А. В. Сафронову

Последнего татарника огонь

В тот миг погас на Куликовом поле,

Когда от боли озверевший конь

Его прибил железною подковой.

Закат угрюмо трогал высоту.

Стихала битва.

Пахло тенью росной.

Был страшен конь:

Мундштук горел во рту,

Ломая зубы,

Обжигая десны.

Был страшен конь,

Окрашенный зарей:

В его крестце

С утра

Стрела

Торчала,

И он весь день метался одичало

Над трупами, над влажною землей.

Века…

Века с того минули дня.

Минули Освенцим и Хиросима.

А я все слышу

Крик невыносимый,

А я все вижу

Этого коня.

Все вижу я,

Как с кровью пополам –

Не рьяно, а устало, постепенно –

Еще зарей окрашенная пена

В два ручейка

Течет по удилам.

Погасни же, кровавая заря!

Яви прохладу,

Тишину на раны…

Из векового древнего тумана

Глядит на мир восьмое сентября.

Я все понять бы в том тумане мог,

Я все коню безгласному прощаю,

Но как он боль, скажите,

Превозмог,

Когда ушел,

Погасший,

Из-под ног

Татарника неяркий огонек,

Гореть и жить уже не обещая?!

Кто был хозяин этого коня –

Не мне судить!

Да и не важно это.

Коня, не увидавшего рассвета,

Мне жаль

С высот сегодняшнего дня.

Он умирал,

Не ведая о том,

Что я

Спустя века

О нем припомню,

Что я приду на Куликово поле,

Сорву татарник бережно, с трудом.

С трудом…

И он горит в моих руках

Среди степной и обнаженной сини,

Напоминая

Жизнь мою в веках,

И смерть мою,

И воскрешенье ныне.

Легли колюче

На мою ладонь

Четырнадцатый век

С двадцатым веком…

А там,

Над Доном,

Бродит мирный конь

И слепо

Доверяет человеку.