январе 1818 года в канцелярии Морского кадетского корпуса появилось прошение отрока Владимира Корнилова:

«…Отец мой родной, действительный статский советник Алексей Михайлов сын Корнилов, службу вашего императорского величества продолжал на флоте, ныне мне от роду двенадцать лет, обучен по-российски и по-французски читать и писать и арифметике, но в службу вашего императорского величества никуда ещё не определён, а желание имею вступить в Морской кадетский корпус в кадеты, а потому всеподданнейше и прошу.

К сему прошению недоросль из дворян Владимир Корнилов… руку приложил».

Корнилов единственный, из его предшественников-флотоводцев, происходил из «морской семьи», отец моряк — капитан 1-го ранга в отставке, мать — сестра тоже бывшего моряка. Но то ли не было вакансии в корпусе, то ли прихворнул Владимир, но в корпус он был зачислен только весной 1821 года.

Владимира зачислили сразу в старший класс, а спустя месяц после «оморячивания» на фрегате «Малом» он приступил к занятиям уже в звании гардемарина.

В том же году помощником директора корпуса стал бывалый капитан, командор Василий Головнин. Среди преподавателей выделялись два молодых офицера: математик двадцатипятилетний Дмитрий Завалишин и недавно вернувшийся из кругосветного плавания к Южному полюсу, преподаватель высшей математики Павел Новосильский. Видимо, сказалось влияние Головнина и Новосильского, и Владимир Корнилов загорелся мечтой о дальних вояжах.

После успешной сдачи экзаменов 2 февраля 1823 года Корнилов был произведён в первый офицерский чин мичмана и назначен на фрегат «Малый». Осенью 1824 года он, с желанием совершить кругосветное плавание, отправляется на шлюпе «Смирный» в Русскую Америку. Почти неделю лавировал шлюп в Датских проливах.

Не зря спешил командир шлюпа, капитан-лейтенант Дохтуров, зная коварство Северного моря. На траверзе мыса Скаген в конце октября ветер усилился, развёл большую волну. То и дело зарываясь в волнах, шлюп сотрясался от ударов водяных валов. Около полуночи зыбь прекратилась, но опять усилившийся противный ветер развёл волну. Едва успели убрать верхние паруса, как жестокий ветер достиг ураганной силы.

На передней фок-мачте сильным порывом шквал истого ветра надломило стеньгу, верхнюю составляющую часть мачты. Вместе с реем и парусами она рухнула на палубу, проломив кусок фальшборта. Свалившись за борт, она повисла на вантах и, подбрасываемая волнами, колотилась о борт, угрожая поломать его.

Шлюп тем временем накренился в сторону волочившейся по волнам стеньги. Несколькими ударами топора успели отрубить ванты. Избавившись от не жданной обузы, шлюп начал, наконец-то, слушаться руля и медленно набирать ход.

Самоотверженными усилиями всего экипажа спешно исправили повреждения, но небольшой шлюп по-прежнему находился во власти стихии: ветер гнал его на берег. На рассвете 4 ноября стало видно Ютландское побережье, к вечеру показались скалы норвежского берега.

Высокое мастерство командира и экипажа позволило миновать прибрежные рифы и мели. На следующий день, при непрекращавшемся шторме, сильно повреждённое судно вошло в небольшой норвежский порт Арендаль.

Шлюп остался на плаву, но продолжать дальнейшее плавание оказалось невозможно, требовался капитальный ремонт. Перезимовав в Арендале, «Смирный» с открытием навигации в мае 1825 года вышел в обратный путь в Кронштадт. Кругосветное плавание, к сожалению, не состоялось.

В конце ноября Корнилова прикомандировали к Гвардейскому экипажу. Для службы здесь требовалось меньше всего познаний в морском деле и больше всего — строевой выправки. Корнилов был другого склада, в нём не оказалось «достаточной для фронта бодрости».

Как раз в ту пору в Петербурге царила суматоха, менялись владельцы трона империи. Старший брат Корнилова, Александр, служил в Московском полку, был арестован с подозрением на причастность к событиям 14 декабря на Сенатской площади. Через три месяца его освободили, «вменяя арест в наказание».

Дошли, видимо, до командира Гвардейского экипажа, капитана 1-го ранга Качалова, сведения об Александре Корнилове. В придворном экипаже теперь должны служить только благонадёжные. Незадолго перед Пасхой мичман Владимир Корнилов был отчислен в двадцатый флотский экипаж и попал на 40-пушечный фрегат «Проворный». Фрегат направился в Северное море и почти всё лето отрабатывал практическое плавание в районе Доггер-банки, отмели посредине Немецкого моря, как тогда называли Северное море.

В середине сентября, на переломе лета и осени, как бывает зачастую в средних и приполярных широтах Мирового океана, погода начала меняться к худшему. В день осеннего равноденствия штормовое море, бушевавшее несколько дней, показало характер. На фрегате начало рвать подобранные паруса, ночью переломило нижний рей на грот-мачте. Свободный от вахты Корнилов не спал, а услышав шум, выскочил на палубу. Он первым, раньше боцмана, оказался у грот-мачты. Пока поспел боцман с матросами, он успел принайтовить болтавшийся обломок к фальшборту, привязав его накрепко шкотами. Шторм к утру пошёл на убыль, и фрегат направился к родным берегам.

В полдень 5 октября «Проворный» стал на якорь в Кронштадте, и на фрегате вскоре знали, что в Кронштадт из Архангельска прибыли линейные корабли «Азов» и «Иезекиил», под командой капитана 1-го ранга Лазарева.

В Кронштадте только и было разговоров о строги порядках на «Азове», но хвалили командира за образцовый корабль. Император сам приехал на «Азов». Молча прошёл по всем палубам, задержался на артиллерийских деках. Слушал объяснения командира, чуть наклонив голову, упёршись взглядом в орудийные станки… Покидая «Азов», бросил министру:

— Сии новшества полезны. Надобно их впредь исполнять на всех прочих новых кораблях…

Что может быть приятней для честолюбивого командира и экипажа чем лестная оценка результатов его труда самим императором.

Но не только экипаж «Азова» гордился своим командиром, многие офицеры в Кронштадте, в том числе и Корнилов, хотя и слышали о суровом нраве и дотошности Лазарева, желали попасть на «Азов».

К тому же мичман Корнилов после корпуса успешно провёл три кампании, и всюду командиры отмечали его ревность в службе, отзывались единодушно «в должности знающ и благородного поведения». Так или иначе, он попал на «Азов».

В дни весеннего равноденствия Корнилова вызвали в контору командира порта и вручили предписание.

— По Адмиралтейств-коллегии указу, — объявил штабс-капитан, начальник канцелярии, — переводитесь в двенадцатый флотский экипаж.

Корнилов слегка волновался: «Так это же экипаж „Азова“! Как-то пойдёт служба на линейном корабле, которому предстоит дальний вояж, а капитан весьма строгий?»

74-пушечному кораблю «Азов» в составе эскадры Балтийского флота предстоял поход в Средиземное море к берегам Греции, где в то время греческий народ изнывал от турецкого господства. С эскадрами Англии и Франции русские корабли должны были препятствовать переброске турецких подкреплений в Грецию.

В июле 1827 года русская эскадра во главе с адмиралом Д. Сенявиным на флагманском корабле «Азов» снялась с Кронштадтского рейда и отправилась в поход.

Незадолго до выхода, эскадру посетил Николай I. Довольный осмотром на верхней палубе, царь спустился на артиллерийские деки. Впервые Корнилов встречался лицом к лицу с императором. Статная, высокая фигура Николая впечатляла. На какое-то мгновение молодой мичман уловил холодный, бесстрастный блеск в глазах императора, скользнувший равнодушным взглядом по фигурам матросов, замерших навытяжку с банниками в руках. Смотр продолжался.

Вместе с императором, после «Азова», Сенявин обошёл все линейные корабли, и царь остался доволен.

— Вырази всем офицерам эскадры моё благоволение, — сказал Николай на прощание, — а рядовым повели выдать из казны по рублю.

Спустя неделю, едва взошло солнце, корабли эскадры, один за другим снимались с якорей, поднимали одновременно паруса, строились в две кильватерные колонны…

Этот поход явился значительной вехой для Корнилова. И всё же на первых порах новая служба на «Азове» показалась Корнилову несносной. Строгость и требовательность командира доводила подчас молодого мичмана до желания перевестись на другой корабль. Лазарев действительно не пропускал мимо ни единого промаха по службе, воздействовал на Корнилова и убеждениями, и строгими внушениями.

Особенно возмущало командира то, что его новый подопечный офицер в свободное время вместо чтения морской литературы увлекался французскими рома нами и не отдавался вполне той профессии, которой посвятил себя. Обнаружив способности Корнилова и зная, что он может и хочет служить на флоте, Лазарев настойчиво рекомендовал ему прекратить ненужные для службы увлечения, стать более целеустремлённым, овладеть специальными знаниями.

«Владимир Алексеевич, — вспоминает его сослуживец, — очень любил рассказывать об этой эпохе своей жизни и уверял, что капитан не довольствовался силой убеждения, а выбросил всю его библиотеку за борт и заменил её книгами из собственной своей… Достоверно, что Корнилов начал заниматься делом, учиться, следить за собой, короче — жить новой жизнью».

На переходе в Англию, общаясь с офицерами на вахте, учениях, в кают-компании, Корнилов завоевал расположение сослуживцев, завязал дружбу с Павлом Нахимовым, Владимиром Истоминым, Ефимием Путятиным, Иваном Бутеневым.

27 июля русская эскадра показалась у входа на Спитхедский рейд. Появились записи в «Историческом журнале эскадры»:

«Утром 27 числа… пошли к Портсмуту и на Спитхедском рейде, по назначению господина адмирала, расположились фертоинг… Во время плавания эскадры от Кронштадта до сего места все корабли и фрегаты соблюдали во всей точности места свои в ордерах, столь же верно ночью, как и днём, все движения управления производились быстро и правильно, ордер или колонна прохода никогда и ни в каком случае не нарушались…

Старейшие и опытные моряки Дании и Англии, посещавшие эскадру в Кронштадте и Портсмуте и видевшие её в действиях, единодушно отзывались, что столь примерной и отличной эскадры они никогда видеть не ожидали…

…С первого дня прибытия эскадры к Портсмуту г. главнокомандующий обще с е. с-вом гр. Л. П. Гейденом приняли самые деятельные меры к скорейшему приуготовлению эскадры, в Средиземное море назначенной…»

Больше месяца простояла армада кораблей на Спитхедском рейде у Портсмута, и 8 августа эскадра под флагом контр-адмирала Л. П. Гейдена направилась в Средиземное море.

«Исторический журнал эскадры» поведал:

«7 августа… Среди сих трудов и попечения в ночь с 5 на 6 августа гг. главнокомандующие эскадрами перенесли свои флаги: Г. адмирал Сенявин на корабль „Царь Константин“, а е. с-во гр. Гейден — на „Азов“. Начальником штаба при г. командующем назначен командир корабля „Азов“, капитан 1-го ранга и кавалер Лазарев 2-й.

Сего числа г. главнокомандующий передал е. с-ву предписания, инструкции, денежные суммы и кредитивы на оную и граф на другой день пошёл в путь, ко славе его ведущий…»

Свежий попутный ветер наполнил паруса, погода наладилась, и с заходом солнца по корме в вечерней дымке растаяли очертания мыса Лизард. Прощай, Британия. Впереди Атлантика.

Впервые ощутил дыхание океана мичман Корнилов. Часами простаивал он, опершись о фальшборт. За невидимым горизонтом постепенно скрывались в пучине созвездия Северного полушария, прямо ни курсу на небосклоне появились незнакомые прежде созвездия, известные ранее только по картам Мореходной астрономии. Ночью впереди и по корме то и дело вспыхивали фальшфейеры, корабли эскадры показывали своё место. В океане развело волну, корабли ощутимо раскачивало с борту на борт.

Корнилов ещё в Северном море на «Смирном» привык к штормовым условиям плавания, его организм принимал качку безболезненно.

Не проходило дня, чтобы не ломался где-то рангоут. То трескался гафель, то бизань, то ломались мачты, то надломился нижний рей у фок-мачты. Боцманские дудки поднимали наверх матросов по авралу. Те на ветру и в проливной дождь карабкались на ванты, заменяли негодный рангоут или порванные паруса И так круглые сутки, что днём, что ночью.

Сменившись с вахты, Корнилов в каюте принимался за чтение солидного тома, который дал ему недавно командир: «Жизнь английских адмиралов».

От товарищей Корнилов знал, что это любимая на стольная книга Лазарева.

Всё было бы прекрасно, но коварная стихия всегда подстерегает человека, готовит ему разные злокозни и предательства.

До траверза Болеарских островов ровные, попутные ветры благоприятствовали плаванию, но когда эскадра повернула курсом на Палермо, в Северной Сицилии погода резко изменилась. Впервые за время похода на Средиземноморье заштормило, небо затянуло по-осеннему хмурыми тучами, беспрерывный дождь хлестал как из ведра, взмокли и отяжелели паруса, по скользкой палубе, когда корабль резко кренился под порыва ми ветра, матросы ходили с опаской, держась за натянутый леер. Несмотря на непогоду, как обычно, у пару сов стояли вахтенные матросы, готовые по первому зову боцмана работать с парусами и рангоутом.

Внизу, в кубриках, отдыхали сменившиеся с вахты матросы, а подвахтенные дремали не раздеваясь, в раскачивающихся койках, в готовности ринуться наверх по авралу на помощь товарищам.

В последней бизань-мачте «Азова» есть прямой парус, крюйсель, второй снизу. Так вот, поскольку на нем в штормовой ветер были подобраны все рифы, следовало его закрепить сбоку особой снастью, тонкой верёвкой — штык-болтом. Боцман послал сделать это двух матросов, а один из них, неудачно балансируя на рее, вдруг поскользнулся, оступился и, потеряв равновесие, полетел за борт. На судах флота всего мира есть тревожный сигнал:

— Человек за бортом!

Услышав его, вахта мгновенно обезветривает паруса, поворачивают корабль против ветра и ложится в дрейф. В считанные минуты спускается на воду шлюпка и отправляется на поиски и спасение попавшего в беду человека. Ещё раньше бросают за борт спасательные средства, которые попадутся под руку: буйки, бочонки, пробковые пояса, деревянные предметы. Тревожный клич «Человек за бортом» репетуется всеми, кто его слышит, и обычно через несколько минут на верхней палубе оказывается добрая половина экипажа, свободная от вахты.

Одним из первых выбежал наверх свободный от вахты Корнилов. Перегнувшись через борт, он успел увидеть, как из оконца кают-компании метнулась за борт распластанная фигура офицера. Вынырнув среди пенившихся волн, он схватил брошенное кем-то кресло и размашистыми движениями, отталкиваясь от воды, поплыл к видневшемуся среди волн матросу. Тот, барахтаясь, отчаянно кричал, видимо не умея плавать.

«Бог мой, так ведь это, никак, Александр!» — мелькнула первая мысль у Корнилова. В Портсмуте Лазарев взял его на «Азов» вместо списанного чванливого и жестокого к матросам мичмана Розенберга.

В самом деле, это был Александр Домашенко. В минуту происшествия он сидел у распахнутого оконца и читал книгу в кают-компании. Услышав крик падающего матроса, ни мгновения не раздумывая, отбросил книгу, успел снять сюртук и через оконце сиганул за борт.

На шканцах тем временем уже слышался чётким голос командира. Громадина «Азов», не более пятидесяти метров длиною, нехотя замедляя ход, ещё двигалась по инерции, приводясь обезветренными парусе ми к ветру. С кормы на воду уже спустили шлюпку. В ней вместе с матросами бешено гребли три офицера. С кормы боцман, перегнувшись через перила, показывай флажком направление к упавшему за борт матросу.

Было видно, как Домашенко подплыл к матросу, схватил его за воротник и дал ему кресло.

— Держись, братец, я сейчас!

Мичман увидел в нескольких саженях сброшенный с борта пустой бочонок. Он быстро поплыл к нему, неподалёку уже была видна и взлетающая на волны спасательная шлюпка, но позади раздался истошный крик моряка. Видимо, он уже нахлебался воды и силы его оставляли. Александр забыл о бочонке, вернулся к обессилевшему матросу, который погрузился с головой в воду и схватил его за волосы.

Вот и шлюпка, три-четыре взмаха весел — и они спасены, но злой рок в виде огромного водяного вали в один миг подхватил ослабших людей, швырнул в пенящуюся бездну, и мрачная пучина навсегда поглотила русских моряков…

Вечером на «Азове» служили панихиду по погибшим морякам. Лазарев, обычно разделявший трапезу с Гейденом, за ужином появился в кают-компании. Офицеры молча помянули утонувших. Первым тягостную тишину нарушил командир.

— Всякое приходилось повидать, сколько людей у нас каждую кампанию в море гибнет, вам ведомо. От судьбы не уйдёшь, хотя случаются и курьёзы. — Лазарев грустно улыбнулся и продолжал: — У братца моего младшего, Алексея, на бриге «Благонамеренный» в океане выкинуло за борт матросика. Но он сметливый был, бурундук из рук не выпустил, то его и спасло, только что страху натерпелся. К тому я говорю, что всякое бывает. Однако, господа, — лицо Лазарева преобразилось, — не припомню случая ни в нашем флоте, да и у иноземцев в Европе не слыхивал, чтобы офицер жизнью, Богом данной, рисковал ради спасения простого матроса. Чист душою и помыслами был наш покойный сотоварищ. Все вы ведаете, не был избалован излишествами, каждую копейку отсылал матери и сёстрам. Помянем его душу, и царствие ему небесное.

Видимо, слова командира задели чувствительные струны в сердцах офицеров. Они начали вспоминать и добрый нрав Александра, его бескорыстие и дружелюбность, готовность всегда прийти на выручку товарищу. Корнилов подумал, что за минувший месяц он убедился в человечном отношении Александра к матросам. Это было заметно особенно, когда вахту правил мичман Домашенко. С каким особенным усердием и быстротой исполняли матросы его распоряжения.

Прерывая размышления, слово взял Нахимов. Подернутые печалью глаза, глуховатый, прерывистый говор выражали его внутреннее переживание.

— Позвольте, по праву не один год знавшего покойного товарища, сказать кратко, что готовность его жертвовать собой для пользы ближнего и великодушный поступок его не должны быть преданы забвению и остаться примером для потомков. Посему предлагаю нынче же безотлагательно начать подписку на сбор средств для увековечения памяти Александра.

Нахимов ещё не кончил, а все, как один из присутствующих, невольно воспрянули, и грустное настроение в кают-компании переменилось…

Как бы ни относились потомки к Николаю Павловичу Романову, нельзя стереть из памяти былое.

Получив донесение командующего эскадрой о поступке мичмана Домашенко, царь без раздумий ре шил «назначить его матери пенсию по смерти в размере двойного жалованья сына, а сёстрам до замужества — в размере жалованья»…

Минул всего год, и в Кронштадте на деньги, собранные офицерами, был установлен памятник-обелиск из чёрного гранита в форме обводов кормы корабля На нем надпись: «Офицеры корабля „Азов“ любезном у сослуживцу, бросившемуся с кормы корабля для спасения погибающего в волнах матроса и заплатившего жизнью за столь человеколюбивый поступок».

Памятник этот и поныне стоит в Летнем саду Кронштадта.

Пожалуй, в истории армии и флота России до сих пор нет примера, подобного поступку офицера. Печально и грустно, что знают о нём лишь моряки и жители Кронштадта.

Вскоре русские корабли встретились с английском и французской эскадрами. Они уже несколько недель крейсировали неподалёку от Наваринской бухты, где был сосредоточен турецко-египетский флот.

Турция к этому времени отвергла предложение о мирном урегулировании конфликта, и кровопролитие в Греции продолжалось. Положение греческих повстанцев ухудшалось с каждым днём. Но английским адмирал Кодрингтон, являясь старшим, дал указание не начинать военных действий против турецко-египетского флота; только в случае, если турки начнут первыми, предписывалось открыть ответный огонь.

В бухте Наварина был сосредоточен турецко-египетский флот, численностью около 70 вымпелов. Объединённая англо-франко-русская эскадра имела всего 27 кораблей. Турки и египтяне имели 2300 орудии, не считая береговой крепостной артиллерии, против 1300 орудий союзников.

В 11 часов утра 8 октября 1827 года соединённым эскадры входят в Наваринскую бухту. Пока в бухту втягивались и занимали позиции английские и французские корабли, турецкий флот молчал и бездействовал. Но стоило показаться у входа в бухту русской эскадре, как береговые и крепостные батареи Наварина открыли по ней перекрёстный огонь. Впереди эскадры шёл линейный корабль «Азов» под командой М. П. Лазарева. Окутанные густым пороховым дымом, осыпанные градом вражеских ядер, русские корабли, открыв ответный сокрушительный огонь, вошли в бухту и с изумительным мастерством заняли своё место. Через некоторое время английские и французские корабли, обстрелянные турками, были невольно втянуты в сражение. В ходе боя англичане и французы проявили растерянность и нерешительность, а их действия носили характер пассивного сопротивления. Корабли русской эскадры с самого начала и до конца боя выдержали на себе основную мощь артиллерийского огня противника…

Накануне вечером офицеры распивали чай на артиллерийской палубе, с матросами, среди пушек. Пожелав им спокойной ночи, отправились в кают-компанию. Вместе с Лазаревым распили по рюмке, командир желал видеть всех завтра целыми. Затянули песню. Завязалась немудрёная откровенная беседа, говорили о делах семейных, кое-кто писал завещание.

В десять вечера всё на корабле стихло. Корнилову не спалось, поднялся на верхнюю палубу. Ветер стих. Напротив, на берегу подле крепости и в лагере турок, мелькали огни, перекликались часовые, доносился собачий лай.

«А завтра всё загрохочет, заполыхает, — размышлял Корнилов, — все эти утёсы огласят крики и стоны. Кто-то отдаст Богу душу…»

Побудка прозвучала утром, как обычно, в 6 часов. После завтрака матросы переоделись в чистое бельё и платье, офицеры надели мундиры. Расходились, улыбаясь, глядя в глаза друг другу, пожимая руки. Предстоит ли ещё свидеться? Нахимов задержал руку Корнилова:

— Держись, Владимир Алексеевич. Ты — внизу, я — наверху. Как турок палить станет поверху ли по парусам, по декам нижним ли, — закончил, смеясь, — нам с тобой жребий и выпадет.

Весь экипаж занял места по расписанию. Дул тихий встречный ветер, и вначале все суда скучились у входа в бухту Наварина. Спустя час задул лёгкий ветерок, и все суда начали лавировать, чтобы выбраться выше входа в бухту и быть на ветру для свободного манёвра.

С первым ударом послеполуденной склянки, оглянувшись ещё раз на корабль Кодрингтона «Азию», Гейден произнёс:

— Пора. Приготовиться атаковать неприятеля!

Одновременно взлетело разноцветие сигналов для кораблей русской эскадры и барабанная дробь разнеслась по всем палубам и помещениям «Азова».

В считанные мгновения офицеры и матросы разбежались по местам, задымились фитили в артиллерийских палубах, канониры прильнули к пушкам. Корни лов обвёл взором матросов. Физиономии их от напряжения вспотели и лоснились. В обширной, от борта до борта, на десятки метров в длину артиллерийской палубе задувал через открытые порты лёгкий ветерок. В проёмах виднелись ближе к носу береговые укрепления и батареи, откуда начали стрелять одиночные пушки по «Азову», но ядра падали в воду с недолётом, поднимали всплески.

Беспристрастные строки историографа отобразили начало сражения.

«„Азов“ едва успел миновать укрепления Наваринские, как открылся везде неприятельский огонь, залив покрылся дымом, и „Азов“, осыпаемый отовсюду ядрами и картечью, как градом, но управляемый благоразумием, опытной и твёрдой храбростью, невзирая на увеличивающуюся дымную темноту, ни на губительный перекрёстный огонь неприятеля, шёл прямо в глубину залива, туда, куда призывали его и долг и честь и куда пути ничто преградить не могло и где он на пистолетный выстрел от вражеской линии лёг на якоря со шпрингами совершенно на своём месте.

Гг. капитаны кораблей и фрегатов, воодушевлённые примером начальника и чувством собственного достоинства, невзирая ни на ужасную канонаду неприятеля, ни на опасности от брандеров, коих они, идя к своим местам, топили, спешно за своим адмиралом становились вплоть неприятелей на якоря со шпрингами, будучи от него осыпаемы ядрами, картечью и пулями, соблюдая в то же время со всей точностью диспозицию, им назначенную, и произведя по всему флангу, ими атакованному. Но такое ли было положение эскадры Кодрингтона? Она легла на якоре со шпрингами и убралась парусами, когда ни единая пуля ещё не свистела. Из французской эскадры только два фрегата — „Сирена“ и „Армада“ заняли настоящие свои места. „Сципион“ свалился с брандером, „Тридан“ прикрыл „Сирену“, „Бреславль“ стал посреди гавани и только в конце сражения исправил свою ошибку.

Напротив же сего, российский адмирал, вспомоществуемый достойными капитанами, ввёл и поставил свою эскадру с таким искусством и точностью, что оное принесло бы честь и тогда, если бы это делали в обыкновенное время и при всех для сего благоприятных обстоятельствах».

На баке «Азова» лихо распоряжался Павел Нахимов. Командуя носовой батареей, он успевал приглядывать за всеми парусами. Обвеваемый ветерком, вольготно чувствовал он себя, то и дело перенося огонь на слабые места неприятельского корабля.

Другое дело на нижнем деке. Сплошь забитая едким пороховым дымом, замкнутая камора палубы походила на ад кромешный, но моряки не робели. То и дело звонко покрикивали капралы:

— Заряжай!

— Выше по клину меть!

— Товсь!

Корнилов только этого и ждал.

— Пали!

Фитильный ткнул тлевший прут в запальную дырку, очередной грохот и страшный треск покатились вдоль палубы, слились с такими же громкими звука ми, катившимися с другого конца…

А тем временем без перерыва всюду, перекрывая шум, распоряжались капралы:

— Бань крепче!

— Заряд!

— Ядро!

Пока матросы банили пушки, Корнилов выглянул в проем порта. Турецкий флагман, напротив, вдруг вздрогнул и медленно стал разворачиваться, подставляя раззолоченную корму. «Никак, у него шпринг перебило», — мелькнуло у Корнилова.

Он обернулся к матросам:

— Ребята, накатывай живей! Турок корму пока зал.

Капрал сам схватил канаты.

— Навались!

— Товсь!

Корнилов сделал отмашку:

— Пали!

Бортовой залп изрешетил ядрами корму флагмана турок.

Ни на мгновение не выпускал из поля зрения панораму сражения Лазарев. Флагман не вмешивался, ом всё видел и всё понимал, о чём доносил «неустрашимый капитан Лазарев, поставив корабль „Азов“ в назначенное место, произвёл столь сильный и беспрерывный огонь, что в скором времени огонь неприятельских кораблей начал умолкать».

Наступили сумерки, но кругом всё полыхало. Тут и там горели турецкие и египетские корабли, взрывались, разбрасывая далеко горящие части рангоута. Пушечная канонада сама собой затихла. Исход битвы был очевиден.

«Взорвано и пущено ко дну 70 военных судов и 8 транспортов», — доносил Гейден.

Со склона холма почерневший от ярости верховод турок Ибрагим-паша взирал на догорающие остатки флота. Тагир-паша с нескрываемой иронией произнёс:

— Аллах наказал нас ослеплением разума.

Ибрагим-паша процедил сквозь зубы:

— Кто же мог знать, что у них корабли железные, а люди настоящие шайтаны…

Командир «Азова» представил к заслуженным наградам своих подчинённых. Первыми он отметил по заслугам Баранова, Нахимова, Бутенева. Не забыл всех, в том числе и гардемарин, Владимира Истомина и Дмитрия Шишмарева.

Первую боевую аттестацию своего наставника справедливо заслужил мичман Корнилов. «Командовал тремя пушками нижнего дека и действовал как весьма деятельный и храбрый офицер».

Лазарева произвели в контр-адмиралы, а Корнилов получил первую боевую награду — орден Святой Анны IV степени.

Вскоре Россия объявила войну Турции. Корнилов два года на «Азове» участвовал в блокаде Дарданелл.

Весной 1830 года эскадра, которой командовал контр-адмирал М. Лазарев, направилась в Кронштадт. Флаг-офицером при флагмане состоял В. Корнилов. Лазарев не ошибся в выборе и по приходе на Балтику оценил сполна своего помощника:

«Во время перехода из Архипелага до Кронштадта он исполнял должность флаг-офицера, но до того времени всегда командовал вахтой. Весьма деятельный и по познаниям своим искусный морской офицер, которому с надеждою можно доверить командование хорошим военным судном».

В конце кампании на «Азов» приходит другая радостная для Корнилова весть — «перевести в 14 флотский экипаж с назначением командиром строящегося тендера „Лебедь“».

Тендер, одномачтовый парусник, по вооружению десяток пушек, моряки чаще называли катером. Предназначался он для разведки, дозора и охраны рейда.

Не ожидая начала кампании 1832 года, тендер «Лебедь» одним из первых покинул Кронштадт. Корнилов повёз срочные донесения в Данциг. Там войска Дибича, который внезапно скончался от холеры, завершили усмирение польской шляхты.

С началом весны в Кронштадте знали, что контр-адмирал Лазарев убывает к новому месту службы в Николаев. Одним из первых узнал об этом Путятин и с огорчением высказался Корнилову:

— Ежели сие подтвердится, Володя, беспеременно стану проситься под начало Михаила Петровича.

Корнилов поддержал товарища:

— Хотя государь, слыхать, недоволен частыми переводами флотских офицеров, но ежели сие правда, мне тоже не с руки оставаться на Балтике.

И Корнилов добился своего. 18 января 1833 года его зачислили в 34-й Черноморский флотский экипаж. Одним из первых об этом узнал Лазарев, находившийся с эскадрой и войсками в Босфоре.

Не откладывая, в тот же день Лазарев отсылает с очередным донесением своё ходатайство командующему флотом:

«7 марта 1833 года. Босфор.

…Я нашёл в последнем „Инвалиде“, что лейтенант Корнилов сдал чудесный тендер, которым командовал на Балтике, для перевода на службу в Чёрное море. Он отличный офицер и совершенный джентльмен. Он назначен в 34 экипаж. В случае его прибытия я буду чувствовать себя лично обязанным в. пр-ву, если вы поручите его под моё начальство (по особым поручениям) и прикажете, чтобы он был прислан сюда с первым транспортом или другим судном, которое присоединится к эскадре. Путятин и Корнилов — это два офицера, о которых я так много и часто говорил в. пр-ву. Я не сомневаюсь, что они найдут случай встретить ваше такое же одобрение.

Лазарев».

Будучи от природы сметливым и прозорливым, Лазарев на службе всегда смотрел в перспективу. Всего месяц находился Лазарев на берегах проливов и, оценив обстановку, сразу понял, что русскому флоту не миновать действовать здесь, на военном театре. Но на флоте не было ни одной карты или описи Босфора и Дарданелл. Потому и направил срочно прибывших Корнилова и Путятина в проливы. Инструктировал их дотошно:

— На днях фрегат «Эревань» отправится в Галлиполи. Генерал Муравьев посылает туда, с разрешения турок, своих офицеров для осмотра тамошних крепостей и приведения их в порядок, на случай нападения египтян. Наиглавнейшая ваша задача — обозначить на карте якорные места, отмели, течения в Дарданеллах. Нанести на карту все укрепления азиатского и европейского берега, число орудий, калибр. Как и чем защищены. Такой случай больше может и не выпасть. А там, как знать, быть может, и нашему флоту ваши выкладки пользу принесут. Турки, они народ переменчивый.

Путятин и Корнилов начали опись с окрестностей столицы, где «Эревань» сделал первую остановку. Фрегат становился на якорь через день-другой. За месяц, пока прошли на выход из Дарданелл, у города Галлиполи, закончив съёмку, Путятин и Корнилов сошли на берег и поспешили в Константинополь по сухопутью. Там их ждал сюрприз — обоих произвели в капитан-лейтенанты. Просмотрев их работу, Лазарев восхитился проделанным.

— Нынче же, не откладывая, всё переложите и пересчитайте начисто. Доложим вашу съёмку государю.

Вскоре русская эскадра погрузила войска и снялась с якорей. За экспедицию в Босфор Корнилова наградили орденом Святого Владимира IV степени, а турецкий султан пожаловал его золотой медалью.

В феврале 1834 года новый главный командир Черноморского флота, вице-адмирал Лазарев поздравил Корнилова с назначением командиром 18-пушечного брига «Фемистокл». В разгар лета «Фемистокл» поступил в распоряжение русского посла в Константине поле, а глубокой осенью Корнилов с бригом отправился в Архипелаг, в распоряжение посла России в Греции. Почти две кампании бриг находился в самостоятельном плавании в Средиземном море. Он бороздил Эгейское море и Адриатику. Побывал в Италии, Триесте, Черногории. Всюду за ним и его товарищем Путятиным ревниво присматривали английские и французские моряки, втайне восхищаясь внешним видом судов и мастерством команды и экипажей. Приятно было это знать и Лазареву:

«Слышал, что суда наши, построенные и отделанные при мне и командуемые моими питомцами, отличаются теперь между англичанами и французами в Греции».

Во время пребывания в Греции Корнилов познакомился и подружился с известным художником К. Брюлловым.

Представляя Корнилова к званию «капитан-лейтенант», Лазарев отметил: «Вот один из тех офицеров, которые поддерживают честь нашего флота».

Такой похвалы от Лазарева до сих пор никто из офицеров не заслужил.

В апреле 1835 года Корнилова произвели в капитан-лейтенанты, а в августе «Фемистокл» бросил якорь в Севастопольской бухте.

В кампании 1836–1837 гг. Корнилов командует корветом «Орест» и за усердную службу награждён орденом Святого Станислава III степени.

С января 1838 года он в Николаеве, где на стапелях его фрегат «Флора», но в апреле Лазарев отзывает Корнилова и назначает начальником штаба эскадры. Предстоят десанты войск на Кавказе. Планировалась высадка сухопутных войск с кораблей и создание сети укреплённых фортов на Черноморском побережье Кавказа.

— Фрегат потерпит, ему ещё не менее годика на стапелях красоваться, — встретил такими словами адмирал. — Будете за кампанию при мне состоять начальником штаба эскадры. Обустраивайтесь на «Силистрии». — Лазарев поманил Корнилова к карте: — Надлежит нам сперва забрать войска генерала Раевского у Керчи. Затем двинемся к Туапсе, те войска десантируем.

В Керчи забот Корнилову хватало, с первых дней сбился с ног. Распределял войска по кораблям: куда пехоту, куда пушки, куда лошадей, порох, провизию. Задумал и, получив одобрение Лазарева, практиковал солдат в посадке на шлюпки и выгрузку на берег. Как никак, а боязно пехоте, никогда не видевшей моря, сигать в пенистый прибой с ружьём и бежать сразу в атаку.

В первых числах мая эскадра становилась на якоря в Туапсинской бухте, корабли подходили к берегу как можно ближе. В прибрежных рощах, не таясь, скопились горцы, готовились к бою. Между ними разъезжали их предводители.

Корнилов ещё в Керченском проливе подготовил первый приказ адмирала на высадку десанта. Все замыслы и указания адмирала были расписаны по одиннадцати пунктам. Иначе нельзя, десант сложная, совместная операция армии и флота. Всё должно быть чётко определено, понятно и ясно каждому офицеру на корабле и в ротах, каждому матросу и солдату в десанте.

Лазарев не оставил без работы и Корнилова. Весь десант разбили на два атакующих фланга-отряда. Правым командовал капитан 1-го ранга Серебряков, левый фланг адмирал поручил Корнилову. Всё, кажется, предусмотрено, где, когда, кому и как действовать. Выделены все гребные шлюпки с кораблей, распределены войска между ними. Заряжена артиллерия кораблей для поддержки первого броска, предусмотрены сигналы.

Корнилов накануне зашёл к Лазареву:

— Ваше превосходительство, предусмотрены на ми сигналы, в том числе и пушками. Во время атаки как бы не перепутать. Флажные сигналы закроет пороховым дымом, пушечные сигналы потонут в общих залпах, могут проспать или перепутать.

— Что же ты предлагаешь?

— Обозначить два важных сигнала общим криком «Ура!».

Лазарев мгновение раздумывал:

— Когда и как?

— Первый крик матросам на вантах, для начала движения десанта к берегу, другой на гребных судах кричать с приставанием к берегу, покуда не все высадятся на сушу, для нашей артиллерии.

Ну что ж, Лазарев, видимо, не ошибся в Корнилове, «смышлён и озабочен делом».

— Добро, отдайте приказ от моего имени и разошлите немедля по судам.

Так появился первый приказ за подписью Корнилова на флоте:

«Корабль „Силистрия“ под парусами при Туапсе. По приказанию г. командира честь имею объявить по эскадре к надлежащему исполнению следующее:

1. По окончании пальбы кораблям, следуя флагману, прокричать три раза „Ура!“, что будет сигналом для гребных судов грести к берегу, на последних должны принять последнее „Ура“ и, со спуском сигнала „Прекратить бой“, начать греблю.

2. На гребных судах при приставании к берегу по окончании последних своих выстрелов, так же кричать „Ура!“, что и продолжать, покуда не выскочит десант. Это „Ура“ должно быть принято с катера командующего отрядом, который будет в средине между правого и левого фланга.

Начальник штаба капитан-лейтенант Корнилов».

…Начали атаку корабельные пушки. Двести пятьдесят орудий залп за залпом посылали смертельный град на береговую полосу. Треск и гром были страшные, ядра больших калибров рыли землю, косили деревья.

По новому сигналу матросы взбегали на ванты с криком «Ура!», а гребные суда дружно двинулись к берегу, стреляя из карронад, находившихся на носу.

На подходе к берегу на головной шлюпке Корнилов скомандовал открыть огонь из ружей и первым выскочил в пенистые волны небольшого прибоя.

Высадка оказалась на редкость удачной, без потерь, кроме нескольких раненых.

На следующий день, докладывая Лазареву, генерал Раевский от души благодарил за помощь и всё же выделил Корнилова:

«Начальник левой половины гребных судов десанта капитан-лейтенант Корнилов имел весьма большое влияние на успех высадки. Когда огонь с кораблей прекратился, по случаю движения гребных судов к берегу, капитан-лейтенант Корнилов открыл с гребных судов сильный и удачный огонь, который он продолжал до самого берега; с самой большой быстротой он двинул все суда к берегу, сохраняя между ними отличный порядок, через что все войска вышли на берег без малейшего беспорядка. Наконец с десятью солдатами Тенгинского пехотного полка и столько же матросами он одним из первых выскочил на берег для занятия точки, весьма важной для прикрытия прибывающих войск».

8 июня «за отличие, оказанное при занятии местечка Туапсе на Абхазском берегу», Корнилова произвели в капитаны 2-го ранга.

В первый день нового, 1839 года Корнилов вступил в должность командира недавно заложенного на стапелях Николаева 120-пушечного корабля «Двенадцать апостолов».

Прибыв в Николаев, Корнилов увлечённо, с рвением принялся обхаживать своё судно, заложенное ни стапеле три месяца назад.

Узнав от Лазарева об улучшении здоровья Нахимова, уехавшего на лечение, Корнилов искренне переживает за товарища и сообщает Матюшкину в Севастополь:

«Он должен возвратиться, только что получил облегчение… Дай Бог ему счастья. Жаль, очень будет жаль, если он приедет в том же положении, в котором нас оставил».

Минуло всего три месяца, и Лазарев вновь назначил Корнилова в десантную операцию на Кавказе, в Субаши, неподалёку от Сочи.

На рассвете 3 мая 1839 года эскадра подошла к берегу на полтораста саженей. Корабли стали на якоря, спустили шлюпки и баркасы по сигналу, начали грузить войска. И опять Корнилов, командуя всеми гребными судами десанта, одним из первых выскочил ни берег и встретил огонь черкесов, во главе авангарда отразил натиск неприятеля и обеспечил высадку первого эталона. Вернувшись на «Силистрию», он отправился с пехотой в десант, и как вновь заметил генерал Раевский:

«Никогда порядок и быстрота гребных судов не были столь полезны, как в сём случае. Несмотря ни близость эскадры, неприятель встретил десант в пятидесяти саженях от берега. Несколько минут позже, и он бы встретил первый рейс ещё на гребных судах». Корнилов «один из первых выскочил на берег, и когда на самой опушке леса неприятель встретил авангард, Корнилов с вооружёнными гребцами бросился вместе с авангардом для их отражения, чем весьма способствовал первому и решительному успеху. После высадки второго рейса капитан Корнилов, составя сводную команду из гребцов, с примерной решительностью повёл их в атаку… Во всё время сражения Корнилов показывал замечательное соображение и неустрашимость».

Боевой генерал Раевский в своих выводах о Корнилове всюду подчёркивает личную храбрость и неустрашимость моряка. Все эти характерные качества с особой яркостью проявились у Корнилова во время обороны Севастополя.

За распорядительность и отвагу у Субаша Корнилова пожаловали орденом Святой Анны II степени. Вернувшись в Николаев, спешил он на стапель, где уже вырисовывались контуры его «Двенадцати апостолов». С особым тщанием он следит за качеством постройки судна. Особое внимание обращает на ударную силу — артиллерию. Сразу оценив по достоинству новшество — бомбические пушки, — Корнилов добился, чтобы его корабль впервые в России вооружили бомбической артиллерией. Правда, дело оказалось хлопотным, пришлось заново придумывать к ним новые, прочные станки. Теперь частенько вечерами Корнилов задерживался в Адмиралтействе. Второй год он вместе с мичманом Львовым до позднего вечера лопатили сотни документов, делали тысячи расчётов и таблиц, вычисляя подробный перечень штатного имущества для всех классов судов флота.

В это же время Корнилов перевёл с английского и издал, снабдив своими примечаниями, книгу Гласкока «Морская служба в Англии, или Руководство для морских офицеров всякого звания». Книга стала настольным руководством для всех офицеров флота.

В марте 1840 года Корнилов опять с Лазаревым на «Силистрии» — в должности начальника штаба эскадры у берегов Кавказа. На этот раз он отличается в десантах по занятию фортов Лазарева и Вельяминовского. После экспедиции Лазарев представлял морскому министру труд Корнилова «Штаты вооружения судов флота», 66 тысяч страниц. Теперь все суда флота строят по чёткому регламенту. В Петербурге оценили этот труд по достоинству, Корнилов награждён орденом Святого Станислава II степени. В конце года он произведён в капитаны 1-го ранга.

Начало следующей кампании Корнилов исполняет обязанности начальника штаба эскадры у Лазарева, а поздней осенью наконец-то приводит законченные постройкой «Двенадцать апостолов» из Николаева в Севастополь.

Следующие три кампании Лазарев поднимает свой флаг на «Двенадцати апостолах», а командир Корнилов — тот же начальник штаба и одновременно совершенствует организацию и боевую выучку экипажа. Изучая и проверяя на своём корабле на деле всевозможные случаи из морской практики и применение оружия, Корнилов скрупулёзно познает корабельную жизнь во всех допустимых вариантах. И затем свои выводы и решения доводит до каждого члена экипажа путём издания десятков инструкций, приказов и наставлений, добивается, что «Двенадцать апостолов» становится образцом и лучшим кораблём на флоте.

Высокую оценку заслужил корабль не только от командующего флотом. Осенью впервые за пятнадцать лет на флоте появился князь Меншиков. Приезд князя выглядел скорее первой серьёзной проверкой высшим начальством деятельности Лазарева на посту командующего флотом. Прибыл Меншиков на флот не по своей инициативе, а «по высочайшему императорскому повелению». Ещё в Петербурге поставил себе целью придирчиво проверить и состояние, и боевую готовность кораблей. Поневоле пришлось выйти в море на флагмане «Двенадцать апостолов».

«Я провёл с ними три дня на рейде, где осмотрел во всей подробности, потом видел их в море, — рапортовал он Николаю, — и сказать должен, что исправность, чистота и доведение в морском деле сей эскадры превзошли мои ожидания, в особенности блестящее состояние в коем находится корабль „Двенадцать апостолов“ (капитан первого ранга Корнилов), чистотой вооружения, превосходной отделкой всех подробностей, быстротой команды в пушечном учении и в корабельных работах. Для взятия двух рифов с полным потом закреплением всех парусов употреблено было только две минуты с половиной. Корабль „Двенадцать апостолов“ притом едва ли не из сильнейших кораблей в Европе и Америке, ибо весь нижний дек состоит из 68-фунтовых бомбовых пушек…»

В донесении князь, быть может, несколько преувеличил, но оценка мощи пушек «Двенадцати апостолов» справедлива.

Итак, официально лучшим из всех судов эскадры признан корабль «Двенадцать апостолов». С некоторых пор, возвращаясь с моря, мнения многих командиров раздваивались, одни отдавали предпочтение «Силистрии» Нахимова, но многие ставили теперь на первое место «Двенадцать апостолов»…

Недавно вернувшись из Англии, наслышанный об успехах черноморцев, царь вознамерился воочию убедиться в достижениях моряков.

Впереди себя он послал восемнадцатилетнего сына Константина, недавно получившего звание капитана 2-го ранга.

— Поезжай на Чёрное море, загляни обязательно на «Двенадцать апостолов». Меншиков безмерно его хвалит.

Впервые великий князь выходил в море на 120-пушечном корабле. Без суеты, главное, в считанные мгновения разбегаются по вантам и реям матросы, распускаются десятки парусов. «Двенадцать апостолов» ложится на заданный румб. На воде играют яркие блики от заходящего, прямо по курсу, солнца.

— Позвольте, ваше высочество, сыграть тревогу? — спросил командир.

— Конечно! — не раздумывает Константин, и в ту же минуту барабанная дробь заглушила все звуки.

С момента тревоги не прошло и минуты, а уже откинуты порты, раскреплены пушечные станки, матросы схватились за канаты-тали, передвигают орудия к борту, разбирают разные принадлежности, проворно подносят картузы в кокорах.

Великий князь в заметном смущении. Ничего подобного на Балтике он не видел. Константин поманил мичмана.

— Как славно управляются ваши канониры. В чём причина высокой выучки?

Мичман внутренне весьма польщён царственным вниманием, но вида не показывает. Довольно спокойно он достаёт из-за обшлага вчетверо сложенный лист бумаги и разворачивает его.

— Ваше величество, извольте взглянуть. Сие подробная инструкция каждому номеру орудийной прислуги. Матросы лишь добросовестно исполняют, что предписано. Само собой, сие достигнуто неустанными тренировками.

— Сие весьма поучительно, такого на Балтике я не видывал, — удивился Константин перед отъездом в Петербург.

Великий князь восхищался выучкой экипажа, не подозревая, сколько сил и энергии вложил в его выучку высокоэрудированный, мыслящий не по шаблону командир.

Ещё в 1830 году он под руководством Лазарева участвовал в составлении брошюры «О сигнальных флагов». Корнилов стремился расширить кругозор у молодых офицеров. Это ярко проявилось в его участии в обновлении Севастопольской морской библиотеки. В феврале 1843 года он был избран в комитет директоров, а в самом комитете нёс обязанности секретаря-казначея. Корнилов с энтузиазмом взялся за дело. Уже летом 1843 года стали заметны первые сдвиги в деятельности библиотеки. «Старая библиотека переменила свою гробовую физиономию — всегда почти полна офицерами», — отмечал Корнилов.

Артачились адмиралы, требуя доставлять себе книги на дом.

«Казалось бы, что адмиралам в заведении этом не следовало бы и гнаться за собственными выгодами, — возмущался Корнилов в письме Лазареву, — кому же, как не высшим, думать об этой молодёжи, брошенной сюда за тысячи вёрст, от своих родных и знакомых, и которая, не имея книг, поневоле обратится к картам и другим несчастным занятиям… Но что же делать, когда у нас на Руси не созрело понятие общего блага, общей пользы. Горько признаться, а оно так. Всякий думает только о собственных своих выгодах, о собственном своём чине».

Корнилов сам выписывал пушкинский «Современник», «Художественную газету», увлекался историей, археологией. Известно его дружелюбие с К. Брюлловым и И. Айвазовским. Корнилов не оставался в стороне и от общественной жизни.

«Нигде Россия столько не нуждается в людях благомыслящих и образованных, — писал он, — как в основе благосостояния государства по разным отраслям внутреннего управления. Но время всё сделает, его не остановишь и не придашь ему рыси». Высказывал своё мнение и о внешней политике царя. «Большая часть наших заморских затей — колоброд; нам слишком много дела дома! Чтобы пускаться в океан-море, надо выстроить крепкое судно и дать ему надёжное вооружение, а то первый шквал — и все планы рушатся. Что в шёлку без рубахи?» И в то же время понимал безнадёжность высказывать свои взгляды окружающим. «О политике я никогда ведь ни гугу, не тронь г…» — писал он в одном из писем.

Как и задумал Николай I, вскоре после сына наведался на Чёрное море.

Смотрины Николая I черноморцев подтвердили впечатления великого князя. На тех же «Двенадцати апостолах» император, в отличие от сына, дотошно всматривался в каждую мелочь, начал знакомиться с верхней палубной. Пока матросы ставили паруса, просмотрел весь корабль с юта до бака по правому борту, а назад возвратился по левому. Нигде ни пылинки, ни соринки, вощённая палуба выглядела не хуже паркета в Георгиевском зале, всюду сверкает надраенная медяшка, на снастях всё подтянуто и подобрано, зеркально блестят стёкла на световых люках салонов и офицерских кают. Матросы, как на подбор, ухожены, чисто выбриты, подтянуты.

Задержавшись у грот-мачты, царь невольно залюбовался проворными действиями матросов на самом верхнем бом-брам-рее. Ловко переступая на пертах, не держась за что-либо руками, они балансировали, распускали паруса.

На верхнем артиллерийском деке император велел зарядить по две пушки с каждого борта и, глядя на хронометр, довольно ухмыляясь, проговорил:

— Выдать нижним чинам по рублю за мой счёт.

Больше всего времени царь провёл на нижнем деке, где на оба борта высунули чёрные жерла бомбические пушки. Каждая из них со станком весила около 190 пудов, но расчёт канониров без видимых усилии раскатывал их на станках, орудовали ганшпугами и другими приспособлениями для наводки пушек в цель.

Как и великий князь, царь вчитывался в памятки канониров, удивлённо поднимал брови, холодная улыбка пробегала по его лицу.

Остановившись в конце дека, заложив руки за спину и вглядываясь в длинные, на оба борта, уходящие далеко к носу ряды пушек, вдруг весело проговорил, обернувшись к свите:

— А ведь этот корабль порядком отделает своего противника, кто бы он ни был!

Казалось бы, это вершина желаемого, однако на поприще командира образцового парусного корабля Корнилов не забывает своей давней увлечённости новым для флота явлением — пароходами.

Три года назад, став командиром 38 экипажа, он получил в подчинение экипаж парохода «Бессарабия». Его воззрением на применение военных пароходов, замены ими парусников всё больше склоняется к необходимости и быстрейшей замене первых. Он находит единомышленника Лазарева, который ратует за пароходы.

Но по этому поводу не раз у него происходили резкие полемики с Нахимовым, который не мог терпеть «чёрных, коптящих небо» пароходов.

Занимаясь подбором книг для библиотеки, Корнилов обращает внимание на те, в которых пишут о пароходах, выписывает литературу «о имеемых в России заводах и фабриках», знакомит своих офицеров с устройством парового двигателя. Говорит о заветном.

— Если бы Севастопольское адмиралтейство подарило бы нам модель пароходной машины! Как бы это было полезно!

Провожая императора в Николаев, Лазарев напомнил о своём заветном:

— Ваше величество, флот наш беден пароходами. Крайняя нужда построить нам военные суда в четыреста сил. На Балтике, я знаю, имеется пароходов более нас.

— Ты про «Камчатку» вспоминаешь? — слегка нахмурился царь.

— «Камчатка», ваше величество, судно красивое, но весьма дорогая игрушка. Моё мнение, американцы с нас деньги взяли лишние.

Глаза императора сверкнули холодным блеском.

— Нынче казна пуста, не к спеху…

Эту рубленую, чёрствую фразу царя слышал и Корнилов и, когда царь уехал, первым заговорил о насущном:

— Будто для своей пользы выпрашиваем, ваше превосходительство, а не для нужд флота.

Зимой 1845 года во время отпуска в Петербурге Корнилов осмотрел пароходы Балтийского флота, в том числе и пароходо-фрегат «Камчатку», считавшийся одним из новейших пароходовых судов того времени.

В 1846 году Корнилов особенно усиленно занимается изучением механики и проблем, относящихся к паровым двигателям.

— Я принялся за пароходство, и особенно за винт, — писал он Лазареву в июне 1846 года и просил выслать литературу о паровых машинах.

После долгих мытарств Лазарев заказал в Англии военный пароход за счёт средств флота. Тут же он назначил «наблюдать за выполнением сего заказа со всеми новейшими усовершенствованиями, как в механизме, так и в корпусе, вооружении и снабжении парохода, капитана 1-го ранга Корнилова. Я уверен, что офицер этот по образованию своему и любознательности вполне оправдает настоящее назначению и, сверх того, он с особой пользой может заниматься собранием самых подробных и обстоятельных сведений о нововведениях в английских адмиралтействах и на военных судах».

Не прошло и месяца после прибытия в Лондон, а Корнилов уже выбрал среди многочисленных подрядчиков фирму для постройки судна. Теперь надлежало внести изменения в конструкцию, подобрать для судна подходящую машину.

Особое внимание Корнилов уделил предназначению парохода: «Всегда выгоднее военное судно готовить для сильнейшей артиллерии, чем для слабейшей». Упомянул он в рапорте Лазареву и об изъянах в конструкциях. «Несмотря на то что некоторые из английских военных пароходов одного ранга с нашим имеют порты в верхнем деке, я не полагаю прорезать их, ибо, сколько мне известно, ни один из пароходов этих не только не имеет в деке артиллерии, но и не может поставить её; порта же иметь для виду или для воздуха считаю неблагоразумным, ибо во всяком случае они ослабляют связи судна». Решил Корнилов поставить на пароходе три мачты, а не две. Учитывая из опыта, что иногда при попутном ветре выгоднее использовать парус, экономить дорогостоящий уголь. «Выгода для трёхмачтового вооружения для большого военного парохода, которому иногда придётся держаться при флоте под одними парусами, заставили меня войти в подробное рассмотрение этого вопроса. На пароходе „Медея“ оставлены три мачты и это нисколько не мешает действию её кормового орудия. На случай, что, ваше превосходительство, мою мысль вооружить заказываемый пароход-фрегат тремя мачтами, предлагаю чертежи вооружения и парусов, составленный Дигборном. Кажется, тут ничто не мешает пароходу быть боевым судном».

Ответ из Николаева пришёл через месяц. Лазарев утвердил все чертежи и принял все предложения Корнилова, написав на полях его рапорта резолюцию: «Совершенно согласен, как на весьма умное и полезное улучшение».

Не ограничиваясь своими заданиями, Корнилов заботится о будущем пароходного флота, подготовке для пароходов экипажей. «Стоит только подумать о возможности разрыва с Англией, и тогда придётся нам наш пароходный флот за недостатком механиков ввести в гавань и разоружить», — сообщает он Лазареву и просит срочно назначить командира на строящийся пароход «Владимир».

В конце марта 1848 года «Владимир» сошёл со стапелей, заколыхался на волнах Темзы, вскоре приехал и первый командир Аркас. В августе — сентябре прошли первые ходовые испытания. Результаты испытаний были вполне успешны: машина действовала безотказно, корабль имел скорость в 11 узлов и прекрасно слушался руля.

В конце сентября «Владимир» покинул Англию и в начале ноября стал на якорь в Севастополе.

Вскоре после возвращения на родину Корнилов был произведён в контр-адмиралы.

Зимой 1848/49 г. произошли непредвиденные перемены на ответственных флотских должностях в Николаеве и Севастополе. Из-за тяжёлой болезни подал рапорт об увольнении с поста командира Севастопольского порта вице-адмирал Авинов, а на его место был переведён начальник штаба флота вице-адмирал Хрущев.

Ещё до присвоения Корнилову звания контр-адмирала, Лазарев ходатайствует о назначении его своим преемником, начальником штаба флота. «Контр-адмиралов у нас много, — сообщает он Меншикову, — но легко ли избрать такого, который соединил бы в себе и познание морского дела, и просвещение настоящего времени, которому без опасения можно было бы в критических обстоятельствах доверить и честь флага, и честь нации?».

Лазарев прозорливо предвидит испытания военной силой для России в недалёком будущем…

Ответ пришёл через четыре месяца. Корнилову разрешили лишь временно исполнять должность, а назначение состоялось через полтора года.

Окунувшись в первые дни в канцелярскую заводь, Корнилов ужаснулся. «Входящих» и «исходящих» бумаг за прошлый год через канцелярию «прошелестело» семьдесят тысяч!

Лазарев посмеивался:

— Бумажная канитель увеличилась за моё время вдвое, а толку в делопроизводстве не прибавилось. Всё вконец запутывают столичные борзописцы.

Корнилов никогда не жаловался на усталость от работы, но тут не выдержал:

— От бумаг, ваше превосходительство, голова идёт кругом, а путаница неимоверная. Дозвольте мне заняться делом на практике. Бумага потерпит. Мне кажется, больше пользы от моего присутствия на кораблях. Смотреть за порядком в арсеналах, экипажах, госпиталях. Думается, отчёты оттуда наполовину враньё.

Командир флота был согласен, но при одном условии.

— Все наши ответы Меншикову должны пересылаться без задержки. Приучите свою канцелярию пунктуальности. Главный штаб задержек не терпит. А вам без инспекции никак не обойтись. Начинайте с Николаева, потом вместе пойдём в Одессу, Севастополь, Новороссию.

В прошлые годы, начиная с брига «Фемистокл» и на других кораблях, Корнилов всегда выпрашивал у начальства недостающих в штате унтер-офицеров и мичманов. А без них как без рук. Иногда месяцами матросами верховодил старослужащий матрос. А всё происходило потому, что по команде Главного штаба в Николаеве давно прикрыли Морской корпус, а из Петербурга молодых офицеров присылали вполовину меньше требуемого. В Николаеве осталась лишь штурманская рота.

Проверив подготовку штурманов, Корнилов остался недоволен. «Нет ни успеха наук, ни гимнастики, столько нужной для развития способностей». При другом смотре — экзаменовал желающих в юнкера: «Очень мало способных, другие из рук вон как слабо приготовлены, а мальчики уже не первой молодости».

Здесь же, в Николаеве, готовили мальчиков из дворянских семей для службы юнкерами. Юнкера добровольно поступали на корабли унтер-офицерами и после экзамена становились мичманами. Пока таким образом на Черном море пополняли недостаток офицеров.

Первое впечатление начштаба удручающее. «Экзаменовал кандидатов в юнкера. Плохо. Очень плохо». Оно и немудрено. Подростки жили вразброд, на частных квартирах, занятия посещали от случая к случаю. При первой встрече изложил Лазареву своё мнение.

— Надобно юнкеров учить в школе, наподобие гардемарин. Только так подготовим достойную смену.

Комфлота согласился, поручил всё обдумать.

В мае над пароходо-фрегатом «Владимир» впервые взметнулся флаг первого флагмана флота. Лазарев решил для начала вместе с Корниловым обойти часть портов. Провожали командующего флотом и нового начальника штабом. Среди свиты выделялся дряхлеющий начальник Гидрографического департамента, генерал-лейтенант Мориц Верх. Он то и дело снимал шляпу, вытирал со лба шёлковым платком испарину.

Когда «Владимир» отошёл от пристани, Лазарев спросил Корнилова:

— Как ваше первое впечатление от Верха?

Корнилов пожал плечами, ответил недвусмысленно:

— Староват он для этой должности. Состояние гидрографии я не успел оценить, но по прежней службе помню — с маяками у нас на театре не в порядке. Ночью на Кавказе, да и у нас в Крыму не сыщешь маячных огней, а днём они на зелёных отрогах теряются вовсе. Надобно присмотреться, видимо, он на маяках не бывает.

Лазарев удручённо махнул рукой:

— И я к тому же толкую Меншикову не первый год. Старику скоро три четверти века, пора на покой. У нас нет ни лоции порядочной, маячная служба в загоне. Но немца в Петербурге кто-то опекает, не спроваживают на пенсию, а дело-то страдает.

Осматривая Одесский маяк, Корнилов сокрушался. В порт то и дело отовсюду гуськом тянулись купеческие шхуны, транспорта, пароходы, а хибарка маяка едва виднелась на берегу, с полусгнившим когда-то красным щитом. У пожилого смотрителя не оказалось в запасе керосина для светильников.

— Как же вы ночью обходитесь? — удивился Корнилов.

— Берём взаймы у греков, покуда из Николаева не привезут, — равнодушно ответил старик. — А которую ночь и без огня сидим.

Оказалось, что за последние пять лет начальства на маяк не заглядывало.

На Севастопольском рейде Корнилова ожидал 14-пушечный пароход «Метеор». На его мачте контр-адмиральский флаг, и он двинулся к Дунайскому гирлу…

Корнилов не упустил возможности проверить состояние на одном из трёх островов в Черном море, Фидониси. Ветхая хибарка и маяк представляли жалкий вид «и в расположении, и в отделке, и в содержании». Все проверенные маяки находились в запустении.

— Непонятно, — возмущался Корнилов, — как оставлять такие серьёзные вещи, как маяки, без надзора, и всё это оттого, что Верх стар. Он добился в 1850 году подчинения всех маяков непосредственно начальнику штаба флота, а вскоре вышло и «Положение о черноморских и азовских маяках».

Кроме совершенствования гидрографии и подготовки штурманов Корнилов обследует все порты Чёрного и Азовского морей. Побывав в Геленджике, он сокрушается содержанием солдат: «Две тысячи человек гниют в жалком укреплении <…> и что самое печальное, — пишет он брату, — встречаешь зло, видишь, что даже подлежащие за него ответу, если не начальству, то совести, и вместе с тем видишь, что бессилен».

Корнилов добился права проверять корабли после крейсерства у берегов Кавказа. Цель их — «ознакомиться лично с теми командирами и офицерами, которые подают наибольшую надежду для службы, равно как и узнать тех, которые выполняют её с нерадением или неспособностью». Корнилов регулярно осматривал линейные корабли. Благодаря смотрам кораблей добился установления единообразия в организации службы на них. В частности, на всех кораблях было введено такое же артиллерийское учение, как на корабле «Двенадцать апостолов». «Такие смотры или, лучше сказать, публичные экзамены судов, — вспоминал А. Жандр флаг-офицер Корнилова, — электризовали черноморских моряков».

Дополнением к инспекторским смотрам являлись плавания отрядов судов под флагом начальника штаба флота. Составив небольшие отряды — из 5–6 фрегатов, бригов или корветов, Корнилов поднимал на одном из них свой флаг и выходил в море для практических учений, лично руководя боевой подготовкой экипажей.

Положение Корнилова резко изменилось в феврале 1851 года. Уезжая на лечение в Вену, где он вскоре скончался, Лазарев передал дела никогда не командовавшему кораблями 75-летнему генерал-лейтенанту Морицу Верху, назначенному Главным командиром флота. Тот первым делом запросил у Меншикова звания «вице-адмирала» с присвоением права на получение положенных морских «столовых денег». Верх отсиживался в Николаеве, в море не выходил, и фактически вся нагрузка по управлению флотом легла на плечи Корнилова.

«Без всякого официального признания властью я нравственно ответственное лицо за всё… Опять пошли борьба и ухищрения неутомимых негодяев здешнего гнезда опутать и завладеть болваном, брошенным царствовать над болотами нашими; опять зашевелились партии скрытых врагов покойного Михаила Петровича… И это всё делается из-под старой юбки слабоумной женщины, каков Верх». Но Корнилов неутомимо правит службу, «проявляя смелость и решительность».

«Корнилов, — вспоминал современник, — был не только уважаем своими подчинёнными за свои глубокие познания по всем отраслям морского и военного дела и за редкую справедливость в оценке подчинённых ему людей, но мы утвердительно говорим, что он был искренне любим всеми теми, кто сам честно служил… Правда, не любили его (но всё-таки уважали) все те, весьма немногие, у которых было рыльце в пушку…»

И всё время мысли Корнилова занимает паровой флот. Забота о развитии парового флота на Черном море проявлялась в деятельности Корнилова повседневно. Особое внимание Корнилов обращает на паровые корабли с винтовым двигателем.

Одновременно с заказом винтовых кораблей в Англии, Корнилов принимал все меры к усилению кораблестроения на Черном море. Ввиду усиленного строительства винтовых пароходов за рубежом, Корнилов считал необходимым без промедления изменить план черноморского судостроения и срочно ввести винтовой двигатель.

«Я бы полагал, — писал он, — к перемене этой приступить теперь же… Нельзя же Черноморский флот держать на отсталой от других наций ноге и тем, в случае разрыва, предоставить случайностям неравного боя».

Настойчивость Корнилова во многом способствовала тому, что для Черноморского флота заложили на верфях и заказали за границей свыше десяти винтовых кораблей различных классов. Ни один из заложенных на русских верфях винтовых кораблей к началу войны готов не был, а заказанные за границей винтовые корабли конфисковали, включили в состав английского флота, они участвовали в боевых действиях против русского флота.

К началу войны в составе Черноморского флота находилось 6 пароходо-фрегатов и 24 малых парохода.

В октябре 1852 года, после посещения царём флота, Корнилова произвели в вице-адмиралы одновременно с Нахимовым.

Николай I не зря уделял внимание Черноморскому флоту. Он вынашивал мысль о войне с Турцией, которую считал «безнадёжно больной». Близорукий император не понимал, что у султана есть давние, могущественные опекуны, которым Россия «кость в горле» — Англия и Франция.

3 феврале 1853 года прибыл нарочный из Петербурга. «Генерал-адъютант Корнилов назначен в свиту Чрезвычайного посла в Турции — светлейшего князя Меншикова».

Прошло ещё несколько дней, и Корнилов в составе свиты Меншикова на «Громоносце» отправился в бухту Золотой Рог.

Меншиков ехал к султану исполнять надуманный наказ Николая I — потребовать от султана уважать «святые места» православных. Иначе Россия применит силу.

Ещё до приезда Меншикова султану донесли, что в Бессарабии сосредотачиваются два армейских корпуса, готовых двинуться к Дунаю.

Здесь, в Стамбуле, как уже привык по-современному называть Константинополь Корнилов, переговоры приняли затяжной характер, но Корнилов не сидел без дела. Он прежде всего обошёл многочисленные пристани Галаты, где впритык стояли сотни купеческих судов со всех концов света. Но его внимание — к военным судам. Тщательно осматривал расположение и количество пушек, прикидывал габариты и водоизмещение, оценивал обводы корпусов турецких пароходов. Наведался Корнилов и к причалам неподалёку от главного арсенала, Топ-Ханы. Там поблескивали ряды медных и чугунных стволов пушек. До сих пор свои пушки турки отливали под присмотром французов. Подле Топ-Ханы у причалов стояли со свежевыкрашенными бортами турецкие военные пароходы. Часть из них недавно пришла из Англии, другие были сооружены на стапелях Франции. У отдельного причала, неподалёку от «Громоносца», «Бессарабии» и «Крыма», ошвартовались военные пароходы, обслуживающие английского и французского послов. Глядя на них, вспоминал он о заказанных в Англии винтовых фрегатах. «Успеет ли Шестаков привести их в Севастополь до срока? Никак, начнётся смута с турками».

Через два дня отправился на «Бессарабии» через Босфор, Мраморное море и Дарданеллы определить, какие изменения у турок в береговых укреплениях произошли за три-четыре года, присмотреться к турецким кораблям в Средиземноморье. За неделю «Бессарабия» проделала путь от Стамбула в Архипелаг, побывала в Смирне, где отстаивалась турецкая эскадра. Первое впечатление подняло настроение Корнилова. Всюду турецкие корабли выглядели неряшливо, часть парусов была подобрана и подвязана кое-как, мачты и рангоут не блистали новизной. Артиллерийские порты почти всюду были открыты, на некоторых судах у пушек виднелись явные следы ржавчины. На верхних палубах со скучающим видом бродили одинокие фигурки матросов, видимо изнывая от безделья.

Возвращаясь, Корнилов рассчитывал, что переговоры идут к концу и скоро всё станет на свои места. Но оказалось наоборот: узел противоречий только начинал завязываться.

Поведение Меншикова на переговорах уже не вызывало сомнения у Корнилова — дело идёт к войне, и с разрешения князя он убыл на флот. Вскоре переговоры с турками зашли в тупик и кончились разрывом дипломатических отношений.

Корнилов на случай войны сразу по возвращении действует.

В мае организует для разведки постоянное крейсирство между Босфором и Херсонесом. Вооружает эскадры до полного штата. Проверяет в море готовность кораблей. В августе срочно проводит большие манёвры флота по обороне Севастополя от нападения с моря.

Неожиданно поступил приказ царя — перебросить из Севастополя на Кавказ дивизию в 16 тысяч штыков. Задание выполнено успешно, но оборона Крыма оголена. Николай I легкомысленно считает, что неприятель на Севастополь не посмеет напасть. Больше того, царь запретил кораблям первыми вступать в бой с неприятелем. А между тем 17 сентября соединённый англо-французский флот через Дарданеллы вошёл в Мраморное море. В день выхода эскадры Нахимова в море — 11 октября 1853 года — турецкие батареи на берегу Дуная у Исакчи обстреляли отряд судов русской военной флотилии, а 15 октября турецкие войска захватили пост Святого Николая, находившийся на Черноморском побережье Кавказа. 20 октября Россия объявила войну Турции. Развязывая войну, царь не имел ни плана военных действий, ни определённых целей. Он полагал лишь «положить начало разрушению Оттоманской империи. Один Бог определить может, что за этим последует».

Как только стало известно о первых боях, Корнилов немедленно принял меры к обеспечению боеготовности флота. Он предписал командиру Севастопольского порта «взять все меры к изготовлению Севастополя против всякого рада случайностей». В приказе по флоту Корнилов объявил 16 октября: «Считаю обязанностью предупредить флагманов, командиров кораблей и других военных судов, что, несмотря на мирную стоянку на Севастопольском рейде, суда должны быть всякую минуту готовы к выходу в море для поражения неприятеля».

Сторонник активных и решительных действий флота, Корнилов ещё в первых числах октября предлагал Меншикову в случае начала военных действий занять на Анатолийском берегу Синоп и на болгарском Сизополь для превращения их в маневренные базы русского флота, откуда русские корабли могли бы надёжно контролировать морские сообщения противника.

Однако Меншиков, назначенный к этому времени командующим морскими и сухопутными силами в Крыму, тормозил проведение активных действий. Страхуясь от неудачи, он доложил царю, что десант в Босфор невозможен. Он не решался на принятие ответственных мер без согласия Петербурга. План Корнилова был отвергнут. Но начальник штаба настойчиво и упорно продолжал изыскивать пути для активизации действий флота.

Ещё не зная об объявлении войны, в последнюю неделю октября 1853 года, Корнилов поднял свой флаг на «Владимире» и повёл на запад, для разведки, к Дунаю отряд пароходо-фрегатов. Убедившись, что в устье Дуная полным ходом обустраиваются береговые батареи и укрепления, Корнилов двинулся вдоль турецкого побережья на юг, к Босфору.

Накануне от австрийского купца, прибывшего на пароходе из Константинополя, Корнилов узнал, что английская и французская эскадры пока стоят на якорях, неподалёку от бухты Золотой Рог. Турецкий флот расположился ближе к Босфору, в Буюк-Дере.

— Носятся слухи, — сказал австрийский шкипер, — что турки готовят эскадру для Батуми.

Ради таких сведений, собственно, и вышел в море на разведку начальник штаба. Не задерживаясь, отряд снялся с якоря и двинулся вдоль побережья на Юг, к Калиакрии и Босфору. По пути пароходы обстоятельно обследовали порты и укрепления Коверны, Балчика, Варны. Всюду там виднелись лишь купеческие суда и небольшие почтовые пароходы. Детально разведав побережье, Корнилов отправил «Громоносца» в Одессу к Меншикову, «Херсонесу» предписал идти в Севастополь, «Одессу» оставил в море, а сам на «Владимире» пошёл к Босфору. Там среди большой толчеи купеческих судов крейсировала турецкая эскадра из пяти фрегатов, корвета и парохода. «Владимир» в сумерках подошёл к туркам на пушечный выстрел. На турецких кораблях ничего не подозревали, а потом всполошились, заподозрив неладное, двинулись к «Владимиру», но пароход дал полный ход и без труда оторвался от турок.

Вернувшись в Севастополь, Корнилов доложил Меншикову о разведке и в тот же день вступил в командование эскадрой и поднял флаг на 120-пушечном «Великом князе Константине». На рассвете эскадра вышла в море к турецким берегам.

В кратком приказе вице-адмирал Корнилов изложил цель похода: «Следовать немедленно для открытия и истребления турецкого флота, вышедшего из Босфора». Флагман не сомневается, что в случае встречи с неприятелем, «с помощью Божию офицеры и командиры судов, со мною отплывающих, вполне воспользуются случаем увеличить наш флот новыми кораблями. При могущем встретиться бое я не считаю нужным излагать какие-либо наставления: действовать соединено, помогать друг другу, и на самое близкое расстояние — по-моему, лучшая тактика».

Почитай неделю рыскала по бурному морю эскадра Корнилова, но турки как сквозь землю провалились. «Надобно повестить Нахимова», — размышлял Корнилов. Передав эскадру младшему флагману контр-адмиралу Новосильскому, приказал следовать на соединение с эскадрой Нахимова и сказать ему; что турки готовятся идти к Синопу.

На «Владимире» кончался уголь, Корнилов перешёл на этот пароходо-фрегат и, распрощавшись с эскадрой, направился в Севастополь.

Едва эскадра Новосильского растаяла в дымке, в предрассветной мгле, как на «Владимире» внезапно горнист заиграл тревогу.

На траверзе Пендерекли заметили неприятельский корабль, оказавшийся турецким пароходом «Перваз-Бахри». Корнилов сразу же принял решение вступить с ним в бой. Командир парохода капитан-лейтенант Г. И. Бутаков сыграл тревогу и повёл его на сближение с неприятелем. С первых же залпов пушки «Владимира» поразили неприятельский корабль прицельным огнём. Наблюдая за противником, Корнилов заметил, что у «Перваз-Бахри» нет ретирад. После этого Бутаков умелым маневрированием зашёл под корму противника и поразил его продольными выстрелами. «Перваз-Бахри» уклонялся от обстрела, однако, «Владимир» вновь догнал его, заходил под корму, разворачивался бортом и посылал продольный залп из всех бортовых орудий. Бой продолжался около двух часов. Наконец «Владимир» сблизился на картечный выстрел к неприятелю, последовал завершающий залп, и «Перваз-Бахри» спустил флаг. Так закончился первый в истории бой паровых судов.

«Капитан, офицеры и команда парохода „Владимир“, — писал после боя Корнилов, — вели себя самым достойным образом. Капитан-лейтенант Бутаков распоряжался, как на манёврах; действия артиллерии были быстры и метки».

Как трофей русского флота «Перваз-Бахри» был приведён в Севастополь и переименован в «Корнилова».

Была одержана первая победа на море в кампанию 1853 года.

Поиски турецкого флота в юго-западном направлении Чёрного моря эскадрой Корнилова облегчили действия эскадры Нахимова, крейсировавшей у анатолийского побережья Турции.

Нахимов 8 ноября обнаружил в порту Синоп турецкую эскадру, следовавшую из Босфора к Кавказу. Он сразу же сообщил об этом командованию флотом. 13 ноября Корнилов направил из Севастополя к Нахимову отряд линейных кораблей, а вслед за ним Корнилов двинулся на помощь Нахимову с отрядом, в составе пароходов «Одесса», «Крым» и «Херсонес». В полдень 18 ноября пароходы Корнилова подошли к Синопской бухте, где уже гремели залпы артиллерийских орудий. За час до прибытия пароходов эскадра Нахимова вступила в ожесточённое сражение с турецким флотом.

У Синопа Корнилов заметил турецкий пароход «Таиф», быстро уходящий в море, и тотчас же пароход «Одесса» лёг наперерез его курсу. На «Таифе» сбежал, покинув турецкую эскадру, английский военно-морской советник Слэд, именовавшийся в Турции «Мушавер-пашой». Неприятельский пароход, пользуясь превосходством в скорости, после непродолжительной перестрелки скрылся за горизонтом. Пароходы Корнилова пошли на Синопский рейд, где в это время уже заканчивалось сражение. Нахимов полностью уничтожил турецкую эскадру.

Сражение при Синопе было последним сражением в истории парусного флота. На смену парусным кораблям приходили корабли с паровыми двигателями, которые в годы Крымской войны держали свой первый экзамен.

Потому-то в своём приказе Корнилов обращался к пароходным командирам:

«Я надеюсь, что вы не затруднитесь в новой для всех атаки пароходом парусного судна или парохода же и сумеете согласить рыцарское стремление к близкому бою с преимуществами болъшекалиберных пушек… равно как и с необходимостью избегать всегда невыгодного для пароходов боя борт о борт, ибо пароходы слабы бортовыми орудиями и должны принимать все меры к сбережению машины от повреждений».

Бой с «Перваз-Бахри» дал Корнилову первый практический опыт для тактики паровых судов. После этого боя Корнилов писал: «Имею теперь полное понятие о сражении пароходов между собою, об особой тактике, которую они должны соблюдать». В дальнейшем эта новая тактика пароходного флота непрерывно развивалась и совершенствовалась.

После Синопа, в декабре 1853 года, англо-французский флот вошёл в Чёрное море, а в феврале Англия и Франция порвали дипломатические отношения и в марте объявили войну России.

В зиму корабли залатывали раны после Синопа, а Корнилов готовился к отражению неприятеля, укреплял Севастополь. Потушили маяки и уничтожили навигационные вехи, для защиты рейда установили боны из мачт и якорь-цепей поперёк бухты; для наблюдения за кораблями противника в море выставили пикеты от м. Сарыч до м. Лукулл. На внешние приморские батареи выделили дежурных офицеров с кораблей для связи эскадры с батареями; для взаимодействия между флагманским кораблём «Константин» и всеми батареями объявлены условные боевые сигналы; дежурному пароходу вменено в обязанность выходить навстречу к каждому иностранному судну, подходящему к Севастополю.

Получив известие о разрыве отношений с Англией и Францией, Корнилов, не ожидая начала войны, объявил боевое расписание флота для обороны Севастополя в случае нападения противника с моря.

Чётко обозначив задачу эскадры для защиты рейда и гавани, расположение и готовность кораблей, фрегатов, пароходо-фрегатов он 18 марта выдал командирам инструкцию, детально определив порядок действий в разных ситуациях.

«Манифест 9 февраля» объявил России возможность войны с Англией и Францией.

Предприимчивый и притом сильный на море неприятель может против Севастопольского порта предпринять следующие действия:

а) правильную атаку десантом и флотом самого порта и флота, в нём стоящего;

б) внезапную атаку внешних укреплений;

с) истребление стоящих в порту судов брандерами и

д) бомбардирование с внешних рейдов.

Но противника ждёт нелёгкая прогулка. «Неприятелю предстоит преодолеть 40 000 народонаселения, составленного из военных людей, разных войск, и при том людей русских, не привычным к уступкам; более 700 береговых большого калибра орудий и 13 сильных кораблей, занимающих позиции, не доступные атаке иначе, как равными силами. Я не упоминаю уже о 5 больших фрегатах, пароходах и других судах, которые в русских руках, конечно, не останутся праздными зрителями в победе за их родные дома».

Всё предусмотрел начальник штаба для встречи противника. И возможные места высадки десантов, и вероятность прорыва пароходов и брандеров. Особенно ночью. Он приводил исторические примеры, когда успех атакующей стороне приносил «беспорядок и следствие оного — панический страх». Самое верное средство — «суть хладнокровные распоряжения или даже выжидание, ибо торопливость необходимо породит беспорядок, а беспорядок — гибель».

Кроме забот об ударной мощи флота, эскадрах, у начальника штаба флота ответственность и переживания за весь морской театр от Дуная и Одессы до Азовского моря и Редут-Кале. Он знает, что в портах практически для обороны нет войск, одна-две лёгкие батареи, а в Евпатории кроме таможенника и градоначальника шаром покати.

Корнилов отозвал от берегов Абхазии все одиночные бриги и фрегаты, иначе их ждала неприглядная участь погибнуть или попасть в плен.

Надлежало вывезти на судах из укреплений от Редут-Кале до Цемесса все войска.

Тем временем на западе русские войска осадили Силистрию, и крепость должна была пасть со дня на день. Внезапно генерал-фельдмаршал Паскевич, имея 80-тысячную армию, узнав о высадке союзников в Варне, с благословления Николая I отдал приказ снять осаду и отступить. Армия, по сути, уже капитулировала в этой войне и развязала руки неприятелю для наступления на главном направлении, достижения цели в войне Англии и Франции — уничтожение Черноморского флота и его базы, Севастополя.

Союзники всё лето усиленно вели разведку у Севастополя и вдоль побережья. Меншиков в это время благодушествовал, отписывал царю, ничего не предлагая.

1 сентября англо-французский флот при полном бездействии 30-тысячной русской армии, возглавляемой Меншиковым, спокойно выгрузился на берег и двинулся к Севастополю. Шесть дней противник спокойно высаживал пехоту, конницу, пушки, припасы. Был упущен самый удобный момент — сбросить неприятеля в море во время высадки и обычной в это время неразберихи на берегу. Заняв Евпаторию и завершив высадку десантных войск, союзники двинулись к реке Альме. Здесь были сосредоточены русские войска под командованием Меншикова, почти вдвое уступавшие врагу по своей численности.

8 сентября на Альме разыгралось первое сражение в Крыму, закончившееся отступлением войск Меншикова. Русские полки отошли к западу. Путь к городу с севера оставался открытым для врага.

С момента появления вражеского флота вблизи Севастополя Корнилов принял неотложные меры по противодействию врагу: 2 сентября он определил диспозицию флота, отдал распоряжение о готовности кораблей, перевёл на берег первые батальоны, сформированные из моряков, отправил отряд в помощь войскам к Альме, организовал караульную службу в Севастополе, переключил всех мастеровых на строительство оборонительных укреплений. Ввиду того что союзники высадились к северу от города, наибольшее внимание было уделено защите Северной стороны. К началу сентября здесь имелось лишь одно старое сооружение, которое можно было легко обойти. На Северной стороне день и ночь строили укрепления. Остро встал вопрос: выходить ли флоту из Севастополя на сражение с противником в открытом море?

7 сентября Владимир Алексеевич пишет завещание: «Моя последняя воля».

Обращается к детям: «…мальчикам — избрав один раз службу государю, не менять её, а приложить все усилия сделать её полезную обществу… Лучшим примером для них в отношении последнего их дел, и дядя, и, могу смело сказать, — отец. Дочкам следовать во всём матери…

Благословляя жену и детей, я со спокойствием готов кончить, как жил для блага моей родины, которую Бог не оставит и которая, конечно, по окончании неправедно начатой с нею станет ещё выше в судьбах нации».

Утром 9 сентября Корнилов собрал военный совет, на котором присутствовали флагманы и командиры кораблей Черноморского флота. Корнилов настаивал — выйти флоту в море и дать бой противнику. Его мнение было поддержано несколькими адмиралами и командирами кораблей. Но большинство высказалось против предложения Корнилова и поддержало капитана 1-го ранга Зарина. Он предложил затопить часть кораблей на рейде для предотвращения прорыва вражеских эскадр в порт и усилить сухопутные части экипажами с затопленных кораблей.

В тот же день, когда на кораблях сыграли зарю, в вечерних сумерках писаря развозили на корабли приказ генерал-адъютанта Корнилова.

«По случаю ожидания сюда неприятеля, который, пользуясь своим численным превосходством, оттеснил наши войска и грозит атакой северному берегу Севастопольской бухты, следствием которой будет невозможность флоту держаться на позиции, ныне занимаемой, выход же в море для сражения с двойным числом неприятельских кораблей, не обещая успеха, лишит только бесполезно город главных своих за щитников, я, с позволения его светлости, объявляю следующие распоряжения, которые и прошу привести немедленно в исполнение… Корабли затопить на фарватере. Людей, оставшихся от затопленных кораблей и от стрелковых и абордажных батальонов, оставить на кораблях для действия артиллерии по балкам северного берега до тех пор, покуда потребуется, а потом составить из них батальоны, для усиления уже образованных».

Два дня спустя Корнилов обратился к защитникам Севастополя:

«Товарищи! Войска наши после кровавой битвы с превосходящим неприятелем отошли к Севастополю, чтобы грудью защитить его.

Вы пробовали неприятельские пароходы, и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах. Он привёл двойное число таких, чтобы наступить на нас с моря; нам надобно отказаться от любимой мысли — разразить врага на воде. К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства.

Главнокомандующий решил затопить 5 старых кораблей на фарватере: они временно преградят вход на рейд и, вместе с тем, свободные команды усилят войска.

Грустно уничтожать свой труд: много было употреблено нами усилий, чтобы держать корабли, обречённые жертве, в завидном свету порядке, но надобно покориться необходимости.

Москва горела, а Русь от этого не погибла, напротив, стала сильней, Бог милостив! Конечно, Он и теперь готовит верному ему народу русскому такую же участь.

Итак, помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить себя. Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство русское со всех сторон. Зависть коварна. Но царь шлёт уже свежую армию, и если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана и враг будет в тисках».

Вслушиваясь в слова приказа, на кораблях изумлённо вытягивали шеи, переглядывались без утайки матросы, слегка покашливая, удивляясь, крутили усы офицеры. Никто и никогда из прежних начальников не объяснялся с ними так просто и доходчиво, не обращался как к единому целому, не умаляя чести стоявших на правом фланге офицеров, не принижал человеческого достоинства нижних чинов.

С этого момента Корнилов на деле становится во главе защитников Севастополя, стержнем его обороны. Только напрасно ждал он от царя «свежую армию». Более того, Меншиков, не известив никого, покинул Севастополь с войсками.

Покидая Севастополь, князь назначил Корнилова начальником обороны Северной стороны, где ожидали нападение неприятеля.

Корнилов принял начальство над войсками, отдал приказ об организации обороны, назначил своим начальником штаба Истомина. «С Северной стороны, — объявил он, — ретирады нет; все, кто туда попал, ляжет навеки». Сразу он перевёл морские команды на берег в связи с малочисленностью сухопутных войск. Приказами Корнилова были переформированы созданные ранее резервные батальоны, переведены с кораблей на берег десантные батальоны, созданы морские батальоны.

Спустя сутки на берегу было уже 17 флотских батальонов; общая численность их составляла 12 тысяч. Корнилов призвал на защиту города и гражданское население. «По первому призыву его о высылке рабочих людей для постройки укреплений Северной стороны, — писал современник, — весь Севастополь ожил и стал на ноги».

Вскоре союзники изменили свои планы и отказались от атаки Северной стороны.

13 сентября неприятельская армия двинулась из долины Бельбека к хутору Мекензи. Теперь опасность угрожала не Северной, а Южной стороне, где был расположен сам город. Корнилов, не теряя ни минуты, приказал перевезти с рассветом на пароходах в город одиннадцать флотских батальонов… Святая ревность гражданина говорила и ему, что его долг не оставаться на Северной стороне.

13 сентября в Севастополе объявили осадное положение, а на следующий день Корнилову было вверено фактическое руководство всем гарнизоном. Генерал-лейтенант Моллер самоустранился от руководства и специальным приказом обязал «всех начальников войск исполнять все приказания вице-адмирала Корнилова».

Основой деятельности Корнилова в Севастополе стала забота о высоком духе защитников. Появляясь на самых различных участках оборонительной линии, он обращался с проникновенными словами к защитникам:

«Здесь на этом флоте мы возмужали и состарились, здесь приобрели мы первые уроки и опытность и здесь должны лечь костьми, защищая его до последней капли крови! Отступать нам некуда: позади нас море, впереди — неприятель. Помни же — не верь отступлению. Пусть музыканты забудут играть ре тираду; тот изменник, кто попробует ретираду, и, если я сам прикажу отступать — коли и меня». Корнилов возглавил работу по подготовке города к длительной и тяжёлой борьбе, распределил силы гарнизона, разработал диспозицию по обороне Южной стороны. Оборонительную линию разделил на три дистанции, командовать которыми поручил генерал-майору Аслановичу, вице-адмиралу Новосильскому и контр-адмиралу Истомину. На бастионы и батареи назначили начальниками флотских офицеров.

Корнилов на белом коне, в мундире, ежедневно объезжал все участки оборонительной линии, следил за работами, указывал на недостатки, обращал внимание на главное.

18 сентября на Северной стороне Севастополя показалась, наконец, армия Меншикова. По требованию Корнилова в состав севастопольского гарнизона были включены три пехотных полка и две лёгкие артиллерийские батареи. За три недели с 15 сентября по 5 октября было выстроено более двадцати батарей, и артиллерийское вооружение укреплений возросло до 340 орудий. Неприятель все эти дни готовился к штурму, надеясь на успех.

По усиленным приготовлениям в лагере врагов Корнилову стало ясно, что противник готовится к решительной атаке. «Завтра будет жаркий день», — проговорил он вечером 4 октября.

Наступило 5 октября 1854 года — «день крещения Севастополя огнём и железом». С рассветом заговорили сотни орудий, разгорелась ожесточённая артиллерийская дуэль. Корнилов и Нахимов с первыми же выстрелами прибыли на оборонительную линию. Корнилов в мундире поскакал на четвёртый бастион, против которого враг направил главный удар. Под шквальным огнём Корнилов подходил к каждому орудию, общался с солдатами и матросами, пояснял им задачи, поднимал их боевой дух. На пятом бастионе матросы и солдаты горячо встретили Корнилова, а когда он уехал, солдаты восхищённо проговорили: «Вот так генерал, отец родной, а не генерал».

Спустя три часа после начала артиллерийского поединка огнём русских батарей был взорван пороховой погреб французов. Вскоре замолчали все французские батареи. Жарко было у Истомина. Около 11 часов дня Корнилов прибыл к нему на третий бастион. Несмотря на большие потери, защитники бастиона сражались мужественно и отважно. С третьего бастиона под огнём неприятеля Корнилов направился на Малахов курган, где шла ожесточённая перестрелка. До полудня оставалось полчаса. На Малаховом кургане его встретило громкое матросское «Ура!». Обращаясь к экипажу, Корнилов ответил:

— Будем кричать «Ура!», когда собьём английские батареи.

Град неприятельских снарядов осыпал укрепления, батареи, блиндажи Малахова кургана. Подбодрив защитников, дав советы Истомину, Корнилов направился к лошади, собираясь ехать к Бутырскому полку в Ушакову балку. В этот момент он был сражён вражеским ядром. Несколько офицеров бросились к нему, подняли его на руки. «Отстаивайте же Севастополь!» — проговорил Корнилов.

Смертельно раненного адмирала отвезли в госпиталь. В полном сознании расставаясь с жизнью, Корнилов, не унывая, достойно встретил последний час.

— Я счастлив, что умираю за отечество и царя, — сказал он забежавшему проститься гардемарину Новосильцеву, брату жены.

Быстро оформив подорожную, Новосильцев заехал в госпиталь в ту минуту, когда лейтенант Львов привёз с Малахова кургана радостную весть — «Батареи англичан сбиты».

Лицо Корнилова преобразилось, он приподнялся:

— Ура! Ура!

Это были его последние заветные слова, и через несколько минут его не стало.

«Вечером 6 октября были похороны адмирала Корнилова, — вспоминал очевидец. — Мало мне приходилось видеть подобных похорон. Плакали не только офицеры… плакали чужие, плакали угрюмые матросы, плакали и те, которым слеза была незнакома с пелёнок».

Лев Толстой уподобил Корнилова «Герою Древней Греции», а его боевой товарищ Павел Нахимов, узнав о кончине сподвижника, произнёс:

— Он умер как герой.