Сьюзан вдруг поняла, что должна и может очень хорошо готовить для Хани. Разумеется, на первый взгляд это казалось не сочетаемым – она и что-то потенциально огнеопасное, забава, во время которой можно сжечь себя, отравить других или даже устроить грандиозный взрыв. Тем не менее она вспомнила, как режиссерша Шарлотта Миглер, известная кулинарка, однажды сказала ей: «Да брось, если ты умеешь читать, значит, умеешь готовить». В то время Сьюзан не задумывалась над этим замечанием, единственное, что ей хотелось ответить Шарлотте: «Моя мать читает «Нэшнл Инкуайер», что же, по-твоему, она может по нему приготовить?»

Но Сьюзан умела читать – и не только «Инкуайер», который сама жадно изучала украдкой в затемненной комнате, точно вор, подальше от надоедливых глаз, но стала бы отрицать этот факт с презрительным фырканьем, если бы кто-то имел наглость спросить – она может читать, что угодно. Она всегда была превосходным читателем. Спросите кого угодно! Книги стали ее первым наркотиком. Так почему бы не прочесть кулинарные книги? И, раз уж она возьмется за них, почему бы не испробовать какие-нибудь рецепты оттуда? Лучшим в ее новом хобби было то, что никто от нее такого не ожидал. Это совершенно не соответствовало ее характеру и, следовательно, вызвало шок, когда она вылетела к людям с левого края поля с криком: «Суп готов, все сюда! Обедать!» И почему она не подумала об этом раньше? Оказывается, она способна устроить пир, достойный короля, а главное, ее маленькой принцессы. И разве путь к сердцу мужчины лежит не через желудок?

Она им всем покажет. Она сделает то, на что не отваживаются даже самые признанные повара. Отойди-ка, Бетти Крокер! Найджелла Лосон, посторонись! Вскоре стол у нее будет ломиться от самых разнообразных, изысканных, замысловатых блюд, и все будут удивляться, как ей удался такой запеченный сладкий картофель, такое восхитительное ризотто, а вы когда-нибудь пробовали такой потрясающий яблочно-пекановый пирог?

Первая сложность была в том, что еда готовилась невероятно долго, а Хани хотела спать.

– Мам, я уста-а-ала, – хныкала она, ее несчастные глаза сонно моргали, поскольку время уже близилось к полуночи.

– Но все уже почти готово, крошка, – обещала Сьюзан, сжимая ее руку. – Это твое любимое… банановый хлеб – и никаких орехов.

Хани зевала во весь рот.

– Пожалуйста, мам, можно я съем его на завтрак?

Покрытая сахарной пудрой Сьюзан помахала деревянной ложкой и через силу засмеялась.

– Да, пышечка, я дам тебе его с собой на обед.

Еще большая сложность состояла в том, что, как выяснилось, Хани не нравились запеченный сладкий картофель, яблочно-пекановый пирог, заварной крем «Лоррейн» и суфле из шпината. Она хотела простую, обычную еду, которая не позволяла раскрыться новому потрясающему таланту Сьюзан.

– Почему ты не можешь сделать просто макароны с сыром, – спрашивала Хани. – Или пиццу? Пицца лучше гадкого суфле.

Сьюзан вздыхала.

– Но, кнопка, ты ела пиццу у Эмили на обед. Вот что я придумала. Я сделаю картофельные оладьи. Это будет здорово! С домашним яблочным соусом и…

Но Хани сморщила нос и выпалила:

– Мне не нравится такая еда, мамочка. Извини. Можно мне вместо этого арахисового масла с желе?

Расстроенная Сьюзан застыла на месте с деревянной ложкой в руке, как суперпородистый терьер, получивший приз на Вестминстерской выставке собак лишь затем, чтобы оказаться в приюте для бездомных животных.

Вечер выдался тихий, бриз шевелил ветви деревьев во дворе дома Сьюзан. Кактусы цвели бесстыдно-оранжевым цветом, запах жасмина наполнял по ночам аллею. В гостиной Дорис пыталась научить сопротивляющуюся внучку джиттербагу.

– А теперь кавалер берет тебя за другую руку и вот так раскручивает. Но на тебе должно быть красивое платье с пышной юбкой, которая будет так вот развеваться. Смотри! Па-бам!

Раздался звонок у ворот. Сняв трубку, Сьюзан набрала магический код и впустила Люси в свой мир, место ее изгнания, не так уж близко от моря. Через минуту со скрипом открылась раздвижная дверь, и вперевалку вошла краснолицая Люси, грузная и запыхавшаяся. Дорис явно была не рада вторжению, помешавшему ее занятиям с внучкой. Но, не будучи склонной к конфликтам и грубости – особенно по отношению к коллеге, блондинке-актрисе, – она лишь мягко улыбнулась и встала, протянув руку:

– Привет, милая, не знаю, помните ли вы меня? Я – Дорис Манн, мать Сьюзан.

Люси со странным выражением лица уставилась на Дорис, прислонившись к дверному косяку. Наконец она сказала:

– Да, мы встречались всего лишь три тысячи раз, как поживаете?

Глаза обеих женщин засверкали, каждая защищала свою территорию. Дорис поджала губы, затем растянула их в улыбке.

– Ну, знаете, беременные иногда…

Но Хани подошла к Люси, которая наклонилась, насколько смогла, и подхватила ее своими сильными, полноводными руками.

– А как поживает самая прекрасная крестница на свете?

Хани выгнулась и рассмеялась, запутавшись в завитых белокурых локонах Люси.

– А когда появятся маленькие? – спросила Хани.

– Скоро, – Люси покачала головой, – но не слишком скоро, детка, не слишком скоро. – Она посмотрела по сторонам: – А где же наша полоумная мамочка?

Дорис, присев на кожаную кушетку, деликатно прочистила горло и кивнула в сторону.

– Сьюзан на кухне: готовит. – Это прозвучало скорее как «Сьюзан на кухне: бреет голову». Дорис всегда вела себя так, словно страстью к кулинарии Сьюзан предавала все семейные ценности.

Люси отпустила Хани, притворившись обеспокоенной.

– Боже, что же вы мне не сказали? Лучше я Пойду и попытаюсь что-нибудь сделать. Господи Иисусе. Я надеюсь, это не… Это не… Мы ведь говорим не о гурманской кухне, правда? Иначе… ох, это уже слишком серьезно. Хани, дай мне телефон, мы позвоним в «Обед один-один».

Сьюзан, подслушав из кухни их разговор, раздраженно поджала губы. Учила ли Дорис Сьюзан джиттербагу? Да никогда в жизни. Хотела ли Сьюзан этого, нужно ли ей это было? Дело не в этом. Дело… дело в том… Так в чем же? Ну, скорее всего, дело в том, что Сьюзан хотелось иметь возможность учиться джиттербагу, но было ли у ее матери на это время тогда? Нет. А почему у нее теперь есть время на это? Да потому, что Сьюзан занимается этой гребаной готовкой! О, нет, не спорьте со мной я просто горничная, которая горбатится на кухне пока вы все наслаждаетесь жизнью. Если она услышит от Дорис еще хоть слово по поводу ее готовки, то запустит в нее поварешкой.

Что ж, может, ей и не вполне удавалось сохранять свежеприобретенное здравомыслие, но она хотя бы старалась. Возможно, все они правы. Может, нужно было просто полагаться на свои силы, что на деле сводилось к разговорам о странном наборе вещей, таких, как старое кино, биографии композиторов и ювелирные изделия. Если бы она придерживалась этого курса, вместо того, чтобы совершенствоваться в ведении домашнего хозяйства, наверно, она никогда бы не ввязалась в этот бардак.

А еще она немало знала о древней Норвегии.

Сьюзан вытерла руки посудным полотенцем и вздохнула.

– Хани, пора сдать.

Хани поцеловала Дорис и Люси и, пожелав им спокойной ночи, направилась в холл.

Сьюзан поставила свою диетическую колу да раздутый живот Люси.

– Я только уложу Хани.

Погладив дочь по спине, она спела ей несколько любимых песен из «Порги и Бесс», «Вестсайдской истории» и «Звуков музыки».

«Я люблю тебя, Порги, не дай ему меня забрать, спаси меня от рук его горячих».

– Странное это дело, – сказала она Люси после того, как включила ночник в комнате Хани, поцеловала дочь в макушку и на цыпочках вышла из комнаты. – Укладывать спать своего ребенка. Будто я оскорбляю ее: ты идиотка! Даже заснуть сама не можешь!

– А то, что ты поешь ей эту песню, не странно? – сухо ответила Люси, глотнув чаю со льдом.

Но укладывание Хани в постель было лишь последним из унижений ребенка за день. Утром Хани с Лиландом уезжали на две недели, повидать бабушку и дедушку, прабабушку и прадедушку, любимых кузенов и прочих в Джексоне, штат Миссисипи, откуда родом семья Лиланда. Хани любила бывать в уютном, неспешном мирке своей обширной семьи. Любила это место, наполненное шумом и гамом, место, где никогда не запирали двери, обедали, когда бог на душу положит, и ездили в кинотеатры под открытым небом. Теплая, утешающая родственная поддержка в удобном кожаном кресле, дремлющая или смотрящая телевизор, до тех пор пока не позовут: «Ужин готов!»

Предки Сьюзан тоже происходили из подобного местечка, такой же исконно-американский мир кичливых флагов – НЕ НРАВИТСЯ – ПРОВАЛИВАЙ! Всего в нескольких часах езды от родового гнезда Лиланда. Но шоу-бизнес сгладил акцент ее матери и даже матери ее матери. Он изгнал из обеих женщин провинциальность – или похоронил ее под вульгарным блеском голливудской мишуры. Голливуд забрал все, что осталось от обширной семьи Сьюзан, оставив только родителей, брата и отца, который давным-давно с какой-то очередной женщиной. О, у нее были кузены и даже несколько разбросанных бог знает где дядюшек и тетушек, но большинство жили далеко, Сьюзан толком не знала их и никогда не встречалась с ними. Возможно, они побаивались «голливудской штучки» или считали, что их никто не ждет, или что перед ними будут задирать нос. А может, все сразу. В результате Лиланд поддерживал свой род, а Сьюзан сделала ставку на блеск и славу. Неудивительно, что Хани куда больше нравилась та родня, и неважно, сколько представлений давала Дорис, и сколько уроков танца она могла преподать внучке.

В ту ночь Сьюзан приснилось, что она катается с Хани на лыжах и готовится еще раз съехать со склона вместе с дочерью. Но Хани больше не желает кататься. Она хочет съехать вниз на подъемнике или фуникулере. «Пожалуйста, детка, – упрашивает Сьюзан дочь на заснеженной вершине. – Еще разок, – умоляет она. – Ну пожалуйста… я обещаю! Последний раз». Но ее девочка непреклонна, так что в конце концов Сьюзан неохотно спускается на подъемнике ниже, ниже, ниже, медленно, медленно, медленно, с тоской оглядываясь на прекрасную гладкую трассу, от которой пришлось отказаться.

Ох, подумала она, вспомнив утром сон.

А как же. Вот так-то.

Еще один раз. Последняя дорожка.

Еще одна дорожка наркотика. И ее дочь решительно не пустила свою мать.

Возможно, это объясняет, почему Сьюзан не вернулась к лекарствам после того, как отпала необходимость в Лукреции и отношениях с Тором. Почему она не затолкала ее обратно в клетку с помощью нескольких хороших таблеток в день, как предписано? Отчасти потому, что Сьюзан забыла, как это хорошо – знать, что можешь делать практически все. Она понимала, что это не совсем правда – да какая, на хрен, разница, – но оно казалось правдой, а это главное. И да, чувства и факты – не одно и то же, но что забавного в фактах, если они не провозглашают тебя королем? И какая оригинальная уловка для вечеринок – не принимать ничего и при этом балдеть.

И, кроме того, она никогда не воспринимала свой диагноз всерьез. Она в самом деле полагала, что у нее просто есть небольшие странности – все это не серьезнее, чем быть Девой по гороскопу, бэби-бумером или принадлежать к той или иной национальности. Это никогда не было вопросом первостепенной важности. Это Не Большая Проблема. Она не могла потрогать или увидеть это, и даже если ощущала, со временем оно всегда проходило. К чему зацикливаться? Лучше посмеяться и обратить все в шутку. Маниакальная депрессия – что это значит? Всего лишь «дурное настроение»? И удобный повод лишний раз принять лекарство или тема для занятного анекдота за обедом, просто одна из ее особенностей – ни больше ни меньше.

И уж точно это не психическое расстройство. Ни хрена подобного. Ничего ужасного и пугающего, так что забудьте об этом. Душевнобольные не могут работать и, разумеется, преуспевать. Тех, кого поразила душевная болезнь, помещают в госпиталь, или они живут в приютах, напичканные лекарствами, под наблюдением, а Сьюзан живет за воротами, в доме с бассейном и гостевым домиком с двумя спальнями. У нее много друзей и хорошая работа. Разве это похоже на историю душевнобольного? Не смешите меня. А если и так, тогда vive la maladie de votre tête [22]Да здравствует безумие (фр.).
или как там говорят.

Первый психиатр, к которому она в итоге обратилась, сказал, что у нее, наверное, нечто под названием «гипомания», которая, как он объяснил, является умеренной формой маниакальной депрессии – более легкое расстройство второго типа, не такое тяжелое, как первого. Это звучало так, словно либо в соответствующем настроении вы прострелите себе руку, либо ничего не случится. Эти слова ровным счетом ничего не значили. Нелепость какая-то, решила Сьюзан и с усмешкой посмотрела на доктора. Все врачи стремятся поставить тебе диагноз, подумала она, причислить тебя к категории, наклеить этикетку или бирку. Сьюзан знала, что если позволит поместить себя в категорию, значит, может случиться так, что она уже никогда из нее не выберется, приговоренная прожить жизнь, будто запатентованный псих. Вы помещаете вещи в категории тогда, когда другие, более привлекательные, респектабельные места не желают их принимать. Пусть доктор думает, что хочет; а ей лучше забыть об этом.

Разумеется, после случайной передозировки несколько лет спустя этот вопрос вернулся. Но Сьюзан знала, что куда важнее излечить ее алкоголизм. И когда она принимала обезболивающие или галлюциногены в состоянии алкогольного опьянения, то полностью соответствовала этому определению. Вот это проблема. Зачем осложнять ее чем-то еще? У нее и без того хватает неприятностей из-за неумеренного употребления различных веществ, ей ни к чему другие отвлекающие вопросы, которые могут помешать ей изжить эту пагубную привычку.

Но после года, проведенного под знаком трезвости, Сьюзан стала замечать, что у нее все чаще случаются раздражающие вспышки – вспышки, которые, казалось, лишь усиливались со временем, досаждая ей с непредсказуемыми интервалами и перепадами. Это были то нескончаемые слезы, то дикие нервные срывы, она чувствовала себя слишком маленьким корабликом, неспособным укрыться от этих штормов. После очередного приступа раздражительности, превосходившего остальные, она пребывала в замешательстве, не зная, как оправдаться. Подчас ею овладевала ярость, и она не понимала, кто в этом виноват. Все это сильно ее беспокоило, поэтому она решила вернуться к докторам, которые некогда нацепили на нее эти малоприятные ярлыки. Может быть, теперь она чуть иначе воспримет их слова.

Может быть.

Но наравне с этими неуправляемыми приступами у нее бывали прекрасные периоды – периоды слишком чудесные, чтобы хоть ненадолго остановиться ради еды или сна, слишком замечательные, чтобы оскорблять их такими низменными реалиями, как слова. Стоит облечь что-то в слова – и тебе уже не о чем говорить. Дать чувству имя? Как? Не ты владеешь чувствами, они владеют тобой. Слишком сильные, чтобы не замечать их эти чувства наполняли ее энергией, толкали на поиск людей, мест или вещей, волнующий подъем заканчивался выплеском возбуждения. Сьюзан была не в состоянии надолго задержаться на одном месте, одной теме или одном человеке. Если это и есть маниакальная депрессия, значит, эта банковская ошибка в ее пользу. Так давайте же веселиться! Это не воспринималось как скачки с препятствиями, скорее казалось преимуществом, вносящим изюминку. Душевная болезнь? Почему? Она никогда не чувствовала себя лучше. Если это недомогание, значит, оно возникло из-за приступов обычной скуки, которые иногда случались в ее захватывающей жизни.

Но когда Лукреция покидала Сьюзан, то просыпалось чудовище, у которого не было имени – это она готова была признать, как некое заболевание, и тогда зло поражало каждую клетку ее тела. Это темное чудовище погружало ее в депрессию и высасывало свет из ее вселенной. Темное, крадущееся зло – состояние, которому не было названия, она вызывала это создание на поверхность из его адского логова.

Она не вписывалась в этот ландшафт и едва помнила, что была там. Почему она должна думать о чем-то столь болезненном и мрачном? Когда она как-то раз очнулась в такой ужасный тревожный день и обнаружила себя в этом мраке, за пределами охраняемых границ, она поняла, что ей, возможно, никогда не удастся выбраться. Как она могла забыть и, что важнее, могла ли она… нет, она уже не сумеет избежать этой жестокой, твердой хватки.

Так что Сьюзан отправилась к доктору, волоча за собой мертвый груз той радости, что умерла внутри ее. И, показав на демона, поселившегося в ней, она умоляла доктора взмахнуть исцеляющей рукой и изгнать его как можно скорее. Вернуть ее на путь удовольствий.

Сперва Сьюзан отправилась к доктору Маллигану, и он посадил ее на литий, от которого она растолстела, а ее кожа покрылась пятнами. Может, она и почувствовала себя лучше, но выглядела как дерьмо – какое же это улучшение? После нескольких месяцев этой постыдной пытки она бросила его и была готова удрать как можно дальше, даже если для этого придется покинуть страну. Она согласилась на тупую работу в Австралии, а когда у нее закончились эти мерзкие соли, в конечном счете отправившие ее дальше, чем она когда-либо была, все завершилось бестолковым путешествием по Китаю. Он казался таким близким на глобусе, всего лишь в нескольких дюймах. Сьюзан отправилась вместе со своим терпеливым братом, записывавшим на видео ее головокружительный подъем и полное падение в Шанхае. После этого она обратилась к доктору Вотерстоуну, который лечил ее разными антидепрессантами и новейшим стабилизатором настроения. Когда и это не сработало, она направилась к доктору Векслеру, за ним последовали доктор Коршак, доктор Лим и доктор Голдштейн. Каждый из них был вооружен своим списком лекарств, предназначенных для того, чтобы справиться с ее взлетами и падениями и привести в норму.

Сьюзан весело подумала: что же это за болезнь симптомами которой являются рост расходов, злоупотребление алкоголем и наркотиками и сексуальная распущенность? Это совсем не походило на симптомы – скорее обычный отпуск в Лас-Вегасе. Симптомы – это заложенный нос, воспаленное горло и жар. Самонадеянность и сообразительность не были симптомами, они были целью. Личностные особенности того, кто умеет этому радоваться и преуспевает в выбранной профессии, – здесь нечего исцелять, превращая человека в заурядного участника бега в мешках.

Те особенности, что диагностировали и пытались излечить доктора, были ее любимыми чертами характера. Она доверяла им выполнение не слишком грязной работы. Импульсивность делала ее особенной и отделяла от остальных. Уверенность в том, что грядут лучшие времена, романтические интерлюдии, безудержное остроумие и запредельные приключения – и это нужно лечить? Лучше вступить с ними в союз, придерживаться этой линии, ложиться с этим в постель, посылать записки с благодарностями и наслаждаться, пока оно длится, приберегите ваши лекарства для тех, у кого настоящие болезни, вроде пневмонии.

Стоит лишь пригласить Лукрецию на бал, и уже ничто не удержит эту злую аристократку от танцев, от которых убыстряется пульс. Она стремилась получить все, что хотела, и даже больше, а ее действия становились все менее и менее здравыми. Сьюзан устроила честные состязания порядку и спокойствию. Стоявшие у власти республиканцы получили свою долю уныния – теперь пришло время дать стартовый выстрел незалеченным демократам, и поддержать народ Сьюзан.