К полудню тонкая пелена облаков, поднявшись от горизонта, затянула почти полнеба. С берега подул резкий бриз: если он продержится, «Длинная Змея» отчалит от Камнепада с попутным ветром, выйдет из гавани под парусом и возьмет прямой курс на север. Пока люди грузили на корабль свои пожитки и две крепкие лодки, Аран Арансон стоял на носу судна, обратившись к океану, отрешенно погрузившись в себя. Одна ладонь покоилась на груди, где под рубахой был спрятан какой-то предмет; в светло-голубых глазах отражалось небо.

За его спиной, у бортов и на корме, толпились члены команды — они выискивали лица родных среди тех, кто собрался на берегу. Несколько женщин преклонного возраста стояли поодаль, отдельно от всех; старухи сложили руки на груди, взгляды у них были отсутствующие. За долгие годы жизни они видели подобные проводы много раз. Иногда моряки возвращались домой, иногда — нет. Удачных плаваний было очень мало, и женщины не могли ничего с этим поделать, хотя в годы своей молодости они тоже срезали пряди волос, сплетали их в косички, кропили кровью и морской водой и завязывали заговорными узлами, которые должны были обеспечить морякам спокойный путь и благополучное возвращение домой. В этих скрещенных руках и равнодушных лицах читался немой вопрос: почему мужчины настолько глупы и не хотят довольствоваться тем, что уже имеют? Что заставляет их с презрением отвергать твердую землю под ногами, повседневные труды по хозяйству и семейные заботы и отправляться по дороге китов за призрачной, всегда ускользающей мечтой?

Конечно, они знали ответ на этот вопрос. Именно рутина и однообразие отвращали мужчин: монотонная работа, ежедневные хозяйственные хлопоты, семейный очаг — бесконечный круговорот, когда самыми волнующими событиями становятся вытоптанные сбежавшими овцами грядки, буря, причинившая ущерб посевам, и неожиданная болезнь. Женщины помоложе воспринимали желание мужей отправиться в плавание как личную обиду, проявление пренебрежительного равнодушия к ним. Даже если супруг возвращался, в семье появлялось отчуждение, холодок в отношениях, который мог привести к разрыву. При этом не имело значения, привез муж богатую добычу или нет, сложили про него песни или он этого не заслужил. Все эти годы Бера Рольфсен знала, что у нее беспокойный, неугомонный муж; она видела, что он подавляет в себе желания и острую тоску, впрягается в лямку, обрекая себя на рутинную, тяжелую работу и унылую жизнь, и единственной отдушиной для него было ежегодное плавание в Аллфейр. Она знала, что наступит день, и узы, скреплявшие их брак, лопнут. Теперь она смотрела на мужа, стоявшего на носу корабля, за который они заплатили жизнью своего старшего сына, и глаза ее были сухими, а лицо бесстрастным. Но она сжимала руку своей матери так сильно, что кончики пальцев у той сначала стали пунцовыми, потом белыми, а затем посинели. Хозяин Камнепада ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на дом, не попытался отыскать взглядом лицо жены в толпе провожающих. Его взгляд устремлялся на север, к горизонту, мимо утесов, туда, где океан и небо сливались в серую мглу, и профиль Арана был гордым, как на резных изображениях древних королей — суровых мужчин с торчащими бородами и холодными глазами, которые совершили подвиги и погибли смертью героев, оставив потомкам свои портреты на камне и дереве.

Потом он убрал руку от предмета, спрятанного у него на груди под рубахой, и сразу будто чары развеялись — он обернулся и теперь снова выглядел как обычный человек. Его взгляд скользнул по берегу — толпящиеся люди на причале, машущие руки, плачущие женщины — и остановился на Бере Рольфсен, одетой в ее лучший голубой плащ. Рыжими волосами ее играл ветер. Он увидел, как она накинула капюшон. Их глаза на мгновение встретились. Что-то пробежало между ними — то ли признание, то ли понимание. Потом он отвел взгляд и, обращаясь к морякам, закричал:

— Поднять парус! — и уверенно зашагал по кораблю.

Люди бросились по местам; Аран с головой ушел в работу — предстояло вывести судно из гавани. Он осматривал мачту, проверял готовность паруса, крепление снастей, работу руля, присматривался к людям, отмечал, что один идет по судну уверенно, а другой неловко, и надеялся, что вскоре все новички обретут «морские ноги».

Когда они проходили меж высоких утесов, черных с теневой стороны, покрытых птичьим пометом и лишайником, парус поймал ветер, и мимо Зуба Пса корабль прошел так красиво, что сердце Арана наполнилось гордостью. Он не заметил ворона, который сделал круг над судном, а потом быстро и по прямой полетел к земле. Аран не знал, что дочери его на борту нет, что она сидит, привязанная, на вершине горы и неотрывно смотрит на него и уходящий корабль горящими, заплаканными глазами и будет смотреть до тех пор, пока судно не растает в дали, недоступной взору смертного.

— Ты ее видел? — Фент толкнул острым локтем светловолосого мужчину.

Марит Феннсон кивнул.

— Она еще там, как я тебе и обещал. Мои узлы сдержат и разъяренного быка, не говоря уже о такой девчонке, как твоя сестра. Поговоришь сейчас с Араном насчет меня?

Фент поморщился.

— Лучше немного выждать. Я не хочу, чтобы он вернулся за ней и высадил тебя.

Между ними легла тень. Фент уперся взглядом в обезображенное лицо Урса Одно Ухо. Великан оскалился. Его улыбка всегда вгоняла людей в дрожь, Фент почувствовал, что ему не по себе. Видеть, как человек, у которого фактически нет половины лица, улыбается тебе, выставляя зубы наподобие клыков, — значит понять, что чувствует тюлень, попавшийся белому медведю.

— А где девочка? — мягко осведомился Урс. — Я не видел ее на борту, хотя ее отец сказал, что она должна быть здесь.

Марит исчез. Фент видел, как он пробирается между канатными бухтами, бочонками и сундуками с кухонной утварью к своему месту гребца и усаживается на скамью, и думал, что эту ношу ему придется нести в одиночку. Скрывая страх, он отчаянно старался припомнить объяснение, заготовленное для отца.

— Она почувствовала себя неважно, — начал он, но остановился, увидев, что великан недобро прищурился. Фент сглотнул и начал заново: — Она решила, что ей лучше будет остаться с матерью.

— Я не видел ее на причале, но заметил, что хозяйка Камнепада и ее мать стояли бок о бок.

Фент пожал плечами.

— Кто может угадать ее настроение? Катла переменчива, как погода.

Последовала долгая тягостная пауза, потом Урс произнес:

— На некоторых островах верят, что у новорожденных близнецов — одна душа на двоих, и Сур должен решить, кто ее получит. Там, откуда я родом, почти все в это верят. Один ребенок остается сосать грудь матери, второго отдают морю. — Урс наклонился, положил руку, похожую на лапу медведя, на плечо парня и сжал так, что Фент вздрогнул от боли. При этом великан продолжал улыбаться, но его глаза в окружении шрамов были холодны. — Хотел бы я знать, сможешь ли ты снова ступить на землю, Фент Без Души. Может, уже пора Суру убедиться, что его выбор был верен.

Он еще какое-то время смотрел Фенту в глаза, потом убрал руку и медленно пошел прочь. Фент почувствовал, как по телу пробежала нервная дрожь. Надо поговорить с отцом сейчас, до того, как это сделает Урс.

Арана он нашел сидящим на перевернутом бочонке возле мачты. На коленях отец держал измятый пергамент или что-то вроде того, желтое и очень старое. Он водил пальцем по линиям, нанесенным в верхней части пергамента, то и дело поглядывая на поверхность океана и снова возвращаясь к рисунку, словно сопоставляя то, что он видит за бортом, с изображением на карте.

Фент облегченно вздохнул и подошел к отцу. Карта целиком поглощала внимание Арана: когда бы он ни взял ее в руки, все прочее для него переставало существовать, он даже не мог гневаться или отдавать распоряжения. Чтобы изложить лживую историю о сестре, лучшего момента нельзя было придумать.

— Отец, — начал он, но Аран Арансон махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху, и Фент замолчал.

Хозяин Камнепада посмотрел на солнце, порылся в поясном кошеле и выудил несколько бечевок разной длины, из которых придирчиво выбрал одну, пробежал пальцами туда-сюда по узелкам, завязанным на ней, закрыл глаза и полностью ушел в себя. Затем, открыв глаза, он сделал на карте небольшую пометку ногтем, посмотрел на сына и улыбнулся.

— Остров Келпи, — сказал он, указывая на крошечный изрезанный клочок земли на карте.

Никогда раньше Фент не видел карту так близко: отец ревниво оберегал свою собственность. По его мнению, эта красивая и таинственная вещь представляла интерес для тех, кто хочет больше узнать о мире. Но Фент предпочитал видеть мир своими глазами, рисованные абстракции почти ни о чем ему не говорили. Однако он вытянул шею и прилежно следил за тем, как палец Арана любовно скользит по пергаменту.

В верхнем правом углу была изображена роза ветров; южная стрелка указывала по диагонали на оторванный левый угол карты. Вдоль узорной рамки Фент увидел множество странных слов. Некоторые он вообще не смог понять, что было неудивительно, так как учебе в свое время уделял весьма незначительное время. Но слова «Isenfelt», «Oceana» и «Sanctuarii» понял отлично: ледовые поля, океан, Святилище. Оказывается, все очень просто: местонахождение даже такого крошечного островка, как Келпи, можно определить по этим чернильным каракулям. Он похлопал глазами, посмотрел вверх, сравнил линии на карте с контурами острова, видневшегося по правому борту, и ничего не понял. Остров был, и было его изображение на карте, и отец определил, что это именно тот остров, но как — Фент не понимал. Когда мимо них проходил Кало — спокойный темноволосый гребец, — Фент заметил, что отец предусмотрительно прикрыл карту рукой и придвинул ближе к себе, и тут его охватило сомнение. Неужели этот ветхий кусок телячьей кожи действительно может указать путь к легендарным сокровищам? А может, хозяин Камнепада просто околдован этим таинственным пергаментом?

Солнце садилось, и верхняя кромка темных облаков, собравшихся на горизонте, окрасилась в красный цвет; в воздухе заметно повеяло прохладой.

— Отец, — снова начал Фент. — Насчет Катлы…

Необычайно мягкая погода, стоявшая на Западных островах в последние месяцы, привела к тому, что овцы непрерывно спаривались и ягнились, производя невиданно многочисленное потомство, несмотря на то, что для этого был не сезон. Еще до того, как Аран Арансон забрал большую часть работоспособных мужчин и поплыл к Святилищу, поголовье настолько выросло, что двое пастухов уже не справлялись со стадом.

Фили Колсон и его старая собака Бреда наконец-то собрали всех овец в загоне у подножия Зуба Пса; только один ягненок отбился — уже на подходе к загону он испугался низко летевшей чайки и, охваченный паникой, брызнул по каменистой тропе наверх. Бреда погналась за ним и пробежала футов тридцать, но потом начался крутой подъем, и собака, посчитав, что дело безнадежное, вернулась к Фили, высунув язык, словно флаг капитуляции. Фили только покачал головой. Если Бреда решила, что с неё хватит, то ничего не поможет — ни брань, ни уговоры. У самого Фили ноги ужасно болели после целой недели, проведенной в горных долинах, но он вздохнул и пошел искать ягненка. Скорее всего с отъездом Арана никто не заметил бы недостачи одного ягненка, но гордость не позволяла пастуху спустя рукава относиться к своему делу. Даже если никто не узнает о пропаже, этот ягненок будет сниться ему по ночам.

Ягненок оказался невероятно глупым. Каждый раз, когда Фили подбирался к нему, чтобы ухватить за крохотные копытца, он в страхе отпрыгивал, поднимаясь все выше в гору. Когда начали сгущаться сумерки, они забрались уже так высоко, что до вершины можно было доплюнуть, и рассерженный пастух готов был воплотить в жизнь самые худшие опасения ягненка, то есть задушить его голыми руками и сожрать в сыром виде.

Он видел, как ягненок запрыгнул на валун, облепленный пятнами лишайника — в слабеющем свете заката они казались тусклыми золотыми монетами. Через мгновение ягненок снова прыгнул и скрылся за валуном.

— Клянусь яйцами Сура… — яростно процедил Фили. Он собрался с духом и преодолел последние футы, пройдя мимо валуна к травянистой площадке. Ягненок стоял там, его бока судорожно вздымались и опадали, глаза были круглыми и торжествующими, словно у победителя. Фили не дал ему ни мгновения на отдых и, бросившись вперед, поймал наконец за загривок. Потом взял добычу на руки, и ягненок обвис, потеряв силы, словно мертвый; но мордочка его настойчиво поворачивалась все в одну и ту же сторону, будто он рассматривал что-то на площадке. Фили посмотрел в том направлении и чуть не выронил ягненка, потому что посередине плоской вершины возвышалось нечто странное. Оно выглядело как огромное кресло, и это вызывало сомнения. Но еще поразительнее было то, что в кресле находилась привязанная к нему фигура, и в сумерках она смотрела на Фили сияющими тревожными глазами.

Фили был неглупый парень. Он умел вязать две дюжины узлов, изготавливать фальшивые приманки и ловить песчаных угрей. И ему было известно, что если встречаешь ночью покойника, то лучше всего бежать прочь со скоростью скакового пони, потому что если мертвец опустит тебе на плечи свои большие черные руки, повалит на землю и высосет кровь, то ты сам станешь таким же и будешь бродить по ночам, а твои родные скорее отсекут тебе голову и похоронят отдельно от тела, чем разрешат сидеть у семейного очага.

Однако фигура приковала к себе его взгляд, а когда разошлись облака и выглянула поднимающаяся луна, он понял, что фигура в кресле — совсем не выходец с того света, а Катла Арансон, дочь вождя клана. Он положил ягненка на траву и подошел к ней. Первым делом он вытащил кляп изо рта девушки, но когда хлынул поток хриплых и грязных ругательств, он очень пожалел, что не оставил это на потом.

Катла спустилась вниз, кипя от возмущения, готовая сцепиться с кем угодно и из-за чего угодно, хотя чуть не падала с ног от усталости. Впрочем, странная обстановка, царившая в доме, заставила ее забыть об обиде; на смену гневу пришли недоумение и непонимание. Казалось, никто не удивляется тому, что она неожиданно вернулась после того, как пропала, никто даже не поинтересовался, где она была. В воздухе ощущалась общая озабоченность, которая заставляла голоса звучать тише, а движения делала скупыми и медлительными. Тут и там небольшими группками стояли женщины и говорили о чем-то негромко, и глаза их были тревожными. Казалось, все повседневные хлопоты отброшены в сторону — никакой привычной суеты, шума, никаких приготовлений к вечерней трапезе; огонь в очаге не горел, не сновали туда-сюда люди. И даже мельчайшие детали — вроде того, что никто не позаботился подлить масла в светильники, и крошечные огоньки едва освещали большую комнату, — говорили о том, что люди забыли о делах и ждут какого-то важного известия или события. В холодном очаге лежали вертела, а рядом на кучке углей валялся пустой горшок.

Катла озабоченно обвела взглядом комнату.

Самым странным было то, что в высоком кресле Арана Арансона сидела его жена, уперев локти в дубовые подлокотники, сплетя пальцы и опустив на них подбородок. Казалось, взгляд ее пуст, но чувствовалось в нем какое-то напряжение. Люди старались не подходить к ней, держались на почтительном расстоянии.

Катла насупилась. По традиции, всегда соблюдавшейся как закон, никто не мог занять кресло хозяина в его отсутствие. Это было бы вопиющим нарушением семейных заповедей, и если мать так поступила, значит, имела на то очень веские причины. Катла приблизилась к ней, ощутив непривычную робость.

Мать даже не пошевелилась.

— Где ты была? — Голос ее был ровным и холодным.

— Сидела привязанной к креслу, — честно ответила Катла. Она ожидала какой-то реакции, удивления, но была разочарована.

— На вершине Зуба Пса, — продолжила она. — Любимый братец меня привязал.

Брови Беры приподнялись, хотя сказала она только:

— Ворон прилетел.

— Ворон?

— Из Халбо. — Бера разжала ладонь. На ней лежала бечевка, свившаяся маленькими колечками, потому что долгое время была обмотана вокруг ноги птицы.

Катла увидела замысловатые узелки, перемежавшиеся красными и серебряными метками — знаками королевского двора.

Катла осторожно взяла веревку, вытянула и, волнуясь, внимательно просмотрела все узелки. Потом перевернула и пробежала глазами еще раз, в холодном ужасе понимая, что не ошиблась и с первого раза прочитала верно. Мать смотрела на нее.

— Мы должны послать за ними корабль, еще не поздно; до рассвета их можно догнать, если ветер не переменится. Я возьму «Птичий Дар», Фили, Перто… — Катла перебирала в памяти оставшихся мужчин Камнепада, которые хоть что-то понимали в мореплавании.

— Нет.

Голос Беры был твердым как камень.

— Что?

— Даже если ты его догонишь, он ни за что не вернется. Он упрям как бык, и ему мало дела до короля.

— Что же нам делать?

Мать пожала плечами:

— Я соберу всех мужчин, какие остались на острове, и пошлю их в Халбо. Я принесу королю извинения, хотя мне больно это делать. А потом буду управлять хозяйством, насколько хватит сил, пока не вернется мой супруг.

Она сжала зубы и подняла подбородок. Впервые Катла заметила, как похудела мать за последнее время, увидела темные тени вокруг глаз, впадины на бледных щеках, морщинки в уголках глаз и на лбу, глубокие борозды по бокам рта. Она быстро старела, а отплытие Арана Арансона и страшное известие лишь ускорили это.

— Если он когда-нибудь вернется, — с горечью добавила Бера.

Катла не могла придумать, что сказать — ни в защиту отца, ни для ободрения матери. Пальцы ее теребили бечевку.

«Истрия объявила нам войну, — говорилось там. — Вам надлежит собрать все корабли и мужчин Западных островов и немедленно отправить их в Халбо. Все неподчинившиеся этому приказу перестают считаться подданными Эйры, а их жизнь и имущество поступают в распоряжение короны. По повелению Врана Ашарсона, лорда Северных островов».

Ветер держался всю ночь, лишь незначительно меняясь по силе, и Аран использовал это, то направляя корабль на волны под прямым углом, то скользя между ними; «Длинная змея» двигалась зигзагами, как и то животное, в честь которого было названо судно. Временами казалось, что огромный корабль летит по волнам, как птица. Ночью и океан, и небо были одинаково глубоки и черны, серебряные звезды отражались в воде, и в полудреме, охватившей моряков, трудно было сказать, в какой именно стихии движется судно.

Через два часа после восхода луны Фент сменился с вахты, но не мог заснуть — и не из-за качки или громкого хлопанья паруса над головой. Когда он начинал погружаться в забытье, в голове раздавались громкие голоса. Иногда это был голос женщины, глубокий, низкий, чужой; иногда он перерастал в голос Урса Одно Ухо. Вдруг он почувствовал его дыхание возле своего лица и, охваченный паникой, сел и замер. Никого не было рядом, не считая Гара Фелинсона, храпевшего с открытым ртом. Сон пропал, и Фент думал о том, что Урс вряд ли исполнит свою угрозу на корабле его отца на виду у всей команды. «Да-да… Но ночью, когда погода испортится? — подсказал ему внутренний голос. — Кто тогда заметит?»

Как бы там ни было, Аран спокойно выслушал сообщение о том, что Катлы нет на борту, и ничего не сказал. Кажется, он даже не удивился, не говоря уже о разочаровании или гневе. Просто снова занялся картой, отыскивая северное побережье острова Бурный; они как раз проходили мимо его высоких утесов, на которых гнездились альбатросы, и Аран недовольно хмурился, потому что на карте не была обозначена длинная гряда рифов, тянувшаяся на полмили. Подводные скалы кое-где выступали на поверхность, но большей частью предательски прятались под водой. Этот промах составителей карты занял его внимание больше чем на час. Он хмурился, сердито посматривая за борт. Брови сошлись на переносице, как бы предупреждая окружающих, что беспокоить его нельзя. Он сделал язвительное замечание Стену Арансону, который допустил оплошность, подтягивая снасти, без всякой причины рявкнул на Урса, когда великан хотел о чем-то спросить; Урс придержал язык, ухмыльнувшись, — он знавал немало капитанов и насмотрелся на эти приступы ярости, которые проносятся, как шквал на море.

И действительно, скоро Аран Арансон уже сиял от радости. Ударив себя кулаком по колену, он воскликнул:

— Ну конечно же! Эта карта не для простых искателей приключений, а для бывалых моряков, которые и так знают обо всех опасностях. Зачем наносить на нее каждый риф и шхер? Пусть дураки хлебнут горя, пусть их корабли идут на дно — им не видать удачи!

Он аккуратно свернул пергамент и засунул под рубаху, поближе к сердцу. Потом прошел на корму и уселся там, опершись спиной на лодку. Он смотрел в вечернее небо, на Звезду Мореплавателей, всегда остающуюся на своем месте, и вовсе не думал об отдыхе, будто от его бдительности и воли зависела судьба корабля. Фент время от времени посматривал на корму и видел, что отец все сидит и смотрит — то на небо, то на море, то внимательно следит за моряками, несущими вахту, и глаза его поблескивают в лунном свете. У других моряков подобное ночное бдение капитана вызвало бы чувство покоя, уверенности, но многие люди Арана, у которых не было опыта дальних плаваний, нервничали и чувствовали себя под его взглядом неуютно. Некоторые осеняли себя знаками, оберегающими от демонов, другие искали утешения в беседе с соседом.

— Он что, никогда не спит? — спросил Марит у Флинта Хакасона, северянина, покрытого шрамами. Это был опытный моряк, с бородой, заплетенной в косицу; о себе он говорил, что знает хозяина Камнепада уже двадцать лет и побывал на краю мира; последнее утверждение было крайне сомнительным — Флинт любил выпить, а на дне кружки можно увидеть все что угодно. Хакасон рассмеялся и ответил:

— Думаю, у него, как у Матери Сады, есть еще одна пара глаз, поэтому он может нести вахту днем и ночью!

— Вторая пара глаз, как у богини, — это, конечно, неплохо, но если погода хорошая, а на борту — приличная команда, то почему бы не вздремнуть?

— Приличная команда? Половина этих увальней никогда раньше не плавала дальше окрестностей Камнепада и понятия не имеет о том, что такое открытый океан. — Он бросил косой взгляд на левый борт, где тихо, но азартно играли в кости Гар Фелинсон и акробат Джад. — Надо молить богов, чтобы погода не испортилась. Если будет шторм, вся надежда на Сура.

Погода благоприятствовала мореплавателям и в последующие дни; устойчивый юго-западный ветер гнал судно все дальше и дальше, словно Сур благословил его и сделал все, что было в его силах, чтобы облегчить им путь через Северный океан. Ярко светило солнце, воздух был свеж и прозрачен; островки, служившие ориентирами, в дневное время были видны за много миль; ночью звезды зажигали свою небесную карту. Корабль уже миновал Китовый остров, а льда все не было. Через два дня они увидели острова, о которых никто из команды ничего не слышал и не знал: они поднимались над водой высокими крутыми утесами, поверхность которых отражала их слоистую структуру — параллельно водной глади проходили границы красных, черных и светлых пород. Самый крупный из островов был настолько велик, что они плыли мимо него целый час, и моряки просили Арана подвести судно поближе, чтобы посмотреть, из чего образованы эти скалы, потому что выглядели они как настоящий сардоникс; если острова состоят из этого ценного камня, то зачем идти дальше, пытая счастье в неверных водах, покрытых льдом? Но хозяин Камнепада, посмотрев на утесы, отвернулся и продолжал держать курс на север, не проявляя интереса и не обращая внимания на ропот команды. Наконец Хаки Ульфсон заявил, что эти острова будет легко найти на обратном пути, после того, как Аран достигнет своей цели, и если они действительно из сардоникса, все сказочно обогатятся.

Вскоре стали встречаться первые льдины, плывущие по волнам группами и отдельными большими кусками, сероватые, словно грязные, с вмерзшим в них детритом и обросшие бахромой заледеневшей морской пены. Фент из любопытства перегнулся через борт и выхватил из воды пластинку льда. Холод обжег руку так сильно, что он вскрикнул, и бывалые моряки расхохотались над его наивностью, но хохот тут же сменился криками восхищения — Фент поднял кусок над головой, чтобы рассмотреть его на солнце, и все увидели крошечных креветок, вмерзших в ледяную пластинку. «Ну, парень, ловец из тебя хоть куда, — сказал ему кок, Маг Шейктан, — и на бульон у нас теперь есть. Но в следующий раз постарайся добыть мне что-нибудь покрупнее, договорились?»

Погода стояла такая ясная и теплая, что они встречали в открытом море тюленей; мирно дрейфующие на спинах звери ловили лучи необычно яркого зимнего солнца и выглядели настолько забавно, что ни у кого не поднялась рука метнуть в них гарпун. В конце концов, на борту был запас провизии на много недель вперед, в том числе вкуснейшие домашние заготовки из кладовых Беры Рольфсон, и жирное тюленье мясо никого не прельщало. В дневное время корабль сопровождали морские птицы; они кружили над судном, плыли рядом по волнам — в случае необходимости можно будет охотиться на них.

По расчетам Арана Арансона, основанным на наблюдении за солнцем, звездами и изучении таинственной карты, до цели путешествия им оставалось плыть две недели — они проделали уже треть пути, причем шли с наибольшей возможной скоростью при погодных условиях, о которых любой моряк может только мечтать. Даже Фент, который раньше никогда не чувствовал себя уютно на борту корабля, начал думать, что мог бы привыкнуть к плаваниям в северных морях: при попутном ветре работы на судне было немного (если не считать присмотра за снастями, но этим были заняты более опытные моряки), погода для середины зимы стояла необычайно теплая, хотя на Камнепаде в это время года всегда были сильнейшие морозы; да и Маг Шейктан оказался отличным коком — он взял с собой приличный запас специй и сушеных трав, закупленных в Аллфейре, и блюда его могли удовлетворить самый взыскательный вкус. Фент превосходно играл в бабки и голыши, и вскоре большая часть команды задолжала ему изрядные деньги, которые моряки не без юмора обещали отдать сразу же по возвращении домой. С учетом того, что в запасе у них были целые горы сардоникса, никто не проиграл даже ничтожной доли своего будущего состояния. Чем бы ни закончилась экспедиция в Святилище, думал каждый, богатство им так или иначе обеспечено. Моряки говорили друг другу, что они — счастливейшие из смертных.

Но судьба распорядилась по-своему, и дальше наслаждаться спокойным плаванием им не было суждено.

Сначала стих ветер. Через несколько дней наступил мертвый штиль, и море стало неподвижным и свинцовым. Толстая пелена серых облаков затянула все небо от края до края, делая плавание по ночам невозможным — они закрывали звезды. Днем было немного лучше, потому что солнце пробивалось сквозь облачную завесу, и хотя бы приблизительно можно было определить его положение. Световой день становился все короче и короче; солнце медленно поднималось на юге и затем исчезало почти в том же месте, словно сонный кит, ненадолго появившийся на горизонте.

Потом два дня шел сильный дождь, который промочил на судне всех и вся. Аран в отвратительном настроении бродил по кораблю, досадуя на потерю времени, медленное продвижение и почти физически ощущая, как с каждым мигом растет их отставание от тех судов, которые — он был в этом уверен — отплыли к Святилищу раньше, чем «Длинная Змея».

Скверное настроение Арана испытали на себе все. Моряки расчехлили весла и гребли до заката и потом всю долгую-долгую ночь, даже не останавливались, чтобы поесть. Когда люди стали жаловаться и говорить, что надо поесть горячего, как они привыкли, Аран взглянул на них с таким холодным бешенством, что все разговоры прекратились, и морякам пришлось довольствоваться сухим хлебом, холодной колбасой и слабым пивом.

Мускулы Фента, непривычные к столь изнурительным нагрузкам, невыносимо болели и молили о пощаде. Чтобы хоть как-то облегчить мучения, Фент время от времени украдкой рассекал лопастью своего весла лишь самую верхушку волны, пока Тор Болсон, сидящий впереди него, не стал насмехаться над ним, называя слабосильным юнцом. Тогда Фент удвоил усилия и в течение всего дня греб ритмично и, что было не в его характере, добросовестно.

На пятый день люди начали роптать — от постоянного трения ладоней по смоченному соленой водой дереву появились кровавые мозоли и язвы, но Аран не дал морякам отдыха, а сам взялся за весло, задал еще более быстрый темп и греб до тех пор, пока сам не стер руки в кровь. Волдыри на ладонях разрастались, наполнялись кровью, потом лопались и начинали гноиться. Люди обматывали руки тряпками, пропитав их мазью на основе китового жира, которую сварила для них Геста Рольфсен, но это почти не приносило облегчения. К тому времени, когда от соленой воды начали появляться нарывы на ягодицах, люди уже находились на грани отчаяния. Аран наконец смягчился и разрешил грести по очереди и спать в проходе между скамьями. Некоторые из тех, кому выпал отдых, не сразу упали на доски, но бродили по кораблю, согбенные как старики, и прижимали руки к груди, словно баюкая их, чтобы унять мучительную боль. И все же они гребли.

Через три часа после восхода солнца Урс Одно Ухо сказал своему соседу:

— Кошачьи лапки.

Его напарник, молодой мускулистый парень с полным отсутствием координации движений, убеждал всех, что вместе с братьями не раз добывал в северных морях белуг, а однажды — даже нарвала, при этом выглядел так, как выглядит обычный деревенский увалень.

— Что?

— Видишь, вон там? — Урс кивнул назад, за корму.

Далеко позади, за гладью чистой воды, то там, то тут появлялись крохотные буруны, тревожившие темную поверхность океана.

— Вот так рождаются волны, парень.

Напарник, Эммер Бретисон, захохотал:

— Эти малышки? Действительно, больше похоже на кошачьи лапки.

— Эти малышки поймают ветер и вырастут. Сейчас это кошечки, но к вечеру нас будут окружать львы.

Эммер понятия не имел о том, кто такие львы, но виду не подал.

— «Длинная Змея» сожрет их и выплюнет, — заявил он.

Урс посмотрел на темнеющий горизонт и ничего не ответил. Вскоре подул слабый ветер, освежающий разгоряченные лица, но недостаточно сильный, чтобы наполнить парус. Это подтверждало, что погода быстро меняется: ветер сначала дул с юго-запада и, если бы он усилился, стал бы хорошим попутным ветром, потом — прямо с запада, что не совпадало с курсом корабля. Далеко на юге высокие облака начали громоздиться друг на друга, постепенно цвет их менялся, и к вечеру они стали черно-синими с устрашающим багровым оттенком.

Луна была в последней четверти и даже при ясной погоде не могла обещать достаточно света в ночи; но, едва поднявшись, она сразу же скрылась за тучами и лишь временами слабо обозначалась, когда южный ветер погнал облака к «Длинной Змее».

Наконец-то ветер.

— Суши весла! — в нетерпении закричал Аран Арансон. — Поднять парус!

Моряки с радостью повиновались этим приказам, испустив вздох облегчения, — были сыты греблей по горло. Но Урс Одно Ухо и Флинт Хакасон обменялись взглядами. Они видели признаки страшного шторма, настигавшего их, и не разделяли обшей радости. Урс кашлянул, а когда Аран не обратил внимания на этот намек, откашлялся еще раз, громко и призывно. Аран подозрительно посмотрел на него. Урс покачал головой. Аран нахмурился. Урс перевел взгляд за правый борт, туда, где вдалеке начали подниматься высокие волны, как готовая к нападению армия. Аран посмотрел туда, потом демонстративно отвернулся от Урса и прокричал:

— Поднять парус до третьей отметки!

Урс поднял брови, затем пожал плечами и быстро зашагал к мачте.

— Он сумасшедший, — шепнул он Хаки Ульфсону, когда они взялись за канаты. — Если этот шторм на самом деле такой сильный, каким выглядит издалека, мы потеряем парус. А если останемся без паруса, то все мы обречены.

— Аран Арансон хороший моряк, — беспечно ответил Хаки. — Штормовая рея удержит парус. Я видел штормы и похуже. Скорее всего мы уйдем от шторма — это прекрасный корабль.

— Прекрасный, — согласился Урс, — но он не прошел испытаний.

— Вот у Арана и появилась возможность узнать, на что он способен.

— Даже ценой наших жизней?

— Что-то не узнаю я искателя приключений.

Урс ничего не ответил, но на лице его было написано, что он по этому поводу думает.

Первая волна ударила в борт с такой силой, что доски заскрипели, словно протестуя. Вторая обрушилась сразу на правый борт и корму.

— Держи брасы! — закричал Аран Тару Фелинсону, и парень бросился исполнять приказ, ухватившись за извивающиеся канаты, хотя выглядело это так, будто один человек собрался удержать взбесившегося жеребца.

Люди, назначенные присматривать за снастями по правому борту, заняли свои места. Фент как неопытный моряк не имел никакого специального задания, кроме вычерпывания воды, и внезапно оказался не удел. Он оглянулся, прикидывая, чем помочь. Ударила следующая волна, еще более сильная; она перекатила через планшир, и парень сразу промок до нитки. Страшно ругаясь, он бросился на корму и нырнул под одну из лодок. Здесь по крайней мере можно было как-то спрятаться от шторма.

Он видел множество штормов, находясь в безопасности на берегу, и точно знал, что ни за что не захотел бы оказаться в это время в море. Он наблюдал, как холодными зимами штормы с ужасающим постоянством обрушиваются на берега Камнепада, как ветер срывает кровли с домов, валит деревья, как волны крушат лодки, причаленные даже в самых спокойных бухтах, выбрасывают на сушу тюленей и китов. Кроме того, он полагал, что за последние дни честно сделал все, что от него требовалось, и даже больше. Какой смысл называться единственным сыном капитана, если не можешь позволить себе ни малейшей поблажки? Каждый мускул его тела стонал и горел от боли, руки, казалось, никогда не заживут, а желудок уже начинал выворачиваться наизнанку.

Вдобавок под лодкой он был вне поля зрения Урса Одно Ухо, а значит, этот страшный человек и не вспомнит о нем сейчас.

Аран в отличие от сына получал удовольствие от ударов волн. Он наблюдал, как ловко двигаются по палубе его люди, занятые своим делом, и чувствовал уверенность в своих силах. С упорством горного козла он пробежал по всему кораблю и занял пост на носу, украшенном изящной резьбой; правой рукой он крепко держался за планшир, лицом обернулся к темному горизонту на севере, а в спину ему дул ветер. Сквозь подошвы сапог он чувствовал, как корабль преодолевает бурные волны, как гнется киль, подобно позвоночнику ластящейся кошки. «Длинная Змея»! Это его детище: подобно морской стихии, она горда и непокорна, и это он вызвал ее из небытия к жизни, выйдя вместе с ней из черной полосы отчаяния и поражений. И вот наконец то, чего он ждал всю жизнь, — ощущение триумфа. Он был хозяином великолепного корабля, хозяином людей, хозяином своей судьбы.

Вдали загрохотал гром, а затем небо вспороли белые вилы молний.

Теперь ветер обрушивался на них яростными порывами. Один из порывов совпал с огромной волной, ударившей в судно по всей его длине; потоки воды устремились через борт, заливая корабль. Люди бросились вычерпывать воду, работая как сумасшедшие. «Длинная Змея» обладала отличной остойчивостью; она выправилась и продолжала лететь по ветру, скользя по волнам, прыгая по ним, как резвый жеребенок.

Свободная рука Арана Арансона легла на грудь, где под кожаной рубахой в мешочке хранился свиток пергамента; и тотчас его лицо утратило выражение угрюмой сосредоточенности и стало спокойным и торжественным.

Снова прогремел гром, и почти сразу же молнии пронзили тучи, осветив картину, напоминавшую кошмарный сон: волны стали еще выше и шли одна за другой, а провалы между ними зияли как пропасти. Громко хлопнув, парус надулся с такой силой, что с него полетели комья замерзшего жира, которым его пропитали для зашиты от непогоды, и осыпали людей на палубе. Канаты, которыми удерживали парус, вырвались из рук моряков и загуляли по палубе, как яростные бичи. Один из них хлестнул по лицу Хаки Ульфсона; тот вскрикнул и начал падать, потеряв равновесие. В следующий миг он оказался за бортом.

— Человек за бортом!

Этот крик вырвал Арана из мира грез. Оторвав руку от карты, он обернулся и увидел, как Урс Одно Ухо и светловолосый моряк, имени которого он не помнил, опасно перегнулись через борт на корме, протягивая весло, а остальные члены команды держат их за ноги и пояса. На мгновение он поймал взглядом руку, появившуюся из темных волн; почти сразу она пропала, но затем в проблесках луны футах в двадцати за кормой мелькнул разинутый в крике рот и глаза, полные ужаса. Ветер быстро уносил судно; ничего нельзя было сделать. Огромный вал, подобный безжалостному демону, накрыл моряка, и море поглотило Хаки Ульфсона.

Последовало короткое затишье, в течение которого люди, все еще не веря в случившееся, смотрели на бурные волны в том месте, где исчез их товарищ; затем волны снова обрушились на судно.

— Привязать все! — закричал Аран, бросившись от носа к корме. — Самим привязаться!

Понуждать команду не пришлось. Как можно быстрее и надежнее закрепили мешки и ящики с припасами, потом привязали себя. Опытные моряки вязали хитрые узлы, которые можно быстро распутать, если судно перевернется; неопытные использовали все узлы, какие знали. Аран и Урс Одно Ухо одновременно оказались у руля. Великан отступил. Ударила волна, окатив их обоих. Аран затряс головой и крикнул:

— Нет! Правь ты!

Урс был сильнее: если удастся удержать «Длинную Змею» в нужном положении, у них будет шанс противостоять ярости волн.

Сам Аран привязался к планширу на корме меж двух ящиков.

Обернувшись к океану, он оказался лицом к лицу с гигантской волной. За те несколько мгновений, которые ей понадобились, чтобы настигнуть корабль, он успел подумать, что она, пожалуй, почти такой же высоты, что и дубы, из которых построена «Длинная Змея». Значит, по высоте она равняется длине судна. Он вспомнил, как стоял, ошеломленный, в тени этих гигантов семь лет назад, когда вместе с Марганом ездил посмотреть на одно из чудес Эльды. То была священная роща, и теперь у него мелькнула мысль: не вызвал ли он гнев духов-хранителей, а то и самого бога, использовав эти дубы?

Волна подхватила корабль и подняла его высоко в воздух. Аран опрокинулся на спину, и удержали его только веревки, которыми он привязался. Лежа на спине с запрокинутой головой, он смотрел на мачту и парус, возносившиеся к беспросветному ночному небу. Какое-то мгновение судно неуверенно балансировало на самом верху огромной волны. Затем оно понеслось вниз с такой скоростью, словно само спешило нырнуть в бездонную глотку, которая недавно поглотила Хаки Ульфсона. Корабль рухнул вниз с такой силой, что у Арана голова пошла кругом; он сильно ударился спиной о доски, так что перехватило дыхание, но «Длинная Змея» была цела и невредима.

За этой волной последовали другие такие же, наседающие друг на друга, и Аран смотрел на них, впервые испытав настоящий страх: если корабль окажется между двух волн, то переломится, как тростинка. Если же одна волна накроет корабль, и он выдержит удар, то все равно уйдет под воду и потом перевернется.

Аран никогда не видел подобных волн, никогда не встречался с таким бешеным ветром, настолько сильным, что волосы стояли дыбом, а ноги отрывались от палубы. Он дробил льдины, летящие по волнам, и швырял их в корабль. Аран попытался что-то крикнуть людям, но голос его потерялся в реве бури, как мотылек в ночи. Он был бессилен и мог только молча смотреть, как бочонки, весла, инструменты взмывают в воздух, крутятся там, как в водовороте, и исчезают во тьме. Волны шли одна за одной. Корабль то взлетал, то падал. Дерево скрипело и стонало. Он видел, как Урс сражается с рулем, видел, что, уже изнуренный борьбой со стихией, великан все же удерживает корабль поперек волн, а по телу его струятся потоки желтой пены.

А потом парус оборвал все канаты и облепил мачту, как взбешенный зверь. Теперь они полностью оказались во власти шторма.

Аран обвел взглядом бушующий океан. Здесь, очевидно, ему вскоре предстоит умереть. К его удивлению, эта мысль не вызвала у него какого-то сильного переживания, лишь смутное чувство сожаления и неясное осознание вины перед теми людьми, за жизнь которых он нес ответственность. Пальцы его сжались, и он обнаружил, что все это время держал ладонь на карте, спрятанной под рубахой, как будто прикосновение к ней каким-то образом позволяло пережить этот страшный шторм. Он вновь подумал, что наверняка в карте заключена некая магия, и в нем вдруг родилась уверенность, что какие бы чары ни содержал в себе этот пергамент, они помогут им пройти через испытание. Если верить в карту, она приведет в Святилище. Она — его талисман.

Однако море не желало об этом знать. Шторм продолжался, и его слепая разрушительная сила была ужасна. Он мог погубить корабль в любой момент. Огромные волны шли одна задругой, и яростные порывы ветра разбивали их верхушки, заполняя воздух брызгами и водяной пылью. Потом волны начали сшибаться друг с другом, громоздясь в невообразимом хаосе. Казалось, море обрушилось на корабль сразу со всех сторон. Судно швыряло то вверх, то вниз, то вперед, то назад. Луны не было видно, и стихия буйствовала в кромешной тьме. Казалось, время остановилось. Аран потерял ориентацию и не знал, сколько все это продолжается. Ударом волны разбило крепления одной из лодок; ветер сначала перевернул, а потом выбросил ее за борт, и она едва не задела Арана; он возблагодарил небо, что привязался к планширу, а не к лодке. Мариту Феннсону повезло меньше — Аран видел, как его смыло с палубы, и в реве океана его отчаянный крик был едва различим.

Под оглушительный грохот грома и ослепительные вспышки молний волны продолжали избивать судно. Аран беспомощно наблюдал, как светловолосого моряка, который пытался спасти Хаки Ульфсона, самого выбросило за борт — веревка, которой он привязался к мачте, подверглась такой нагрузке, что не выдержала и лопнула. Еще один человек — Арану показалось, что это Пол Гарсон, — каким-то образом выскользнул из веревки, которой обвязался, и ветер подхватил его, как клок соломы, а потом ударил о палубу. Едва посмотрев на его правую руку, Аран понял, что у Пола вывихнуто плечо и сломана кость ниже локтя. Окровавленное лицо почти сразу омыла следующая волна, которая прибила безвольное тело к борту. Здесь двое моряков, скорее всего Эрл Форнсон и его брат Фолл (хотя сквозь пелену дождя и соленых брызг трудно было разобрать наверняка), подтянули к себе несчастного и обмотали его концом веревки, которой были привязаны сами. Аран отметил, что мысль, пришедшая ему в голову, не была проникнута сочувствием: «Даже если выживет, гребец из него никудышный».

В хаосе, царившем на палубе, его глаза искали рыжие волосы Фента, но младшего сына нигде не было видно; это не удивляло — люди прятались, где могли, чтобы уберечься от губительного шквала.

Ближе к тому времени, когда в этом богом проклятом месте положено наступать рассвету, шторм наконец выдохся, и ветер ослабел. Аран Арансон долго отвязывал себя от планшира. Руки замерзли, пальцы посинели и почти не гнулись. Казалось, что сил почти не осталось. Все тело стонало от боли. Веревка напиталась соленой водой и разбухла, и, несмотря на то, что он использовал узел, который должен легко развязываться в случае опасности, никак не хотела поддаваться.

Затем, покачиваясь на нетвердых ногах, он прошел по палубе, чтобы посмотреть, какой ущерб нанесен кораблю и команде, и уже не чувствовал себя таким героем, как несколько часов назад, когда стоял на носу судна.

Каким-то чудом или милостью бога вышло так, что «Длинная Змея» и большая часть команды уцелели в самом страшном испытании, которому мог подвергнуть их Северный океан.