1

Колин медленно повернул ключ влево и выключил ретаймер. С закрытыми глазами посидел в водительском кресле, но заколотившееся во внезапном приступе гнева сердце все не унималось. Тогда он вылез из хронокара и уселся прямо на землю.

Внезапно он встрепенулся и повернул голову. Слева донеслось тяжкое пыхтенье, и Колин автоматически отметил, что к воде пробираются гадрозавры — ящеры, здоровенные и лишенные привлекательности. Но они пройдут стороной, и, кроме того, здесь, в мезозое, было просто невозможно обращать внимание на каждого ящера. Иначе все время только и пришлось бы обращать внимание, а работать стало бы просто некогда.

Но все же где Юра?

Ага, справа донеслось что-то напоминающее мелодию. Это уже была информация. Хотя мелодией донесшиеся колебания воздуха можно было назвать лишь с большой натяжкой. С колоссальной. Певец! Колин презрительно поджал губы. Бездельник…

Мелодия приближалась. Тогда Колин поднялся на ноги.

Он расставил ноги пошире и уперся кулаками в бока. Он наклонил голову и саркастически усмехнулся. В такой позе Колин продолжал дожидаться.

В следующий момент Юра увидел Колина. Мальчишка шел, старательно изображая беззаботность. Он даже снова запел.

— А вот, — пел Юра, — вот высокие деревья, хотя, может быть, они и не деревья. И большое желтое солнце. Как тепло здесь! А вот стоит Колин, великий хронофизик.

Он нахмурен, Колин. Он разгневан. Что он скажет мне, Колин? Что он сделает?..

— Это ты сейчас узнаешь, — сумрачно произнес Колин. — Не скажешь ли ты мне, великий артист, кто сжег рест у хронокара?

— Кто сжег рест у хронокара? — запел Юра, остановившись на расстоянии десяти шагов от Колина и не проявляя ни малейшего желания приблизиться. — Откуда я знаю, кто сжег?.. Может быть, Лина… Или Нина. Или Зоя… Не подходи, ты! — последние слова солист произнес скороговоркой.

Колин поморщился.

— Лучше не сваливать на девушек. Целесообразнее всегда сознаться самому.

— Что я могу сделать, — жалобно сказал Юра, — если я и в самом деле не знаю, кто сжег рест? Как будто я не умею водить хронокар. А раз я умею — ведь умею же, а? — то, значит, я и не мог сжечь рест. Как ты думаешь?

Он сделал паузу. Колин все стоял в той же позе, не предвещавшей ничего хорошего. Юра вздохнул.

— Однако я готов облегчить твое положение, о почтенный руководитель. Своими руками сменю рест. Пусть. Мне всегда достается чинить то, что ломают другие. Я сменю рест. — При этих словах на лице его появилось выражение высокого и спокойного благородства. — А посуду зато пусть вымоет Ван Сайези.

Колин вздохнул. Легкомыслие плюс отсутствие мужества — вот Юра. Как хорошо было бы в экспедиции, если бы не он со своими выходками. Совершенно пропадает рабочее настроение…

— Небольшое это удовольствие — быть твоим начальником, — сказал Колин, сурово глядя на юнца. — Впрочем, я все это учту при составлении отчета.

— Так я иду, — торопливо сказал Юра. — Где у нас запасные ресты?

— Каждый член экспедиции обязан знать это на память, стараясь сохранить спокойствие, раздельно произнес Колин. Знать так, чтобы, если даже тебя разбудят среди ночи, ответить, ни на секунду не задумываясь: “Запасные ресты хранятся в левой верхней секции багажника”. Человек, не знающий этого, не может участвовать в экспедиции, направляющейся в минус-время, в глубокое прошлое Земли. Ты понял?

— А конечно, все ясно, — сказал Юра и побежал к хронокару, подпрыгивая и делая по три шага одной и той же ногой.

Колин покачал головой. Затем он повернулся и неторопливо направился ко второй позиции, где еще утро стоял хронокар Сизова. Присел на поваленный ствол и задумался.

Когда дела в экспедиции шли на лад, можно было, позволив себе взять небольшой перерыв, сидеть так и ощущать, как течет, и слышать, как журчит утекающее время. Как нигде, это чувствовалось здесь, в глубоком минус-времени, в далеком, ох, каком же далеком прошлом Земли. Становилось немного не по себе при мысли о тех миллионах лет, что отделяли экспедицию от радостной и легкой современности. Там бы и работать. Но место звездолетчика — в космосе, а хронофизика — в минусе.

Точнее, в одной из шахт времени. Там, где погружаться в прошлое было из-за меньшей плотности времени легче, чем в других местах. В шахте номер два, на уровне мезозоя, и находилась сейчас эта группа экспедиции.

Здесь было много работы. Следовало разобраться в причинах, по которым уровень радиации на планете в эту эпоху опять резко изменился; выяснить, по какой причине вымерли динозавры. Сопоставляя эти данные с результатами групп, работавших выше и ниже, можно будет понять, не отражаются ли эти скачки на устойчивости процесса эволюции, а главное — установить, что же именно является причиной этих скачков: вспышки ли сверхновых или еще что-либо.

Поэтому в состав экспедиции входили и зоологи, и ботаники, и радиофизик, и химик, и астроном, и, конечно, хронофизики. И Юра, который, по существу, еще не был никем, но очень хотел кем-нибудь стать.

Однако вряд ли это ему удастся. Хотя он как будто и тяготеет к зоологии. Но одного желания мало, нужен характер.

А его нет. И потом, Юра не занимается наукой. Он играет в нее.

Хорошо, что экспедиция состоит не из Юрок. И та группа, которая сейчас в силуре занимается трилобитами, их расцветом и гибелью, свободно передвигаясь в своем хронокаре на миллионы лет; и группа Рейниса — Игошина в архее, у колыбели жизни; и обе группы более высоких уровней — все они состоят из серьезных людей.

Верхним группам особенно тяжело: каждая из них состоит всего из одного человека. Петька и Тер. Каждый из них — один на миллионы лет…

Впрочем, все мы здесь одни. Случись что-нибудь — ничто тебе не поможет, ни прошлое, ни будущее… Он уже сменил рест? Так быстро?..

Юра показался из-за хронокара и приблизился, все так же пританцовывая. Губы его изображали торжествующую улыбку. “Ну, поставил”, — подумал Колин. Все в порядке. Хорошо, что Сизов ушел — будь он здесь, он не удержался бы от саркастических тирад по поводу качества подготовки некоторых минус-хронистов. Но Сизов сейчас уже приближается к современности. Проведет профилактику и привезет энергию.

Поспешным движением Колин зажал уши. Это был не ящер, это Юра испустил свой боевой клич.

— Довольно, — брюзгливо сказал Колин. — Я уже все понял.

— Вовсе нет, — ухмыляясь, ответил Юра. — Не ответит ли высокочтимый руководитель, на каком, собственно, основании он принимает участие в экспедиции?

Колин нахмурился. Начинаются эти глупые шутки.

— Ведь тот, кто не знает, где хранятся запасные ресты, не имеет права участвовать в экспедиции, правда?

— Ну?

— Так вот, высокий руководитель не знает. Они вовсе не хранятся в левой верхней секции багажника. Там вообще ничего не хранится. Секция пуста. Рест хранился в верхней секции над дверью. Если бы не я с присущим мне инстинктом следопыта, предводителю пришлось бы долго искать…

— Да подожди ты, — сказал Колин, досадливо морщась. — Какая еще секция над дверью? Там никаких рестов никогда не было. Весь пакет лежит там, где я сказал.

— Может быть. Только там не было никакого пакета. И нигде не было. Только один рест. Там, где Я сказал.

Колин сердито пробормотал нечто, поднялся, тщательно отряхнул брюки.

— Вот я тебе сейчас покажу…

Он широко зашагал к хронокару, предвкушая, как сейчас вытащит из шкафчика плоский пакет, залитый для безопасности черной вязкой массой, ткнет молокососа носом в ресты и скажет… И скажет… И…

Его руки обшарили секцию: сначала спокойно, отыскивая, к какой же стенке прижался пакет. Потом еще раз, быстрее.

Потом совсем быстро, пальцы чуть дрожали. Голову в шкафчик одновременно с руками было не всунуть, и Колин шарил, повернув лицо в сторону и храня на нем то напряженнодосадливое выражение, которое бывает на лицах у людей, перезаряжающих кассеты на свету. Наконец Колин разогнулся, вынул руки из секции, осмотрел, удивленно подняв брови, пустые ладони.

— Ничего не понимаю.

Юра ехидно хихикнул. Колин принялся за соседнюю секцию. На пол полетели защитные костюмы, белье, какая-то рухлядь — Колин только все сильнее сопел, извлекая каждый новый предмет. Из третьего шкафчика появились консервы, посуда и прочий кухонный инвентарь. Секций в багажном отделении было много, и с каждым новым обысканным хранилищем лицо Колина становилось все мрачнее. Наконец изверг свое содержимое последний шкафчик. На полу возвышалась пирамида из банок, склянок, тряпок, кассет, запасных батарей, сковородок и еще чего-то. Пакета не было.

— Убери, — сказал Колин, не разжимая челюстей. Резко повернулся, ударился плечом об открытую дверцу, зарычал и вылез из хронокара.

Юра не рискнул возразить: он знал, когда шутить нельзя.

Что-то бормоча несчастным голосом, он занялся кучей. Колин сделал несколько шагов и остановился, потирая лоб. От таких событий у кого угодно могла разболеться голова.

Рестов нет. Нет всего пакета — пяти новеньких, исправных деталей, вместо них Юра нашел одну-единственную.

Нашел вовсе не там, где следовало. И — один. Откуда взялся этот рест? И куда исчезли остальные?

Колин долго вспоминал. Наконец вспомнил. Этот рест остался в секции над дверью еще с прошлой, седьмой комплексной экспедиции, которая впервые добралась до мезозоя. Это был уже поработавший рест. Еще пригодный, правда. Но только никто не мог сказать, когда он сгорит. Это могло произойти в любую минуту.

Хорошо, что не надо никуда двигаться. Иначе — беда.

Но дело не в этом. А в том, что не где-нибудь — в минусхронистской экспедиции вдруг, ни с того ни с сего, пропал целый пакет рестов. Единственный резервный на хронокаре.

Это беспорядок. Это отсутствие ответственности. Это могло бы поставить под угрозу выполнение научной программы, и хорошо, если не что-нибудь побольше.

Да и ресты исчезли наверняка не без помощи этого юного бездельника. Без сомнения.

Может быть, это слишком пристрастно?.. Нет. Юнец, почти бесполезный в экспедиции — да, очень вероятно, что бесполезный, — ищет развлечений. Возится с ящерами. Суетится.

Берет хронокар, что вообще запрещено. И сжигает рест. Хорошо, что на машине есть автоматика, которая сразу же выводит хронокар из субвремени. Иначе…

Итак, придется просить ресты из резерва Сизова. И переживать всю эту историю. Вместо того чтобы анализировать уже полученные результаты, систематизировать их, намечать новые направления… Вместо этого руководитель экспедиции будет думать о судьбе пакета рестов и подставлять себя под удары сизовского остроумия.

Колин вздохнул. Оттуда, где на низеньких колесах стоял хронокар — полупрозрачный эллипсоид с несколько раздутой багажной частью, — доносились негромкий стук и позвякиванье металла. Это Юра вынимал сгоревший рест. “Надо обладать особым талантом, чтобы так основательно сжечь рест, — подумал Колин. — Там уцелело десятка полтора ячеек, не больше”.

Впрочем, довольно. Слишком много переживаний. Они не способствуют успешной деятельности. Лучше думать о другом.

О работе.

Надо думать о той закономерности изменения уровня радиации на планете, которая как будто бы стала намечаться при обобщении последних данных. Здесь, в мезозое, сделано уже почти все. Но вот в силуре и архее… да, там еще могут произойти открытия. Ах, если бы группе Арвэ удалось подобраться во времени поближе к моменту изменения уровня и проследить, как оно происходит, это изменение: скачком или плавно нарастая, и какими явлениями — космическими или местного порядка — сопровождается. Правда, исследователи предупреждены, чтобы не рисковали. Но если они все же получат убедительные данные… то, может статься, вовсе не зря мы расходуем энергию в глубоком минусе.

Кстати, энергию привезет Сизов.

Колин недовольно дернул плечом. Воспоминание о Сизове вернуло его к мыслям о происшедшем, и он твердо решил: в дальнейшем экспедиция будет обходиться без Юриных услуг. Кому нужны такие практиканты? Пусть упражняется дома. На кошках. Возить его к динозаврам обходится слишком дорого.

Вот он сжечь деталь сумел, а поставить новую, видимо, не может. Столько времени возится с установкой…

Колин раздраженно повернулся. Но Юра уже подходил, вытирая руки платком.

— Ну, порядок, — объявил он. — Опять можно хронироваться, куда хочешь, высокочтимый предводитель.

— Наконец-то, — буркнул Колин. — А теперь скажи мне: куда же девался пакет?

— Я думаю, — сказал Юра задумчиво, — что его увез с собой Сизов.

— Перестань! — проговорил Колин. — Сизов ничего не станет брать с другого хронокара. У него самого полный резерв.

— Я же не говорю, что он их взял. Он увез пакет, потому что пакет оказался в его багажнике.

— Так… Каким же образом?

— Я их туда переложил.

Колин протяжно вздохнул.

— Значит, ты их переложил? Взял да переложил?

— Ну да. Мне нужно было освободить одну секцию. Собралась очень интересная коллекция, и ее надо обязательно доставить в современность. Но это я сделаю сам. Наши палеозоологи…

— Молчи! — голос Колина сорвался, но хронофизик тут же овладел собой. — Значит, коллекция… А ты что, не знал, что Сизов уходит на три дня в современность?

— Конечно, не знал. Откуда же?

— Об этом говорилось вчера за ужином.

— Я опоздал вчера, — сказал Юра. — Ты что, не помнишь? Я работал с траходонтами, было очень интересно…

“Опоздал, — подумал Колин. — Вот опоздал. И с этого все началось… Ох, сейчас я сорвусь!..” Он раскрыл рот и опять закрыл. Затем опять раскрыл, но проговорил только:

— Почему же ты заставил меня обшарить весь багажник?

— Ну, я хотел немного пошутить, ты не обижайся, — весело сказал Юра. — Ты так смешно говорил, что, кто не знает, не имеет права идти в экспедицию. А получилось, что не знал ты. Я-то знал…

— Ты… ты вреден для науки! — сквозь зубы процедил Колин. Он повернулся к Юре спиной.

Тот опешил.

— Чего ты обижаешься? Я же хронируюсь первый раз. Ничего, я научусь еще… — Он, подмигнул. — А вот я узнаю, кто сжег наш рест…

— Если хочешь узнать, — холодно произнес Колин, — я отвезу тебя в ближайшее прошлое — в восемнадцать часов тридцать две минуты по моим часам. Там ты увидишь…

— А ты видел?

— Видел.

Юра смущенно засмеялся.

— Ну ладно… Ты знаешь… Мне надо было попасть лет на тысячу выше — посмотреть, как развивается далекое потомство одного ящера, очень характерного для периода повышения уровня… Честное слово, я теперь и близко не подойду к управлению. Я сжег рест совершенно случайно. Усиливал темп-ритм и одновременно дал торможение. Мне хотелось выйти поточнее… От разряда даже маяки взвыли!

Колин сжал кулаки. Его желание сдержаться исчезало, таяло под напором чего-то куда более сильного, поднявшегося черт знает откуда. Болтун — у него маяки и то воют.

— Пошел вон! — заорал он и с радостью увидел, как выражение испуга появилось на лице Юры.

Мальчишка нерешительно сделал несколько шагов назад.

Колин набрал полную грудь воздуха, но не успел добавить ни слова.

Громовой, скрежещущий рев раздался неподалеку. Звук был на редкость силен и противен, но Юра удовлетворенно ухмыльнулся.

— Рексик, — сказал он. — Тиранозаврик, милое создание. Крошка Тирнк. Он недоволен. Заступается за меня. Когда он доволен, кого-то съел, он делает так…

Юра весьма похоже изобразил, как делает Рексик, когда он доволен.

— Это чтобы ты не злился на меня. Ты уже подобрел?

Они стояли друг против друга, Колин шумно сопел. Потом воздух между ними задрожал, и в этом дрожании возникла высокая фигура, затянутая в плотно облегающий, отблескивающий костюм, с горбами хроноланговых устройств на спине и груди. Юра ошалело глядел на возникшего. Тот медленно расстегивал шлем, затем откинул, и стоящие увидели крупные черты и широкую, с проседью бороду Арвэ. Он усталым движением стер пот со лба.

— Ты? — спросил Колин. — Что-нибудь случилось? Ну? Ну?

— Мы вышли точно в момент изменения уровня, — ровным голосом проговорил Арвэ. — Скачок, Колин. Никакой постепенности — скачок.

— Так, — сказал Колин. — Так, — повторил он ликующе. Ты понял? — закричал он Юре и тотчас же снова повернулся к Арвэ. — Ну, рассказывай, ради всего… А причины? Причины?

— Космические факторы, — сказал Арвэ. — Похоже, сверхновая.

— Вы ее видели?

— Мы видели. Только…

— Ну?

— Впечатление такое, что она возникла на пустом месте. До этого там не наблюдалось даже самой слабой звезды.

— Э, вы просто не заметили, — с досадой сказал Колин. — Проворонили. Где все материалы?

— Главное — при мне. Вот записи… — Арвэ извлек пакет из внутреннего кармана. — Астрономические записи мы еще изучаем.

— Ну ладно. Главное — это была сверхновая… Молодец, что сразу привез. Это небезопасно — пускаться с хронолангом… Можно же было использовать ваш хронокар!

— Нет, — сказал Арвэ. — Хронокар погиб. И все хозяйство. В момент скачка радиации энергетические экраны не выдержали. Но люди целы.

Лицо Колина стало каменеть, радостная улыбка застыла на нем, как застывает лава после извержения, радостная, глупая, никому не нужная улыбка.

— Остались аккумуляторы, — сказал Арвэ. — Их хватит на полсуток. Мы вышли слишком близко к моменту скачка… Кстати, я не думаю, что мы проглядели эту звездочку. Ее просто не было.

— Ерунда… — медленно проговорил Колин. — Ерунда… Как же теперь?

— Подбросьте нам энергию, и все, — сказал Арвэ. — Теперь я ухожу. Там сейчас столько работы, что рук не хватает. Мы продержимся еще полсуток, а тут вы подоспеете. Хотя бы пару контейнеров… Я так и скажу ребятам.

Он накинул шлем. Колин медленно поднимал руку, чтобы удержать Арвэ, но только воздух колебался там, где только что стоял старик.

— Немедленно дать сигнал общего сбора группы… — почти беззвучно произнес Колин.

 

2

Это проклятое положение. Мы путешествуем в чужое прошлое, но не можем проникать в свое и изменить в нем что-то хотя бы на миллиметр, на долю секунды. Слишком мала разность давлений времени, а эта величина имеет тут решающее значение. Плотность времени, окружающего события, настолько велика, что, если ты не обрушиваешься на событие с высоты большой разности давлений, тебе не пробиться к нему.

Нельзя вернуться назад — и предупредить друзей в силуре, чтобы не лезли в пекло. Или же связать этого мальчишку по рукам и ногам, чтобы он…

Колин согнулся и заткнул пальцами уши. Это был сигнал общего сбора. По сравнению с ним рыканье тиранозавра казалось лирической вечерней тишиной. Даже самые далекие ящеры умолкли от страха.

Девушки выбрались из чащи первыми, перемазанные, исцарапанные и веселые. Они тащили маленького двуногого завра и по очереди заглядывали в его широко раскрытую пасть.

Завр дергался, шипел и гадил.

— Какая прелесть, а? — сказал Юра.

— Интересно, сколько энергии израсходовано на то, чтобы ухватить этого прыгуна, — мрачно произнес Колин. — Чтобы совместиться с ним. Девочки! Бросьте его немедленно! — И, глядя, как насмерть перепуганное создание улепетывает к лесу, продолжил: — Ни ватта энергии без крайней необходимости — запомните это. Где Ван?

— Я здесь, — сказал Ван Сайези, подходя неторопливой, как всегда, походкой. — Юра! Один твой милый динозаврик недавно хотел меня съесть.

— И что? — быстро спросил Юра.

Ван вытащил из кармана несколько небольших кубиков и цилиндриков.

— Вот тебе образцы его костей.

— Угу, — сказал Юра. — Значит, он тебя не съел… — Юра взял кубики. — Сейчас Колин тебя выругает: он не в настроении л не любит, когда зря расходуют энергию на совмещение.

— Ван застрелил одного по плану, — сухо произнес Колин. Все здесь? Итак, слушайте… Дело серьезное. По существу, впервые за все время, проведенное в экспедициях, мне, да и всем нам, приходится думать над подобными вещами… Возникло… досадное… да, досадное стечение обстоятельств. Арвэ, Хомфельдт и Джордан в силуре добились крупного успеха. Вот их отчет… — он зачем-то положил руку на карман, словно это должно было убедить всех в достоверности его слов. — Но их постигло несчастье. Они лишились машины и запасов энергии — ее осталось на полсуток… Сизов, как вы знаете, вернется лишь через трое суток. Им грозит дехронизация.

— Ужас, — тихо проговорила Зоя.

Нина лишь закрыла глаза. Лина сидела как каменная: Арвэ грозит гибель…

— Мы должны найти способ помочь…

— Ты ведь знаешь, — медленно произнес Ван Сайези, — мы не хронофизики. Пассажиры… То есть вести хронокар может каждый из нас, но куда? Ты здесь единственный специалист сейчас…

— Я объясню вам все. По сути дела… поставлена задача из сборника упражнений по теории времени. Цель: спасти результаты экспедиции и ее участников, конечно. Средства: имеющиеся здесь, в мезозое, запасы энергии в наш хронокар. Из трех машин экспедиции можно рассчитывать лишь на нашу.

— На сколько хватит нашей энергии в пересчете на всех?

Это спросила Нина.

— Одну минуту… — сказал Ван. — Давай-ка посчитаем, как это получится в цифири…

Он вытащил из кармана карандаш, стал подсчитывать, выписывая тупым концом его цифры прямо на песке.

— Всего нам этой энергии достанет — это уж абсолютно точно, строгий расчет — ровно на двое суток. Ровно, — повторил Ван, — безо всякого лишка.

Нина вздохнула.

— А Сизов возвратится на сутки позже…

— Значит, так нельзя.

— Можно, если Сизов придет раньше, — уточнил Колин. — Но коли уж в расчете возникает “если”, то надо всегда помнить, что это палка о двух концах. Если раньше — а если позже, то что тогда?

Все молчали, представляя, что будет тогда. Люди в глубоком минус-времени будут долго с тоской следить за приборами, которые покажут, что все меньше и меньше остается энергии… Будут следить и с каждой минутой все менее верить, что помощь успеет. Умрут они мгновенно, но до этого, даже помимо своей воли, будут медленно умирать сто раз и еще сто раз…

— Что же, — сказал Ван. — Разве есть другой выход?

— Нет, — ответил Колин. — Другого выхода нет. Но…

— Да?

— Задача еще не вся. Ведь энергия — здесь, а они — там.

— Привезти их сюда. На хронокаре можно забрать их всех зараз.

— Нет… Наша машина неисправна.

Колин хотел сказать, по чьей вине, но что-то помешало ему, он растерянно умолк. Только после паузы он повторил:

— Неисправен… Ненадежен рест. Конечно, можно рисковать. Забрать их сюда. Но риск очень велик. Можем не добраться…

— Ага, — невозмутимо сказал Ван Сайези. — Это несколько меняет дело.

— Если бы мы и привезли их сюда, — медленно проговорила Нина, — то все равно погибли бы. Все. Сизов ведь не знает…

— Не совсем так, — возразил Колин. — Во-первых, по расчету времени он может успеть. Трое суток даны Сизову с учетом того, что половину этого времени он будет заниматься на базе осмотром машины и профилактикой. Погрузка и путь в оба конца занимают лишь вторую половину. Так что, если Сизов будет знать…

— Это уже второе “если”, — вставил Ван. — А построение с двумя “если” не заслуживает уважения.

— И все же здесь есть шансы. На предельно облегченном хронокаре надо устремиться в современность. К Сизову. Чтобы никакой проверки сейчас, никакого ремонта. К этому времени энергетические контейнеры будут уже погружены. С ними он сразу же хронирует сюда. Он успеет.

— Но, — недоверчиво произнесла Нина, — рест может сгореть и на пути в современность.

— Тут риск меньше: давление времени возрастает с погружением в минус и уменьшается к современности. Это должен знать и ботаник, раз он участвует в экспедиции… Словом, нагрузка на рест будет меньше. Больше шансов добраться.

— И все же не сто процентов…

Снова наступила тишина. Колин вздохнул: тяжело, очень тяжело… И понятно почему. Давно уже миновала эпоха, когда понятие экспедиции было тесно связано с понятием приключения. Миновало. Экспедиция продумывается и снаряжается настолько тщательно, что ничего угрожающего — иными словами, непредвиденного — возникнуть не может. На смену романтике катастроф давно и основательно пришла романтика поиска и открытия. А тут получилось иначе… Под угрозой оказались ни много ни мало все результаты экспедиции. И жизнь людей.

Ведь если Сизов не успеет, дехронизируются не только люди — все исчезнет, до последнего прибора, до последнего кусочка бумаги… Все, что завезено из другого времени. Здесь мы можем находиться лишь под охраной энергетических экранов.

Мы берем свое время с собой и можем жить только в нем, как пловец берет в глубину моря свою атмосферу, без которой ему нечем дышать…

Сложное положение. И все же колебаться нельзя. Плоды нашей работы не должны пропасть для науки. Их надо спасти — даже ценой жизни. И иного пути, кроме того, который предлагаю я, нет.

Колин поежился. Грустная перспектива… Но довольно об этом. Никто не утонет во времени, если ты не разинешь рта слишком рано. Придушить такие мысли. Нечего размякать.

Держись…

— Да, — сказал он. — Мы можем погибнуть. Но надо стараться спастись самим и сохранить самое ценное — результаты. Сейчас мы даже не на пороге, мы уже вошли в большое открытие… Группу Арвэ сюда можно доставить и без хронокара. У нас пять индивидуальных хронолангов, такую дистанцию они выдержат. Их там трое. Двое из нас пойдут в силур, три хроноланга возьмут с собой. Все данные о работе привезти сюда. Приборы придется дехронировать там… Здесь надо будет ждать. А предупредить Сизова, я считаю, все же возможно.

— При условии, — сказал Ван, — что машину поведет самый опытный минус-хронист. Кто у нас самый опытный?

На миг наступило молчание, затем Колин тихо проговорил:

— Я.

— Ну вот ты и поведешь.

Колин кивнул.

— Это самое целесообразное, — сказал он.

— Вот все и решено. Разумеется, если бы мы обладали более богатым опытом, мы бы не стали подвергать тебя такому риску… Опыт, накопленный предками, — великое дело. Может быть, тогда мы и нашли бы иной выход из положения…

— Нет, — сказал Колин. — Чем может помочь нам опыт предков? У них не было таких машин. Они даже не имели о них представления. Окажись предки на нашем месте, они просто растерялись бы. Не надо их чрезмерно идеализировать… Нет, нам нечего надеяться на опыт прошлого. Да и на будущее тоже. Ближе всего к будущему находится наш Юра… — Колин постарался, чтобы при этих словах в его голосе не прозвучало презрение. — Но я не думаю, чтобы он смог нам помочь. Нет, мы здесь одни — под толщей миллионов и миллионов лет. И только на себя мы можем рассчитывать… Но, я полагаю, мы имеем право и перед лицом прошлого и будущего сказать, что решили правильно.

Он повернулся и стремительно направился к машине. Перед глазами его все еще стояло лицо Юры — такое, каким оно было только что, в момент, когда парень осознал всю трагическую непоправимость своего проступка. “Да, — подумал Колин, — совесть у него, конечно, есть, против этого возразить нельзя. Только что сейчас толку от его совести?” Он проверил, как установлен рест — кажется, хорошо, да, по всем правилам, — и начал во второй уже раз сегодня освобождать багажник, облегчая машину. Остальные все еще сидели в кружке там, где он их оставил. До Колина доносился каждый напряженный вздох — и ни одного слова, потому что слов не было. Наконец Ван спросил — так же спокойно, как всегда:

— Кто же сжег рест?

— Я, — ответил Юра, и голос его дрогнул.

Лина тяжело вздохнула и медленно произнесла:

— Бедняга… Представляю, как тебе тяжело…

— Парень попал в беду, — отозвался Ван Сайези, — Ему сейчас, конечно, куда как нелегко.

— Как бы ему помочь, ребята, — сказала Нина. — Это же невозможно — оставаться с такой тяжестью на душе.

— Надо быстрее думать, — проговорила Зоя. — Может быть, придумаем что-нибудь, чтобы ему стало легче…

Колин уперся лбом в пластик хронокара. Вот о чем они думают… Не о том, что через сутки-другие, может быть, превратятся в ничто, и даже неясно будет, в каком же тысячелетии искать их могилы. Не об этом. А о том, что эти последние сутки тот из них, кто, собственно, и был причиной всего, не должен прожить под гнетом постоянного, все усиливающегося сознания своей вины. Вот они, минус-хронисты…

Но все это напрасно. Мальчишку следует забрать в современность. Чтобы его больше не было в экспедиции. Чтобы он не смог совершить еще чего-нибудь подобного. А что касается вины — нет, так легко он ее не загладит. И не так быстро.

Невнимание к судьбе своих товарищей — худшая форма эгоизма — не должно прощаться легко.

Колин яростно выбрасывал лишнее из багажника. Он открыл секцию, в которой при нормальной жизни полагалось быть рестам. Что такое? Она же была пуста! А теперь — кости, слепки, банки с препаратами… Ага, Юрина коллекция. Ага!

К черту ее! Пусть наука и не чужда парню. Но это не оправдывает…

Вновь заговорил Ван Сайези. Колин выглянул: Ван сидел, положив ладонь на затылок мальчишки, уткнувшего лицо в подтянутые колени.

— Не знаю, ничего другого у меня не придумывается. Жаль, в субвремени не существует связи, и мы не можем ни предупредить, ни просить о помощи…

— Лишь бы рест не сгорел, — пробормотала Нина. — А вообще-то, конечно, минус-время есть минус-время. Оно не терпит вольностей. Ты не забывай об этом, Юра.

— Ничего, — сказал Ван. — Все кончится благополучно. Нас спасет кровожадный Мере.

— Каким образом? — спросила Лина.

— Он как-то раз обещал выбраться в плюс-время специально, чтобы исполнить злобный танец на моей могиле. Я тогда вдребезги дезинтегрировал его теорию о заселении позднего плейстоцена. А ведь вы знаете Мерса. Он всегда пунктуально исполняет все, что обещал. Это-то и заставляет меня надеяться: если мы дехронизируемся, никаких могил, понятно, не будет. На чем же тогда станет плясать Мере?

Ван Сайези засмеялся, и другие тоже — не очень, впрочем, весело. Гарантия действительно была не из самых надежных.

Хотя, если нет других, то и это уже кое-что…

— Время истекает, — сказала 3оя. — Что же, значит ничего?

Тогда Юра поднял голову. Глаза его были красны. Он шмыгнул носом.

— Если Сизов должен был останавливаться в верхних группах, — сказал он, — он мог оставить ресты там. Сизов же берет там для зарядки их контейнеры и обязательно залезет в багажник… А может быть, действительно?.. Но тогда наша задача намного облегчается. Надо только добраться до эоцена.

Колин вылез из багажного отделения, неторопливо, словно бы ничего и не произошло, подошел к сидящим. Да, это всетаки была гарантия куда более ощутимая, чем пунктуальность Мерса. Впрочем, Ван ее несколько преувеличил.

— Решили?

— Что же, другого выхода нет, — проговорил Ван.

— Итак, время.

— Подожди минутку. Надо как-то помочь парню. Так ожидать эти двое суток ему будет не под силу. Он может просто умереть раньше из-за угрызений совести.

Все согласно кивнули. Да, угрызения совести — это было серьезно. Пожалуй, самая страшная болезнь современности, хотя и не очень распространенная ввиду отсутствия причин заболевания.

— Его я беру с собой, — сказал Колин. — Действительно, парень это не намеренно…

Юра поднял на него глаза, и Колин даже испугался — такая в них была благодарность.

— Мало ли что — поможет мне в дороге… — Ни к чему говорить, что он просто обезвреживает мальчишку.

— Ну вот и хорошо, — сказал Ван. — Он сможет в эти дни жить нормальной жизнью, только если будет активно, ощутимо участвовать в спасении товарищей. А тебе второй человек действительно будет очень кстати…

— Конечно, — поддержала Нина. — Двое суток физического времени не шутка. Со всеми твоими тонизирующими ты можешь и не выдержать. А вдвоем — куда легче. Сможешь отдохнуть, когда он сидит за пультом.

— Знаем, как он сидит за пультом, — не удержавшись, пробормотал Колин. — Слишком много рестов надо иметь для такого удовольствия…

Колин взглянул на часы.

— Время! — сказал он. Кивнул Юре: — Пошли.

Парень вскочил и не удержался — изобразил торжествующий рык своего любимого Рексика. Колин поморщился.

— Ну, так вы здесь… осторожнее с энергией, — сказал он на прощанье. — На всякий случай, проверьте маяк. Вдруг в шахте окажется еще чья-нибудь экспедиция… Только если вас заберут — оставьте здесь вымпел суток на трое, на это хватит одной батарейки. В знак того, что с вами все в порядке… — Он умолк и подумал, что сказал, кажется, все. Или нет? — Да, лишнее перед уходом дехронизируйте. Нечего тратить энергию, всякую рухлядь тащить в современность…

Теперь, кажется, все. И однако оставалось ощущение, что еще не все сказано, разговор не закончен. Все молчали, как будто ждали чего-то. Тогда Колин тихо сказал:

— Ну, прощайте, друзья мои. В случае чего…

Губы всех шевельнулись одновременно. Нина неожиданно схватила Юру за плечи, обняла, поцеловала, отвернулась…

Колин захлопнул за собой дверцу. По узкому проходу добрался до своего кресла в передней части машины. Уселся.

Юра сидел сзади; когда Колин проходил мимо, покосился на начальника.

— Ладно, — сказал Колин. — Садись тут, рядом. Если выскочим, я тогда с тобой по-настоящему поговорю. А до тех пор все разговоры на эту тему отменяются…

Вот так и следовало сказать. Значит, можно держать себя в руках? Можно еще водить экспедиции…

— Следи за барохронамн, — распорядился Колин, чтобы сразу дать парню определенное дело. — Если давление скакнет за красную — скажи сразу. Субвремя не любит шуток. Не забудь: мы везем с собой все важнейшие данные экспедиции. Может произойти что угодно — они пропасть не должны. Так что дехронизироваться нам еще рано…

Сквозь прозрачный купол он улыбнулся тем, кто стоял чуть поодаль от машины. Они смотрели на Колина странно: как-то очень хорошо смотрели. И не потому, что его задача была труднее или опаснее, — наоборот, вероятность погибнуть для них была даже больше. Так в чем же дело? Расчувствовались?

Непохоже…

И вдруг он понял: все дело в том, что он берет с собой парня. Берет, чтобы изолировать, а они поняли, что он его спасает, надеясь сберечь…

“Вот еще, — подумал Колин. — Стал бы я… Хотя…” Он включил ретаймер.

 

3

Он включил ретаймер. Постепенного перехода не было.

Просто какой-то очередной квант времени, реализуясь, продолжил мир уже без них. Для оставшихся хронокара вдруг не стало, для Колина и Юры перестало существовать все остальное.

Время исчезло. Часы шли, но они ничего не отсчитывали…

Колин усмехнулся. Да, времени нет — исторического. Никто не может сказать, в каком году мы находимся, какой час показывают стрелки, день сейчас или ночь, лето или зима… Но физическое время идет, нам его не обмануть, и пройдет еще немало часов, пока мы вынырнем в эоцене. Там нас почти наверняка ждут ресты. Драгоценные, оставленные Сизовым. Вот он ругался, когда обнаружил их… Он иногда бывает невоздержан на язык, Сизов. Но это ничего.

А пока будем внимательнее следить за тем единственным рестом, который работает. Который только что и унес нас из исторического времени…

Колин медленно, по раз навсегда установленному порядку, осматривал приборы, читал их показания. Иногда, когда стрелки устремлялись враздрай, он слегка поворачивал лимбы на пульте, и стрелки возвращались в нормальное положение, колеблясь в унисон. Этим внешне и ограничивалось искусство управления хронокаром, сущность же его заключалась в том, чтобы чувствовать все и предпринимать нужные действия хотя бы на полсекунды раньше, чем просигналят приборы.

Сидеть, следить за приборами и изредка поворачивать лимбы — а больше, собственно, делать было нечего. Бояться препятствий вроде бы не приходилось, потому что в пространстве машина не перемещалась — только во времени, а вернее — в субвремени, в котором вообще ничего не существовало, и наткнуться было абсолютно не на что. Единственное, что здесь было реальным — это плотность времени. Не ощутимая ни одним органом чувств величина…

Ах, черт, насколько спокойнее и безопаснее ехать по краю пропасти. Правда, плотность времени, по счастью, сейчас уменьшается по мере поднятия к современности. Но уменьшается не равномерно, а с колебаниями. Потому что плотность, как известно, скачкообразно возрастает там, где время богаче событиями. С другой же стороны, событиям происходить тем легче, чем давление времени и его плотность меньше, и это, в частности, одна из причин все более стремительного прогресса. Плотность времени с годами уменьшается, потому что время существует в пространстве, как и пространство во времени, и время расширяется в пространстве, как и само пространство расширяется во времени, неуклонно расширяется — прямо на наших глазах. Это мы уже знаем о времени; этого нельзя не знать в эпоху хроногаций, хотя физическая сущность явлений ясна нам еще далеко не всегда…

Колин покосился на барохрон, потом на Юру, не отводившего взгляда от прибора. Нет, указатель не на красной черте.

Можно еще жить. И даже, кажется, немного усилить темп. А?

Ну нет, вот этого делать не следует. Усилим темп — давление повысится из-за сопротивления субвремени — этой странной среды. Затем неожиданный скачок плотности — и все.

Нет уж…

Колин продолжал сидеть неподвижно, работали, казалось, только глаза. До олигоцена осталось не так уж долго. Сейчас можно и отдохнуть, потому что чем ближе к современности, тем ниже темп и тем больше внимания будет требовать машина. А пока за приборами может последить и Юра. Только следить, самому же ни к чему не прикасаться из боязни немедленной, беспощадной и ужасной расправы.

Колин так и сказал. Юра вздохнул.

Сон пришел неожиданно быстро. Проснулся Колин сам и как раз в тот момент, когда следовало: Юра уже заносил руку, чтобы подергать его за плечо. Курсовой хронатор только что получил сигнал маяка группы эоцена. Этот этап прорыва кончался. “Мои ресты, — весело подумал Колин. — Подать их сюда…” Розовый туман исчез так же мгновенно, как и наступил, — никому еще не удавалось уловить тот момент, в котором происходило это преобразование, и хронокар вновь возникал в историческом времени. Колин выключил ретаймер и сладко потянулся.

Затем он влез в отделение ретаймера и потрогал ладонью рест. Горяч, но еще не настолько, чтобы следовало бояться всерьез. Все-таки у них колоссальный запас прочности. Затем Колин открыл дверцу и выбрался на землю третичного периода.

Было раннее утро. Овальное солнце, потягиваясь, разминало лучи. Петька спал в палатке.

Юра торопливо разбудил его.

— Фенакодики — о? — спросил Юра сочувственно.

— Фенакодики — о! — сказал Петька и зевнул. — Они страшно интеллектуальны. И здорово прогрессировали за последние двадцать тысяч лет. Я следил, можно сказать, изо дня в день. Новости привезли?

— Привезли, — кивнул Юра. — Где у тебя ресты?

— Какие?

— Проснись, — сердито сказал Юра. — У нас времени нет. Те самые ресты. Мои. Которые тебе оставил Сизов.

— А он не оставлял, — сладко простонал Петька и закрыл глаза. — Он торопился. Я погрузил контейнеры, и он отбыл. Будет через два дня с лишним. А зачем вам ресты?

Колин посмотрел на Юру взглядом, хлестким как плеть.

Мальчишка стоял с опущенной головой. Колин хотел кое-что сказать, но промолчал и только сплюнул.

— Ладно, — сказал он затем, приведя мысли в порядок. — Проверьте все батареи — как здесь с запасом энергии.

Он присел возле Петькиной палатки, пока оба парня, кряхтя, лазили вокруг оставшегося контейнера. Хорошее настроение исчезло, словно его никогда и не было. Вообще, конечно, глупо — поверить так нелепо, на скорую руку сконструированной фантазии относительно того, что Сизов найдет пакет и оставит его Петьке. Наивно, конечно. С другой стороны, пробиваться к Сизову надо было так или иначе. Так что горевать пока нечего. Вот если не удастся пробиться…

— Ну, готовы там? — спросил он.

— Готовы, — чуть испуганно, как показалось Колину, проговорил Петька. Он подошел и остановился в нескольких шагах. — Слушай, парень мне все объяснил. В общем невесело, а?

— Да, — сказал Колин.

— Но, может быть, вы его еще поймаете…

— Ветра в поле.

— Да нет… Сизов будет брать два контейнера в миоценовой группе. Так вот, там он наверняка наткнется на ресты.

— Понятно, — сказал Колин. Он оживился: ну, еще один этап они, может быть, проскочат без приключений. А там, если Сизов и в самом деле полезет в багажник… — Ты, правда, так думаешь? — строго спросил он. — Или утешаешь?

— Ей-богу, — ответил Петька.

— Тогда мы поехали. Позавтракаем в дороге.

— Давайте. Поезжайте поскорее. Буду ждать вас.

— А ты не спи, — сказал в ответ Колин. — Работай. Из глубокого минуса данные есть, остановка за вами. Срок экспедиции истекает. Ну, удачной работы!

— Счастливо! — откликнулся Петька.

Снова настала розовая тьма. Теперь Колин больше не думал о сне — за рестом надо было следить, ни на миг не спуская глаз с барохронов. Указатели давления времени, которые раньше казались неподвижными, теперь плясали, отмечая флуктуации плотности. От этих явлений можно было ожидать всяческих неприятностей…

Хронометр неторопливо отсчитывал физические секунды, минуты, часы. Колин сидел, и ему казалось, что с каждым движением стрелки он все больше тяжелеет, каменеет, превращается в инертное тело, которое даже посторонняя сила не сразу сможет сдвинуть с места, даже в случае самой крайней надобности. Сказывалось расхождение между напряжением нервов (его можно было сравнить с состоянием средневекового узника, голова которого лежит на плахе, и топор занесен, но все не опускается, хотя и может опуститься в любую минуту) и вынужденной неподвижностью мускулов всего тела, для которого сейчас не было никакой работы — никакого способа снизить нервный потенциал. Колин подумал, что руки у него, по сути дела, так же связаны, как и у только что придуманного им узника. Да, невеселое положение…

Юре тоже несладко. Пожалуй, здесь он в полной мере почувствует, что такое последствия его глупостей. Тоже никакой разрядки.

— Сходи посмотри, как там рест — не очень нагрелся? — сказал Колин, хотя термометр находился у него перед глазами. Ничего, пусть парень сделает хоть несколько шагов, все-таки разомнется. — Посмотри, равномерно ли греется…

Юра радостно вскочил. Вернулся он быстро, губы его были плотно сжаты.

— Так я и думал, — сказал Колин. — У него одна сторона была сильнее подношена.

— Надо охлаждать, — сказал Юра.

— Такой системы не предусмотрено.

— Вручную. Возьму баллончик с кислородом, буду обдувать по мере надобности…

— Не лишено целесообразности, — пробормотал Колин. — Только там же не только сесть — стоять негде. В три погибели… Долго там не простоишь.

— Простою, — сказал Юра.

— Иди.

Смотри — пригодился и в самом деле. А мысль неплоха.

Свидетельствует о том, что начатки умения мыслить у него есть.

Снова потекло время. “В три погибели в этой жаре, — подумал Колин. — Там каждая минута покажется часом… Если так, то, может быть, все-таки чуть ускорить темп? Сэкономить эту минуту?” Он покачал головой: хорошо бы, конечно, но нарушать ритм, в котором сейчас работает рест, нельзя. Именно это нарушение ритма может оказаться катастрофическим. Нет, изменять темп нельзя. До следующей группы придется дойти в том же ритме. “Терпи, парень!” — подумал Колин, словно именно парень уговаривал его увеличить темп.

Они дошли в том же ритме. Когда время вдруг окружило их, историческое время со всеми своими камнями, жизнями и проблемами, Колин еще несколько секунд не поднимал глаз от приборов. Дошли… Все-таки дошли… Он покосился на парня, который, согнувшись, пробирался к своему креслу. Да, пришлось несладко, очень несладко… Колин следил, как медленно возвращаются к своим нулевым позициям указатели приборов, ведавшие всей работой только что выключенного ретаймера.

А если бы тогда усилить темп — сидели бы они сейчас здесь и возвращались бы стрелки так же медленно на свои места?

Юра, посидев несколько секунд, поднялся и вылез из машины. Поднялся и вылез. А тогда, может, и некому было бы уже вылезать и не из чего… Не было бы ни хронокара, ни стрелок и никакой надежды для тех, кто еще живет, поглядывая на индикаторы своих энергетических экранов.

Колин вздохнул. Юра не вскочил обратно в машину, чтобы обрадовать. Значит, рестов не было и здесь.

Он неуклюже вылез из хронокара, чувствуя, как затекло все тело. Столько времени без движения. Юра и Тер-Акопян подошли, лица их были серьезны.

— Он не оставил, — сказал Юра едва слышно.

— Это очень скверно, знаешь ли, что не изобретена связь, — сказал Тер. — Очень неудобно, знаешь ли. Вы бы мне сообщили, я забрал бы у него ресты, и вам не пришлось бы ни о чем беспокоиться.

— Ничего себе беспокоиться, — сказал Колин. — Речь идет о жизни людей…

Тер кивнул.

— Я знаю. Но что тут поделаешь? Если бы мои вздохи могли помочь, то и в современности было бы слышно, как я вздыхаю. А так я думаю, не стоит. Я вот что сделаю: заберу свои батареи, сколько смогу, и отвезу туда, вниз.

— У тебя же хроноланг для средних уровней.

— Как будто я не понимаю, — сказал Тер. — Подумаешь, мезозой тоже средний уровень.

— Только в случае, если мы Сизова нигде не догоним, — сказал Колин. — Ты сам увидишь, расчет времени тебе ясен.

Да, может статься, что нигде не догоним. Очень вероятно.

Хотя это уже размышления по части некрологов. Но раз такое предчувствие, что добром эта история не кончится… На этот раз гнилой рест не выдержит. Обидно — ведь больше двух третей пути пройдено.

Зато последняя стоит обеих первых…

— Ладно, — сказал Колин и хлопнул Юру по спине. — Поехали, что ли? Надо полагать, прорвемся. Все будет в порядке…

Юра кивнул, но на губах его уже не было улыбки, которая обязательно появилась бы, если бы это был прежний Юра. Конечно, парень и сам понимал серьезность положения, и просто утешать было нельзя — неубедительно. Нужно что-то другое. “А другого нет, — подумал Колин. — Все сказано, все понятно”.

— По местам…

Он включил ретаймер осторожно, опасаясь, как бы с рестом не случилось чего-нибудь уже в самый момент старта. Медленно нарастил темп до обычного, а затем постарался забыть, что на свете вообще существует регулятор темпа. Больше никакой смены ритмов не будет до самого конца. Каким бы этот конец ни был.

Глаза привычно обегали приборные шкалы. Стрелка часов ползла медленно, медленно… Указатели барохронов порывисто качались из стороны в сторону. Но рест держался. И Юра тоже держался там, в ретаймерном отделении. Хоть бы оба выдержали…

Рест начал сдавать первым. Это произошло примерно еще через три часа. Раздался легкий треск и сразу же повторился.

Колин лихорадочно завертел лимбы. Юра из ретаймерного прокричал:

— Сгорели две ячейки!..

В его голосе слышался страх. Колин по-прежнему скользил взглядом по приборам, одновременно прислушиваясь к обычно едва слышному гудению ретаймера. Сейчас гудение сделалось громче, хотя только тренированное ухо могло различить разницу. Две ячейки не так много. Но обольщаться мыслью о благополучии было уже трудно. Конечно, осталось еще сто восемнадцать. Но недаром говорится: трудно лишь начало. Оставшиеся ячейки перегружаются сильнее, им приходится принимать на себя нагрузку выбывших. А это значит…

Раздался еще щелчок, стрелки приборов качнулись в разные стороны. Третья ячейка. Зажужжал компенсатор, по-новому распределяя нагрузку между оставшимися. Колин услышал за спиной дыхание, потом Юра опустился в соседнее кресло. Значит, не выдержал в одиночестве…

— Кислород весь, — сказал Юра. — Охлаждать больше нечем…

Они обменялись взглядами, ни один не произнес больше ни слова. Говорить было не о чем: не каяться же в грехах перед смертью…

Еще щелчок. Четвертая.

Колин взглянул на часы. Еще много времени… Исторического, в котором надо подняться, и физического, которое следует продержаться. Они не продержатся. Каждый щелчок может оказаться громким — и последним, потому что оставшиеся ячейки способны сдать все разом. Нет, все-таки нельзя перегружать их до такой степени.

Он протянул руку к регулятору темпа, который был им недавно забыт, казалось, навсегда. Чуть убавил. Гудение стало тише. Но это, конечно, не панацея. Сбавлять темп до бесконечности нельзя: тогда если они и дойдут, то слишком поздно.

И вообще это палка о двух концах: ниже темп — больше времени в пути, дольше будет под нагрузкой рест. Нет, теперь убавлять он не станет.

Щелчок, щелчок, щелчок. Три щелчка. Да, и это не помогает. Очевидно, ячейки уже перерождаются. Что ж, ясно по крайней мере, где граница их выносливости. И то неплохо.

Но до современности им не добраться…

Он покосился на Юру. Парень сидел в кресле, уронив руки, закинув голову, глаза были закрыты, он тяжело дышал.

Ну вот, еще этого не хватало…

— Что с тобой?

Юра после паузы ответил:

— Нехорошо…

Голос был еле слышен. Ну, понятно — столько времени проторчать там, у ретаймера, да еще такое нервное напряжение… Парень молодой, неопытный… Только что с ним теперь делать?

— Дать что-нибудь?

“Что же ему дать? Я даже не знаю, что с ним…” — Нет… Колин, я не выдержу…

— Ерунда.

— Не выдержу… Хоть несколько минут полежать на траве… Трава. Где ее взять?..

— Дотерпи… Не дотерпишь?

— Нет… Дышать нечем…

И в самом деле. Воздух не очень, да и жара… Скоро плейстоцен, последняя разрешенная станция. Там сейчас никого нет, но все, как всегда, готово к приему хроногаторов. Кстати, охладить рест, осмотреть его да и всю машину. Больше остановок не будет до самой современности: скоро уже начнется обитаемое время, в котором останавливаться запрещено, да и подготовленных площадок там, естественно, нет…

Колин невольно вздрогнул, хотя и обещал себе удерживаться от подобного проявления эмоций; раздались еще два щелчка. Юра раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Колин опередил его.

— Вот он, — сказал Колжн. — Маяк стоянки…

Сигнальное устройство заливалось яростным звоном.

— Включаю автоматику выхода. — Цифры счетчиков исторического времени перестали торопиться. Розовая мгла сгущалась. Так бывает всегда перед выходом из субвремени. Хронаторы мерно пощелкивали, голубой свет приборов играл на блестящей рукоятке регулятора темпа.

Небольшая, но все же отсрочка. Пусть отлежится парень и остынет рест…

Хронокар выпрыгнул из субвремени. Вечерело. Стояла палатка, немного не такая, как в их экспедиции, но тоже хорошая, современная палатка. Это и была стоянка хронокаров в плейстоцене, последняя перед современностью, перед стартовым залом института, о котором Колин подумал сейчас, как о чем-то далеком и недостижимом.

Он помог Юре выбраться из машины и улечься на траву около палатки.

— Полежи, — сказал он, — отдышись. А я пока займусь рестом.

— Будь машина полегче… — пробормотал Юра.

— Ну, мало ли что… В общем лежи.

Колин полез в ретаймерное отделение и, стараясь уместиться там, снова подумал, что в такой обстановке кому угодно сделалось бы не по себе. Минут пять, а может быть, и все десять, он просидел, ничего не делая, просто созерцая рест — вернее, то, что еще оставалось от него. В конце концов все зависело от точки зрения. Если исходить из общепринятых положений, то на таком ресте хронировать нельзя.

Но, принимая во внимание конкретную ситуацию… все-таки осталось еще куда больше ячеек, чем сгорело. Что же, посмотрим.

Он долго пристраивал дефектоскопическое устройство, захваченное в багажнике. Затем, не отрывая глаз от экрана, начал медленно передвигать прибор от одной ячейки к другой.

В однородной массе уцелевших ячеек виднелись светлые прожилки. Монолитность нарушена, но, может быть, это еще не перерождение?

Колин пустил в ход мим-тестер. Это была долгая история — подключиться к каждой ячейке и дать стандартное напряжение для проверки. Наконец он справился и с этим. Каждая в отдельности ячейки выдержали. Но ведь при работе теперь им приходится выдерживать напряжение выше стандартного, а разность давлений времени здесь уже невелика…

А может быть, напряжение будет и не столь уж высоким?

Ведь здесь вы могли встретиться просто с очередным колебанием плотности времени. Предположим, этот период был очень богат событиями. Подробной хронокарты еще нет, приходится путешествовать вслепую. Но если так, то на следующем участке плотность времени может даже понизиться, и они наперекор логике и вероятности все-таки проскочат?.. Да, надежда есть, и надо двигаться.

— Юра! — позвал Колин, вылезая. — Юра! — крикнул он громче. — Ты где? — И ощущая знакомое чувство гнева: — Что за безобразие!..

Он обошел хронокар. Низкая жесткая трава окружала машину. На такой следы не держатся. Колин позвал еще несколько раз — ответа не было, зов отражался от недалекого дубового леска и возвращался к нему ослабленным и искаженным.

Колин заглянул в кабину. Может быть, уснул в кресле?

Времени оставалось все меньше, искать было некогда. Но и кабина была пуста. Листок бумаги белел на кресле водителя, дневной свет, проникая сквозь ситалловый купол кабины, затемнялся пробегавшими облачками, и в такие минуты в кабине наставали сумерки и вспыхивали плафоны. Вспыхнули они и сейчас, и Колину показалось, что бумага шевелится. Он торопливо схватил листок.

Размашистые буквы убегали вверх. “Прости меня, я немного схитрил. Чувствую себя хорошо, но машина перегружена. Помочь тебе ничем не смогу, только помешать. Я буду ждать здесь, взял одну батарею. Торопись. Удачи!” Подписи не было, да и зачем она? Одна батарея — это не сутки. “А если все-таки задержка? Если что-нибудь? Чертов мальчишка! Я увез его оттуда, но не для того же, чтобы бросить в пути…” Колин кричал еще минут десять, пока не охрип. Он приказывал и умолял. Мальчишка выдержал характер — не показался, хотя Колин чувствовал, что он где-то поблизости, да он и не мог уйти далеко. Однако искать его бессмысленно, это ясно.

Колин выкинул на траву еще одну батарею. Последнюю, резервную. Конечно, это не гарантия спасения. Но кому из нас спасение гарантировано? Никому. Но результаты экспедиции — ее отчет, хотя бы в том виде, в каком он существовал сейчас, — должны быть спасены во что бы то ни стало.

 

4

Рест сгорел, когда плотность времени была уже очень близка к современной. Колин едва успел включить автоматику выхода и вынырнуть из субвремени неизвестно где.

Выход прошел плохо. Что-то лязгало и скрежетало. Хронокар сильно тряхнуло раз, другой. Потом все стихло. Сквозь купол в кабину хронокара вошла темнота. Очевидно, была ночь. Пахло паленым пластиком. Итак, он все-таки сгорел.

Сказалось перерождение ячеек. Немного не дотянул. Жаль.

Интересно, что это за эпоха? По счетчикам уже не понять — дистанция до современности слишком невелика. Ясно, что тут обитаемое время. Населенное людьми.

Велики ли повреждения? Самый опасный момент в хроногации — выход. В субвремени ничто не страшно: в пространстве, которое ты занимаешь, может находиться что угодно, но поскольку тебя в этом времени нет, взаимодействия с телами не происходит. Другое дело при выходе из субвремени: машина как бы внезапно возникает в пространстве, и, если в нем что-то находится в тот миг времени, который станет и твоим мигом, взаимодействие может быть довольно неприятным.

Ну, оно уже произошло, это взаимодействие. Сейчас надо думать в основном о том, что еще предстоит.

В каком состоянии машина? Окончательно ли безнадежен рест? Все это можно установить сейчас, но нужен большой свет. За куполом ночь. Зажигать прожектор опасно. И так нарушено основное правило — сделана остановка в обитаемой эпохе. В момент, когда рест залился дробной очередью щелчков — ячейки полетели подряд, — Колин даже не успел подумать, что нарушает правила. Он просто включил автоматику, это произошло без участия рассудка. Тем более следовало думать теперь. Привлечь внимание людей? Что здесь — лес или город? Все равно люди могут быть рядом. Они увидят. Что произойдет?

Царит тишина. Это значит, что тут сейчас нет войны. Правильно? Очевидно, да. С первого взгляда — странно: в прошлом всегда происходили войны. Ну да, не все они были мировыми. Значит, находились такие места, где войн в данный момент не было.

Да, сильный костер будет здесь, и не все ли равно — сожгут ли тебя, как дьявола, или разнесут, расчленят на составляющие, как шпиона. Мрачноватые времена. И за что только люди уважают предков? Пожалуй, только за то, что предтечи даже и в таких условиях ухитрялись идти вперед. И дали начало нам. Но в те времена таких было меньшинство.

Конечно, очень хорошо было бы, если бы они никак не могли воздействовать на нас в период таких вот вынужденных остановок хроногации. Но предки могут: они-то находятся в своем времени, и все происходящее здесь доступно их воздействию, хотя наверняка не их пониманию.

Однако пора переключать мысли на рабочий режим. Это тяжело. Мысли разогнались, и, чтобы изменить направление их движения, надо приложить немалую силу. Приложим.

Колин приложил. Он медленно, методично прочел показания всех приборов в том порядке, в котором и полагалось. Такие действия, нейтральные по своему характеру, играют роль тормоза для разогнавшихся мыслей. Когда осмотр завершился, Колин почувствовал себя готовым к конкретному, деловому мышлению, к решению вопросов.

Итак, вопрос первый: где мы? В каком времени? За десять, сто или тысячу лет от современности? Для начала нужен хотя бы порядок величины.

Как это установить? Инструкций, наставлений и правил на этот счет нет. Есть одно правило: в обитаемом минусе не останавливаться. И есть еще одно правило: буде такая остановка произойдет…

Но об этом позже. Итак, методика ориентации в обитаемом времени не разработана. Сделаем это. Тем более что выбирать особо не из чего.

Можно поступить вот как: выйти из хронокара. Найти строения. Или другие следы деятельности человека. Машины, возделанные поля и прочее. И по ним установить эпоху. Например, самодвижущийся экипаж — это уже второе тысячелетие того, что в прошлом называлось нашей эрой. И даже точнее: вторая половина этого тысячелетия. Кажется, даже последняя четверть. Сооружения из бетона — тоже последняя четверть. Но сооружения из бетона воздвигались еще и в начале третьего тысячелетия. Жаль, что я не историк. Жаль.

Но кто же в нормальной обстановке думает о том, что может наступить момент, когда жизнь людей будет зависеть от того, насколько хорошо (или плохо) ты будешь знать историю?

Можно встретить человека и пытаться определить эпоху по его одежде. Однако тут запутаться еще легче. Грань между короткими и длинными штанами или между штанами и отсутствием оных примерно (в масштабе столетий) провести еще можно. Но ориентироваться в десятилетиях на основании широких или узких штанов кажется уже совершенно невозможным. Тем более что они менялись не один раз. А ведь сейчас важны именно десятилетия. Сейчас ночь. Ждать рассвета нельзя, потому что существует второе правило, гласящее: буде остановка в обитаемом минусе все же произойдет…

Колин вторично отогнал мысль об этом правиле. Успеется об этом. Пока ясно лишь, что способ ориентации по конкретным образчикам материальной культуры в данном случае не годится.

Последние столетия характеризуются развитой связью.

Правда, принципы ее менялись. Но это и само по себе может служить для ориентации. Если же удастся включиться в эту связь, то можно будет, если повезет, установить время с точностью даже и до года. Если же связи не будет, это тоже послужит признаком…

Просто, как все гениальное. Колин протянул руку к вмонтированному в пульт мим-приемнику. Сейчас он включит.

И вдруг из динамика донесется голос. Нормальный человеческий голос!

Колин включил приемник осторожным движением. Можно было подумать, что он боится резким включением повредить контуры, хотя на самом деле повредить их можно было бы разве что камнем. И все же Колин постарался включить аппарат как можно мягче. Он просто волновался.

Шкала засветилась. Колин включил автонастройку. Бегунок медленно поехал по шкале. Он беспрепятственно добрался до ограничителя, переключился и поехал обратно. Опять до самого конца, и ни звука, только едва слышный собственный шум, фоновый шорох приемника. Плохо. Колин ждал. Приемник переключился на соседний диапазон. Проскользил до конца. Щелчок — переключение диапазона. Бегунок поплыл.

Ничего…

И вдруг он остановился. Замер. Приемник заворчал. Бегунок закачался туда-сюда, туда-сюда, с каждым разом уменьшая амплитуду колебания. Наконец он почти совсем замер. Приемник гудел. Передача? Передача в мим-поле?

Колин закрыл лицо ладонями. Постарался не думать ни о чем, только слушать. Высокое гудение. Никакой модуляции.

Равномерное, непрерывное. Это не передача. Запомним это место…

Он вновь тронул кнопку автонастройки. Приемник в том же неторопливом ритме прощелкал остальными диапазонами.

Ничего. Тогда Колин вернулся к гудящей частоте. Под гудение было приятней думать.

Итак, ориентиры уже есть. Человечество еще не знает мим-поля. Мим-связь изобретена семьдесят пять лет назад — считая, разумеется, от современности. Значит, преодолеть надо как минимум еще семьдесят пять лет.

С другой стороны, построена уже как минимум одна установка, деятельность которой сопровождается генерированием мим-поля. Хотя люди об этом еще не знают. Как некогда не знали, что удар молнии сопровождается возникновением мощного электромагнитного поля. Какая же это может быть установка? Во всяком случае, это свидетельствует о достаточно высоком развитии техники. Не ниже последней четверти второго тысячелетия.

Вот если бы удалось установить, существует ли в данной эпохе связь при помощи электромагнитного поля, то можно было бы окончательно определить свое место не ниже последнего века второго тысячелетия. Но для этого нужно иметь радиоприемник. А кто же таскает с собой радиоприемник?

Это величайшая ценность, они есть даже не во всех музеях.

Потому что люди вспомнили о музеях по своему обыкновению тогда, когда уже забыли о самих радиоприемниках. Пришлось копаться на всепланетных свалках… Да и будь радиоприемник — кто бы потащил его в минус-время? Последний кретин и то не потащил бы.

Конечно, в принципе можно сделать такую приставку к мим-приемнику, которая позволила бы хоть как-то принимать радиоволны. В принципе можно. Нужны только соответствующие детали, инструменты и время. Детали можно найти.

Без инструментов уже хуже. А время?

Времени совсем мало. Потому, что существует второе правило, гласящее: буде остановка в обитаемом минусе все же произойдет…

Ну ладно. Пока есть дела и кроме приставки. В конце концов какие-то ориентиры все-таки найдены: хронокар вынырнул из субвремени не ниже, чем… ну, скажем, чем за триста, и не выше, чем за семьдесят пять лет до современности. Особой разницы между этими числами нет. Во всяком случае, в одном отношении — в отношении восстановления хронокара и продолжения пути в современность. Потому что ни триста, ни даже семьдесят пять лет назад человечество еще ничего не знало о возможности хроногации. Правда, семьдесят пять лет назад уже подбирались к принципиальным положениям. Но от этого до конкретных деталей, до готового реста еще очень далеко.

И вывод: рассчитывать можно лишь на самого себя. Если только ты не хочешь вспомнить до конца второе правило, если только ты еще думаешь о спасении товарищей — а ты не можешь не думать, — постарайся помочь самому себе.

Для этого еще раз изменим направление мыслей. Забудем об ориентации. Сейчас настало время взвесить и продумать все шансы. “За” и “против”. В первую очередь — “за”; Итак, сначала — собственные возможности. Колин продумал их тщательно: во-первых, потому, что думать вообще следует без спешки и тщательно; во-вторых, потому, что их было мало. Даже теоретически таких возможностей было слишком мало.

Исправить ретаймер? Без нового реста невозможно.

Выбросить маяк? Можно, если бы был маяк. Но все они работают в экспедиции, там они куда нужнее.

Вот и все собственные ресурсы. Связи, как известно, в хроногации нет. Не найден способ. Может быть, со временем найдут, после нас. Хроноланг — вот он лежит. Но использовать его нельзя. Это компактный аппарат для хронирования одного человека. Но ради этой самой компактности пришлось, увы, пожертвовать универсальностью. Хроноланг действует при плотности времени не ниже пятнадцати тэ-аш. Иными словами, за зоной последней станции он уже не годится. Для того и устроена станция, чтобы на ней хронолангисты могли дождаться машин.

А какие есть возможности не собственные? Такие, где спасение зависит не от тебя, а от других? Попросту говоря, на какую помощь и на чью ты можешь рассчитывать?

Да ни на чью и ни на какую. Из твоих современников никто не знает, где ты, и не станет искать тебя здесь. А от людей, живущих в этом времени, помощи тебе не дождаться, как ты сам понял раньше.

Вот и все. На чудеса рассчитывать не приходится. Тут можно разве что процитировать одного из самых уважаемых предков: “Гипотез не измышляю”. Во всяком случае, везде, где речь идет о чудесах. Итак…

Итак, второе правило гласит: если остановка, вот эта самая, все же произойдет, то… Как это там было? “Минус-хронист обязан принять все меры, включая самые крайние, для того, чтобы его появление осталось не замеченным или не разгаданным обитателями этого времени”.

Вот так. Коротко и ясно.

Колин откинулся в кресле и начал тихонько насвистывать.

Не реквием, конечно; но веселой эту мелодию тоже никто не назвал бы.

Крайние меры — это значит исчезнуть. Дехронизироваться вместе с машиной и со всем, что в ней находится. Погибнуть.

Так надо понимать второе правило. Между прочим, это очень легко. Отвести предохранитель, закрыть глаза и выключить экраны. Все.

Впрочем, глаза можно и не закрывать. Это не обязательно.

Он усмехнулся, но усмешку эту даже очень наивный человек не принял бы за добрую. Нет. Потому что в нем зародился и с каждой секундой становился все сильнее протест против того, что должно произойти.

Дехронизироваться. Погибнуть. А ради чего?

“Мы не знаем истории, — сердито подумал он. — Не знаем подробностей. Но главное-то мы помним! Мы помним, как умирали люди. И тогда, когда шли на смерть сами, и тогда, когда шли не сами.

Когда люди шли сами, они шли ради чего-то. Допустим, мне сейчас сказали бы: “Колин, умри, и все люди в глубоком минусе будут спасены”. Я бы умер. Не то чтобы с облегчением, конечно, но умер.

А что мне говорят в действительности? Умри, Колин, чтобы не потревожить покой людей, живших черт знает сколько десятилетий или столетий назад. Чтобы не заставить их чуть сильнее зашевелить мозгами. Каково?

Ну хорошо, не живших. Живущих. Как-никак я в их времени, а не они в моем. Живущих, ладно. Ну и что?

Чего мы боимся? Что, появившись в их времени, как-то нарушим ход истории? Нарушим цепь причин — следствий?

Ну и что? Так или иначе, мое появление здесь не более чем случайность. А случайностям не под силу поколебать ход истории. Такого маленького толчка, как мое появление в какомнибудь предпоследнем или последнем столетии второго тысячелетия, история даже и не почувствует. А если даже чуть выйдет из берегов, то очень быстро войдет в свое русло.

Вот так. Чего же ради мне умирать так бесполезно? От меня зависит спасение людей, спасение результатов экспедиции”.

Колин вопросительно взглянул на шкалу барохрона.

На счетчик исторического времени. На мим-приемник. Ну-ка, ответьте — чего же ради умирать?

Приборы молчали. Они не боялись смерти. Им наплевать.

А мне — нет. Но молчание было полезно. Попробуй сейчас кто-нибудь возразить Колину, он сразу же ожесточился бы.

Но приборы молчали, а молчание — знак согласия.

 

5

Надо умирать, Колин. Ничего не поделаешь; надо умирать.

Когда?

Сейчас, пока темно, пока тебя не заметили.

Хорошо.

Хорошо, пусть будет так. Я сделаю это. Но мне нужно немного времени, чтобы приготовиться. Чтобы успокоиться.

Как-никак умирать приходится не каждый день. Это не может войти в привычку.

Вроде бы все в жизни было как надо. Люди ни в чем не смогут упрекнуть тебя. Ты жил, как того требовала жизнь.

Время. Эпоха. Честно служил своему делу, ставя его превыше всего.

А ребят все-таки спасут. Нет, просто не может быть, чтобы их не спасли. Погибнет только он, Колин. Конечно, их спасут.

И все будет хорошо. Ребята спасутся. А ты — ты выполнишь все, что должен. Сейчас же. Буквально через несколько минут. Ты успеешь. Еще очень темно. Кажется, скоро начнет светать. Но ты все сделаешь раньше. Это не требует много времени.

— Прощайте, друзья, — негромко сказал Колин. — Прощайте. Вас обязательно спасут. А мне пора.

Он протянул руку и отвел предохранитель главного выключателя. Ну, вот и все приготовления. Теперь только нажать от себя. Энергетические экраны мгновенно выключатся. И столь же мгновенно чужое время раздавит хронокар и все, что в нем находится. Превратит в ничто. Сам Колин ничего не увидит и не почувствует. А если бы кто-нибудь находился неподалеку, он бы увидел вспышку. Взрыв, даже не очень сильный. И потом, подойдя, не нашел бы ни малейшего признака того, что здесь что-то было. Слегка обожжена будет земля.

Да, кстати: нужно выполнить еще одну обязанность.

А именно, посмотреть, нет ли поблизости людей. Хотя людей нет и увидеть вообще ничего нельзя, посмотреть все же надо.

Если вдруг человек окажется рядом, он пострадает от разряда, который возникнет при дехронизации.

Он оглянулся. Но за прозрачным куполом была все та же темнота. Ничего не было видно. И слышно — тоже ничего.

Сплошная чернота.

А тебе не кажется, что в одном месте — вот здесь — эта темнота еще чернее? Чернее черноты… Как будто бы какое-то уплотнение возникло. Что это такое? Просто чудится?

Он вглядывался в уплотнение. И увидел, как из непонятной черноты протянулась рука. Он ясно различил все пять пальцев. Они были странно согнуты — как будто рука хотела зацепить что-то. Вот рука костяшками пальцев коснулась купола. Белые пальцы на фоне черной ночи. И раздался стук.

Сердце билось бешено, как будто за немногие оставшиеся ему минуты хотело до дна исчерпать все свои возможности.

Колин сидел, упираясь руками в подлокотники кресла, подобрав ноги.

Он все-таки оказался здесь, человек. Набрел. Дехронизация отменяется, пока он не отойдет на достаточное расстояние.

Лучше всего будет, если человек уйдет совсем.

Но это от Колина не зависит. Что предпринять? Сидеть, не подавая никаких признаков жизни? Снаружи тот ничего не разглядит: в машине темно, выключена даже подсветка приборов. Да если бы в ней был и полный свет — все равно металл кабины поляризован, она прозрачна только при взгляде изнутри.

Итак, переждать, пока ему надоест стучать и он уйдет своей дорогой. Это самое разумное.

Стук повторился.

Но если он уйдет и приведет других? Ну что за беда — Колина здесь уже не будет. А если эти другие рядом и их пока просто не разглядеть?

Когда-то такая ситуация уже была. Только снаружи вместо человека топтался ящер. Тогда Колин вышел. Но с ящером разговор был краток. Впоследствии палеозоологи с удовольствием занимались его анатомией. То был ящер, не человек.

Выйти? Но зачем торопиться навстречу неизвестному?

Да, попал ты в переделку; час от часу хуже. Но вроде бы так дожидаться — не совсем в твоих привычках.

Колин встал и решительно нажал на ручку двери.

Он вышел. Вокруг был лес. Послышался хруст шагов. Стучащий, видимо, обходил машину. Предрассветная мгла начала проясняться. Колин пошел навстречу человеку.

Обходя машину спереди, он окинул взглядом уже проступивший из тьмы корпус хронокара. Это был профессиональный интерес: как удалось ему вынырнуть из субвремени в таком густом лесу? Н-да, этим особо не похвалишься. Левый хронатор — вдребезги. Деформирован большой виток темп-антенны. Вмятина в корпусе почти рядом с выходом энергетического экрана. Проклятые деревья!..

Разглядывать повреждения дальше стало уже некогда.

Предок вышел из-за левого борта. Он подходил медленно, остановился, вглядываясь, и Колин тоже стал вглядываться в него.

Человек казался страшно неуклюжим. Он стоял, широко расставив ноги, и молчал. Наверное, ему показалась необычной тонкая фигура в блестевшем защитном костюме, с широким, охватывающим голову обручем индивидуального энергетического экрана. Впрочем, если человек и удивился, то, во всяком случае, не испугался. Он не отступил, не сделал ни одного движения, которое можно было бы принять за признак страха или хотя бы за ритуальный жест, какой, помнится, в прошлом полагалось делать при встрече с чем-то необычным: не воздел рук к небу, не дотронулся до лба и плеч, не подул на плечи. Человек не принял даже оборонительной позы. Он просто сделал шаг вперед, и теперь Колин, в свою очередь, смог рассмотреть его как следует.

Тяжелая одежда, очевидно, без подогрева. Интересно все-таки, смогу ли я определить эпоху?.. Нет, безнадежно. Ясно, например, что штаны есть. Но короткие они или длинные — не разобрать, потому что на ногах у человека, к сожалению, сапоги до бедер. А такие носили с незапамятных времен и чуть ли не до вчерашнего дня. Да и у нас в экспедиции есть нечто похожее, только, конечно, не тот материал. За спиной висит оружие. Кажется, еще газовое. Которое стреляло пулями. Так… Сейчас он заговорит. Как важно…

— Извините, я вас разбудил, — сказал человек и улыбнулся. Зубы его блеснули в полумраке.

Колин наморщил лоб. Слова можно было понять: хотя они показались очень длинными, но корни были те же, из одного языка. Это, пожалуй, удача…

И нападать предок как будто не собирается. Тем лучше.

Теперь надо только вести себя так, чтобы наткнувшийся на хронокар человек не заподозрил истины, чтобы у него вообще не возникло никаких подозрений. А для этого — не позволять ему опомниться. Сразу занять чем-нибудь. И самому осмотреть ретаймер.

— Значит, спали, — снова сказал человек. — Я вас не стану больше тревожить. Расположился здесь, по соседству, но оказалось, что огня нет — то ли потерял спички, то ли дома забыл…

— Нет, — проговорил Колин, — я не спал. Вздремнул немного. Так и думал, что кто-нибудь подойдет. Мне нужна помощь. А огонь я вам дам.

“Это можно, — подумал он. — Чтобы развести костер вокруг машины, нужно еще поработать. Да и одному ему это не под силу…” Он достал из кармана батарейку, нажал контакт. Неяркий венчик плазмы возник над электродом.

— Зажигалка интересная, — сказал человек, прикуривая, С удовольствием затянулся. — Иностранец?

— Как?

— Ну, турист. Путешественник?

— Пожалуй, так, — сказал Колин.

— Понятно, — проговорил человек и взглянул почему-то вверх. — Машина любопытная, я таких не видал. Издалека?

— А… да, довольно издалека (я правильно сказал?). Тан вы сможете мне помочь?

— Почему же нет? Конечно… А в чем дело?

Он снял с плеча устройство, прислонил к дереву.

— Вот, — сказал Колин. — Видите этот виток? Выпрямить…

— Инструмент у вас есть? — спросил предок. Он разложил свое верхнее одеяние возле хронокара. — Давайте…

“Хорошо, — подумал Колин. — Пока работает, он ни о чем не спросит. Хотя бы о том, как я попал сюда — в чащу леса, без дороги, на такой неуклюжей машине… Или — откуда попал… Значит, можно браться за ретаймер”.

Он начал осмотр с внешних выходов. Так, здесь все в порядке. Ну, перейдем к главному…

В ретаймерном отделении было тепло. Колин протянул руку и сразу нащупал рест. Он был еще теплым на ощупь… Колин стал слегка прикасаться пальцами к ячейкам. Они осыпались под самым легким нажимом — слышно было, как крупинки вещества падали на пол. Да, сгорел. Восстановлению не подлежит, сказал бы Сизов.

Крышка. Самое обидное, что и результаты погибнут тоже…

Последняя мысль была мучительной; Колин заскрипел зубами. Но опомнился, услышав легкое покашливание. Он поднялся и вышел из машины, стараясь выглядеть как можно безмятежнее.

— Ну, это я сделал, — сказал предок. — Готово… — Речь его странно замедлилась, он смотрел в одну точку, смотрел не отрываясь. Колин проследил за направлением его взгляда и почувствовал, как холодеет спина: сквозь блестящий титановый щиток хронокара проросла былинка. Она уже была здесь, когда хронокар выходил из субвремени, и что-то в нужный момент не сработало в уравнителе пространства — времени; щиток не примял былинку, а заключил ее в себя — слабый стебелек пронзил металл, словно сверхтвердое острие…

Колин почувствовал, что краснеет, но предок все смотрел на былинку. Сейчас спросит. Опередить его…

— Кстати, кто вы? — спросил Колин. — Вы работаете здесь?

— Нет. Иногда приезжаю отдыхать.

— А чем вы занимаетесь, когда не отдыхаете?

Кажется, предок взглянул на Колина с некоторым подозрением. Ответил он не сразу.

— Да, — сказал Колин. — Здесь вы отдыхаете… (“Если бы он здесь не болтался, как знать — я и проскочил бы, не было бы этого уплотнения времени, на котором сгорел рест… И сидел бы я сейчас в стартовом зале Института Хроногации и Физики Времени…”) Наши, возвращаясь из звездных экспедиций, тоже любят пожить в лесу. Кстати, что слышно о последней звездной?

Колин выжидательно посмотрел на человека из прошлого.

Тот не менее внимательно смотрел на Колина, в глазах его было что-то… “Неужели, — подумал Колин, — я попал в эпоху, в которой еще не было звездных экспедиций?..” Человек шагнул к нему, и Колин напрягся, чувствуя, что сейчас что-то произойдет.

— Знаете что? — сказал человек. — Давайте-ка начистоту. Я ведь не ребенок… и вы меня не убедите в том, что на такой машине смогли заехать в чащу леса, куда я и пешком-то еле пробираюсь…

— Я по воздуху, — безмятежно промолвил Колин. — Вы, наверное, еще не слышали — сейчас уже изобретены машины, которые передвигаются по воздуху. Как птицы. Есть машины с крыльями, ну, а вот моя — без крыльев.

— Согласен, — предок чуть улыбнулся. — Ваша машина смахивала бы на вертолет… будь у нее винт. Или у вас реактивный двигатель? Откровенно говоря, не очень-то похоже: здесь все вокруг было бы выжжено. Да и как это вы ухитрились опуститься сквозь сомкнутые кроны, не задев ни одной веточки?

Он снова взглянул наверх и опять перевел взгляд на Колина. “Вот несчастье, — подумал Колин, — вот эрудит на мою голову… Он прямо припер меня к стене. А мне и деваться некуда: все время попадаю впросак. И сколько раз еще попаду!

Рассказать ему, что ли, все?

А правила?

Так что ж что правила; все равно мне деваться некуда. Да и человек этот, кажется, не из тех, кто сразу же лежит в истерике, стоит им только услышать, что где-то люди живут иначе.

Нет, он определенно не из тех. Рассказать?”

— Расскажите-ка все, — сказал предок. — Я тут строю всякие предположения, но они выходят очень уж фантастичными. А мне фантастика в выводах противопоказана.

— Ну что ж, — вздохнул Колин, набирая полную грудь воздуха.

Он рассказывал недолго. Когда кончил, предок усмехнулся и повертел головой.

— Да…

Впрочем, тотчас же он стал серьезным.

— Я чувствую себя виноватым: выходит, что, не раскинь я здесь свой лагерь, вы благополучно проскочили бы в ваше время?

— Возможно, — согласился Колин. — Но такова наша судьба: подчас спотыкаться там, где располагались предки. Это не ваша вина.

— Очень хочется вам помочь. Вы меня, конечно, изумили порядком. Но в принципе история знает вещи, которые на первый взгляд казались еще менее вероятными. Давайте подумаем, как вам выпутаться. Вы не покажете эту вашу деталь?

— Рест ретаймера? Пожалуйста…

“Все это ерунда, — подумал Колин. — Эпоха не ясна, но, во всяком случае, не наше столетие. И даже не прошлое. В ресте он разбирается, как… как…” Но сравнения навертывались только обидные, и Колину не захотелось употреблять их даже мысленно.

Он осторожно отсоединил рест, вынес из машины и положил на землю, усыпанную сухими сосновыми иглами.

— Вот, — сказал он. — Это сгорело. Остались считанные ячейки. Видите — одна, две, три… семнадцать. Из ста двадцати. Остальные — пепел. Дать мне новые ячейки — если не рест целиком — вы, к сожалению, не можете. А иного пути нет.

Предок молчал, размышляя. Затем медленно проговорил:

— А больше таких обломков у вас не сохранилось?

Колин удивился.

— Один лежит в багажнике. Но там уцелело еще меньше…

— А если те, уцелевшие, переместить сюда?

— Сюда?

— Естественно, отремонтировать. Вы что, не понимаете, что ли? Ремонтировать: взять два сгоревших реста и пытаться сделать из них один годный. Очевидно, этим предкам приходится туго с техникой. А идея остроумна, но, к сожалению, бесполезна.

А впрочем, почему бы и нет? Ведь что-то делать надо!

Думать о дехронизации пока нет смысла: стоит ли выполнять второе правило, если так основательно нарушено первое?

И потом, это не уйдет. Это успеется. А вдруг и не понадобится?

Вдруг действительно что-то получится?..

— Вы молодец, — сказал Колин. — Мне это не пришло бы в голову, у нас ремонт — нечто иное. Что же, поработаем.

Да, раз уж маскировка не помогла, раз этот предок знает, кто ты и откуда, надо держаться до самого конца. Предки должны быть высокого мнения о потомках, о людях будущего.

Как-никак я здесь в исключительном положении. Своего рода пророк. Хотя и стараюсь не становиться в позу. Пока это, кажется, удавалось. И во всяком случае, удалиться надо будет, так сказать, с библейским величием. Чтобы предок не подумал, что ты просто уничтожаешься. Пусть думает, что ты спасаешься. Зачем предкам знать, что и у нас бывают катастрофы?

Он вынес второй рест и инструменты. Спокойно взглянул на часы; время уходило, более безвозвратное, чем когда-либо.

Но если у человека спокойна совесть относительно прошлого, ему нечего бояться будущего, что бы его там ни ожидало…

Человек из прошлого засучивал рукава: наверное, это по ритуалу полагалось делать перед тем, как приступить к работе.

Потом Колин незаметно забыл о времени. Ячейка за ячейкой покидали раму реста, сожженного Юрой, и занимали место по соседству с уцелевшими семнадцатью. Ну что ж: даже увлекательно. Тихо пощелкивал выключатель батарейки, в возникающем пламени мгновенно сваривались с трудом различимые глазом проводнички. Пепел от сгоревших ячеек падал на землю и, вспыхивая мгновенными, неслышными искорками, исчезал.

“Модель моей судьбы, — мельком подумал Колин. — Модель гибели. Но я сделаю все, что возможно”.

Через час привинченный рест стоял на месте. Все выглядело бы совсем благополучно, если бы не тридцать ячеек вместо ста двадцати. Предок, подняв брови, покачивал головой — то ли сомневаясь, то ли удивляясь степени риска, на который надо было идти, то ли осуждая — уж не самого ли себя? Колин медленно собрал инструменты, тщательно уложил их в соответствующую секцию багажника, обстоятельно, очень обстоятельно проверил, хорошо ли защелкнулся замок секции. Потом он решил, что надо проверить и остальные секции. Он проверял их медленно, медленно…

Было совсем светло, но солнце еще не поднялось над деревьями. Хоть бы увидеть солнце напоследок… Колин ухватился за эту мысль, потому что логика да и все остальное подсказывали: работа окончена, осталось только отправляться в путь.

Рест сгорит на первых же секундах пути. Он, и ты, и все.

Потому что теперь у него даже не останется той мощности, которая необходима, чтобы вынырнуть из субвремени.

Да, но ведь то же произойдет и в случае, если ты никуда не тронешься. А умирать лучше в пути, если этот путь — вперед.

Ладно, все ясно, все просто. Не впервые человеку умирать на Земле. Но перед этим — еще пять минут. Нет, десять. Это ведь ничего не изменит!

Он просил у себя эти пять минут. И он разрешил себе.

Ведь и вправду ничто не изменится…

— Спасибо вам, — сказал Колин предку. — Все-таки вы мне очень помогли. А сейчас я хочу немного отдохнуть. Давайте посидим спокойно. Может быть, зайдем в машину? Там уютно…

— Я с удовольствием, — сказал предок. — А может, сначала разжечь костер?

— Костер? Это будет славно…

Древний огонь — простое открытое пламя, — возникнув над электродом колинской батарейки, охватил сучки, и они загорелись, треща и бросая искры. Колин устремил взгляд в огонь. Человек уселся, стал подкладывать сучья.

— Чайку вскипятить, что ли? — задумчиво сказал он. — Или вы не откажетесь — по одной?

Колин не услышал его. Костер разгорался все ярче. Недаром Колин ночью думал об этом пламени. Конечно, этот разложен не для того, чтобы сжечь путешественника во времени, заподозренного во множестве непонятных, а значит, страшных деяний. И однако же, этим костром, вероятно, все и закончится. Предок оказался вовсе не таким, как представлял Колин, и это означало, что наши представления о прошлом в значительной мере не опираются на опыт, а проистекают из легенд, нами же созданных.

А помощь уже наверняка идет к экспедиции. Что-то должно было случиться, чтобы помощь успела; она обязательно успеет.

Иначе просто не может быть. Я хочу, чтобы помощь успела.

Пусть я буду единственным, кому нельзя помочь.

Наверное, он сказал это вслух; предок отвел глаза в сторону и промолчал. Наверное, он все-таки тоже не до конца верил в отремонтированный рест. Было очень тихо. Только потрескивал огонь, да еще какой-то треск примешался к нему.

Это был негромкий хруст сухого, сломавшегося сучка, и оба сидевшие у костра оглянулись. Звук донесся из-за густой массы соснового молодняка, в правильности рядов которого чувствовалось вмешательство мысли и руки. Треск повторился. Колин озадаченно взглянул на предка. Но человек уже вынырнул из чащи. Он шел к костру, и хворост потрескивал под его ногами.

Человек ступал свободно и неторопливо. Легкая даже на взгляд ткань свободно драпировала его тело. Он держал в руке ветку розовых ягод, но глаза его смотрели не на ягоды, а на сидевших около костра. В этом взгляде было внимание и не было страха.

Это был какой-то другой предок, понял Колин. Он вовсе не походил на уже сидящего у костра, и дело было не только в одежде. В чем-то еще; точнее Колин определить не смог.

“Очевидно, я еще в классовом обществе”, — подумал он.

И этот, новый, принадлежит к какому-то из привилегированных классов. Аристократ, как говорили когда-то. Дело не только в осанке, в уверенном шаге, повороте головы. Но эти глаза!

Этот взгляд, мудрый и проникновенный… Как они назывались в те времена: жрецы? Или еще как-то?.. Вот угораздило!

И главное, я так и не знаю, где я, что это за эпоха. Проклятие!.. И зачем мне понадобились эти десять минут?

Выход один — стартовать поскорее. Все равно куда: в современность или в небытие. Важно лишь сделать это так, чтобы неизбежный в случае неудачи взрыв не повредил предкам.

Для этого нужно, чтобы они отошли от хронокара подальше.

Как добиться этого? Пожалуй, вот как: скрыться — ну, хотя бы в этой чаще. И позвать их этаким жалобным голосом, словно бы стряслась беда: ногу сломал, что ли.

Предки, вернее всего, кинутся на помощь. И пока они станут разыскивать тебя в чаще, ты добежишь до машины.

Они не успеют приблизиться к хронокару настолько, чтобы взрыв задел их.

Все логично.

Воспользовавшись тем, что предки не смотрят на него, Колин нырнул в густую заросль молодых сосенок.

Согнувшись и закрыв глаза, чтобы защитить их от игл, Колин углубился в чащу. Он сделал всего лишь десяток шагов, и заросль вдруг кончилась: она шла, как оказалось, неширокой полосой. За ней обнаружилась просторная полянка, и Колин подумал мельком, что именно здесь следовало ему вынырнуть из субвремени, тогда не произошло бы совмещения с деревьями. Он подумал об этом лишь мимоходом и тотчас же забыл, потому что в нескольких шагах от него стояла машина, и Колин, не раздумывая, устремился к ней.

Безусловно, это была машина Третьего, гипотетического жреца. Машина, наконец, нечто способное дать почти абсолютно точную справку о времени, в котором оказался Колин. Машина жреца; итак, что это за машина?

Колин сделал несколько шагов, приближаясь к этому образцу материальной культуры неизвестного пока столетия.

С каждым пройденным метром шаги делались все медленнее; внезапно Колин поймал себя на мысли, что ему хочется идти на цыпочках — подкрадываться так, как будто бы не безжизненный механизм был перед ним, а какой-то из пещерных хищников третичного периода. Хронофизик остановился, не доходя до машины двух метров; не приближаясь более, обошел вокруг нее, стараясь понять, где же здесь вход или хотя бы каким же образом должен передвигаться этот по меньшей мере странный аппарат.

Входа не было; вообще не было ничего. Не было колес, не было воздушного винта, никаких движителей. Не было ни окон, ни дверей. Ничего. Да полно, машина ли это? Может быть, этот матово-серый купол — просто жилье или даже какое-то хранилище, а за машину, средство передвижения, Колин принял его потому, что хотел увидеть именно машину? Может быть, весьма вероятно. Было бы даже абсолютно ясно, если бы… если бы сооружение это стояло на земле.

Но оно не стояло. Во всяком случае, так казалось. Чтобы убедиться в этом, Колин опустился на колени, затем совсем прильнул к земле. Да, купол не стоял, а висел, неподвижно висел сантиметрах в тридцати над грунтом; густая трава росла под ним как ни в чем не бывало; небольшой черный жук сосредоточенно карабкался по зеленому стебельку, вот он достиг вершины, медленно распахнул крылья и вырулил из-под купола, направляясь куда-то по своим делам. Колин вздохнул и поднялся на ноги.

Да, висящий в абсолютной тишине и покое купол. Что это такое? Пока что созерцание аппарата ничуть не помогло Колину определиться, скорее наоборот. Итак, надо проникнуть внутрь. Должен же быть вход. И надо сделать это поскорее, пока хозяин машины еще согревает ладони у костра…

Колин решительно одолел те два метра, что еще отделяли его от машины. Положил ладонь на матовую поверхность.

И сейчас же отдернул ее. Ему показалось, что купол живой.

Его поверхность — Колин мог бы поклясться в этом — чуть шевельнулась под ладонью. Кроме того, она была тепла; не холод металла, не безразличная прохлада пластика — живое тепло! Так что же?..

Он не успел сформулировать вопрос до конца, потому что купол внезапно раскрылся перед ним, открывая вход. Колин шагнул вперед, не колеблясь. Купол едва ощутимо качнулся, словно восстанавливая равновесие; отверстие, через которое Колин проник, затянулось, и через секунду стало уже невозможно сказать, в каком месте оно только что было. Учитывая возможное коварство этой эпохи (что же это все-таки за эпоха? Ну, сейчас-то мы узнаем!), можно было предположить, что это ловушка. Капкан. Ну, теперь все равно…

Несколько секунд Колин стоял на месте, оглядываясь. Изнутри купол оказался более просторным, чем казалось снаружи. Нечто круглое и массивное располагалось в середине помещения, вокруг этого круглого находились сидения. Это было похоже на стол; было бы совсем похоже, если бы не занимавшие почти всю поверхность мерцающие круги, эллипсы и прямоугольники, в которых Колин скорее угадал, чем опознал шкалы приборов.

Значит, все-таки машина. В этом круглом постаменте, вернее всего, скрывается двигатель. Но как можно ездить, если все кресла обращены спинками к оболочке купола? В такой позе Колин не стал бы ездить не только по лесу, но и по самой широкой и безопасной дороге. Предки все-таки странные люди.

Хотя не все ли равно, как сидеть, если сквозь купол все равно ничего не видно?

Чтобы получить необходимое подтверждение последней мысли, Колин взглянул на купол. Почувствовав дрожь в ногах, он невольно опустился в ближайшее кресло.

Купол таял. Поляна проступила за ним, и окружающая ее стена леса. Поляна была безлюдна и солнечна. Затем она колыхнулась и растворилась, стена леса приблизилась вплотную к куполу, словно кто-то дал увеличение. Вот задрожал и лес, деревья изогнулись и исчезли. Колин увидел костер, и свой хронокар по соседству, и два человека по-прежнему сидели у костра. Ну да, вряд ли минули и две минуты с тех пор, как он их покинул.

А что, если…

Нет, слишком рискованно. Не говоря о последствиях, которые могут быть очень неприятными.

Но все-таки надо же что-то делать!

Ну, не обязательно трогать кнопки и клавиши.

А почему бы и нет? Какой бы непонятной ни казалась машина, нельзя забывать, что это техника прошлого. Что бы она ни выкинула, Колин сумеет ее укротить. Машины не люди, они всегда поступают строго логично.

Колин нажал на педаль. Ничего не произошло, если не считать того, что шкала одного из приборов засветилась голубым светом. И все. Купол не сдвинулся с места, не изменился и вид сквозь прозрачную стенку. Стояла такая же тишина. Впрочем…

Нет, не совсем так. Какой-то шорох слышался сзади. Колин повернулся вместе с креслом. За спиной не оказалось ничего, но вот стекло в рамке перестало быть прозрачным. На нем появились какие-то изображения; мутные, они становились все более четкими. Все-таки это экран. Сейчас мы увидим картины современной этим предкам жизни, и тогда станет совершенно ясно…

Колин протяжно свистнул. Что станет ясно? Ведь это…

Это же…

Это был он сам. Хотя и не совсем такой, каким привык видеть себя в зеркале, но ведь известно, что зеркало не дает нам точного изображения. Да, это был он сам, и он стоял, глядя прямо перед собой, поодаль располагался лес, но не этот лес, в котором он находился сейчас, а какой-то другой, а между лесом и Колиным располагались хронокары. Их было три, и около них возились люди.

— Черт знает что! — сказал Колин.

Это был мезозойский лес, тот самый, где экспедиция задержалась перед тем, как разделиться на группы. Все три хронокара экспедиции. И все люди налицо. Их спасли все-таки?

Ерунда, взорвавшийся хронокар спасти никто не в силах.

Да и Колина сейчас там нет: я вот здесь, и нигде больше.

Колин невольно тронул себя за ухо, прикоснулся к голове, к груди — да, он здесь. И он — там. Нет, это всего лишь трансляция из прошлого. Аи да предки!.. А этот, первый, каков артист: удивлялся очень естественно, когда я ему рассказывал! Ну, погоди, сейчас я…

— Погоди, погоди… — медленно произнес он.

Надо было досмотреть это до конца. Вот сейчас он, Колин, разговаривает с Арвэ. Ну да: это последний разговор перед тем, как группа Арвэ на одной из машин уйдет глубже в минус.

Но… нет, он же разговаривал не так!

Он помнит совершенно ясно: Арвэ тогда говорил о допустимом проценте риска, и Колин сказал, что чрезмерно рисковать не следует. Потом, как известно, Арвэ все-таки рискнул, и в результате произошла катастрофа. А это устройство в куполе все искажает.

Да нет, тут явное искажение. Не мог он так разговаривать.

Что там сейчас? Опять он сам; на этот раз к нему подошел мальчишка. Юра. О чем это? Жаль, нет звука — очевидно, он включается отдельно. Ага, вспомнил: Юра просит разрешения взять хронокар. Помнится, Колин тогда деликатно ответил ему, что с Юриным опытом не следует и подходить близко к машине, если в ней не находится кто-то из старших. Да, так было.

Ответ был правильным. Помнится, он еще что-то тогда прибавил… Да, это можно прочесть по губам сейчас, на экране.

Но опять-таки выражение лица… И поза! Колин, как это тебе раньше не приходило в голову? Вот как, оказывается, это выглядит со стороны! Не удивительно, что после этого мальчишка прямо-таки не мог поступить иначе. Он просто обязан был доказать, что справится с хронокаром, что здесь, в глубоком минусе, он оказался не благодаря недоразумению…

Он не справился. Но не я ли спровоцировал его на это?

Ведь если бы я то же самое сказал по-другому… если бы я не держался столь презрительно, всем видом не дал бы ему понять, что считаю его абсолютно лишним здесь… кто знает, может быть, ничего бы и не произошло?

Юра не вывел бы из строя хронокар. Арвэ с машиной не бросался бы в самое пекло. Все было бы в порядке, и ты сам сейчас не сидел бы в запрещенном времени, готовясь к смерти. Вот что было бы, если бы ты…

Да нет, это все бред. Несовершенная техника прошлого искажает. Она приписывает мне то, чего на самом деле не было.

Здесь все показано не так.

Брось, сказал Колин себе. Всё так. И виноват именно ты, и никто другой. Во всем виноват ты. С начала до конца. Ты виноват. Из-за тебя люди оказались в таком положении. Под угрозой гибели. И ты не имеешь ровно никакого права надеяться на то, что их спасет кто-то другой.

Ты не имеешь права умереть — это было бы подлостью.

Колин слабо усмехнулся. Новый философский аспект: смерть как подлость. Такого, кажется, еще не было.

Вот так наши предки! Ткнули носом. На этом странном экранчике показали тебе, чего ты стоишь…

И тут же он почувствовал, как начинают дрожать руки.

Этот Третий не предок. Он из плюс-времени. Из будущего.

И кажется, из достаточно отдаленного будущего. Значит…Значит, в нем и заключается спасение. Он спасет и тебя и всех остальных. Не для этого ли он и явился сюда?

Колин резко поднялся с кресла. Близкий костер за прозрачным куполом мгновенно отпрянул вдаль, стена сосен выросла перед ним, и людей не стало видно. В последний момент Колину показалось, что Третий поднял глаза и взглянул в ту сторону, где находилась эта его машина (но ведь он не мог видеть ее сквозь чащу? Или мог? Мало ли на что способны потомки…), и в глазах этих блеснуло пламя костра. Но стенки купола уже потеряли прозрачность и в одном месте послушно растворились.

Он соскочил на землю. Машина чуть качнулась.

Он взглянул на часы. Затем порывистым движением поднес их ближе к глазам. Стрелка секундомера бодро кружила по циферблату. Идут. Но как же могло получиться, что по своим часам он провел в машине всего лишь одну минуту? Они растягивают время, как резину, эти потомки!

Колин остановился у костра и взглянул прямо в глаза Третьему. В глазах этих действительно было пламя. Люди смотрели друг на друга, и Колин почувствовал, как ветры в его душе утихают и поднявшиеся было слова оседают на дно.

— Я понял, кто вы, — медленно произнес он.

— Хорошо, — мягко ответил Третий. — Но ведь главное было не в этом. Главное было, чтобы вы поняли, кто вы.

— Я был в вашей машине.

— Я знаю. — Третий улыбнулся, но улыбка не была обидной. — Так и должно было случиться. Значит, теперь вы знаете о себе намного больше. И сейчас можно сказать, что мы встретились по-настоящему. Садитесь к огню. Что может быть лучше такой встречи?

— Я многого не понял у вас…

— Это естественно, — сказал Третий. — Между вами и нашим собеседником — хозяином этого времени — целая эпоха; но нас с вами разделяет время куда большее. Но это не страшно, важно ведь не то, что вы поймете у нас, важно, чтобы все мы понимали те вещи, которые человек должен понимать во все эпохи.

“У него странное произношение, — подумал Колин. — Не такое, как у меня, но и предок говорит иначе. Вон как сейчас слушает этот предок: боится моргнуть, чтобы не пропустить чего. И все же сейчас не время для нравоучений. Надо спасать людей. Способен ли этот приезжий из будущего на такой шаг? Или, может быть, они там только наблюдают?” — Вы пришли помочь нам? — спросил он прямо.

— Вообще потомки не должны спасать предков, — задумчиво произнес Третий. — Скорее, наоборот; во всяком случае, так было всегда. Нет, я просто присел к вашему костру. Разве нам не о чем поговорить?

— Да, — сказал Колин, — возможно, поговорить и есть о чем. Но я, к сожалению, не смогу участвовать. Мне пора.

— Мы тут наладили машину, — сказал предок. — Я думаю, что она дойдет.

— Но вы-то, — сказал Третий, обращаясь к Колину, — вы-то знаете, что машина не выдержит.

— Иного выхода у меня нет, — сухо ответил Колин. — Я должен использовать все возможности. Что мне еще остается?

— Что остается? Вот костер. Остается посидеть и поговорить.

— И это единственное, чем вы можете помочь мне? Мне и всем остальным? Немного…

— Мы еще и не начинали разговора, — сказал Третий, — а ведь какую-то помощь вы уже получили.

“Вот на что он намекает, — подумал Колин. — Да, побывав в его машине, я понял, что умирать не имею права”.

Он взглянул на свою машину. Помочь мне — значит помочь хронокару. Но никакие ухищрения мысли не могут из ничего создать новый рест. Впрочем, может быть…

— Слушайте! — воскликнул Колин. — Но ведь мы можем поговорить и у вас в машине!

— Идя на выручку вашим друзьям? — спросил Третий. — Но это будет означать лишь, что спасете их не вы… Кроме того, я, как и вы, не имею на это права.

— Хорошо, — надменно сказал Колин. — Вы не имеете. Но я имею. И я возьму вашу машину…

— Нет, вам даже не сдвинуть ее ни на секунду. Мы ведь используем совсем другие принципы: вы проламываете время, мы его расщепляем… Нет, спасение не в этом.

— Откуда вам знать? У вас вряд ли случается такое…

— Такое случается везде, где есть поиск. У вас и у нас, а у предков наших случалось куда чаще.

Предок молча наклонил голову.

— Тем обиднее нам. Ну и мы нередко ставим результаты нашей работы выше себя самих. Хотя, может быть, это и неправильно…..

— Вы сомневаетесь?

— Люди всегда будут в чем-то сомневаться. А работа… Кто из нас знает, во что может превратиться открытие, хотя бы даже случайное? Например, однажды — это было уже достаточно давно, чтобы об этом можно было говорить совершенно точно, — однажды древняя экспедиция в минус-время, экспедиция очень слабая, немногочисленная, вооруженная очень немощной, с нашей точки зрения, аппаратурой…

— Такие бывали, — сказал Колин.

— Да. Так вот, одна из таких экспедиций, занимаясь вопросами изучения уровня радиации на планете, доказала, что увеличение этого уровня происходит скачкообразно.

— Так.

— И при этом скачки происходят в результате излучения сверхновых.

— Но это же…

— Нет, я не знаю, была ли это ваша экспедиция. Это могло быть сотней лет раньше или позже — для истории в конечном итоге это немного значит, а ведь то, что сделали вы, пока еще никому не известно… Вопрос радиации на планете имел интерес в основном исторический. Но мне хотелось бы сказать о другом. Сегодня, перед тем как сесть в машину, уходящую в минус-время, я остановился на пороге нашего института. Это Институт энергетики.

— Институт энергетики планеты, — мечтательно проговорил предок.

— Планеты? Нет… Энергетика планеты — слишком малозначительная тема, чтобы ею стал заниматься целый институт. Речь идет об энергетике вообще, энергетике человека и его цивилизации. Будет ли вопрос решен на Земле или на любой другой из семидесяти базовых планет семидесяти цивилизаций, составляющих сейчас Объединение человечества, значения не имеет. Я говорю о базовых планетах, потому что на остальных четырехстах с лишним планетах, заселенных нами, хроногация происходит Лишь с чисто подготовительными целями, настоящие исследования там еще не развернуты…

Колин закрыл глаза. Семьдесят планет — и еще четыреста.

Объединенное человечество. Единый мир, единый разум…

Он поднял веки. Деревья негромко шумели над головой.

Взошедшее солнце пробивалось сквозь кроны, прозрачный дым костра поднимался им навстречу. Звучали чистые голоса птиц.

Белка промчалась по стволу вниз головой. Все это было просто и прекрасно. Объединенное человечество…

— Итак, я стоял возле института, и один из друзей предупредил меня, чтобы я не задерживался в минусе: сегодня нам предстоит еще завершить всю работу по подготовке к эксперименту, который может решить задачу обеспечения энергией на долгие столетия вперед.

— Что-нибудь связанное с термоядерными реакциями?

Это спросил предок. Ему ответил Колин:

— Это решено уже в наше время. Вероятно, вы занимаетесь гамма-энергетикой, получаете энергию в результате реакции вещества с антивеществом?

— И эта задача решена уже давно, — ответил Третий. — Но у нас слишком мало антивещества. Нам так и не удалось обнаружить его в тех областях галактики, откуда было бы выгодно его транспортировать. И мы решили просто создать эти запасы поблизости. Вы знаете, что даже просто столкновение двух частиц достаточно высокой энергии может породить целые миры. Ну, а если эти частицы обладают обратным знаком… Если это античастицы…

— Ясно. Но ведь, чтобы разогнать их…

— Нужна колоссальная энергия, конечно. И мы долгое время не могли найти удовлетворительного решения вопроса. Однажды я вот так бродил в лесах и непрерывно думал именно над этим. На Земле очень много лесов, она зеленая планета. Мы сейчас полагаем, что надо использовать планеты по назначению, то есть развивать на них то, что наиболее выгодно. Например, на Марсе гораздо выгоднее строить энергетические централи, чем разводить леса — те леса, которые на Земле растут сами, если только им не мешать. Я жил на Земле в одном из лесов уже вторую неделю и вот так же сидел однажды у костра, когда вспомнил, что некогда читал о такой вот древней экспедиции, участникам которой удалось наблюдать взрыв сверхновой не столь далеко от Земли. И — это главное — в той точке неба, в которой до этого никакой звезды не было замечено.

— Ошибка наблюдения, — произнес Колин.

— А если не так? Если ее действительно не было, подумал я? Если этот взрыв — результат столкновения всего лишь двух частиц, но обладающих колоссальной энергией? Внешне взрыв вряд ли можно было отличить от взрыва сверхновой, особенно при том уровне знаний… Кто же разогнал эти частицы? Конечно, те поля, которые существуют во вселенной, вернее, в нашей Галактике. Вот так возникла схема эксперимента. Требовалось разобраться в конфигурации этих полей, но это было уже делом техники…

— Таким образом, вы…

— Не только я. Когда я вышел из лесу, оказалось, что к таким же выводам — хотя и иными путями — пришло еще четверо. Но это не главное. Как видите, та экспедиция, с которой я начал свой рассказ, в общем даже не подозревала, в чем заключается ее истинное открытие. Но если бы сведения об этой экспедиции не дошли до нас…

— Остальные четверо, так или иначе, пришли бы к тем же выводам, — сказал предок.

— Но ведь и они делали выводы не в пустоте. И они основывались на том, что было сделано раньше… И вот сегодня мой друг напомнил мне. Но разве я мог об этом забыть?

— Я понимаю, — сказал Колин. — Да, вы хотите помочь мне… Но разве меня надо еще убеждать в необходимости донести результаты до нашей современности? Я не хочу ничего иного… Но почему вы задержали меня, когда я хотел двинуться в путь?

— Подозреваю, что это был бы не лучший путь… Хотя я и сказал вам: я не уверен, что это именно ваша экспедиция.

— Малочисленная и слабая… — усмехнулся Колин. — Но что мне остается делать?

— Может быть, подумать как следует?

— Вы хотите, чтобы я думал здесь, когда остается все меньше времени? Пусть я даже что-нибудь придумаю — за час, допустим. Но если я пущусь в дорогу через час, то ничто уже не успеет, ничто больше не поможет людям там, в глубоком минусе. А ведь взрыв наблюдал не я, а именно они…

— И поэтому вы предпочитаете кинуться в неизвестность сию минуту?

— Моя честь требует этого.

— Устарелая трактовка. Ваша честь требует не того, чтобы вы погибли с ними, а чтобы вы их спасли.

Колин поднялся.

— Мне кажется, это бесполезный разговор. Каждый из нас руководствуется понятиями своего времени. И если они погибнут, то даже доставленные мною результаты…

Он шагнул к хронокару, но Третий положил руку ему на плечо, поднявшись от костра и встав рядом. Только сейчас Колин понял, насколько тот выше его и шире в плечах.

— Колин, друг мой, — укоризненно сказал Третий. — Неужели вы думаете, что я так спокойно беседовал бы с вами, если бы все было оставлено на произвол судьбы? Нет, мы не спускаем с вас глаз. Все мы звенья одной цепи.

— Это я знаю.

— Но ведь это значит, что и выход надо искать не на путях прошлого, а на направлениях будущего!

— Не на путях прошлого… А как? Вот если бы я мог сообщить Сизову, что необходимо срочно вылететь… Если бы связь в субвремени была возможной…

— Видите, вы уже начинаете мыслить категориями будущего! Если бы связь была… Так изобретите ее!

— Вы шутите!

— Нет. Попробуйте по-иному взглянуть хотя бы на то, что с вами произошло вчера, сегодня… Даже на самые трагические события.

— Самым трагическим было то, что хронокар вышел из строя. Мальчик сжег его…

— Так. Каким образом?

— Он усиливал ритм и одновременно по ошибке дал сильное торможение. Я это помню совершенно ясно, я был при этом. Правда, снаружи. По словам мальчишки, фигурально выражаясь, от замыкания даже взвыли маяки.

— Вот именно!

— Но ведь они находились в субвремени… Погодите! Неужели вы хотите сказать…

— Что у вас в институте ведь тоже стоит маяк. И расстояние во времени здесь уже очень мало.

— Это выход! — вскричал Колин. — Это идея…

Он кинулся к хронокару. Затем резко остановился.

— Но даже таким способом я не смогу сообщить им ничего! У нас нет приборов.

Наступило секундное молчание. Затем предок, до сих пор неподвижно сидевший у костра, повернул голову и усмехнулся.

— Оказывается, и нас еще рано списывать со счета, — сказал он. — И мы еще можем пригодиться…

— Я вспомнил… — прошептал Колин.

Третий кивнул.

— Да. Теперь ваша очередь помочь, предок.

— Диктуйте текст, — сказал предок.

— Вам придется только, — сказал Третий, — тормозить не один раз, а несколько. И осторожно, чтобы не сжечь ячейки сразу, но и достаточно сильно. Вы сможете?

— Когда-то, — сказал Колин, — меня считали лучшим минус-хронистом. Поторопимся. Времени действительно немного.

 

6

Отправив сообщение, он вернулся к костру. Теперь рест был сожжен окончательно. Слабое голубое облачко вылетело из двери ретаймерного отделения и рассеялось в воздухе.

— Ну вот, — сказал Третий. — Как видите, вы спаслись сами. Главное было — найти нужное направление мысли. Об этом можно говорить много, но мне пора. Я слышу, как мои друзья торопятся из минус-времени. Всем хочется участвовать в энергетическом эксперименте. И для всех там найдется дело, если мы только не опоздаем на свои корабли.

— Они торопятся сейчас? — спросил предок. — А если бы их увидеть… хотя бы на миг?

— Вообще это не принято, — задумчиво промолвил Третий. — Но ради нашей необычной встречи…

Он поднял голову, лицо его приняло выражение глубокой сосредоточенности. Колин и предок смотрели на него. Он покачал головой и протянул руку по направлению поляны. Тогда они стали смотреть туда.

Казалось, шквал взметнул воздух над поляной и заставил его дрожать и клубиться. Еще секунду ничего не было видно.

А затем появилась экспедиция.

…Они возникали не более чем на секунду каждый. Матовые полусферы, эллипсоиды, машины других, более сложных и сразу даже трудноопределимых форм, они появлялись по нескольку сразу и почти тотчас же исчезали. Но на смену им шли и шли все новые, новые… Прошло полминуты, и минута, и пять минут, а поток их все не иссякал, многообразие форм увеличивалось, они проскальзывали перед глазами людей все быстрее, быстрее… Колин стоял, опираясь на плечо предка, у них перехватило дыхание, и Колин, несмотря на всю свою выдержку, почувствовал, как у него оглушительно колотится сердце.

И внезапно поток машин иссяк.

— Мне пора, — сказал Третий. — Вот мы и расстаемся. Ничего не поделаешь: мы разные поколения, из разных эпох. И лицом к лицу со временем выступаем порознь. Но не в одиночку.

— Это чудесно, — сказал предок. — Но ведь мы всегда ощущали, что так оно и есть. Должно быть!

— Конечно, — сказал Третий, улыбаясь. Он кивнул на прощанье и сделал несколько шагов к машине. Потом обернулся. — Не забывайте, каждому из нас всегда сопутствуют предки и потомки. Предки, живущие в памяти, и потомки, живущие в мечтах. И мы не можем представить себя без них, потому что не может быть человека без памяти и мечты.