Резкий порыв осеннего ветра хлестнул по туго подобранным парусам шлюпов, ошвартованных в Военной гавани Кронштадта. Сверкая свежевыкрашенными бортами, вытянулись они вдоль причала, отливая блеском надраенных медных букв — «Колмогоры», «Соловки», «Тарухтан», «Сокол», «Смелый». Около трапа «Колмогор» сгрудились командиры судов. Старший из них возрастом и по званию капитан 1 ранга Муловский еще раз окинул взглядом причальную стенку:

— Пожалуй, поставим точку, прошу ко мне, господа, отобедать…

Четыре капитан-лейтенанта, гуськом, вразвалку, двинулись вверх по трапу…

В конце прошлого года императрица подписала указ о подготовке первого кругосветного плавания: «По случаю покушения со стороны английских торговых промышленников на производство торгу и промыслов звериных на Восточном море, о сохранении права нашего на земли, российскими мореплавателями открытые, повелеваем, нашей Адмиралтейской коллегии отправить из Балтийского моря два судна, и две вооруженные же шлюбки морския или другия суда, по лучшему ея усмотрению, назнача им объехать мыс Доброй Надежды, а оттуда, продолжая путь через Сондской пролив и оставя Японию в левой стороне, итти на Камчатку».

Весной утвердила «Ея и. в.» наставление из Адмиралтейской коллегии, г-ну флота капитану 1 ранга Григорью Муловскому, начальствующему над «ескадрою». Адмиралтейские мудрецы на многих листах изложили три десятка непременных к исполнению требований по части безопасности плавания, открытия новых земель, обхождения с местным населением, изучения его нравов, отыскивания в новых местах всего полезного для державы. Предписывалось исследование «простирающегося американского берега до открытой части российскими капитанами Чириковым и Берингом и оной берег до начального пункта открытия Чирикова взять во владение Российского государства». А на открытых землях с людьми вести себя пристойно: «Поелику таких людей без сомнения никто из европейцев не успел еще огорчить, и раздражить, то и должно быть первое старание ваше посеять в них хорошее понятие о россиянах».

Упоминалось адмиралтейцами имя капитана Кука. «Паче всего наведаться вам должно о так нареченном капитаном Куком заливе Принца Вильгельма и другом, по нем самим прозванном Куковым, не заходят ли туда чужестранные корабли, не бывают ли там вытруски и не заводится ли какое-либо селение? И в таком случае, имея главнейшим предметом сохранение права на земли, российскими мореплавателями открытые, и недопущения иностранных к совместничеству и разделения торга с российскими поддаными пришельцев тех, покушающихся на таковые недозволенныя присвоения, силою данного вам полномочия принудить из сих, по праву первое учиненных открытий к Российской державе принадлежащих мест, наискорее удалиться и впредь ни о поселениях, ни о торгах, ниже о мореплаваниях не думать…»

Перечитывая Адмиралтейскую инструкцию, Григорий Муловский посмеивался про себя: «Благо при мне состоит и куков соплаватель на российской службе…»

Среди офицеров, расположившихся в каюте Муловского, выделялся поджарый, средних лет голубоглазый капитан-лейтенант Джемс Тревенен, спутник капитана Кука в третьем кругосветном плавании. Не так давно он поступил на русскую службу и непременно желал участвовать в предстоящей экспедиции. Джемса потянуло в Россию вслед за своим приятелем Джозефом Биллингсом, сослуживцем по вояжу с капитаном Куком.

Что влекло английских мореходов в Россию? Видимо, два обстоятельства. Натура русских людей, с которыми их не раз сводило провидение во время плавания в Великом океане, и заманчивость вояжей в неизведанные моря, омывающие Россию.

Тревенену повезло, что он начал службу у Муловского. Григорий Иванович за пятнадцать лет успел немало поплавать командиром фрегата в Средиземном море, поднимался в северные широты до Кильдина, ходил волонтером в Англии, владел французским, немецким, английским, итальянским.

Сейчас в компании своих подчиненных он то и дело переводил непонятные фразы Тревенену.

Остальные капитаны, добродушно посмеиваясь, переглядывались: «Ничего, пройдет полгодика, оботрется Яков Иванович», как окрестили русские моряки Тревенена.

Гревенсу и Сиверсу было понятно, что понадобится время, чтобы привыкнуть к незнакомому языку, вжиться в новую среду обитания…

Вообще все капитаны за предпоходные недели притерлись характерами, сдружились.

Выручали друг друга людьми во время авралов, добрым советом в сложных корабельных работах по подготовке судов к дальнему путешествию. Всех офицеров, как истинных мореходов, объединяла страсть к открытиям неизведанных земель, возможности проверить себя в длительной схватке со стихией, наконец, вероятность стать российским первооткрывателем, осилить путь Магеллана…

В часы передышек сходились не раз вечерами капитаны вместе, частенько со своим командиром…

Где, как не за обеденным столом, под звон стаканов с вином обсудить неотложные дела, найти общий язык с приятелями-капитанами, обрести взаимопонимание с подчиненными, с начальником.

Муловский не скрывал своего удовлетворения подобравшимся составом капитанов, понимавшим его с полуслова. В конце затянувшегося до полуночи застолья, перед тем как отпустить их на корабли, Григорий Муловский предупредил:

— Поутру начинайте готовить корабли к выходу. Завтра запрошу у капитана порта разрешения вытягиваться на Большой рейд и отправляться в путь. Через две-три недели Балтика заштормит надолго, вестовые ветра противные нам ни к чему, до Камчатки натерпимся…

… В эти осенние дни, а быть может, в те же самые часы на рейде далекой Камчатской гавани Святых апостолов Петра и Павла, в своей каюте, командир отряда кораблей Жан-Франсуа Лаперуз пишет два донесения. Одно — во Францию, своему начальнику, маркизу, маршалу Франции, морскому министру де Кастри, второе — послу Франции при русском дворе графу де Сегюру. Несколько недель назад его фрегаты «Буссоль» и «Астролябия» вошли в Авачинскую губу. Ровно два года минуло с тех пор, как фрегаты покинули Брест и отправились в кругосветное плавание во имя славы Франции. Его задача — проверить достоверность третьего путешествия Кука, побывать в неизведанных акваториях, прояснить научные сведения, добытые новые данные для коммерции.

«Господин граф! — писал Лаперуз в Петербург послу де Сегюру, — г-н Лессепс, которого я имел честь направить к Вам, сообщит Вам об обстоятельствах нашего пребывания на Камчатке после очень трудного и продолжительного плавания, во время которого мы еще могли кое-что подобрать, несмотря на обильную жатву, совершенную капитаном Куком… Приняли нас на Камчатке с расположением, учтивостью и благородством. По счастливой случайности, я встретился в Петропавловске с г-ном Козловым, охотским губернатором. У себя на родине среди своих лучших друзей я не смог бы найти более любезного приема. Между тем у него не было никакого приказа на мой счет, но он знал, что мореплаватели являются гражданами вселенной, и было бы невозможно быть принятыми русскими с большей учтивостью. Всякого рода помощь, которую только позволено было получить в этой бесплодной стране, нам была предоставлена, и за нее не захотели принять никакой платы. Какое зрелище, г-н граф, видеть тот дух благородства и величия…»

Донесение повез в Петербург сухим путем через Сибирь молодой участник экспедиции Бартоломей Лессепс. Почти год будет он добираться до Петербурга, еще через год привезет дневник Лаперуза в Париж. Ни Лессепс, ни Лаперуз еще не знают, что они уже никогда не встретятся на этом свете. Лишь спустя четыре десятилетия Лессепс наконец увидит и опознает то, что принадлежит его друзьям. А до этого океан будет надежно хранить в своих глубинах тайну исчезновения экспедиции Жана Лаперуза…

4 октября 1787 года капитан 1 ранга Муловский запросил у командира Кронштадтского порта вице-адмирала Пущина «добро» вытянуть корабли под буксирами на внешний рейд, после чего следовать согласно воле «Ея величества» в кругосветный вояж.

Императрица повелела полгода назад, немало с той Поры утекло воды, вице-адмирал обратился, как положено, в Адмиралтейств-коллегию…

Спустя неделю вице-президент Адмиралтейств-коллегий Иван Григорьевич Чернышев докладывал императрице о делах по Морскому ведомству. Месяц с небольшим Екатерина подписала Манифест с объявлением войны Турции. Поэтому теперь ее интересовали дела на Черном море.

— Князь Потемкин уведомил меня, — начала она разговор с Чернышевым, — что корабликов на море Черном не столь множество. Ныне там две акватории оборонять надобно, одну в Лимане, у Херсона, другую в Севастополе, на море.

Чернышев развел руками.

— Какие есть кораблики, все в строю, ваше величество, в Николаеве на стапелях заложены и строятся…

Екатерина вдруг вспомнила давние времена.

— Размысли-ка, Иван Григорьевич, быть может, с Балтики в море Средиземное отрядить корабли. Почать оттуда турка подпаливать…

Императрица устало откинулась на спинку кресла, шестой десяток к концу подходит.

— Ну, еще что у тебя?

— В Кронштадте, слава Богу, изготовлена эскадра Муловского к вояжу на Великий океан. Позволительно оную отправлять?

Вопрос графа Чернышева, видимо, требовал незамедлительного ответа, но заставил задуматься.

Екатерина незаметно потянулась, легко для своих лет поднялась и подошла к окну. Порывы ветра то и дело с шумом бросали в стекла каскады зарядившего ливня.

— Ежели мы, граф, из Кронштадта эскадру отрядим, так и здесь уменьшится оборона. Резон ли нам корабли добрые, хотя и с благими целями, отсылать? К тому же ты сам сказываешь, на флоте офицеров до штата нехватка большая?

Чернышев утвердительно склонил голову.

— Некомплект не одна сотня, ваше величество.

— Ну, вот видишь, — облегченно вздохнула Екатерина, — посему вояж сей отложим до лучшего времени.

— Но вашим величеством он назначен по указу.

— Так мы его и отменим, — закончила затянувшуюся аудиенцию императрица, — готовь указ…

С тревогой в сердце поднимался к командиру порта Муловский, три недели ждет разрешения на поход, такого раньше не случалось. Предчувствие его не обмануло, и огорчительная физиономия вице-адмирала Пущина лишь усилила подозрение. Пока он представлялся, адмирал взял тисненую папку, откашлялся, привстал:

— Приготовленную в дальнее путешествие под командой флота капитана Муловского экспедицию по настоящим обстоятельствам повелеваем отменить, — чеканил бесстрастно Пущин, — а коих офицеров, матросов и прочих людей для сей экспедиции назначенных, тако суда и разные припасы обратить в число той части флота нашего, которая по указу нашему в Средиземное море отправлена быть долженствует. — Пущин одернул мундир. — Сие подписала собственноручно императрица, а тебе, Григорья Иванович, сего числа я объявил.

Командир порта сделал пометку на указе, захлопнул папку.

— Вот так-то, велено безотлагательно готовить эскадру для Грейга, а тебе принимать корабль «Мстислав» о шестидесяти шести пушках, а товарищам твоим, Тревенену Якову командовать кораблем «Родислав», Гревенсу принимать фрегат…

Война обычно приводит к напряженному ритму жизни всего государства. Турция начала войну, рассчитывая на превосходство сил на Черном море. Оно так и было, турки заранее готовились, имели двойной перевес в кораблях, построенных на французских верфях.

Россия вступила в войну неподготовленной, Екатерина излишне увлекалась внешним лоском в армии и на флоте, не заглядывая в суть. Благо ее всегда вовремя выручали самородки — Румянцев, Потемкин, Суворов, Ушаков…

На море она еще тешилась Чесменской викторией , уповала на Грейга, а победу-то там одержал решительный Спиридов, адмирал петровской закалки.

Черноморский флот только-только оперялся, не был обустроен. К тому же русской эскадрой заправляли никудышные флагманы, наподобие Войновича…

И до начала войны корабли флота наполовину оставались без офицеров. Сложный механизм корабельной службы не может существовать, а тем более идти в бой без грамотного и опытного офицера…

На сухопутье — другое, там бойкий и смекалистый солдат поведет в атаку роту, и не без удачи. Корабль же требует прежде всего знаний и опыта, там успех зависит от преодоления двух главных неприятелей — стихии моря и мощи врага. Одной сметкой и лихостью здесь не обойдешься.

Со времен Петра Великого офицеров готовили в Морском корпусе. По-разному относились к этому заведению обладатели короны российской. Несколько лет назад пожар уничтожил здание корпуса в Петербурге, и Екатерина повелела перевести морских кадетов в Кронштадт, поближе к морю… Но кадеты остались без должного присмотра, многие учителя не поехали в глухомань, на остров, где и жилья-то не было порядочного. Разместили кадетов в бывшем Итальянском дворце Меншикова. По указу Петра Великого в Морской корпус принимали в первую очередь сыновей дворян из Новгородской, Псковской, Ярославской, Костромской губерний. Желающих поступить всегда было в избытке. Потому приходилось иногда месяцами ждать, когда кадетов переведут в старший класс и освободят место для новичков. Благодаря стараниям давнего директора корпуса адмирала Голенищева-Кутузова состав Морского корпуса увеличился более чем на 200 человек. В тот год приняли двух сыновей священника Лисянского, оставшихся без матери. Два года спустя определили в корпус сына состоятельного барона Крузенштерна…

В нынешнем 1788 году, на Рождество, третий, самый младший класс, пополнился новичком, двенадцатилетним сиротой из захудалых рязанских помещиков Василием Головниным…

Где-то на юге началась война, а занятия в Морском корпусе продолжались, как и прежде, с той разницей, что поступавшие сведения о боевых действиях на Черном море будоражили кадет и гардемаринов. В кругу корпусных офицеров вполголоса поговаривали, что следовало бы не забывать о северном соседе, который под боком…

Но все внимание императрица по-прежнему уделяла южным границам, где главнокомандующим назначила своего любимца Потемкина. Потому и поторапливала отправить эскадру Грейга в Архипелаг. В то же время до нее доходили сведения о том, что шведский король Густав III, как она сама писала Потемкину, «в намерении имеет нос задирать». Действительно, неуравновешенный и недалекий король Швеции, которого за глаза называли сумасбродом и тупицей, имел далеко идущие намерения. Разглагольствуя о «рыцарском долге» возмездия за поражение своего предка, он мечтал о возрождении «великой северной державы Карла XII». Россия к тому же была вовлечена в войну на южных рубежах, а главное, король чувствовал поддержку британского льва. Англия заключила союз с Пруссией, направленный против России, открыто помогала Турции и подстрекала Швецию к войне с Россией.

Отправляя эскадру в Архипелаг, Екатерина поневоле ослабляла оборону столицы с моря. Густав III намеревался как раз оттуда нанести основной удар.

В свое время Петр Великий имел не одну сотню галер для действия в шхерах Балтики, теперь их оказалось меньше десятка. Шведы извлекли уроки истории, заимели полторы сотни галер, да и корабли добротнее русских…

Балтийскую эскадру спешно хотели усилить двумя фрегатами, решили приступить к строительству 12 галер, но галеры не грибы…

К графу Чернышеву пришел расстроенный президент Коммерц-коллегии граф А. Воронцов.

— Только что, сего дня, получил оказию из Лондона от брата. Послушайте, ваша светлость: «Я только что узнал, что Швеция снарядила 12 кораблей и 5 фрегатов. У нас остаются в Кронштадте корабли гнилые и без матросов. Не лучше было бы, если бы эскадра Грейга осталась, чтобы удержать шведского короля…»

К мнению посла в Лондоне следовало прислушаться, за пять лет он успел разгадать основные механизмы британской дипломатии.

— Я и сам понимаю, граф, — отвечал Чернышев, — но матушку-государыню с наскока не убедишь. Нынче, что матросов, штатных офицеров на кораблях в некомплекте более сотни. Я уже распорядился графу Голенищеву готовиться без промедления к досрочной аттестации гардемаринов…

В конце марта в Морском корпусе в одночасье поднялась суматоха. Капралы и фельдфебели гоняли служителей. Драили медные ручки и подсвечники, натирали паркет, мыли окна, выбивали ковры. Назавтра ожидали директора корпуса. Обычно адмирал извещал о своем прибытии заранее, за неделю-другую. Нынче лишь накануне прислал курьера.

В полдень весь состав Морского корпуса построили во фронт на плацу. Приняв доклад от своего помощника, капитана 1 ранга Федорова, адмирал неспешно обошел весь строй. Несколько задержавшись около выпускных классов гардемаринов, он остановился в центре плаца. Сухопарый, подвижный, в ладном парике, он как всегда выглядел подтянутым и немного озабоченным:

— Ведомо вам, господа гардемарины и кадеты, что супостат, Оттоманская Порта, нарушила договор прошлой осенью и пытается отторгнуть исконные земли российские.

Заложив руки за спину, сделал несколько шагов вдоль строя, как бы собираясь с мыслями:

— Нынче недруги наши оживились и на берегах Балтийских, матушка-государыня повелела посему пополнить корабельный состав. Однако офицеров нехватка великая.

Директор подошел к правому флангу, где выстроились выпускные гардемаринские классы. В одном из них вытягивал шею четырнадцатилетний Юрий Лисянский, неподалеку торчал долговязый, семнадцати лет от роду Иоганн Крузенштерн, перекрещенный в Ивана…

— Посему ея императорское величество высочайшим указом подписала в нынешнем году произвести выпуск господ гардемаринов сверх срока, без стажирования.

В рядах старших загудели. Адмирал выждал, пока не установилась тишина, и закончил:

— Не уповайте, что все в легкости произойдет. Испытаны будете по всем предметам, после чего выпущены «за мичманов». Кампанию проведете в должностях офицерских и ежели аттестованы будете, то вас произведут в мичманы…

На следующий же день начались экзамены. Проверяли строго, никакой поблажки выпускникам не делали, но и не «заваливали». Экзамены еще не закончились, а выпускникам начали давать денежное довольствие на пошивку новых мундиров. Все швальни в городе работали день и ночь, без воскресного отпуска.

1 мая 1788 года состоялся офицерский выпуск. Гардемаринов произвели «за мичмана», и все они тут же получили предписание на корабли. Лисянского назначили на фрегат «Подражислав», где он сойдется с командиром Гревенсом, Крузенштерн попал на корабль «Мстислав» под начало Муловского…

Гардемарины-выпускники отправились на флот, а кадеты, со смутным чувством зависти к старшим товарищам, уныло разбрелись по классным комнатам…

Между тем мартовское солнце настойчиво напоминало о приближении весны. Вдоль стенок кронштадтских гаваней, вокруг кораблей, вмерзших в лед, бочек, на которые тянулись швартовые канаты, зачернели проталины. В полдень нагревались высокие борта кораблей, давно исчезли сосульки, от дерева исходила легкая испарина…

Солнечные лучи пробивали толщу окон, пригревали макушки стриженых голов кадетов.

Четвертый месяц Василий Головнин в роте, а одноклассникам кажется, что их коренастый сверстник давно обжился в классе. Видимо, предыдущая жизнь приучила его к аккуратности, бережливому отношению к еде, одежде. Темные угольки любознательных глаз внимательно следили за каждым движением преподавателя. После тишины и размеренности далеких Гулынок Пронского уезда, несколько нудного учения в приходской школе, обязательных занятий с дьяком, жизнь в Морском корпусе встряхнула дремавшую тягу к знаниям. Огромное впечатление на любознательного мальчика произвела первая встреча с преподавателем Николаем Кургановым. Он обучал старших гардемаринов математике, астрономии, навигации. Но частенько заглядывал и к кадетам-первогодкам. Начинал издалека, увлеченно преподавал начала географии, астрономии, историю мореплавания, рассказывал о знаменитых мореходах. Не без гордости советовал малолеткам прежде всего изучить его многолетний труд, «Письмовник».

— Найдете там немало полезного о рассуждениях древних мудрецов, прочтете летописец, освоите грамматику. Осилите начало, можно и позабавиться пословицами и анекдотами. Надоест, почитайте о разных народах, населяющих землю-матушку. Вам-то, как мореходам, поневоле с ними доведется спознаваться.

Неожиданно Курганов заговорил по-иноземному. Среди кадетов ходили слухи, что он в совершенстве знает французский и немецкий языки, свободно владеет английским и латынью. Курганов прервал речь и засмеялся:

— Верно забавно? Я-то все разумею, а вы меня нет. Вам-то, морякам, иноземные языки знать по закону и совести положено. Иначе с другими моряками как немыми знаками объясняться? Негоже так-то.

Расхаживая по классу, Курганов походя вспоминал прошлое, чтобы увериться в настоящем:

— Во времена Великого Петра, после его кончины, генерал-адмирал Апраксин повел эскадру в море. А с ним два флагмана, Вильстер да Сандерс. Один шведский, другой английский. Апраксин-то не разумеет те языки. Пришлось брать с собой переводчика, Изъясняться с подчиненными. А ну, как неприятель вдруг объявится? Когда тут разбираться? Маневр делать надобно мгновенно да пушками командовать. — Курганов передохнул. — Потому-то иноземные языки для моряка не забава, особливо английский…

Такие беседы с автором «Письмовника» и «Универсальной арифметики» западали в душу…

После классных занятий кадеты нехотя переходили в ротные помещения. Там их ждали ротные офицеры-воспитатели. Благонравие и прилежание прививали по-разному. Нередко встречали окриком:

— Поди-ка сюда, болван!

В полутемных коридорах распекали кадетов унтерофицеры. Начинали с утра:

— Что, опять рожу не умыл? — кричал один из них. — Лишить булки!

«Шалили» непозволительно и старшие кадеты, и гардемарины. Поманив малолетнего первогодка, хитро улыбался:

— Сгоняй-ка, братец, в первый гардемаринский класс, разыщи там гардемарина Трескина и спроси для меня книгу «Дерни об пол». Передай ему, мол, Акафистов спрашивает.

Вокруг толпились гардемарины злорадно ухмылялись…

Малолеток стрелой мчался по коридору, отыскивал Трескина, а тот важно кивал головой. Оглядывался и вдруг быстрой подножкой подбивал запыхавшегося кадета. Тот летел на пол, а вокруг заливались, хохотали…

… Весна брала тем временем свое. Все чаще выбегали кадеты на плац, гонялись друг за другом. Прошла Пасха, залив постепенно очищался от льда, на кораблях наращивали мачтовые стеньги , крепили реи, вооружали стоячий и бегучий такелаж . Экипажи постепенно перебирались из казарм на корабли.

Для кадетов-первогодков наступили летние каникулы. Некоторых, из именитых семей, титулованных особ, родители забирали на лето домой, но таких было немного. Большинство же малолеток, подобно Головнину, происходили из захудалых, небогатых дворян. Долгая дорога домой, в российскую даль, стоила немалых денег. Да и не особенно ждали их дома родные, сами зачастую жили небогато.

Оставшиеся из младших классов гоняли в «житки», играли в «солдатиков». Не отставал от них и Василий Головнин, но скоро он пристрастился к шлюпочному делу. Специально выделенный унтер-офицер или боцман обучали кадетов гребле на шлюпке в гавани, показывали приемы обращения с парусами.

Совершенно новая, пока еще неосознанная, потребность общения с морем все больше влекла к себе Головнина. А совсем рядом, минуя ворота Военной гавани, в соседнюю Купеческую то и дело втягивались транспорты, шхуны, бриги с иноземными товарами. На палубах купеческих судов раздавалась иноплеменная речь. По трапам сновали матросы, выгружали привезенное из заморских стран добро, заполняли трюмы российскими товарами.

Загруженные суда вытягивались под буксирами, шлюпками на Большой рейд, уходили на запад в далекие страны. Вслед им задумчиво смотрел Головнин: «Где они, эти страны? В каких землях обитают сии корабли и люди? Чем занимаются и промышляют?»

В обычный обиход вошли понятия: Европа, Азия, Америка, Африка, Индия. Между ними океаны, Атлантический, Великий… Представлялась возможность все это увидеть, пощупать. Для этого надо много знать и уметь…

А пока с Запада повеяло дымком пороховым…

Шестьдесят лет «бабьего» правления на российском престоле не прошли бесследно для флота. За десятилетия, по существу, никто из правительниц не обращал достаточного внимания на вторую «руку» военной мощи державы. Корабли для флота строились без какого-либо плана. Деньги расходовались, а зачастую разворовывались, а толку было мало. Корабельным строением занимались люди иногда малосведущие, глава Морского ведомства, наследник престола генерал-адмирал Павел, больше любовался кораблями, не вникая в суть сложного механизма флотской жизни…

В свое время Екатерина обратилась к флоту для утверждения своего авторитета в Европе. Только благодаря мужеству и стойкости русского матроса состоялась Чесма. И в ту пору императрица доверяла больше иноземцам. Спиридов был душой и мозгом Чесменской победы, а лаврами увенчали в первую очередь графа Орлова и Грейга. Больше того, крупно проворовался англичанин, адмирал Эльфинстон, по его вине погиб линкор «Азия», и Эльфинстона ждал суд, но Екатерина отпустила его с миром домой…

Любила она и покрасоваться на кораблях. И не только. Для похищения своей соперницы, княжны Таракановой, отрядила в Ливорно эскадру под командой Грейга.

Ничего не смысля в морском деле, императрица часто задавала тон во флотской жизни в мирные дни, пыталась верховодить моряками в военную пору…

На исходе мая шведы, без объявления войны, напали на пограничные русские посты в Финляндии. Обстановка на Балтике осложнилась, но Екатерина настояла на своем:

— Авось шведы образумятся. Отправляй-ка передовой отряд Фондезина в море Средиземное, — распорядилась она Чернышеву, — пускай в Копенгагене дожидается эскадру Грейга.

Видимо, императрице хотелось повторить успех Чесменского сражения. Тогда победа русского флота на много лет озарила славой ее трон. А славолюбия ей было не занимать, как метко подметил в те времена тайный советник, князь Щербатов. Более того, 2 июня в Петербурге заволновались — получили донесение: — «Шведский флот в составе двадцати с лишним вымпелов покинул свою главную базу в Карлскроне и вышел в море в неизвестном направлении». Тем не менее императрица своего решения не изменила.

5 июня три русских 100-пушечных линейных корабля «Саратов», «Три Иерарха», «Чесма», имея на борту 500 человек сухопутного войска, под флагом вице-адмирала Фондезина, снялись с якоря. Адмирал Грейг выслал следом для наблюдения за шведским флотом три фрегата. «Мстиславец» направился к Карлскроне, «Ярославец» — к Свеаборгу, «Гектор» — к Аландским шхерам.

У выхода из Финского залива шведская эскадра встретила отряд Фондезина. Командующий приказал не салютовать шведам. С 1743 года русско-шведский трактат отменил взаимные салюты. На флагмане шведов герцог, генерал-адмирал Карл Зюдерманландский вызвал своего флаг-офицера:

— Садитесь в шлюпку и передайте русскому адмиралу, что я требую салютовать флагу флота короля Швеции.

Через полчаса шведский офицер передал Фондезину требование герцога.

«Шведы явно и нагло ищут повод к столкновению, — размышлял вице-адмирал. — У нас три вымпела, у них двадцать восемь».

— Передайте его высочеству, что у меня нет никаких оснований салютовать шведскому флоту, однако, учитывая, что его высочество является братом короля и приходится родней нашей государыне императрице, русские корабли из уважения к родственным отношениям произведут салют…

Не успела шлюпка пройти полпути, как загремели залпы. Герцог самодовольно усмехнулся, но, узнав ответ русского адмирала, скис. Известие об этом случае дошло до Петербурга, а следом курьер из Стокгольма привез сообщение — король Густав выслал из Швеции русского посланника Разумовского.

На что же рассчитывал король и какие цели преследовал, развязывая войну?

Учитывая войну с Турцией, зная об ослаблении Балтийского флота и незащищенности границ России, Густав основной удар решил нанести на море. Вначале он намеревался разбить главные силы русских в Финском заливе и открыть путь к Петербургу со стороны моря. Блокируя остатки русских кораблей в Кронштадте, Густав намеревался затем высадить у Ораниенбаума или Красной Горки 20-тысячный десант. Эти войска и должны были захватить Петербург.

На севере, в Финляндии, предполагалось действие отдельных армий, чтобы оттянуть силы от русской столицы. Самонадеянный король бахвалился придворным:

— Мы быстро захватим Финляндию, Эстляндию, Лифляндию по пути к Петербургу. Мы сожжем Кронштадт, затем я дам завтрак в Петергофе для наших прекрасных дам. Наши десанты сомнут русских у Красной Горки и Галерной гавани, а затем я опрокину конную статую Петра.

Положение в самом деле было угрожающим. Императрица нервничала. Своему секретарю Храповицкому она пожаловалась :

— Правду сказать, Петр I близко сделал столицу. Екатерина II лукавила. При Петре столица стояла на том же месте, однако войска и флот были всегда начеку. Устремив все внимание на южные рубежи, она недооценила опасность. Сказывался и возраст — возникли старческие недуги, которые Екатерина упорно не желала замечать. Между тем угроза была явная.

Финская граница была, по существу, открытой — вдоль нее расположились редкие слабовооруженные крепостные гарнизоны. Морские силы оскудели — ушел отряд Фондезина, вслед собралась эскадра Грейга, а ведь шведы готовили главный удар на море.

Потому-то на Непременном Совете граф Безбородко доказывал:

— Мыслимо ли дожидаться ухода Грейга? За сим Карл под стенами Кронштадта объявится, беды не миновать.

Ему вторил адмирал Василий Чичагов. Вызванный срочно в Царское Село, он бесхитростно доказывал:

— Корабельный флот назначен весь в Архипелаг. Когда Грейг уйдет, дай Бог, линию придется выставить — и пяти кораблей не сыщешь.

Оставалась надежда на Кронштадт. Но и главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал Пущин подтвердил общее мнение:

— Пойдет неприятель с десантом, то уж какой бы арсенал ни был, без людей ничего не поможет. Совершенная беда, когда Грейга из здешнего моря упустим.

Внезапно вскрывшаяся слабость обороны столицы повергла Екатерину в растерянность, и наконец опомнившись, она распорядилась — эскадру Грейга, направленную в Средиземное море, вернуть, а Фондезина задержать, хотя бы в проливах. И все равно Балтийский флот уступал шведам по готовности к боевым действиям. Однако Густав III плохо знал характер русского человека. А уроки предков не пошли шведам впрок…

На сухопутье первой на пути шведских войск в северной глуши стояла крепость Нойшлот. Небольшой гарнизон при крепости во главе с комендантом, одноруким премьер-майором Павлом Кузьминым, состоял из престарелых и инвалидов. Крепость обложили, сутки сокрушали бомбами из тяжелых мортир. Шведский генерал мечтал, что обреченный гарнизон капитулирует без боя, и предложил отворить ворота.

— Рад бы отворить, — ответил парламентеру Павел Кузьмин, — но у меня одна лишь рука, да и в той шпага. Шведы пошли на штурм, но так и не смогли одолеть горстку русских людей.

В народе исподволь поднимался гнев против незваных пришельцев. «Подъем был так силен, что солдаты полков, отправляемых к границе, просили идти без обычных дневок, крестьяне выставляли даром подводы и до 1800 добровольцев поступили в ряды рекрут», но войск для обороны по сухопутному фронту не хватало — «а потому из церковников и праздношатающихся набрали два батальона, а из ямщиков — казачий полк».

Однако успех войны зависел от успехов на море. Балтийскую эскадру с началом военных действий модчинили адмиралу Грейгу.

Бывший офицер английского флота четверть века состоял на русской службе. Он входил в ту небольшую плеяду иноземных моряков, верой и правдой служивших своему новому отечеству. Немало иностранцев приезжали в Россию, преследуя корыстные цели, иноземным офицерам платили побольше, чем российским. «Наш флот, — заметил историк Ф. Веселаго, — наводнила масса ничем не замечательных иностранцев, которые при незнании языка, неуместной заносчивости и гордой самонадеянности приносили более вреда, нежели пользы», но Грейг не относился к их числу. Добросовестный служака, безупречный офицер снискал заслуженную симпатию флотских офицеров. Незаурядные способности проявил он в Средиземноморской эскадре адмирала Спиридова.

В последних числах июня адмирал Грейг получил высочайший указ:

«Господин адмирал Грейг! — писала императрица, — по дошедшему к нам донесению, что король шведский вероломно и без всякого объявления войны начал уже производить неприязненные противу нас действия… По получению сего вам повелевается тотчас же, с Божьей помощью, следовать вперед, искать флота неприятельского и оный атаковать».

…День 28 июня выдался маловетреным, временами наступал штиль. Корабли один за другим снимались с якорей и медленно выстраивались в походную колонну.

Закинув голову, Грейг недовольно поглядывал на клотик фок-мачты, там едва колыхался брейд-вымпел. Солнце клонилось к горизонту, а последние корабли только что выбрали якоря. Пора начинать движение.

— Сигнал по эскадре: «Курс вест»! — отрывисто скомандовал адмирал.

Собственно, эскадра уже который час, вытянувшись в кильватерную колонну , следовала на запад, «ловила ветер», подворачивала на один-два румба влево-вправо. За дозорными кораблями, несколько поотстав, следовали 17 линейных кораблей. Флагманский 100-пушечный «Ростислав» шел головным в кордебаталии . Авангардом командовал контр-адмирал Фондезин-младший, арьергардом — контр-адмирал Козлянинов.

Долгие вечерние сумерки сменялись утренними, продолжалась пора «белых» ночей. Эскадра то и дело лавировала. Слабый ветер то заходил к осту, то изменял направление на южные румбы. В наступающих вечерних сумерках 5 июля, на фоне заходящего солнца появились контуры острова Гогланд.

— Справа берег! — донеслось с салинга.

В полночь флагманскому кораблю просигналил фонарем шедший из Кронштадта с грузом оружия транспорт «Слон». Приблизившись, командир «Слона» лейтенант Сологуб передал в рупор:

— Три часа тому назад встретил прусского «купца», его капитан передал, что к весту за Гогландом повстречал шведскую эскадру. Более двадцати вымпелов насчитал.

Эскадра Грейга продолжала движение на запад. Перед восходом солнца на головном фрегате «Надежда Благополучия», лениво разворачиваясь, бойко поползли вверх на фалах сигнальные флаги. «Вижу неприятеля на румбе вест», — доложили сигнальные матросы флагмана. Спустя полчаса эскадра повернула влево и легла на курс сближения со шведами. Теперь уже можно было сосчитать вымпела неприятеля… Их оказалось тридцать.

«… В четверг 6 июли около полудни, — доносил Грейг, — увидели шведский флот в 15 линейных кораблей при 40— и 60-пушечных рангов, в 8 больших фрегатов и в 5 меньших фрегатов, и 3 пакетботов, в то же время сделан от меня сигнал: „Прибавить паруса и гнаться за неприятелем“.

Грейг решил ускорить сближение с неприятелем боевого ядра и развернул колонну линейных кораблей в строй фронта. Наступил полдень. Артиллерийские расчеты откинули порты , подкатили орудия, разнесли ядра и заряды.

К Грейгу подошел капитан-лейтенант Одинцов:

— Ваше высокопревосходительство, до неприятеля не менее полутора-двух часов ходу. На пустой желудок голова и руки плохо слушают друг друга.

Грейг молча посмотрел на вымпел, вскинул зрительную трубу:

— Добро. Поднять сигнал: «Командам обедать, но поспешно».

Около четырех пополудни шведская линия проявилась со всей отчетливостью, во главе с флагманом «Густав III»

Неожиданно шведы начали маневрировать, изменяя галсы. Грейг не торопился. Бой надлежало принять по всем правилам морской тактики. Прежде всего он, как положено, скомандовал фрегатам и малым судам отойти к осту и держаться в готовности за линией баталии, не мешая маневрам основных сил эскадры решать исход сражения.

Когда стало очевидно намерение шведского флота — выйти на ветер, Грейг решил не производить перестроение в прежний порядок и скомандовал сразу развернуться в «линию для боя». Теперь в авангарде оказался контр-адмирал Козлянинов, а в арьергарде — Фондезин. По неизвестной причине корабли арьергарда не приняли сигнал флагмана… «Иоанн Богослов» вдруг повернул обратно. За ним потянулись «Дерись» под командой Вальронда и «Виктор».

Грейг, обычно сдержанный, оглянулся по корме, крепко выругался и прокричал:

— Повторить сигнал с позывными «Богослову», «Дерись», «Виктору». Выстрелить пушку для понятия.

Время уходило, шведы заканчивали перестроение. Грейг прикинул, что у шведов немалое преимущество в орудиях, а тут на беду четыре корабля арьергарда вне дальности огня.

— Спуститься на неприятеля. — Теперь вся надежда на Козлянинова.

Шведы первыми открыли огонь. В 17 часов корабли авангарда сблизились почти на пистолетный выстрел, дали картечный залп по шведам, сражение началось. Флагман авангарда «Всеслав» лихо атаковал головной шведский корабль. Пороховой дым постепенно окутывал обе линии кораблей.

«Всеслав» сокрушил-таки головной неприятельский корабль, и он спешно спустил шлюпки, под буксирами потащился за линию сражения.

Досталось и флагману шведов от «Ростислава». По бортам и за кормой волочились у него на вантах перебитые стеньги и реи, и он тоже покатился под ветер.

А вот и вся шведская эскадра по его сигналу стала склоняться под ветер, не желая продолжать сражение…

Грейг будто не понимал намека — разойтись по-хорошему, азартно вступил в схватку с вице-адмиральским кораблем «Принц Густав».

Командир «Ростислава» — капитан-лейтенант Одинцов картечными залпами изрешетил его паруса, рангоут и корпус.

В наступивших сумерках все увидели, как пошел вниз кормовой флаг флагмана. Победа воодушевляет, с «Ростислава» донеслось русское «Ура!».

С «Ростислава» спустили шлюпку, и она понеслась к сдавшемуся «Принцу Густаву».

Спустя полчаса шлюпка доставила на «Ростислав» плененного вице-адмирала Вахтмейстера — адъютанта короля Густава III, командующего авангардом шведской эскадры.

Утомленный Грейг сидел на раскладном кресле, на юте . Когда шведский адмирал приблизился, он медленно поднялся.

Вахтмейстер, держась с достоинством, отрекомендовался, обозначив все титулы, начиная с графского, чины и должности.

— Я выполнил свой долг перед королем, но более сражаться смысла не вижу, — с плохо скрываемой досадой произнес он по-английски и протянул Грейгу шпагу и вице-адмиральский флаг.

Грейг холодно посмотрел на пленного, немного помолчав, сказал по-русски:

— Флаг сей, как свидетельство капитуляции неприятельского корабля, принимаю, — и передал флаг капитан-лейтенанту Одинцову.

Обратившись в Вахтмейстеру по-английски, Грейг продолжал:

— До скончания военных действий, начатых королем вашим, объявляю вас, адмирал, пленником державы Российской. Вы сражались храбро и честно, как подобает моряку. Потому возвращаю вам шпагу.

Он протянул шпагу Вахтмейстеру. Тот с поклоном принял ее и пошел следом за конвоиром в отведенную ему каюту.

В наступившей темноте еще тут и там слышались раскаты и ярко сверкали вспышки редких залпов и отдельных выстрелов. Но постепенно становилось ясно, что сражение завершается. И только далеко к северу глухо доносились многочисленные пушечные выстрелы…

Грейг еще не ведал, что это отбивается от яростных атак находившийся в окружении 74-пушечный корабль «Владислав». Один против пяти. С перебитыми такелажем и рангоутом корабль потерял управление, и сносило его ветром в середину шведского боевого порядка. Не получив помощи авангарда, «Владислав» ожесточенно сопротивлялся, получил десятки пробоин в надводной части, потерял убитыми и ранеными более двухсот человек и в конце концов был вынужден сдаться.

Грейг, еще не зная об этом, воодушевленный пленением Вахтмейстера, в темноте показал последний сигнал: «Гнать неприятеля!», но ему ответил лишь один капитан 1 ранга Муловский, другие по небрежности не разобрали сигнал.

В это время к Грейгу явился офицер с «Владислава» с просьбой о помощи. Идти на выручку с двумя кораблями против полутора десятков было бессмысленно.

Грейг питал надежду предпринять погоню с рассветом, к тому же ветер ночью посвежал. Однако когда рассвело, стало очевидно, что это не удастся. Шведы, воспользовавшись темнотой, кое-как привели в порядок корабли и, поставив паруса, уходили на север.

Одинцов разбудил задремавшего Грейга.

— Видимо, спешат в Свеаборг, — сказал адмирал, — и все-таки генеральную линию мы выполнили — неприятеля к Петербургу не допустили. Однако сражение могло быть более успешным, если бы не странные действия арьергарда.

… Из всеподданнейшего донесения адмирала Грейга: «Трех капитанов за слабое исполнение должности в сражении 6 июля я уже сменил, а именно, командиров фрегатов капитанов 2 ранга Коковцева, Обольянинова, Вальронда и отослал их при рапорте в Адмиралтейств-коллегию для исследования».

Эскадра легла в дрейф. На кораблях подсчитывали боевые потери, меняли перебитые снасти, латали паруса, сбрасывали за борт перебитые реи и стеньги… Некоторые корабли получили серьезные повреждения. «Всеволод» потерял перебитыми почти все стеньги на мачтах, число пробоин в бортах доходило до 120.

Через два дня пришло донесение от дозорных фрегатов: Шведская эскадра укрылась в Свеаборге, у входа на внешний рейд стоят в дозоре четыре корабля.

В конце июля все чаще по утрам находили густые туманы, а иногда моросило, близилась осень. Воспользовавшись этим, Грейг скрыто подошел к Свеаборгу. На подступах к внешнему рейду на якорях стояли три линейных корабля и фрегат шведов. Неожиданно из густого тумана появилась русская эскадра. Пять… десять… двадцать вымпелов. В панике шведы рубили спешно якорные канаты и пустились в шхеры, к Свеаборгу. Последним уходил 74-пушечный «Густав Адольф». При входе в шхеры он рано повернул и сел на камни. Корабли авангарда окружили его. Контр-адмирал Козлянинов приказал сделать несколько выстрелов и предложил сдаться. После недолгого размышления кормовой флаг на «Густаве Адольфе» нехотя пополз вниз.

На «Густава Адольфа» высадились русские матросы, подняли на корме Андреевский флаг под громкое «Ура-а!». Не каждый день достаются в трофеи линейные корабли….

Прошел месяц с небольшим, снова в Финском заливе объявилась шведская эскадра под флагом хвастливого принца. Однако теперь инициативу прочно взял в 'e2ои руки русский флагман. Грейг решил установить блокаду шведов и закупорить их в Свеаборге. Шведы же имели большой гребной флот мелко сидящих галер. Пользуясь множеством проходов в прибрежных шхерах, они легко скрывались от линейных кораблей и фрегатов, имеющих большую осадку. Тогда Грейг задумал пресечь всякую связь морем между Швецией и Финским берегом. Он назначил капитана линейного корабля «Родислав», капитана 2 ранга Тревенена, командиром отряда и придал ему 3 фрегата.

Всего несколько месяцев находился на русской службе отважный спутник капитана Кука. Но Грейг разглядел в нем преданного офицера.

— Я думаю, капитан, вы были в бою и смогли бы оценить по достоинству русских моряков? — спросил Грейг, прежде чем перейти к делу.

— Поистине, я в изумлении, господин адмирал, — живо откликнулся Тревенен, — ко мне на корабль всего два месяца назад поступили зеленые рекруты. Это были неловкие, неуклюжие мужики, — Тревенен развел руками и закончил с улыбкой, — но вскоре под неприятельскими ядрами они превратились в смышленых, стойких и добрых воинов. Нельзя желать лучших матросов.

Довольный Грейг заметил:

— Я давно знаю несравненный бойцовский дух русского матроса. — Он остановился и пригласил жестом Тревенена подойти к столу. — Однако перейдем к делу. Вы слышали, что шведы имеют неплохое снабжение войск и кораблей благодаря шхерным путям. Но, — он указал пальцем на карту, — здесь у них слабое место, Гангеудд. На этом месте они перегружают провиант и другие припасы с купеческих шхун и бригов на галеры и переправляют их шхерами до Свеаборга и далее к Фридрихсганцу. Пока мы бессильны бороться с ними в этих шхерах.

Тревенен вопросительно посмотрел на адмирала.

— Я передаю в ваше подчинение отряд кораблей. Ваша цель — пресечь коммуникации у мыса Гангеудд между шведами и финскими берегами. Действуйте по обстановке, самостоятельно. Но не забудьте о военной хитрости — поднять шведский флаг, дабы заманить купцов.

Расставаясь, Грейг сказал:

— Ваш друг, капитан Муловский, высокого мнения о вас. Жаль, что вам не удалось вместе отправиться кругом света. Даст Бог, война когда-нибудь кончится, и я сумею проводить вас обоих в это славное путешествие.

Осенняя штормовая погода держала в напряжении экипажи, особенно доставалось матросам. Эскадра в основном отстаивалась на якорях. Грейг постоянно выставлял дозоры у Свеаборга. Не хотелось упустить шведов. Пользуясь кратковременными штилями, в начале октября шведы пытались помочь Свеаборгу провести шхерами мимо Гангеудда гребные транспорта.

В начале века Петр I в этих местах перехитрил шведов и в конце концов нанес неприятелю сокрушительное поражение. На этот раз давние враги поменялись местами, но шведам не удалось провести русских.

В дозоре стоял гребной фрегат «Святой Марк». Сигнальщики вовремя заметили шведов. Командир, капитанлейтенант Львов, сыграл тревогу, бросился наперерез. Пушки фрегата отогнали шведов обратно к Абосским шхерам. Те затаились, а через два дня в ночной мгле десятки канонерских лодок окружили «Святого Марка», начался неравный бой. Фрегат стоял в нескольких милях от основных сил, на море по-прежнему штилело, и неприятель рассчитывал на скорую победу.

Оказалось, Якова Тревенена обвести нелегко. Опытный моряк, он хотя и находился в отдалении, но внимательно следил за событиями вокруг подчиненного ему фрегата.

Спустя полчаса с кораблей отряда спустили все баркасы и шлюпки, и на выручку товарища устремились сотни вооруженных матросов и абордажных солдат. Роли переменились, шведы спешно ретировались к берегу, впопыхах посадили лодки на отмель, бросились наутек в прибрежные скалы.

Наступил вечер, 14 канонерок не удалось взять как призы, они крепко сидели на камнях.

— Снять пушки, весь провиант, — распорядился Тревенен, — живая скотина пойдет в котел матросам, а канонерки запалить.

Ни одно судно не пропустил отряд Тревенена мимо Гангеудда. Не везло шведам в этих местах испокон веков…

У Гангеудда грохотали пушки, а в Ревеле, в кафедральном соборе, раздавались печальные звуки органа. Моряки прощались с адмиралом Грейгом. Ядра и пули его не взяли, а в одночасье сразила лихоманка-простуда…

Над штормовой Балтикой то и дело проносились снежные заряды, у берегов появился первый ледок. Противоборствующие эскадры ушли в базы на зимнюю стоянку, … шведы — в Карлскруну, русские — в Ревель. Кампания заканчивалась. «За усердные труды по хранению со вверенною эскадрою поста при Гангуте» Тревенена произвели в капитаны 1 ранга. Его товарищи Муловский и Гревенс приводили в порядок корабли после сражений, рядом с ними корпели «за мичманов» Лисянский и Крузенштерн. Вечерами сходились в кают-компаниях, вспоминали о несбывшемся вояже, питали надежду свершить задуманное, когда умолкнут пушки…

Зимняя стужа напрочь сковала льдом залив, окружила кронштадтские крепостные стены белым панцирем. Наконец-то опустели бастионы, и лишь сторожевые наряды, прохаживаясь, всматривались в безлюдную снежную даль. Всякое бывало, при Петре I шведы как-то пытались овладеть островом зимой, марш-броском по льду, но сорвалось…

А в летние месяцы, когда временами глухие раскаты пушечной канонады доносились с запада, в такие дни по приказу вице-адмирала Пущина на крепостные стены спешно выводили кадетов. Каждому кадету, и старшему, и младшему, вручали старые, ржавые ружья без курков, раздобытые где-то в закоулках арсенала.

— Маршируйте по стенам, — приказывал кронштадтский комендант корпусным офицерам, — вдруг неприятель объявится на видимости. Узрит на стенах великое множество людей с оружием и то испужается. Солдатушек-то нынче всех на корабли отправили…

Кадеты цепочкой растягивались по стенам, брали ружья «на плечо», с важным видом вышагивали по широким, в несколько саженей, бастионам, поглядывали вдаль. Изредка, прижимаясь к нарвскому берегу, робко шелестели парусами купеческие шхуны с товарами из Петербурга.

Торговля сокращалась, купцы терпели убытки, но некоторые рисковали…

Завистливо поглядывал на удаляющиеся к горизонту паруса кадет Василий Головнин. «Добро им, в дальние страны плывут, диковинки повидают». Недавно он наткнулся в библиотеке на занимательную книжицу. Старик библиотекарь, отставной офицер, посоветовал:

— Ежели про иноземные плавания проведать интерес имеешь, возьми, почитай. Кажинный моряк должен все знать о кругоземных плаваниях.

— Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю с российской стороны учиненных. Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащих за год семьсот пятьдесят восьмой, — вслух прочитал Василий.

Летом взяться за книгу по-настоящему Василию было недосуг. То занимался на шлюпке, то гоняли строем по крепостным стенам, подметали плац к приезду начальства. Теперь, с началом зимы, Головнин, забившись вечером в укромный уголок, около лампадки, в молельной комнате, а то и в столовой у окна, при яркой луне, начал путешествие по страницам сочинений Михайлы Веревкина. Запомнились слова о Магеллане: «От самого создания мира, до обретения Америки никому из смертных не приходило на мысли, что можно обойти вокруг земли…»

Читал урывками, вокруг носились кадеты, дергали, задирали… Присматриваясь, Василий Головнин скоро уяснил, что немало его сверстников отпугивали тяготы морской службы, и они старались под любым предлогом удрать из корпуса. Одни притворялись болезненными, другие ленились, учились кое-как… Ежегодно за лень и плохое поведение десяток-другой кадетов отчисляли в морские батальоны, малолеток отсылали домой…

Осенью Василий определился окончательно. Из корпуса ему нет ходу обратно в Гулынки. В пресную, постылую жизнь, в глухомань, быть там обреченным на прозябание среди дальних родственников, совершенно чужих ему душевно… Только здесь он способен насытить неуемное стремление к знаниям, имеет возможность повидать иные миры и народы, в конце концов испытать себя не только в стычках с неприятелем, но и в схватке с той неспокойной стихией, что плескалась под окнами Итальянского дворца…

Жизнь в корпусе, правда, не баловала своих питомцев. «Воспитание» кадетов сводилось к порке провинившихся. Причем «секанцами» их угощали каждую субботу по списку в караульном помещении. Но не забывали и о душах. Молитвой кадеты начинали день и заканчивали его вечерней литургией, перед отходом ко сну. В каждой роте висела икона Божьей Матери. Вечерами заставляли зубрить Евангелие. Закон Божий обязан был твердо знать каждый выпускник.

Посты соблюдались строго, кормились хлебом и квасом. Поэтому изголодавшиеся кадеты с нетерпением ждали Рождества, Сочельника. За ними подоспели Крещение, Масленица, запахло весной.

Василий Головнин поглядывал на почерневшие проталины в бухте, подставлял лицо солнцу, скоро начнется его вторая кампания на море…

Готовились к очередной военной кампании на западном и восточном побережье Балтики. Схватки на море в прошлом году не принесли желаемых успехов шведам, русские эскадры довольно успешно оборонялись.

В наступающей кампании шведы не оставили своих замыслов, намеревались добиться решительных успехов.

Верховодом на Балтике Екатерина назначила стареющего адмирала Василия Чичагова. На аудиенции, вспоминая прошлогодние тревоги, спросила его обеспокоенно:

— Каково мыслишь, Василий Яковлевич, силен ли неприятель?

— Да вить не проглотит, ваше величество, — ухмыляясь, дребезжащим голосом произнес Чичагов.

Екатерина продолжала тревожиться, перебирала в уме офицеров, кто помоложе, побойчее, распорядилась графу Чернышеву.

— Призови-ка к себе капитана Тревенена, пускай изложит свою меморию, как шведа одолеть.

Спустя месяц Тревенен представил обстоятельный доклад «Ея императорскому величеству, свое видение успешной войны против шведов». Основная мысль проступала явственно: «Необходимо перейти к наступлению на шведское побережье, атаковать неприятеля на его территории».

«В предстоящей кампании наступил удобный момент попытаться высадить десант на стокгольмский берег».

Так поступил в свое время флот в эпоху Петра Великого, Апраксин добивал неприятеля под стенами Стокгольма. Но теперь веяли иные ветры… Императрица много говорила о традициях своего «деда», но когда касалось дела, забывала о своих обещаниях…

И все же, видимо, советы Тревенена оказали воздействие.

В начале июня из проливов контр-адмирал Козлянинов доносил, что шведская эскадра отстаивается на рейде Карлскруны и испытывает «великий недостаток в людях, при том много больных и умирающих». Чичагов воспользовался этим и вышел с эскадрой в море. Шведы были настороже, русская эскадра оказалась грозной силой…

«Как скоро флот наш выступил за Нарген, то везде по шведскому побережью воскурились огни, в расстоянии один от другого около трех миль, вероятно, это были знаки, извещающие о выходе флота нашего в море».

Эскадра Чичагова направилась к югу, вдоль побережья Швеции к проливам.

В донесении Чернышеву Чичагов сообщил: «Отправляясь, с Божьей помощью, в Балтийское море с флотом 14 числа июля встретился с неприятельским флотом под предводительством самого герцога Зюдерманландского».

Дул слабый ветер от норд-веста. Далеко справа угадывались контуры острова Эланд. Шведы едва виделись на горизонте. Чичагов, обнаружив шведов, усмехнулся: «Герцог явно не спешит на встречу с нами, хотя у него более тридцати пяти вымпелов, против наших тридцати».

Герцог мешкал и выжидал. Испытав в прошлую кампанию силу русской эскадры, он стал осторожным. С другой стороны, он имел задачу воспрепятствовать соединению эскадры Чичагова и Козлянинова и хотел попытаться отпугнуть русских.

На рассвете 15 июля шведы лавировали, выдерживали дистанцию, не желая сближаться.

— Прикажите убавить парусов, — распорядился Чичагов, — пускай герцог видит, что мы ждем его безбоязненно.

А в душе Чичагов явно не спешил встречаться с неприятелем. Адмирал вдруг подозвал командира:

— Распорядитесь выставить люки в наветренном борту и пускай несколько матросов искупаются. Быть может, это поторопит шведов на встречу с нами.

…В строю фрегат «Подражислав» шел за линейным кораблем. Гревенс подозвал старшего офицера:

— Взгляните, на «Ростиславе» за бортом плещутся матросы, наш адмирал может расшевелить любого, однако сподручнее бы дать пообедать…

— По эскадре сигнал: «Командам обедать!» — доложил вахтенный начальник, мичман Лисянский.

— Ну и прекрасно, идите отобедайте, — отпустил Гревенс старшего офицера, — потом меня подмените.

В особо ответственные моменты командир или старший офицер обязаны были быть наверху.

Через два часа корабли авангарда шведов сблизились на дистанцию огня и произвели первые залпы. Началась вялая перестрелка авангардов. Постепенно в сражение втянулись корабли основных сил кордебаталии. Имея преимущество в ветре, шведская эскадра теряла возможность вести прицельный огонь. Дым от собственной пушечной стрельбы сносило на линию кораблей русской эскадры и наводить орудия приходилось ориентируясь по мачтам и такелажу. Впрочем, русским канонирам тоже приходилось наводить орудия почти вслепую. Сплошные клубы дыма от своих выстрелов смешивались с наносимой ветром пеленой от неприятельских залпов и сплошь окутывали борта кораблей. Судя по характеру начавшейся перестрелки, чувствовалось, что флагманы обеих эскадр не намерены рисковать и стараются избегать решительной схватки. И все же продолжавшаяся с «двух часов пополудни до самого вечера» артиллерийская дуэль нанесла обеим сторонам некоторый ущерб.

Шальные ядра залетали на «Подражислав», расположенный с фрегатами во второй линии боя.

Лисянский находился на баке. Командир послал его наблюдать за боем и оттуда докладывать о всех значительных изменениях в обстановке. Неподалеку линкор «Мстислав» вдруг рыскнул из строя. В зрительную трубу было видно, что там произошло что-то непредвиденное. Очередным залпом срезало фор-стеньгу и она, обрушившись вначале на палубу, скользнула за борт и волочилась теперь, уводя «Мстислав» в сторону. «Как-то там Крузенштерн?» — невольно подумалось Лисянскому, и он побежал на ют. Гревенс тоже заметил повреждение на «Мстиславе» и, выслушав Лисянского, проговорил:

— Не по душе мне, какая-то кутерьма у них творится на шканцах.

Бой продолжался, шведы получили свою долю. Это стало очевидным, когда у них один за другим, получив повреждения, вышли из строя три корабля.

С наступлением темноты перестрелка как-то сама собой затихла и обе эскадры разошлись в разные стороны.

На флагмане, как всегда, потребовали доклад о боевых потерях. 10 кораблей показали сразу, что потерь не имеют. Всего убитых и раненых оказалось немногим более двухсот человек.

Гревенс отказался верить, когда с проходящей шлюпки крикнули:

— Убит Муловский!

В кают-компании за ужином царило тягостное молчание. Офицеры знали о близких отношениях Гревенса с погибшим. Они не раз у себя на корабле встречали этого энергичного, храброго командира и всегда с уважением приветствовали его…

Едва рассвело, марсовые увидели шведскую эскадру, она уходила медленно к северу.

С флагмана последовал сигнал: «Привестись на левый галс. Построиться в линию атаки неприятеля».

Заметив перестроение русской эскадры в боевой порядок, шведы поставили полные паруса и легли курсом на Карлскруну. Чичагов не оставлял своего намерения и продолжал погоню.

Слабый ветер и наступившая темнота помогли эскадре герцога уйти от преследований.

Еще накануне сражения Чичагов предписал Козлянинову идти на соединение. Спустя пять дней обе эскадры наконец встретились. Теперь по количеству боевых кораблей силы русской и шведской эскадры уравнялись. Однако флот Густава III не проявлял желания вступить в схватку и укрылся в Карлскруне. Убедившись, что шведы явно уклоняются от сражения, Чичагов увел эскадру в Ревель. Корабли приводили в порядок, готовились крейсировать в дозорах.

Одним из первых фрегат навестил приятель Гревенса капитан-поручик Эссен, служивший на «Мстиславе». Во время обеда в кают-компании он рассказал о последних минутах своего командира:

— На «Мстиславе» сбило фок-мачту. Муловский пошел осмотреть поломку по левому борту. Вдруг просвистели один за другим три ядра. Одно из них пробило шлюпку, матросские койки, ударило капитана в бок, он упал, обливаясь кровью. — Эссен перевел дух и грустно закончил, — подбежали матросы, подняли его и понесли в лазарет, а капитан проговорил: «Братцы, не оставляйте корабль»…

В открытом море шведская эскадра на время остепенилась, зализывая раны, но оставалась вторая главная задача флота: снабжение многотысячной армии в Финляндии. Войска требовали постоянной подпитки из Швеции. Помощь доставлялась только гребными судами, шхерными фарватерами под прикрытием береговых батарей. И лишь в одном месте, у мыса Порккалауд и пролива Барезунд шведские галеры вынужденно проходили небольшой путь морем. Здесь-то и стерегли шведов корабли отряда Тревенена. Не раз довольно успешно атаковали шведов, топили галеры, высадили десант на берег, захватили батареи, много пленных. «За особые труды в занятии поста в Барезунде» Тревенена наградили золотой шпагой.

Все бы ничего, но осенью при возвращении на ревельский рейд его корабль «Родислав» сел на камни у острова Наргена. Вины особой Тревенена не выявили, но при любом раскладе командир всегда отвечает за корабль. «Родислав» стал в ремонт, а Тревенена назначили командовать таким же 66-пушечным линкором с загадочным названием «Не тронь меня». На этом корабле судьба на короткое время свела его, капитана 1 ранга Тревенена, и гардемарина «однокомпанца» Василия Головнина.

С приближением весны подходил к концу кадетский курс Василия Головнина. Кадеты-старшеклассники штудировали арифметику и грамматику, основы алгебры и тригонометрии, географию, историю, французский.

Для присвоения звания «гардемарин» предстояло успешно сдать экзамены. Тот, кто «завалит» испытания, оставался повторять 5 кадетский курс. Встречались и двадцатилетние кадетики… Василий Головнин экзаменовки не страшился, больше того, ротный командир знал, что Головнин один из немногих неплохо освоил азы английского языка. Видимо, это в какой-то степени определило назначение Головнина в его первую морскую кампанию. В конце апреля на плацу ротный командир выкрикивал новоиспеченных гардемаринов, распределял на корабли кронштадтской эскадры:

— Одинцов, Рожнов, Тулубьев… на «Ростислав». Дальше перечислялись «Саратов», «Ярослав», «Мстислав»…

Из строя один за другим, стараясь выглядеть солидно, выходили, ухмыляясь, гардемарины и кучковались по командам.

Строй почти опустел, когда наконец-то выкрикнули Головнина:

— Головнин, Бреверн! «Не тронь меня»!

Из строя вышли последние трое гардемаринов. Ротный поманил Головнина:

— Гляди не оплошай, кумандир там Тревенен, английский, соплаватель Джемса Кука. Слыхал такого капитана?

В голове гардемарина теснились мысли: «При чем здесь, в Кронштадте, куков спутник?»

— Про Кука-то слыхал…

— Теперь якшаться станешь с его сподвижником…

Зима 1790 года на Балтике выдалась на редкость теплая, и погода носила переменчивый характер. В ноябре легкие морозы сковали Ревельскую бухту, но внешний рейд оставался чистым от льда. Потом вдруг зарядили дожди, и весь лед растаял. В конце января подморозило бухту, а спустя неделю наступила оттепель, которую сменили вновь холода, и Ревельская бухта замерзла.

Частые и резкие изменения погоды играли на руку шведам. Основная акватория Финского залива в эту зиму не замерзала, и шведские корабли плавали свободно, не страшась русских, Кронштадтская же и Ревельская эскадры разоружались на зиму, к активным действиям готовы не были, а меняющаяся обстановка усугубила положение. Швеция к тому же получила деньги от Англии и Пруссии, увеличила сухопутную армию, а гребной флот довела до 350 судов.

Располагая флотом до 40 линейных кораблей, Густав III предполагал вначале уничтожить зимовавшую в Ревеле эскадру Чичагова, а затем по частям уничтожить разбросанные по разным местам отряды гребного флота. В дальнейшем, перехватив инициативу, король намеревался блокировать Кронштадт, высадить десант к Ораниенбауму и двинуть войска на Петербург, осуществив первоначальный замысел войны.

Кампания началась с конфуза для русских. В начале февраля беспечный вице-адмирал Чичагов уехал в Петербург. Шведские корабли, воспользовавшись свободной ото льда чистой водой крейсировали вплоть до острова Сескар. Убедившись в отсутствии наших кораблей, два шведских фрегата, подняв голландские флаги, 2 марта неожиданно вошли в гавань Балтийского порта и застали врасплох небольшой гарнизон городка Рогервик.

Балтийский порт как бы прикрывал Ревель со стороны моря, служил передовой базой и аванпостом эскадры. Шведы решили проверить бдительность передовых рубежей.

Комендант порта, полковник де Роберти, увидев шведские корабли, растерялся и никакого противодействия не оказал.

В крепости находилось 40 орудий и 300 солдат, сила немалая, но сторожевой службы не было.

Шведы с фрегатов беспрепятственно высадили десант — 50 матросов, захватили и заклепали неохраняемые орудия, открыли с кораблей стрельбу по крепости и городу. Де Роберти капитулировал, а шведы потребовали еще 4 тысячи контрибуции с мирных жителей, угрожая разгромить дома горожан. На помощь в Рогервик выслали из Ревеля 700 солдат, но было поздно — шведы в тот же день забрали свой десант, ушли в море и были таковы.

Екатерина негодовала:

— Негодяй де Роберти сделал постыдную капитуляцию — магазины выжжены, пушки заклепаны и от города заплачено 4 тысячи рублей. Что же он спас? Хочу знать. Себя только.

Однако императрица не сделала выговор Чичагову. Рогервик подчинялся ему, и позорная капитуляция порта осталась на его совести.

Возвратившись, Чичагов засуетился, начал вооружать корабли. Рассчитывать приходилось только на собственные силы.

В Кронштадте в середине апреля сильные восточные ветры согнали воду, и в гавани тяжелые линейные корабли сели на дно. Экстренно сбрасывали за борт пушки, чтобы вывести корабли на рейд. Оставалось неясным, куда направятся шведы: в Ревель или сюда, в Кронштадт.

В последних числах апреля Чичагов вызвал на «Ростислав» командиров. Адмирал изложил план действий:

— Судя по всему, шведы не сегодня-завтра предпримут атаку. У них превосходство в пушках более чем в два раза. Отражать неприятеля будем на якорях. Диспозиция эскадры такова.

Адмирал подошел к карте, изложил замысел действий, указав позицию каждому кораблю и фрегату, направление огня.

— Неприятель имеет превосходство огнем и маневром, — продолжал он, — но узость бухты не предоставит ему большой свободы. Пушечные залпы производить по рангоуту и парусам. Сокрушив снасти и паруса, мы затрудним им маневр, а выучкой канониров сократим преимущество их в пушках…

На следующий день на горизонте появилась шведская эскадра. Тридцать вымпелов насчитали дозорные катера русских. Севернее острова Нарген шведские корабли подобрали паруса, эскадра легла в дрейф. В предрассветных сумерках 2 мая на флагманском корабле «Густав III» спешно в салон флагмана, брата короля, генерал-адмирала герцога Карла Зюдерманландского вызвали командира корабля подполковника Клинта.

Несмотря на ранний час, герцог, одетый по полной Форме, сидел в кресле, допивал горячий шоколад со сливками. Даже на корабле он не изменял своим привычкам.

— Его величество запретил мне в нынешней кампании подвергать свою жизнь опасности и ввязываться в боевые действия с русскими.

Поставив чашку на стол, герцог встал.

— Передайте на фрегат «Улла-Ферзен» подойти к борту. Клинт понимающе склонил голову, а герцог продолжал:

— Я перейду на фрегат со своим штабом и буду находиться за линией баталии. Генерал-адмиральский флаг не спускайте, здесь остается мой адъютант. Подданные короля должны чувствовать наше присутствие в сражении с русскими. Однако, — закончил герцог, — следите за моими сигналами и дублируйте их от имени флагмана.

— Будет исполнено, ваше высочество, — откланялся Клинт.

В лучах восходящего солнца эскадра начала перестроение в боевой порядок, постепенно вытягиваясь в кильватерную колонну. Герцог окинул взглядом армаду своих кораблей. На этот раз двойное превосходство должно наконец-то сломать русских. Внезапно лицо генерал-адмирала омрачилось. В зрительную трубу четко просматривалось, что «Таппергетен», шедший в строю, замешкался с парусами, рыскнул в сторону и замер как вкопанный. Было видно, как спешно отдают снасти, и все паруса на мачтах враз убрали.

На эскадре Чичагова сразу же заметили промашку неприятеля и определили, что он сидит на мели севернее Наргена.

«Все, на семь десятков пушек у шведа убыло, и то ладно», — подумал Чичагов и еще раз взглянул на вымпела. Ветер от веста покрепчал.

— Поднять сигнал: «Вытянуть восточные шпринги!» — распорядился он.

Приняв сигнал, корабли медленно разворачивались правым бортом к неприятелю, неспешно приближающемуся с севера…

Спустя час головной корабль шведов довольно резво спускался под ветер, с каждой минутой сокращая дистанцию. На «Ростиславе» взвился флаг: «Приготовиться к бою!» Повсюду на кораблях воцарились минуты напряженного ожидания.

Матросы и офицеры, еще после завтрака, как заведено, переоделись в чистое белье…

Первый выстрел с недолетом, по переднему кораблю, произвел «Изяслав». Значительно посвежевший ветер между тем усилил волнение, и накренившиеся шведские корабли слегка раскачивало. Шведы решили повернуть через фордевинд на левый галс , атаковать, проходя вдоль всей линии русской эскадры.

Первый же залп шведов выявил недостаток их маневра. Головной «Дристикгетен» произвел залп, повернув на большом ходу, сильно накренился на правый борт. Нижняя батарейная палуба почти ушла в воду, а верхняя открылась для русских комендоров. Этот залп шведов успеха не имел, ядра рикошетировали и падали с недолетом.

Ответные залпы били прицельно и метко.

С рваными парусами и перебитыми снастями «Дристикгетен» спешно уходил к острову Вульф. Такая же участь постигла следующий — «Роксен Стендер». Получив тяжелые повреждения, он сел на мель у острова Вульф.

Вот показался флагман «Густав III». Едва он стал приводиться к ветру, как метким выстрелом с «Ярослава» убило матроса на грот-марсе. Падая вниз, тот попал на блок подветренного фока-браса . Его куртку и руку заело на шкиве . Матросы бросились отдать снасти, чтобы освободить шкив, но одним ядром с «Ростислава» убило 7 человек. Фор-марсель заполоскало, парус лег на стеньгу, и «Густав III», потеряв ход, начал дрейфовать к «Ростиславу». Оттуда на него посыпались ядра и картечь, а экипаж приготовился взять его на абордаж. Оставалось всего саженей 20, когда наконец-то очистили паруса, и «Густав» с трудом выбрался на ветер. Сопровождаемый залпами с «Победоносца» и «Болеслава», с изорванными парусами, перебитой грот-стеньгой он едва ушел под нижними парусами.

Заднему мателоту флагмана, «Принцу Карлу», еще больше не повезло. На повороте ему перебило грот— и фор-стеньги, и сплошной шквал огня накрыл палубу и борта потерявшего управление корабля. Всего 10 минут прошло с начала схватки, и капитан принял единственное верное решение. «Принц Карл» стал на якорь, спустил шведский флаг, и под крики «Ура!» на корме затрепетал на ветру Андреевский стяг. Такая же участь чуть было не постигла следующий за ним корабль «Магдалина», но «Принц» невольно прикрыл его собой от русских пушек.

В эти самые минуты герцог уже не терзал себя сомнениями — исход сражения был предрешен.

— Сигнал по эскадре: «Прекратить сражение. Отойти к норду!» — произнес побледневший Карл Зюдерманландский.

Вдали у острова Вульф заполыхал костром покинутый командой «Роксен Стендер».

И все же, подсчитывая потери, брат короля не терял присутствия духа. Он приказал безотлагательно чинить рангоут, такелаж, пополнить боевой запас и решил взять реванш, о чем сказал на совете флагманов:

— Наши потери немалые, но и русских мы потрепали. Пока они не собрались с силами, предполагаю атаковать эскадру в Кронштадте. Там кораблей вдвое меньше наших. Мы сильны, пока русские эскадры разобщены…

Он вопросительно посмотрел на своих флагманов — Модее, Лейонанкера и Норденшельда.

— На Кронштадт, — вставая, решительно ответил Норденшельд.

— На Кронштадт! — вторили ему оба флагмана. Глаза герцога засверкали:

— Да поможет нам Бог! Вперед! К тому же вот-вот подойдут к нам два новых линейных корабля и фрегат. Я получил благословление короля для похода на Кронштадт.

В первый день мая на палубу линейного корабля «Не тронь меня» на Большом Кронштадтском рейде ступил гардемарин Василий Головнин с товарищами. Сдернув шляпы, они приветствовали кормовой Андреевский флаг.

Вахтенный мичман, не скрывая добродушной усмешки, оглядел первогодков-гардемаринов, их нехитрые баулы.

— Сбирайте свою рухлядь и айда в отведенную вам каюту, матрос проводит. После того, без мешкоты, сюда, капитан вас поджидает.

Капитан Тревенен впервые видел русских гардемаринов. Цепким взглядом окинул всех троих. Неказистые, но один из них, темноглазый крепыш, видать, самый проворный.

— Кто из вас работал на парусе? — Тревенен за два с лишним года неплохо освоил русский лексикон. Трое юношей переглянулись. Ответил крепыш.

— Все мы, господин капитан. Токмо на шхуне нашей, корпусной.

— Вери гуд! — повеселел капитан. — Будете работать со шкотами на гроте. На корабле большая нехватка матрос. — Капитан крикнул юнгу, велел позвать боцмана…

Летом в хорошую погоду Адмиралтейская игла, ангел на шпиле церкви Святых Петра и Павла запросто просматривались с марсов кораблей на Кронштадтском рейде и с бастионов крепостных стен. Собственно кронштадтская эскадра и крепостные стены всегда, со времен Петра Великого, стояли на страже северной столицы, были ее первым и, увы, последним щитом. И в войну столица тревожилась.

Едва смолкла пушечная канонада на Ревельском рейде, в Санкт-Петербурге всполошились. Одной из первых взволновалась императрица, вызвала графа Ивана Чернышева:

— Расклад, Иван Григорьевич, для нас неладный. Эскадра герцога целехонька, да и в шхерах у них сотни гребных судов, то и дело наскакивают. Гляжу я, подбираются к Петербургу.

— В Кронштадте, ваше величество, я дал указание Пущину снарядить все корабли и крепость изготовить к обороне. Токмо эскадра у нас покуда без главного кумандира.

Екатерина слегка нахмурилась. Вице-президент уже не раз предлагал назначить командующим Кронштадтской эскадрой вице-адмирала Круза. Не любила она его за дерзость, но пришлось согласиться.

В тот же день Круз запросил у Чернышева распоряжения срочно прислать в Кронштадт матросов-денщиков из Петербурга. Больше того, вице-адмирал сам поехал по арестантским ротам и острогам, самолично отбирал матросов на корабли, приговаривая: «Неча хлеб государев задарма жевать, послужите-ка на корабликах, авось вам лихость зачтется…»

«Что же касается до моего поспешания к походу, — доносил он вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Ивану Чернышеву, — то день и ночь привожу все споро в готовность, а по наступлении моем в путь, приложу старание найти неприятеля и не отпустить его целым».

И все же в Санкт-Петербурге поднялось сметение. Екатерина II то и дело теребила своего статс-секретаря Храповицкого:

— Как мыслишь, Александр Васильевич, что поделывает сей час Круз?

— Ваше величество, — успокаивал императрицу близкий приятель Круза, — адмирал Круз не сплошает, любого беса пересилит!

Неспокойно женское сердце. Вызвала императрица верного друга, графа Алексея Орлова:

— Возьми-ка, дружок, мою яхту, ступай в Кронштадт, проведай, да и проверь, все ли у Круза как надо. Ты-то его давненько знаешь, да и в морском деле смыслишь более моего.

А в Кронштадте стоял переполох, командиры кораблей сбились с ног. Береговые чиновники на многие требования отвечали отказом — нет, мол, никаких припасов, все отдали в Ревель.

— Так их растак, — вскипел Круз, выслушав капитанов, — моей властью приказываю, берите боцманов, матросов, сбивайте замки на цейхгаузах и магазинах, шарьте по закоулкам, а чиновникам расписки оставляйте.

В Кронштадте Орлову пожаловались интенданты, но граф отмахнулся, пошел на флагманский линкор «Чесма». По пути внимательно всматривался в корабли. «Паруса у всех на месте, такелаж обтянут, орудийные порты отворены».

Поблескивая на солнце, устрашающе выглядывали черные жерла орудий.

Круз доложил по форме, граф снисходительно похлопал адмирала по плечу. В свое время близко знались они в Архипелагской экспедиции.

— Ну што, вице-адмирал, придут шведы в Петербург? Круз недовольно закашлялся, вскинул руку.

— Шутить изволите, ваше сиятельство, тому не бывать. Токмо когда мои кораблики в щепу превратятся.

Орлов поежился, при дворе отвык от таких дерзостей. Усмехнулся про себя, промолчал. Приехал, доложил императрице:

— Почитай, матушка, без опаски. Круз по обыкновению строптив без меры и дерзок без удержу. Однако настроен воинственно и грозится шведов от Кронштадта отбить.

— Передай-ка графу Чернышеву немедля отписать в Ревель Чичагову, поспешать ему надобно со своей эскадрой до Кронштадта.

Накануне выхода в море Тревенена вызвали к флагману. Круз пояснял капитанам свои замыслы:

— Нынче мы у фарватера оставляем на случай один линейный корабль да фрегат, ветхие, вдруг шведы прорвутся. На северном, от Котлина, проходе, цепочкой путь перегородим старыми галерами да шнявами , затопим их. — Круз кивнул на развешенную карту. — Эскадрой завтра выходим в море. Ожидать станем неприятеля на позиции от Красной Горки до Биоркезунда. Для боя построиться в две линии. Впереди корабли линейные, за ними, в резерве, фрегаты. Сигналы смотреть зорко. Пушками репетовать.

Десять дней лавировала эскадра Круза северо-западнее Красной Горки. К югу, на горизонте, едва просматривались отвесные высокие склоны родного берега.

В утренней дымке 23 мая на передовых кораблях марсовые матросы заголосили:

— Неприятель к западу!

Круз вскинул подзорную трубу, повел ее вправо, влево, отрывисто скомандовал:

— Поднять сигнал: «Приуготовиться к бою!» Держать строй в две линии по диспозиции!

Издали, на безоблачном горизонте, один за другим появлялись громады линейных кораблей неприятеля. Всего сорок с лишним вымпелов насчитал Круз у неприятеля. «Стало у них пушек вдвое более наших».

Часто успех сражения определяет начало боя. Командир авангарда вице-адмирал Яков Сухотин упредил неприятеля и первым открыл огонь на поражение. Шведы, возмущенные такой наглостью, обрушили всю мощь огня на авангард. Ожесточение боя нарастало с каждой минутой. Рой вражеских ядер устремился на передовые корабли. Русские комендоры так часто стреляли, что раскаленные орудия рвались, не сделав выстрела, калеча и убивая людей. В разгар сражения одним пущенным почти в упор неприятельским ядром оторвало ногу Сухотину. Однако вице-адмирал, обмотав культю, оставался на палубе, истекая кровью, продолжал командовать авангардом…

Напряжение схватки нарастало, шведы усиливали натиск. На шканцах флагмана внешне спокойный Круз дымил заветной глиняной трубкой, переходил с борта на борт, отрывисто передавал распоряжения сигнальным матросам.

Неожиданно ему доложили, что тяжело ранен Сухотин, его давнишний приятель.

— Гичку на воду! — не размышляя приказал он командиру. — Оставайся покуда за меня, передать по линии — Усилить огонь! Я на авангардию к Сухотину.

По всплескам, невзирая на свист ядер, мчалась гичка к авангарду.

Обняв товарища, Круз приказал немедля спустить Сухотина в лазарет. Простившись — «Придется ли свидеться!» — сбежал к шлюпке и, выпрямившись во весь рост на корме, в окровавленном мундире под огнем шведов начал обходить корабли сражающейся эскадры. На ходу подбадривал экипажи, в рупор отдавал распоряжения капитанам…

Три раза бросались в атаку шведы, но строй русских кораблей не дрогнул. К вечеру шведы приуныли, на кораблях тушили пожары, выходили из боя, ветер стихал, и Карл Зюдерманландский дал отбой…

Едва стихли последние залпы, Круз опять обошел на шлюпке все корабли, осмотрел повреждения, поздравил моряков:

— Молодцы, ребята! Шведам не пройти!

Поднялся Круз и на борт «Не тронь меня». Его встретил Тревенен, немного осунувшийся, с рукой на перевязи, но бодрый и неунывающий.

— Полный порядок, сэр, полдюжины убитых и десяток раненых, — обратился он по старой привычке.

— Добро, голубчик, — бодро ответил по-русски Круз, — што с рукой-то?

— Контузило малость.

— На ногах-то держишься? Ну и молодец. А это кто такие мальцы? — Круз кивнул на гардемаринов, работавших со шкотами.

В расстегнутых куртках, с прокопченными от порохового дыма лицами, Головнин и его приятель ловко выбирали снасти, перекидывая грот на противоположный борт.

— Сие есть гардемарины из корпуса, бравые ребята, с пользой служат, — ответил капитан.

— Добрая для них закалка, — согласился Круз, — токмо в дыму пороховом и спознают прелести службы флотской…

Близился вечер. Обе эскадры приводили в порядок корабли, хоронили убитых, отправляли в тыл раненых…

Сражение возобновилось с восходом солнца. Шведская эскадра основной удар направила по центру русской позиции. Используя преимущество ветра, корабли шведов пытались занять выгодные позиции для стрельбы бортовыми залпами.

«Неприятельский флот, — доносил Круз, — спускался весьма тихо и старался превосходным числом кораблей своих и частыми поворотами побудить меня к каким-либо невыгодным маневрам».

Герцог все-таки решил использовать преимущество наветренного положения, он обладал свободой действия маневра с более сильной артиллерией. Сблизившись на предельную дистанцию огня, шведы начали палить ядрами в воду, рассчитывая рикошетом пробить борта русских кораблей. Но и это не помогло, россияне ответили яростным огнем. А вскоре на шведском флагмане изумились, а потом перешли в ярость. С «Чесмы» вдруг донеслась до них зажигательная плясовая русская музыка… Не помогли шведам и гребные галеры, высланные на подмогу королем. Русские фрегаты даже не допустили их к месту боя, отогнали огнем. А тут поступило донесение, что на горизонте появились паруса эскадры Чичагова. И герцог решился использовать последний шанс. Он собрал капитанов:

— Всё или ничего! Идем напролом!

На стеньгах шведской эскадры затрепетали боевые флаги. Загремела канонада, их корабли ринулись вперед.

В первый момент сказался перевес в силах, и шведам удалось прорезать строй русских кораблей. Канониры не успевали перезаряжать орудия, то и дело вокруг падали убитые, на палубах ползли в лазареты на перевязку новые раненые.

По канонам морского боя следовало отступать. Но у Круза оставался в резерве отряд фрегатов. Эти-то корабли атаковали фланг неприятеля. Теперь шведам пришлось разворачивать корабли для обороны, защищать свою корму от натиска быстроходных фрегатов. К тому же Круз в какой-то миг обнаружил, что грохот канонады со стороны неприятеля остался прежний, а пронзительный посвист летящих ядер совсем затих.

«А ведь супротивник-то палит холостыми, видать, ядра бережет, — размышлял командующий. Вдруг стрельба совсем прекратилась, по сигналу флагмана шведская эскадра развернулась на обратный курс и начала двигаться на запад.

Круз развернул корабли, начал сближаться с неприятелем, но ветер стих, и буксируемые галерами шведские корабли медленно удалились, не принимая боя. Дым, окружавший место сражения, начал рассеиваться и внезапно, как по команде, отовсюду, перекатами, покатилось звонкое «Ура!!!».

По сигналу флагмана на борт «Чесмы» понеслись шлюпки с капитанами. Военный совет проходил на шканцах. Несмотря на потери и повреждения, мнение командиров было единодушно:

— Гнать неприятеля!

Инициатива перешла на сторону русских.

А неприятель явно показывал корму, желая поскорее оторваться от русский эскадры.

На другой день потянуло с запада, и, как ни старались маневрировать против ветра, выйти на дистанцию огня не удавалось.

В утренних сумерках 26 мая Крузу доложили:

— Неприятель ворочает на север!

«Что за чертовщина? — недоумевал Круз и удивились все капитаны кораблей. — Шведы лезут в капкан, а вернее в мышеловку. Перед ними Выборгский залив, а там все побережье занято русскими войсками».

Спустя два часа все прояснилось. Показались мачты кораблей Ревельской эскадры, она мирно стояла на якорях.

Кронштадтцы легли в дрейф. Круз на шлюпке ушел к Чичагову. Вернулся он расстроенный и вызвал капитанов.

Одним из первых на борт флагмана, придерживая левую руку, поднялся Тревенен и сразу спросил Круза:

— В чем дело? Почему мы не добиваем шведов? Ревельская эскадра совсем свежая, на якорях отстаивается. Чего мельтешит Чичагов?

Круз удрученно махнул рукой.

— Чичагов паруса сушит. Поспешать, говорит, некуда, осмотреться надобно. А шведов, мол, не разглядел, туман помешал.

— Какой туман? Горизонт чист, ни единого облачка.

— А у него, вишь, в глазах дымка, — ехидно усмехнулся Круз, — ладно, Яков Иванович, как контузия-то, отпускает помаленьку? Ну и слава Богу, присаживайся, все капитаны, кажись, собрались.

Окинув взглядом гомонивших капитанов, вице-адмирал поднял руку, призывая к тишине.

— Ныне, господа капитаны, объявляю вам о мужестве и геройстве экипажей ваших. В бою сражались все геройски, как подобает бойцам, потому особо выхвалять никого не стану. Все молодцы. Ныне реляцию государыне представляю о вашей доблести.

Выслушав доклад капитанов, Круз распорядился об отправке раненых в Кронштадт.

— Стало быть, убитых у нас меньше сотни, и то слава Богу, — перекрестился Круз, а капитаны зашумели:

«Как же так, зазря с шведами выстояли, надобно довести дело до виктории окончательной».

На флоте, в офицерской среде, о Чичагове ходили нелестные отзывы: «Старая перечница, все острые углы обходит, всего опасается, а пуще всего свою дряхлую персону под вражеские ядра выставлять боится. Государыня-то ему благоволит, он ей ни в чем не перечит».

Распуская капитанов, Круз объявил:

— Нынче над нами старший флагман командует, адмирал Чичагов, обо всех происшествиях надлежит и ему докладывать…

В тот же день Круз писал донесение императрице и намекнул о несостоятельности доводов Чичагова. «Принужден признаться, что уход неприятеля не только весьма чувствителен для меня, но и для всех моих храбрых подчиненных, так как по дошедшим до меня известиям, шведы находились в чрезвычайном унынии и опасались несказанно этого двуогненного положения, от которого, надо думать, один только туман не мог избавить неприятеля, без успеха со мной сражающегося».

Спустя три дня Круз получил из Петербурга Высочайший указ. Императрица не обделила наградами достойных офицеров. Среди других отметила и «Монаршее наше признание к заслугам капитана 1 ранга Тревенена крестом ордена Святого Владимира 3 степени». Жаловали и других офицеров, всем матросам выдали по серебряному рублю.

Награды офицеры отмечали, как обычно, в кают-компании. Застолье разделил, несмотря на недомогание, и капитан.

Василий Головнин с товарищами столовался в каюткомпании, и офицеры пригласили на торжество и гардемаринов.

С юношеской восторженностью поглядывал Василий Головнин на сидевшего в торце стола капитана. За минувший месяц гардемарины много узнали о прежней службе своего командира. Все офицеры восхищались морской выучкой и личной отвагой тридцатилетнего капитана Тревенена и часто делились своими чувствами за столом в каюткомпании.

Шестнадцатилетним мичманом отправился Джемс Тревенен в третье путешествие вокруг земли с капитаном Куком. Офицеры пересказывали его воспоминания о дальних странах, морях и океанах, где за три года удалось ему побывать. С теплотой отзывался он о двукратном посещении Камчатки, сердечности русских людей. С особой грустью рассказывал он о гибели капитана Кука и кончине его сподвижника Клерка во время вояжа…

— Чего же для он к нам-то на флот определился? — спросил как-то Головнин за ужином.

— То-то и оно, дружок его, Биллингс, отписал ему, что россияне в кругоземное плавание сбираются, вот Яков Иванович и примчался, да видать, не судьба, вишь ты, Муловского-то Григорья наповал сразило.

Сосед за столом возразил:

— Я слыхал, капитан наш надежды не теряет, со шведами покончим, будет проситься у государыни в вояж…

Допоздна засиделись в этот раз офицеры, но капитан, извинившись, оставил их намного раньше. Он чувствовал себя неважно, а главное, ему не терпелось сегодня же осуществить задуманное. Как моряк он не мог равнодушно смотреть на происходящее в эскадре.

Удалившись в каюту, после некоторого размышления, он, через голову всех начальников, начал обстоятельный доклад вице-президенту Адмиралтейств-коллегии. Вначале он изложил свое мнение о происходящем, считая, что нужно немедленно атаковать шведов.

«… Очень возможно, что ни один неприятельский корабль не вернется к своим портам. Все это дает мне смелость еще раз предложить мое мнение относительно положения дел и настоящего решительного момента. Прошу извинить меня, если я скажу, что, по моему мнению, мы упустили удобнейший случай для истребления шведского флота, дав неприятелю время оправиться от изумления и ужаса… Верьте мне, В. С, я не стараюсь порицать адм. Чичагова, сознавая всю тяжесть подобной вины, кого бы она ни касалась, и было бы большой смелостью еще больше увеличивать ее».

Тревенен отложил перо, опять заломило спину. Он поднялся, откинул занавес и прилег на диван. Обидно было, что пострадал он от своей же пушки. В разгар боя он спустился в верхний дек , подбодрить канониров, но едва сошел с трапа, раздался страшный взрыв, разорвало четвертое орудие на правом борту. Очнулся он уже на палубе, куда вынесли его матросы. Первым же движением он приподнялся, и на немой вопрос лейтенант ответил ему:

— Двое замертво, четыре раненых.

Схватившись правой рукой за бухту каната, Тревенен поднялся и нетвердой поступью пошел на шканцы, бой продолжался…

«Может быть, я ошибаюсь, но, Боже мой, какая же цель имелась в виду! — продолжал изливать он душу. — В таких-то именно случаях и познается человек. Излишняя осторожность была неуместна, и мне кажется, что если бы тогда их преследовали, то они сделались бы легкой добычей флота Ее И. В. » — Пожалуй, достаточно наговорил о наболевшем, пора изложить начальству свой план действий. — «Перейдем к тому, что еще предстоит сделать. Шведский флот в наших руках, и я надеюсь, что в скором времени он не будет существовать даже по имени, но надо действовать энергично и употребить все усилия, каких требует такое дело, если необходимо запереть… вытребуйте из Кронштадта все пушки, но все это затянется надолго, а тем временем могут произойти необычайные события… может произойти вмешательство иностранных держав… на войне бывает масса случайностей, способных изменить вид дела, если не воспользоваться первым моментом.

Я нахожусь в постели, может быть, буду вынужден переехать в Кронштадт. Не наступил ли удобнейший момент для высадки на стокгольмский берег? Прошу извинить мне некоторую резкость этого письма. Я сумею молчать, когда вы этого потребуете…»

С первой оказией Тревенен отослал доклад в Петербург. В Адмиралтейств-коллегию он поступил почти одновременно с донесением Круза. Создалась странная ситуация. Два иностранца на русской службе радели за интересы России, а русак Чичагов вольно или невольно, вопреки здравому смыслу, совершал странные поступки, а попросту говоря, бездействовал.

В самом деле, сильно потрепанный во время двухдневного боя неприятельский флот, испугавшись эскадры Чичагова, не решился прорываться к Свеаборгу, а в полном беспорядке укрылся в Выборгской бухте, на территории России. Можно было бы привести сравнение. Будь эскадра Чичагова у берегов Швеции и вдруг укрылась бы от королевского флота в Стокгольмской бухте…

Под предводительством самого короля под Выборгом собралось до сотни парусных и двести гребных судов. И всей этой армаде угрожала гибель.

На севере крепость Выборг и полсотни гребных судов контр-адмирала Козлянинова, со стороны моря все выходы заняты отрядами русского флота. Главнейшая ущербность шведов — парусный флот не мог двигаться — не было попутного ветра…

Шведы, конечно, не бездействовали, они ожидали немедленной атаки русских. Корабельный флот построился для обороны, гребные суда сделали попытки прорваться, но их быстро отогнали.

Обреченный королевский флот затаился в тревожном ожидании своей участи…

Король прекрасно осознавал, что в предстоящей битве решится не только исход войны, но будет поставлено на карту само существование Швеции как морской державы.

А что же Петербург и Чичагов?

Императрица, скользнув взглядом по донесению Круза, передала его Чернышеву. В Адмиралтейств-коллегии ее вице-президент, никогда не плававший на кораблях, генерал-поручик Иван Чернышев положил под сукно донесение Круза и доклад Тревенена.

Волею времени Чичагов оказался на самой верхушке «плавающих» адмиралов. От него зависело все руководство действиями по уничтожению неприятеля. Предложений было немало. Шведов можно было добить, не вступая в сражение. Зажечь и пустить брандера в самую гущу скопления неприятельских кораблей. Благо ветер и течение этому способствовали. » Комендант Выборга генерал Салтыков и некоторые адмиралы советовали за два-три дня развернуть на прилегающих берегах батареи и начать бомбардировку флота, на случай попытки прорыва поставить пушки в узкостях и, наконец, решительно атаковать стесненного маневром неприятеля.

Ничего подобного не произошло. «Чичагов, не объясняя причин, — отметил историк, — медлил приступать к какому-нибудь решительному действию; а Салтыков, имея недостаточные силы, не мог ничего предпринять с одними сухопутными войсками и по поводу продолжающегося бездействия флота выражал опасения даже за сохранение Выборга. Как вредно отзывалось на ходе дел это двойственное начальство, показывают пререкания Салтыкова с Чичаговым относительно постановки береговой батареи на мысе Крюсерорт. Опытнейшие из наших морских офицеров признавали необходимость батареи, но Чичагов был противного мнения, и его настойчивость оказалась благодетельной для шведов».

Все, что предпринял старый адмирал, так это расположил корабли на случай прорыва шведского флота. При этом он исходил, как показали события, из ошибочного, а быть может, умышленного рассуждения, что король направит основной удар по центральному фарватеру. Здесь он и поставил на якорях главную ударную силу, правым крылом которой командовал Круз.

В узких проливах, на западе, Чичагов определил позицию небольшим отрядам контр-адмиралов Ханыкова и Повалишина. Линкор «Не тронь меня» занял диспозицию в отряде контр-адмирала Ивана Повалишина, в самом узком проливе, напротив мыса Крюсерорт, где Чичагов так и не установил батарею…

Почти целый месяц бездействовал русский адмирал, а неприятель в тревожном волнении ожидал попутного ветра… И дождался…

Вечером 21 июня задул спасительный для шведов, устойчивый норд-ост.

Солнце еще не коснулось горизонта, а на шведском флагмане «Густав III» адмиральский салон битком набили шведские капитаны. Приободрившийся Карл Зюдерманландский был краток:

— Бог и Провидение спасли нас! Сегодня мы должны использовать последний шанс. Русские недотепы ждут нас на главном фарватере, — Карл ткнул пальцем в карту, — мы же будем прорываться у мыса Крюсерорт. Держитесь ближе к берегу, там нет ни одной пушки, а места вам знакомы. В этом месте всего десяток кораблей, к тому же они будут спать. Мы сомнем их быстро.

Генерал-адмирал одобрительно улыбнулся, обвел взглядом повеселевших капитанов, остановился на командире 74-пушечного «Дристикгетена». Седоватый, грузный офицер не спеша поднялся, щелкнул каблуками. — Вам выпала честь начать наше наступление. Пойдете головным, вы умеете задавать перцу неприятелю. Да поможет вам Бог! Вперед!

…Вечером, едва посвежел норд-ост, Тревенен забрался на марс. К северу, в одной миле, вытянулась поперек залива цепочка шведских кораблей. В подзорную трубу было заметно необычное оживление на верхней палубе. За кормой подтягивали и поднимали из воды шлюпки, на баке у шпиля копошились матросы, подбирая туго обтянутый якорный канат. По реям сновали матросы, отдавая, но не распуская паруса.

За ужином капитан, окинув взглядом офицеров, произнес:

— По всей видимости, шведы скоро снимутся с якорей и начнут свой марш. Будьте начеку, особо приготовьте пушки и запасы. Верхней команде с началом сражения укрыться под палубу, помогать артиллеристам. Ночной вахте особо следить за неприятелем и флагманом.

После полуночи, едва пробили две склянки, командира разбудил вахтенный мичман:

— Никак шведы с якорей снимаются, паруса ставят. Тревенен прикурнул, не раздеваясь.

— Играть дробь! Тревога!

Поднявшись на марс, капитан сразу спустился на палубу, крикнул боцмана:

— Заводи шпринг по левому борту!

Поеживаясь от утренней прохлады, Василий Головнин припоминал: «Канат, заведенный с кормы верпом или соединенный с якорным канатом для разворота корабля. Дабы при переменах ветра или течения положение оного сохранялось неизменным».

Когда матросы разнесли по борту шпринг, закрепили его за якорный канат и начали потравливать, с марса сигнальный матрос крикнул:

— На флагмане общий сигнал: «Стать на шпринг!» Спустя четверть часа опять закричали:

— На флагмане сигнал: «Приуготовиться к бою!»

«И тут мы тебя упредили», — усмехнулся Тревенен и крикнул главному боцману:

— Расставить кадки с водой, 5 пожары тушить! Изготовь матросиков на носу, корме и шканцах с ведрами. Остальных на батарейные палубы, пушкарям помогать!

Капитан подозвал своего помощника, старшего из лейтенантов. Протянул ему подзорную трубу, кивнул в сторону распустившей паруса шведской армады:

— Так я и предполагал, вишь, к норду склоняются. Потом в нашу сторону повернут, жарко нам станет!

Тревенен прикинул расстояние до соседнего «Всеслава», более сотни саженей. «Здесь шведы проскочат, место глубокое». Вскинул голову — вымпел задорно трепетал на верхней стеньге. «И ветер шведу на фортуну», перевел подзорную трубу на чичаговскую эскадру. «Ни одного паруса, стало быть, нам одним стоять по смерть…»

Шведские корабли тем временем сделали поворот и, набирая скорость, устремились прямо на жидкую цепочку отряда Повалишина.

Вот показался колоновожатый «Дристикгетен», он стремительно двигался вперед, люди у него скрыты в палубах, нижние паруса подобраны и подвязаны. Рядом с ним не отстают шведские трехмачтовые туремы, среднее между фрегатом и галерой. Шквал ядер, книпелей, картечи обрушился на передовой линкор. Но подобно ножу прорезает он строй и в свою очередь посылает залпы. Впритык за ним идет другой, третий, последующие… десятый… двадцатый, сотый шведские корабли. Эскадра Повалишина в огне и дыму, за нею точно так же в огне и дыму скрываются и фрегаты Ханыкова.

«Все небольшое пространство, — вспоминал очевидец, — от Крюсерорта до острова Орисари на полторы квадратных мили было покрыто дымом и судами. Оглушительные выстрелы не оставляли места ни малейшему постороннему звуку. Наши повалишинские корабли, с подбитым рангоутом и перебитыми шпрингами, стояли уже по ветру и не могли продолжать сражение в одинаковом порядке. Между ними справа, слева — повсюду неслась под всеми парусами громада шведских кораблей, галер, канонерских лодок, иол, транспортов. Все они шли с попутным ветром, быстро, поминутно и поочередно осыпая наши корабли и фрегаты Ханыкова полудействительными, полушальными залпами. На наших кораблях действуют по ним точно так же из орудий, но почти безвредно; так как в самом тяжелом, ослепительном дыму, перемешанном с клочьями обгорелых картузов и пыжей, носившихся в воздухе, шведские суда появлялись перед нашими внезапно и исчезали, как призраки».

Василий Головнин, как и вся команда артиллеристов, потерял счет выстрелам, залпам и вообще времени. В пылу боя он четко выполнял команды констапеля , подносил ядра и картузы, банил ствол, хватал канат и тянул орудийный станок к борту… Казалось, прошла целая вечность с начала сражения, а пошел отсчет только второго часа с момента первого залпа.

С верхней палубы, по трапу, в лазарет то и дело спускали носилки с тяжело раненными, некоторые в окровавленной одежде добирались сами до лазарета.

В какое-то мгновение по артиллерийскому деку пронеслась и обожгла сознание тревожная весть: «Капитана ранили…»

А сражение постепенно шло к концу. «Часу в 9-м шведы мало уже могут различать все совершающееся перед ними. Их флот и флотилия наполовину находятся вне пушечных выстрелов с наших судов, на открытом плесе, и ни одно из шведских судов не было остановлено нашими выстрелами». И только теперь адмирал Чичагов соизволил прислать на помощь Повалишину два корабля, они запоздали, последние шведские корабли прошествовали мимо сильно потрепанного отряда Повалишина. Правда, здесь шведам не повезло с брандерами. Из-за нерасторопности, не учитывая ветер, они умудрились поджечь три своих фрегата, которые взлетели на воздух. Из 300 судов шведы потеряли только 7 линкоров и несколько малых судов, которые посадили на мель…

Эскадра Чичагова опоздала и начала преследовать шведов, когда они удалились на, безопасное расстояние и спокойно укрылись в своей базе Свеаборг.

«Без сомнения, весь уцелевший шведский флот, — говорили сами шведы, — обязан своим спасением той странной нерешимости, с которою русский адмирал вступал под паруса, для того, чтобы идти и становиться ему на пути. Многие хотели уверить, что он был от нас подкуплен для того, чтобы не делать нападения. Но это мнение голословно и не имеет никакого основания».

Так это или нет, но у многих русских моряков сложилось твердое мнение, что дело здесь нечисто…

Чичагов, показывая прыть, пустился наверстывать упущенное, да где там, неприятеля и след простыл… Повалишин же принялся исправлять порядком потрепанные корабли.

Едва затихли залпы сражения, контр-адмирал Иван Повалишин направился к Тревенену. Он уже знал о тяжелом ранении командира «Не тронь меня». Вместе с ним на борт поднялся новый командир, капитан-лейтенант Френев. Первым делом Повалишин прошел в каюту капитана. В душном полумраке царила тишина, изредка нарушаемая стонами раненого. Обменявшись взглядом с лекарем, Повалишин вышел на палубу.

— Вырвало картечью левый бок, рана тяжкая, — лекарь опустил глаза, — надежды почти никакой. В себя пока не пришел.

— Ну, ну, старайся, Бог милостив, приложи умение.

— В гошпиталь бы надобно, да где здесь. Его трогать боязно, к трапу не донесем.

В кают-компании флагман коротко представил офицерам нового командира.

— Капитан-лейтенант Френев Иван Матвеевич, кто не знает, с корабля «Святой Петр», прошу любить и жаловать. — Повалишин кивнул Френеву, — покуда наводи порядок, изготовь корабль к ходу.

На следующий день, к вечеру, Повалишину доложили, что Тревенен очнулся. Утром контр-адмирал подбадривал одного из лучших своих капитанов.

— Ну вот, Яков Иванович, ты и свет взвидел, а там глядишь, и на поправку пойдешь. Ея императорское величество о тебе печется.

Осунувшись, без кровинки в лице, Тревенен неподвижно смотрел мимо Повалишина, едва шевеля губами.

— Не жилец я на этом свете, Иван Алексеевич. Едино молю, переправь меня на берег, обуза я тебе…

За распахнутой дверью переминался с ноги на ногу Френев. Осматривая корабль, Повалишин раздумывал: «До Выборга он не выдюжит, а линкор отправлять в Кронштадт, под суд можно угодить, время военное, Чичагов, он буквоед».

— С кораблем, я вижу, ты управился, рангоут и такелаж на месте, — похвалил командира.

— Все ладно, завтра готов с якоря сниматься.

У Повалишина запершило в горле, с хрипотцой он проговорил:

— Примешь к вечеру, и в ночь всех раненых с отряда и сразу, не мешкая, двигайся в Кронштадт. Сдашь Тревенена и болезных и быть здесь завтра же в ночь…

Из Всеподданнейших донесений контр-адмирала Повалишина императрице:

«Тяжело ранены флота капитаны Тревенен и Экип… Не могу умолчать, чтобы не отдать справедливой похвалы при сем сражении боевым командирам кораблей, а именно господину Тревенену и Экипу…»

«Сожаление Вашего И. В. желание скорого выздоровления Тревенену переданы, но он теперь от опасности не отошел…»

Из доклада контр-адмирала Повалишина вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу Чернышеву:

«Сейчас по опасному состоянию жизни Тревенена и по неотступной его просьбе отправил к порту кронштадтскому „Не тронь меня“, зная, что подпаду под гнев Ея Императорского Величества, едино сделано из человеколюбия».

Солнечным днем линкор «Не тронь меня» ошвартовался в Военной гавани. Редкий погожий день радовал столпившихся на верхней палубе матросов. Лазурное небо, мирная жизнь на берегу приятно томили душу, ласковый с небольшими порывами ветерок нежно холодил лицо, лениво шевелил кормовой Андреевский флаг.

В полной тишине сводили и сносили раненых. Последним несли на носилках Тревенена. У трапа выстроились, сняв шляпы, офицеры. Крайними на левом фланге стояли гардемарины.

Капитан, без кровинки в лице, одними глазами прощался с офицерами. Около гардемаринов вдруг приподнял руку, поманил Головкина. Василий наклонился и еле разобрал шепотом сказанные слова:

— … Кругом света…

Носилки еще спускали по трапу, как со стороны Ораниенбаума донеслись пушечные залпы. Императорский двор отмечал очередную годовщину восшествия на престол Екатерины II…

Вознамерился в этот день обязательно преподнести подарок виновнице торжества командующий гребным флотом, любимец Екатерины II, французский принц Нассау-Зиген, состоявший на русской службе. Отметить праздник победной реляции захотелось…

Не выяснив сил и диспозиции противника, которым командовал король Густав III, пренебрегая штормовой погодой, он очертя голову бросился в бой. Шведы, заняв весьма удобную позицию в шхерах, укрытые от волны и ветра, спокойно поджидали русские гребные суда с выбивавшимися из сил гребцами. Сбитые с курса разыгравшимся штормом, галеры сделались легкой добычей шведских пушек, открывших губительный огонь. Поражение было полным, бой бесславным. Русские не досчитались 52 галер и семи тысяч офицеров, матросов и солдат…

В одночасье сиюминутное подобострастие одного никчемного человека обернулось страшной бедой для многих тысяч людей…

А эскадра Чичагова продолжала сторожить шведов у Свеаборга, и адмирал доносил императрице, что «владычествует на море».

Вскоре к эскадре Чичагова присоединился отряд Повалишина, а через два дня пришла печальная весть о кончине Тревенена.

В тот же вечер на корабле «Не тронь меня» отслужили по нем панихиду, а офицеры помянули своего покойного командира добрым словом в кают-компании.

Спустя две недели из Петербурга неожиданно прибыла эстафета: «Блокаду снять, эскадрам возвратиться в Ревель и Кронштадт».

Швеция и Россия подписали мир в этой бесславной войне, где не оказалось победителей.

Но какая же война без лавров? Неважно, каким образом заполученных…

Адмирала Чичагова императрица увенчала орденом Святого Андрея Первозванного и орденом Святого Георгия I класса, принца Нассау-Зиген тоже не обошли, пожаловали чином адмирала и золотой шпагой с алмазами.

Кампания кончилась, в мирной тиши пороховой дым на время рассеялся, гардемарины покинули палубы кораблей и вернулись в стены родного корпуса. Здесь их ждала заслуженная награда. «За храбрость в трех сражениях» Василия Головнина наградили золотой медалью.

Наступила осень и с ней учебная пора. Несколько поиному виделись Головнину младшие кадеты и преподаватели, по-другому воспринимались знания, особенно по таким предметам, как история русская и всеобщая, география, морские науки. В эту первую для себя кампанию он впервые соприкоснулся с морем, овладел начальными навыками морской практики на корабле, побывал в боевых схватках с неприятелем. Слышал визг и разрывы вражеских ядер, посвист пуль, не кланялся им, а приучился исполнять свое дело на корабле, как и положено истинному моряку. Не раз холодило сердце, когда вскрикивали и падали замертво рядом товарищи, отпевали и хоронили в море убитых. Навсегда врезались в память грустный взгляд командира и его прощальные слова… Василий Головнин пообвыкся в корабельной среде офицеров и матросов. Присмотрелся и приноровился, как лучше исполнять свое дело вместе с товарищами на корабле.

Не минули его внимания и многие стороны взаимоотношений между такими разными по характеру и положению морскими офицерами, как всякий пытливый человек он сделал выводы, заимел начальные собственные суждения и выработал свой взгляд на исполнение служебного долга. Обозначились первые вешки на его жизненном фарватере. Для уверенного плавания предстояло еще не раз мерить глубины, отыскивая верный путь.