкам в Лондон о своей доле в плену, на меня натравили. Те женки мне проходу не дают нынче. Требуют денег за мужей на пропитание.

Сенявин сочувственно покачал головой:

— Непростая у тебя здесь доля. Смотрю, мороки невпроворот.

— Что поделаешь, отечеству польза, сие генеральное, — в тон товарищу ответил с некоторой грустью Салтыков. — Как я разумею, ныне на море схватка предстоит со шведами нешуточная. Кто кого, сие и определит скончание войны.

Салтыков и Сенявин откровенничали без утайки. Подружились они давно, будучи волонтерами при вояже с царем в Европу. Война раскидала их по разным местам. Салтыков сооружал фрегаты, шнявы, бригантины, Иван хаживал на них в море.

Редко приезжал Федор в Копенгаген, лишь когда готовил «покупные» корабли для отправки в Ревель. Экипажи приходилось менять наполовину. Многие англичане нанимались только для привода судов из Лондона в Данию. Здесь приходилось выискивать офицеров, шкиперов, матросов по тавернам, нанимать через знакомых мастеровых на верфях. Жил Федор при посольстве, во флигельке, в маленькой комнатке.

Сенявин обрадовался появлению давнего товарища и почти каждый вечер гостил у него. Иногда сидели допоздна, Иван оставался ночевать. Но Федор при свечах скрипел пером, черкая по бумаге.

— Небось государю все отписываешь подробно? — с сочувствием, оттенком некоторой зависти спросил Сенявин в первую же ночевку.

— Как сказать, Иван, — засмеялся Федор, — к государю я изредка обращаюсь, когда невмочь, ежели покупка добрая, штоб не упустить оную из-за денег. А так завсегда более отписываю Федору Матвеевичу. Генерал-адмирал меня обязал ставить его обо всем в известность. — Салтыков отложил перо, снял пальцами нагар у свечи. — Писание же сие и верно государю сочиняю. Уже не первый год. Видишь ли, за минувшее время насмотрелся на устройство жизни здесь. Обида берет за наше отечество. Худо у нас многое. Поразмыслил о том и отписал государю свои пропозиции.

Салтыков взял перо, обмакнул в чернила, а Сенявин не удержался, полюбопытствовал:

— Разумею, твое усердие государь по заслугам отметит.

— Не ведаю, Иван, покуда ни ответа, ни привета. Решился в другой раз с государем поделиться своими грешными мыслишками. Авось польза будет. — Федор закашлялся. — По совести, надоело здесь, домой тянет.

Прошла неделя-другая, и Салтыков уезжал в Лондон, на прощание предупредил Сенявина:

— Ты гляди, матросню свою упреди. В здешних кабаках немало шпионов швецких шастает. Вербуют датчан, голландцев, немцев на свою службу. Заодно выведывают о нашенских делах. Они-то и доносят обо всем в Карлскрону о наших замыслах своим адмиралам. Особо по сию пору, чуют, што наша морская сила подымается.

После отъезда Федора Сенявин начал присматриваться к посетителям таверн в Копенгагене.

Как и обычно во всех портовых городах мира, завсегдатаями этих злачных мест были моряки. Таверны, как правило, не закрывали свои двери перед посетителями круглые сутки. Через Датские проливы с обеих сторон, с запада и востока, то и дело приходили ежедневно десятки, а в летнюю пору и более купеческих судов. Товары везли из ближних портов Англии, Голландии, Франции. Реже мелькали флаги Испании, Португалии, Венеции. В обратном направлении часто те же купеческие парусники набивали трюмы покупками в портах Швеции, Петербурга, Ревеля, Риги, Данцига. На море шла война, но торгаши делали свое дело.

По пути, суда, как правило, на день-другой заходили в Копенгаген, наполняли бочки свежей водой, запасались провизией. Если в проливах штормило, отстаивались на якорях, ждали доброй погоды.

В такие дни матросня, боцманы, шкиперы, коммерсанты съезжали на берег — поразвеяться перед дальней дорогой или, наоборот, разрядить накопившееся неделями напряжение после долгого пути.

Разноплеменная и разноязычная толпа посетителей таверн отводила душу под воздействием издревле прельщавших пороков человечества — табака, вина и распутных женщин…

Время в свое удовольствие моряки проводили, распределяясь строго по корабельным сословиям. Капитаны — отдельно, их помощники и офицеры — сами по себе, и дальше шкиперы, боцманы и прочая матросня. Сбирались компаниями по своим судам, кучковались. Бывало, заходили одиночки или парами, долго присматривались друг к другу, прежде чем развязывать языки.

К таким-то уединенным парочкам и начал приглядываться Сенявин. Среди них с удивлением и без особого труда он высмотрел пришельцев с берегов Швеции. Оно и немудрено. Два года, проведенные в плену у шведов, приучили свободно овладеть шведским наречием и легко распознавать уроженцев Скандинавии по обличиям. Проникали сюда шведы довольно свободно, на купеческих судах. От Копенгагена до ближайшего шведского порта Мальме было всего-навсего десяток миль. В ясные дни шведский берег просматривался невооруженным глазом.

Что же поделывали в тавернах Копенгагена посланцы королевской Адмиралтейств-коллегий?

Главная их цель — вербовка матросов для королевского флота.

Неохотно, несмотря на недурное жалованье, определялись на морскую службу юнцы из шведских деревень. Городские жители тем более предпочитали безмятежное существование рискованной и опасной профессии матросов на военных судах. Куда еще ни шло, сносно было наниматься на купеческие суда. Там платили меньше, но и жизнь была намного вольготнее, чем в королевском флоте, — сам себе хозяин. Поэтому и выискивали шведские агенты среди датчан, голландцев, саксонцев, французов и прочих наций наемников. Предлагали неплохое жалованье, бесплатный харч и одежду. Разный люд шатался по тавернам, среди них немало отчаянных голов. Кое-кто соглашался. Почему не испробовать? А там видно будет, — ежели не по нраву, так и сбежать можно.

Другую цель преследовали лазутчики из Карлскро-ны — главной базы королевского флота — выведывать все, что касается русских военных кораблей и других припасов для войны, покупаемых русскими в Англии.

Сенявин объявил своим офицерам:

— Наставляйте боцманов и всех матросов, кои на берег сходят. По службе ли, по своей охоте, стереглись бы шведских сыщиков. Иначе быть им по всей строгости наказанными. Да не пускать на берег разную ненадежную братию…

Как-то вечером заглянул Иван в одну из таверн. В углу уединился швед с двумя матросами. Присев напротив, Сенявин понял, что швед уже сговорился с собутыльниками и те, подвыпив, решили подписать контракт.

Сенявин неплохо усвоил и голландский, и немецкий во время вояжа в Европу с царем. Понял, что швед уговаривает саксонца и датчанина.

Старшему по возрасту, датчанину, швед сулил хорошие деньги и стоящую должность.

— Будешь ты, Юнас, стоять у пушек на фрегате. Что тебе за капрала верховодить над канонирами — почти как унтер-офицер.

«Прельщает, стервец, — усмехнулся про себя Сенявин, — заманивает, сети расставляет на пьяную голову». Но вмешиваться не стал, допил вино и удалился. Жил он на корабле, раз в неделю наведывался за почтой в посольство.

На следующий день зашел к посланнику Василию Лукичу Долгорукову, пересказал слышанный в таверне разговор.

Долгоруков, ухмыляясь, вяло махнул ладонью.

— Сие для меня не новинка. Шведов полно в Копенгагене, не таятся. Фредерик будто их не примечает. И нашим, и вашим. — Усмешка сползла с лица князя. — Одначе и мы не лыком шиты. Мои шпионы и в Карлскроне, и в Стокгольме выведывают, што творится в вотчине у Карла. — Князь, подняв лохматые брови, стрельнул глубоко сидящими голубыми глазами на Сенявина. — Днями Ватранг со своей эскадрой в море отправится, в путь-дорожку к нашему бережку. О том я государю уже отписал.

Долгоруков помолчал, потер высокий лоб, а Сенявин озабоченно сказал:

— Стало быть, швед метит опередить государя. Не иначе, силу нашу на море побаивается. Прежде такого не случалось.

Посланник глубоко вздохнул:

— Так-то оно так, капитан, токмо Ватранг тоже не дурак. Небось по пальцам знает эту самую, брат, силенку нашу морскую. Потому и вольготно царствует на Варяжском море. Добро, хоть Федька Салтыков аглицких да голландских судов прикупает, поди, уже более десятка их в подмогу государю направил.

Когда князь произнес имя Федора, Сенявин невольно вспомнил беседы с ним и спросил напрямик:

— Слыхал я, ваше сиятельство, дело-то он вершит исправно, а деньгу для расчета с коммерсантами ему достается вымаливать частенько, будто нищему на паперти.

Долгоруков насупили брови. «Ишь куда стервец гнет».

— О том не ведаю. Князь Куракин в Гааге деньгами распоряжается по государеву указу. Не нашего с тобой ума сие дело.

«Не горазд князюшка правду-матку слушать», — сердито подумал Сенявин.

— А тебе, капитан-поручик, — с холодком в голосе заканчивал аудиенцию Долгоруков, — пора сбираться в дорогу. Через неделю-другую можно без боязни отплывать. Ежели непогода прихватит, укрывайся в Гданьске.

Для Сенявина слово князя звучало, как царево повеление. «Может, Долгоруков и более моего ведает». Но Иван не привык отчаливать в туманной мгле.

— Значится, не ждать мне «Михаила»? «Какие эти моряки досужие», — смягчаясь, рассуждал Долгоруков.

— Неча время упускать. Объявится твой «Михаил», я с ним управлюсь. Следом за тобой отправлю.

Своеобразна и необычна схватка парусных кораблей в открытом море. При равенстве сил противников, кораблей и пушек успех сопутствует обычно тому флагману, который оказался в более выгодной позиции для маневра и имеет лучшую выучку своих экипажей.

Первое достигается занятием и удержанием положения «на ветре» по отношению к неприятелю, тогда флагман, имея свободу маневра, диктует сопернику свои, выгодные для него, условия сражения. И соперник, не имея выбора, поневоле вынужден или вступать в схватку, или ретироваться.

Но не все так однозначно. Много различных перипетий на море могут резко изменить обстановку, и Фортуна развернется в другую сторону.

При всем том, та же удача может улыбнуться и страждущему, если ветер переменится или на море вдруг заштилеет и паруса сникнут.

Издревле нередко участь боя решалась в абордажной схватке. Виктория всегда сопутствовала отважным и стойким бойцам. В рукопашной схватке на палубах военных кораблей определялся победитель в морском сражении…

В начавшейся морской кампании 1714 года королевская Адмиралтейств-коллегия не сомневалась в успешном исходе борьбы на море с русскими. На их стороне мощное превосходство в силе. Теперь-то царю не уйти от поражения. Об этом говорили в королевском Совете, и не сомневалась в удаче Уль-рика, моряков благословляли на подвиг пастыри духовные.

Накануне похода Ватранг заслушал флагманов и капитанов о готовности к походу. Настроение у адмирала было пасмурное. После недавней кончины Вахтмейстера король назначил его возглавлять Адми-ралтейств-коллегию, и по чину должно ему быть генерал-адмиралом. Но вдруг королевский совет заартачился, поскупился. В казне и так шаром покати. Обойдутся моряки и без генерал-адмирала, достаточно и адмиральского звания старшему флагману.

Окидывая взглядом своих подопечных, собравшихся в салоне флагманского корабля «Бремен», Ватранг еще раз мысленно оценивал каждого из них.

Первым докладывал вице-адмирал Лилье:

— Герр адмирал, моя эскадра в полном порядке.

Ватранг всегда питал особую симпатию к своему соратнику и первому заместителю, на него можно положиться в бою.

Вторым медленно поднялся грузный не по годам шаутбенахт Тауде. Он был краток, сказал, с трудом разжимая тонкие губы:

— Герр адмирал, эскадра к походу готова.

Ватранг в глубине души неприязненно относился к этому чересчур самонадеянному выскочке. В противоположность ему, адмирал питал симпатию к скромному, но отважному шаутбенахту Эреншильду, молодой Анкерштерн еще не проявил себя.

Из капитанов Ватранг выделял в первую очередь лихого командира «Бремена» Фришена. Недаром он поднял на семидесятипушечном «Бремене» свой флаг.

— Герр адмирал, — отбарабанил Фришен, — экипаж и припасы полные.

Один за другим вставали капитаны линейных кораблей: «Готланда» — Систерн, «Филькена» — Коль, «Фредерика» — Пальмгрен, «Вердена» — Грубб…

«Итак, полтора десятка с лишним линейных кораблей, фрегаты, бригантины, бомбарды, галеры. Почти тысяча пушек, против сотни-другой пушек на галерах царя, вполне достаточно для успеха. Завтра в кафедральном соборе состоится пасхальная месса. Пастыри благословят нас на удачу».

— После Святой Пасхи мы поднимем якоря. — Расхаживая по салону, Ватранг остановился у широкой застекленной двери балкона. «Надо дать отдохнуть экипажам, благо понедельник скверный, по старинным приметам моряков, день для выхода в море». — Понедельник не наш день для начала нашего славного предприятия. По моему сигналу, с Божьей помощью, снимемся с якорей в полдень вторника…

…Как и в прежние времена, адмирал аккуратно следил за внесением всех событий в журнал. «В третий день Святой Пасхи — ветер Wt (вест) брамсельный, мы подняли наши якоря и вышли из Гестшхер».

Посвистывая в парусах, свежий попутный ветер бодрил и настраивал на мажорный лад. В голове еще слегка шумело от вчерашнего застолья с флагманами, вспоминались стройные торжественные звуки органа в кафедральном соборе.

Медленно разворачиваясь, первой, как и было предписано, выходила эскадра вице-адмирала Лилье. До захода солнца вытягивались в кильватер корабли Шведской армады…

При свете раскачивающейся керосиновой лампы Ватранг начал сочинять первое донесение королевской Адмиралтейств-коллегий, королевскому сенату, его величеству королю.

На многие мили растянулась эскадра Ватранга. Кто-то сноровисто ставил паруса, выходил вперед, другие мельтешили, что-то не ладилось с такелажем, не успели вовремя выбрать якоря, отставали. За зиму экипажи утратили навыки, немало появилось пришлых наемных волонтеров. Вербовщики не заглядывали в паспорта датчан, саксонцев, голландцев, похлопывали по плечу, ощупывали мускулы, смотрели в разинутый рот. У матроса должны быть крепкие зубы.

На второй день похода Ватранг, поглядывая за корму на нестройную колонну кораблей, вдруг услышал незнакомый диалект у штурвала. Стоявший рядом Фришен, поглаживая рыжую бороду, пояснил:

— Я отобрал среди волонтеров этого датчанина, герр адмирал. Он крепок на качке и отменно удерживает корабль на курсе.

Первый поход начался неплохо, правда где-то, почти у горизонта, отстал Таубе со своими шхербота-ми. Но корабли несут вперед по волнам паруса, которые «ловят» попутный ветер.

На третий день шведам не повезло, ветер начал менять направление, зашел к северу, и ввечеру задул встречный ветер, «мордотык», как называли его моряки. Не пятиться же кораблям опять в Карлскрону, пришлось становиться на якоря.

Исполнительный Ватранг в тот же день отправил донесение его королевскому величеству и сенату. Так положено на военной службе. Начальники всегда должны знать, где находятся подчиненные.

Без малого неделю пришлось отстаиваться на якорях. «В „собачью вахту“, — записал Ватранг, — при пасмурной погоде, ветер был WtS (вест-зюйд), потом переменился наконец».

«Собачья вахта» считается у всех моряков самой тяжелой вахтой, с полуночи до четырех часов утра. Видимо, Ватрангу не спалось в эту ночь. Спустя два дня на траверзе скалистого острова Готланд заштилело. Экипажи подобрали паруса, эскадра легла в дрейф…

В пути шведам нередко попадались купеческие шхуны. Многие из них, английские, голландские, французские, завидев на горизонте эскадру, спешно отворачивали, уходили в сторону. Кому интерес рисковать своим товаром! Земляки, наоборот, сближались, приветливо поднимали флаги. Один из таких галиотов подошел к «Бремену». На борт поднялся шкипер.

— Герр адмирал, в Гданьске на рейде неделю назад стояли на якорях два русских фрегата.

«Откуда там русские?» — размышлял в недоумении Ватранг. Не знал он, что Иван Сенявин разошелся с ним за горизонтом, когда он лежал в дрейфе у Готланда…

Весна брала свое, распогодилось, днем выглядывало солнце. На верхней палубе, по уголкам, вприсядку расположились сменившиеся с вахты матросы. Отдыхать не хотелось, соскучились по теплу.

Укрывшись от ветра за шлюпкой, уединились капрал Юнас Фолк и матрос Эрман Шрейдер, родом саксонец. Зимой в Копенгагене подписали они контракт, нанялись в шведский флот.

— Харч-то здесь небогатый, — пробурчал капрал, — мяса почти не дают, одно пшено да горох.

— Верно, так, — согласился саксонец. Для матроса сытная пища первое дело. — И хлебец какой-то невкусный, да и чарку наполняют не до краев…

Офицеры не испытывали неудобств. У каждого свой запас провизии, вестовой матрос готовит блюда на заказ. В каюте у каждого свой погребок с вином.

В последнее воскресенье апреля рано утром матрос на марсе закричал:

— Вижу землю прямо!

Ватранг поднял подзорную трубу: «Наконец-то Гангут! Следует отметить это событие в морском журнале».

«В воскресенье 25 апреля погода улучшилась, шли на всех парусах. В дообеденную вахту заметили маяк на мысе Гангут, а также корабль вице-адмирала Ли-лье. Бросили якорь. Крейсировали, поджидая отставшие корабли».

Только к рассвету понедельника наконец-то подтянулась почти вся эскадра и расположилась на якорях у оконечности Гангута.

Пока подходили отставшие корабли, Ватранг приказал спустить шлюпку и вызвал капитана:

— Мне надобно обследовать прибрежные шхеры и промерить глубины. Пошлите-ка ко мне доброго навигатора.

Поздним вечером поднялся на борт уставший, но довольный адмирал. Теперь-то он знает, где и как встречать русских.

Не дожидаясь отставших галер, Ватранг собрал военный совет. Слава Богу, на переходе никто не пострадал и начало предвещает удачу. Неприятель упрежден, теперь следует его встретить в удобном месте, которое он выбрал, и показать царю силу королевского флота.

В прошлую кампанию русские галеры располагались подле деревни Твермине. Теперь этот номер не пройдет. Капитаны, как один, согласились с Ватран-гом — занять позицию на рейде у Твермине.

— Мы не допустим русских в бухту и преградим им путь в Або, — закончил старший флагман королевского флота.

В те самые дни, когда Ватранг, подобрав паруса, дрейфовал с эскадрой у острова Готланд, в Петербург прискакал нарочный с депешей от князя Василия Долгорукова. Едва дочитав письмо, Петр крикнул адъютанта:

— Сыскать ко мне Наума Сенявина, немедля.

Настроение царя поднялось. Наконец-то Долгоруков сообщил об отправке из Копенгагена купленных Салтыковым пяти линейных кораблей и выходе в море двух архангельских кораблей Ивана Сенявина.

Едва Наум Сенявин показался в дверях, ликующий царь схватил его за обшлаг, потянул к окну:

— Нынче, Наум, из Копенгагена добрые вести. Салтыков молодец-таки, снабдил и отправил пять корабликов линейных о пятидесяти и более пушках.

Настроение царя передалось и Науму: «Нынче силушки на море прибавится довольно».

— То не все, — продолжал в том же духе Петр, — в Ревель днями ожидается и твой братец с двумя кораблями с Мурмана, а там, глядишь, и третий поспеет. Прежде всех Зотов приведет «Перл» из Пярну. — Царь в приподнятом настроении стиснул Наума за плечи. — Чуешь, сколь силы морской прибудет? Так вот, бери прогонную, завтра же поутру отправляйся в Ревель, покуда дороги не развезло вконец. Принимай суда по всей строгости и по описи, каждую веревку прощупай, осмотри кузова. Не мне тебя учить.

Вскоре у Петра появился генерал-адмирал.

— Слава Богу, Федор Матвеич, мочь наша на море произрастает, — сообщил ему царь радостную весть, — теперича сотня скампавей, как-никак, будет оборонять нас с моря. Мыслю отправить в Ревель Сиверса за флагмана. Как думаешь, вытянет?

После изгнания Крюйса на флоте остались два стоящих капитан-командора, Шелтинг и Сиверс. Шел-тинга царь решил определить в эту кампанию младшим флагманом на Кронштадтской эскадре, которую собирался сам выводить в море.

К Сиверсу давно присматривался контр-адмирал Петр Михайлов… Теперь все чаще его величали не шаутбенахтом, а на русский манер контр-адмиралом.

— Петр Сиверс моряк добрый, в нем жилка морская проглядывает явственно, — согласился Апраксин, — вполне управится.

— Присядь, Федя, — Петр кивнул на грубо сколоченный табурет, а сам по привычке схватил на конторке потухшую трубку. — Расклад начала кампании мыслю таким образом. Как лед пройдет, дай Боже быстрее, двинемся к Березовым островам. Я поперед с эскадрой на Котлин вытянусь, ты грузи войска на галеры, скампавеи. Голицын покуда под твоей рукой будет. Войск возьмешь не меньше прежнего, тыщ шестнадцать. Преображенцев и семеновцев держи подле себя, на галерах, для абордажу. Провиант и прочие припасы обыденно на транспортах…

В эту весну шуга по Неве шла долго, давно минула Пасха, а устье реки еще не прочистилось.

За эти недели спустили со стапелей Адмиралтейства два фрегата. Петр не забыл о Ревеле, вдогонку Сиверсу послал наказ Науму Сенявину — расставить конные караулы по берегу от Рогервика до Копорья, где увидят неприятельские корабли, немедля жечь тревожные огни и донести в Петербург.

В первую неделю мая Петр расцеловал Екатерину. Жена который месяц была на сносях.

— Ну, Катеринушка, не печалься, побереги себя и дочек. Дорога подсохнет, поезжай в Ревель. Данилыч все ведает.

Линейный корабль «Святая Екатерина», о 62-х пушках, салютом приветствовал нового флагмана. Капитан Геслер отдал рапорт контр-адмиралу Петру Михайлову. На стеньге взмыл красный флаг кордебаталии с Андреевским перекрестием в углу. Подъем флага означал вступление царя в командование эскадрой.

Один за другим, согласно ордеру, снимались с якоря и вытягивались на рейд Котлина девять линейных кораблей, пять фрегатов, четыре шнявы. Спустя два дня, десятого мая, на Котлинский рейд одна за другой кильватером потянулась сотня галер и скампавей. На каждой находилась рота морских солдат, или гренадер.

Апраксин поднял свой вымпел на галере «Азов». В журнале генерал-адмирала появилась одна из первых записей:

«В 10 й день, в 9-м часу пополудни, на адмиралтейской полугалере учинен сигнал из одной пушки и потом играли на трубах и били в литавры и в барабан… Поднят был вымпел желтый, тогда все скампавей торжественно проходили одна за другой. Оный сигнал чинен во всех эскадрах, кроме пушечного выстрела…

Перед вечером прибыли пред Кроншлот, где прежде комплимент чинили стрелянием со всех кораблей и с крепости, потом ответствовало вначале с флагманских и потом со всех скампавей пушечною же стрельбою».

Светлы майские вечера на Невском взморье. Солнце лениво движется по горизонту, не собираясь прятаться в морскую пучину. Светило всегда радует людей, поднимает настроение.

Впервые галерный флот в полном составе выступил в длительный поход. Еще до выхода из Галерной гавани, что на Васильевой острове, генерал-адмирал разделил флот на десять эскадр. В каждой из них десяток судов, около тысячи матросов и солдат. Так сподручней управлять махиной, растянувшейся не на одну милю.

На Котлинском рейде покачивалась на волнах корабельная эскадра. Матросы сгрудились на палубах, с любопытством разглядывая, как равномерно, в такт, взмахивают веслами неуклюжие с виду галеры и скампавеи. Словно птицы подымают и опускают веером рукоятки длинных весел с каждого борта. А из люков на палубах торчат десятки солдатских фуражек. Из рекрутов многие впервые ступили на палубы морских судов. Все им в новинку. Большинство растянулось… в лежку в трюмах галер. То и дело вахтенные выносят на палубу ведра с блевотиной. Морская болезнь не разбирает чинов. Травят поручики и сержанты, гребцы и солдаты.

Медленно разворачиваясь, галеры подходят ближе к берегу, отдают кормовые и носовые якоря, подбирают косые паруса, укладывают весла.

На флагманской галере вокруг генерал-адмирала сгрудились бригадиры и командиры эскадр. Капитан-командор Матвей Змаевич, старший флагман на галерном флоте, еще раз пересчитывает в уме всех подопечных и докладывает генерал-адмиралу:

— Так что, генерал-адмирал, все налицо.

Не торопясь, прохаживаясь перед вытянувшимися бригадирами, капитанами, поручиками, щурясь на солнце, прятавшееся за урез воды, вдыхает Апраксин полной грудью, с наслаждением втягивает терпкий морской воздух:

— Значит, так. Войска перво-наперво, без суеты, на шлюпках переправить на Котлин. Разбить палатки, свезти провиант. Кашеварам жечь костры, кормить солдатушек. Чур, сторожко, лес не подпалить. Кумандирам галер осмотреть трюмы, где текет — проконопатить. Ротным спозаранок солдат обучать абордажному бою. Видать, неделю-другую здесь оставаться выпало, покуда залив не прочистится.

Отпустив командиров, Апраксин коротко напомнил Змаевичу:

— Поутру почни обходить скампавеи, Матвей Христофоров, самолично проверь каждую. Первая вода, она завсегда текет в трюмах. Рассохлись лодки зимой, не успели замокнуть. Водицу пускай черпают, плесень не разводят. Да и не позабудь про абордажную амуницию, сие наш козырь генеральный…

В поздних сумерках «Святая Екатерина» салютовала генерал-адмиралу. Контр-адмирал Петр Михайлов доложил по форме, пригласил к столу. Перекусив, Петр распахнул балконную дверь на корме, вскинул подзорную трубу. От береговой кромки Котлина на пяток миль чернела подтаявшая вода. Неровными полосами тянулись к западу широкие разводья и сливались у горизонта в сплошное ледяное поле.

— Мотри, Федя, ледок-то на запоре нас держит, — глухо произнес Петр, — как бы не засидеться.

За десять кампаний на Балтике Апраксин неплохо изучил нравы природы.

— Небось недельку продержится, не более. Ветерок с Невы потянет, солнышко припечет, разгонит ледышки. До Березовых островов точно вода будет чистая.

Генерал-адмирал не ошибся. Спустя неделю корабельный и галерный флоты начали сниматься с якорей.

Оба флота шли кильватерной колонной. Впереди корабельный авангард под командой Шелтинга, за ним кордебаталия контр-адмирала Петра Михайлова, замыкал корабельную эскадру арьергард. За корабельным флотом кильватером вытянулись галеры. Апраксин разделил флот на три дивизии, тоже авангард, кордебаталия, арьергард. Каждая дивизия делилась на эскадры, по десятку галер. За ними тянулись длинным шлейфом ластовые и транспортные суда с частью войск, боеприпасами, провиантом.

Корабельный флот ушел к горизонту, когда последние суда покидали Котлинский рейд. Впереди авангарда, на видимости, Петр отправил дозорные суда. Мало ли, на море всякое может случиться. А вдруг неприятель уже поджидает русские эскадры?

С попутным ветром до Березовых островов доплыли благополучно. Здесь пришлось отдать якоря. Ветер переменился на противный, зашел к западу. Навстречу кораблям погнало ледяные поля.

Пока суть да дело, экипажам скучать не давали. Корабельный флот начал парусные учения. На переходе от Котлина суда маневрировали вразнобой, строй не держали.

Флагман то и дело стрелял из пушки, поднимал позывные провинившегося, выражал неудовольство. Все происходило по причине медленного и неверного управления парусами.

Теперь, каждый день после завтрака, капитаны гоняли матросов туда-сюда по вантам, боцмана свистели в дудки, матросы, ухватившись за реи, семенили ногами по пертам-веревкам, растекаясь по реям. Отвязывали и обтягивали паруса. Потом снова их подбирали. Боцмана опять свистели, и матросы, ухватив за шкоты-веревки реи с распущенными парусами, разворачивали в ту или другую сторону.

Не оставались без дела и канониры. Шлюпки отходили от судна, сбрасывали в воду буйки с флажками. Канониры держали прицел, проверяли глазомер. Поначалу все флажки оставались на плаву, без пробоин, потом пушкари приноровились.

Ветер постепенно затихал, менял направление. Апраксин при очередном визите на «Святую Екатерину» заметил царю:

— Ныне кампания особая, Петр Лексеич. Надо бы военный совет созвать, покумекать, как наилучше обойтись с неприятелем. Прошлым годом сплоховали, и мы у Гангута замешкались.

— Добро, Федор, сберем не токмо флагманов и генералов. Все полковники и полуполковники, капитаны пущай будут. Не повредит.

Салон «Святой Екатерины» едва вместил всех приглашенных, набралось около двух десятков. Задний ряд сидел на табуретках. По старшинству первым выступил генерал-адмирал. Говорил неторопливо, как всегда обдумывая каждую фразу, обводя взглядом собравшихся, без оглядки на царя:

— Нынче, не в пример прошлым кампаниям, корабельному нашему флоту и галерному, по единому замыслу, полагаю, в действо вступать должно. Понеже един генеральный противник у нас на море. Через него нам переступить надобно для достижения берегов швецких. Супротивник нас не хлебом-солью приветит. Ежели, как и прежде, швед у Гангута преградой встал, нам без помочи корабельного флота никак не обойтись. Рази токмо хитростью взять супротивника. — Апраксин перевел дыхание, сделал паузу. — Потому флоту корабельному по задумке обосноваться в Ревеле, галерам плыть к Гельсингфорсу. Бог даст, без помехи бы дойти к Гангуту. Мыслю, шведы не сунутся в шхеры. Невпроворот им в узостях. В Гангуте определимся, как и чем сокрушить супостата.

Следом царь выслушал капитан-командора Шел-тинга.

С горечью напомнил он потерю в прошлую кампанию линейного корабля «Выборг», неудачную погоню за шведами. Посматривая на царя, коверкая слова, высказался, что негоже быть трусами при встрече с неприятелем:

— Русский матрос добрый воин, с ним азардировать неприятеля надлежит.

Горячо, по примеру Шелтинга, заговорил Змае-вич. В нем сочетались запальчивость южного уроженца и лихость славянина по происхождению.

«Пожалуй, с таким верховодом не худо на абордаж с неприятелем сцепиться», — думал Петр, слушая речистого далматинца.

Змаевич также с похвалой отозвался о солдатах, которых надобно только как следует обучить:

— Храброму бойцу, как русичи, не следует быть подобно зайцу перед волком.

Сидевшие в салоне оживились, улыбка озарила обветренные лица моряков.

Петр кивнул генералу Ивану Бутурлину:

— Што скажут наши вой на сухом пути?

Уважал царь своего бывшего спальника за преданность и храбрость. Еще при Софье не отшатнулся от Петра. Первый премьер-майор Преображенского полка, бился с турками под Азовом. Не по своей вине попал в плен под Нарвой. Десять лет томился у шведов. Слава Богу, вызволил его царь, обменял на пленного генерала Майерфельда. Теперь он — верная правая рука у Михаила Голицына.

Генерал, на удивление, озабоченно говорил о тяжком положении небольшого гарнизона в Або.

— Провиант там на исходе, по дорогам не пройти, шведы шастают, как бы не пришлось на время уйти, чтобы сохранить людей.

— Гляди сам, — без недовольства проговорил царь, — елико возможно, задержи там войско недели две-три, а после отойди. Повести Голицыну — быть может, поспеет генерал-адмирал с провиантом.

Царь перевел взгляд на Ивана Головина, усмехнулся, вспоминая извилины жизни непутевого генерала. Взял его царь с собой в Великое посольство. Обучался он морскому делу в Амстердаме и Венеции, да не пристал к морю. По возвращении запросился у царя на сухопутье. Там себя и показал с лучшей стороны.

— Ну, молви свое слово, Иван Михайлов.

Головин приподнялся, покраснел:

— Уволь, государь. К морской науке хоть и прикоснулся, а все же запамятовал, сколь годков минуло…

— А ты про своих солдатушек поведай, — перебил Головина царь.

В глазах генерала сверкнул озорной огонек.

— Вой мои, господин контр-адмирал, — расправив плечи, приободрился Головин, — абордажному делу приучены примерно, шведа одолеют. Ежели сшибка случится, побьют. Знать, под Полтавой вышколены.

Петр растянул рот в улыбке:

— Помню, помню твоих астраханцев, стойкие бойцы.

Не оставил царь без внимания и молодых бригадиров.

Перед началом кампании Апраксин назначил лихого бригадира Якова Волкова начальником десантных войск авангарда. Доверил ему передовой отряд морских солдат на случай абордажа. Генерал-адмирал приметил отважного поручика при штурме Выборга. Его солдаты бесстрашно бросились в атаку по примеру своего командира. Потом Волкову пришлась по душе служба на галерах с абордажными солдатами. Отличали его подчиненных, кроме отваги, беспрекословие и строгая дисциплина. Сказывались не только требовательность, но и душевность бригадира, забота о солдатах.

Привстав по знаку царя, Волков больше говорил о нетерпении своих подчиненных схватиться со шведами, постоять за свое отечество, не жалея живота.

Слушая несколько взволнованную речь смущенного вниманием бригадира, Петр подумал про себя, что с такими бойцами нынче неприятелю придется несладко.

Довольная улыбка разгладила морщины обветренного лица генерал-адмирала. Взглянув на царя, он слегка сощурил левый глаз, как бы говоря «Знай наших!».

Петр, словно отвечая Апраксину, проговорил:

— Знатные речи все молвили, и я присовокуплю. — Царю, видимо, надоело сидеть. Он резко приподнялся, густая шевелюра коснулась подволока салона. Пришлось несколько пригнуть голову. — Почну с флота корабельного, парусного. Командир Шелтинг рвется азардировать со шведом в море. Сие похвально. Только дозволяю при нашем превосходстве в судах не менее чем вдвойне, дабы виктория добылась, но не ретирада. Выучка наша еще худая. Об этом и прошлая кампания обнаружила. — Петр обвел взглядом сидевших. — Потому завтра уйдем в Ревель, там малость силу наберем. Галерному же флоту, — Петр вперил взгляд в Апраксина, — с войсками идти берегом и шхерами до Гангута. Фарватеры шхерные нами в прошлую кампанию проверены, пройдем без лоцманов. Прежде, как задумано, зайти к Выборгу, а после к Гельсингфорсу. Там войско, положенное на берег под руку генерала Голицына передать. Михаил Михайлович к вам поспеет в срок от Абова. Ежели, паче чаяния, вражья сила в шхерах объявится, крушить без оглядки. Обо всем мне ведомость слать. В Гельсингфорсе отряд бригантин держать наготове для эстафеты к Ревелю.

Петр прервался, шагнул к балконной двери, распахнул створки. С залива потянуло холодком. Шальной ветерок взмахнул атласные шторки на окнах.

— В Твермине, ежели нет супостата, сделать обсервации и нас повестить. Разумею, с Божьей помощью супротивника одолеем. Нам нынче же генерально быть в Абове надобно и приступом взять Аланды. Оттуда и шведа почнем шерстить на его матке.

На севере в последние майские дни «заря с зарею сходится». Едва край солнца высветил верхушки-топы корабельных мачт, грохнул холостой выстрел «Святой Екатерины». Палубы кораблей эскадры огласил посвист боцманских дудок, сопровождаемый зычными голосами:

— Команде наверх!

— На шпиль, якорь выбирать!

— На мачты и реи паруса ставить!

Поругиваясь и зевая, сонные матросы надевали робы, подвязывали койки.

— Чайку бы попить!

— Будет тебе и чаек с сахаром, — торопили сержанты, — нынче аврал, айда наверх!

Одеваясь на ходу, баковые матросы бежали на бак, в носовую часть судна. Разбирали из рундука вымбовки — окованные железом дубовые палки, — вставляли их в отверстия шпиля — устройства для выбирания якорного каната. Поеживаясь от утреннего ветерка, тянувшего с Невского устья, поглядывали на боцмана, ждали команды. Боцман не отводил взора от вахтенного мичмана, который, в свою очередь, ожидал приказания капитана.

В это же мгновение матросы-парусники карабкались по вантам на марсовые площадки, отвязывали паруса. В эти минуты искусство капитана состояло в том, чтобы вовремя распустить паруса и, пока они, наполняясь ветром, разворачивают судно, успеть выбрать якорь. Как только якорь отделится от грунта, судно понесет волной и ветром в подветренную сторону. В эти мгновения паруса и должны придать судну ход, сделать его послушным рулю. Теперь можно ложиться на заданный курс, занимать отведенное место в строю. Не дай Бог, зазеваться в эти считанные минуты — не миновать беды. Вокруг корабли эскадры, навалит корпусом на соседа. Сломает бушприт, реи, а то и пробьет борт соседа.

Другая напасть в такой ситуации ждет судно под водой. Укрытые волнами камни и отмели несут в себе грозную, а подчас смертельную опасность для судна…

— Якорь выбирай! — отрывисто бросил вахтенному мичману командир «Святой Екатерины», капитан Гослер, поглядывая на волны и ветер.

Мичман крикнул в рупор:

— Якорь выбирай! — и отмахнул рукой боцману на баке.

Усатый боцман только и ждал этого мига.

— Пошел шпиль! — с хрипотцой гаркает он баковым матросам, сам хватается за вымбовку. И вертикальный барабан — шпиль — начинает медленно вращаться, наматывая якорный канат.

Молча раскуривая трубку, Петр, не выпуская из рук подзорную трубу, переходит с борта на борт, останавливаясь на средней части палубы — шканцах.

За датчанина Гослера он спокоен, опытный капитан, дело знает.

— Паруса ставить! — командует тем временем Гослер.

На всех трех мачтах, первой от носа — фок-мачте, средней — грот-мачте и кормовой — бизань-мачте, один за другим, начиная с нижнего, распускаются паруса.

Корабль немного «клюет носом», наклоняется на левый борт, втугую, почти отвесно натягивается якорный канат, «Святая Екатерина» слегка вздрагивает, якорь оторвался от грунта, освобожденный нос разворачивается и выходит на волну.

Гослер отменно знает свой корабль и каждое его движение ощущает, упершись ногами в раскачивающуюся палубу.

— На румб зюйд-вест!

Два вахтенных рулевых «добрых» матроса слушают только капитана, в крайнем случае вахтенного мичмана. Они ловко перебирают рукоятки штурвала. За их плечами десятки кампаний. Каждую навигацию они у штурвала. Меняются командиры на кораблях, а «добрый» матрос уверенно удерживает судно на заданном румбе.

На то они и «добрые», такое звание может заслужить матрос только после пяти лет службы.

В эту кампанию они старательно следят за компасом. Сам государь нет-нет да посматривает на них. На его лице улыбка. Значит, все в порядке. Но сейчас Петр лишь мельком бросает взгляд на рулевых у штурвала. Все его внимание эскадре. Как-то нынче снимутся с якорей? Теперь он флагман эскадры. Контр-адмирал Петр Михайлов за все в ответе.

Десять дней назад на его глазах эскадра выбирала якоря на Котлинском рейде. В ясную погоду, при легком волнении больше половины судов «партачили». Одни медлили с подъемом якорей, мешали соседям. Другие, снявшись с якоря, не успевали вовремя поставить паруеа, дрейфовали, наваливались на соседей, ломали рангоут, цеплялись вантами, третьи неуклюже маневрировали, касались грунта…

Под началом флагмана девять линейных кораблей, пять фрегатов, четверка шняв. Каждого командира Петр знает доподлинно.

Все они иноземцы. На «Полтаве» — Шелтинг, «Святым Антонием» командует фон Гофт, «Ригой» — Кроненбург. Фиш, Беземакер, Ван, Вессель, Беккер. Всех враз не пересчитаешь. С каждым из них, прежде чем нанимать на службу, Петр обстоятельно не раз беседовал. Старался выведать подноготную. Одни приехали с рекомендацией, другие — прослышав про хорошее жалованье, третьи искали приключений. Кого-то сразу отваживал, давал поворот от ворот, но с большинством подписывал контракт. Да разве все выведаешь! Только в деле, в общении с экипажем, в море определишь, кто на что способен. Да и негодных не враз прогонишь, менять-то некем. Своих, доморощенных, раз-два и обчелся. Наум, да Иван, да вона Муханов Ипатка. Не уступит им Конон Зотов, хотя и молод…

Вот и сейчас полная бордель, кто в лес, кто по дрова. Немного лучше, чем прежде. И все же мало чем отличается от котлинской неразберихи.

Два часа снималась эскадра с якоря, еще пару часов вытягивалась в кильватерную колонну, согласно ордеру, полученному накануне от флагмана.

Но вот и первые радости новоиспеченного флагмана. На выходе из Выборгского залива, обгоняя эскадру, вперед устремились фрегаты. На головном, «Святом Павле», командир отряда Петр Бредаль. Один из толковых капитанов. Петр поручил ему важное дело — дозорную службу на случай встречи с неприятелем. Отсалютовав флагману, юркие, быстроходные фрегаты устремились к горизонту.

Глядя, как пенились волны за кормой фрегатов, царь невольно припоминал, как десять с лишним лет назад Крюйс вызвал из Голландии своего земляка-норвежца Петра Бредаля. Начинал службу унтер-лейтенантом в гребном флоте, дошел нынче до капитанов. Не раз хвалил его Апраксин, отличился при штурме Выборга. Находчивости и отваги ему не занимать. Другим опытным капитанам есть чему у него поучиться…

Думы перенеслись на вчерашний разговор с Апраксиным после консилии военного совета. Задержав его, Петр уединился с генерал-адмиралом в каюте. Пока денщик накрывал стол, Петр с досадой проговорил:

— Прошлой осенью не удалось Змаевичу разведать проходы шхерами от Твермине к Гангуту и далее. Наказывал я ему обстоятельно сыскать самый береговой, а не к морю лежащий фарватер. Наставлял

смотреть плесы, где парусным кораблям, шведам, сподручно располагаться, прошнырять шхерами, прижимаясь к берегу. — Петр огорченно развел руками: — Одначе Лилье нас удалось провести, шведы так и не подпустили Змаевича. Ушли к себе, когда убедились, что наши галеры укрылись на зимней стоянке. А зря. Нынче бы и карты нам в руки.

Апраксин, как всегда, внимательно слушал своего бывшего подопечного. Состоял он четверть века назад стольником при малолетнем царе.

В неудаче прошлогоднего поиска он не винил Змаевича, тот сделал все, что мог.

— Змаевич никак не мог пробраться к Гангуту, — пояснил Апраксин. — Лилье-то занял позицию поперек выхода у Твермине. А там проходу шхерами нет.

Царь сам разлил вино по бокалам, чокнулись, выпили перед обедом, закусили. Молчание прервал Апраксин:

— Мне всю дорогу думки про Гангут не раз приходили на ум. Так я мыслю, Петр Лексеич, шведы нас превосходят в парусах по всем статьям, надобно, значится, нам исхитриться. Самое верное было бы, ежели корабельный наш флот задрался, выманил бы шведа на какое время от Гангута. Тогда мои галеры без опаски проскочат шхерами к Або. — Апраксин помолчал, отпил вина и продолжал: — Другое дело, по бережку подобраться моими солдатами до самого мыса и там батареи возвести. Глядишь, отпугнем шведа от бережка и проскочим — опять же галерами. Одна здесь закавыка: пушки надобны дальнобойные, а у меня четырех- и шестифунтовые на галерах.

Петр почесал затылок, ухмыльнулся: «Что значит свой человек! Федор Матвеевич не за страх, а за совесть службу правит». Но оказалось, что Апраксин еще не выговорился, припас еще одну задумку:

— У нас в Финикусе, Петр Лексеич, приметил я, жарким летом безветрие частенько на море, штилеет…

— Ну-ну, што с того? — неторопливо перебил Петр.

В голубых глазах Апраксина заискрились хитринки:

— Швед-то перед нами силен парусными корабликами. А ну на море штиль? Он нам на руку. Галеры мои да скампавеи за час-другой обойдут ту эскадру с моря, штоб пушки не достали. А там поминай как звали…

«Черт тя побери, — обрадовался Петр, — ведь все верно, без подвоха».

Проводив Апраксина, царь еще долго перебирал все сказанное генерал-адмиралом…

Посматривая за корму, флагман следил и за впереди идущим авангардом Шелтинга. Перед выходом он предупредил командира авангарда:

— Неча время терять, нам школить надобно капитанов. В походе почнем перестроения налаживать разные. Для начала маневр фронтом. Сколь мне известно, Крюйс вам морские науки не преподносил на практике. А ежели завтра в море с неприятелем стыкнемся?

Когда эскадра вышла на простор, флагман распорядился: кораблям сомкнуть строй, сойтись на один-два кабельтова, подобрать паруса, эскадре лечь в дрейф, капитанам прибыть на «Святую Екатерину». Прежде обычно Крюйс тоже иногда приостанавливал движение и приглашал флагманов и симпатичных ему командиров на флагманский корабль, разделить трапезу с адмиралом.

В этот раз все обернулось иначе. Задымив трубкой, контр-адмирал Петр Михайлов поднимал то одного, то другого капитана и устраивал разнос. Крут был царь в минуты гнева. Накопилось у него немало горечи со времени выхода с Котлинского рейда. Все прорехи провинившихся попомнил флагман. Похвалил поначалу лишь трех капитанов — Шелтинга, Гослера и Бредаля. Остальных распекал, не стесняясь на крепкие словечки:

— Ведомо вам, что Крюйс прежде экзерцициями пренебрегал. Потому и поплатился. Сие дело есть великой важности. — Петр схватил зубами потухшую трубку, зачмокал губами. — Вперед буду свидетельствовать, и ежели худо станете править, то так и жалованье вам по расчету не всякому будет плачено. Ибо не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые.

Тыкая трубкой в капитанов, поднимал вспотевших от волнения иноземцев с красными от переживаний физиономиями. Одних упрекал за неправильные действия при маневрах, других распекал за ротозейство при сигналах флагмана, третьим ставил в вину худую выучку экипажей…

Молча, с виноватым видом провинившихся школьников спускались в подходившие к трапу шлюпки капитаны, отдавая честь Андреевскому флагу, трепетавшему на гафеле. Так же молча хмурились по пути на свои корабли. Царь дал взбучку справедливо, но у многих в экипажах не хватало до трети мачтовых матросов и пушкарей-канониров. Почти на каждом судне был некомплект офицеров. Вахту несли через очередь. Но все капитаны об этом умолчали, знали, что жалобы распалят шаутбенахта еще больше.

Внушение флагмана сказалось буквально через час, когда на «Святой Екатерине» грохнула сигнальная пушка, а на фалах заполоскали флаги: «Эскадре вступить в строй согласно ордера». Проворнее забегали матросы, распуская паруса, каждое судно без путаницы, как прежде, занимало свое место в ордере. Посматривая за корму, флагман сразу отметил про себя, что корабли равняли строй, старались держать дистанцию.

Где-то на полпути ветер переменился, задул к западу, с флагмана передали сигнал: «Лечь в дрейф, начать артиллерийские ученья». Корабли отошли на безопасное расстояние друг от друга, сбросили в воду мишени, буйки с флажками, и над водами Балтики загремели сотни пушечных выстрелов. Пушечные экзерциции продолжались весь день с перерывом на ужин и кончились, когда солнце скрылось за горизонтом. Отсвет вечерней зари беспрерывно освещал западную часть небосвода, и «собачья вахта» промелькнула незаметно, когда первые лучи солнца уже ласкали восточную половину моря. Но парусным матросам это время показалось сущей преисподней. К полуночи встречный ветер развел большую волну, море заштормило. Корабли то и дело лавировали, выбираясь «на ветер», но их тут же сносило волной в обратную сторону. За двое суток эскадра почти не продвинулась к конечной цели похода.

Лишь когда ветер переменился и зашел к северу, эскадра кое-как выстроилась в кильватер и начала помалу набирать ход в западном направлении.

Лишь к полудню 3 июня слева по курсу показался каменистый мыс Вари-Валдая. Флагман передал по линии: «Стать на якорь. Осмотреться, привести в порядок суда».

Перед приходом в Ревельскую гавань следовало передохнуть, устранить неполадки, показать хоть подобие морской выучки. Наверняка за маневрами прибывающей эскадры будут смотреть не только местные жители, но и сотни глаз «морских волков» на судах, стоящих в бухте.

Петр не ошибся в своих догадках. В Ревеле уже знали, что с часу на час должна показаться Котлин-екая эскадра. Верхоконные дозорные заметили ее у Вари-Валдая и сразу доложили коменданту.

Едва у входа в бухту показался авангард, на берегу в бухте все оживилось. На прибрежной дороге, окаймлявшей гавань, собирались кучками местные жители, эсты, съезжались с разных сторон повозки и телеги. Всем хотелось увидеть царя. О том, что приплывет царь Петр, знала половина города.

Неделю назад в красивом особняке поселилась супруга царя, Екатерина Алексеевна. В этот дом, охраняемый караулом, каждый день наведывался комендант и старший морской начальник капитан-командор Сиверс. От прислуги трудно утаить цель приезда царской особы. В особняк потянулись обозы с провизией, повезли бочонки с огурцами — любимой закуской Петра…

Наибольший интерес к прибытию эскадры, безусловно, проявили моряки. Накануне Сиверс обошел все суда, стоявшие на якорях в бухте. Сначала проверил суда, купленные в Англии, которые принимал по указу царя Наум Сенявин. Он второй месяц не сходит на берег. Днюет и ночует на «приемышах», как назвал царь корабли, купленные Салтыковым. На самом большом из них, 74-пушечном «Леферме», обосновался Сиверс. Под стать ему и другие, но поменьше, в 50–60 пушек. На этих кораблях лишь треть экипажей. Остальных матросов и офицеров отправили обратно в Данию и Англию. Они не пожелали продлевать контракты. Другая, но меньшая забота у Сиверса с кораблями Ивана Сенявина из Архангельска. Там больше порядка, экипажи в достатке и неплохо подготовлены.

Обычно хладнокровный и несколько медлительный, Сиверс в этот раз немного волновался: как-то он оправдает доверие царя Петра. Как только из-за мыса показался флагман эскадры, борта судов окутались пороховым дымом, загрохотали залпы салюта старшему флагману. На борту судов выстроились по форме одетые экипажи. Моряки глазели на медленно плывущие громадины, с любопытством следили, как маневрируют, расторопно ли подбирают паруса, отдают якоря.

Не меньший интерес вызывали стоявшие на якорях суда у противоположной стороны. На шканцах «Святой Екатерины» стоял, как заправский моряк, широко расставив ноги, вскинув подзорную трубу, контр-адмирал Петр Михайлов. Внимательно всматривался он в каждое судно, стоявшее в бухте. От уреза воды до клотика мачт, от носа до кормы водил он окуляр, с радостным волнением, жадно пересчитывал прибывшее пополнение. Никогда еще русский флот на Балтике враз не увеличивал таким образом свою мощь. Шутка ли сказать, 270 пушек на кораблях-«приемышах» и больше сотни пушек на кораблях из Архангельска. Почитай, полтыщи орудийных стволов прибавилось!

— Господин шаутбенахт, — прервал благостные раздумья царя капитан Гослер, — позвольте поднять сигнал и дать ответный салют?

— Добро, — коротко ответил царь, переводя взгляд на стоявшие в глубине бухты два корабля, построенные в Архангельске. «Пожалуй, по виду они ничуть не уступят аглицким. Знать, и наши умельцы на ноги становятся».

С последним залпом салюта сквозь пороховой дым, стелющийся над водной гладью, от трапа «Ле-ферма» отвалила шлюпка и направилась к «Святой Екатерине». Капитан-командор Сиверс проворно взбежал по трапу и приложил руку к шляпе:

— Господин контр-адмирал, имею честь доложить о состоянии вверенной мне эскадры.

— Погодь малость, — ответил Петр. — Ты гавань всю промерил, покажи, где мне суда поспособнее расставить. Да пошли шлюпку за Иваном и Наумом.

Сиверс оживился, пересчитал корабли и не мешкая определил места якорных стоянок.

Сенявины не заставили себя ждать. Оба брата давно держали шлюпки наготове. Первым в объятиях Петра очутился Иван. Царь больше года не виделся с одним из первых потешных и, как всегда в минуты хорошего настроения, был щедр на благосклонность. Выслушал краткий рассказ о мытарствах перехода, стоянки в Копенгагене.

— Чуть было, господин контр-адмирал, шведы меня не перехватили, токмо я их обставил, все загодя у купцов выведал, переждал в Данциге.

— Каковы экипажи? — Петра это заботило прежде всего.

— Повелевай, господин контр-адмирал, сниматься с якоря. Хоть сей час азардировать супротив шведа готовы.

— Каков молодец, — засмеялся, довольный находчивым ответом, Петр, — токмо один в поле не воин. Остальные-то сотоварищи, — царь кивнул на стоявшие в гавани «приемыши», — покуда оперяются, ни людей, ни пушек в достатке. Одначе будь начеку. Вона днями Ипат Муханов на «Принцессе» в дозоре купцов спрашивал, сказывают, шведы давно у Гангута расположились.

Петр поманил стоявшего у борта Наума:

— Докладывай, что наши «приемыши»?

— Суда, господин контр-адмирал, по росписи в полном соответствии. Людей третья доля экипажа. Покуда токмо для обслуги парусов в достатке. Наилучший изо всех «Леферм»…

— Который? — перебил Сенявина Петр. — Не тот ли? — Его цепкий взгляд сразу выделил из расположенных в бухте кораблей самый большой и изящный по форме.

— Он самый, господин контр-адмирал.

С молодости охочая до всего нового и неизведанного для него в корабельном строении натура царя проявилась без промедления. Он подозвал Сиверса:

— Распоряжайся, капитан-командор, якорными местами и обустройством эскадры, я на «Леферм» наведаюсь. Накажи капитанам суда в порядок привести, экипажам отдыхать покуда. — Озорно подмигнул Науму Сенявину: — Аида на «Леферм», — и шагнул к трапу.

Не один час провел на «Леферме» царь. Сначала прошел по верхней палубе, с кормы до носа. По пути осматривал ванты, взобрался по ним на нижнюю площадку фок-мачты, фор-марс, которая служит для наблюдения и разных работ с парусами. Потом спустился на артиллерийские деки, откидывал пушечные порты, прикидывал, какие пушки ставить, забрался в крюйт-камеру — помещение для хранения пушечных пороховых зарядов. Полез в нижние палубы. Заглянул в трюм. Похвалил:

— Добро. Почитай, сухо. Воды не боле половины фута.

Заглядывал в каюты офицеров, понравилось. На верхнюю палубу поднялись, когда солнце скрылось за горизонтом.

— Корабль што диковинка. Излажен примерно. У нас таких еще не бывало. Поглядим, как он в море под парусами.

Когда уселись в шлюпке, царь пригласил Наума:

— Поедем ко мне, Наум. Чаю, Катеринушка заждалась.

В самом деле, Екатерина Алексеевна с утра то и дело выбегала на балкон, поглядывала в сторону выхода из бухты и все же прозевала, прилегла отдохнуть, и ее разбудили салютные залпы.

Около дома с вечера стояла толпа жителей. Каждому хотелось взглянуть на русского царя. Петр приехал поздно, на открытой бричке, когда все разошлись. Обнял улыбающуюся, с раскрасневшимися глазами жену. За десять лет совместной жизни твердо уяснила Екатерина Алексеевна нрав супруга и научилась никогда не расспрашивать его о причинах поздних возвращений и не высказывала недовольства по этому поводу. Тем паче прятала бабьи слезы.

Петр никогда не пил из рюмок. Считал это зазорным для мужика. Первый фужер опорожнили за удачу на море. Хрустели огурцами. Петр распоряжался обильными закусками сам. Екатерину отправил отдыхать. Наум рассказывал о нежелании английских офицеров, которые привели корабли, остаться на русской службе.

— Чудится мне, брезгуют они нами, государь, — не то с сожалением, не то с досадой проговорил Сенявин.

— Верно подметил, — согласился царь, — вона, мастеров ихних, умельцев, самолично уговаривал, обломались за хорошую деньгу, а теперь тот же Козенц, да Най мало-помалу приелись. Бок о бок с Федосеем да Гаврилкой усердствуют.

Разговор перешел на качество купленных кораблей. Сенявин подробно давал оценку каждому «приемышу».

На следующий день Петр смотрел пришельцев из Архангельска «Рандольфа» и «Гавриила». Хвалил Скляева за добротную помощь Саломбальской верфи в Архангельске. Потом царь занялся кораблями, купленными в Англии, но пришлось прерваться. Неожиданно появился Гослер. Тревожный вид капитана не предвещал ничего хорошего.

— Господин шаутбенахт, — вполголоса докладывал он Петру, — на корабле беда, моровая язва проявилась у людей.

Лицо царя исказилось в судороге. Он схватил Гослера за воротник:

— Врешь, сукин сын.

Гослер побледнел:

— Таким не шутят, господин шаутбенахт.

Оттолкнув Гослера, Петр прыжком побежал к трапу.

Гослер говорил правду. Вчера поздно вечером к лекарю пришли несколько матросов. Жаловались на недомогание, тело покрылось темными пятнами.

— Моровое поветрие, — сразу предупредил капитана лекарь. — Надобно этих людей немедленно удалить на берег в палатку.

Как оказалось, эти матросы накануне перегружали провизию с транспорта.

— Лекарь определил — вероятно, в продуктах завелись крысы, — объяснил царю Гослер.

Не прошло и часа, как весь экипаж «Святой Екатерины» стоял на палубе с баулами и пожитками. Петр приказал оставить на борту только вахту — 30–40 человек. Остальных на берег, в палатки. Корабль сей же час окурить дымом, задраить все люки.

К вечеру восточный берег бухты, вдоль древнего полуразрушенного монастыря Святой Бригитты, заполнился сотнями палаток.

По приказу царя экипажи всех судов съехали на берег.

— Моровое поветрие нам страшнее шведов, — объявил Петр на военном совете, — сия зараза косит, не разбирая чинов и званий.

На море установился штиль. Над всеми судами закурились дымы. Жгли капустные листья, солому. Вытравливали всю поганую живность из кубриков и кладовых.

У входа в гавань дежурили дозорные шлюпки.

— Дай Бог, чтоб штиль задержался, — с тревогой бросал взгляды Петр на горизонт. — Нам сие на руку. Штой-то от адмирал-генерала весточки нет…

В тот же день на бригантине к Апраксину, на финский берег, ушел Астраханского полка поручик Лавров. Отдавая ему пакет с письмом, царь предупредил:

— Остерегайся шведа. Завидишь паруса, не разглядывай чьи, отворачивай в сторону. Пробирайся вдоль берега к Вари-Валдаю, там бери к норду, аккурат к Гельсингфорсу выйдешь. Там в шхерах Апраксина и сыщешь.

Долгим взглядом провожал генерал-адмирал удалявшуюся в вечерних сумерках к горизонту корабельную эскадру. Стоявшему рядом Змаевичу распорядился:

— Нынче обойди всех бригадиров. Экипажам передохнуть надобно. Путь долгий. Утром по сигналу сниматься с якорей.

В каюте на столе, среди прибывшей из Петербурга почты, увидел знакомый почерк Салтыкова.

«Доношу вашему графскому превосходительству по присланному Его Царского Величества именному указу, за подписанием Его Монаршеской властной руки, — пробежал первые строчки Апраксин, — велено мне набрать здесь, в Англии, служителей разных чинов от капитанов даже и до последних правителей корабельных. И ныне при сей оказии вышеупомянутых набранных офицеров да двух навигаторов для переводу и с ними и полононика отправил до Санкт Питер Бурха на английском дагере, имянуемом „Ди Энн“, с капитаном Джордж Малер. А по принятии их в службу по свидетельству ежели достойны, повелите их привести к вере, чтоб служили верно, как своему Государю, понеже и здесь, в Англии, такой чин есть, что у начальных людей берут веру, и о сем как ваше графское превосходительство повелит против моего предложения.

Государь мой, вашего высокоблагородия нижайший слуга

Кончив читать, Апраксин потянулся, крикнул денщика:

— Пора ужинать.

«Вишь, Петр Лексеич сколь забот навесил на Федора, не токмо суда, а и людишек к ним сыскивать. Сие не так просто. Кто на край света поедет, неведомо куда? Разве нужда заставит. Мало того, так он по своей совести вдобавок и пленников наших вызволяет от шведа. И печется о присяге тех наймитов».

Апраксин принялся за ужин. Была одна слабость у генерал-адмирала — страсть хорошо покушать, за деньгами не стоял, стол у него был всегда отменный, несмотря на трудности походной жизни. Трапезу он всегда разделял с кем-нибудь. Раньше обычно приглашал Боциса, теперь зазывал Змаевича. Сегодня он занят по горло. Досужий, шныряет по галерам, эскадрам. В таких случаях Апраксин не гнушался приглашать к трапезе своего секретаря.

После первой рюмки напомнил ему:

— Читал я вчерашний журнал, ты запамятовал упомянуть о салютации государю. Допиши. Завтра почнем великое плаванье к Гангуту. Журнал мне докладывай ежевечерне…

В первый летний день, только-только показался на востоке край солнца, бабахнула пушка. Поход начался. День за днем, ровными строчками, ложились повседневные будни в походный журнал генерал-адмирала.

«Июнь. В первый день, поутру, наступила тишина… Учинен сигнал, и шли по эскадрам и ночевали в последних Березовых островах…

В 4-й день во 2-м часу пополудни… шли до шхеров на гребле и на парусах, куда прибыли в 6-м часу пополудни… Ночевали, вшед в шхеры с милю. Когда поднялись до Березовых островов, отпущен к генералу князю Голицыну с письмами присланный от него поручик Селъчиской.

В 5-й день для ожидания провиантских судов умедлили до полудни. Пополудни в 2 часа пошли и ночевали, отошед с милю, при острове Стамно, который называется Черный, где обретается с командою своей лейб-гвардии майор Мамонов.

О полудни… видели с палубы в море верстах в 15 три корабля, да с мачты видели пять кораблей и слышали с оных кораблей пушечную стрельбу; выстрелов 9, один после одного, а чьи корабли, признать не мочно.

В 11-й день, после полудни в 5-м часу, прибыли к Гельсингфорсу. По прибытии получена ведомость от генерала князя Голицына, что оный намерен из Абова ехать 10-го числа июня.

Того же числа все нагруженные с провиантом суда приведены к пристани и начали выгружать.

В 12-й день трудились выгрузкою провианта ж… начали приготовлять 2 прама [33] и бомбардирский галиот…»

В тот же день поутру прибыла долгожданная весточка от государя. Дозорные скампавеи на входе в шхеры пушечным выстрелом остановили бригантину, шедшую без флага.

— Так государь повелел, — пояснил бригадиру Волкову поручик Лавров, — опасаться следует шведов. Сам зрел вдали три паруса. За мной увязались. Хорошо, ветерок стих, так они отстали.

Прочитав письмо царя, Апраксин встревожился:

— Коим часом моровое поветрие занесло на эскадру?

— Толком никто не ведает, — рассказал поручик, — доказывают — с провиантского судна, на котором крыс развелось множество. Но государь враз всех служителей на берег свез. Почитай, не одну тысячу. На судах дымом все прожигали скрозь. Кажись, утихомиривается лихоманка.

Расспрашивал генерал-адмирал о переходе эскадры к Ревелю, встречались ли шведы на пути, как обстоят дела в Ревеле.

— Семь штук новых посудин обрелись там в гавани, — доложил поручик.

— О том я понял из весточки государя, — ответил Апраксин. — Пять судов покупных аглицких да два из Архангельского. А ты сам-то на тех посудинах бывал?

— Нет, ваше сиятельство, не приходилось по службе, — покраснел поручик, — к тому же все люди нынче на берегу в палатках.

Апраксин понял, что от Лаврова ничего путного о новых судах не услышишь.

— Ладно, ступай. Бригантину покуда приведи в порядок, задержись. Днями прибудет генерал Голицын, с ним двое языков-пленников. Выспросим у них о шведах, я государю все отпишу.

Генерал-адмирала в Гельсингфорсе ожидал курьера от генерала Голицына. За десяток лет Апраксин постепенно, с годами приучил себя действовать двумя руками, как выражался царь, флотом и армией на пути к поставленной цели. Всегда, со времен изгнания Либекера от Петербурга, держал в уме заботу, каким образом отвадить неприятеля на суше, отбить атаки с моря. Покуда все получалось удачно. Прогнали шведа по суше до самого Ботникуса. Следом галерный флот под его же командой обороняет берег надежно. Опять же пехота и кавалерия без подмоги флота изойдут силой. Без провианта, боевых припасов, подвозимых морем, выжить армии невозможно. На севере шведы до сих пор держат в своих руках все дороги. Чтобы пробиться к гарнизону Або на берегу Ботники, надо устранить преграду на море, у Гангу-та. Конечно, душа у Апраксина, как и у государя, еще с давней поры, с колыбельки первых судов Плещеева озера, сроднилась с морским делом. Поначалу присматривался с молодым царем к парусу ботика на Яузе, потом на фрегате бороздили волны Плещеева озера. Дальше — больше. В Архангельске строил суда, выходил на морские просторы. Начинал великое дело в Воронеже, когда государь решил-таки: «Морским судам быть». Сотню судов больших и малых, от фрегатов до 58-пушечной «Предистинации», спустил Апраксин со стапелей Воронежа. Наладил корабельное строение здесь, на Балтике. Теперь верховодит галерным флотом. На берегу опять же под его рукой войско, четыре генерала. От них идут донесения, ждут приказа, совета…

Генерал Голицын пять дней добирался до Гельсингфорса. Отдуваясь подал рапорт, доложил Апраксину. Был издавна с ним накоротке.

— Так что, Федор Матвеевич, в Або провианта скудно. Неделю-другую протерпят. Шведы покуда далече, мы их отвадили на край земли. Только часто на дорогах шастают. Они тоже голодают. Отсекли мы их от матки.

Слушая и читая рапорт, Апраксин думал о другом:

— Языков-то привез?

— Здесь они, куда денутся. Дезертиры оба, первый датчанин, другой саксонец. Говорят, сбежали, к нам переметнуться желают. Так я понял, что у Ватранга, адмирала ихнего, тоже не сладко с харчами. Откормили мы обоих. Довольны, к нам просятся.

Апраксин прервал тираду генерала:

— Тащи сюда первого, датчанина, за толмача поручик Вебер станет, земляк оного. Порознь учиним допрос.

Голицын распорядился адъютанту:

— Призови дезертиров из караула. Поначалу толстого капрала приведи.

Минуту-другую Апраксин молчал, рассматривая пленника в довольно потрепанном мундире, но бодрого на вид. Начал издалека:

— Звать как, где служил?

Пока толмач переговаривался с пленным, Апраксин спросил Голицына:

— Михал Михалыч, а пошто нанимались к супро тивнику? Не молвят?

— Знамо, — усмехнулся Голицын, — денежный интерес. Холостяки оба.

— Капрал Юнас Фалк, — доложил толмач, — служил пушкарем на адмиральском корабле «Бремен».

Допрос пошел бодрее:

— Когда прибыли, где стоят?

— В последнюю неделю апреля. Якоря отдали у деревни Твермине, спустя десять дней эскадра перешла к мысу Гангут.

— Кого из флагманов знает?

— Старший флагман адмирал Ватранг, второй флагман вице-адмирал Лилье, третий шаутбенахт Таубе. Еще два шаутбенахта Эреншильд и Анкерштерн.

— Откуда сие знает?

— Сам не раз видел их у адмирала Ватранга.

— Сколь кораблей и каких? Знает ли что о пушках?

Юнас отвечал бойко, без запинки:

— Кораблей шестнадцать, пушек шестьдесят-семьдесят, фрегат-пушек два десятка, галер шесть.

— Еще есть весельные суда?

— Шхерботы четыре или пять, с пушками.

— Апраксин помедлил и лукаво усмехнулся:

— Коим образом сбежал?

— Давно задумали сбежать с камрадом. Попросились в команду на берег, дрова готовить. Там и утекли в Твермине, потом по дороге к Або. Искали ваших русских.

— Отколь знаешь про наших?

— На «Бремене» про то офицеры рассуждали еще на пути.

— Что еще слыхал про нас?

. — Говорят, что у вас галер много, но моряки вы неважные. Все равно вас побьют. — Капрал почему-то повеселел и добавил, — мне думается, они вас не одолеют. Апраксин переглянулся с Голицыным:

— Что еще добавишь?

— Адмирал Ватранг послал на Аланды шхерботы и галеры под командой шаутбенахта Таубе. — Капрал шмыгнул носом. — С едой там плохо. Один горох да пшено, и те кончаются.

Апраксин с довольной миной на лице потер подбородок, — этот датчанин поднял настроение. Но все ли сказанное правда?

— Гляди, ежели соврал, шелапугой тебя отделаем. Ступай. Получишь бумагу, обозначь расположение судов швецких.

Апраксин кивнул сидевшему в углу Змаевичу:

— Приставь к нему, Матвей Христофорович, поручика, нехай намалюет эскадру швецкую подле Гангута.

Второй дезертир, медлительный толстяк, солдат Яран Эрик, саксонец, на вопросы отвечал неспешно. Видимо, по натуре был менее сообразительным, чем его товарищ. Ничего путного от него не добились, кроме одного: шведы кормят плохо, денег не платят, здесь, у русских, ему нравится.

— Ты хвалишься, у пушек прислугою был, — спросил Апраксин и продолжал с ехидцей, — каковы они, пушкари швецкие, проворные или, как ты, увальни?

У Ярана зарумянились щеки:

— Они добрые канониры, стреляют метко, капитан Фришен им спуску не дает.

— Ну, добро, ступай.

Апраксин посмотрел на Голицына:

— Пойдем отобедаем, Михал Михалыч, поговорим о деле. А первого датчанина сего же дня отправлю к государю. Важное молвил, такой язык добрая находка. Спасибо тебе.

Вечером бригантина ушла в Ревель. Генерал-адмирал передал Лаврову пакет для царя и сам проверил караул.

— Гляди, — предупредил он поручика, — сего пленника сторожи крепко, — ежели шторм, штоб в воду не свалился. Государю он потребен весьма.

В Гельсингфорсе на лужайках зазеленела трава. Солдаты с галер жили на берегу в палатках. В свободное время нежились на солнцепеке. По сравнению с Котлином, где тянуло сыростью, здесь лето уже вступило в свои права. Природа располагала к отдохновению, однако ратный труд не имел права на передышку. Об этом свидетельствовали и записи основных событий в журнале генерал-адмирала.

«В 17-й день имели консилиум с генералом князем Голицыным, чтоб ему с полками, которые вАбове, быть в Поекирке и тамо посадить на скампавеи, а на сухом пути иметь команду генерал-лейтенанту Брюсу.

Выгруженные ластовые суда и лишние русские бригантины с поручиком Росом отправить в Петербург, а при Гельсингфорсе для посылок с письмами в Ревель оставлены три бригантины под командой поручика Витстока.

Того же числа прибыл генерал-майор Чекин.

В 18-й день карбасы, выгруженные, с полковником Толбухиным отправлены в Петербург, только из оных 15 карбасов меньших оставлено.

В 19-й день, поутру, генерал князь Голицын отъехал… в Або. Того же числа пополудни и генерал-майор Чекин…

В 20-й день, поутру, били на гребных судах сбор, чтобы все люди были во всякой готовности, а около полудня прибыл на полугалеру г. генерал-адмирал, учинил сигнал к походу».

Галерный флот двинулся на запад. Где-то там, по-тса еще далеко, за зелеными холмами и скалистыми пригорками финских шхер, у входа в Финский залив их ждет не дождется адмирал Ватранг…

Появление шведской эскадры на рейде, неподалеку от деревни Твермине, сразу же привлекло внимание крестьян-чухонцев. На первой шлюпке, приставшей к берегу, приехал адъютант Ватранга:

— К столу адмирала должно быть свежее мясо и молоко. Если найдется зелень, получите двойную плату.

Чухонцы оживились, деньги сами просились им в руки.

— Мы можем ловить господину адмиралу каждое утро рыбку.

— Прекрасно. Только чтоб улов был свежий, и привозите на тот корабль, — показал адъютант на самый большой корабль под адмиральским флагом.

Оказалось, что свежей рыбки захотели не только адмиралы, но и добрая сотня офицеров с других кораблей. Благо, что стоянка, видимо, затягивалась, а хвойный настой воздуха, веявший с лесистого берега, возбуждал аппетит. Но Ватранг по опыту знал, что безделие и бездействие порождают в экипажах дурные настроения.

На третий день стоянки три корабля отправились нести дозор.

— Ваша цель следить за русскими из Ревеля и перехватывать курьеров из Петербурга.

Вместе с уловом рыбы чухонцы привезли приятные новости.

— Крестьяне узнали, — доложил Ватрангу адъютант перед обедом, — к Норду от Вазы, в Остерботнии, наши войска потеснили русских.

Лицо Ватранга растянулось в улыбке.

— Наконец Армфальт показал царю Петру шведскую хватку. Надобно и нам начинать действовать. — Ватранг вспомнил о призовых деньгах. За поимку каждого судна казна платила морякам деньги. — Вызовите к вечеру капитанов Систерна, Коля и Пальмгрена.

Послеобеденный отдых трем капитанам пришлось отложить. Следовало подготовить шлюпки, вычистить мундиры, погладить сорочки. Неизвестно, для какой цели взбалмошный адмирал вдруг вызвал к себе капитанов.

В назначенное время шлюпки подошли к трапу «Бремена». Ватранг прогуливался на юте, внимательно наблюдая, не растеряли ли матросы морскую сноровку. Да и нелишне проверить, в каком виде содержатся шлюпки.

Всюду, по неписаным правилам морской этики, шлюпки олицетворяли свой корабль, служили его визитной карточкой. По их состоянию и облику флагман определял и толковость выучки экипажей капитанами.

В этот раз физиономия Ватранга выражала довольство и хорошее настроение.

В каюте Ватранг пригласил офицеров к столу, на котором лежал свиток карт. Развернув одну из них, адмирал проговорил:

— Всем вам знакомы фарватеры Финикуса. Ледоход кончился, началась навигация. Торговцы устремились к Петербургу. Здесь мы их перехватим. Все купеческие суда хватать без разбора и приводить сюда. Чем больше призов мы захватим, тем полнее будут кошельки матросов и наши с вами.

— Герр адмирал, — спросил назначенный старшим капитан Систерн. — Как быть с английскими купцами?

Ватранг на минуту задумался:

— Поступим так. С английской королевой нам не следует портить отношения. Англичан приводите, я сам разберусь с ними.

Чутье не обмануло Ватранга. Спустя сутки капитан Пальмгрен привел два приза — английское и лю-бекское купеческие суда, следовавшие из Петербурга.

На английском «купце» капитаном подвизался не в меру словоохотливый датчанин, Лазениус. Он оказался находкой для Ватранга.

Как выяснилось, три года назад он служил по контракту у царя Петра командиром фрегата в эскадре адмирала Крюйса. По какой-то причине он повздорил с Крюйсом, и царь дал ему отставку.

Ватранг не стал расспрашивать капитана о распрях с Крюйсом, его интересовало другое. Он пригласил Лазениуса пообедать с ним, и тот не без удовольствия выкладывал все начистоту.

— Как защищен Петербург с моря? — задал первый вопрос Ватранг, вспоминая о многочисленных неудачах рейдов Нумерса, Анкерштерна-старшего, де Пруа к устью Невы.

— О, там царь Петр неплохо укрепился. Самое занятное, он соорудил крепость на воде, Кроншлот. На ней десятка полтора пушек. — Лазениус начертил на бумаге продолговатый остров Котлин, указал, где, как он знает, расположены пушечные батареи. — Поперек фарватера русские при опасности часто устанавливают разные заграждения.

Но все же Ватранг хотел знать о морских силах. Вино окончательно развязало язык датчанина.

— В прошлые кампании русские остерегались выходить в море. Теперь же, я знаю, у царя Петра пять кораблей линейных, самый большой на шестьдесят пушек, другой по полсотни. Определенно есть пяток фрегатов пушек на тридцать каждый.

Слушая собеседника, Ватранг прикинул в уме. У него пушек в два раза больше, чем у русских.

— Вы, герр адмирал, не беспокойтесь, — успокаивал Ватранга датчанин. — Русские люди к морю не пригодны, боятся воды и мало что смыслят в мореходстве.

— Чем же тогда может похвалиться царь на море? — допытывался Ватранг.

— По моему убеждению, для вас больше всего неприятностей следует ожидать от русских галер. Там главенствует генерал-адмирал Апраксин. У них штук сто наберется, пожалуй, не меньше.

Рассказал Лазениус и о своем земляке Сиверсе и голландце Шелтинге — помощниках Петра.

Ватранг решил отпустить английское судно в награду за обстоятельные сведения Лазениуса. Любекс-кого купца под конвоем отправил в Стокгольм.

Провожая взглядом караван, Ватранг взглянул на хмурое, необычное для весны небо. С утра свинцовые, не по времени, тучи неслись с запада, ветер покрепчал, на взбаламученном море появились белые барашки. К вечеру море заштормило, волны глухо били в борт, корабли водило на якорных канатах из стороны в сторону. Адмирал распорядился всем судам для надежности завести вторые якоря. По корме совсем рядом, в десяти-двенадцати кабельтовых, мрачно торчали из воды многочисленные островки, окруженные каменистыми рифами.

Переменчива погода в мае. Взошло солнце, и ветер начал затихать, утихомирились и волны за бортом, но неприятный осадок от короткого шторма не давал покоя адмиралу.

— Призвать всех флагманов и капитанов к полудню. Совет произведем, займитесь протоколом, — распорядился он адъютанту.

Салон флагмана едва вместил два десятка офицеров, прибывших на Совет. Адмирал был краток, излагая причину сбора:

— Вчерашний шторм, как вы знаете, показал непригодность нашей стоянки у Твермине. Случись крепкий ветер или шквал, сорвет корабли с якоря, а кругом рифы.

Поглядывая на сидевших, Ватранг уловил в их глазах понимание сказанного.

— Потому полагаю, надежнее наше место переменить и перейти на рейд у мыса Ганге. — Адмирал обвел на карте указкой новую стоянку. — Там полуостров защитит нас от северных ветров и позиция имеет большую выгоду для маневра, как в море, против эскадры царя, так и в шхерах, для задержания галерного флота.

Никто из младших флагманов и капитанов не возразил адмиралу.

Все было просто и ясно. Оставалась лишь досада, что в лежавшей напротив деревеньке можно было хоть немного поразвлечься с девками и каждый день иметь в каюте к завтраку свежее молоко. Как и положено в таких случаях, вслед за Ватрангом протокол Совета подписали младшие флагманы и капитаны.

Осмотревшись на новом месте, Ватранг не дал покоя подчиненным, назначил два раза в неделю упражнять стрельбой орудийную прислугу, раз в неделю отряжать на берег матросов заготавливать дрова. По мере возможности, готовить пищу для экипажа на берегу и там же кормить матросов. Больше мороки, но корабли будут чистыми и матросы наберутся сил.

Как и положено, Ватранг донес его королевскому величеству, королевскому сенату и королевской Ад-миралтейств-коллегии о прошедших изменениях и полном порядке на вверенной эскадре.

Утром Ватранг отправил депеши в Стокгольм, а вечером почувствовал неладное на «Бремене».

После того как вернулась шлюпка с берега, привезшая матросов, капитан Фришен, согласно уставу, вдруг отпросился сойти с корабля. Вернулся он поздно, когда адмирал спал крепким сном.

Утром за завтраком адъютант, явно что-то недоговаривая, сказал, что капитан Фришен хочет сделать адмиралу важное сообщение.

— Какие такие важности? — усмехнулся Ватранг. Не любил он неопределенности откладывать в долгий ящик. — Пускай войдет, — вытирая губы салфеткой, проговорил адмирал.

Побледневшее, обычно спокойное лицо Фришена выражало тревогу.

«Что он, с девками, что ли, миловался всю ночь?» — подумал Ватранг.

— Герр, адмирал, — с хрипотцой в голосе проговорил Фришен, — на моем корабле случилось несчастье: исчезли два матроса, наемных по контракту. Рулевой и канонир.

Ватранг закашлялся:

— Как исчезли? Наверняка с девками в деревне на сеновале. Помните, такой случай был у капитана Фогеля?

— Нет, герр адмирал, — виновато продолжал Фришен, — я сам обыскал всю деревню, их нет в Твермине. Чухонцы сказали, что вчера были у них два матроса, прикупили хлеба и спросили дорогу на Або.

«Вот-те на, — подумал Ватранг, — а я только что отправил с эстафетой депешу, что у меня на эскадре все благополучно. И черт знает, что у этих наемников на уме. Каждому в душу не залезешь».

Адмирал не стал винить Фришена, только предупредил, чтобы он не обсуждал происшествие с другими капитанами.

Да разве шило в мешке утаишь? Уже на другой день матросы «Бремена» отправились за дровами и рассказали о дезертирах своим друзьям с других кораблей, и скоро вся эскадра знала об этом инциденте.

Само по себе бегство наемников не очень тревожило Ватранга. На эскадре, которая крейсировала в Датских проливах, побеги наемных матросов были заурядным явлением. Другое дело, что они могли оказаться в стане неприятеля и кое-что поведать царю. Ну, да Бог с ними. Глядишь, по дороге в лесу беглецов настигнут волки…

Минул первый месяц дозора у Гангута, а русские еще не давали о себе знать. Но вот наконец и первые известия из Ревеля. Линейный корабль «Верден» и бригантина «Гейя» сумели на рассвете незаметно подобраться и разглядеть в гавани русскую эскадру.

— Я успел рассмотреть в бухте по крайней мере четыре многопушечных корабля и еще много других судов, — доложил капитан Фогель. — Быть может, в глубине гавани есть еще корабли.

Выслушав капитана, Ватранг приободрился. Нужно показать русским, кто здесь хозяин. С этим делом вполне справится адмирал Лилье.

— Ваше дело, дорогой Лилье, показать царю наше превосходство и заставить русских отступить, в конечном итоге, от Ботники. Мне думается, вам не следует ввязываться с ними в пушечную дуэль. Надо обстоятельно разведать силы и намерения русских. Вы знаете, что на некоторых наших судах появилась течь. Поэтому возьмите по вашему выбору шесть Добротных линейных кораблей, этого будет достаточно.

Спустя час-другой сонную тишину на рейде прервали множество переливчатых характерных трелей боцманских дудок, на палубах кораблей раздавался топот сотен матросских башмаков. На мачты по вантам карабкались матросы, меняли ветхие паруса на новые, проверяли снасти, надежно крепили деревянные части мачт — стеньги, реи. Проворно взбегали на носу по торчащим бушпритам, подвязывали убранные прежде паруса.

Лилье доложил о готовности к походу, но пришлось задержаться. Ватранг увидел на горизонте парус.

Раз-другой в неделю из Стокгольма приходили транспорты. Подвозили провизию, доставляли почту, увозили больных. Сейчас Ватранг определил, что приближается не обычный неуклюжий транспорт, а королевская яхта «Ульрика».

— Вам придется обождать, — обронил Ватранг, повернувшись к Лилье. — Королевскую яхту понапрасну гонять не станут. Какая-нибудь важная птица следует к нам.

Он придирчиво окинул взглядом палубу «Бремена», подозвал Фришена:

— Наведите порядок на верхней палубе, подберите сопли на баке, там болтаются концы за бортом.

Предчувствие не подвело опытного моряка: «Уль-рика» доставила из столицы комиссара королевского Совета Лунгфельда.

Как только яхта стала на якорь, от борта «Бремена» отвалила шлюпка за высоким гостем.

Медленно переставляя ноги, вытирая потную лысину, с трудом поднялся по трапу важный чиновник.

Узнав, что эскадра Лилье вот-вот выйдет в море, он расцвел и проследовал в каюту адмирала.

— Как раз вовремя я подоспел, — проговорил Лунгфельд, загадочно поглядывая на Лилье.

Отдышавшись, он начал издалека:

— Вы знаете, господа, давнее несчастье, которое постигло доблестную армию его величества в России под Полтавой.

Советник напомнил, что тогда в плен к русским вместе с войсками попали граф Пипер, фельдмаршал Рейншильд, генерал Левенгаупт. Не так давно графиня Левенгаупт написала жалостливое письмо принцессе Ульрике. Она слезно просила ее облегчить участь ее супруга, генерала Левенгаупта. Добросердечная Ульрика разделила ее горе и просила у короля разрешения обратиться к царю. Но король ответил очень резко. Он обвинил Левенгаупта во всех грехах, пенял ему, что он не выполнил приказ короля и вместо сражения с русскими позорно сдался на милость победителя.

— И все же, господа, наш королевский Совет обдумал все обстоятельства и пришел к выводу, что пора принять меры к облегчению участи наших высокочтимых соотечественников. — Советник сделал паузу, перевел дыхание. — Вам также известно, что современ нашей славной виктории под Нарвой его величество пленил русских генералов. Один из них, генерал Автоном Головин, по нашим сведениям, из приближенных царя Петра. Так вот, вам, дорогой адмирал, — Лунгфельд повернулся к Лилье, — при первой же возможности следует отправить русскому царю просьбу начать переговоры по этому поводу.

И Ватранг, и Лилье, конечно не подали виду, но в глубине сознания им стало не по себе. Как так, они привели эскадры, чтобы отвадить русских, а теперь им предстоит выступать в роли миротворцев?

Провожая Лилье, адмирал Ватранг вполголоса напутствовал его:

— Я надеюсь, что вы не уроните достоинство нашего флага, даже если вам выпадет нелегкая ноша, встречаться с русскими под белым флагом.

В отличие от всех шведских крепостей на берегах Финикуса, Ревель, по сути, пять лет назад сдался на милость победителей без боя.

Обложив древнюю крепость со всех сторон, русские полки не предпринимали ни штурмовых атак, ни пушечных обстрелов.

Петр схитрил. Он знал, что в городе нехватка воды, — русские перекрыли единственный канал с пресной водой, поступавшей из Верхнего озера. Замерли мельницы, расположенные на этом канале. Нет муки, нет и хлеба. Морем шведских купцов в Ревель не допускали. На высоких холмах расположились русские батареи и держали под прицелом подходы к Ревельской гавани. В городе вспыхнула моровая язва — чума.

Вместо ядер Петр направил жителям «Универсал…», в котором обещал «сохранить в полной неприкосновенности… евангелическую религию, распространенную сейчас во всей стране и городах, все ее старые привилегии, свободы и права».

В конце концов шведский гарнизон капитулировал, сдал крепость без единого выстрела и с почетом отправился на судах в Швецию.

Потому-то в Ревеле русский гарнизон и экипажи кораблей, расположившиеся на берегу в палатках, чувствовали себя вполне сносно.

Единственно, что беспокоило Петра, не застанут ли шведы врасплох безоружные, по сути, суда и вдобавок без экипажей. На время болезни на каждом судне оставалось лишь 40–50 матросов — для вахты у якорей и окуривания помещений.

Каждый день спозаранок поднимался Петр на высокий каменистый холм старинной крепости Вышго-род. Здесь день и ночь несли вахту дозорные, всматриваясь в морскую даль. Дежурный поручик докладывал, что пока вроде бы спокойно.

— Одначе, ваше величество, под Наргеном, кажись, показывались паруса, а вскоре исчезли в тумане.

Петра это беспокоило. Он вскидывал подзорную трубу. Совсем рядом, подле гавани, два островка — Большой и Малый Кар л ос. Справа, на выходе с рейда, остров Вульф. За ними не укроешься. Далеко в море чернели скалы острова Нарген. Из-за него и показы- вались временами в последнее время два-три парусных судна, маячили, а потом исчезали. Вчера в гавани появилась немецкая шхуна с купцом из Данцига. Он уверял, что у Наргена видел бригантину под шведским флагом.

— Слава Богу, государь, нам удалось избежать погони, — рассказывал шкипер, — С нами был добрый лоцман, он быстро направил шхуну к берегу, вдоль которого много мелей. Шведы не стали рисковать.

«Значит, шведы у Гангута расположились на якорях. Видать, высылают свои досмотры. Нам бы знать их силу. Апраксин обещался донести, но покуда молчит».

Помогли царю местные рыбаки — эсты. На всех морях испокон веков род людской присутствует в трех ипостасях. Первая черпает из водной среды продукты для поддержания телесных сил — рыбари. Вторая категория, тоже миролюбивая, использует водную стихию как коммуникацию — налаживает связи с целью наживы — торгаши-купцы. В третьем обличье на морские просторы устремляются армады военных судов. Покоряя приморские крепости, они завоевывают новые земли, устанавливают господство на морях, крепят могущество своих держав.

Каждый день на рынке, около незатейливой пристани, рыбаки торговали дарами моря — свежей рыбкой, делились новостями между собой, пересказывали их покупателям.

Как-то вечером Екатерина передала новость супругу:

— Нынче прислуга принесла свежей рыбы. На рыбьем рынке сказывали, что шведские военные суда обретаются близ Наргена.

Петр сразу же позвал прислугу, расспросил, а утром сам поехал на рыбацкую пристань. Русского царя окружила толпа рыбаков, бросили они свое занятие. Словоохотливые, как и все рыбаки, эсты подробно описали все, что видели. Да, за Наргеном не первую неделю курсируют галсами шведский фрегат и бригантина. Рыбаки возят им на продажу свежий улов, который шведы покупают по хорошей цене. Главным у шведов, кажется, майор Адольф Снольском.

Выслушав рыбаков, Петр задумался. Раз шведы присматривают за Ревельской бухтой, значит, все-таки считаются с какой ни есть морской силой русских. Но сколько их? Какие у них замыслы? Неплохо бы прознать.

В тот же день капитан-командор Шелтинг получил указ от царя — готовить к походу бригантину.

— На бригантине старшим пойдет Захарий Мишуков. Отправим его с письмом к шведам. Под видом просьбы нашей к размену пленниками. Пущай выведает, што и как, пришли его ко мне.

Почему же царь остановил свой выбор на Захарий Мишукове? Так уж сложилось, что за четверть века немало приблизил к себе царь своих бывших потешных, и ближе всех к нему оказались те преображен-цы и семеновцы, которые связали свои судьбы с морем. Так и «кочевали» они с царем, начиная с Великого посольства. Жаловал царь и молодую моряцкую поросль. Одним из первых окончил Навигацкую школу и выходец из захудалых дворян Захарий Мишуков.

Петр завел порядок — лично экзаменовал выпускников Навигацкой школы. На поверке знаний ему приглянулся 20-летний, шустрый гардемарин Захарка. Флот на Балтике только-только нарождался, определили его первоначально на бригантину. При отбитии нашествия генерала Либекера проявил он себя. «За участие в разбитии Либекера пожалован золотой медалью». С той поры находился Мишуков в поле зрения генерал-адмирала Апраксина. Перед штурмом Выборга Мишукова произвели в штурмана. Редкое потому времени звание. Выделился он и при взятии Выборга. И не только лихостью в бою, но и проворством. Приглянулась Захарию дочь бурмистра Выборга, сватался к ней. За свата выступил сам царь-государь, сватовство отметили, как положено, пиром. Но пронырливый Захарий скоро разведал, что невеста почти бесприданница. Тихо, бесприметно Мишуков отступил, дал задний ход. В следующую кампанию царь взял его с собой в Прутский поход. За какое отличие, неясно, но в царском указе прописано «за участие в турской акции произведен в гвардии подполковники». Не отпускал его от себя Петр. Посадил рядом с собой исполнять роль шафера на царской свадьбе с Екатериной Алексеевной…

Как всегда, ловко щелкая каблуками, Мишуков явился перед царем.

— Подойди, — поманил царь Захария, дописывая какую-то бумагу за конторкой. Не отрываясь от писанины, наставлял Мишукова: — Завтра пойдешь к шведам на «Диане» с этим письмом. Где-то за Наргеном лавирует под парусами на фрегате майор Снольском. Выкинешь белый флаг. Подойдешь, представишься, на словах передашь, что сие мое послание к брату моему, королю Карлу. В нем прошу обмена пленников: ихнего генерала Горна, взятого в Нарве, на нашего генерала Автонома Головина, плененного под той же Нарвой. Пятнадцатый годок терзается у шведов Автоном. Пора его выручать.

Петр закончил писать, посыпал бумагу песочком, стряхнул, сложил вчетверо. Подозвал Мишукова ближе.

— Но не то генеральное. Твое дело все у шведов высматривать, ежели возможно, вызнать, сколь их судов у Гангута и каких, кто верховодит. Уразумел?

— Точно так, господин контр-адмирал.

Царь усмехнулся:

— Ну, с Богом, ступай. Жду тебя беспременно.

С восходом солнца шнява «Диана» снялась с якоря, лавируя против встречного дверного ветра, медленно направилась к Наргену. Только к вечеру шнява вышла на траверз Наргена и повернула к западу.

Заходящее солнце слепило глаза. Мишуков пригляделся в подзорную трубу. Вдалеке, милях пяти-шести, цепочкой вытянулась шведская эскадра.

«Один, другой… — передергивая плечами, шептал про себя Мишуков. — Мать честная! Никак шесть вымпелов, да вить все корабли никак линейные».

Капитан-поручик Мишуков не ошибся. На горизонте в лучах заходящего солнца лавировала левым галсом эскадра вице-адмирала Лилье. Командующий эскадрой только было распорядился ужинать, но в каюте появился капитан Систерн.

— Герр вице-адмирал, прямо по курсу появилось судно. Видимо, бригантина, лавирует на вест.

Пришлось выйти на палубу, вскинуть подзорную трубу.

«Пожалуй, шхуна или бриг, но какая-то особая конструкция, — определил Лилье, — наверняка это русская посудина. Куда же она лезет, на явную погибель?»

— Не спускайте глаз с этого храбреца, — опустив подзорную трубу, распорядился Лилье. — Передайте на головной «Верден»: сыграть тревогу. Чем черт нешутит. Я займусь ужином.

Между тем эскадра сравнительно быстро сблизилась с парусником. На встречных курсах расстояние скрадывается весьма быстро. Солнце еще не село в воду, катилось по горизонту, шведский адмирал не успел покончить с ужином, а на «Вердене» капитан уже четко определил и передал на флагман: «Вижу русскую шняву под белым флагом».

Раздался пушечный выстрел. «Верден» скомандовал шняве убрать паруса и лечь в дрейф. На русском судне, казалось, только и ждали этого сигнала. Прошло несколько минут, и на «Вердене» с удивлением наблюдали, как проворно забегали русские матросы, судно легло в дрейф и за борт спустили шлюпку.

— Я пойду к шведам, — сказал Мишуков капитану Риго, — со мной пойдет унтер-лейтенант. Ты ложись в дрейф и исполняй все сигналы шведов. Теперь мы будто полоняне. — Мишуков вздохнул, перекрестился. — Помоги нам Господь Бог, авось свидимся. — Он обнял капитана, сунул конверт за пазуху и полез в шлюпку по веревочному шторм-трапу, спущенному за борт.

«Верден» тоже лег в дрейф, остальные шведские корабли подобрали паруса и замедлили ход.

Поднявшись на палубу «Вердена», Мишуков отдал честь флагу, представился капитану и жестами объяснил, что имеет пакет для флагмана.

За десяток лет Мишуков не раз общался с пленными шведами, научился понимать их язык, кое-как мог объясняться, но решил не показывать своих знаний и не промахнулся.

Шведы — народ пунктуальный. Раз адмирал не давал никаких указаний, капитан не имеет права неприятельского офицера, тем более невысокого звания, допустить на адмиральский корабль. Другое дело, с ним находится какой-то молодой шкипер. Капитан так и пояснил, что шлюпку он пускай отправит на свое судно, молодого шкипера завтра отвезут к адмиралу, а сейчас, хотят русские или нет, но их поместят в отдельную каюту, под охраной часового. Неприятель, хоть и парламентер, должен быть под присмотром.

На свое судно русский офицер должен послать приказание пристроиться в кильватер шведской эскадре и никуда не отходить. Иначе заложникам несдобровать.

Время шло к полуночи. Мишукова с напарником заперли до утра в каюте.

…На рассвете в доме Петра появился встревоженный Шелтинг:

— Ваше величество, за Наргеном показалась шведская эскадра в шесть вымпелов, полагаю, что линейные корабли.

Спустя полчаса Петр стоял на холме Вышгорода с подзорной трубой. Внизу на берегу, вокруг палаток, суетились поднятые по тревоге матросы. Не одна тысяча их строилась по экипажам и быстро направлялась к пристани. Там их уже поджидали шлюпки. Экипажи начали развозить по судам.

Убедившись, что вблизи Наргена шведская эскадра, Петр приказал Шелтингу:

— Значит, наперво, наши котлинские корабли, которые с пушками и экипажами, в первую голову вооружить парусами и готовить к выходу. Остальным, «приемышам» и архангельским, токмо подобрать якоря, подвязать паруса и держать на изготовку.

Шелтинг молча откозырял и бегом направился вниз.

Если в Ревеле появление шведов встревожило царя, то и Лилье был расстроен, пожалуй, еще больше, чем контр-адмирал Петр Михайлов.

Как же, разведка доложила Ватрангу, что в Ревеле три-четыре судна, а сейчас Лилье уже второй час не может сосчитать, сколько же в бухте линейных кораблей и других судов.

По крайней мере линейных кораблей от 50-ти пушек не меньше пятнадцати. Вдобавок еще около десятка фрегатов. Превосходство неприятеля в силах тройное. В подзорную трубу Лилье явно просматривал, что некоторые корабли в бухте начинают распускать паруса и выбирать якорные канаты. Правда, ветер сейчас от норда и корабли вряд ли выйдут из бухты. А если ветер переменится? Лилье опустил подзорную трубу.

— Передать по линии кораблям эскадры: поворот на курс вест. Мы отходим за Нарген.

Нельзя же громогласно объявлять, что мы отступаем.

Когда Ревель скрылся за островом из глаз, Лилье распорядился доставить к нему посланца русских.

Вскоре подошла шлюпка от «Вердена», и на палубу вспрыгнул молоденький унтер-офицер. Вытянувшись в струнку, офицер что-то отрапортовал по-русски, и Лилье только понял, что он имеет письмо от своего государя. Вице-адмирал кивнул адъютанту, тот принял пакет, а унтер-офицера заперли в каюте.

Рассматривая пакет, вице-адмирал размышлял о том, есть ли ему смысл вступать в официальные отношения с русским царем. Распечатав пакет, он, младший флагман, берет на себя большую ответственность. Стоит ли заваривать кашу? Письмо-то королю…

Лилье отложил нераспечатанный конверт. Утро вечера мудренее.

На следующее утро русские не показывались, и Лилье все же решил еще раз проверить, что делается в Ревельской бухте. Тем более, что от норд-оста потянул легкий ветерок: «Нам на руку этот ветерок, В случае отхода мы оторвемся от русских».

Капитан Систерн, как обычно, стоял неподалеку и ждал распоряжений. Бодрый голос Лилье вывел его из задумчивости:

— Поднять сигнал, построиться в кильватер! Курс ост!

В полдень шведская эскадра, растянутая на добрую милю, не торопясь, медленно выходила из-за Наргена. Лилье расположился в середине строя. Когда вице-адмиральский корабль показался из-за Наргена, у Лилье не оставалось сомнений. На русских кораблях начали ставить паруса, вокруг них сновали шлюпки, заводили буксиры.

Взглянув на вымпел, Лилье облегченно вздохнул. Ветер был ему на руку. Русским придется буксировать свои корабли на выход, а это займет не один час.

Лилье досадно поморщился. В хвосте кильватера плелась русская шнява с подобранными парусами. Что делать с этим злосчастным пакетом? Никто не уполномочивал его, вице-адмирала Лилье, вступать в сношения с русским царем. Так он и распорядился Систерну.

— Верните пакет этому русскому шкиперу. Как-то объясните ему, что я не имею полномочий вступать в сношения с русским царем, и пусть отправляется к себе восвояси.

Немного подумав, Лилье закончил:

— Поднять по сигналу эскадру. Курс вест. Мы возвращаемся к Гангуту.

На «Вердене» Мишуков с нетерпением ожидал унтер-лейтенанта. За это время он выходил на палубу и успел из отрывков разговоров шведов узнать, что эскадра эта послана от главного флота, что стоит на якоре у Гангута, флагман у них адмирал Ватранг, вымпелов там еще дюжина, корабли великие, по 60–80 пушек…

Когда головной корабль русской эскадры «Полтава» достиг Наргена, навстречу ему под всеми парусами спешила «Диана». Далеко на западе в мареве скрылись паруса шведской эскадры…

В журнале «Поденной записи» царя Петра появилась очередная запись:

«В 19-й день в полдни приехал в наш флот поручик Мишуков из шведского флота, который туда был послан с письмами, и рапортовал, что он встретил… шведские корабли в четырех милях от Наргена и посланные с ним письма хотел отдать самому шведскому вице-адмиралу Лилье, который тою эскадрою командовал. Но он ему себя видеть не допустил, и держали его, Мишукова, на корабле у капитана и писем не приняли долго… Как он мог приметить из разговоров того капитана, что они посланы были из главного флота от Ангута, от командующего их адмирала Ватранга, чтобы осмотреть наш флот, в какой силе оный состоит. И когда тот Мишуков спрашивал их, сколько имеют во флоте кораблей, и тот капитан сказал, что, кроме сих 6, имеют у Ангута 13 кораблей, в которых есть от 60 до 80 пушек… Шкипер, посланный от Мишукова, между прочими разговорами от шведских офицеров и матросов, когда он был у вице-адмирала Лилье на корабле, тоже слышал о кораблях, кои у Ангута…»

Слушая Мишукова, царь про себя посмеивался: «Захарка-то не ведает, что мне сие уже известно». После ухода «Дианы» в Ревель вернулся поручик Лавров. Он доставил письмо от Апраксина и весьма нужную персону — дезертира. Полдня допытывал его царь и, удовлетворенный, спросил:

— Как же ты посмел своего государя Фредерика покинуть и переметнуться к неприятелю?

Ничуть не смущаясь, Юнас Фалк пожал плечами:

— У нас так принято. Кто больше платит, там и служим. Иногда и шведы нанимаются к нам на фрегаты.

«Хорош гусь!» — подумал Петр и спросил:

— Ежели добро будут платить, пойдешь ко мне матросом?

В ответ датчанин приободрился. За последнюю неделю он отъелся на русских харчах.

— Если ваше величество не обидит деньгами, с великим удовольствием.

— Ладно, ступай, еще поразмысли.

Теперь, с приближением кульминации развязки, в руках Петра оказались неизвестные прежде козыри противника. «Не сомнительно, Ватранг посылал сюда эскадру Лилье не для легкой прогулки, шведы надеялись поживиться легкой добычей, не удалось. Быть может, следует ждать в гости Ватранга? Теперь нам не миновать схватки, и сила будет на стороне шведов. С другого боку, не должен Ватранг покидать Гангут. Туда вот-вот нагрянет Апраксин, и, погнавшись за двумя зайцами, шведы останутся с носом».

И все же Петра насторожил визит шведской эскадры.

А ежели пронюхают, что добрая половина кораблей без экипажей да без пушек? А ну, двинутся на нас всей армадой? Нынче кое-как выволоклись из гавани, ни тебе субординации, ни тебе диспозиции.

Не откладывая за полночь, сидел в своей комнате Петр вместе с Шелтингом и Сиверсом. Держали совет на случай повторного появления шведской эскадры.

В прошлую кампанию по причине разнобоя у флагманов эскадра Крюйса упустила возможность одержать викторию над шведами.

Отправляясь нынешней весной из Кроншлота, Петр впервые проявил нескромность — попросил Морскую коллегию дать ему очередной чин на флоте — вице-адмирала, подобно тому, который имел его предшественник Крюйс. Как-никак, под его началом будет состоять два десятка боевых вымпелов. Но коллегия, где главенствовал генерал-адмирал Апраксин, покуда воздержалась, дала следующее заключение:

«Коллегия не может без причины обходить достойнейшего чином; перед Петром Михайловым право на это звание имеет другой, его товарищ по службе; ежели же контр-адмирал Петр Михайлов чем-нибудь отличится, то ему и будет дан чин вице-адмирала».

Собственно, Апраксин и другие члены коллегии хорошо знали натуру Петра, не уважал он несправедливость. И оказались правы. Петр не проявил какого-либо недовольства и надеялся своим горбом заслужить этот чин.

Вкупе с капитан-командорами старший флагман определил линию баталии на случай атаки шведов.

Авангардом командовать Шелтингу, ему придать пять 52-пушечных кораблей и два фрегата. Кордеба-талия — средняя, центральная часть эскадры подчинена старшему флагману, контр-адмиралу Петру Михайлову, замыкает весь строй арьергард капитан-командора Сиверса — пять кораблей и два фрегата.

На утреннем подъеме флага все капитаны эскадры уже знали свои места в линии баталии, на случай появления противника.

От Гельсингфорса до деревеньки Твермине напрямую около 100 верст. По морскому исчислению, немногим более 50 миль. Галерный флот крыльев не имел, плыл по воде, а сия акватория петляла в знаменитых финских шхерах.

Сотни малых и больших островков и просто торчащих из воды каменистых скал. Берега их опять же изрезаны впадинами, заливчиками, фиордами. В свое время ледники оставили на их поверхности свои отметины-шрамы. Между этими островками проливы разной величины. Одни пошире, саженей сто, другие поменьше, в третьи с трудом протиснется рыбацкая лодка.

По этим-то морским закоулкам и двигалась громада галер и скампавей. Где-то шли на веслах, где-то помогал попутный ветерок. На веслах размах у галер по ширине до 40 саженей. В шхерах не всюду протиснется галера с такой шириной. Гребцы выбивались из сил, требовался отдых. За галерами тянулись тихоходные прамы — плоскодонные суда. На них везли провиант. Без пищи далеко не уйдешь, а кругом одни скалы. Провизию везли не только для собственного прокорма, но и для войск генерала Голицына.

На третий день после выхода из Гельсингфорса показалась финская деревенька с кирхой, Екемень.

На адмиральскую галеру поднялся посланец от Голицына, полковник Пестриков.

— Так что, ваше сиятельство, — рапортовал он Апраксину, — доставил вам двух дезертиров.

— Ведомость добрая, — обрадовался генерал-адмирал, — кто такие?

— Оба матроса. Сказывают, служили на адмиральском корабле. Один ганноверец, другой из Датской земли.

«Стало быть, не сладко у Ватранга», — подумал Апраксин.

— Веди, который датчанин.

Датчанин назвался Ириком Вайнером, служил рулевым на адмиральском корабле «Бремен». Он подтвердил все, что рассказывал прежде Юнас Фальк о составе эскадры Ватранга, но сообщил и новости.

Только что вернулся из похода к Ревелю второй флагман, вице-адмирал Лилье.

— Он сказывал, будто бы у русских в Ревеле великая эскадра, — вспоминал датчанин, — а еще тот вице-адмирал передал, будто приезжал к нему царский молодец с каким-то письмом.

Апраксин встрепенулся. «Знать, Петр Лексеич на шведа наседает».

— Откуда прознал сие?

— На вахте стоял тогда, на юте, мерил ветер. А после мне дружок, вестовой матрос адмирала, передал.

Второй дезертир, парусный матрос Мейнгарт Пе-тик, родом из Ганновера, рассказывал, что слышал, будто на Аландах эскадра адмирала Таубе томится в безделье.

— Кто тебе поведал? — поинтересовался Апраксин.

— Шхербот приходил с письмом флагмана Таубе. Я с матросами перекинулся новостями. У них там с прокормлением лучше, чем у Ганге, и повеселее. Девок вдосталь.

Апраксин растянул губы в улыбке: «Кому — што».

— Как с парусами управлялся?

Матрос ответил без обиняков:

— На марселе всю жизнь, от боцмана пинков неполучал.

— Ну, ступай, поразмысли. Похочешь на русский фрегат, примем. Чарку каждый день поимеешь.

До Твермине рукой подать, остается две-три мили. Пора все разведать на месте.

Кого послать? Капитан Георгий способен, глазастый, земляк Змаевича, далматинец. У него отряд скампавей.

— Бери три скампавей. Ночи-то светлые, за полночь проберешься к Твермине, а оттуда скрытно к Гангуту. Пересчитай корабли. Запомни позицию.

Два дня прошло в томительном ожидании. На галерах и скампавеях экипажи не сидели без дела, работа кипела от зари до зари. Подходили берегом полки и батальоны дивизии Голицына, грузились на скампавей. Мало кто из солдат бывал прежде на судах. По шатким сходням, держась за веревочные ограждения, с дрожью в коленях входили гренадеры на морские посудины. Кое-кто тоскливо озирался на твердый берег, другие балагурили, не выдавая страха. Как-никак, кругом водица.

«В 26-й день, хотя сколько возможно трудились, однако ж не могли исправиться пересаживанием на скампавеи людей и для того умедлили до 27 числа и ожидали ведомости от капитана Георгия. Того же числа перед вечером капитан Георгий прибыл и рапортовал, что он видел неприятельские корабли, стоящие близ Гангута».

— Все как есть, господин генерал-адмирал, — Георгий протянул Апраксину помятый лист бумаги, — протянулись шведы цепочкой поперек проходу у Гангута.

Отпустив капитана, Апраксин расправил бумагу. Непросто шведа одолеть. А надобно. Сколь годков пробиваемся, а здесь застопорились. Без оного Ганге к Ботникусу не пробиться. Запросить бы подмогу от дацкого короля. У них добротные кораблики и матросы дюжие. А то враз бы ударить государю с моря парусным флотом, нам же из шхер пойти на абордаж. А может, с берега пушками отогнать Ватранга пода-лее в море, тем временем шхерами пробраться вдоль берега?

Все эти мысли, одна за другой, возникали в сознании Апраксина, и все размышления, сводились к тому, что далековато до контр-адмирала Петра Михайлова, а без совета с ним не обойтись.

Не откладывая начал излагать свои соображения. Перво-наперво напомнил прежний довод — «пройти да Абова близь берегов ни по которому образу немоч-но, разве велишь итти самым морем мимо всей линии неприятельской; того, ежели тихой погоды не будет, учинить не чаем». И снова пытался уцепиться за «союзника», — «ежели возможно призвать датчан, хотя бы не за малые деньги, то б истинно флот неприятельский весьма пропасть мог», и последняя надежда на самих себя: «а ежели сего сделать неможно, то не изволите ли с своим флотом приблизиться к нам… к тому б времени все мы близь неприятеля во всякой готовности встали за малую милю и через Божию помощь надеяться мочно неприятелю убыток учинить и флоту российскому получить славу…».

Не откладывая до утра, генерал-адмирал снарядил бригантину и отправил донесение «царскому величеству» в Ревель…

А там, определив на случай боя с неприятелем линию баталии, Петр принялся за корабли-«приемыши». Из Кроншлота подвозили для них пушки и припасы, собирали в Петербурге по верфям знающих матросов и крепких здоровьем молодых солдат.

Для обустройства «приемышей» Петр задействовал Наума Сенявина и молодого лейтенанта Конона Зотова.

Зотов не так давно привел в Ревель из Пярну купленный Салтыковым 50-пушечный корабль «Перл», построенный в Англии. Его привел в Пярну английский капитан еще глубокой осенью, но ледяной панцирь уже сковал Финский залив. Чтобы не держать англичан, Петр отправил Конона принять у них «Перл».

— Гляди, сей жемчуг обследуй добротно, тебе ведомы аглицкие проделки, ты един у нас по-свойски общаешься с ними.

С Кононом Зотовым у царя давно сложились добропорядочные отношения.

Его отца, своего первого наставника в детстве, дьяка Никиту Зотова, царь сделал главным фискалом, возвел в графское достоинство, но не только это сблизило бывшего дьяка и царя.

С юных лет привилось Петру страстное влечение к Бахусу. В этом деле Никита Зотов четверть века составлял ему компанию. Ныне во «всепьянейшем синоде» царь числился «протодиаконом», а Никита был «всепьянейшим патриархом».

Многое дозволяется по «пьяной лавочке», но в обращении с царем никто, кроме Никиты Зотова, не позволял себе лишнего. Безотчетно, душевно располагался царь к Никите и перенес свои симпатии на его детей.

За казенный счет отправил учиться уму-разуму за границу трех сыновей Никиты — Василия, Ивана и Конона. Первыми отправились за рубеж старшие братья, преуспели в науках. Иван в совершенстве овладел французским языком, изучил быт французов, ездил в Париж с посольством Андрея Матвеева. Бригадиру Василию царь доверял важное дело. Младшего, Конона, 14-ти лет от роду, царь отправил в Англию обучаться морскому делу за казенный счет.

Прикоснувшись к морской стезе, за три года Ко-нон «прикипел» к морю и запросил разрешения у отца остаться в английском флоте, дабы в совершенстве овладеть сложной наукой и практикой в мореходстве.

Прочитав письмо Конона, царь восхищенно произнес:

— Первого охотника зрю, который по доброй воле на любое мое дело морское просится.

Тут же были наполнены кубки венгерским, и Петр выпил за здоровье первого охотника. Восемь лет осваивал это дело Конон на английском и голландском флоте, встречался не раз с Федором Салтыковым, помогал ему. На десяток лет моложе Наума Сенявина, он действовал теперь с ним рука об руку…

Получив депешу от Апраксина, царь немедля собрал консилиум флагманов и капитанов.

Расхаживая по каюте, контр-адмирал Петр Михайлов рассуждал вслух:

— В первой стычке Лилье хвост показал. — Петр ухмыльнулся, сдвинул брови. — Ныне эстафета получена генерал-адмирала. На Гангуте адмирал Ватранг крепко уперся. Сие вам ведомо, полторы дюжины кораблей линейных да фрегаты и шхерботы.

Петр остановился, взглядом окинул собравшихся:

— Генерал-адмирал сетует, что без флота корабельного ему не пройти с галерами, потому пытает наперво устроить диверсию нашим флотом корабельным супротив шведов у Гангута. Кое мнение господ флагманов и капитанов?

В каюте воцарилась тишина, а Петр, усмехаясь, кивнул Шелтингу: «Начинай, мол».

Почин значит многое. Казалось, Шелтинг, который еще в прошлую кампанию упрекал в трусости Крюйса, выскажется за то, чтобы «азардировать»…

— Господин контр-адмирал знает, что половина наших кораблей годится только едва пройти под парусами. Нет пушек, нет ядер, нет пороха, нет канониров. — Шелтинг бросил взгляд на притихших капитанов. — Другая часть капитанов не всегда смыслит сигналы флагмана.

Только накануне Петр выводил корабли из бухты, пробовал начать осмысленные маневры, но большая часть капитанов действовали неумело. Как понял царь, на кораблях долго мешкали из-за плохого знания капитанами русского языка. То, что сходило с рук в обычном походе, в бою приведет к поражению.

— Потому, — заключил Шелтинг, — считаю прежде времени совершать диверсию против неприятеля, который столетия плавает по морям.

Петр молча, взглядом, поднял сначала Сиверса, потом каждого капитана. Все они в той или иной манере соглашались с мнением капитан-командора Шелтинга.

Последним встал лейтенант Конон Зотов:

— По уставу флота аглицкого, азардировать под парусами супротив эскадры на якорях есть превосходство. Но то касаемо сил равных. У нас же скудно и в людях, и в пушках, — Конон развел руками, — потому смысла нет, погубим дело.

«Знатно рассуждает», — подумал Петр и кивнул секретарю Макарову:

— Сие внеси в протокол. Диверсия невозможна.

Петр отыскал глазами в углу, на конторке, потухшую трубку, вышел на балкон, выколотил, набил табаком и закурил. В каюте капитаны задвигали принесенными стульями, заскрипели на диване, начали перешептываться, но царь, видимо, еще не все высказал. Раскурив трубку, он вновь заговорил:

— Другую стезю советует генерал-адмирал. Нашему флоту парусному обойти шведа морем, податься к Твермине и стать покуда на якорь. Прикрыть наши галеры от шведов. У них-то сила в пушках, А ну, как навалятся на наши галеры бомбами, пожгут флот.

Затянувшись, Петр выдохнул, клубы дыма потянуло в распахнутую балконную дверь.

— Еще Федор Матвеевич мыслит, как бы нашему флоту парусному навалиться на шведа с моря и враз ударить галерами от шхер и сцепиться на абордаж. Сие толково, но прежде времени. Поелико фарватеры с моря в тех местах нам не ведомы. — Петр в упор посмотрел на Питера Сиверса. — Посему, командор, тебе задача. Сей же день отбери штурманов, завтра бери бригантину и айда к Порккала-уду, а оттель в Твермине, к генерал-адмиралу. Промерь там подходы и места для якорного стояния эскадры. Не мешкай, лето на убыль пошло.

Отправив Сиверса, царь послал с ним письмо Апраксину. Соглашаясь с доводами генерал-адмирала, Петр строго наказал «не итти дальше Твермина или Гангута, покуда не прояснятся замыслы шведов».

Сообщая о консилиуме и его однозначном решении, Петр разделил взгляды Апраксина на совместный удар по эскадре Ватранга. Но «не зная броду, не суйся в воду». Потому-то и отправился к нему Сиверс. Ежели глубины позволят, и парусная эскадра пройдет к Твермине «когда случимся все вместе, тогда или тихим ветром, или в самую тишь можем буксирами неприятеля атаковать… Буде же вышеписанно-го фарватера нет, то не знаем, что делать, разве, отбив батареями от берегу, пропустить треть скампавей к Або…»

В среду, последний июньский день, Апраксин в который раз просил Петра приехать для совета. Ставка в дальнейших действиях была высока. Решалась судьба не только кампании, а может быть, и всей войны.

Капитан-командор Шелтинг, как положено, на следующий день докладывал Петру о состоянииэс-кадры и происшествиях за ночь.

Выслушав рапорт, Петр приказал:

— Изготовь фрегат Бредаля, он самый борзый на ветру, пойду к Гельсингфорсу, генерал-адмиралу потребно. Для сопровождения шняву Ипата Муханова, «Рафаил» Ивана Сенявина и фрегат, какой выберешь сам.

Из Журнала поденной записи Петра Великого:

«Июля в 4-й день от Ревеля шаутбенахт корабельный поехал на фрегате „Св. Павел“ к Елизинфорсу… за ним последовали шнява „Принцесса“ и две галеры да для сопровождения два корабля „Рафаил“ и „Ланадоу“…

В 5-й день в шестом часу поутру в виду от Ели-зинфорса, например, меньше трех миль были, и понеже лавировать к шхерам опасно было… поворотились… к Ревелю во флот в десятом часу».

Жди у моря погоды. Давняя, верная присказка моряков. Всем распоряжаются неведомые силы Природы и воля Божья. Спросить бы их.

Как ни вертись, а против ветра лавировать с парусом весьма сложно, а подчас рискованно. В шхерах на веслах с трудом продираешься, а под парусом гиблое дело…

Шквальный ветер с каждым днем крепчал, развело крупную волну. После долгого затишья начался шторм…

В первый день второго летнего месяца, как обычно, в походном журнале Густава Ватранга появилась очередная запись: «…Четверг 1 июля. Ветер норд-вест при хорошей погоде… От крестьян мы получили сведения, что противник с целой массой судов находится невдалеке от нас и что солдаты его движутся вдоль берега, зажигая ужасные огни…»

Перечитав запись, адмирал откинулся в кресле. Безмятежный послеобеденный отдых располагал к благодушию. Но есть обязанность. Редкую неделю Ватранг не доносил о положении вверенной ему эскадры. Надобно отписать его королевскому величеству, что морякам приходится несладко, противник явно набирает силу…

Последний рейд вице-адмирала Лилье встревожил Ватранга. Оказывается, в Ревеле у русских большая эскадра линейных кораблей, подобная его эскадре здесь, у Гангута. Но у него под боком, в Твермине, еще одна эскадра, добрая сотня галер, их нельзя сбрасывать со счетов. Иначе можно попасть впросак… Он уже сообщил королевскому Совету в Стокгольм, что ему срочно нужна подмога.

Ватранг отвлекся от грустных размышлений и принялся за дело.

«Великодержавному, всемилостивейшему королю, — как обычно высокопарно и подобострастно начал очередную реляцию Ватранг, — вице-адмирал Лилье, находясь с несколькими кораблями под Наргеном на разведках, подвергся преследованию со стороны неприятельского флота, состоявшего из 16 парусных судов, галер, но ему удалось счастливо уйти…

С адмиральского судна „Бремен“ у Гангута.

Мы теперь ежечасно можем ожидать нападения со стороны стоящего под Ревелем неприятельского флота.

Адмирал Ватранг. 23°07˝»

Ну, теперь, кажется, все становится на свои места. У Ватранга наконец-то появился в пределах досягаемости стоящий неприятель, равный ему по силе. Он радуется, что Лилье вовремя ускользнул от него.

Но нежданно эскадру потревожил давний и неизменный спутник всех моряков. После долгого молчания проснулось море.

Поначалу нахмурилось небо, потянуло северной прохладой. Корабли развернулись на якорных канатах на норд в разрез волны. Засвистали боцманские дудки, начался аврал. Крепили рангоут, поднимали на борт шлюпки, убирали с верхней палубы все лишнее. К ночи развело крупную волну, шквалистый ветер посвистывал в снастях, суда всходили на волну играючи, словно поплавки, бушприты дригибались к волнам, срывая пену барашков. Не стихал ветер и на следующий день, барометр явно предсказывал дурную погоду.

Всю неделю штормило, и когда море постепенно утихомирилось, Лилье донес, что на судах есть повреждения: у кого-то отломило стеньги, смыло за борт плохо закрепленный рей, надломило бушприт.

Не успели на флагмане разобраться с печальными происшествиями, причиненными штормовой погодой, как вдруг к борту «Бремена» подошла русская шлюпка с белым флагом. Выяснилось, что лейтенант Хог, стоявший с кораблем в дозоре, прозевал неприятельскую шлюпку.

На борт «Бремена» поднялся русский офицер и вручил Ватрангу письмо от русского генерал-адмирала. Вскрыв письмо, Ватранг поморщился: никто на «Бремене» не знает русского языка. Жестами объяснил офицеру, что письмо нужно перевести хотя бы на немецкий, а лучше на шведский…

Шлюпка с парламентером скрылась вдали, а Ватрангу пришла на ум мысль, как использовать подходящий момент. «Адмирал Апраксин о чем-то просит, а почему я не могу направить к нему своего офицера? Нам необходимо выведать, что делается у неприятеля». На «Бремен» вызвали капитана Форсе.

— Вам поручается важная миссия, — вкрадчиво наставлял его Ватранг. — У нас побывал посланец от русского флагмана. Вам следует отправиться к адмиралу Апраксину и пояснить, что письма следует писать по-немецки или на шведском — у них немало капитанов из Саксонии и Мекленбурга. Но главное не это. Вам следует высмотреть расположение и число русских судов. А быть может, и узнать кое-что.

Ватранг вышел с капитаном на палубу и кивнул в сторону шхер:

— На берегу русские начинают укрепляться и возводить батареи — видимо, к чему-то готовятся.

Шлюпка с капитаном к ночи не вернулась, а на следующий день Форсе привез письмо.

— Русский адмирал принял меня почтительно. Они желают вернуть нам пленных, захваченных у генерала Армфельда. Среди них есть офицер и пастор.

«Все это неплохо, — подумал Ватранг, — но у меня не постоялый двор и лишние нахлебники ни к чему. Правда, я могу отправить их в Стокгольм с очередным транспортом».

— Русских галер я насчитал около сотни, — продолжал Форсе, — у них по одной-две пушки. Суда построены добротно. На адмиральской галере всюду чисто и порядок. Матросы выглядят бодро. На берегу много палаток, я насчитал больше сотни. Там живут солдаты. Мне кажется, среди них есть много больных. Как я понял, они готовятся, быть может, сцепиться с нами на абордаж. Солдаты упражняются с мушкетами и шашками, бегают по сходням.

«Сотни наших пушек первым же картечным залпом разнесут эти суденышки, — подбадривал себя Ватранг. — К тому же рыбаки сказали, что русские то и дело хоронят своих солдат».

Настроение флагмана передалось и подчиненным. Капитан «Бремена» Фришен дружил с генералом Армфельдом. В очередном письме он похвалился успехами: «Мы с нашим флотом в этом году устроили неприятелю большой сюрприз: захватили 30 торговых судов, предназначавшихся для Петербурга, с ценными грузами из Франции, Англии, Голландии и все отправили в Стокгольм. Среди этих судов было несколько, которые были проданы русским. Теперь адмирал наш хочет попытаться, не возможно ли нам каким-нибудь образом устроить неприятелю еще неожиданность, что, кажется, будет нелегко, так как его галеры стоят среди самых скал, а главный его флот хорошо защищен в Ревеле… На русских галерах ныне свирепствуют тяжелые болезни, так как ежедневно хоронят 30–40 человек, а большинство рекрутов, которые у них были на галерах, уже перемерли». Похоже, благодушие у шведов воцарилось не только у Ган-гута. Шаутбенахт Таубе, томимый у Аландских островов безделием, начал придумывать. Уж он-то, в отличие от Ватранга, уверен в несокрушимости эскадры у Гангута. Чаще, чем Ватранг, он посылал донесения королевскому Совету. Таубе уже начал «вести военные операции с русскими, которые появляются то там, то здесь, отрядами в 1000 человек». Но храбрые шведы нагнали на них страху. «Во время мелких операций неприятель уже потерял 500–600 человек, и это нагнало на него такой ужас, что можно почти быть уверенным, что, если его атакуют теперь 3–4 тысячи человек, он, вероятно, скоро бы решился покинуть Або». Только его шхерботы предупредили вторжение неприятеля на Аланды, — русские готовят в Або 400 судов. «Но с Божьей помощью, — успокаивал Таубе правительство, — нам нечего их бояться, так как у нас имеются галеры, которые уже и-раньше одолевали их».

Так, не сделав ни одного выстрела, не увидев ни одного русского матроса, успокаивал шведских сенаторов отважный шаутбенахт. В Або не было ни одной русской галеры, а Таубе клялся, что он блокирует русский флот и не пропустит ни одной, «даже самой малой лодки». Смелый шаутбенахт не поскупился на словоизлияния и обещал сенату «вытеснить неприятеля из Або», тем более что противник, по его словам, «до того охвачен трусостью и боязнью из-за ожидаемого нами подкрепления из Швеции, что уже удалил из Або большинство своих полков».

На «Бремене» царило приподнятое настроение. Только что из Стокгольма пришла весть: из Карлскро-не на помощь эскадре срочно отправляют несколько шхерботов. Теперь шведский адмирал спокойно взирал на галерный флот и играл в карты со своими адмиралами.

— Русские галеры у нас в мышеловке…

Не раз промерил Апраксин за две недели все скрытые фарватеры в шхерах, наметил маршруты для скампавей, установил пушки напротив шведской эскадры. Даже послал подарок шведскому адмиралу: отвезли шведов, плененных в сражениях на берегу.

«В 7-й день поутру, — записал адъютант в журнале генерал-адмирала, — шведских арестантов один пастор да 153 человека урядников и солдат отправлены к неприятельскому флоту с капитаном Лукою Демьяновым, и приказано оному капитану при прибытии… учинить сигнал с шлюпки из единой пушкш

В 8-й день вышеописанный капитан, передав пленных, возвратился к флоту…»

«Пускай шведский адмирал в ус не дует», — хитро щурился Апраксин, поглядывая на зеркальную поверхность залива. Припоминал свои прежние задумки.

Свой план он высказал вечером за ужином Змаеви-чу и прибывшим с войсками генералам Голицыну, Бутурлину и Головину:

— Размыслил я, што ныне-то нет-нет да штиль полный бывает, нам на руку. Ватранг, подобно ленивому коту на солнышке, не шевелит парусами. — Апраксин задорно посмотрел на собеседников. — Мы на скампавеях мимо него пробьемся, нам бы токмо щель найти или уйти в море подалее. Отпишу-ко о сем государю. А прежде схожу к Гангуту, досмотр учиню.

Журнал генерал-адмирала отметил:

«В 14-й день г. адмирал с г.г. генералами ездил на шлюпке для осмотра неприятельского флота, и перед полуднем, прежде возвращения их ко флоту, прибыл на скампавее из Ревеля от Ц.В. капитан-командор Сиверс с письмом, с ним инженер-майор Люберас и несколько штурманов».

— Государь послал промерить фарватер для кораблей эскадры, — доложил Сиверс. — Он подумывает о подмоге вам.

— Сие приятно, — вздохнул Апраксин, — но токмо когда сбудется? Время-то уходит, как бы шведы неочухались.

Вызвал капитан-поручика Пашкова:

— Ввечеру на бригантине пойдешь в Ревель, с эстафетой государю. На словах передашь, что нынче войсками весь берег до Гангута оседлан, как бы швед не надумал десантировать.

Море велико, в одном краю штилит, а в другом штормит. У Ревеля больше недели дул северный противник. Пришла бригантина от Апраксина. Прочитав донесение, Петр выслушал капитан-поручика.

— Не спит адмирал, блюдет неприятеля, — похвалил царь Апраксина. — Ветер стихнет, пойдем и мы к Гангуту. — И тут же приказал Бредалю готовить фрегат «Святой Павел».

«В 18-й день поутру, получа способный ветер, по-руча команду над корабельным флотом капитан-командору Шелтингу, пошел государь на том же фрегате „Святой Павел“ к Порколу… Прийдя к шхерам, сел на полугалеру (а фрегат отпустил к Елизинфор-су) и прибыл к Порколу того же дня в 8 часу пополудни и тут ночевал».

Покидая фрегат, Петр распорядился капитану Бредалю:

— Фрегат перегонишь в Гельсингфорс, а сам на любой галере дуй в Твермине. Там ты будешь нужен.

Почти два месяца не виделись генерал-адмирал и контр-адмирал. Обнялись, и Петр первым делом спросил:

— Што Ватранг?

— Постреливает покуда на якорях для острастки, мы с ним любезностями обмениваемся. Отослал к нему пленников. Неча их задарма кормить.

Не терпелось Петру своими глазами увидеть неприятеля.

— Бона там, подле уреза, на горизонте, — сказал Апраксин, протягивая подзорную трубу. — Ежели дымки нет, разглядишь. Полезай на ванты.

Солнце поднялось к зениту, не слепило.

Петр долго всматривался в даль, что-то прикидывал.

Внизу на палубе переминались с ноги на ногу Апраксин, Змаевич, Голицын, Бутурлин, Головин. Генералы прибыли доложить о своих полках и дивизиях.

Цепляясь ботфортами за поперечные струны-ступени, царь спустился и спрыгнул на палубу.

— Гляжу, Ватранг не шевелится, паруса подобрал? — возвращая подзорную трубу Апраксину, спросил Петр.

— Когда как, — ответил генерал-адмирал, засмеялся. — Обвыклись мы с ним. Коли наш дозор подкрадется ближе, ихняя пушка для острастки ядром- другим пальнет. А так покуда не азардирует. Ждет нас не дождется.

— В дозоре-то кто нынче? — спросил царь.

— Капитан Лихудеев, государь. С ним три скампавеи. То не все. На бережку тож дозор. У Гангута три батальона солдат стерегут шведа.

— Ладно. На море определились, поглядим солдатушек на берегу.

Осмотрев построенные вдоль палаток батальоны, царь взобрался на каменистый косогор, кивнул в сторону деревни:

— Рыбаки, чаю, за рыбкой шастают в море?

— Не без этого, государь, — утвердительно ответил Апраксин, — чухонцы здесь рыбкой кормятся.

— Як тому, Федор Матвеевич, рыбку-то они и шведам доставляют, — продолжал допытываться царь.

— Грешным делом и такое случается, — пояснил Апраксин, — куда денешься. Не воевать же нам с ними.

Петр примирительно хлопнул Апраксина по плечу:

— Ну, вели генерал, угощай чем Бог послал, проголодался я. — Царь жестом пригласил генералов. — А вы мне, господа генералы, за трапезой о своих делах поведаете. Да и передохнуть пора с пути.

«В 21-й день царское величество и генералитет ездили на шлюпках для осмотрения неприятельского флота, и того же числа в ночь 15 скампавей послано за один остров перед флот неприятельский…»

Царь на передней шлюпке велел грести за линию дозора.

— Господин контр-адмирал, не дозволено, — сердито заметил Апраксин, — все и отсель видно беа окуляра.

Петр молча отмахнулся, гребцы замедлили взмах весел.

Борт шведского дозорного корабля сверкнул пламенем, окутался дымом.

Не долетев полкабельтова, всплеснув воду, плюхнулись три ядра. Гребцы остановились. Побледневший Апраксин круто повернул руль, шлюпка развернулась.

— Навались! — гаркнул Апраксин.

За кормой прогремел второй залп, ядра упали на том месте, где только что крутилась шлюпка… Петр через силу улыбнулся.

— Смазывай пятки, генерал-адмирал, баталия, кажись, почалась.

Далеко впереди частили веслами шлюпки с генералами, навстречу спешили три дозорные скампавеи на выручку…

В Твермине Петр посоветовал Апраксину:

— Отряди в ночь к шхерам десятка полтора скампавей. Пускай швед досматривает, что мы не дремлем, коли что — отвадим поначалу.

На следующий день Петр прошагал весь полуостров пешком.

«В 22-й день ездили сухим путем на Гангут для рекогносцирования же неприятельского флота. Как с моря, так и с земли оного сочли (без крейсеров, которых было 6): 13 линейных кораблей, 4 фрегата, 1 блокгоус, 2 бомбардирских галиота, 2 шнявы, 6 больших и малых галер; три судна, за островом видны были как наши русские бригантины, а подлинно рассмотреть было невозможно. Командиры над флотом были вице-адмирал, 2 шаутбенахта».

К вечеру проголодались. Уставшие, сели ужинать. Петр запивал вином, наливал фужер Апраксину. Время шло к полуночи.

— Што, Федор, надумал? Лето кончается, не зимовать же здесь.

— Есть одна мыслишка. Углядели мы здесь, рыбари лодьишки свои таскают к просеке.

— Ну-ну, — встряхнулся Петр, — которая к весту пролегла?

— Как есть верно, Петр Лексеич. Они по той просеке свои рыбацкие лодчонки перетаскивают на ту сторону Гангута. Змаевич там прошагал. Переволока та у них драгелем прозывается, версты полторы.

Петр не дослушал, схватил кафтан, шляпу, метнулся к двери:

— Борзо призови Змаевича, айда на сию переволоку. Гляди, солнышко скоро взойдет.

Не прошло и получаса, как в предрассветной тишине по мокрому песку зачавкали ботфорты. Впереди, размахивая руками, саженными шагами вымеривал переволоку царь. За ним едва поспевали Апраксин, Змаевич, бригадиры. Дойдя до середины, Петр на минуту остановился. Здесь переволока чуть изгибалась, и теперь в обе стороны, на востоке и западе, проглядывалась зеркальная гладь моря. На душе повеселело.

Продолжая вышагивать, Петр невольно перенесся мыслями в недалекое прошлое, на Белое море. Пятнадцать годков минуло с тоя поры. От затерянной на берегу моря рыбацкой Нюхчи до берега Онеги волокли сквозь чащу лесов, через болота, по кочкам, первые суда на Балтику. Полтораста верст. Напропалую валили вековые деревья, стелили гати, сотни солдатских рук, перекинув через плечо канаты, тянули, волочили громадные яхты…

Петр первым подошел к урезу воды. Обмакнул сапоги, смывая налипшую грязь, расправил плечи, вздохнул полной грудью терпкий, с солоноватым привкусом воздух. Вдали за островками и шхерами уходил к горизонту Ботнический залив.

Запыхавшиеся спутники вытирали о мох сапоги, устало переглядываясь. Царь крикнул стоявшему в стороне Змаевичу:

— Сколь насчитал?

— Четверок тысяч, две сотни, два десятка шагов, государь.

Петр растянул рот в улыбке:

— По моему счету тройка тысяч, четыре сотни, семь десятков. Оно и понятно. Твоя мерка менее моей.

Продолжая улыбаться, Петр повернулся к стоявшему рядом Апраксину:

— Сколь верст от Нюхчи до Онеги, Федор Матвеевич?

— Верст полтораста. — Будучи Архангельским воеводой, генерал-адмирал дотошно изучил тот край.

— То-то, — облегченно вздохнул Петр, — а здесь от силы версты три, не более. Стало быть, день-другой скампавеи, которые полегче, переволокем.

— Как так?

— А вот сей же час сыскивай среди солдат сотни три плотников, тащи топоры с галер, руби кругляк, вокруг его навалом. Стели гать. Переволоку будем ладить денно и нощно…

Вечером «командировано для делания мостов от полка по 100 человек с майором Преображенским».

В полдень, как повелось, к «Бремену» подошли две рыбацкие лодки. На палубу вышел Ватранг. Утром ему доложили с дозорного корабля, что у русских на рейде Твермине необычная суета: строятся солдаты, куда-то уходят.

Адмирал поманил к себе капитана:

— Позовите ко мне рыбаков.

Сняв шапки, переглядываясь, четыре чухонца поклонились Ватрангу.

— Что делается у русских? — Расставив широко полные ноги, Ватранг мерил взглядом оробевших рыбаков.

Первым заговорил высокий, худощавый, с морщинистым лицом, пожилой чухонец:

— Так что, ваша милость, у русских объявился ихний царь Петр.

У Ватранга взметнулись лохматые, с проседью брови. Он потер пухлой рукой тщательно выбритый подбородок. «Теперь жди чего-нибудь непредвиденного. Значит, вчера это он подходил на шлюпках близко к дозору. Неспроста появился царь Петр, оставил в Ревеле эскадру».

Адмирал достал кошелек, звякнул монетами.

— Ты говоришь, русский царь появился? А почему у них такой шум и суета в лагере?

Вперед выступил пониже ростом, молодой чухонец:

— Русские начали рубить лес, настилают ветки и бревна на драгеле.

— Каком таком драгеле? — удивился Ватранг.

— Который ведет через лес к другому берегу Рилакс-фиорда. По этому драгелю мы свои лодки таскаем, когда рыбка уходит от Ганге.

Адмирал кинул рыбакам две монеты и зашагал в раздумье на ют. «Итак, царь уже начал действовать. Наверняка через драгель они перетащат десяток-другой небольших галер и обойдут нас стороной. Чего доброго, атакуют с двух сторон. От Твермине и Гангу-да… Теперь мои замыслы искать неприятеля у Ревеля нарушаются».

В полдень, несмотря на воскресный день, каюту Ватранга заполнили флагманы и капитаны.

«С чего же вздумалось старику лишать нас воскресного отдыха?» — перешептывались капитаны за спинами сидевших в первом ряду флагманов.

Обычно добродушное лицо адмирала нахмурилось. Молча вскидывая брови, бросал сердитые взгляды на входивших…

Всегда обстоятельно рассуждавший Ватранг в этот раз был немногословен:

— В Твермине прибыл царь Петр. Русские сооружают переволоку на перешейке, готовятся перетащить галерный флот. Нам более нельзя оставаться в бездействии.

Адмирал сделал паузу и продолжал, глядя на Лилье:

— Посему полагаю вице-адмиралу Лилье с эскадрой отправиться без промедления к Твермине. Блокировать выход галер, бомбардировать их и уничтожить.

Ватранг взглянул на Эреншильда, голос его смягчился:

— Вам, дорогой шаутбенахт, предстоит с фрегатом капитана Сунда, галерами и шхерботами сняться с якоря и следовать к Рилакс-фиорду. Займите позицию ближе к берегу у драге ля. Как только появятся русские галеры, уничтожайте их до основания.

Продолжая, Ватранг сообщил, что сегодня же он пошлет распоряжение шаутбенахту Таубе прибыть с эскадрой к Гангуту.

— Шхерботы и галеры Таубе послужат нам доброй подмогой.

По заведенному порядку высказались все флагманы и капитаны. Старший флагман остался доволен единством мнений своих подчиненных, которые единодушно высказались в поддержку его планов. Подписи в протоколе свидетельствовали об их решимости вступить в решающее сражение с неприятелем.

В этот же день гонцы каждому капитану вручили приказ адмирала. Но в приказе не отразишь всех перипетий минувшего дня. Все это тщательно отражалось флагманом в журнале экспедиции.

«Воскресенье, 25. Легкий ветер. В дневную вахту явились на судно четыре крестьянина с известием, что неприятель ныне намеревается перевести через переволоку у Твермине свои галеры и суда и что сегодня он возьмется за исполнение этого плана, что теперь уже все подготовлено… Я велел позвать обоих флагманов и в их присутствии внести в протокол это изменение. При этом я велел прочесть доставленную мне вчера от вице-адмирала Лилъе записку. Таким образом, мой план, а именно: оставить здесь, на этой позиции, вместе с галерами и шхерботами корабли „Поммерн“, „Гетеборг“ и „Ревель“, а равно блокшиф „Элефант“ и фрегаты „Анклам“ и „Воль-гаст“, а с оставшимися силами отправиться на поиски неприятеля, — оказался совершенно расстроенным… Нам пришлось подумать о других способах, чтобы воспрепятствовать осуществлению пагубных намерений неприятеля… Если бы ему удалось переправить свои суда, то он этим самым приобрел бы господство в шхерах, и, следовательно, наша стоянка здесь ни к чему не послужила бы. Поэтому, по тщательному обсуждению вопроса, было единогласно постановлено, чтобы шаутбенахт Эреншилъд и капитан Сунд с блокшифом „Элефант“, всеми галерами и двумя шхерботами отправился по ту сторону Гангута и произвел там разведку о намерениях противника, стараясь поставить ему всевозможные препятствия, а вице-адмирал Лилье с кораблями „Эланд“, „Ско-не“, „Весманланд“, „Верден“, „Серманланд“, „Лиф-лянд“, „Рига“, „Готланд“ и „Поллукс“, а равно с обоими, бомбардирскими судами и шлюпкою с „Принца Карла Фредерика“ пошел в Твермине и там постарался сделать неприятелю диверсию или же прогнать его галеры. Между тем я буду должен остаться тут с кораблями „Бремен“, „Принц Карл Фредерик“, „Стокгольм“, „Фредерика Амалия“, „Поммерн“, „Гетеборг“, „Ревель“ и обоими фрегатами, чтобы сохранить за собою позицию… Затем оказалось нужным оставить здесь корабль „Сконе“, который не мог так скоро привести себя в готовность, и послать вместо него „Фредерику Амалию“. Кораблю „Весманланд“, находившемуся в море в крейсерстве, приказано через специально посланное судно „Поллукс“ быть в распоряжении вице-адмирала, когда тот выйдет в море, а другим крейсерам одновременно было приказано держаться к востоку от меня, так, чтобы они, в случае надобности, могли соединиться со мною. В полдень вице-адмирал вышел в море… при туманной погоде. Немного спустя, когда погода прояснилась, отправились также блокшиф с галерами и шхерботами под командой шаутбенахта Эреншильда и капитана Сунда. Ветер весь день дул с востока. Затем я приказал приготовить провиантские суда „Ланд фон Беловтен“ и „Инг-фрау Брита“, которые к вечеру вышли в море. В полдень я также отправил письмо к шаутбенахту Таубе о планах неприятеля у Твермине, предупредив о необходимости принятия соответствующих мер. К вечеру ветер совершенно затих, причем мы заметили, как масса галер, числом около двадцати, надвигалась с восточной стороны, по которым наши корабли открыли огонь. Затем по данному сигналу наши корабли, а именно: „Принц Карл Фредерик“, „Стокгольм“, „Сконе“ и „Лила Солен“ пошли вперед… Корабли эти были расставлены впереди судов „Поммерн“, „Гетеборг“ (на месте блокшифа) и „Ревель“, который, в свою очередь, шел впереди „Поммерн“ вместе с обоими фрегатами „Воль-гаст“ и „Анклам“. Так мы шли до 2-х часов ночи, когда, ввиду штиля, должны были бросить якоря у Эльдшхер, где мы стали со спущенными парусами».

Кажется, все предусмотрел опытный шведский флагман, уверенный в полном превосходстве над русским флотом.

На борту эскадры 1200 орудий. Они разметут, сомнут и уничтожат эти жалкие неприятельские галеры, большие и малые, пускай только те двинутся с места. А если струсят, его флагманы Лилье и Эреншильд знают свое дело и покончат с русскими в бухте.

Тому порукой синий, с желтым перекрестием королевский стяг, призывно трепещущий на ветру.

Сражение сражению рознь. Сражения на суше и на море — антиподы по характеру.

Армия стоит и опирается на твердь земную, передвигается ногами, колесами.

Сражения противоборствующих армий обычно решали исход кампаний, а подчас и войны. В таких случаях, встречаясь на поле боя, обе стороны бились насмерть. Одолевал сильный духом. Иногда кому-то везло больше. Но удача, как правило, сопутствовала смелому и более смышленому военному вождю.

Под Полтавой соперники бились не щадя живота. Фортуна улыбнулась отважному войску смекалистого Петра. Русь выстояла. Но самонадеянный король не отчаялся, война продолжалась по-прежнему…

Флот обитает в зыбкой, морской среде. Над водой — ветер, в воде — волны, под водой — смертельные камни. Ураган способен разметать и уничтожить флот и без боя. Нрав стихии переменчив, может подсобить одной стороне, навредить сопернику.

Всего пятнадцать лет назад шведы были господами на Балтике. Четыре столетия пестовали они свою морскую силу. Сооружали верфи, спускали со стапелей ладные суда. Десятилетиями, по наследованию, растили «морскихволков».

У Гангута пять умудренных опытом мореходов, шведских адмиралов, сошлись в схватке с какими-то неуклюжими «московитами».

Доморощенный генерал-адмирал — бывший царский стольник, под его рукой царь-батюшка, контрадмирал. Правда, за последние четверть века море для Апраксина не было чуждой средой, начиная с потехи на Плещеевом озере.

Воеводствовал у Белого моря. Строил на Саломбале первые фрегаты, хаживал под парусами по Бело-морью. В Азове обустраивал флотилию, в Воронеже и на Балтийских судоверфях приноровился к судостроению.

Водил первые отряды в Финском заливе. Никогда его подопечные не показывали корму шведам. До всей морской учености доходил своим умом… Иногда в узком кругу говаривал царю-батюшке:

— Когда я как адмирал спорю с вашим величеством, по званию флагманом, я никогда не могу уступить, но как скоро вы предстаете царем, я свое место знаю…

Контр-адмирал Петр Михайлов, как приказывал величать себя царь на палубах кораблей, прошел морскую стезю подобно своему стольнику. Но в отличие от него своим умом освоил все математические основы корабельной архитектуры. Конструировал сам корабли, вызывая восхищение классных иноземных мастеров. Своими мозолистыми руками сооружал на стапелях свои же морские творения.

По части морской смекалки не имел равных себе среди сородичей. Со временем море стало для него отрадой. Через силу, пользуясь властью, приобщал к «морской утехе» придворную знать, свое семейство…

По примеру царя заразились одержимостью к морю и генералы.

Слились с матросами морские солдаты Голицына и Вейде. Да и сами генералы теперь предпочитали походным палаткам галеры. А как же иначе командовать десантами, размещенными на судах. Соскучились генералы и по общению с царем, который не знал покоя и в кампании пропадал на парусных кopaбляx.

Тем самым воскресным днем, когда Ватранг лишил отдыха своих капитанов, генерал Михаил Голицын, командующий десантным войском, давал на своей галере в Твермине обед в честь царя.

Застолье было в разгаре, когда издалека, от Гангу-та, донеслись раскаты пушечных выстрелов.

Прервав очередной тост, Петр настороженно взглянул на Апраксина:

— Кто нынче на брандвахте?

Так называлась с той поры дозорная служба' военных судов — вахта на воде.

— Бригадир Лефорт, Петр Лексеич, — спокойно ответил Апраксин. Обед с разносолами, добытыми где-то Голицыным, и жара несколько растомили душу генерал-адмирала, — с ним полторы дюжины скампавей. У него опытные капитаны Дежимон и Грис.

— Слава Богу, мой тезка воробей стреляный, — несколько успокоился Петр. — Повременим, он служака опытный. Даст знать беспременно. Пушки-то палят корабельные, Ватранга.

Царь внимательно следил за карьерой племянника своего прежнего любимца Франца Лефорта. В самом начале службы под Нарвой тому не повезло, угодил в плен. После вызволения пристрастился к морской пехоте.

Не прошло и часа, как из-за островка показалась скампавея. Обед прервался сам собой, все вышли на палубу. На носу скампавеи, придерживая палаш, стоял капитан Грис. По взмаху его руки гребцы дружно, без всплеска, заносили весла, судно стремительно приближалось.

— Славно гребут, черти, — восхищенно проговорил Петр, а скампавея, убрав весла, подошла к борту галеры.

На палубу вспрыгнул Грис и направился к Апраксину:

— Господин генерал-адмирал, смею доложить…

Петр невозмутимо стоял рядом, посмеивался про себя: «Молодец Федор Матвеевич, вышколил морскую пехоту». Апраксин нетерпеливо крутнул головой.

— Наипервое. Шведская эскадра поделилась на трое. Один отряд в дюжину вымпелов линейных кораблей взял курс зюйд-ост. Другой направился к мысу Гангут. Третий со старшим флагманом лежит в дрейфе, как и прежде.

Апраксин перевел взгляд на Петра, а тот спросил:

— Пошто стрелял из пушек Ватранг?

— Когда шведы начали маневр, бригадир Лефорт двинулся к ним ближе, угадать их движение. Передовой отряд Ватранга открыл огонь.

— Молодец Лефорт, — одобрительно сказал Петр и, поразмыслив минуту-другую, сказал Апраксину: — Полагаю, генерал-адмирал, пушки загавкали, дела починаются. С твоего позволения иду на брандвахту, узрить все очами своими. Вам надлежит ухо держать востро, быть наготове. Обо всем повещу.

За полмили от отряда скампавей, стоя на помосте, Петр вынул раздвижную подзорную трубу, которую прислал ему Салтыков.

Как ни силился, не мог разглядеть, сколько парусников уходило вдаль, сколько крейсировало. Десятки кораблей сливались в одну сплошную цепочку.

Выслушав рапорт Лефорта, царь кивнул на видневшийся поблизости островок с каменистой вершиной:

— Правь к нему. Надобно осмотреться.

С высокого каменистого пригорка наконец-то стало видно, что двенадцать вымпелов направляются к юго-востоку.

«Похоже, сия эскадра взяла галс на Ревель. Как-то там Шелтинг? Не проспал бы». Петр еще раз пересчитал оставшиеся на рейде корабли, перегородившие плес, выстроившись в линию.

Петр опустил трубу, подозвал Лефорта:

— Чую, у Ватранга здесь только семь линкоров да два фрегата. Где остальные?

— Един фрегат, господин контр-адмирал, и дюжина шхерботов удалились к весту.

«Что задумал Ватранг? — Продолжая размышлять, Петр присел на камень. — Для него наиглавное запереть нас в Твермине. Зачем ему распылять корабли на Ревель?»

Петр поднял подзорную трубу. Так и есть, отколовшийся отряд начал лавировать и поворачивать к востоку, значит, сие верно. Эта эскадра направится к Твермине.

Петр поднялся с камня и кивнул Лефорту:

— Пойдем к скампавеям. Надобно срочно гонца отрядить к генерал-адмиралу.

«Немедля следует оповестить Федора. Шведы задумали вдарить по Твермине. Даром Лефорт сказал, что с ними две бомбарды ушли. Оставаться большим галерам и скампавеям там не след. Понеже в зело опасном месте стоят, имея один выход, который неприятель легко может захватить».

Скампавея с денщиком Орловым скрылась в вечерних сумерках. С каждым днем светило все раньше и раньше спешило к горизонту. Темнота ночи скрывала очертания шхер, пропадали вдали силуэты кораблей Ватранга.

В конце записки Петр указал выслать к мысу дозор пеший, не спускать глаз с эскадры Ватранга. Самого Апраксина просил прибыть для совета…

Рассвет застал генерал-адмирала в пути. В кильватер адмиральской галере выстроился отряд скампа-вей Змаевича. Апраксин рассудил здраво. На море полный штиль, и, покуда эскадра Лилье не подошла, надо использовать мгновения удачи.

Петр обрадовался, когда в утренней дымке одна за другой появились двадцать скампавей капитан-командора Змаевича.

— Добро, генерал-адмирал, значит, кумекаешь по-моему, — встретил Петр прибывшего Апраксина. — Чуешь, Боженька послал нам благодать, море-то будто зеркало, а паруса Ватранга да Лилье замерли.

— И то дело, контр-адмирал, — ответил бодро Апраксин. На лицах обоих собеседников светилась радость, несмотря на бессонную ночь. — Пускаем поперед Христофорыча, он выдюжит, у него глаз морской, под ядра не полезет.

На адмиральской галере накоротке собрались Зма-евич, бригадир Волков, капитан Бредаль.

— Поедешь наперво в море, подалее от Ватранга, — проговорил Апраксин, — отъедешь мили на полторы для верности. Гляди, как ядра лягут.

Петр напутствовал последним:

— Держитесь друг дружки, но рот не раззевайте, директриссу минуете, правьте к Ганге, оттуда к переволоке. Ну, с Богом.

Солнце уже взошло, когда в каюту Ватранга без стука ворвался капитан Глосер:

— Герр адмирал, беда, русские галеры обходят нас. Я поставил все паруса, но они как тряпки, на море мертвый штиль.

Тем временем на палубе раздался топот матросских башмаков. Пока Ватранг застегивал штаны, Глосер торопливо проговорил:

— Я приказал спустить все шлюпки и большой бот. Нам остается буксироваться и уповать на Бога.

Не слушая Глосера, без мундира, в ночной сорочке, едва натянув ботфорты, Ватранг выскочил на шканцы.

Слева, в двух милях, стремительно уходили в море два десятка русских галер.

Флегматичный по натуре Ватранг топнул ногой:

— Капитан! Почему молчат пушки?!

Виновато улыбаясь, Глосер, стоявший позади, пожал плечами:

— Это бессмысленно, герр адмирал. Пустая трата пороха.

— Поменьше рассуждайте, Глосер. Открыть огонь по неприятелю!

Несколько шлюпок и подошедший шхербот с туго натянутыми канатами медленно, черепашьим шагом буксировали 50-метровую махину.

«Бремен» вздрогнул, десятки огненных стрел пронзили утреннюю дымку, левый борт окутали клубы сизого порохового дыма.

Ватранг вскинул подзорную трубу. Так и есть. Стена всплесков от падения ядер даже не заслонила на время несущихся по зеркальной глади галер неприятеля.

В бессильном отчаянии Ватранг выхватил рупор из рук Глосера, перегнулся через фальшборт и отпустил крепкие словечки в адрес моряков, тянувших на буксире «Бремен».

Оглядываясь по сторонам, адмирал наконец-то понял, что «Бремен» вырвался на корпус вперед по сравнению с соседями, но этого явно недостаточно. Переместив окуляр трубы к востоку, он жадно искал и не находил распущенных парусов эскадры Ли-лье.

— Поднять белый флаг! — крикнул он капитану: — Лилье должен увидеть сигнал и сойтись с нами. — Ватранг поостыл и с досадой пробурчал: — Эти русские не чтут обычай моряков. Кто затевает дела в понедельник?

— Герр адмирал, — раздался вкрадчивый голос адъютанта, — ваш кофе стынет.

Ватранг протянул капитану подзорную трубу, вяло махнул рукой и направился в каюту.

Только успел позавтракать и закурить трубку, как в дверь постучали и появился Глосер с виноватой миной на лице.

Ватранг выпустил клубы дыма:

— Ну, чем еще обрадуете меня, дорогой капитан?

— Герр адмирал, обнаружена еще одна эскадра русских галер.

Не дослушав до конца, Ватранг засеменил к выходу.

Солнце давно перевалило зенит. Лицо приятно освежил легкий ветерок. Слева, как и утром, уходил в море второй отряд русских галер.

Взглянув на паруса, Ватранг кинул взгляд за корму и удрученно покрутил головой. Обтянутые втугую паруса стояли не шелохнувшись, и лишь едва видимая струйка за кормой показывала, что корабль имеет самый малый ход.

— Передайте на корабли эскадры: открыть огонь по этим посудинам из всех орудий. Черт бы побрал этих московитов!

Полуденную тишину нарушил грохот сотен пушек эскадры Ватранга. Спустя полчаса вдали показались верхушки мачт кораблей эскадры вице-адмирала Ли-лье. Вся эта бесполезная суматошная канонада лишь еще раз доказала, что в начавшемся сражении Фортуна явно показывала корму шведскому флагману. Но Ватранг все еще не терял надежды на удачу.

В Твермине оставалась половина галерного флота неприятеля. И кроме того, он сохранил боевой состав эскадры.

Перебегая с борта на борт, Ватранг поминутно вскидывал подзорную трубу, всматриваясь в восточную половину горизонта. Вдали едва виднелись корабли эскадры Лилье.

Вице-адмирал, услышав канонаду, повернул на обратный курс, сближаясь с Ватрангом. «Теперь нам должно соединиться и перегородить этот фарватер наглухо», — подумал Ватранг и взглянул на вымпел. Его косицы лениво колыхались на слабом ветру.

«Где же ты пропадал, каналья, раньше?» — зло подумал Ватранг и приказал лечь на курс сближения с эскадрой Лилье.

Сам того не понимая, он уходил с насиженной позиции, где три месяца сторожил неприятеля, ожидая прорыва галерного флота. Фарватер в шхерах, вдоль берега, теперь оставался свободным от воздействия грозных пушек шведской эскадры.

Но спасительный ветер временами стихал, и только к вечеру эскадры Ватранга и Лилье соединились.

— Мы займем новую позицию в две линии. — Ватранг показал место на карте прибывшему на шлюпке Лилье. — Русские не посмеют пройти сквозь двойной огонь наших пушек. А затем мы все же доконаем ихние галеры в Твермине.

Отпустив Лилье, адмирал только теперь вспомнил об Эреншильде. «Каково приходится сейчас Нильсу? Он достаточно умен, чтобы принять правильное решение. Русские не должны застать его врасплох. Его шхерботы сейчас необходимы здесь, чтобы прикрыть проход в шхерах».

Увы, домыслы шведского флагмана были верны лишь наполовину. Шаутбенахт Нильс Эреншильд, едва услышав первые звуки артиллерийской канонады у Гангута, поспешил на шлюпке к Ватрангу, чтобы выяснить все обстоятельства. Но он запоздал. На полпути до оконечности полуострова из-за мыса одна за другой вдруг выскочили несколько русских галер.

Шлюпка с Эреншильдом едва успела развернуться и на пределе сил гребцов оторваться от неприятеля. Оглядываясь назад, шаутбенахт насчитал около двух десятков галер. В сумерках он поднялся на борт «Эле-фанта», где уже собрались капитаны шести галер и трех шхерботов.

— Немедля отправляйтесь по местам, — без роздыху сказал Эреншильд, — мы тотчас снимаемся с якорей и уходим в шхеры. Неприятель нас превосходит в силах. Только шхеры спасут нас от русских, и мы должны прийти на помощь нашим братьям у Ганге.

Но Эреншильду в этот раз не повезло. То ли он плохо знал лабиринты шхер у Рилакс-фиорда, то ли у него не было достоверных карт, но когда забрезжил рассвет, Нильс понял, что его эскадра, плутая в темноте, забралась в тупиковый залив, из которого не было выхода. Позади шведов, перекрыв пути отступления, поджидают тридцать пять русских галер. Следовало поразмыслить, каким образом выбраться из ловушки. Пока он размышлял, от Гангута донесся гул артиллерийской канонады…

О том, что Эреншильд появился у переволоки, Апраксин и Петр узнали сразу после того, как галеры Змаевича успешно прошли мимо эскадры Ватранга.

Не сговариваясь, они поняли, что Змаевичу нужна подмога.

Генерал-адмирал подозвал Лефорта:

— Видал, бригадир, как лихо Змаевич обставил Ватранга?

Не скрывая радости за собрата-моряка, Лефорт растянул рот в улыбке.

— Тебе задача, — продолжал Апраксин, — играй поход, строй отряд — и следом за капитан-командором. Передашь на словах указ капитан-командору. У переволоки стоит Эреншильд. Велено его азардировать без промедления. Бог вам в помощь.

Лефорт приложил руку к шляпе, повернулся, крикнул капитану Дежимону:

— Бить поход! Галеры к бою!

Загрохотал барабан на флагманской галере, барабанная дробь разнеслась по всем скампавеям. Вскакивали дремавшие солдаты, жевали наскоро сухари с солониной, разбирали весла, пробивали шомполами мушкеты.

— Не позабыть бы ему про Эреншильда, — сказал Петр Апраксину. Он все время стоял рядом с генерал- адмиралом, пока тот наставлял Лефорта.

Прежде чем пересесть на скампавею, Апраксин повторил Лефорту:

— Накажи капитан-командору Эреншильда живым не выпускать.

Одна за другой выстраивались в кильватер галеры и скампавеи. На головной галере бухнула пушка. Блестя на солнце, дружно поднялись из воды сотни пар весел.

— И ра-а-а-а-з! — гаркнули слитно боцмана.

Первый гребок самый трудный, — замерли на воде суда, нужно сдвинуть с места, дать им ход.

— Идва-а-а-а!

Суда медленно двинулись вперед.

Спустя полчаса отряд Лефорта обогнул передовые корабли эскадры Ватранга. Шведскому адмиралу так и не удалось спокойно выкурить трубку после завтрака…

Залпы пушек нисколько не отпугнули русских моряков. Собственно, и пугаться было некого и нечего. Эскадра Ватранга не успела помешать отряду Лефорта без потерь достигнуть Гангута.

«Тот час вслед за ними явилась вторая флотилия галер в 15 штук, которая держалась еще дальше в море, и, несмотря на то, я и другие корабли стреляли по ним. Они все-таки прошли мимо нас. Мы же задерживались из-за штиля и находились в том, более невыгодном положении», — с унылым настроением отметил в своем журнале Ватранг.

…Убедившись, что все идет как задумано, Апраксин и Петр спешили к Твермине. На рейде их ожидала флотилия галер и скампавеи. На их борту десять тысяч войска.

— Одно сумлеваюсь, Петр Лексеич, — высказался в пути Апраксин, — навряд Змаевич поспеет азардировать до ночи. Понеже люди на веслах поустали. Без силенок в опаске к неприятелю подступиться.

На рейде Твермине весь день прошел в тревожном ожидании. Пушечная стрельба, доносившаяся от Гангута, возвещала о разгорающемся сражении. Но кто кого одолел, оставалось до сих пор неизвестным. Напряжение разрядилось с прибытием вечером скампавеи под синим флагом генерал-адмирала. Не теряя времени, генерал-адмирал собрал военный совет.

— Нынче Бог в помочь, сызнова штиль на море определяется. Неча вам лапу сосать. Ватранг отошел в море, освободил шхеры. Там проход нами промеряй с прошлой осени. К тому же швед пальцы растопырил, нам сподручнее их лопать по одному.

В этот раз Апраксин излагал свои мысли в доводы с легкой душой. Прорыв Змаевича и Лефорта свидетельствовал о некотором замешательстве у шведов.

— Потому сей же час бить поход. Выступаем к Гангуту. В авангардии быть генералу Вейду, в арьергарде генералу Михаиле Голицыну, мой флаг в кордебаталии.

Слушая Апраксина, генералы недоумевали: «Где наш государь станет обретаться?»

Словно угадывая их мысли, Апраксин повернулся к сидевшему рядом Петру. Еще по пути к Твермине царь хотел идти вместе с галерной флотилией, но генерал-адмирал наотрез отказался, думая про себя: «Видимо, Прутское дело ему не впрок».

— Неча тебе, Петр Лексеич, в пекло соваться. О державе твои заботы. Контр-адмиралу Петру Михайлову быть поначалу в Твермине. Гонец от Змаевича повестил, что шведы блокированы у переволоки. Там тебе и разобраться по делу в ожидании нашего успеха.

Совет закончился, а генерал-адмирал вдруг вспомнил:

— Ты, Петр Лексеич, попомни: на Аландах шаут-бенахт Таубе шастает. Надобно и его остерегаться.

— Добро, а то я, грешным делом, позабыл, — признался Петр. — Вышлю непременно дозоры от Змаевича.

Зря тревожился Апраксин. Еще накануне сражения Таубе получил приказ Ватранга направиться к Гангуту, но исполнять его не спешил. Когда же он приблизился к Гангуту, то его обуял страх. Вслед за услышанной канонадой он впервые лицом к лицу столкнулся с русскими. «…Подойдя на расстояние полумили от Гангута, я сначала услышал стрельбу, а затем увидел, как русский флот огибает Гангут. Вследствие этого я принужден был повернуть немедленно назад, чтобы не быть взятым, что могло произойти при дальнейшем моем движении и сближении с неприятелем».

С наступлением темноты флотилия галер приблизилась к шхерам. Ночью отправляться к шхерам было рискованно.

«И в 27-й день поутру генерал-адмирал граф Апраксин со всем при нем бывшим флотом с полуночи пошел и того же утра приближался к неприятелю. Указ дал пробиваться сквозь оного, не огребая кругом, что с помощию Божею и учинено… В 4-м часу пополуночи пошли все скампавеи одна за другой; в авангарде шел г. генерал Вейде, за ним следовал г. генерал-адмирал, потом в арьергарде генерал князь Голицын. И когда неприятель наши скампавеи усмотрел, тот час с адмиральского — шведского — корабля учинен сигнал из двух пушек… Дальние их корабли, распустя свои паруса, трудились, чтобы приблизиться, но за наступающею тишиною не могли скоро прибыть… Три корабля их буксировались к нашим скампавеям шлюпками и ботами зело скоро и, приближаясь надмеру, стреляли из пушек жестоко… Могли счесть 250 выстрелов. Однако ж… наши скампавеи прошли счастливо и так безвредно, что только одна скампавея села на камень… Несколько людей с оной шлюпками сняли, а досталь-ных неприятель взял, понеже их один линейный корабль к оной скампавее приблизился. К тому же 2 неприятельских бота и несколько шлюпок атаковали, так что отстоять скампавею с достальными людьми было не мочно… Прочие все, как суда, так и люди, без вреда прошли, только у одного капитана ногу отбили. О половине 10-го часу, когда, прошед неприятельский флот, вошли в шхеры, получили ведомость, что капитан-командор Змаевич с первыми скампавеями атаковал неприятельскую эскадру и не далее мили обретается… Генерал-адмирал рассудил за благо и трудился, чтоб со всеми скампавеями идти и случиться с ними… Прибыли о полудни и увидели неприятельский атакованный фрегат, стоящий на якоре, и при нем по обе стороны в линию по одному шхерботу и по три галеры».

Так запечатлели скрижали российские продолжение начавшегося сражения.

А что же противная сторона? Каким образом представились эти же события взору шведского флагмана?

«…27-го числа, вторник. Мертвый штиль и туман. Мы опять увидели большое количество галер, числом 60, под берегом; они старались со всеми силами пройти со стороны берега мимо наших кораблей к Гангуту. Некоторые из наших кораблей, которые находились поближе, с помощью буксировки пустились им вдогонку, причем я оказал им возможное содействие, предоставив им столько шлюпок, сколько при всей спешности можно было достать, для каковой цели был дан особый сигнал. Но так как опять господствовал мертвый штиль, а малый ветер, который дул, был с севера, то, к нашему величайшему огорчению, и эта масса галер прошла мимо нас, несмотря на то, что наши корабли довольно близко подошли к ним и обстреливали их из пушек. Лишь одна галера была простреляна нами и попалась нам в добычу. На ней оказались один майор, капитан, два прапорщика, один комиссар, один казначей и один пастор, а равно мешок с деньгами и 479 нижних чинов. Тот час после того было созвано общее совещание для обсуждения вопроса — как ныне следует поступать с флотом».

Итак, адмирал Ватранг добыл первый трофей в противостоянии с русскими. Но относительный успех и добытый мешок с деньгами, видимо, не располагали шведских моряков подвергать себя риску. Поэтому они «единогласно признали необходимым оставить Гангут и отправиться на защиту шведских шхер, ввиду чего всем офицерам держаться наготове». Не ограничившись этим, старший флагман распорядился командиру корабля «Верден»:

— Изготовьте корабль для следования в Стокгольм. Вам предстоит отправиться с моими письмами его королевскому Величеству, ее королевскому высочеству и королевскому сенату.

Следовало Ватрангу каким-то образом известить высоких лиц о неприятном событии. Эскадра флота его величества не выполнила приказ, и русские галеры прорвались-таки в Ботнику. Теперь их вряд ли изгонишь из шхер и они получат свободу действий против побережья королевства.

Ватранг со своими флагманами и капитанами заботились о своей участи и как-то на время позабыли о своем собрате по ту сторону полуострова.

В эти самые часы шаутбенахт Эреншильд давал последние наставления своим капитанам:

— Нас мало, но мы вдвое превосходим русских пушками. В этом наше спасение. Отступать нам некуда. Надеюсь, что вы внушите свои храбрым матросам необходимость сражаться до конца. Мы должны исполнить свой долг перед королем и отечеством.

Шаутбенахт подозвал капитанов к столу, на котором была разложена карта:

— Наша позиция неприступна. Фланги упираются в скалы, — Эреншильд кивнул капитану Сунду, — «Элефант» стоит в центре. Два десятка орудий перекрывают огнем подходы с флангов. Галиоты располагаются справа и слева от фрегата впритык к шхерам. Место шхерботов во второй линии сектора обстрела, каждому судну здесь помечено. — В голосе флагмана не звучало ноток сомнения. — Главный козырь русских — абордаж. Тысяча наших бойцов и сотня с лишком пушек опрокинут неприятеля. Пороха и ядер у нас в достатке. Покажем русским нашу выучку. Надеюсь, адмирал Ватранг нас выручит. Да поможет нам Господь.

В полдень 27 июля на галеру генерал-адмирала первыми прибыли контр-адмирал Петр Михайлов и капитан-командор Змаевич.

— Поутру пытался азардировать шведов, — доложил Змаевич, — одначе пальба картечью сильна. С одной пушкой на носу скампавеи подступиться нет силы.

Апраксин перевел дыхание. Только что он со своей флотилией прорвался сквозь неприятельский огонь и обошел Гангут. Генералы Голицын и Вейде доложили ему о потерях.

— Садись, капитан-командор, совет будем чинить, как шведа одолеть. У нас уже созрел план атаки. — Апраксин начал излагать свою мысль. Понеже твои скампавеи, капитан-командор, в ночь передохнули, тебе и быть в авангардии нашей атаки. Полагаю, што без абордажа шведа не одолеть, — адмирал кивнул на карту. — Посему авангардия под рукой контр-адмирала Петра Михайлова, справа скампавеи генерала Вейде и капитан-командора Змаевича, слева генерал Ягужинский с бригадиром Волковым и капитаном Дамиани, по центру бригадир Лефорт и капитан Дежимон,

Апраксин, отдуваясь, взглянул на Петра. После бессонной ночи ломило в костях, шумело в голове, но генерал-адмирал виду не подавал.

— Полагаю, генерал-адмирал, не след ли попытать Эреншильда на сдачу склонить без кровопролития?

— И то дело, — без раздумий согласился Апраксин.

— К тому способен Ягужинский, — предложил царь.

— Посему быть. — Апраксин встал. — Ежели от шведа отказ поступит, почнем азардировать без промедления. Сигнал мой — синий флаг и пушка. У Гангута пасется с эскадрой Ватранг. Ветерок задует, он враз здесь объявится. Поспешать надобно.

Парламентер Ягужинский вернулся к Апраксину ни с чем:

— Эреншильд отверг сдачу. Шведы, мол, ни перед кем еще флаг не спускали.

«В два часа пополудни генерал-адмирал дал сигнал авангардии поднятием синего флага и единым выстрелом из пушки».

Начался последний, решающий бой Гангутского сражения, который сразу принял ожесточенный характер.

Первая и вторая атаки скампавеи пришлись по центру линии кораблей шведов. Там изрыгал огненное пламя «Элефант», наступающих встретила сплошная стена картечи. С флангов атакующих косил перекрестный огонь из пушек и мушкетов, который открыли шхерботы и галеры.

Глядя, как опять вынужденно отходят скампавеи, Петр молниеносно сообразил: «Шведы бьются отчаянно, им отступать некуда, в лоб их вряд ли возьмешь. Эреншильд выстроился полукружием, колошматит наверняка со всех сторон. А слабина у него на флангах». Петр крикнул адъютантов, черкнул на бумажках по два слова.

— Борзо в шлюпки. Ты, — ткнул первому поручику, — к Змаевичу, а ты к Лефорту. Передать: азарди-ровать шверботы и бомбарды шведов. Змаевичу справа, Лефорту слева. Починать по сигналу красного флага с двойной пушкой. Стоять насмерть.

Через минуту они понеслись к скампавеям, которые готовились к очередной атаке. Едва шлюпки с посланцами повернули назад, на фалах галеры шаутбе-нахта взвился красный флаг, одна за другой рявкнули две пушки. Командир авангарда начинал повторный штурм.

На этот раз стремительным натиском скампавеи вклинились в строй шведов и сцепились на абордаж. Стоило морской пехоте взобраться на борт шведов и схватиться в рукопашной, как те начали мало-помалу отступать, устилая палубу трупами. В азарте рукопашной бились штыками и багинетами, тесаками и палашами, шпагами и прикладами мушкетов.

Шведские канониры продолжали палить из пушек. Русских солдат рвало на куски здесь же жерлами орудий не картечью, а «пороховым духом». Хрустели черепа и кости, текла на палубу кровь. Шведская и русская, человеческая. Война есть война. Рядом с каждым убитым русским пластались два-три поверженных шведа. К исходу третьего часа сеча начала затихать. На шведских галерах и шхерботах один за другим нехотя ползли вниз по флагштоку синие, с желтым перекрестием флаги.

Дольше всех сопротивлялся флагманский фрегат «Элефант». На пять саженей возвышался он над скампавеями, и немало русских солдат и матросов полегло, пока удалось взобраться на палубу флагмана.

Одним из первых, размахивая палашом, вспрыгнул на палубу полковник Бакеев:

— Круши, братцы, шведа! — гремел его голос. — Попомним Карлу Полтаву.

На верхней палубе фрегата в одиночестве со шпагой в руках сражался Эреншильд.

«В ту самую минуту, как Эреншилъд, готовясь отразить сей новый напор, хотел схватить одного из своих подчиненных, который думал бежать на шлюпке, он вдруг упал за борт, пораженный картечью в левую руку и ногу. Смятение быстро сообщилось по всему отряду шведов, русские бросились и овладели судами. По взятии прама нашли шведского адмирала до половины в воде, истекшего кровью, но по счастью, запутавшегося ногой в веревку, не допустившую его утонуть. Замертво привезен был Эреншилъд на галеру Вейде, где государь сам употребил все усилия возвратить жизнь храброму своему пленнику. Первый предмет, представившийся взору адмирала, был государь со слезами на глазах, расточающий о нем нежнейшие попечения, и первое движение государя в радости было расцеловать окровавленное чело героя».

Победой завершилось сражение.

«Что взято от неприятеля, людей и судов и артиллерии, також сколько побито и ранено при сем — реестр: фрегат „Элефант“, на котором был шаутбенахт; галеры „Эрн“, „Трана“, „Грипен“, „Лаксен“, „Геден“, „Валъфиш“; шхерботы „Флюндран“, „Мартпан“, „Симпан“, пушек 116. Всего было офицеров морских и сухопутных, также унтер-офицеров рядовых и неслужащих — 941. Из того числа живых 580, а достальные 361 побиты. Наших на том бою побито и ранено: всего сухопутных штаб-и обер-офицеров, також унтер-офицеров сухопутных и морских и рядовых солдат и матросов убито — 124, ранено — 342.

Того же числа, кой час оная баталия окончилась, без всякого медления, г. генерал-адмирал учинил сигнал идти со всеми судами к Гангуту, дабы неприятель не мог в том месте флотом своим заступить… Ночевали близ Гангута, где наш был караул, куда и завоеванные суда все приведены… Послан указ капитан-командору Сиверсу, чтобы со всеми оставшимися судами в Твермине и с людьми и с провиантом шел к кирке Экенес и прамы и шняву с собой взял, дабы неприятель флотом своим не отрезал».

Понапрасну опасался генерал-адмирал своего шведского собрата Ватранга. Поздним вечером, при свете фонаря, заканчивал он печальное послание королю о происшедших событиях.

Вручив письмо капитану «Вердена», Ватранг, сделав другие распоряжения, не мог заснуть и принялся излагать невеселые события минувшего дня.

«На 4-й склянке „собачьей вахты“ „Верден“ снялся. Но я отправил лейтенанта Эльгенгольма с письмом к русскому генерал-адмиралу Апраксину с просьбой сообщить мне о судьбе нашего блокшифа и галер, и если таковые перешли во владение царя, то я просил об обмене шаутбенахта Эреншилъда и капитана Сунда на взятых ныне с галеры „Конфай“ в плен русских».

Не принес облегчения Ватрангу и следующий день.

«Среда, 28-го числа. Полный штиль. Из Кимото на шверботе прибыл лейтенант, чтобы справиться о положении вещей здесь, у нас, причем он не имел ни малейших сведений о том, что случилось с галерами; вчерашнюю стрельбу они тоже слышали, но из этого ничего определенного не могли заключить. Я его немедленно опять отправил обратно с письмом к ша-утбенахту Таубе с изложением положения вещей и моим мнением о том, что шаутбенахту при этих обстоятельствах следовало бы предпринять. Утром вернулся посланный мною лейтенант, однако без от-, вета на мое письмо или сообщения, что они приняли русские письма и отправленные для шаутбенахта вещи… Лейтенант донес, что шаутбенахт жив и ранен в левую руку, а равно, что блокшиф и галеры вчера после тяжелого боя были взяты неприятелем и что он их видел у русских. О других же офицерах он не мог получить никаких сведений, а равно, как выше упомянуто, русские также не хотели принять посланные для шаутбенахта и капитана Сунда вещи. Но изъявили согласие по получении ими верных сведений об убитых и пленных сообщить мне таковые. Эти сведения затем и были сообщены, из коих выяснилось, что четыре обер-офицера были убиты…»

Удрученные Ватранг и Лилье на следующий день покинули Гангут. А где же некогда заносчивый и самонадеянный четвертый шаутбенахт, Таубе? Едва заслышав о случившемся в Рилакс-фиорде, не дожидаясь распоряжения старшего флагмана, он попросту сбежал от Аландских островов, уведомив об этом Ват-ранга:

«Должен всепокорнейше высказать, что для предупреждения обычной коварности нашего врага и его быстрого движения вперед было бы, целесообразно обосновать свои позиции на шведской стороне близ Фурузунда… Предполагаю, что вы, по всей вероятности, не будете иметь ничего против, если я при первом благоприятном ветре уйду отсюда, тем более, что жители всей этой местности уже бежали».

Печаль и уныние царили в стане поверженного неприятеля. Чем-то напоминало это состояние шведов в дни минувшие, после позорного поражения под Полтавой. Те же хвалебность и неколебимая уверенность в своем превосходстве над русскими моряками в начале кампании. Полная растерянность и необъяснимый страх после первого же сражения.

Как и подобает, сердце русских моряков перепол^ нила радость заслуженной победы. Выразителем общего ликования стал Петр. С юных лет одержимый страстью к морскому делу, он, не откладывая, делится значимостью происшедшего исторического события с россиянами. Минул всего день, и в новую столицу с первой реляцией о виктории спешил капитан-поручик Захар Мишуков.

«Из флота от Гангу та 1714 года, июля 29, коим образом Всемогущий Господь Бог Россию прославить изволил, ибо по многодарован-ным победам на земле ныне и на море венчати благоволил, ибо сего месяца в 27 день шведского шаутбе-нахта Нилъсона Эреншильда с одним фрегатом, шестью галерами и двумя шхерботами, по многом и зело жестоком огне у Гангута, близ урочища Рилакс-фиорд взяли; правда, как у нас в сию войну, так и у алиртов [38] с Францией много не только генералов, но и фельдмаршалов брано, а флагмана не единого, и токо с сею, мню, николи у нас не бывавшею, викто-риею вас поздравляем, а сколько с помянутым шаут-бенахтом взято офицеров, матросов и солдат и прочего, також что наших убито и ранено, тому при сем посылаем реестр и реляцию купно с планом, который извольте немедленно напечатать и с сим посланным довольное число отправить к Москве и по губерниям, о чем он сам скажет».

Собственноручно сочиняя реляцию о победном исходе сражения, Петр спешил поделиться радостными чувствами с россиянами. Лапотная Русь еще только продирала очи от вековой спячки. Неведомы были люду, не только простому, но и многим именитым фамилиям, цели прежних царских потех на воде.

Но вот теперь царь оповещал о виктории на малознакомом для народа заливе Балтики Финикусе над грозным соперником.

Петр, перед глазами которого и под его началом развернулась битва на воде, упивался радостью вдвойне от одержанной победы и пленения шведского флагмана, равного себе по воинскому званию.

На памяти царя, не раз побывавшего за пределами России, такого в Европе не бывало.

В прошлом веке морская сила Швеции выступала в союзе с английским флотом. Шведские эскадры держали в кулаке всю торговлю на Балтике. Пленяли союзные державы — алирты — и генералов, и фельдмаршалов, но флагманов ни разу. И вот русским морякам, первым в Европе, сдался в бою шведский адмирал…

Первая победная реляция ушла в Петербург, а галерный флот залечивал раны, полученные в сражении, приводил в порядок суда, на ближайший остров свозили тела погибших воинов, переправляли раненых в Твермине.

Наконец от Сиверса прибыл курьер к генерал-адмиралу:

— Неприятельская эскадра покинула рейд у Гангута.

Сидевший рядом Петр велел курьера задержать:

— Нынче же, Федор Матвеевич, съеду на Гангут с генералами. Надобно у Гангута крепость соорудить на берегу надежную. Отныне сие место нашей кровушкой окроплено и навечно будет нашенским.

— Мнится, Ватранг на это место более не польстится. Тревожит, куда он подевался? Не к Ревелю ли направился? — с некоторым беспокойством спросил Апраксин.

Петр на этот раз не раздумывал:

— Там Лилье хвостом крутил и отскочил. Навряд ли Ватранг по его следам двинется.

— Дай-то Бог, Петр Лексеич. В таком случае и нам не грешно отпраздновать помаленьку викторию. Вой наши морские живота не берегли, сам видел.

— Добро, и я о том думку таю. На субботу готовь молебен, обед, салютации. Об убиенных не позабудь, святое дело. Сиверса снаряди апосля с трофеями в Гельсингфорс. Беречь их надобно пуще прочего.

По неписаным воинским законам битва считается законченной, когда останки погибших предадут земле.

На соседнем небольшом островке, в Рилакс-фиор-де, в братской могиле похоронили россияне своих со-отичей, павших в бою. По обычаю, как водится, отслужили панихиду, склонили знамена, проводили в последний путь ружейным салютом…

На рейде ожидала гостей празднично разукрашенная флагами, нарядная галера генерал-адмирала «Святая Наталья». Вокруг нее в развернутом строю полукружьем стояли на якорях больше сотни галер и скампавей. Перед фронтом русского галерного флота на якорях расставили взятые в плен шведские суда, в том ордере, как они начинали сражение. Как и положено, на плененных судах развевались русские Андреевские флаги с голубым крестом по диагонали. Под ними как-то уныло выглядели приспущенные шведские флаги и вымпелы.

Празднества открылись торжественным молебном на «Святой Наталье».

Отслужив молебен, священники убирали аналой, уступая место праздничному столу, а рейд огласили залпы победного салюта.

Первой троекратно выстрелила пушка на царской скампавее. Петр сам поднес фитиль к затравкам. Еще не расселся дым, а в ответ борта сотни судов загрохотали, отвечая флагману. Мало того, любил царь огненные потехи. Пороховой дым окутал флотилию, а вслед пушкам защелкали «мелкие ружья», пистолеты, мушкеты. Отводили душу после пережитого экипажи галер.

Окончив пальбу, офицеры, матросы и солдаты направились к праздничным столам, уставленным вином и угощениями.

На «Святой Наталье» собрались флагманы, генералитет, бригадиры, полковники. По правую руку от царя расположился генерал-адмирал, по левую — генерал Михаил Голицын.

Застолье открыл, как и прежде, царь:

— Други мои, николи у нас не бывало виктории, подобной нынешней. Наипаче одержана она над превосходным неприятелем, а пуще того и взят в плен флагман. Почитаю сие знамением равным славою Полтаве. Тому зарок был и благословение Господа нашего Бога! Виват!

За первой чаркой пошли вразнобой последующие. Апраксин после первого бокала хрустел огурчиками, удивляясь:

— Отколь, Петр Лексеич, ты приволок оные?

— Позабыл? Наутре бригантина из Ревеля прискакала.

— Так что ж с того? — не сразу понял Апраксин.

Улыбаясь, Петр достал из-за обшлага сложенный листок:

— Чти.

Апраксин понюхал листок, тоже улыбнулся понимающе:

— Стало быть, от Катерины Лексеевны.

«Друг мой сердешный господин контр-адмирал, здравствуй на множество лет, — читал вполголоса, усмехаясь, генерал-адмирал, — посылаю к вашей милости пол пива и свежепросоленных огурчиков; дай Бог вам оное употребить во здравие. Против 27-го числа сего месяца довольно слышно здесь было пушечной стрельбы, а где она была: у нас или где инде, о том мы не известны, того дня прошу уведомить нас о сем, чтобы мы без су мнения были».

Возвратив письмо, Апраксин наполнил бокал:

— Сподобил тебя Господь заботливой женой. Здравие Катерины Алексеевны.

Флагманы чокнулись.

Сознание сидевших за столом, как водится, начинал исподволь окутывать своими чарами Бахус. После долгого терпения в Твермине, удачных рейдов мимо оплошавшего неприятеля, жаркой, подчас смертельной схватки позволительно было и расслабиться, развязать язык. Все пересуды вращались и возвращались к дням минувшим, каждый старался вспомнить значимые для него картины боевых схваток с неприятелем.

Бригадиры и полковники хвалили свои экипажи галер и скампавей, удивлялись оплошности шведов. Лефорт был другого мнения:

— Ватранг не сплошал, все до тонкости размыслил. Токмо удача от него отвернулась в нашу сторону. Ежели бы ему ветер в парусы, нам бы несладко пришлось.

Сидевший напротив Волков согласился:

— Но сие, как и на сухом пути. Кому подспорье Бог пошлет. Под Нарвой-то Карлу повезло. Пурга затмила, подкрался к нашему лагерю неприметно, и все тут.

Сидевший неподалеку генерал Вейде вмешался в спор:

— Оно все верно. Но государево око всю викторию обозревало. Без всякой канители Божий дар обратило нам на пользу. На войне смекалка — первое дело.

Змаевич добавил:

— Швед супротив нас бился отчаянно, а все же мы его одолели. Экипажи наши не токмо числом взяли.

Апраксин, перегнувшись через стол, с усмешкой проговорил, словно кольнул Голицына:

— А ты, Михайло Михалыч, не сравнишь вашего брата Левенгаупта с Эреншильдом. У Переволочны тот, не раскусив Данилыча, в полон сдался. Шаутбенахт же, как сам зрил, бился до последнего, хотя и видел несметное число галер наших.

Голицын не стал противоречить:

— Спору нет, на морской посудине всяко бывает, потому и стойкость поболее верстается у моряков. По себе знаю.

За несколько кампаний на галерном флоте князь стал неплохо разбираться в превратностях морского уклада жизни.

Петр не остался в стороне:

— Твоя правда, Федор Матвеич. Токмо у флагманов швецких разные натуры. Тот же Лилье нам корму показал в Ревеле. А ведь сила-то была на его стороне. Да и Ватранг нынче не стал испытывать судьбу. Не дождавшись ветра, с дюжиной кораблей уплыл. А так, ежели воев сравнить, мужик русский, по духу, любого одолеет.

К Апраксину на цыпочках подошел командир галеры и что-то прошептал.

— Што таишься, — недовольно сморщился царь, — рапортуй.

— Государь, — командир на мгновение опешил, а потом поправился, — господин контр-адмирал, от Гангута следует отряд скампавей с тялками под российским флагом.

Петр, не дослушав до конца, вскочил и пошел на корму. Невооруженным взглядом было видно, как на головной скампавее трепетал Андреевский флаг. В кильватер скампавей выстроились вереницей одномачтовые тялки — грузовые транспортные суденышки с непомерно широкой кормой.

— Слава Богу, нынче рацион полный экипажам выдать, — обрадовался Петр. — Сие Сиверс с провиантом.

Петр подозвал командира:

— Скампавея на якорь станет — пошли шлюпку за капитан-командором Сиверсом.

Царь распорядился добавить экипажам еще по чарке сверх праздничной.

Заканчивалось пиршество на флагманской галере. Совсем разомлевший Апраксин, прощаясь, сказал царю:

— А ты, Петр Лексеич, не гневайся на меня, пред кампанией тебя чином не повысили. Нынче ты во всей красе диверсию учинил супротив шведа. Виктория твоя сполна и чин по заслуге будет. А то бы ни за што ни про што.

Петр уже и позабыл о своей просьбе, но остался доволен. Теперь сам генерал-адмирал его похвалил.

Веселье продолжалось, пока солнце не скрылось за холмистыми островками. На судах трубачи заиграли зорю и спустили флаги, как положено, когда диск солнца полностью скрылся из глаз.

Всю ночь перегружали привезенный провиант на скампавеи. Галерный флот уходил по предназначению на север, к порту Або. Там ждали припасы, а главное, первые русские суда. Следовало осмотреться в новой базе десантных войск и по возможности разведать.

В полдень снялся с якорей и направился к Гангуту и дальше в Гельсингфорс отряд Сиверса. Девять скам-павей вели на буксире захваченные шведские суда.

— Гляди, пробирайся шхерами, ежели шторм — становись на якорь. Держи добрый караул.

Часть пленных шведов свезли на берег в Твермине. Там остался двухтысячный гарнизон. Шведов решили использовать на постройке новой крепости на оконечности полуострова у деревеньки Ганге.

По сигналу пушки галерный флот снимался с якорей. Длинной цепочкой, одна за другой, двинулись на север скампавеи с десантом. Десять тысяч солдат направились в Або, дальше к Аландским островам. Быть может, им доведется впервые ступить на землю шведов…

Не предполагал Сиверс, что его ждет небольшое приключение.

В наступающих сумерках, на подходе к Гангуту, в лучах заходящего солнца показался силуэт парусника.

Капитан-командор вскинул подзорную трубу и не отрываясь скомандовал:

— Лево руль, уходим в шхеры. Передать на скам павеи — стать на якорь.

Капитан шведского фрегата Христофоре тоже заметил парусник:

«Бог мой! Так это же „Элефант“ и галиоты. Верно, они ведут русские плененные галеры».

— Приготовиться отдать якорь и спустить шлюпку.

Капитан подозвал своего помощника, лейтенанта Гольма:

— Разузнайте у капитана Сунда, где находится эскадра адмирала Ватранга. Пора нам отдать ему почту и поступить в его распоряжение.

Когда шлюпка отвалила от борта, Федор Христофоре схватил рупор:

— Передайте Сунду мои наилучшие пожелания и счастливого плавания!

В отряде Сиверса приготовились встретить гостей. Одна скампавея снялась с якоря и начала описывать дугу, чтобы отрезать шведской шлюпке путь к отступлению. От скампавеи отделилась шлюпка с вооруженными матросами.

Пленить безоружную шведскую шлюпку не составило особого труда, и лейтенант Гольм скоро оказался перед капитан-командором Сиверсом.

Капитан-командор намеревался взять шведский фрегат на абордаж, но капитан Христофоре после захвата шлюпки, поняв, с кем имеет дело, поставил все паруса и пустился наутек.

Лейтенант Гольм оказался разговорчивым и сразу же рассказал:

— Наш фрегат Адмиралтейств-коллегия направила на помощь эскадре адмирала Ватранга, но мы здорово промахнулись.

— Каковы силы флота в Карлскроне? — задал первый вопрос Сиверс.

— На рейде одиннадцать линейных кораблей, фрегат, бригантины. Этот флот в готовности для отражения нападения датчан.

— Где же остальные корабли? — спросил Сиверс. Гольм, сделав гримасу, скептически пожал плечами:

— Несколько кораблей стали ветхими, а на остальных не хватает матросов.

Поведал Гольм и о неустройстве жизни в Швеции. Все больше людей начинают роптать против затеянной войны. Но принцесса Ульрика и советники короля не хотят об этом думать.

— А что же король? — продолжал допрос Сиверс.

— Король далеко в Турецкой земле. Он и слышать не хочет о мире. Поговаривают, что он не в своем разуме.

Окончив допрос, Сиверс понял, что пленный офицер может еще пригодиться и принести пользу. Он отправил его на скампавее к генерал-адмиралу. И отряд с пленными шведскими судами продолжал свой путь.

Капитан Христофоре под всеми парусами спешил в столицу. Как же, он первый объявит королевскому Совету, что Ватранга нет у Гангута и неизвестно, чтр там произошло.

В пути он настрочил донесение королю.

«Настоящим доношу до сведения Вашего Величества, что после того, как 26 июля я послан был с фрегатом „Карл-скрона“ на усиление эскадры Ватранга, я прибыл на Ганге, нашел перед собою вместо эскадры Вашего Величества часть неприятельских галер и корабль, а потому был вынужден искать эскадру на шведской стороне».

Капитан «Карлскроны» стыдливо умолчал, что ему пришлось оставить у неприятеля шлюпку с девятью матросами и лейтенанта.

На подходе к столице он разминулся с королевской яхтой под штандартом принцессы. Отсалютовав королевской особе, фрегат стал на якорь на рейде, и тут многое прояснилось.

В городе царила паника. Состоятельные бюргеры уезжали в свои поместья или куда-нибудь подальше. На улицах собирались толпы горожан и ремесленников, вокруг столицы занимали позиции полки, спещ-но стянутые к Стокгольму.

Накануне прихода фрегата королевский Совет получил донесение Ватранга:

«Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события, наилучше знает Всевышний, которому известно, с каким рвением и с какими усилиями я старался выполнить возложенные на меня обязанности и как я усиленно старался разыскать неприятельский флот… к нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошел мимо нас в шхеры, причем огорчение наше усугубляется еще тем, что мы находимся в полной неизвестности о судьбе эскадры, шаутбенахта Эрен-шильда… Неприятель, по-видимому, уже овладел Або-скими и Аландскими шхерами, и так как, вследствие недостатка лоцманов, нам представляется невозможным занять позицию в Аландских шхерах, то я не вижу более осторожного исхода, как направиться со всей моей эскадрой в такое место в шведской стороне, откуда наилучшим образом было бы защитить себя от пагубных намерений противника против столицы государства».

Принцесса Ульрика, прочитав донесение, собрала советников. Один за другим появлялись в покоях принцессы Арвед Горн, Рейнгольд фон Ферзен, Ник Тиссен и другие. Поклонившись Ульрике, они с удрученным видом рассаживались в креслах.

Слушая донесения Ватранга, советники растерянно переглядывались. Королевский флот — их последняя опора — потерпел поражение. Угроза нависла над столицей.

Но на лице Ульрики царила одобряющая улыбка:

— Я все обдумала, и нам следует без промедления отправиться к адмиралу Ватрангу, чтобы на месте выяснить все обстоятельства, прежде чем сообщать о случившемся его величеству.

Королевской яхте не пришлось долго плутать по морю. Эскадра Ватранга крейсировала в сотне миль от столицы в проливе Фурузунд, отделяющем Аландские острова от Скандинавии.

Впервые в истории Швеции королевский Совет собрался не в столичных апартаментах короля, а на борту линейного корабля «Бремен».

В присутствии всех флагманов слушая адмирала Ватранга, принцесса и советники удивленно переглядывались.

Бодрым голосом, будто не произошло ничего особенного, флагман эскадры горел желанием отомстить русским за причиненные неудобства:

— Я намерен, как только позволит благоприятный ветер, отправиться отсюда на поиски неприятеля у Гангута. Обнаружив неприятельскую эскадру, я атакую русских, без тени сомнения.

Оказалось, что Совет не против, чтобы нанести удар по русским судам. Но прежде надо проведать о намерениях царя Петра. Кроме того, нельзя бросать столицу без охраны со стороны моря.

Два дня заседал Совет на борту «Бремена» и, выслушав все доводы флагманов, согласился с мнением адмирала.

Эскадрам надлежит охранять все подступы к столице со стороны Аландских островов. Но нельзя забывать о другом опасном направлении: противник может напасть и с юга, со стороны острова Готланд.

Шведы не понапрасну старались обезопасить столицу со стороны Аланд. Небольшой уютный городок Або расположен на юго-западном берегу Финляндии у Ботнического залива. Мирные жители его, в основном рыбаки, не думали о войне. Не приспособленный к военным действиям, Або не имел крепостных сооружений. Потому, осмотрев городок, Петр сразу же распорядился строить оборонительные сооружения.

— Шведы не упустят случая изгнать нас отсюда. На севере еще затаились полки Армфельда.

Но царя тянуло дальше на запад, к берегам Швеции, там должна ступить нога русского человека и заставить шведов в конце концов подписать мир.

5 августа галерный флот двинулся к Алан дам. Тысячи больших и мелких каменистых живописных островков и островов расположила природа посреди Ботнического залива.

К удивлению, Аланды взяли без единого выстрела. Шведские гарнизоны оставили все острова, большинство жителей покинули жилища, даже бросили скот на произвол судьбы.

Два дня Петр и Апраксин на скампавеях обходили архипелаг со всех сторон. Заходили в многочисленные шхеры. Двигались только днем. Тут и там из воды угрожающе торчали камни.

— Без лоцмана здесь опасно, не пройти, — говорил царь, озираясь вокруг. То и дело переводил подзорную трубу в сторону моря.

Горизонт был чист, летний воздух прозрачен.

— Неужто Ватранг к стокгольмским шхерам подался? — недоумевал Петр.

— Сей флагман, мне так мнится, весьма осторожен и не злобен, — посмеивался Апраксин. — Ко мне у Гангута то и дело направлял курьеров, присылал шмотки Эреншильда, тревожился о нем.

Только теперь вырисовывалась панорама последствий для шведов после успеха русского флота у Гангута.

— Видать, шведы вконец перетрусили, даже скотину побросали, — шутил царь, заглядывая в брошенные жителями хутора. Правда, кое-где шведы остались. — Объяснить надобно повсеместно крестьянам, что мы их не тронем, нам это ни к чему. Да я так мыслю, что и гарнизоны здесь оставлять не по делу. Провианта сюда на зиму не напасешься.

Вернувшись в Або, царь собрал военный совет. Не терпелось ему вернуться в Петербург, по-настоящему отпраздновать Гангутскую викторию.

— Покуда лето на исходе, надобно закрепиться на севере у Вазы и далее. Ежели появится Армфельд с войском, наилучшее с ним покончить разом.

Петр остановился, перевел взгляд на Апраксина, потом посмотрел на карту:

— Задумка давняя моя — пошерстить шведа на его землице, надо бы попытаться от Вазы десантиро вать наших солдат на шведские берега. Как мыслишь? — спросил Петр генерал-адмирала.

— Так полагаю, пошлет Бог погоду — и это сладим, — степенно ответил Апраксин.

— На том кампанию и покончим, — завершил царь военный совет. — Завтра в путь-дорогу отойду.

Провожая царя, Апраксин вручил ему пакет:

— Сие, Петр Лексеич, реляция моя князь-кесарю о твоих делах при Гангуте. Не обессудь за прошлое. Ныне все по достоинству.

Петр позвал секретаря Макарова:

— Гляди, понадежнее сию бумагу храни, в Петербурге доложишь.

После объезда царя галерный флот двинулся шхерами вдоль западного берега Финляндии на север. Беспрепятственно овладев городком Ваза, галерный флот с частью войск преследовал отходившие на север шведские полки генерала Армфельда.

В Вазе Апраксин оставил отряд скампавей под началом генерала Головина:

— Изготовь скампавей, грузи припасы, экипируй солдат. Дадено тебе девять сотен. Пойдешь к шведскому берегу, есть там неприметный городишка Умео. Высади десант, наведи страх на шведов. По пути умыкай все купеческие суда. Отыскивай лоцманов, знающих ихние места. Берег раззоришь, покуда припасы дозволят.

Галерный флот продолжал медленно, шхерными фарватерами пробираться к северу. Идти стало весе-. лее. По берегу скампавей сопровождала подоспевшая кавалерия генерал-лейтенанта Брюса. Версту за верстой по каменистым кручам двигались войска по берегу, скампавей шли рядом вдоль извилистых берегов. Боев и потерь не было, потому как шведы спешно ретировались, а потом и вовсе перешли в Швецию.

Но появился новый противник. Беспощадный, намного опасней шведов.

Не испытав больших потерь в сражении при Гангуте, флот не устоял под натиском сил природы.

Встречные осенние ветры сбивали галеры с курса, шквалы несли плохо управляемые при шторме скампавеи на скалы, разбивали их вдребезги, погибали люди. Когда галерный флот вернулся в Ништадт, в строю недосчитались полтора десятка галер и скам-павей. Море навечно похоронило в своих водах две сотни солдат и матросов.

Несладко пришлось и отряду Головина. Поначалу успех сопутствовал генералу. На пути к Умео, захватив десяток шведских шхун, отыскал лоцманов, удачно высадил десант на шведском берегу. Хлипкие отряды шведского генерала Рамзо, «пометав кафтаны и ранцы», будто ветром сдуло. Страх обуял местных жителей. Они убежали в горы. Перед тем как отступить, гарнизон подпалил город. В небольшом порту стояло с десяток бригов и шхун. Пришлось их уничтожить.

Весть о высадке русских на побережье Швеции достигла Стокгольма. Далеко, за тысячу верст от столицы небольшой городок Умео, но у страха глаза велики. Завтра, быть может, русские появятся в стокгольмских шхерах.

Все бы ничего, да на обратном пути в финских шхерах октябрьский шторм разметал скампавеи Головина. Буря разбила в щепки пяток галер. Море похоронило семь десятков солдат и матросов…

Осень подходила к концу. Хлопья первого снега укрыли скалистые холмы шхерных островков, прибрежные каменистые отмели. Соприкоснувшись со свинцовыми волнами, снежинки тут же исчезали.

Генерал-адмирал заканчивал кампанию, собирался в дальнюю дорогу в Петербург по суше.

— Принимай, Михал Михалыч, под свою руку галерный флот. — Апраксин передавал бразды правления Голицыну. — Поспеть бы в столицу, небось там уже справили викторию.

8 Петербурге празднества шли к концу. Второй месяц веселился народ на улицах, площадях, в кабаках.

Три месяца минуло с того дня, как Захарий Мишу-ков доставил губернатору Меншикову весть о Гангут-ской виктории. В тот же день столица откликнулась салютацией из «всех пушек». Петр, покинув на Алан-дах флот, на скампавеях перешел в Гельсингфорс. Командуя Ревельской эскадрой, попал в жестокий шторм у Березовых островов. Но моряки выстояли, обошлось без потерь.

9 сентября пятерка позолоченных галер, разукрашенных коврами, флагами, вошла в устье Невы, следом буксировали шведские трофеи.

По обоим берегам выстроились войска. Толпы народа, пушечные залпы приветствовали победителей.

В Петропавловский собор поместили шведские знамена, отслужили благодарственный молебен. Под пушечные залпы царь направился в Сенат и, поклонившись, подал князю-кесарю Ромодановскому рапорт о морской победе и реляцию генерал-адмирала.

Прочитав вслух рапорт и реляцию, князь-кесарь встал и произнес:

— Здравствуй, вице-адмирал, — и торжественно вручил царю патент на новый чин.

Приняв от князя-кесаря патент, Петр взволнованно ответил:

— Господь Бог Россию прославить изволил, ибо, по многим дарованным победам на земле, ныне и на море венчати благоволил. Сия виктория Полтаве подобна, токмо морская.

И здесь произошло характерное не для царской особы, но свойственное Петру событие. Выслушав поздравления присутствующих, новоиспеченный вице-адмирал быстрым шагом вернулся на свою галеру, стоявшую впритык к берегу. Легко взбежал по сходням. На мачте взвился вице-адмиральский стяг, и раздались залпы приветственного салюта в честь нового флагмана российского флота.

Празднества продолжались за торжественным обедом во дворце Меншикова. Рядом с собой Петр усадил Эреншильда. От внимания иностранных послов не ускользнула доброжелательность царя. Один из них, голландский посланник барон де Би, заметил, что «трудно описать, до какой степени царь выхвалял Эреншильда за его геройское сопротивление и старался утешить его в несчастье, несколько раз пытаясь уверять его в своем уважении и повторяя ему, что он не будет терпеть у него ни малейшего стеснения».

Не забыл царь и пленных шведских офицеров, пригласил их на обед, усадил за отдельный стол.

Наступил вечер, и берега Невы расцветились фейерверками. На шведских судах засветилась надпись: «Уловляя уловлен». Пять дней с размахом веселился народ. Всем офицерам вручили награды — золотые медали на цепочке, рядовым — серебряные, с надписью «Прилежание и верность превосходят силу». В честь дня победы церковь по просьбе царя объявила 27 июля днем Святого Пантелеймона. Отныне эта дата навсегда вошла в церковные праздники России…

В столице было объявлено, а затем и разнеслось по всей державе:

«Государь пожелал почитать Гангутское сражение наравне с Полтавским».

Закончились празднества, и не мог не заметить царь во время торжественных обедов, как исподволь льстиво и подобострастно, более, чем прежде, стали обращаться к нему иноземные послы морских держав Англии, Голландии, Франции. Да и сам вице-адмирал теперь впервые почувствовал и зримо обнаружил влияние русской морской силы. В завершение минувшей кампании парусный и галерный флоты на Балтике, по сути, без всякого препятствия совершают плавания. Правда, пока вблизи своих берегов, пробираясь зачастую шхерами, но уже нога русского солдата ступила на шведскую землю…

Мало еще парусных кораблей. Салтыков просит денег для расплаты за покупки, в Адмиралтействе предстоит спуск на воду нового 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Его надо достраивать, закладывать новый. А казна пуста… В повседневных заботах иногда ускользают из внимания потоки денег в державе, а ловкачи тут как тут, набивают мошну.

«Ну погоди, Алексашка, я тебя проучу…»

Как было заведено, большим торжеством и застольем отметили в Петербурге спуск «Шлиссельбурга».

Поднимая бокал в честь новорожденного судна, царь повернулся к Меншикову:

— Знаю, Александр Данилович, всем ты славен и не беден. Нет у тебя одного богатства, морского. — Царь лукаво подмигнул ничего не понимающему Меншикову. — Потому дарю тебе, Алексашка, нашего младенца «Шлиссельбурга», холи его, обхаживай и доведи до ума.

В зале воцарилось молчание, только теперь Мен-шиков понял суть «подарка».

— Государь, великое тебе спасибо за славный подарочек. В том слово даю, что обустроен будет младенец на славу.

Не ускользнула царская «щедрость» от внимания английского посла Джорджа Мекензи.

«Как только корабль сел на воду, его величеству угодно было объявить, что он дарит его князю Меншикову, который хорошо понял смысл такого подарка; его светлость, как я слышал, чтобы отблагодарить за оказанную милость, тут же обещал не жалеть издержек на снабжение корабля и экипажем и украшеныями и заявил, что постарается его сделать лучшим из 54-пушечных кораблей русского флота».

Отзвуки Гангута донесли наконец до сознания Карла XII плачевное состояние его королевства. Рухнула последняя надежда. Дырявым оказался морской щит на Балтике. Достал-таки царь до шведской землицы. Карл то и дело натравливает султана на Россию.

Тот послушался его советов и наущения французов, объявил новую войну русским. Но попал впросак. Война так и не состоялась. Царь и ухом не повел, только приказал Шереметеву быть наготове.

Озлобленный султан приказал силой выдворить короля из Бендер. Тот отказался, и турки осадили в крепости остатки шведского войска. Полтыщи янычар полегло, шведов разгромили, сопротивлявшегося Карла взяли в плен. Без четырех пальцев на руках, кончиков носа и уха его заключили в замок подле Адрианополя и содержали там под караулом. Теперь он никому не мешал, и о нем позабыли.

Слезное письмо от Ульрики с отчаянной просьбой вернуться домой — русские вот-вот появятся у стен Стокгольма — возымело действие. Он вошел в историю под фанфары, а покидал ее через черный ход, тайком…

Переодевшись, с одним верным слугой, темной ночью Карл бежал из плена. Целый месяц через Австрию, Мекленбург, Померанию добирался он до осажденной крепости Штральзунд. Появление короля обрадовало, но не особенно вдохновило защитников крепости.

Теперь он регулярно получал почту из метрополии. Корабли флота своевременно снабжали 121-тысячный корпус. Читая письма и донесения, он, усмехаясь, с удивлением узнал, что русский царь весьма благостно относится к пленным шведам. Кредо шведского короля осталось неизменным. С неприятелем следует поступать по своей воле, а не по сен-тиментам…

Возвратившийся в столицу Апраксин с огорчением докладывал о понесенных утратах в схватке с морской стихией.

— Сколь шведы не смогли нас обессилить на море, то непогода и штормы унесли, Петр Лексеич. Два десятка галер да скампавей потеряли в осенних бурях. Солдатиков и матросов сгинуло около трех сотен человек.

Петр благодушно успокоил:

— Слава Богу, Федор Матвеич, што малым убытком отделались.

Апраксин закашлялся:

— А то еще, Петр Лексеич, Бутурлин на швецкой землице побывал, пленных русаков наших вызволял. Яко скотину содержат в неволе. В рубищах и язвах ходят, голодом их морят, мрут.

Петр нахмурился. Не раз об этом сообщали ему тайнописью из Стокгольма посол бывший, Хилков, а также любимец его генерал Головин Автоном.

— В Гангуте прибежал к нам от них капитан Постников, — продолжал Апраксин. — Невмоготу, сказывал, в ихнем плену. Разве что кнутом не бьют.

Петр дернул верхней губой, задрожали усики.

— Будя. Я сенату ихнему об том писал. Ни ответу, ни привету. Отпишу на Москву, пущай ихние генералы спытают на себе хоть толику.

Не прошло и двух дней, как в Москву послан был государев указ обер-коменданту Ивану Измайлову:

«Собрать шведских генералов всех вместе, и живут они в Москве по своей воле, во всяком почтении, а наши у них в Свее содержатся зело жестоко и разведены врозь. Потому развести всех шведов по монастырям и городам и держать за крепким караулом, пусть напишут своим сенаторам».