Владимир Фирсов

Бунт

- Иннокентий Борисович, связь кончается. Они уже пилят мачту, - сказал Лебединский.

Он полулежал в неудобном металлическом кресле перед экраном, стараясь дышать неглубоко и медленно.

"Как жаль, - подумал он, - что этот великолепный воздух нельзя будет взять с собой". В сущности, только здесь, на Луне, он впервые понял, как это замечательно - воздух, когда его много, когда его можно пить, пить, пить - без оглядки на стрелку неумолимого манометра. "Если вернусь на Землю, - подумал он, - буду все свободное время лежать где-нибудь на берегу речки и дышать по системе хатха-йоги - полной грудью, начиная вдох и выдох с диафрагмы, чтобы вентилировать легкие насквозь".

За иллюминатором ритмично вспыхивало бесшумное пламя - это взбунтовавшиеся машины разрезали массивные опоры радиорелейной мачты. Пламя атомных горелок выхватывало из мрака фантастические очертания машин, по изрытым склонам кратера метались длинные тени. Мачта уже заметно наклонилась в сторону. Как только она рухнет, погаснет экран видеофона, и связь со Станцией станет возможной только через спутники, если роботы не доберутся и до последней антенны на макушке купола. Но спутники появляются над Базой не так-то часто - им нужно два часа на облет Луны. "Неужели не успеют найти Федосеева? - подумал Лебединский. - Тогда мне каюк".

- Федор Ильич, а что они строят? - спросил с экрана профессор Смольный. Лебединский молча пожал плечами. - Вы уж присмотритесь, пожалуйста. Почему-то мне кажется, что Федосееву это будет интересно.

Лебединский покосился на инфракрасный экран наружного обзора. Ночь наступила недавно, предметы еще не успели остыть, и на экране было довольно хорошо видно, как приземистые грузовики волокут длинные стальные балки, предназначавшиеся для строительства обсерватории, к центру кратера, где вырастало какое-то фантастическое сооружение. Вокруг него суетились юркие строительные роботы, что-то обнюхивая, ощупывая, поправляя. Машины двигались в строгом порядке, подчиняясь механической воле главного кристалломозга.

Несколько в стороне ремонтный робот деловито распиливал вездеход Лебединского. Отрезанные куски он тут же взваливал на покорно ожидавшую "камбалу".

- Что-то не додумано в этих машинах, - сказал Лебединский. - На Земле они вели себя, как ягнята. Я не мог на них нарадоваться.

- Федор Ильич, может быть, вы все-таки приготовите взрывчатку? На случай, если Федосеев не отыщется. Иначе вам не прорваться.

- Не стоит к этому возвращаться, Иннокентий Борисович. Я понимаю, что Международный Совет вам не дает житья. Но Федосеев отыщется. Человек не иголка. Время еще есть.

Профессор Смольный кивнул головой и задумался. Конечно, в Совете предложили радикальное решение. Взрывчатка на Базе есть, и швырнуть пакет в "бегемота" - так назывался робот-координатор - даже в неудобном скафандре не составит труда. Пока взрывчатка долетит, Лебединский вполне успеет укрыться от осколков в куполе. Но если большой кристалломозг погибнет, строительство обсерватории будет сорвано. Роботы работают круглосуточно, а люди так не могут. Три смены по двадцать человек, прикинул профессор в уме. По человеку на машину. Станция не вместит даже половины. Да и прокормить столько народу мы не сможем. А времени нет. "Океан" стартует к Марсу через три месяца. Планеты ждать не будут. А отложить вылет - все равно что отдать готовый корабль на слом. За два года он безнадежно устареет.

Профессор привычным жестом поднес руку к подбородку, чтобы погладить давно сбритую бороду, и тут же опустил ее. Что поделать - бород на Луне не носят. В скафандре борода неудобна и опасна.

Лебединский увидел на экране, как за спиной у Смольного появилась фигура радиста. Он протянул профессору радиограмму.

- Это американцы, - сказал начальник Станции, пробежав текст. "Потомак" завершил маневр и идет к Луне. Фостер сказал, что он или взорвется, или успеет к вам.

- Дай бог ему не взорваться, - вздохнул Лебединский. - Но я не знаю, как он надеется выгадать на этом перелете чуть ли не сутки.

- "Потомак" идет почти напрямик с десятикратным ускорением. Расход топлива невероятный - он сожжет за один рейс свой месячный запас, но зато выиграет время.

- Фостер славный парень, - задумчиво сказал Лебединский. - Ему сейчас нелегко.

Он снова вздохнул и посмотрел на циферблат часов. На экране опять возникла фигура радиста.

- Иннокентий Борисович, - сказал он, - получена ракетограмма от Чередниченко.

- Вот видите, Федор Ильич, - с притворной бодростью сказал Смольный, прочитав текст, - Чередниченко опережает график на две минуты. Водители молодцы. Ваша задача значительно облегчается. Но вы все-таки приготовьте взрывчатку. - И он исчез с экрана.

"Все, - подумал Лебединский. - Спилили они мачту. Теперь остается только ждать. Неужели так и не найдут Федосеева?"

Он протянул руку к пульту и выключил ставший ненужным экран.

Разведочный робот-скалолаз стоял наготове в открытой камере шлюза, слегка шевеля восемью суставчатыми ногами. Казалось, он дрожит от волнения перед предстоящей ему безумной гонкой. Но Лебединский знал, что это идет обычная проверка механизма после получения новой программы. Машина не может волноваться.

Он вышел из шлюза, закрыв за собой герметическую Дверь. На удачу своего замысла он почти не надеялся. Вероятнее всего, что и этот робот сразу выйдет из повиновения, как только окажется вне купола. Так случилось с предыдущими машинами. Один за другим два строительных робота, стоявших в бездействии под навесом, отключились от связи и примкнули к бунтовщикам, как только Лебединский вставил им в пасти перфокарты с программами. Однако выбора не было - дышать под куполом становилось все труднее.

Все произошло неожиданно и глупо. Лебединский приехал на Базу, чтобы встретить ракету-автомат с конструкциями будущей обсерватории. Роботы мирно трудились, прокладывая дорогу к месту строительства. Ими руководил "бегемот" - робот-координатор, приземистый, с прочнейшей титановой броней, спасавшей его огромный кристалломозг от ударов метеоритов. Лебединский сменил программу у "бегемота", и роботы покорно поплелись за вездеходом к космодрому. За сутки они закончили разгрузку ракеты. До захода Солнца оставалось несколько часов, и Лебединский радовался, что не придется возвращаться в темноте. Когда роботы уложили возле шоссе последнюю ферму и ракета улетела, он вышел из купола, чтобы отправить их на постройку дороги. В тот момент, когда он извлек программу из-под массивной крышки на теле "бегемота", раздался сигнал тревоги.

Причина была обычная: вспышка на Солнце. Лебединский поступил по инструкции - он укрылся под непроницаемый купол Базы и стал дожидаться, когда поток радиации ослабнет. Ждать пришлось долго. Наконец красная лампочка индикатора на пульте погасла. Лебединский вышел наружу и увидел картину чудовищного разгрома.

В кратере творилось что-то неописуемое. На том месте, где недавно стояла ракета, возвышался каркас странного сооружения, вокруг которого суетились роботы. Ярко вспыхивали огни сварочных аппаратов. Оторопевший инженер увидел, как два робота деловито приваривают к каркасу только что привезенную ракетой ферму от будущего телескопа. Антенны приводных радаров на гребне кратера были спилены, с ног вездехода, на котором приехал Лебединский, сняты гусеницы, и раскрашенный в веселую желтую краску ремонтный робот разрезал его пополам. Из вездехода била серебристая струя и падала на почву белыми хлопьями. Лебединский не сразу сообразил, что это вылетают из разрезанной магистрали остатки кислородного запаса.

Впрочем, о кислороде он в первый момент не подумал. Переключив связь на роботов, он попытался остановить их, но машины не реагировали на его сигналы. Испуганный и разозленный инженер бросился вперед и встал у робота на пути. Еще не было случая, чтобы машина не остановилась перед человеком. Но на этот раз взбесившийся механизм сбил его с ног, и он чудом избежал смерти под гусеницами.

Тогда Лебединский понял, что дело плохо. Он вернулся в купол и доложил начальнику Станции о странном бунте.

- Сколько у вас кислорода? - сразу спросил Смольный. Лебединский посмотрел на поясной пульт скафандра. Тусклый глазок индикатора показал, что воздуха в баллонах осталось совсем мало - от силы часа на два. "Пора зарядить их", - решил Лебединский и тут же вспомнил про белые хлопья вокруг вездехода. "Придется ждать в куполе", - подумал он. В куполе всегда был месячный запас кислорода. Для очистки совести он взглянул на манометр и похолодел - стрелка стояла на нуле.

- Иннокентий Борисович, тут что-то не в порядке, - сказал он. - Я выйду проверить.

Он захлопнул забрало шлема и через шлюз вышел из купола.

Кислородный запас Базы хранился в больших баллонах, стоявших в ряд под противометеоритным навесом вдоль наружной стены. Такое размещение было удобно для смены опустевших баллонов. Но сейчас Лебединский с ужасом увидел, что ни одного баллона не было на месте. Оплавленный отрезок кислородной магистрали и знакомые белые хлопья под ногами свидетельствовали о том, что роботы похозяйничали и здесь.

Он мгновенно прикинул в уме объем купола. Часов на шесть воздуха под куполом хватит. Часа на два - в баллонах. Итого - восемь. До Станции пятьсот километров. Десять часов пути для вездехода. В лучшем случае девять. Значит, вездеход не успеет. "Рубин" долетел бы сюда за пятнадцать минут, но он сейчас у Земли, на орбитальной станции - на нем меняют двигатели.

Через десять минут после рапорта Лебединского быстроходный вездеход "Кузнечик-3" вышел со Станции и на максимальной скорости направился к Базе. Его вели Шредер и Бек-Назаров. Еще через пятнадцать минут лучший водитель на Луне Степан Чередниченко повел вдогонку свою машину.

По радио полетели запросы - на Землю, на американскую станцию Литл Америка, приютившуюся на северных берегах Моря Кризисов. Через час о событиях на Луне стало известно в Организации Объединенных Наций. Американский лунолет "Потомак", только что стартовавший с промежуточной орбиты, изменил курс и устремился к Луне с предельным ускорением. Была объявлена готовность номер один на десятках станций слежения и космической радиосвязи, на искусственных спутниках, в вычислительных центрах. Три с половиной тысячи человек, поднятые по тревоге, приготовились к борьбе за жизнь космонавта.

Станция была построена на южных склонах кратера Торричелли. Этот полуразрушенный кратер на окраине Моря Спокойствия оказался идеальным местом для возведения первого опорного пункта, откуда человечество начало осваивать Луну. Он был достаточно удален от экватора, что уменьшало нестерпимый нагрев в долгие полуденные часы. Лежавшие севернее тысячекилометровые равнины двух смежных морей - Спокойствия и Ясности, - на которых не было сколько-нибудь серьезных препятствий для вездеходов, открывали широкий простор для быстрых и плодотворных исследований. С юга вплотную к Станции подступал гигантский горный район с пятикилометровыми пропастями, с кратерами-исполинами Теофил и Кирилл, представлявший такой клубок увлекательных загадок, распутывать который не хватило бы и сотни лет Но самое главное, в этом месте была вода - десятки тысяч кубометров льда, лежавшего сразу под поверхностью Луны.

Находка воды была необычайной удачей. Отпадала необходимость дорогостоящей транспортировки воды и кислорода с Земли. Атомный реактор Станции вырабатывал достаточно энергии, чтобы с помощью электролиза получить практически неограниченное количество драгоценного кислорода. С водородом было хуже - его постоянно не хватало. Электрореактивные двигатели "Рубина" пожирали неимоверное количество водорода. Все же с грехом пополам Станция обеспечивала себя достаточным количеством горючего для лунолета, отказавшись от доставки его с Земли. Это позволило намного увеличить темпы научных исследований.

При всех своих достоинствах место, выбранное для Станции, имело один серьезный недостаток. Коварный лунит, шлакоподобный материал, из которого состояли почти все более или менее ровные участки Луны, не выдерживал веса космических кораблей. Для посадки "Рубина" была построена небольшая площадка рядом со Станцией, но тяжелые транспортные ракеты-автоматы приходилось принимать на экваториальной. Базе, где в небольшом кратере, лежавшем на прочнейшем базальтовом массиве почти в самом центре видимого с Земли диска Луны, самой природой был оборудован превосходный космодром. Дальше грузы доставлялись сухопутным транспортом.

Станцию и Базу разделяло пятьсот километров. Именно это расстояние предстояло преодолеть вездеходам, устремившимся на выручку к Лебединскому. Электронные машины составили точный график движения и выбрали единственный возможный вариант. Через семь часов после отправления вездеходов Лебединский должен выйти им навстречу. В этот момент передовой вездеход будет в ста пятидесяти километрах от Базы. За два часа (именно на такое время хватит кислорода в баллонах у инженера) вездеход пройдет еще сто километров. Остальные пятьдесят километров Лебединский должен преодолеть сам. Пешком это невозможно. Но в его распоряжении оставался разведочный робот-скалолаз, способный передвигаться по ровному месту со скоростью до двадцати километров в час. Правда, никто не знал, станет ли робот слушаться команды или тоже примкнет к бунтовщикам.

Ответ на этот вопрос смог бы дать создатель роботов - Петр Иванович Федосеев, но никто на всей планете не знал, где его искать, - на Земле было воскресенье, а в подмосковных лесах достаточно укромных уголков для таких страстных любителей рыбной ловли, каким был Федосеев.

Специалисты из Института Луны предложили создать мощную радиозавесу с помощью нацеленных на Базу радаров станций слежения за космическими кораблями. Созданные радарами помехи, считали они, прервут всякую радиосвязь между роботами и главным кристалломозгом и помешают скалолазу взбунтоваться. Однако подсчеты показали, что перекрыть всю полосу частот, используемых роботами, наличной техникой не удастся. Как на грех, не было известно, какие именно частоты отведены для скалолаза, и выяснить это в оставшиеся часы не представлялось возможным. Тем не менее вычислительные центры выдали программы для всех мощных радиолокаторов и радиотелескопов, и десятки антенн повернули решетчатые уши к крошечной точке на окраине Центрального залива.

Никогда еще линии связи Земля-Луна не работали с такой нагрузкой. Вице-президент Международного Совета по Луне профессор Клейн то и дело осведомлялся о продвижении вездеходов, о самочувствии Лебединского, уточнял с начальником Станции профессором Смольным детали операции. Именно он предложил восстановить связь Станции с Базой через околоземную систему спутников. И уже через тридцать минут после того, как рухнула радиорелейная мачта, спиленная обезумевшими машинами, связь Станции с Базой восстановилась. Но теперь радиоволны, сорвавшиеся с антенн Станции, проделывали гигантский путь от Луны до связного спутника, висящего на расстоянии тридцати шести тысяч километров от поверхности Земли. Оттуда они попадали на Землю, пробегали несколько сот километров до гигантских антенн Центра дальней космической радиосвязи и вновь устремлялись к Луне, к тонкому прутику антенны, торчащему над куполом Базы. Эта связь была односторонней - сигналы слабенькой радиостанции Базы не долетали до Земли. Но каждые сорок минут над Базой появлялся один из трех экваториальных связных спутников Луны, и тогда Лебединского слышали на Станции.

- И все-таки я настаиваю на нашем плане, - возбужденно говорил Клейн начальнику Станции. - Радиозавеса не дает нам полной гарантии успеха прорыва. Если робот выйдет из повиновения, гибель вашего товарища неизбежна. "Потомак" тоже не успевает. Он придет к Базе в лучшем случае на тридцать минут раньше вездехода. Большего выжать из корабля не сможет сам Господь Бог. Я вообще удивляюсь, что Фостер еще жив и даже поддерживает связь.

- Я говорил с Федором Ильичом, - сказал Смольный. - Он категорически против уничтожения "бегемота".

- Нет, русские положительно неисправимы, - всплеснул руками Клейн. Забота о себе никогда не была их национальной чертой. Какая-то дурацкая машина вам всегда важнее собственной шкуры. Но я категорически настаиваю, наконец, я требую от вас, как от начальника Станции, приказать господину Лебединскому взорвать главный кристалломозг, и чем скорей, тем лучше.

- Хорошо, я прикажу ему, - без особого энтузиазма согласился профессор. - Но боюсь, что Лебединский меня не послушает. Он уверен, что Федосеев найдется.

Смольный взглянул на большой циферблат, расположенный выше экрана. Вездеходы были в пути уже шесть часов. Под куполом Базы дышать почти нечем. Он представил, как Лебединский неподвижно лежит в кресле и тоже смотрит на стрелку секундомера, которая мягкими толчками неторопливо движется по кругу. Один круг - минута. Надо выдержать еще шестьдесят. Ровно через час с антенн наземных и космических станций выплеснутся сгустки радиоимпульсов, за полторы секунды пролетят пространство между Землей и Луной и ворвутся в трехсотметровый кратер, залитый непроницаемой тенью. Они ударят в скалы, отразятся, замечутся, дробясь и ломаясь, заполняя вечно молчащую пустоту чудовищным, неслышимым для уха радиогрохотом. Внешне ничто не изменится в кратере. Но движения взбесившихся машин вдруг станут неуверенными. Не слыша в реве радиозавесы приказов главного кристалломозга, они остановятся. Тогда откроется камера шлюза, и уродливый металлический паук помчится навстречу вездеходам, держа в лапах неподвижную фигурку в скафандре.

Электронные машины давно подсчитали каждый метр пути, каждый литр кислорода в баллонах. Всего час пятьдесят три минуты будет жить Лебединский после того, как он откроет вентиль кислородного баллона - откроет совсем, до отказа, чтобы очистить отравленный мозг и найти силы дойти до шлюза, - и ровно через минуту наполовину прикроет его. За эти час пятьдесят три минуты робот унесет его на сорок километров - большего скалолаз не сможет сделать даже с красной аварийной карточкой в пасти. Быстрее на всей Луне могут Двигаться только разведывательные вездеходы - "кузнечики". Их максимальная скорость по ровному месту - пятьдесят километров в час. Но в тот момент, когда Лебединский повернет вентиль и захлопнет гермошлем, вездеход Чередниченко будет находиться в ста пятидесяти километрах от Базы. А это значит, что Лебединскому не хватит тринадцати минут.

Профессор раздраженно отшвырнул в сторону ленту вычислительной машины и повернулся вместе с креслом к Тевосяну, сидевшему у главного пульта. Сейчас должны поступить ракетограммы от вездеходов, и тогда станет известно, удалось ли Чередниченко опередить график и отнять хоть немного от этих проклятых тринадцати минут. "Поневоле станешь суеверным", - подумал он, разглядывая косо остриженный затылок Тевосяна.

Катушки магнитофона на главном пульте закрутились. Смольный взглянул на часы. "Шредер пунктуален, как всегда", - подумал он. Сообщение от него поступило секунда в секунду.

Но второй вездеход сейчас не интересовал начальника Станции. "Кузнечик" Шредера должен был идти к Базе с максимальной скоростью, но не переступать запретных границ аварийного режима. И сейчас он далеко отстал от машины Чередниченко, хотя и вышел на пятнадцать минут раньше. За эти пятнадцать минут Степан успел сбросить со своего вездехода все что можно, включая тяжелые баллоны с многосуточным запасом кислорода. Теперь кислорода у него не хватит даже на возвращение. Это не страшно - позади второй вездеход. Зато облегченная машина могла идти с максимальной скоростью, на что и рассчитывал профессор, разрешая рискованное путешествие, строжайше запрещенное инструкцией.

Профессор Смольный хорошо знал Чередниченко - неутомимого, неунывающего атлета, прекрасно тренированного борца и боксера, многократного чемпиона страны в технических видах спорта, человека, влюбленного в скорость, способного на рискованные, но безукоризненно обоснованные решения. Поэтому именно ему он доверил этот тяжелый пробег, от которого зависела жизнь Лебединского. Степан, как никто другой, умел водить машину, и только он мог бы вести ее много часов в опасном режиме, когда на пульте управления тревожно горят красные лампочки, предупреждая о возможности аварии, и только интуиция водителя спасает от немедленной, катастрофы. Только человек отчаянной храбрости и железной воли мог выдержать это, и профессор знал, что Чередниченко выдержит.

В душе профессор боялся признаться себе, что относительно второго водителя - Миронова - у него нет такой твердой уверенности. Маленький геофизик появился на Станции недавно, и никто из нынешнего состава раньше его не знал. Сейчас профессору вспомнился полузабытый эпизод, относившийся к первым дням пребывания Миронова на Луне. Метеорит ударил в только что прибывшую цистерну с водой, которая стояла недалеко от входа в Станцию. Воды тогда не хватало, и каждой каплей приходилось дорожить. Перевозили ее в цистернах-автоматах с электроподогревом - горячую воду было удобно переливать куда угодно. Метеорит разворотил в цистерне порядочную дыру, и струя кипятка била наружу, тут же замерзая на грунте, а Миронов, вызванный по тревоге, в это время педантично проверял свой скафандр, хотя выпускающий - это, кажется, был Бек-Назаров - сделал это еще раньше и заверил его, что все в порядке. Миронов поступил точно по инструкции, которая обязывала каждого выходящего лично проверить скафандр. Однако несколько тонн воды вытекло, и они остались без водорода. Очередной вылет "Рубина" был сорван. Правда, взамен обитатели Станции нежданно-негаданно получили прекрасный каток, положивший начало повальному увлечению коньками. Но несколько дней Бек-Назаров разговаривал с Мироновым подчеркнуто официальным тоном.

Ничего особенного в этом случае не было. В конце концов вода - это только вода, а выход в неисправном скафандре означал быструю и неотвратимую смерть, поэтому понять состояние новичка профессору было нетрудно. Однако он не мог не признать, что Миронов, сам того не желая, высказал недоверие к товарищу. Несмотря на то, что поведение Миронова полностью обусловливалось инструкцией, эпизод оставил какой-то неприятный осадок.

Были и другие мелочи, обычно проходившие незамеченными в кипучей жизни лунных будней. Но сейчас они вспоминались все сразу, создавая у начальника Станции настроение тревоги и неуверенности. Профессор уже жалел, что послал на головном вездеходе именно Миронова, хотя иначе он поступить просто не мог. Ни Шредер, ни Бек-Назаров, идущие на "Кузнечике-3", особым мастерством вождения не отличались, а других людей под рукой не оказалось.

Начальник Станции снова покосился на нелепую прическу Тевосяна. "Кому-то из следующей смены придется учиться на парикмахера, - подумал он. - А то стригут ребята друг друга как бог на душу положит".

Он перевел взгляд выше, на циферблат часов. Ракетограмма от Чередниченко запаздывала.

Над темным овалом экрана настойчиво мигал зеленый глаз - Земля требовала связи. Профессор нажал кнопку.

- Иннокентий Борисович, мы отыскали жену Федосеева, - возбужденно заговорил с экрана молодой секретарь Астросовета. Он работал на связи со Станцией всего несколько дней и, выходя в эфир, каждый раз сильно волновался. - Она сказала, что Петр Иванович обязательно будет смотреть сегодняшний матч. Он взял в машину телевизор.

- Какой матч? - спросил недоуменно Смольный и тотчас вспомнил, что обитатели Станции с нетерпением ожидали полуфинальной встречи на Кубок мира между сборными СССР и Англии, которая транслировалась из Лондона по всемирной сети телевидения. Судя по времени, уже шел второй тайм.

- Ну и что же7 - спросил Смольный равнодушно. Футбол сейчас не интересовал начальника Станции. Гораздо больше его занимало другое - почему запаздывает ракетограмма от Чередниченко.

- А вот послушайте, - сказал секретарь, протягивая руку к пульту.

И тотчас же из динамика раздался рев двухсот тысяч глоток, сквозь который с трудом прорывался голос комментатора. На экране было видно, как клубок алых и белых маек катился по изумрудной траве к воротам советской сборной.

- ...ный и быстрый нападающий. Его точные передачи всегда очень опасны. Вот и сейчас он обходит нашего защитника и навешивает мяч на ворота. Сейчас будет удар!

Динамик загремел так, что Смольный даже поморщился. Но мяч прошел высоко над штангой и упал на трибуны.

- ...не удалось изменить счет, - расслышал, наконец, профессор. - Я воспользуюсь короткой паузой в игре, чтобы напомнить зрителям...

Голос прервался на полуслове, и на секунду стало очень тихо. Затем динамик заговорил снова.

- Товарищи телезрители! - сказал кто-то - уже не комментатор. - Я обращаюсь к вам по совершенно неотложному делу. Возможно, что эту игру смотрит сейчас Петр Иванович Федосеев. Его срочно вызывает Лунная Станция. Петр Иванович! Если вы слышите меня, немедленно, не теряя ни секунды, свяжитесь с Астросоветом. Повторяю: Петр Иванович Федосеев! Вы должны немедленно связаться с Астросоветом. От этого зависит жизнь человека.

Вратарь на экране разбежался и ударил по мячу. Тотчас же стадион исчез, и перед Смольным снова появился взволнованный секретарь.

- Вы слышали? - спросил он. - Думаю, что скоро Федосеев объявится.

- Пожалуй, что так, - пробормотал профессор. - Конечно, он сидел где-нибудь перед телевизором, забыв про свои удочки.

"Это хорошо, - подумал он. - Уж Федосеев-то придумает, как усмирить свои машины. Лишь бы Чередниченко успел".

Но Чередниченко молчал, хотя прошли все сроки для связи. Он молчал и через час, когда наступило время дать радиозавесу и надо было снова решать, выходить ли Лебединскому навстречу пропавшему вездеходу - может быть, на верную смерть - или отменить весь план и оставить его в куполе, обрекая на мучительную агонию, в надежде на то, что "Потомак" все-таки успеет.

Чередниченко молчал потому, что его разбитый вездеход в это время лежал среди непроходимых скал далеко в стороне от дороги.

Дорога до Базы была проведена еще во время постройки Станции. Ее сооружение не потребовало особых трудов - южная окраина Моря Спокойствия представляла гладкую равнину, на которой требовалось лишь местами выровнять почву да расставить ярко окрашенные металлические вешки с мигающими по ночам лампочками. Вести вездеход между двумя рядами огней было легко даже в полном мраке. Кроме того, вешки очень хорошо были видны на экране радиолокатора. Словом, поездка по такой дороге не представляла трудностей ни днем, ни ночью. Даже грузовые роботы - "камбалы" с примитивным кристалломозгом благополучно преодолевали путь между Базой и Станцией без всяких происшествий.

С первой секунды пути Чередниченко выжимал из машины все, что было возможно. Утопив клавишу хода далеко за ограничительную защелку, он гнал вездеход вперед, заставляя моторы стонать от напряжения.

Широкий серп Земли, висевший почти над головой, давал достаточно света, чтобы привыкший к темноте глаз различал детали лунной поверхности. Поэтому Чередниченко вел машину, даже не включая фар.

Миронов молча сидел у него за спиной, борясь с подступающей тошнотой.

Быстрая езда на "кузнечике" имела свои особенности. При скорости, близкой к максимальной, тяжелая машина начинала раскачиваться с носа на корму, иногда почти отделяясь от грунта. Отличная амортизация не ослабляла, а даже усиливала качку. Казалось, машина мчится по морю, то и дело взлетая на гребни волн и скатываясь оттуда.

При испытаниях на Земле ничего подобного не наблюдалось. Это обнаружилось лишь на Луне, в условиях уменьшенного тяготения. Исправлять что-либо было уже поздно, и на качку махнули рукой, тем более что на большой скорости никто никогда не ездил.

Сейчас машину болтало основательно. И Миронов с удивлением заметил, что его желудок очень чувствительно отзывается на каждый взлет машины. Впереди было много часов пути, и вскоре он стал думать об этом с ужасом.

Вскоре на экране радиолокатора показалось пятнышко. Это был передовой вездеход. Чередниченко обменялся приветствиями по радио со Шредером и Бек-Назаровым. Затем "Кузнечик-3" остался позади, а Чередниченко и Миронову наступило время поменяться местами.

В кресле водителя Миронову стало еще хуже. Оно располагалось в самом носу машины, и качало в нем гораздо сильней. К тому же впервые за месяцы его пребывания на Луне перед ним на пульте горели две красные лампочки, предупреждающие о том, что механизмы работают на пределе, и это действовало на него угнетающе. Кругом лежали сотни километров безвоздушного пространства, пронизанного потоками космических излучений, впереди ожидали долгие изматывающие часы сумасшедшей гонки в беспросветной мгле, и леденящая трехсотчасовая ночь только начиналась, а кислорода в баллонах было меньше, чем на сутки. Он невольно подумал, что любая неисправность со вторым вездеходом может оказаться для них роковой.

В корме вездехода за толстым слоем биозащиты рвалась наружу неукротимая энергия нейтронных вихрей. Атомный реактор всю свою мощность отдавал ходовым двигателям. Все потребители тока были выключены радиостанция, фары, освещение и отопление кабины. Скорость "кузнечика" давно была на пределе. Тем не менее ее не хватало на то, чтобы хоть немного опередить жесткий график движения, составленный электронной машиной.

Чередниченко задумался. По-видимому, большего из вездехода выжать было нельзя. Но в таком случае вся эта рискованная гонка теряла всякий смысл, потому что кислород у Лебединского кончится за тринадцать минут до встречи. Надо было что-то предпринимать.

На вездеходе стояли двигатели, рассчитанные на работу в самых тяжелых условиях. Какая-то светлая голова из конструкторов спроектировала их с большим запасом мощности. Но Чередниченко знал, что реактор не способен дать больше ни ватта, потому что ограничительные стержни держат режим реактора точно в расчетных пределах.

Ему даже стало жарко, когда мысль об этом пришла ему в голову. Стержни выведены уже до отказа. Теперь их можно только снять совсем. Тогда удастся выжать из реактора еще несколько процентов мощности.

Чередниченко участвовал в постройке и испытаниях первых "кузнечиков". Он знал, что, кроме перегрева, реактору ничего не грозит и, если снять только часть стержней, опасность будет не так уж велика.

Захлопнув гермошлем, он открыл дверку, ведущую в двигательный отсек.

Когда, утирая пот со лба, он снова появился в кабине, на пульте мигало несколько красных лампочек.

- Что вы сделали? - почти крикнул ему Миронов. - Мы сейчас взорвемся!

- Я снял ограничительные стержни, - сказал Чередниченко, кладя руку на клавишу хода.

Тотчас же вездеход заметно ускорил движение. Однако вскоре на пульте вспыхнула еще одна красная точка - начался перегрев реактора.

Впервые в жизни Миронов почувствовал, что ему страшно. Ему казалось, что вездеход постепенно превращается в заряженную бомбу, готовую взорваться от любого толчка. И эта бомба, неся на себе двух людей, стремительно мчалась в черной мгле прямо в звездное небо.

Спасительные автоматы контроля были отключены, иначе они давно вмешались бы в управление. Клавиша хода, утопленная далеко за ограничительную защелку, подрагивала под пальцем Миронова, стараясь вырваться. Его вдруг охватило непреодолимое желание отпустить клавишу хоть немного, чтобы унять выворачивающее внутренности раскачивание, погасить тревожные огни на пульте. Он с трудом удерживался от этого, так как знал, что малейшее снижение скорости означает верную смерть для Лебединского.

Он бросил отчаянный взгляд на часы. Вездеход был в пути меньше двух часов. "Еще семь часов такой пытки, - подумал он. - Я не выдержу".

И тогда его охватила злость на бесконечную дорогу, на восставших роботов, на Чередниченко, который развалился позади него в кресле как ни в чем не бывало, на свое собственное бессилие, на весь этот жестокий лунный мир, освоение которого требовало таких мучений. И эта злость помогла ему держаться.

К счастью для него, настало время отправлять ракетограмму. Чередниченко сел в кресло водителя и взял микрофон. Миронов, из последних сил борясь со спазмами желудка, стал проверять готовность аппаратуры.

На крыше вездехода в коротких вертикальных трубах хранились четыре небольшие ракеты. Сейчас в одной из них завертелись катушки крохотного магнитофона, записывая на тонкую проволоку слова Чередниченко. Через несколько минут ракета рванулась на сто километров вверх, на лету расправляя свои антенны. В верхней точке подъема, где кривизна лунной поверхности уже не скрывала Станцию, катушки за доли секунды выплеснули свою информацию в эфир - раз, другой, третий, четвертый, а приборы Станции записали ракетограмму на такую же проволоку, чтобы тут же переписать ее на обычную ленту, но уже с нормальной скоростью.

Об этой-то ракетограмме сообщил Смольный Лебединскому за несколько минут до того, как связь с Базой прервалась.

На шестом часу пути дорога вошла в горы, отделявшие Море Спокойствия от Центрального залива. Чередниченко сверился с картой и задумался.

Облегченная машина шла легко и ровно. Но ее скорость была на пределе, и ее не хватало, чтобы вовремя дойти к той точке, в которой у Лебединского кончится кислород.

Оставался один выход. Когда-то Степан участвовал в прокладке дороги и хорошо знал эти места. Через несколько километров дорога опишет крутую дугу, единственную на всей трассе, огибавшую возвышенный горный район. В свое время предполагалось проложить ее напрямик, и Степан исколесил эти места при прокладке трассы. Потом от этой мысли отказались и проложили путь в обход. Степан помнил, что часть будущей дороги была даже размечена. Но ему ни разу не приходилось пересекать горы ночью.

Он остановил вездеход. Тотчас же над его плечом тяжело задышал Миронов.

- Что случилось? - хриплым шепотом спросил он.

- Надо идти напрямик, Олег Николаевич. Иначе нам не успеть, - сказал Чередниченко.

Последние часы пути окончательно измотали Миронова. Совершенно обессилев, он мотался в кресле, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься к Чередниченко и не оторвать его руки от клавиатуры управления. Несколько раз он почти терял сознание, пока очередной приступ морской болезни не приводил его в чувство.

Чередниченко видел состояние товарища, но был бессилен помочь ему. Для этого надо было снизить скорость, но вот этого-то он сделать не мог. Проклятая качка начала действовать даже на его железный организм, но пока что Степан успешно сопротивлялся. Сменив Миронова в начале пути, он дальше вел машину сам, не требуя подмены.

У Миронова сил уже давно не было. Поэтому он почти обрадовался неожиданному решению Чередниченко. Он очень хорошо знал, что ждет их впереди, он наизусть помнил пункт инструкции, строжайше запрещавший ночное движение в горах, но сейчас предстоящие опасности казались ему нереальными и маловероятными Он был готов на любой риск, только бы прекратилась качка, буквально убивавшая его. И он согласился.

Огромные немигающие звезды окружали вездеход со всех сторон. Прямо по курсу клубились облака бриллиантовой пыли, и среди них, величаво раскинув крылья, плыл Лебедь, держа в клюве огромный изумруд Денеба. Над самым вездеходом висел полумесяц Земли, окруженный голубой дымкой атмосферы. Откуда-то из-под машины выбегал двойной пунктир огоньков и крутой дугой уходил влево, пропадая за невидимым горизонтом, намеченным крапинками звезд.

Чередниченко положил руку на пульт. Из фар вездехода вырвались невидимые в пустоте потоки света и легли изломанными сияющими пятнами на дорогу.

- Объявляю готовность номер один. Закрыть гермошлем, пристегнуться к креслу, - Чередниченко бросил взгляд на часы.

Вездеход медленно двинулся вперед, подмял ближайшую вешку и сполз с дороги.

Первые минуты пути были сравнительно легкими. Затем начался ад.

"Кузнечик" был идеально приспособлен для передвижения по лунной поверхности. Его суставчатые ноги с гусеничными башмаками легко несли машину над всеми неровностями почвы. Там, где пробирался "кузнечик", не мог бы пройти ни гусеничный вездеход, ни шарокат, ни любой другой движущийся механизм из всех, которые когда-либо действовали на Луне.

Но сейчас тяжело приходилось даже этой могучей машине. Скорость упала сразу, и защелку на клавише хода уже не приходилось удерживать вручную. Но не это беспокоило Чередниченко. Важно было другое - не сбиться с правильного направления.

И все-таки он сбился. Он заметил это потому, что каменный хаос стал вдруг угрожающим. Путеводный Денеб по-прежнему сверкал впереди, но на одном из многочисленных зигзагов вездеход уклонился в сторону от наиболее легкого пути. В чернильной темноте, окружавшей машину, не было видно ничего - ни скал, ни неба. Только впереди светилась фантастическая белая дыра в стене мрака, пробитая лучами прожекторов, и по ней метались непроницаемо черные тени.

Дважды путь пересекали широкие трещины. "Кузнечик" с легкостью перепрыгнул через них - прыжки на облегченной машине для Чередниченко не представляли большого труда. Но вскоре под вездеходом обрушился непрочный каменный карниз, и машина перевернулась. Она упала и покатилась дальше. Но автоматический стабилизатор замедлил кувыркание, и Чередниченко, повисший на ремнях вниз головой, успел выбросить в сторону Все правые ноги машины и поджать левые.

Распластавшись на каменной осыпи, машина замерла. Чередниченко с трудом перевел дух и бросил взгляд на приборы. Кажется, все в порядке. Только перед глазами плавали белые мушки. Он протянул руку, чтобы протереть глаза, но пальцы наткнулись на стекло гермошлема.

- Как вы, Олег Николаевич? - невнятно спросил он.

- Жив, - прошелестел в шлемофоне голос Миронова.

Вездеход шевельнулся и сполз с осыпи. "Вперед, только вперед, подумал Чередниченко. - Все равно пройдем". Он знал, что машина может пройти везде. Для нее недоступны только вертикальные стены. Он посмотрел на часы. Через несколько минут Лебединский выйдет из купола. Пора посылать ракетограмму.

Но послать ее не удалось. Легкие трубы, в которых хранились ракеты, оказались сплющенными, когда машина опрокинулась.

Все, что произошло в продолжение следующего часа, было заполнено сумасшедшим соревнованием с секундной стрелкой. Машина бросалась на штурм каменных громад, как ледокол на торосы. Ее швыряло по застывшим волнам каменного моря, она карабкалась, скатывалась, прыгала, скользила. В первые же четверть часа с двух ее ног были сорваны гусеницы. От тяжелых ударов вышли из строя приборы. Напрасно Чередниченко бросал взгляды на индикатор, сообщавший о появлении в зоне радиовидимости спутников связи - индикатор не загорался, хотя за это время спутники два раза, не меньше, прошли над вездеходом. Несколько раз рывки были такими сильными, что пристежные ремни едва не раздавили Степану грудную клетку. Вдобавок что-то произошло с системой терморегулирования, и в скафандре начала подниматься температура. Пришлось выключить обогрев совсем.

Во время коротких остановок, когда машина, одолев очередное препятствие, на секунду замирала перед новым броском, Степан бросал быстрый взгляд на черное небо, выискивая путеводный Денеб. Далекая равнодушная звезда смотрела из невообразимой дали немигающим холодным взором. До нее было так же далеко, как и в первый миг этой сумасшедшей гонки. Но Чередниченко знал, что это впечатление обманчиво и дорога должна быть уже близко.

Она действительно была близко. До нее оставалось меньше двух километров, когда рука Чередниченко дрогнула и "кузнечик", сорвавшись с края широкой трещины, медленно рухнул вниз, чтобы больше уже не двигаться.

Самым трудным было заставить себя следить за циферблатом. Голова раскалывалась от нестерпимой боли. Где-то внутри черепной коробки глухо бормотал голос начальника Станции - о чем-то напоминал, требовал, приказывал. Звон в ушах не мог заглушить этих слов, но вникнуть в их смысл никак не удавалось.

Одно Лебединский ясно представлял себе: если он потеряет сознание, ему конец. Поэтому чудовищным усилием воли инженер заставил себя считать секунды на большом циферблате, который висел перед его глазами. Он уже не помнил, для чего это нужно, но упорно считал и считал.

Пожалуй, все было бы хорошо, если бы не этот надоедливый голос. Надо было немедленно что-то вспомнить, но голос мешал сосредоточиться. С огромным трудом Лебединский нажал кнопку у пояса, чтобы выключить голос, но тот не умолкал. Лебединский хотел удивиться, но это было ему не по силам. Тем не менее он вспомнил про существование радиостанции. Свесившись с кресла, он почти лег на пульт, шаря перчаткой по кнопкам. Голос взревел с чудовищной силой. Пришлось прислушаться.

- Федор Ильич, вам пора выходить. Почему вы молчите? Прошу ответить, слышите ли вы меня. Сейчас над вами спутник. Отвечайте, Федор Ильич. Включите подачу кислорода, закройте гермошлем и вставайте.

Голос профессора гремел под куполом, врывался в мозг. Он напоминал, требовал, приказывал. И Лебединский понял, что обязательно должен встать.

После нескольких попыток ему удалось оторваться от кресла. Но он тут же упал на пол.

Боль от удара вернула его к действительности. Не вставая, он повернул вентиль и почувствовал, как бодрящая струя кислорода вливается в легкие. Он захлопнул гермошлем, чтобы не потерять ни одного кубика драгоценного газа, затем поднялся на четвереньки и посмотрел на часы.

- Иду, - сказал он и встал. - Давайте завесу. Через полторы секунды эти слова были услышаны на Земле, и невидимые потоки энергии помчались через черное пространство. На Станции профессор Смольный нажал кнопку контрольного секундомера. С этого момента все подчинялось бегу его стрелки, отмерявшей минуты жизни Лебединского - может быть, последние минуты.

Поворотом рубильника Лебединский включил прожекторы на куполе, и слепящий свет залил кратер. Теперь можно было выходить.

Но напрасно нажимал он на дверь шлюзовой камеры. Она не поддавалась. Он быстро проверил, открыты ли запоры, взглянул на манометр. Все было в порядке, но дверь не открывалась. Его охватил страх. Он с разбегу ударил дверь плечом, рискуя повредить скафандр. Она даже не вздрогнула. В отчаянии Лебединский оглядел тесный купол, ища что-нибудь тяжелое, чем можно было бы высадить проклятую дверь. Наверное, он даже застонал, потому что Смольный сразу спросил его, в чем дело.

Голос начальника Станции заставил его взять себя в руки.

- Все в порядке, - сказал он. - Сейчас я открою шлюз.

Он еще раз взглянул на приборы. В чем же дело? Что он мог упустить из виду? На мгновение ему пришла в голову дикая мысль, что это взбунтовавшиеся роботы держат дверь с той стороны. Но сигнализация показывала, что наружная дверь закрыта, а стоящий в шлюзе скалолаз был надежно экранирован непроницаемыми стенами от радиоприказов "бегемота".

Он прекрасно помнил, что несколько часов назад дверь закрывалась совершенно свободно. Что могло произойти за это время?

Автоматическая блокировка не позволяла открыть дверь, если снаружи и внутри была разность давлений. Но манометр показывал, что в шлюзовой камере нормальное давление.

И тут он понял, в чем дело. Уже много часов он находился в замкнутом объеме, где запас воздуха не пополнялся. Он знал, что легкие человека при каждом вдохе поглощают до четырех процентов попавшего в них кислорода и превращают его в углекислый газ, который исправно действующие регенераторы бесперебойно удаляют. Ясно, что давление под куполом упало - упало совсем немного, на два-три процента, но этого было достаточно, чтобы создать давление на дверь в несколько сотен килограммов.

Он быстро уравнял давление в шлюзе. Дверь открылась. Через полминуты из наружных дверей под лучи прожекторов выкатился робот-скалолаз. Слева, в ста метрах от купола, начиналась дорога к Станции. Робот свернул направо туда, где суетились остальные машины.

"Это конец", - подумал Лебединский. Его охватило полное безразличие. Стоило столько мучиться. Но он все-таки доложил начальнику Станции.

- Немедленно возвращайтесь в купол, - сразу приказал Смольный. - В аптечке есть снотворное. Примите три таблетки, уменьшите подачу кислорода, ложитесь и ждите вездеход.

- Это бесполезно, - устало сказал инженер. - Кроме того, я не хотел, бы умирать спящим.

- Выполняйте приказ, - оборвал его Смольный. - Не теряйте...

Профессор замолчал на полуслове. Лебединский услышал перебивавшие друг друга приглушенные голоса, и затем в его шлеме зазвучал далекий-далекий незнакомый голос:

- Федор Ильич! С вами говорит Федосеев. Немедленно сообщите, что строят роботы. Вы слышите меня? Отвечайте немедленно!

Голос Федосеева звучал приглушенно - очевидно, связной спутник уже уходил из зоны радиовидимости.

- Вас понял, - четко сказал Лебединский. - Но что они строят, мне трудно определить. Это высокие фермы, на которых укреплены наклонные решетки. Больше всего это напоминает радиотелескоп.

- А какая программа задана "бегемоту"? - спросил взволнованный замирающий голос, доносившийся сюда через несколько АТС, коммутаторов и ретрансляторов из маленького подмосковного поселка.

- Программу я вынул перед самой вспышкой, - сказал Лебединский. Яркая, как молния, догадка сверкнула в его мозгу.

- Немедленно... вы слышите... - голос Федосеева прерывался, пропадал, - задайте... программу...

Голос умолк. Но Лебединский уже знал, что делать. Он повернулся и бросился к шлюзу.

Миронов очнулся от пронизывающего холода. Он висел на пристежных ремнях. В кабине царил непроницаемый мрак. Нащупав замок, Миронов надавил на кнопку. Ремни расстегнулись, и он, не удержавшись на ногах, упал на покатый пол.

Поднявшись на колени, он включил головной фонарь, однако вместо яркого света увидел лишь какое-то туманное мерцание.

"Неужели ослеп?" - со страхом подумал Миронов, поднося руки к шлему.

Серебристо-серый туман плыл перед глазами, вспыхивая отдельными искрами. Миронов попытался открыть гермошлем, но забрало не поддалось. Тогда он понял, в чем дело, и это привело его в ужас.

Стекло гермошлема было покрыто изнутри толстым слоем инея. Очевидно, кабина вездехода разгерметизировалась, и сейчас в ней царил космический холод. Миронов лихорадочно надавил кнопку обогрева стекла. Через несколько секунд по его шее потекли ледяные струйки, и стекло очистилось.

В кресле водителя, бессильно свесив руки, висел на ремнях Чередниченко. В луче фонаря сверкнули осколки каких-то приборов, заблестела лужица замерзшей жидкости.

Миронов понял, что они погибли. Мозг его продолжал машинально работать, подсчитывая жалкие остатки кислорода, измеряя километры пути по непроходимым горам, взвешивая все шансы "за" и "против". Но он уже понимал, что это ни к чему, и, только подчиняясь чувству дисциплины, воспитанному в нем всей предшествующей жизнью, вяло перебирал в уме бесполезные варианты спасения. Его охватило тупое безразличие ко всему на свете. Тем не менее он машинально шагнул к Степану и расстегнул удерживавшие его ремни. Чередниченко застонал.

Этот стон прозвучал для Миронова, как самая сладкая музыка. Он открыл до отказа вентиль кислородного баллона Степана, а затем нажал на его поясном пульте голубую кнопку, отчего под шлемом Чередниченко лопнула маленькая ампула, и в его легкие хлынул живительный тонизирующий газ. Через несколько секунд Степан, пошатываясь, поднялся на ноги.

Еще ни разу в жизни у Чередниченко не было случая, чтобы он не выполнил поставленной перед ним задачи. И сейчас, как только оттаяло стекло гермошлема, он посмотрел на циферблат, вделанный в рукав скафандра. Часы показывали, что Лебединский уже давно находится в пути.

Он бросился к пульту и нажал клавишу хода. Что-то вздрогнуло в механическом сердце машины, ее опущенный нос немного приподнялся. Это было все.

Радость, охватившая Миронова, когда он почувствовал движение машины, была последним ударом по его до предела натянутым нервам. Он снова необычайно остро почувствовал, что заперт в железной скорлупке, брошенной на скалы за четыреста тысяч километров от родной планеты. Он уже не думал ни о Лебединском, которому оставалось жить считанные минуты, ни о своем товарище. Только одна мысль сверлила ему голову: ничего этого не случилось бы, продолжай они идти по дороге.

Остановившимися глазами он смотрел на Чередниченко. Тот что-то говорил ему, но Миронов не понимал ни слова.

Степан вынул из стенного зажима маленький аварийный баллон и прикрепил его у себя на груди. Большие заспинные баллоны сменить без посторонней помощи было трудно, но аварийный клапан на левом плече позволял при необходимости легко присоединять к скафандру любые баллоны.

- Через час вы начнете сигналить ракетами, - сказал он Миронову. Каждые пять минут - ракета. Следите также за спутниками.

Немного неуверенными шагами он прошел по наклонному полу в конец салона и открыл стенной шкафчик. Миронов настороженно следил за ним, не понимая, в чем дело. Степан достал из шкафчика ракетный пояс.

Двадцатый век породил много новых технических видов спорта, стремительных, как само человечество. На смену привычным автомобильным и мотоциклетным гонкам, парашютизму и планеризму пришли водные лыжи и подводные скутера, полеты на воздушных змеях, реактивные лыжи. С развитием космонавтики тысячи людей стали увлекаться полетами на ракетных поясах.

Чередниченко был одним из первых чемпионов страны в новом виде спорта. Прыжки длиной в полкилометра для него не составляли труда. Его последний рекорд оставался непревзойденным уже более трех лет.

Владеть ракетным поясом умели все космонавты. Но на Луне пользоваться поясами избегали из-за трудностей в оценке расстояний - это могло привести к печальным последствиям. Не имея партнеров, Степан тренировался в одиночку, никогда не расставаясь с ракетным поясом. Притяжение Луны было в шесть раз меньше земного, и это позволяло ему совершать такие полеты, о которых на Земле не приходилось и мечтать.

Чередниченко привычным движением застегнул замки пояса. Только тогда Миронов понял, что сейчас останется один в разбитом вездеходе, среди непроходимых скал, и впереди его ожидает триста часов ледяного мрака.

"А как же я?" - с ужасом подумал он и сделал шаг к Степану, чтобы удержать его, но поскользнулся на ледяной корочке и упал навзничь, нелепо взмахнув руками. Степан нагнулся над ним и увидел сквозь стекло гермошлема его странные расширившиеся глаза. Будь у Чередниченко хоть немного времени для размышлений, этот взгляд заставил бы его задуматься. Но неумолимая стрелка отсчитывала уже не минуты, а секунды жизни Лебединского, и это было сейчас важнее всего на свете.

Степан протянул Миронову руку и помог ему встать.

- Я иду навстречу Лебединскому, - сказал он. - Через час подойдет "Кузнечик-3", и мы вернемся за вами. К этому времени выходите наружу с ракетницей. Не забудьте давать пеленги. "Потомак" уже близко, он поможет отыскать вас. Кислорода у вас достаточно. - И он повернулся к выходному люку.

Над разбитым "кузнечиком" горели равнодушные немигающие звезды. Чернильная мгла клубилась со всех сторон. Степан повертел головой, отыскивая Денеб. Вот он - светит как ни в чем не бывало...

На секунду Степану стало жутко. Он знал, что такое ночной полет. Едва поднимешься немного, сразу пропадут верх и низ и не будешь знать, куда ты летишь - прямо к звездам или стремительно падаешь на острые скалы. Он представил, как врезается в склон горы, и поежился.

Помедлив, он положил руки на рычаги управления ракетного пояса...

Этот полет, безусловно, был лучшим достижением Степана Чередниченко. Но он не попал ни в какие судейские протоколы. За него не полагалось грамот и наград. Тем не менее знатоки говорили, что Чередниченко побил все мыслимые рекорды на десятки лет вперед.

Сам Степан уверял потом, что полет был вовсе не трудным. Так это или нет, осталось неясным, потому что никто никогда не решился повторить его.

Продолжался он недолго. Через три минуты Чередниченко увидел под собой двойную цепочку огней и плавно опустился на дорогу, а затем на остатках горючего длинными прыжками помчался над дорогой, пока в ракетном поясе не кончилось горючее. Еще через десять минут он увидел в луче фонаря уродливого металлического паука, несущего в передних лапах человека в скафандре.

Он шагнул на середину дороги навстречу Лебединскому, торопливо отстегивая аварийный баллон...

А через час с небольшим показались огни второго вездехода, и скоро Шредер, успевший связаться по радио с "Потомаком", сообщил, что Фостер слышит пеленги Миронова.

Через пять дней, когда на "Рубине" закончилась смена двигателей, на Луну прилетел Федосеев.

В кратере Базы, залитом светом прожекторов, деловито суетились роботы. Возведенная ими постройка была уже разобрана, спиленные мачты и антенны поставлены на место. О недавних событиях напоминала только груда изрезанных балок, возвышавшаяся рядом с куполом Базы.

После того как помощники Федосеева собрали и отладили свои приборы, роботы были остановлены, и начались многочасовые исследования "бегемота".

Двое суток спустя Федосеев объявил, наконец, что исследования закончены, и в кратере снова закопошились роботы. Федосеев отказался полететь на Станцию, как ни прельщала его мысль об отдыхе. Он плохо переносил уменьшенное тяготение Луны и стремился скорее вернуться в привычный мир Земли.

Смольный и Лебединский приехали проводить гостя. Конечно, первым вопросом было - что же случилось с роботами?

- Самое удивительное в этой истории то, что открытое нами явление известно более двадцати лет, - объяснил Федосеев. - Оно было обнаружено при исследовании головного мозга человека. Но обнаружение его у роботов для нас полная неожиданность.

Вы помните, сколько споров о механизме памяти развернулось в последние десять-пятнадцать лет. Проблема казалась нетрудной, и решения ее ждали со дня на день. Однако и до сих пор память для нас во многом загадка. Поэтому при создании вычислительных машин, а потом и роботов блоки памяти у них пришлось создавать, исходя из совсем иных принципов, ничего общего не имеющих с человеческой памятью.

Первые наши роботы были примитивными из-за ограниченного объема усваиваемой информации. Создание кристалломозга позволило при сохранившемся весе и размерах запоминающих устройств вкладывать в машину в сотни раз больше информации. Тем не менее машины с кристалломозгом в принципе ничем не отличаются от первых ламповых и триггерных вычислителей сороковых годов. Вы знаете, что лунные роботы, например, самостоятельно выполняют только самые простые операции. Для того чтобы сделать их универсальными, понадобился главный кристалломозг - "бегемот", объем которого превышает четыре кубометра.

А между тем ученые догадывались, что мозг человека имеет гигантские кладовые памяти, неизвестные нам. В свое время Джаспер и Пенфилд обнаружили в коре головного мозга отделы, при раздражении которых электрическим током происходили совершенно необычные явления. Люди приобрели способность вспоминать то, что было давно забыто ими. Одна женщина во время опыта начала читать целые страницы стихов на греческом языке, которого она не знала, но, как оказалось при проверке, слышала в детстве от брата-гимназиста. Люди, лишенные музыкального слуха и никогда не бравшие в руки ни одного музыкального инструмента, вдруг начинали совершенно правильно воспроизводить мелодии, услышанные много лет назад. Однако механизм этого явления до сих пор не раскрыт. Как это ни странно, не выяснено даже, на каком уровне происходит хранение информации - клеточном, молекулярном или атомном.

О том, что подобная память может быть не только у живого, но и у искусственного мозга, мы совершенно не подозревали. Мы считали, что вся информация в кристалломозге хранится в тех отделах и в том объеме, которые были заданы нами при конструировании. При введении какой-либо программы запоминающие устройства выдавали исполнительным блокам необходимую информацию в виде последовательности импульсов, сочетание которых определяло характер действий машин. Как только программа извлекалась, кристалломозг из активно-действующего центра превращался в пассивное хранилище разобщенных единиц информации.

При сравнительно небольшом объеме мозга роботов-исполнителей все это так и было. Но в большом кристалломозге образовались неизвестные нам связи, и он получил способность сохранять в себе отпечатки всех когда-либо выполненных им программ. Отпечатки эти очень слабы, и наши приборы обнаружили их только потому, что мы знали, что искать. В нормальных условиях они никак не могли отразиться на работе машин, хотя емкость памяти, по самым предварительным оценкам, возросла у большого кристалломозга на несколько порядков.

Если бы Федор Ильич не успел вынуть перфокарту до вспышки, мы еще долго не знали бы об этом. Сигналы, извлекаемые программой из блока памяти, настолько сильны, что совершенно заглушают слабые сигналы отпечатков. Но он вынул программу, а поток излучения от мощной солнечной вспышки подействовал на кристалломозг так, как электрический ток в опытах Джаспера и Пенфилда действовал на мозг их пациентов. Отпечатки программ стали действовать как программы. И только введение настоящей программы прекратило его действие.

Сейчас все это кажется простым и ясным, но, когда я узнал о бунте, мне и в голову не пришло, что виной этому отсутствие программы. Прежде всего я подумал о какой-то обычной неисправности, в только слова Лебединского о том, что роботы строят радиотелескоп, натолкнули меня на правильное решение.

Дело в том, что существует проект проведения ряда исследований на Венере с помощью одних только роботов. Предполагается, что таким образом удастся избежать возможных жертв от нападений птероящеров. Чтобы получать от роботов информацию через мощную ионосферу Венеры и контролировать их действия, намечается построить на Венере большие следящие антенны для связи с Землей и спутниками. Незадолго до отправки роботов на Луну были проведены испытания в пустыне Гоби. При этом один умник запрограммировал роботам свободный поиск строительных материалов да вдобавок заблокировал предохранительные цепи охраны человека в рассуждении, что людей на Венере нет. Я узнал об этом поздно и прилетел туда, когда роботы уже разогнали геологическую экспедицию и растащили буровую вышку. Геологи меня чуть не избили.

Но, как говорится, нет худа без добра. Благодаря этой истории перед нами открылась возможность увеличить емкость памяти кристалломозга для начала, скажем, раз в сто при прежних габаритах. Если мои догадки верны, то скоро вашего увесистого "бегемота" можно будет заменить крохотным "мышонком". Вычислительные машины будут помещаться в кармане. Каждый студент сможет взять с собой на экзамен целую библиотеку. Думаю, что за два-три года мы справимся с этой проблемой. Кстати, я хотел посоветоваться с вами. Что, если назвать открытое здесь явление "эффектом Лебединского"?

Вылет Федосеева был намечен на лунную полночь. За час до старта "Рубина" на Базу прибыл со Станции "Кузнечик-3", и Федосеев смог, наконец, познакомиться со Степаном Чередниченко.

- К сожалению, Миронов приехать не смог, - объяснил гостю профессор. Наш врач считает, что его синяки и царапины требуют чуть ли не госпитального ухода, и не выпускает Миронова со Станции. Зато Чередниченко, как видите, здоров и весел...

Наступила полночь, и Федосееву настало время улетать. Возле решетчатых лап лунолета он простился с хозяевами Луны. Двое суток работы в скафандре и короткие ночевки в тесном куполе совершенно измотали его, и он мечтал только об одном - как следует выспаться.

Он поднялся по лесенке на корабль и у двери обернулся.

Внизу стояли три фигурки в скафандрах, от которых тянулись под ракету непроницаемо черные тени. В лучах прожекторов суетились роботы, заглаживая последние следы учиненного ими разгрома.

Федосеев помахал перчаткой и шагнул в шлюз. Лесенка медленно уползла внутрь корабля.

На беззвучном столбе малинового пламени "Рубин" поднялся к зениту и исчез, затерялся среди звезд.

Профессор посмотрел ему вслед и повернулся к Чередниченко.

- С обратным рейсом к нам прибывают два геолога, - сказал он. - На рассвете вам предстоит разведка к Плинию.

Чередниченко задумчиво кивнул. Он не знал, что не вернется из этой разведки, потому что ровно через четырнадцать земных суток, в лунный полдень, он встретится с Эргами.